Подготовка к Святочному балу набирала обороты. Азирафель уже физически ощущал напряжение, витавшее в воздухе. И если у подростков всё можно было списать на возраст и буйство гормонов, то поведение некоторых профессоров вызывало множество вопросов. Даже Флитвик, от которого не приходилось ждать особых страстей из-за флегматичного темперамента, вдруг начал подкрашивать волосы, сменил причёску и отрастил усы. А Хуч стала напоминать Азирафелю кошку, познавшую радости охоты и теперь требующую добавки, но она, по крайней мере, не пыталась склонить Кроули к чему-нибудь непристойному. В отличие от остальных! Студентки забрасывали профессора маггловедения записками, замаскированными под разных пчёлок-птичек, но Азирафелю однажды удалось ознакомиться с одним из опусов.
В его руках маленькая птичка превратилась в листок пергамента, настолько благоухающий, что не оставалось сомнений в том, что его недавно щедро полили розовым маслом. Слова были подобраны с той же чрезмерной слащавостью. Тут были и «загадочные глаза», и «таинственная улыбка», а описание «волнующей походки» вылилось на три абзаца. Предложение «встретиться» торчало среди этого словоблудия, как змей посреди эдемского сада, и было таким же неуместно вызывающим. Сам Кроули, разумеется, полностью отрицал свою причастность к безобразию, и Азирафель который раз вспоминал его фразу про смертных «Всё сами. Всё!». Действительно, всё. Оставалось надеяться, что к балу страсти немного поутихнут.
— А тем временем Армагеддон всё ближе! — мрачный Кроули появился внезапно и сразу же улёгся на диване, предполагая долгий разговор.
— Ты узнал что-то новое? — встревожился Азирафель.
— Нарушение причинно-следственных связей… — он щёлкнул пальцами, подбирая слова, и в его руке появилась бутылка виски, — это полная хрень!
— Прости, дорогой, но я не понимаю.
Кроули поморщился и начал перечислять, загибая пальцы:
— Твой комок пуха в очередной раз попытался меня укусить. Леонард… — поймав вопросительный взгляд Азирафеля, он пожал плечами: — ни на какое другое имя филин не откликался. Так вот, Леонард своим дурацким клювом едва не лишил меня уха. Поттер никогда не видел смартфонов…
— Прости, чего? Я тоже не видел.
Кроули молча достал из кармана свой модный телефонный аппарат и, покрутив им перед лицом Азирафеля, сунул обратно.
— Малфой, который отец хулигана, не донёс два отчёта, а в своём совершенно не осветил тему дневника. Придётся с ним беседовать.
— Придётся, — согласился Азирафель, всё ещё не понимая, как эта цепочка мелких злосчастий связана с концом света.
— Ну и, наконец, моя машина!
— С ней-то что не так?
— Ты знаешь, я уже третий раз замечаю рядом с ней следы других протекторов, а сегодня едва не поймал тот облезлый «форд».
— Не бери в голову, Кроули, мало ли бывает совпадений?
— Совпадений?! Ангел, мне кажется, что у моей машины личная жизнь гораздо насыщеннее, чем у меня.
— Ты хочешь это исправить? — встревожился Азирафель. — Только не говори, что тебя прельстила девица, что писала оду твоей походке.
Кроули выглядел озадаченным:
— Ты серьёзно, ангел? Вместо того, чтобы прийти в ужас от похождений бездушной техники, ты вспоминаешь дурацкие записки?
— Их просто очень много, — развёл руками Азирафель. — Непристойно много.
— Может, ты ревнуешь?
— Не говори глупостей. Кстати, Барти объяснил мне, как работает Оборотное зелье. Маги такие затейники. Они додумались до превращений с принятием сущности…
— Ангел, — перебил его Кроули, — это всё очень интересно, но всему есть предел. Твой Барти идиот, и сколько бы ты его ни нахваливал, я не поменяю своего мнения. К тому же вместо благодарности за избавление от рабского клейма он начал меня избегать, и даже на обеды теперь предпочитает опаздывать, чтобы сесть на другой край стола.
— И в то же время он единственное связующее звено с Тёмным Лордом.
— И назвался же так! — Кроули в очередной раз скривился. — Дамблдор, кстати, тоже понял про хоркруксы и пытается их отыскать.
— И что он будет с ними делать?
— Уничтожать, что же ещё? У смертных это отлично выходит. Ломать, крушить, разрушать…
— А у тебя есть другие идеи?
— Конечно! — Кроули презрительно оттопырил губу. — Собрать хоркруксы этого идиота и починить то, что он расколол.
— Ты ведь демон. Тебе не положено…
— Что именно мне «не положено»? Вмешиваться в дела смертных? Срывать их планы?
— Исцелять душу? — подсказал Азирафель.
— А вот это как раз по твоей части. Неужели ты не хочешь почувствовать себя творцом?
— В богохульстве тебе нет равных!
— Да будет тебе, ангел. Тут и души-то никакой нет: одни осколки, которые списаны уже и Вверху, и Внизу. Они ещё разбросаны повсюду. Неужели тебе не интересно?
— Я просто не понимаю, зачем это нам.
— Ну, во-первых, Тёмный Лорд в том виде, в каком он сейчас, ни за что не справится с Антихристом.
— А во-вторых?
— Ты забыл о Непостижимом плане? Мне как раз всё это кажется настолько непостижимым, что впору решить, что именно для этого мы здесь и оказались.
— А если ты ошибаешься?
— Тогда нас остановят. И, может быть, даже вернут в наш мир, чтобы не нарушали местной гармонии.
Звучало логично. Впрочем, Кроули недаром звался змеем-искусителем, но именно сейчас Азирафель хотел ему поверить. К тому же про Непостижимый план это были его слова.
— Допустим. У тебя уже есть план?
Разумеется, план был, пусть даже он и придумался лишь сейчас. Кроули собирался «расспросить» Дамблдора про хоркруксы, добыть у него полный текст Пророчества и узнать подробности победы Поттера над Тёмным Лордом. Он оказался настолько убедительным, что Азирафель одобрил по очереди все пункты плана и даже от себя добавил:
— А ещё расспроси Малфоя про дневник. Мы должны убедиться…
— Ангел, иногда ты меня поражаешь. Конечно же, я начну с Малфоя, а потом плавно перейду к Дамблдору.
Уже на следующий день Кроули развернул бурную деятельность. Малфой после беседы с ним пришёл к Азирафелю и, закусывая коньяк франжипаном, просил присмотреть за сыном, «в случае чего».
— Вы чего-то опасаетесь, мистер Малфой?
— Давайте начистоту, мистер Азирафель. Наш Лорд никогда не отличался излишней гуманностью. Это рядом с вами он проявляет чудеса сдержанности, а мы…
— А почему вы за ним пошли, если всё так плохо?
Разогретый коньяком Малфой уже открыл рот, чтобы ответить, но, взглянув на Азирафеля, вдруг побледнел и произнёс так отчётливо, словно диктовал:
— Вы ошибаетесь, мистер Азирафель. Всё хорошо. Вы даже не представляете, насколько всё хорошо! Мы пошли за нашим Лордом, потому что верим в его величие и любим его, как бы пафосно это ни звучало.
Уходил Малфой, трижды заверив в собственной лояльности и взяв обещание «помочь с отчётами». Азирафель не представлял, как это будет выглядеть, потому и согласился. В конце концов, у него был огромный опыт в написании таких отчётов, и, честно говоря, Азирафель и не чаял, что этот опыт окажется востребованным.
После такого Азирафель не мог допустить, чтобы Кроули отправился к Дамблдору один. Хотя бы из соображений гуманности. И вообще. Именно поэтому он перехватил его в одном из коридоров замка.
— Кроули, ты уже это сделал?
— Что? — он даже сдвинул очки на кончик носа, чтобы лучше видеть.
— Дамблдор… — прошептал Азирафель. — Ты его уже?..
Кроули несколько раз оглянулся, а потом шёпотом поинтересовался:
— Мы договаривались, чтобы я его убил?
— Да нет же! Поговорил.
— А-а, ты об этом, — в голосе Кроули прозвучало разочарование. — Ещё нет.
— Отлично! Потому что я иду вместе с тобой.
— Зачем?
— У меня тоже возникли кое-какие вопросы.
Не говорить же, что Дамблдора стало просто жалко? Всё-таки он уже не молод.
– Мартин, твою мать, ты проснешься, наконец?! Это не Эсмеральдо, это тухлая медуза!
Дальше мистер Джеральд употребил десяток непереводимых итальянских выражений, Том сделал фейспалм газеткой и потребовал еще литр чая с мелиссой, Синди тоже пошла за порцией дневного кофею, а Мартин стоял, сжав кулаки, и героическим усилием воли пытался не ответить мистеру Джеральду в таких же выражениях, только родом из штата Небраска.
Бедняга Мартин. Он упорно не мог понять, что этому бешеному итальянцу не так?
А мне остро хотелось стукнуть мистера Джеральда кофемашиной по тыкве и предложить сделать как надо самому, а не страдать маразмом. Вот какого черта он придирается к Мартину? Сам взял его на роль Эсмеральдо, сам отказался и от Брайана Адамса и еще полудюжины звезд помельче (Фил предлагал, я слышала), и сам теперь не может объяснить, какого рожна ему надо. Хочешь петь Эсмеральдо, но боишься? Так бойся себе в тряпочку, а не выноси мозг всем вокруг!
К четвергу обстановка на репетиции стала невыносимой. То есть пока шли сцены без Эсмеральдо, все было зашибись – спектакль приобрел внятную форму, гении увлеченно шлифовали свой бриллиант, Фил уже анонсировал премьеру через полтора месяца. Но как только на сцене появлялся Мартин, Джерри сносило крышу.
Я даже начала чувствовать себя виноватой. Разбудила лихо. Пока Бонни Джеральд не задумывался о том, что может петь, его все устраивало. Мартин был душечка, гений и лучший Эсмеральдо на свете. А сейчас все это больше напоминало дурдом, в котором должности главного врача и главного психа совмещает один маньяк.
Правда, Том очень старался от него не отставать. Его физиономия последние пару недель била все рекорды по унылости, а при виде Тошки становилась и вовсе рекламой клуба самоубийц.
Не сегодня, правда. Сегодня Том злился. И если заднепопая чуйка меня не подводит – в ближайшее время разразится гроза. Что ж, авось после грозы посвежеет. Главное, чтобы не долбануло в меня. Разнимать и успокаивать гениев сегодня я не собираюсь. Большие мальчики, пусть сами разбираются. Я устала быть при них нянькой, и устала ждать, когда же Бонни решится сделать шаг. Не ко мне – на то, что он разглядит в кофейной девочке что-то большее, я не надеялась уже давно.
Я смылась вовремя: за моей спиной раздался разъяренный вопль Тома и звон разбитой чашки. Так что моего исчезновения не заметили, не до того было. Разве что Люси проводила меня понимающим и сочувствующим взглядом. А я спустилась вниз и пошла бродить по городу без цели и смысла. Впервые – одна. Должна же я хоть когда-то посмотреть город самостоятельно!
Это оказалось плохой идеей, в смысле, насчет самостоятельности. Я ловила себя на том, что жду очередной сумасшедшей байки от Бонни, оборачиваюсь к нему – и не нахожу рядом. Несложно догадаться, что прогулка не удалась, и город мне не понравился. Слишком жарко, слишком воняет смогом, тротуаров мало, общественный транспорт неудобный, пальмы какие-то пыльные, и вообще не то. Все не то.
Плюнув на бессмысленную трату времени, я собралась было завалиться с ноутом в какую-нибудь тихую кафешку и заняться романом, но вспомнила, что ноута с собой нет. Оставила его в студии, на подоконнике (не рискнула идти за ним мимо готового взорваться Тома). Возвращаться не хотелось, но проводить вечер в одиночестве, без сети и без романа, хотелось еще меньше.
Ладно. Репетиция уже закончилась, последствия грозы наверняка ликвидированы. Лишь бы уборщице не пришло в голову прибрать мой ноутбук.
Когда я дошла до места, уже наполовину стемнело. В ЛА темнеет довольно рано – близко к экватору, дни и ночи почти одинаковые. На втором этаже было тихо, свет погашен. Странное и волшебное ощущение пустого театра – даром что здесь всего лишь идут репетиции и буквально несколько часов назад разразился скандал. Все равно чувствуется присутствие чего-то неуловимо-прекрасного, еще не сбывшегося, как предвкушение счастья. Слышатся призрачные шаги, дуновения голосов, всхлипы и смех. Кажется: вот-вот в глухой стене проступят двери, беззвучно распахнутся – и за ними откроется сияющая огнями рампы сцена…
Я даже замерла посреди темного коридора, впитывая ядовитое волшебство театра.
И в самом деле услышала что-то странное. То ли шаги, то ли дыхание, то ли скрип пола.
Припозднившаяся уборщица? Это просто отлично! Значит, мой ноутбук точно не успели никуда унести! Правда, я не совсем была уверена в том, что это уборщица. И где-то внутри трепетал иррациональный страх: вдруг – привидение? Или еще какая мистика? Темно же, и чем-то похоже на фильм «Сияние»…
Ох, зря я об этом подумала. Тут же по ногам пронесся сквозняк, послышались очень странные звуки, и мое сердце попыталось провалиться в пятки. Нет-нет. Отставить панику в рядах! Это всего лишь пустая студия и открытое окно. Ветер. Ничего сверхъестественного!
На всякий случай я снова прислушалась: точно не завывание Призрака Оперы? Но вроде он никогда не мурлыкал под нос арию Эсмеральдо… арию Эсмеральдо? В темной студии? Похоже, у Мартина случился приступ трудового энтузиазма. Бедняга, эк его растаращило-то.
Совсем успокоившись, я тихонько открыла дверь студии – и замерла, завороженная.
Нет, это был не Мартин. Он никогда не сможет двигаться так, сколько бы ни репетировал. Просто не дано. Такое не дано вообще никому, кроме Бонни.
И Эсмеральдо. Настоящего, моего Эсмеральдо. Неужели Бонни Джеральд решился? Господи, прошу тебя, пусть он сыграет Эсмеральдо в моем мюзикле!
В его песне была радость жизни, страсть и вызов всему миру, от него можно было зажечь весь Париж. Он совсем немного изменил рисунок танца (хотя даже в тусклом свете фонарей с улицы было ясно, что Мартин так не сможет), он мурлыкал арию совсем-совсем тихо, но это уже было солнце, сияющее для всего Парижа солнце…
Он внезапно обернулся на половине слова, увидел меня (хотя не поручусь, что вообще понял, кто здесь) и деловито велел:
– Иди сюда.
Чтобы я не перепутала, что именно от меня хотят, меня взяли за руку и поставили на место Клодины Фролло. Первый выход Эсмеральдо, сразу после хора уличных художников (они же непризнанные гении, они же бывшие клошары), аббатиса Фролло и Квазимода в плащах поверх ряс танцуют вместе с ними, прикидываясь простыми парижанками.
Я неплохо помнила мизансцену, хотя танцевать на уровне Синди все равно не могла – все же я не профи. Но Бонни и не нужен был мой танец, только условная фигура и минимальный отыгрыш: цыган поражен в самое сердце прекрасной незнакомкой, завлекает ее, манит и пытается поцеловать, но между ними вклиниваются девушки, жаждущие танцев…
Не знаю, как Бонни так удается одной только пластикой показать и внезапную страсть, и недоумение: почему прекрасная незнакомка отдаляется? Почему она не хочет танцевать со всеми вместе? Он стремится к ней, но не может обидеть остальных девушек – он улыбается им, танцует с ними, ища взглядом Клодину… и не находит. Она скрылась под сводами Нотр Дам, ревновать и страдать в компании верной ученицы.
И вот – Эсмеральдо закончил свою песню, парижанки рукоплещут, и тут выходит аббатиса Фролло в парадном облачении и объявляет цыгана грешником и возмутителем спокойствия. Наверное, если бы я умела петь, я бы потребовала себе эту роль. Столько огня, столько муки и страсти в ней, она вовсе не хочет казнить Эсмеральдо, нет. Она хочет его себе, вопреки сану и обетам, вопреки всему! Она требует заточить его в башню, а Эсмеральдо делает шаг ей навстречу, он не видит больше ни Квазимоды, ни парижанок, только ее – прекрасную, великолепную Клодину… Он приближается, глядя ей в глаза, он готов замаливать свои грехи прямо сейчас, он опускается перед ней на колени: исповедуйте меня, святая мать!.. Я грешен, я готов искупить – с вами, для вас…
От его взгляда мне становится невыносимо жарко, рука сама тянется к его волосам – мне все равно, узнает он мне или нет, я вообще не могу ни о чем думать, когда он так близко, когда в его глазах горит огонь!..
Но я не успеваю до него дотронуться – он меня опережает, обнимает за бедра, тянет к себе, на себя – о, я знаю, что будет дальше, я знаю, как сладко опуститься на него, обвить руками и ногами, почувствовать на своей груди его губы! Мой Бонни, мой Эсмеральдо…
– Мадонна, – хрипло, почти неслышно выдыхает он. – Mia Bella Donna!
И передо мной – его закрытые глаза.
Как ведро снега за шиворот. Как проигрыш в рулетку. Как торт на день рождения, съеденный мышами.
Вместо счастья – пустота.
– Нет, – своим обычным голосом, а не лемонграссовым хрипловатым контральто.
Я выворачиваюсь из его рук, отступаю на шаг. Он вскакивает, нежность и страсть на его лице сменяются недоумением и досадой. Он все еще возбужден, его глаза все еще туманятся видением – то ли Клодина, то ли Мадонна. Но не я. Видеть мисс Кофи он не желает.
– Иди сюда, detka, – он протягивает ко мне руку. – Ты же хочешь меня.
– Не так, мистер Джеральд. – Я отступаю еще на шаг. Во мне закипает ненависть.
Он передергивает плечами, фыркает и отворачивается, не удостаивая меня больше ни словом, ни взглядом. В его пластике читается: ну и дура, у тебя был шанс со мной потрахаться – ты его упустила.
Я тоже отворачиваюсь, хотя мне хочется запустить в него чем-то тяжелым, наорать, назвать козлом и больным ублюдком. Но я молча иду за своим ноутбуком. За стеклом горят фонари, светятся окна, а на рекламном щите напротив окна, словно в насмешку, танцует Бонни Джеральд – воплощенная страсть, воплощенная мечта.
Козел. Ему все равно, кого трахать, лишь бы не мешали его грезам о неземной любви. Он прекрасно называет мадонной любую течную сучку, даже не считая это изменой. Какая измена, вы о чем?
Ненавижу!
За моей спиной хлопнула дверь.
В темном стекле смутный силуэт мадонны утер никому не нужные слезы, едва не закапавшие ноутбук.
Хватит. Хватит с меня бесплодных грез о звезде, спустившейся с неба. Звезда только что ясно показала, что я для него: еще одна безликая девица, годная разок послужить заменой Мечте, но не достойная даже пары слов.
К черту его. Допишу роман – и на этом все закончится. Я знаю. Когда ставишь финальную точку, герои перестают есть твой мозг, сниться тебе по ночам и мерещиться на каждом шагу. С Бонни Джеральдом будет то же самое.
А пока надо отвлечься. Или просто поплакать на дружеском плече. Какое счастье, что у меня есть друг Тошка. Я знаю – он выслушает и поймет. Он всегда меня понимает. И, может быть, расскажет, какая кошка пробежала между ним и Томом.
Всё началось с какого-то странного ощущения щекотки в животе, и Ричард списал это на кишечные волнения после буррито — сомнительного, но лучшего в городе, по словам Келли. Ричард обычно относился к своему здоровью довольно-таки наплевательски, считая игнорирование болезни лучшей терапевтической стратегией и обращаясь к врачу только тогда, когда от температуры плыли красные круги под глазами, а рубашка начинала мокнуть от испарины.
Щекотка в кишках преследовала Ричарда с неделю, а потом превратилась в противный зуд — как будто внутри обустраивает гнездо семья муравьёв-древоточцев. Это уже сносить было сложнее, а когда к зуду прибавилась ещё и тошнота, настигавшая после чашки эспрессо и традиционной утренней сигареты, Норвуд скрепя сердце попросил у Шепарда отгул.
Шепард не только дал отгул, но и порекомендовал клинику, с которой у Тринадцатого был заключен контракт.
— Возможно, у твоего недуга, — шеф странно покосился на живот Ричарда, будто боясь, что из него сейчас вылезет Чужой, — особенные причины. У некоторых людей бывает — слишком много флюидов ши вокруг.
Шепард как-то особенно выделил голосом слово «ши», покусал губы, вздохнул и опять задумчиво посмотрел на живот Ричарда.
Клиника для своих, куда отправил своего оперативника Шепард, называлась «Сила Бодхи» и выглядела настолько хипповой, что Ричарду захотелось плюнуть и поехать по известному маршруту в привычный медицинский центр. Единственное, что его остановило — это нежелание отвечать на неудобные вопросы типа: «А откуда у вас этот шрам от прямого попадания в сердце?» или «А почему у вас пульс как у покойника?».
Ричард глубоко вздохнул, понадеявшись, что он выйдет из » Силы Бодхи» хотя бы в своей одежде, а не лысым и наряженным в оранжевую хламиду, и под перезвон колокольчиков вошёл внутрь.
Полноватая темнокожая девушка в хирургической пижаме на ресепшене бойко стукала окрашенными в неоновый цвет — Норвуд был готов поклясться, что это не нарощенные, — когтищами по клавишам старинной печатной машинки. Рядом пылился серебристый моноблок, секундная стрелка настенных часов никак не могла определиться, вперед ей ползти или назад. На подставках в виде лотоса тлели ароматические конусы — сразу три, — распространяя смесь запахов корицы, ванили и гвоздики, отчего казалось, будто приемная расположена внутри огромного маффина.
Норвуд подошел к стойке и тихо кашлянул.
— Я от капитана Шепарда, — он протянул своё удостоверение. — Медосмотр для…
Девушка посмотрела на Норвуда прищурившись, потом округлила глаза и кивнула, тряхнув пышной копной тугих кудряшек.
— Сейчас заведём вам карточку.
Неоновые когти заметались по клавишам с нечеловеческой скоростью. Ричард запоздало понял, что девушка даже не озаботились тем, чтобы сменить лист в печатной машинке: предыдущий текст просто исчез, будто бы его и не было.
— Ваши документы, мистер Норвуд. Доктор Лурдес примет вас через двадцать минут. Кабинет номер три.
Ричард устроился на диванчике напротив стойки ресепшена и приготовился ждать. Достал телефон, пролистал ленту фейсбука: собачий приют набирал волонтеров, Майк Джагсон хвастался пляжными фотками, Келли запостил новые видео с трюками на скейте, в комментариях как обычно разгорелся срач — видеомонтаж или нет, — любимая кофейня объявляла неделю бесплатной выпечки с тыквой…
От фотографии тыквенного чизкейка и тыквенного же латте с нарисованной на пенке улыбкой рот наполнился вязкой слюной, затошнило. Звякнули колокольчики. В клинику вошла молодая пара — полноватый парень под руку с хорошенькой пуэрториканкой, снова защелкали клавиши печатной машинки. Тошнота вроде бы отступила. Ричард снова разблокировал телефон — с экрана ехидно усмехнулось латте. Запах ванили, гвоздики и корицы с силой ударил в ноздри, и Ричард судорожно зарыскал глазами, ища хоть что-нибудь, куда можно было бы стравить.
По окончании пяти мучительных минут, пока Ричард с утробными звуками удобрял фикус в горшке, ему выдали салфетки, водички, проводили в туалет и помогли привести в порядок испачканную рубашку.
…пуэрториканка с пониманием улыбнулась сконфуженному Ричарду, выходившему из туалета.
— Знаете, когда мы с Джастином ждали нашего первого, его тоже постоянно тошнило.
Она с любовью поглядела на супруга и нежно погладила его выпирающий живот.
И тут все встало на свои места.
Ричард с ужасом посмотрел на свой собственный пока ещё плоский живот, на смущенно порозовевшего Джастина, потом опять на себя и дико расхохотался.
Вот уж воистину, с Келли надо было осторожнее высказывать свои желания.
Он имел привычку их исполнять.