Аргон прошел по улицам, и свернул на окраину. Было светло, но чем дальше он шел к бедному кварталу, тем сильнее темнело. Домишки жались друг к другу, нередко почти падая, потому что были сделаны уже не из камня, кирпича или хорошего дерева, а из чего попало и образовывали узкие проходы. Постепенно новоиспеченный король почувствовал странные запахи, и скоро вонь окружила его полностью. Здесь пахло рыбными похлебками, пахло старой гниющей древесиной, животными, которых содержали в грязи, пахло грязным бельем. Аргон поморщился – такого он явно в своей жизни не успел повидать. В районе где ютилась беднота пахло гораздо хуже, чем в его уборной.
Аргон морщился, закрывая нос рукавом, но оглядываясь по сторонам, брел дальше. Здесь было тихо. Словно в домиках-бараках вовсе никто не жил. Аргон попытался что-то разглядеть через окна, но они были маленькие, как бойницы. У бедняков не хватало денег на хорошее отопление или толстые стены – зиму они переживали благодаря тому, что холод едва проникал в их жилища. В прочем, солнце и свежий воздух тоже.
Кое-где из-за покосившихся заборов на Аргона выглядывали посмотреть дети. Чумазые, худые, с растрепанными волосами. Но как правило, их матери почти сразу волокли детишек домой, с опаской озираясь на человека в черных одеждах.
Король прошелся между домами туда-сюда, забрел в маленький тупик и поморщившись от того, насколько плесневелыми были даже стены домов, собирался развернуться и выйти, чтобы пойти уже прочь, домой, но путь ему перегородило несколько горожан.
Свет скудно проникал сквозь крыши, но Аргон разглядел четверых. Двое мужчин при том были прилично одеты, видно было, что не из бедноты, а другие двое – в рванине и старых рубахах.
Король отшатнулся назад, а нападающие начали притеснять его вглубь переулка.
— Ты кто такой? Откуда взялся и шаришься тут по нашим дворам? – хрипло спросил бородатый, покачивая в такт своим словам вилами.
Они выглядели довольно грозно, но при этом не очень уверенно, и Аргон подумал, что опасности от них ждать особо не стоит.
— Я просто путник и хожу, осматриваюсь. – ответил он.
— Хочешь стибрить наших детей или вызнать чего? – недоверчиво сощурился мужик в подратой красной рубахе, и другой согласно закивал
— Небось шпион с другой стороны, вызнает как у нас тут дела творятся.
— А дела не очень, я посмотрю, — съязвил Аргон, кивая на бедную одежду мужиков.
Те переглянулись и снова начала трясти тем скудным оружием, которое у них было – вилы, палки да дубинки.
— Ты нам зубы не заговаривай!
— И не подумал бы, — Король эффектно расстегнул плащ, и тот распахнулся, показывая королевские узоры на рубашке и дорогие броши.
Мужики растерялись и замялись.
— Это ж… Принц?
— Король!
— Дескать, Ваше Величество! – закашлялся бородатый.
Аргон хмыкнул.
Мужики явно удивились и растерялись, но что любопытно – оружие не опустили. Король понимал – они вряд ли были сами по себе ярыми гражданами, защищающими своего правителя. Еще совсем недавно над ними был старый ворчливый, жадный до золота Темный Король, и привыкнув к нему, они не знали, что ждать от нового короля.
Все так же держа в руках вилы, один из мужиков уточнил
— Так… чего вы тут… ходите тогда?
— Решил осмотреть владения, над которыми я буду править. – честно ответил Аргон.
Мужики переглянулись и с чистыми взглядами полными наивности хором переспросили –
— И как вам тут у нас?
Аргон усмехнулся краем рта и покачал головой.
— Красиво в центре, но дома – Он кивнул в сторону на дом слева – ну никуда не годятся.
— А тож, — бородатый закивал и тут же нахмурился – Тык все из-за кого!
— Из-за меня? – Аргон спокойно смотрел мужикам в лица
Те пожали плечами.
— Отец ваш покойный… Совсем душу измотал горожанам.
Реплика получилась довольно дерзкой, но Аргон понимал – скорее всего они в случае чего еще надеются на численное превосходство, и пока просто не знают, что делать с такой неожиданной встречей.
— А точно, — осенило одного из них – Давайте пусть он нам налоги понизит, если шкура дорога! – и мужик потряс дубинкой.
Остальные согласно закивали и начали снова агрессивно размахивать своим дубьем.
Аргон закатил глаза, и в его руках всполыхнули магические огненные боевые шары.
Мужики испуганно вытаращились на это чудо.
— Давайте вы не будете забывать, кто перед вами, — Аргон повысил голос, и в нем зазвучали металлические нотки. – я Король, и вы – угрожаете королю. Что по вашему, за это грозит?
— Кккккк к-азнь, — пролепетал бородатый.
Они всей компанией хотели было попятиться назад, но их ноги внезапно перестали слушаться.
— Отлично. – Аргон щелкнул пальцами и шары пропали, в переулке снова стало сумрачно. – Давайте тогда договоримся.
Мужики яростно закивали.
— Так вот. Я вам понижу налоги. И не только – здесь многое надо бы поменять. – Он покосился на бочку для воды, в которую только что свалилась крыса, и поморщился – Хватит жить, как свиньи.
Мужики растерянно хлопали глазами в ответ. Король продолжил.
— Приведите город в порядок. Наймите того, кто будет мести улицы. Покрасьте стены. Уберите дохлых птиц с крыш. Это столица – а столица отражение правления Короля.
Мужики снова поддержали речь Аргона согласным киванием.
— Значит, договорились.
Аргон снова щелкнул пальцами и ноги нападавших расслабились и они чуть не попадали на землю.
— А теперь – я пожалуй пойду.
Он запахнул плащ обратно, и прошел мимо расступившихся в разные стороны мужиков.
Те еще некоторое время охали, ахали и делились впечатлениями от встречи, пока наконец не разбрелись по домам – обдумывать случившееся и хвастаться женам своими похождениями.
Аргон в это время вышел из города и сев в подготовленную заранее карету, отправился в замок.
Он никогда никому бы не рассказал, что на самом деле, от этой встречи его изрядно потряхивало. Вряд ли ему что-то реально грозило, нет, но это было волнительно и странно.
Защитить себя он всегда был в состоянии. Непривычной была мысль, что теперь он сам должен еще кого-то защищать и понимать – пусть это даже горожане с вилами.
Вернувшись в замок, не смотря на лютый голод, Король первым делом взялся за бумаги. Запивая волнение горячим чаем, он что-то читал, зачеркивал, переписывал и утверждал.
Совсем скоро глашатые понесли по ближайшим городам и деревням благую весть – налоги были снижены в три раза. Слава королю Аргону!
Шли дни, весна закрадывалась в дома, согревая их своим лёгким, едва заметным ещё дыханием. Таял на полях замешанный с землей снег. Близились праздник и начало сева, когда на дороге появились всадники вместе с длинными волокушами, доверху нагруженными лесом.
Закат смотрел с поля, как они разворачиваются, бегают рыцари, выравнивая воз, увязающий в грязных придорожных сугробах. Когда Медведь махнул рукой, призывая пойти и помочь, Закат пошел вместе со всеми, не желая одиноким пугалом торчать посреди поля.
Бесколесные, обросшие бородами грязи волокуши всё норовили развернуться поперек круто сбегающей с холма тропы, и широкоплечий рыцарь, перекинувшись с Медведем парой слов, начал снимать верёвки, которыми спутали груз. Проще было отнести его к частоколу на руках, чем бороться со скользким склоном. Закат несколько раз оказался в паре с приезжими, послушал вполне обычную ругань, когда стройный рыцарь с медовыми кудрями, выбивающимися из-под белой шапки, уронил бревно себе на ногу.
— Спасибо, добрые люди, — вытирая покрасневшее от натуги лицо, поблагодарил старший. — Меня зовут Доброяр, моих братьев по ордену — Солнцеяр и Лучесвет.
Поздоровался от имени деревни Медведь, представил всех, помогавших с разгрузкой. Закат в свой черед шагнул из толпы, поклонился приветственно. Наконец смог улыбнуться, медленно оттаивая изнутри. В самом деле, глупо было судить обо всём светлом ордене по одному человеку — хоть по хорошему, хоть по плохому. Все равно истина будет где-то между.
К рыцарям подошел Светозар, заговорил тихо, рассказывая о своей жизни в деревне. На него смотрели жалостливо, как на больного. Мягко пожурил старший:
— Конечно, каждый волен остаться сторожем света при деревне и тогда ему будет дозволено завести семью. Однако ты женился без разрешения Ордена, без благословения света. Ты живешь во грехе, брат мой.
— Прости, брат Доброяр, — покаянно склонил голову Светозар. — Охвачен я был светлым порывом, чувствовал, что судьбой мне предназначена роль сторожа в этой деревне.
Фыркнул из-за забора Щука, ушел в дом, хлопнув дверью. К счастью, на него не обратили внимания. Закат только молча порадовался, что Дичка не то что не обидится — и разницы-то не поймёт между «жизнью во грехе» и благословенной светом семьей. Разрешили и ладно.
Подошел доложиться гонец, увел рыцарей в сторону. Светозара отослали, не то не доверяя, не то просто считая, что он про деревню и так больше всех знает. Вместе с Закатом они вернулись в поле.
— Удивительно, — сообщил рыцарь, остановившись у борозды. — Никогда раньше не замечал, какие странные у нас запреты.
— Ты в них вырос, — Закат пожал плечами. — Удивительно скорее то, что теперь ты видишь их странность. То, каким ты стал.
— А разве я стал другим? — тихо переспросил Светозар. — Я всегда верил тому, чему учился. Считал, что в каждом есть свет. Просто раньше не замечал противоречий между светом, каким он должен быть, и нашим орденом. Яблочное варенье пробовал, а о яблоках представления не имел, — он встряхнулся, поежился, решительно зашагал к брошенному в поле плугу. Закат не стал продолжать разговор.
Смеркалось, так что пахать они уже не могли, но инструмент нужно было убрать в сарай до ночи. Светозар отправился к себе — они с Паем не прекращали работы даже зимой, разделяя избу на комнаты и теперь осталось только сложить с помощью Репки печь, чтобы можно было переселяться. Сделали даже комнатушки на чердаке, как шутил Светозар — чтобы если из лесу выйдут новые желающие поработать, было где их поселить.
Закат надеялся, что у них в самом деле будет возможность селить у себя проезжих и бывших разбойников даже после перехода под длань света. В конце концов, если местным сторожем в самом деле станет Светозар — они смогут жить так же, как раньше. Разве что на время приезда других рыцарей придется снова прятать амулеты и сочинять общую ложь.
***
На следующий день рыцари взялись ходить по гостям. Закат, по случаю хорошей погоды выгнанный Лужей во двор, под солнышко, увидел их еще издали. Кивнул приветственно, когда рыцари подошли к забору.
— Можно? — уточнил Доброяр.
Закат сдержал усмешку. Как будто он мог отказать.
— Конечно.
Рыцари по одному вошли во двор, последний деловито прикрыл калитку. Осмотрелись, Закат и сам оценил — двор пустой, выстуженный курятник, булькает вода в стоящем среди поленьев котле. Объяснил, не дожидаясь вопросов:
— До того, как я пришел из соседнего села, Лужа, здешняя корзинщица, жила одна. Большое хозяйство не требовалось.
— Да, мы слышали, что вы из… — Доброяр запнулся, с виноватой улыбкой покачал головой. — Простите, не могу припомнить название вашего родного села.
— Зорьки, — холодно отозвался Закат. — Два дня пути отсюда по тропе через лес. Маленькая деревня, всего пять дворов.
— Точно, — будто бы вспомнив, кивнул рыцарь. — Староста ещё говорил, вы недавно туда ходили?
— Да, — Закат кивнул, заставил себя ответить подробней: — у нас обмен вышел, я сюда пришел, а Кудряш овец купил, люди потребовались. К счастью, к нам как раз завернули погорельцы, и нескольких из них мы с Щукой проводили в Зорьки.
— В самом деле? Как любопытно!
Можно было бы поверить голосу Доброяра, но не лицам его спутников. Однако всё равно приходилось изображать радушие. Закат пригласил становящихся все неприятней гостей:
— Зайдёте в дом? Лужа с удовольствием с вами познакомится.
— Благодарим за приглашение, — кивнул старший из рыцарей.
Они так же, как до того в калитку, по одному просочились за дверь. Четвёртый, памятный гонец Яросвет, остался во дворе, наблюдая за работой Заката. Спросил с оттенком презрения:
— Давно лапти плетёшь?
— Нет, меня Лужа научила, — отозвался Закат. Вдруг понял следующий вопрос и, с трудом удержавшись от желания спрятать ноги под лавку, добавил: — До того я сапоги шил. Но это сложней, шкуру подходящую тяжело добыть.
— Мои сапоги как раз износились, — с притворной задумчивостью сообщил Яросвет. — Если я принесу тебе подходящую кожу, сошьёшь новые?
Закат помедлил, поднял глаза на рыцаря. Тихо спросил:
— Плату с вас, рыцарей, брать можно?
Тот высокомерно кивнул — мол, сколько не попроси, заплачу легко!
— Хорошо. Деньги тут не нужны, а вот от хорошо выделанной оленьей шкуры я бы не отказался.
Со спокойным удовлетворением пронаблюдал за растерянностью Яросвета. Шкура в самом деле стоила примерно как хорошие сапоги, и водились олени в ближайшем лесу, но не весной же в одиночку охотиться!
Закат, в целом, надеялся, что при необходимости справится и с ролью сапожника — в крайнем случае собственные сапоги распорет, по ним как по выкройке сошьёт. Но очень уж хотелось поставить на место заносчивого мальчишку.
Трое рыцарей вышли из избы, старший вроде бы с достоинством, а вот остальные разве что не вылетели кубарем. У последнего предательски алели уши, так что Закат всерьёз забеспокоился — что такого сказала Лужа? Попрощались они, однако, дружелюбно — опять один Доброяр за всех. Ушли к дому Гвоздя.
Закат хмыкнул себе под нос, аккуратно пряча торчащий хвостик лыка. Вытянул из мотка и перекусил длинную веревку, уже на ходу заправил её в петельки готового лаптя, подхватив с крыльца второй. На улице осадил себя, заставил не торопиться. Рыцари уже скрылись в кузне, Закат остановился у плетня, прислушиваясь и раздумывая, что делать дальше.
Из-за угла вывернула Ро, остановилась у забора. Наклонившись, неторопливо расшнуровала и стащила с ноги лапоть, перемотала заново ничуть не сбившуюся обмотку. Они встретились глазами, Закат молча кивнул, понимая.
У Гвоздя работало два бывших разбойника. Конечно, Ро следила, чтобы у них всё было в порядке.
— Ваши помощники, как я понимаю, те самые погорельцы? — как раз донеслось из кузницы.
— Да, из Узкого лога, что прямо у восточных лесов стоял, — отозвался Гвоздь, широкой спиной заслоняя окно. — Лето выдалось сухое, ночью в дом ударила молния, ну и заполыхало всё, залить не успели.
Подслушивающие быстро зыркнули друг на друга.
— Тебе нужны новые лапти, — не спросил, а сообщил Закат. Ро кивнула, путанно заговорила о каких-то особенностях размера, явно без участия разума.
Она присматривала за своими людьми. Ему хотелось бы так присматривать за всей деревней.
Но вместо этого Закат повесил новые лапти на калитку. Попросил:
— Приди лучше к Луже потом, обсудим.
После кивка отвернулся, пошел обратно во двор.
Ро назвалась дочерью старосты сгоревшей деревни. Её беспокойство легко было оправдать. А вот если заметят за подслушиванием его — будет слишком много вопросов.
***
Вопросы, однако, появились и так. Закат проследил, как рыцари ушли по тропе в сторону дома Ежевички, торопливо затушил костёр, побросал в дом куски лыка. Лужа, которой он наскоро рассказал о том, куда пошли светлые, торопила:
— Скорей, скорей! Вот же беда, далась она им!
Закат тоже не слишком надеялся, что поход рыцарей к знахарке закончится мирно. Бегом пробежал поля, перейдя на шаг лишь когда показался дом Ежевички. Ещё издали увидел её на крыльце, рыцарей полукругом. Подошел, удивленный молчанием, поздоровался негромко. Попросил:
— Мне для Лужи, как всегда.
Ежевичка так же молча ушла в дом. Он стоял на пороге, сам не зная, как должен себя вести. Рыцари смотрели на него в упор до тех пор, пока не вернулась старушка. Вложила в ладонь Заката мешочек. Посмотрела на свой почетный караул, усмехнулась.
— Ну? Какие еще доказательства вам нужны?
— Прости, знахарка, — склонил голову Доброяр. — Однако мы должны увидеть травы, которые ты используешь.
— Лесные да полевые, какие ж ещё, — она упрямо тряхнула головой, перегораживая проход. — А в дом я вас не пущу, не обессудьте. У меня там настой стоит, его беспокоить три дня нельзя, заденете случайно — все труды насмарку.
— Тогда принеси нам то, с чем работаешь, — миролюбиво, но так же непреклонно попросил рыцарь. — Или назови для начала.
Ежевичка взялась перечислять, Доброяр кивал. Закат, так и оставшийся наблюдать, чувствовал притворство в словах обоих — будто не только Ежевичка ждала, пока рыцари наконец уйдут, но и Доброяр не просто так тянул время.
— А где гонец? — спросил вдруг Закат, поняв, что его беспокоило и перебив Ежевичку. Доброяр улыбнулся благостно:
— Выполняет свой долг перед светом. Верно, брат Яросвет?
Четвертый рыцарь выступил из-за угла избы, гордо потрясая каким-то корнем. Досадливо поморщилась Ежевичка, кивнул удовлетворенно Доброяр.
— Я так и думал. Женщина, ты обвиняешься в использовании колдовских растений…
— Она этого не знала, — Закат шагнул вперед, заслоняя Ежевичку. Встретил взгляды рыцарей, повторил твердо: — Увы, но ваши названия трав и деревенские сильно отличаются друг от друга. Это затрудняет соблюдение запретов.
— Закат, — Ежевичка поднырнула у него под рукой, попросила, едва обернувшись, — не надо. Чего вы хотите-то от меня, рыцари?
— Принимая во внимания слова вашего соседа, — Доброяр чуть кивнул Закату, — изгнания. Вы должны покинуть эту деревню и земли света…
— Но она единственная лекарка в Залесье!
— …и благодарите мое милосердие, — рыцарь говорил, будто его и не прерывали. — Я не требую ни вашей смерти, ни изгнания для всей деревни, использовавшей ваши снадобья.
– Может, вернёмся, молодая хозяйка? Ну, как опять налетит?
Ночью ветер снова разыгрался и поломал деревья подле тракта, но к утру вроде бы всё наладилось, и сёстры дозволили Темери давно планируемый поход в деревню. Вестник ещё сутки назад передал, что с благословения доброй Матери все обереги и чистые шкатулки нашли покупателя, а значит, нужно отнести в лавку у перекрёстка новые поделки и забрать выручку. Обители с этих денег отходит восемь частей из десяти. Ещё одну часть забирает хозяин лавки, так что самой Темери достаётся едва десятая часть. Впрочем, под покровами Золотой Матери Ленны деньги и ни к чему. Сёстры на них закупают заморские ткани и те товары, которые обитель не может произвести сама, а вот оречённые, такие как Темери – могут не беспокоиться ни о новом платье, ни о ежедневной трапезе. При условии, что не ленятся и ежедневно приносят пользу общему делу.
Впрочем, и одну её в неблагие земли никто не отпустил бы: и опасно, и не дело это – молодой женщине появляться на дороге в одиночку.
– Чеора та Сиверс! Смотрите, снова тучи. Ведь убьёмся же!
Темери дёрнула плечом, не соглашаясь больше с тем, что сестра прибегла к её речёному имени, чем с самой идеей возвращения. Та Сиверс – имя землевладельца, когда-то пожертвовавшего эти земли Золотой Матери. С тех пор всех женщин, потерявших кров и семьи во время войны с ифленцами, звали именно так.
А настоящего имени у них не было с момента речения – обряда, при котором просительница вверяет судьбу Матери Ленне и её пресветлым сёстрам. Но другие сёстры охотно звали её Темершаной, а эта – словно бы специально напоминала о пусть давних уже теперь, но оттого не менее горьких потерях. Да ещё это «чеора». Словно она и сама родом с островов.
Снова начал накрапывать дождь.
– Чеора та Сиверс! – умоляюще повторила сестра, и Темери всё-таки остановилась.
Дорога за ночь превратилась в густое грязное месиво, и идти удавалось лишь по узкой обочине, двум людям и не разминуться. У Темери тёмные шерстяные юбки промокли почти до колен, стали тяжёлыми, их приходилось поддерживать. Идти ей помогал резной, своими руками сделанный дорожный посох-эгу из тёплого клёна. Сухой у неё оставалась лишь спина, прикрытая заплечным мешком.
Сестра догнала её, опёрлась о собственный посох, украшенный четырьмя знаками птицы. Тяжело отдышалась.
– Никто нас не осудит, если мы вернёмся обратно, в такую погоду-то.
Темери вздохнула:
– Так ведь уже больше полпути прошли, пресветлая. До деревни теперь ближе. Там бы и отдохнули.
– А обратно что же? В ночь? День-то сейчас короток…
Как бы ни был короток день, до заката оставалось довольно много времени – вышли они ещё в сумерках. Этого вполне достаточно, чтобы по тракту добраться до перекрёстка, на котором расположилась небольшая деревня и пограничная имени Великого ифленского наместника Хеверика гостиница. Если, конечно, кое-кто перестанет ныть и останавливаться через каждую дюжину шагов…
Темери никогда не сказала бы, впрочем, этого вслух – сёстры стали ей семьёй, выходили и спасли от неминуемой гибели в одну из чёрных зим после ифленского нашествия на берега Танеррета.
– Мы успеем, пресветлая.
– Ох, придётся у неблагих ночь проводить…
Темери вздохнула: она б и рада была такой возможности, да вот за все эти долгие семь лет ночевать вне стен обители ей довелось лишь пять раз или около того. Не потому, что так уж крепко строжили сёстры – идти было не к кому. И некуда.
Они снова пустились в путь. Вдоль дороги тянули ветви к небу тёмные деревья, и лишь изредка можно было увидеть куст, не окончательно растерявший ещё осеннюю яркую листву.
Горы оставались в тумане за спиной, впереди, сколько можно было видеть – только грязь, только две наезженные колеи, только хмурые старые стволы…
– Скорей бы уж снег, да, пресветлая?
– Беленького хочется? Ничего, уж недолго ждать… ох! Что это?!
И верно, где-то неподалёку раздался возглас, полный гнева и боли. Разбойники? На благих-то землях? Да не может такого быть!
Темери вцепилась в посох. Да защитит их Золотая Мать Ленна!
Пресветлая вдруг выпрямилась, шепнув посоху несколько заветных слов, и рукой показала Темери оставаться за её спиной.
Девушка кивнула, призывая всю свою отвагу в помощь покровителям: укрыться было негде. Обочины заросли колючим кустарником, сквозь который не продраться.
Темери была почти уверена, что на купцов, идущих в соседний рэтах или паломников, напал лихой люд, хотя никогда прежде эта часть танерретского тракта и не знала такой беды. Святость обители чтили и не рисковали вызвать гнев Золотой Матери столь открыто.
Но рано или поздно такое могло случиться, ведь в самом Танеррете дороги не были безопасными, почитай, с самого нашествия ифленцев.
Ни шума, ни крика не повторилось. И Темери нашла в себе силы двинуться следом за пресветлой: в конце концов, совсем скоро она сама накинет на голову белый платок и станет одной из сестёр. Не пристало ей сейчас бояться. Кто бы там ни был, а эти земли принадлежат обители, здесь сила Великой Матери просто не даст свершиться никакому злу и несправедливости.
Наверное.
Разбойников за поворотом не оказалось. Там увязла в грязи большая карета, рядом с которой лежал, едва шевелясь, кучер. И ещё там был старик.
Старик брёл им навстречу, по колена в грязи, пытаясь, очевидно убежать от одного-единственного преследователя – довольно высокого ифленского дворянина в тёмной дорожной одежде.
Ифленец целился в старика из двуствольного пистолета. Их разделял всего с десяток шагов, так что он не промахнулся бы.
– Именем Золотой Матери! – Пресветлая вскинула посох, – Прекратите! Вы на землях Ленны, здесь действует только её закон.
Взгляд ифленца метнулся к ним.
Темери хорошо его рассмотрела – светлые прямые волосы, падающие на лоб; серые, как у всех жителей островов, глаза. Короткий шрам на левой скуле.
Она приподняла подбородок: отступать было нельзя. Земли обители неприкосновенны. Что бы об этом ни думал проклятый завоеватель.
Но ифленец только отвёл в сторону своё оружие и легко поклонился монахине.
– Прости, пресветлая, что вынужден был преследовать этого человека на монастырской земле. Но дело не терпит отлагательств, этот человек – преступник. И я должен получить то, что он пытается вывезти из Тенеррета. Это дело государственной важности.
Однако пистолет опустил. Этим не преминул воспользоваться старик:
– Хозяйка! Пресветлая, помилуй! Я старый человек, всего лишь еду на поклон в монастырь… я не желал ничего плохого, клянусь…
Двумя руками старик прижимал к себе резную «чистую шкатулку». Из тех, что оречённые обители Ленны делают с благословения пресветлых на продажу в неблагих землях. Прямо сейчас в заплечном мешке Темери лежало пять похожих. Ценность их – в благословении Матери, которое очищает от злых чар то, что хозяин решит в шкатулку поместить.
Была бы воля Темери, она сейчас же распорядилась бы, чтобы ифленец покинул благие земли, нечего здесь делать проклятому завоевателю! А вот старик требовал если не защиты, то помощи. Был он жалок и грязен – видимо упал, пытаясь скрыться от неминуемой смерти. К сожалению, решать должна была не она.
– Вы на землях Ленны и решение должно быть принято под её кровом.
– Загляните в его шкатулку! – почти прошипел ифленец. – Вряд ли вы захотите принести это в монастырь…
Старик засуетился, взгляд его метнулся сначала на пресветлую, потом на Темери, потом вновь на ифленца. Он вдруг выпрямился и протянул шкатулку женщинам:
– Глядите! Мне скрывать нечего! Это просто… это дар…
Темери стояла ближе и действительно увидела в шкатулке, на тёмно-синем бархате, красивую орденскую подвеску, украшенную драгоценными камнями. Она даже вздохнула с облегчением – всё-таки старик чист, а виновник всех бед, как всегда, беловолосый завоеватель…
Но монахиня всё же не передумала:
– Решать будет Ленна!
И тут Темери поняла, что её беспокоит. Шкатулка. Да, она из тех, что были изготовлены в монастыре, даже клеймо мастерской на крышке хорошо видно. Вот только нет на ней благословения Золотой Матери. Нет, как будто никогда её не святили в трёх купелях и никогда старшие сёстры не читали над ней благие тексты. Такие вещи всем посвящённым ясны сразу. Как будто отсутствует знакомый, неощутимый в обыденности запах. Словно около шкатулки сосредоточена особая какая-то пустота.
Она осторожно взяла шкатулку в руки – старик отдал. Нет, никаких повреждений ни на замке, ни на подкладке… но… некоторые такие коробочки имеют секретный отдел – для хранения чего-то особо ценного. Подцепив ногтем едва заметную пружину, Темери заставила секретный ящичек открыться. И из него в грязь – ах, как неосторожно! – вдруг упали три круглых тёмных камня. Старик вскрикнул и потянулся поднять, но монахиня не дала. Шагнула вперед, сама наклонилась и долго разглядывала на вид совершенно простые речные гольцы. Потом осторожно, по одному вернула в шкатулку, захлопнула секретный отдел и только после этого вперила взгляд в старика.
– Давно на благих землях не появлялось ничего настолько же мерзкого, – холодно сообщила она. – Решение примет Ленна. Вы!
Взгляд пресветлой переместился на ифленца. Тот чуть поклонился, показывая, что всё слышит.
– Карета повреждена? Где ваша лошадь?
– Привязана. Там, дальше. Карета в порядке. Немного увязла только. Кучер тоже в порядке. Поскользнулся. Но мне надо возвращаться. И доставить эти… камни в цитадель как можно быстрее. Если вы поняли, что это, то должны понять и причину моей спешки.
Пресветлая с сожалением покачала головой:
– Теперь это дело обители. Хотите вы или нет – а мы все возвращаемся под кров Золотой Матери…
Темери думала, что ифленец станет возражать, но нет. Он даже помог кучеру вытолкать карету из особенно глубокой грязной ямы.
Даже зима не спасала. Снег смешался с грязью, неровно покрывая поле и всё, что на нём. Вот угадывалось чьё-то тело, вон ветром сдуло в сторону снег, открыв нелепо торчащие сапоги с новыми подметками — мечта мародёра. Там торчит застывшая рука, ещё сжимающая меч, а вон там — пустая, на редком зимнем солнце сверкнуло золотом тяжёлое кольцо на пальце мертвеца. Только даже самый отчаянный побирушка пока не сунется сюда, между двух армий, двух замерших друг против друга оскаленных зверей.
Тьяри вздохнул, подышал на замерзшие пальцы. Скорее бы в бой. Что же так тихо? Судя по результатам разведки, врагов не так много, а к ним почти подошло долгожданное подкрепление. Скоро. Враг будет сломлен, они пройдут проклятый перевал и наконец войдут в эту проклятую долину! Хотелось тепла, отдыха, горячей еды без примеси магии… «Размечтался, придурок», — одёрнул он себя. Дожить ещё надо до победы. На той стороне пронеслись два всадника. Один — приникнув к гриве белого коня, второй — на странном чёрном звере. Первый некрупный. Женщина или невысокий мужчина? И что он делает на передовой? Кто они такие? Почему примчались сюда, в обречённый отряд — последнюю надежду врага. Неужели они не понимают, что ещё два часа — и подойдёт подкрепление? И тогда…
Звук рога заставил его вскочить. Но что это? Полумёртвый враг поднялся и зашагал в атаку, прямо на лучников. На мечи и копья. Шли все, даже раненые, шли под барабаны, слепо глядя перед собой. И странный всадник впереди. На том же белом коне. И второй рядом с ним. Тьяри протёр глаза. Под вторым всадником был единорог, чёрный как смоль. Он уверенно нес седока, презрительно открывшего морозу и стрелам голую грудь в небрежно распахнутой безрукавке. Короткая шипастая булава свисала с его запястья, в другой руке — маленький щит. Чёрные длинные волосы незнакомца облаком окутывали плечи. А вот его спутник, видимо, каддарец, в ярком, как бабочка, похожем на женский наряд. Как они странно одеваются… И глаза, у него такие странные глаза…
— Что замер, кретин, стреляй! Стреляй! — заорал кто-то в ухо. И правда, ведь вот они уже, рядом, как он их подпустил-то? Небесные Лэйны!
Стрела нацелилась в сердце каддарца, сорвалась с тетивы и… замерла в воздухе прямо перед своей яркой мишенью, как и другие стрелы. Все стрелы замерли, они висели неподвижно, вмороженные в прозрачный воздух. И тут каддарец улыбнулся. Губы раздвинулись, открыв острые клыки, и пришло знание: Кеторо, Повелитель Стрел, Восставший. Союзник и верный раб Келлана дар Тариона — Повелителя Юга. Здесь, так далеко… а потом стрелы развернулись, Тьяри увидел наконечник в форме листа, он любил такие. И больше он не видел ничего.
Он не видел, как единорог брезгливо переступил через его тело, как его сержанта швырнули на колени перед всадником, и тот, ещё скалясь, снёс ему голову своим клинком. Как волокли командиров под мечи победителей. И как усталый седой человек с рукой на перевязи говорил каддарцу:
— Хвала Небесным Лэйнам, что вы пришли. Передайте дар Тариону, что мы сдержим все клятвы – с этой минуты мы его вассалы! Вы совершили чудо, лэйны. Только вот… напоминать это неприятно, но, мой лэйн! Бой выигран, но как вы хотите предотвратить чуму? Весной, когда всё растает, эти тела будут гнить, и вода с перевала пойдёт в долину… Вы сказали, что вам это по силам…
— У вас два дня, чтоб собрать добычу и уйти, — равнодушно отозвался всадник на единороге. — Советую бежать быстро, потому что моим детям всё равно, что мёртвые, что живые. Я призову зверей. Я — Адомир, говорящий с жизнью.
Седой отшатнулся. Это имя Восставшего произносили даже с большим страхом, чем имя его собрата Кеторо. Не имея своих владений, он жил в чужих замках, и ни один из Восставших не осмеливался возразить ему. Самые мрачные слухи ходили об этом существе. Что из этих слухов правда, а что нет, король спасённого страшными союзниками ферга не знал, и знать не хотел. Лейт с ней, с добычей, ноги бы унести…
Два лича смотрели вслед уходящим людям. Когда те скрылись из виду, Адомир вскинул руки. Беззвучный крик сорвался с его губ в холодное небо, а вернулся воем, рычание зверей, криками хищных птиц.
— Поехали отсюда, — буднично сказал Кеторо, — знаю я твоих «детей»! Обязательно ведь какая-нибудь падла на голову насрёт.
— Почему он не сменил направление движения, когда его обнаружили? – спросила Джим. – Вряд ли он с самого начала собирался лететь в космопорт «Оранж-ди».
— Это, должно быть, совпадение, — Эрнст равнодушно пожал плечами. – Или какая-то ошибка. Сейчас проверю.
Он вышел в соседний салон и пробыл там не более трех минут. А когда вернулся, карта была обновлена: теперь на ней явно присутствовал перелом, смена направления полета Чайлда – через несколько минут после обнаружения.
— Я же говорил – это ошибка, — сказал он. – В полицейском компьютере при обновлении данных неверно указали место обнаружения Чайлда. Но это не главное: у меня есть немного новостей – можем успеть выложить их в сеть, если начнем немедленно. Через несколько минут джет начинает посадку, придется сесть и пристегнуться.
Джим с младших классов специализировалась на гуманитарных дисциплинах – ее способности к работе репортера выявили рано, едва ли не в восемь лет. И тут она в первый раз пожалела, что задачки по математике решала в последний раз в младшей школе… А ведь когда-то это казалось ей совсем простым: скорость, время, расстояние…
Ким включила камеру, и Эрнст сообщил:
— Через десять минут мы совершим посадку в космопорту «Оранж-ди», где похититель предположительно предпримет попытку проникнуть на какой-нибудь из межпланетных кораблей. Вероятность этой попытки оценивается очень высоко. В настоящее время преступника встречает три специальных полицейских подразделения. Через комм авикара, на котором преступник удерживает детей, ему уже было предложено сдаться при посадке, но, пользуясь такой возможностью я повторю предложение в эфир: предлагаем преступнику сдаться, и в случае, если оба ребенка живы, мы гарантируем похитителю жизнь. В противном случае полиция оставляет за собой право стрелять на поражение. И могу заверить всех и преступника в том числе: полицейские снайперы не промахнутся.
Эрнст дал знак выключить камеру.
— Мы сядем раньше Чайлда? – спросила Джим.
Эрнст кивнул.
— Успеете подготовиться к красивому репортажу с посадкой похитителя. Как раз темнеет, посадка будет освещаться прожекторами.
Автопилот джета объявил о посадке, велел установить кресла в исходное положение и пристегнуться, чтобы включить противоперегрузку.
Уже сидя в кресле, Джим спросила:
— Ким, ты не помнишь, как посчитать скорость, если известно, сколько прошло времени и сколько пролетел авиакар?
Ким с презрением фыркнула – ну совсем как кошечка! — и ответила:
— Это же элементарно! Скорость измеряется в милях в час. Значит, надо расстояние разделить на время.
Джим попробовала разделить семьсот миль на один час и пятьдесят пять минут, но калькулятор понял ее слова как-то по-своему…
— Слушай, а можешь на карте вывести еще и скорость авиакара? – помучившись и так, и эдак, попросил она Ким.
— Никаких проблем… — ответила та с улыбкой: ей потребовалось всего несколько секунд, чтобы обновить карту.
Получалось, что с того момента, как авиакар попал в поле зрения полиции, он летел со скоростью не менее трехсот пятьдесяти миль в час… В то время как на частных пассажирских авиакарах стояло ограничение в триста двадцать миль, а на авиакарах класса Чайлд и вовсе триста…
Почти тут же в наушнике раздался голос Эрнста:
— Девушки, я настоятельно прошу убрать с карты данные о скорости авиакара…
— Нет проблем, Эрни! – ответила Ким – через секунду цифры исчезли с карты.
— Эрнст, — спросила Джим в микрофон. – А как ему это удалось? Лететь со скоростью выше ограничения?
— Он сам ведет авиакар, не пользуется автопилотом. Иначе бы ему пришлось включить комм не только на прием, но и на передачу. Ну и управление могли бы перехватить с земли.
— А разве отключить ограничение скорости можно?
Вообще-то Джим с трудом представляла себе, как вообще можно вести авиакар без автопилота…
— Можно, если знаешь, как это делается.
Боже, он ведь рискует жизнью детей! И не только тем, что превышает дозволенную для транспортировки детей скорость…
Ким, сидевшая рядом, сделала знак выключить микрофон, а потом сказала, пригнувшись к уху Джим.
— Ограничение скорости нельзя отключить, даже если выключен автопилот. Для этого надо перепрошивать комм авиакара – а это делается только на специальном оборудовании.
— Тебе тоже показались странными эти игры с траекторией? – так же шепотом спросила Джим – и Ким кивнула:
— Никакой ошибки в полицейских коммах быть не могло, они же коммы, а не люди – не ошибаются.
— Но… Зачем тогда это все?
— Не знаю. Но, похоже, похититель изначально двигался в «Оранж-ди» самым коротким путем. На максимальной для Чайлда скорости.
Утром старуха-чубарка собирается лететь назад. Советуюсь с Платоном, и набираем ей целый пакет подарков. Того и гляди, ручки оторвутся. (Плохие пакеты у чудиков. Наши мешки из шкур прочнее.) Там и нож в ножнах, и эмалированная миска, и ложка с кружкой, и фляжка на ремешке, и бухта
толстой, очень прочной жилки, которую Ксапа зовет сапожной нитью, и продукты, и консервы в железных банках.
— Ты мудрая женщина, — говорю я старухе. — Ты правильно понимаешь слова. С тобой просто говорить. Прилетай еще. Это — тебе, — и вручаю пакет. Старухе очень хочется гордо отказаться и очень любопытно, что в пакете. Побеждает любопытство.
— Хоть ты еще и лоботряс, но Жамах тебя мудрости научит, — сердито говорит она, пожевав губами, забирает у меня пакет и лезет в вертолет.
— Вредная старуха, — поясняю я Платону, когда вертолет улетает. — Но в совете матерей у костра сидит. Жамах говорит, нельзя с советом матерей ссориться.
Женщины геологов улетели домой на зеленом вертолете, который привез бочки с топливом и много-много брезентовых вамов, больших и маленьких. Но Глаша, женщина Вадима, остается. Вадим не сумел загнать ее в машину.
— Черт с бабой спорил, да сдох. А я еще жить хочу, — заявляет он Ксапе под дружные смешки шабашников.
После короткого совещания чудики решают назначить Глашу кладовщицей.
— Будешь хорошо работать, повысим до начальника склада, — говорит ей Юра, и все опять смеются.
— Смейтесь, смейтесь, охламоны. Только потом от своих слов не отказывайтесь. А мне лишняя копейка к пенсии не помешает, — парирует Глаша. — Ну, показывайте, где тут мое хозяйство.
Что бы Ксапа ни говорила про необходимое зло, на мой взгляд, хуже стало. Раньше, если что-то на стройке понадобилось, я подходил к Платону, Вадиму или Сергею, мы шли на склад и разыскивали нужную вещь. Теперь надо
сначала позвонить по мобилке Глаше, чтоб она бежала со всех ног на склад и разыскала нужное. Но она, хоть и бросает сразу свои дела, но не бежит, а степенно идет. Вещь разыщет, Платону или Мудру позвонит, спросит, можнo ли отдать, в толстую тетрадку запишет. Тягомотина…
Только одно хорошо: Гвозди и рукавицы перестали неожиданно кончаться. Ну и другие важные мелочи тоже. Когда бы ни пришел, у Глаши всегда есть хоть одна нераспечатанная коробка.
— … Что ты делаешь! — возмущается Бэмби. — Нельзя ничем щелкать, пока вот эти не светятся!
— Экраны, что ли?
— Серь’ожа их иначе называл. Какая-то панель.
— Панель управления? Контрольная панель?
— Точно! Приборная панель! Пока она не светится, ты слепая и глухая. Машину не чувствуешь. А она тебя не чувствует. Так нельзя.
— Господи, я ее по-любому не чувствую. Но я же только радио включила. Зачем мне все остальное?
— Бэмби права, — подходит к нам Сергей. — Этот индикатор видишь? Это заряд аккумулятора. Если он в красной зоне будет, а ты без моего разрешения что-то включишь, оторву голову и скажу, что так и было.
— Серь’ожа, перестань! Ната, не бойся, Серь’ожа только грозится. Он тебя никогда бить не будет. Он даже Савэя не бил. Едой как со всеми поделился. Многие недовольны были.
— Кто такой Савэй?
— Охотник, который Ксапу чуть не убил.
Я выбираю самое удобное кресло, что рядом с откидным столиком, и, от нечего делать, слушаю вполуха, как Сергей обучает своих жен управлять вертолетом. Бэмби летать уже умеет, а Ната первый раз в кресле пилота.
В салон входят Жамах, Кудрява и Ворчун.
— Можно лететь, — говорю я Сергею. Тот кивает, и Бэмби запускает двигатель. Вскоре машина отрывается от земли и энергично набирает высоту. Мы идем налегке, никакого груза, только пять пассажиров и два пилота. Поэтому Бэмби ведет вертолет высоко и быстро. Надо завершить последние
мелочи к празднику выбора невест.
Проходим перевал. Жамах шушукается с Кудрявой, Ворчун спит с открытым ртом. Я тоже откидываю спинку кресла и собираюсь подремать. Ночью Олежек опять не дал выспаться. Внезапно звук двигателя меняется. Стихает. Становится слышно, как шуршат лопасти винта. И что Сергей вполголоса говорит. Он стоит за спинками кресел пилотов, в левом Бэмби,
в правом Ната.
— Винт на авторотацию, как я тебя учил. И разгоняй, пока высота есть. Ната, приготовься аккумулятор переключить на движок. Не сейчас, а по моей команде. Да, этот. Все по моей команде.
Я выглядываю в окно. Мы снижаемся на поляну в горелом лесу. Кудрява продолжает болтать, а Жамах напряженно смотрит на меня. Киваю ей на Ворчуна и поднимаю на всякий случай спинку кресла. Жамах, умница, понимает с полувзгляда и будит охотника. До земли уже совсем близко.
— Начали, — командует Сергей тихим напряженным голосом. Звук вновь изменяется, меня слегка вдавливает в кресло. Машина зависает на высоте человеческого роста, потом словно падает с этой высоты, чуть подпрыгивает и сильно раскачивается на амортизаторах.
— Девочки, мальчики, кто хочет пописать, сейчас самое время. Кустики рядом, девочки направо, мальчики налево, — оборачивается к нам Сергей.
— Тебя в детстве с высокого дерева головой вниз уронили, если ты доверил нас двум девкам везти, — брюзжит Ворчун. — Я чуть из кресла не выпал.
— Ну, извини, — Сергей открывает люк и неспешно трусит к редким, низеньким кустикам.
— Иван Топорыжкин пошел на охоту. Иван Топорыжкин забыл взять копье… Блин! — доносится снаружи. Сергей останавливается, разворачивается и той же походкой, руки в карманах, трусит назад. Ната отстегивает ремни, выскакивает из машины и спешит к нему. Он подхватывает ее на руки и
кружит. — Иван провалился по пояс в болото…
На этом песня прерывается, так как молодые начинают целоваться.
— Ночи им мало, — ворчит Ворчун. Кудрява тоже решает сбегать в кустики. Но не туда, куда ушли Сергей с Натой, а в другую сторону. Мы с Жамах выходим вслед за ней. За нами выскакивает восторженно-испуганная Бэмби.
— Клык, ты видел? Я в первый раз так сажала. И все получилось! Если второй раз сажать буду, еще лучше получится!
— Что получилось? — внешне спокойно интересуется Жамах, покусывая травинку.
— Посадка без мотора. На авторотации. Я еще никогда на авторотации не сажала. Серь’ожа меня только на высоте тренировал.
— Клык, можно тебя на пару слов, — возвращается из кустиков Сергей. Мы отходим в сторону. — Мы сейчас на вынужденную сели. Мне нужно машину починить, на это время надо. Ты не можешь меня прикрыть, погулять по окрестностям полчасика? Не хочу, чтоб народ волновался. Пусть думают, что
мы тебя ждем.
— Так мы сейчас не сели, а упали? — вполголоса спрашиваю я.
— Ну… да. Можно сказать и так. Бэмби молодчина. Правильно поляну выбрала, скорость погасила. Медведеву только не говори, что меня за штурвалом не было.
— Медведев говорил, что падать очень страшно. А я даже испугаться не успел. Когда все сделаешь, позвони. Я недалеко буду.
Обнимаю Жамах за талию и веду за холмик. По дороге пересказываю разговор с Сергеем. Обойдя холмик, мы поднимаемся на его вершину и ложимся в траве, чтоб было видно вертолет. Жамах достает бинокль и протягивает мне. Я раздвигаю травинки и устраиваюсь поудобнее.
Сергей подлезает под машину, откидывает желтую дверцу и копается внутри. Бэмби и Ната, стоя на четвереньках, внимательно наблюдают. Ворчун садится на корточки невдалеке и любуется их попками. Красивые у них попки,
хоть и в джинсах. Я отдаю бинокль Жамах и поглаживаю ее пониже спины.
— Прекрати, а вдруг не успеем, — откликается она.
— Успеем, — переворачиваю ее на спину и расстегиваю штормовку.
Успели.
— Мы их ждем, а они тут милуются, — раздается веселый голосок Кудрявы. Я приподнимаюсь на локте. Винт вертолета медленно вращается, и Сергея под машиной уже нет.
Очень вовремя в кармане звенит мобильник. Бэмби говорит, что можно возвращаться.
— Сергей велел тебя разыскать и вернуть, — нагло вру я. — Идем, потеряшка!
— Неправда, никуда я не терялась! — возмущается Кудрява. Вредный ты, не дам тебе брусники!
Возвращаемся держась за руки. В последнее время Жамах очень любит прижаться ко мне плечом или взять за руку.
— Вас надо за ногу привязывать, — ворчит Ворчун. — В кустики они… А если все так делать будут?
В кабине пилотов в левом кресле по-прежнему сидит Бэмби. Но Ната — в салоне. В правое кресло Сергей садится сам.
— Все на борту? Поехали! — командует он.
***
— Зато я подумал, — весело ответил Платон, — Триша где-то здесь с сумочками работы Лизы. И Ворон с бижутерией… вот он.
— Здравствуйте, инспектор. Это Мелисса.
— А? Рад, что с вами все в порядке. Где вы? Подъезжайте к центральному офису. Через десять минут летучка…
— С этим проблема. Мы все еще здесь, около вокзала. Не успели отступить с основной группой. Со мной Джет Дага и…
— Я вышлю за вами Вика. До встречи.
Канал связи освободился за миг до того, как Мелисса успела рассказать о Риммере.
— Ждем, — сказала она скорее Джету, чем инспектору.
Риммер пожаловался, что у него затекли руки, но на это никто не отреагировал. И Джет, и мисс Робсон увлеченно наблюдали за происходящим на взлетном поле.
Со стороны города в желтых клубах пыли появилась группа машин. Нетрудно было догадаться, что это встречающие. Двигались песчаные кары на пределе скорости. Никакой степенности официальных приемов…
Вот уже по полю в сторону хищных птиц атмосферников вышли трое. Три крохотные фигурки на смазанном маревом фоне песков. Вот появились военные. Вопреки ожиданиям, они не забрались сразу в прохладный салон ближайшей машины. Остановились. Начался долгий разговор.
Мелисса хмыкнула:
— Военные сканируют развалины. Ищут выживших, наверное.
— Или гведи.
— Да. Интересно, нас заметят?
Джет пожал плечами. Удачи ждать не приходилось. Как-то уж очень редко в последнее время удача оказывалась к нему благосклонна.
Вик появился лишь спустя четверть часа после того, как пятерка «встречающих» машин отбыла в Руту. Он вел старенький полицейский кар. По внешнему виду машины можно было предположить, что она приняла участие во всех без исключения боях и этой и предыдущей войны с гведи. Впрочем, жаловаться не приходилось: к моменту, когда кар обогнул развалины, все трое приближались к состоянию теплового удара.
Вик гостеприимно раскрыл дверцы, но с сожалением сообщил:
— Кондиционер только плохо работает. Я не успел поменять кассеты.
Потом он увидел Риммера и изумленно спросил:
— А это что?
— Валентин Риммер. Арестован по подозрению в участи в бандитском формировании. — В голосе Мелиссы заскользили суховатые нотки. — С другой стороны, он нам здорово помог. Тащим его к нам. Во всем остальном разберется уголовное законодательство.
— Понятно. Ну что, поехали? Боб просил доставить вас срочно.
Инспектор Гус ему уже Боб, — ворчливо подумал Джет. Наглядный пример того, как война отметает условности.
Побитый кар удивительно резво взял с места и, подпрыгивая на оставшемся после взрыва мусоре, взял курс на Руту. Вик поделился новостями:
— Завтра день траура по погибшим при защите порта. Мэра официально объявили погибшим от рук бандитов. Он теперь у нас чуть ли не национальный герой. Даже Лерой на втором месте. Гус свалился с давлением, но его быстро подлатали, и он снова у руля. Скипидарит там наших. Население испугалось. Сидят по домам. И правильно делают.
— А что пустынники? — спросил Джет.
— А что с ними? Их в городе почти не осталось, ушли с кочевьями. Не понимаю вопроса.
— Да нет, это я так. Просто интересно, что с ними дальше будет. Без государственной поддержки они не выживут. А культура очень интересная, по-своему уникальная.
— Да? А по-моему, просто примитивные дикари. А, ла-халлта!
Машина подпрыгнула на кочке.
— Примитивные значит… — пробормотал Джет. — а что значит «лахалта»?
— Понятия не имею. Один торговец так на своего племянника орал, когда тот какие-то мешки на рынке перепутал. Привязчивое слово.
Машина остановилась возле поста проверки документов.
Вышел патрульный. Явный новичок в полиции, может даже из вчерашних ополченцев. Вик протянул личную карточку. Взгляд полицейского затуманился, — он добросовестно проверял документ, используя все ресурсы сети.
Мелисса, сидевшая рядом с водителем, зевнула в ожидании своей очереди.
И вот тут случилось неожиданное.
Велли Риммер, видимо решивший не надеяться на правосудие, вдруг резким толчком распахнул дверцу и побежал, петляя, по улице, в сторону каких-то заброшенных сараев. Резво. Не помешали даже связанные руки.
Джет не ждал от пленника такой прыти — до того Риммер вел себя спокойно и лояльно.
Патрульный же, у которого на поясе болтался табельный бинк, и вовсе заметил беглеца только через несколько секунд, когда вышел из сети.
Бинк — оружие, радиус поражения которого не превышает восьми метров. Стрелять в Валентина, когда он уже почти добежал до конца переулка, стало бесполезно. Джет, выскочивший из машины следом, не успел пробежать и десятка шагов, когда беглец скрылся за поворотом.
Для очистки совести, он к тому повороту все-таки добежал. Переулок вился среди типовых хозяйственных построек. И ни души.
Джет, плюнув, вернулся к машине. Обсуждать инцидент не хотелось.
— Дана, подожди. Давай передохнем.
Длинный пустой коридор уходил влево и вправо. В тусклом свете автономных осветителей, тускло поблескивали рельсы.
— Что? Снова, да?..
В голосе искреннее беспокойство.
Девчонка остановилась, не сделав и трех шагов по коридору.
— Нет. Все нормально. Просто нужно немного подумать.
Саат присел у края ниши, в которую вывел технический туннель. Потер ладонями виски. Пояснил:
— Вот-вот появится сеть. Придется отвечать на вопросы.
— Ну и что. Мы же ничего плохого не сделали?
— Не сделали.
Пауза затягивалась. Стала натянуто-тоскливой. Дана, не дожидаясь, когда она оборвется, прервав эту неожиданную посиделку, спросила:
— Не хочешь встречаться с отцом, да?
— Не в этом дело. Не знаю, в чем дело.
Она поежилась. На лице отразилась растерянность, приправленная сочувствием:
— А знаешь, чего я боюсь? Что когда выберемся, окажется, что телепортация на орбиту невозможна. Или что нет связи с нашим швартовочным спутником… и что никто не станет ради меня гнать на орбиту катер. Я даже… даже решила помогать полиции, потому что думала, что успею и запрограммировать искин и пробраться к телепортаторам… а оттуда сразу на орбиту. И во время осады думала, что будет, если меня убьют. Там же звери, они ни в чем не виноваты. А их оставили одних… Рядом ни меня, ни Бродяги… Я боюсь, что когда появится сеть, и наладится связь с орбитой… там, на яхте, что-нибудь будет не так.
— Пошли.
Саат решительно поднялся.
Дана нахмурилась. Сказала:
— Погоди. Так не честно. Скажи, чего боишься ты?
Приложила так приложила. Почти такой вопрос задал ему вчера Риммер.
Отвечать «честно» было нечего. Риммеру он тогда наврал. Верней, сказал, что показалось правильным по ситуации.
Сейчас ситуация другая. Чего же я боюсь? Что возвращаться будет некуда. Или не к кому. Что все уже изменилось, а я даже не представляю, в какую сторону. Я уже не отвечаю за ситуацию, от моих решений ничего не зависит.
Но это — свершившийся факт. С ним придется жить. Страх — это другое. Боюсь…
— Новостей. Знакомых имен в списках погибших. В сущности, того же самого — неопределенности. Пошли, Дана. На самом деле я боюсь высоты. Иррационально.
Она невесело хмыкнула и, не ответив, зашагала вперед. Обиделась?
Возможно. Но кажется, это у нее такая привычка, обрывать разговор в самый неподходящий момент.
В участке ни души. Прав Сизый, вызвав нас в выходной день, — рабочих рук действительно не хватает. Серый кидает бумаги на стол Виталика Рязанцева.
— Надо его предупредить.
— Будет ему сюрпризом! — отвечает Серый и идёт к выходу. — На сегодня хватит!
Серый, видимо, забыл про это дело, как только опустошил свой портфель, а я никак не могу выкинуть его из головы. Или хочу думать о нём, чтобы забыть иные мысли, которые появились вместе с дурацким звонком из прошлого.
Тот бедняга… Что же он смотрел? Что за воспоминания стали для него последними в жизни? Мог ли он смотреть чужую смерть? Если да, то зачем? И тут приходит такая простая и очевидная мысль.
— Серый, а что, если это убийство? — Мы выходим из участка. Холодный ветер хлещет наши лица, и напарник спешит спрятаться в машине.
— Вот ты даёшь, мать твою! Какое, к херам, убийство? — раздраженно кричит он, открывая дверцу. — Давай садись! Поехали!
Я подхожу к машине. Эта мысль уже плотно сидит во мне. Не отпускает. Или я сам держусь за неё? Так или иначе, выходной для меня потерян. Серый расположился на водительском сидении, но не успевает закрыть дверь. Я придерживаю её рукой.
— Что, если потерпевший смотрел воспоминания о смерти?
— Ну, и? — Закуривает сигарету Серый и косится на меня. — Смотрел и смотрел! Самоубийство или несчастный случай. Мы уже обсудили это…
— Серый, я не об этом! — пытаюсь перекричать отчаянный свист ветра. — Вдруг ему кто-то специально подменил диск. Или обманул, выдав одни воспоминания за другие! А если он не знал, что на диске его ждёт смерть? Ведь это и есть убийство!
Серый тяжело вздыхает, несколько раз нервно затягивается, поднимает на меня злобный — как у добермана — взгляд.
— Ещё один висяк хочешь?
— Но если я прав, мы должны…
— Ведь мы никого не поймаем! Да и убийство не докажем…
— Серый, ты езжай. Я немного поработаю…
— Вечно ты так… Сизый попросил заехать на пять минут, а ты решил убить весь день?
— Серый, я просто думаю…
— А нечего и думать, мать твою! Я тебе уже всё объяснил. Кроме проблем ничего на свою задницу не получишь.
— Но я должен проверить хотя бы личность убитого. Там будет видно… Да и по левым воспоминаниям есть кому позвонить. Те три недавних случая теперь не дают мне покоя. Ведь они могут быть связаны между собой.
— Ты уверен, что хочешь в этом копаться?
Мне нечего ответить. Только развожу руками, словно извиняюсь перед ним.
— Ладно, мать твою! Иди. Может, даже заеду за тобой. Есть у меня одно дельце. На пару часов. — Он сильно затягивается и громко выдыхает. Дым заполнят салон авто. — После заберу, посидим в «Дублине», расскажешь, что нарыл. Самому интересно стало. — Натянутая улыбка тонкой трещиной расползается на обычно хмуром лице напарника. — И на этот раз ты не увильнешь.
— Ок! — улыбаюсь я при мысли о холодном ирландском пиве.
— Давай! — машет рукой Серый и захлопывает дверцу. — Даю тебе два часа!
П-е-т-р-о-в В-л-а-д-и-м-и-р, — набираю я на клавиатуре. В кабинете всё так же пусто. Забиваю паспортные данные. По запросу на экране появляется информация об умершем. Правда, дату смерти пока не проставили. Здесь он ещё живой… Обычный человек, ни в чем криминальном не замешен. Учёба, работа… Бухгалтер. Последнее место работы — ЗАО «ЭнергоБанк». Замечательно…
Вздыхаю, заложив руки за голову, потягиваюсь. Никаких зацепок. Состав преступления не соберёшь. «Видимо, Серый был прав», — с этими мыслями встаю со стула.
Но ещё есть как минимум три случая, о которых я знаю. Вновь сажусь к компьютеру. Забиваю в систему фамилии и даты.
Иван Чернов — бывший наркоман, торговец нелегальными воспоминаниями… Всё верно, обычный несчастный случай.
Далее идёт Юрий Мороз, которого уже ловили на покупке настоящих воспоминаний. Похоже, вместо того, чтобы встать на путь исправления, он пошёл ещё дальше…
Третья жертва — Михаил Фесюк. Он так же чист, как сегодняшний несчастный. Ничего криминального за ним не числится. Жена, двое детей. Окончил университет по специальности экономист. Последние три года работал в компании…
— Мать твою! — невольно слетает с моих губ.
… ЗАО «ЭнергоБанк».
Предварительное заключение по данному делу, как и по всем остальным, — «Несчастный случай». Зацепка. Возбужденно набираю на клавиатуре Э-н-е-р-г-о-Б-а-н-к. Проверяю акционеров, директоров…
Десять человек — ничего. Однако на имени Дмитрия Тарасова останавливаюсь — занятная информация.
Этим парнем плотно занимается отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Один из главных акционеров ЗАО «ЭнергоБанк» владеет ещё несколькими барами, двумя клубами, сетью магазинов. У него довольно бурная молодость: несколько арестов по подозрению в мошенничестве, проходил по делу об убийстве, в качестве одного из обвиняемых. Но везде выходил сухим из воды.
Ещё раз просматриваю досье на двух убитых (именно убитых — теперь у меня нет в этом сомнений) сотрудников. Всё расследование в отношении Тарасова засекречено, и этих ребят никто официально не допрашивал, но очевидно, что именно на их показаниях и строится дело. Будущее дело. Ведь обвинение Дмитрию Тарасову предъявить не успели. А свидетелей уже нет…
— Опять хочет сухим из воды выйти… — Всё кажется таким очевидным, что хоть сейчас езжай и бери его. Но без доказательств ни черта не получится. Как можно обвинить человека в убийстве, если это самое убийство не могут доказать?
С монитора на меня смотрит немолодой человек в тёмных очках — тонкие губы на худом лице чуть искривлены. Словно он слышит мои мысли и теперь надсмехается надо мной.
Нужны улики, свидетели… Но те, кто осмелился пойти против Тарасова, теперь мертвы. Мы же их и не защитили. Да какой там не защитили! Руки сжимаются в кулаки от злости.
— Небось ещё и убийц прикрываете? — вновь Маринин голос пробивается в мысли.
Беру мобильник. Нахожу в контактах Роберта.
Слышу на другом конце заискивающий голос. Как обычно за приветливыми нотками он пытается скрыть раздражение и тревогу. Для него каждый мой звонок — очередной повод для волнения.
— Ничего не слышал о воспоминаниях смерти? — спрашиваю я после обмена дежурными любезностями.
— Ну ты же не думаешь, что я ими торгую? Это верная смерть!
— Те, кто торгуют… Знаешь таких?
Роберт всё отрицает. Я устало вздыхаю — ничего не меняется!
— Слушай, это — ни хрена не шуточки. Я тебе даже не буду напоминать о незаконной торговле. Тут дело посерьёзнее. Я сейчас говорю об убийстве. И если ты знаешь что-нибудь об этом, тебе лучше рассказать. Тебе просто необходимо это сделать, мать твою! — Этот парень понимает только крик. — Иначе мы найдём свидетелей, которые укажут на тебя. Понимаешь? Они прикроют свои задницы тобой. И потом будешь в камере шептать, что тебя подставили. Ты же знаешь, как мы работаем?
Слышу тяжёлое дыхание в трубке телефона.
— Были какие-нибудь заказы для конкретных людей? Появлялись ли в последнее время новые поставщики? Может, кто из клиентов пропал? — задаю наводящие вопросы.
— Я… я действительно ничего не могу сказать. Не знаю, о чём ты…
— Хорошо, — спокойно произношу я. — Скоро буду у тебя… И чтобы ты к этому времени что-нибудь узнал! Слышишь, Роберт?! — вновь перехожу на крик.
— Понял, понял… — лепечет он.
Я отключаюсь. Набираю Сергея, чтобы уточнить, приедет ли он за мной. В ответ слышу: «Скоро буду!».
Вновь возвращаюсь к компьютеру. При расследовании махинаций Дмитрия Тарасова должны были быть ещё свидетели. Нахожу несколько имён. Один из них разбился на машине. Трое ещё живы. Интересно, им кто-нибудь сказал, что защищать их не собираются? Надо поговорить с парнями из ОБЭПа.
— Нарыл что-нибудь? — раздаётся за спиной. Вздрагиваю и оглядываюсь.
На пороге стоит Серый.
— По дороге расскажу. Тут нужно к одному товарищу заехать! — Я вскакиваю со стула, на ходу надевая куртку.
Серый недовольно кривит лицо.
— Вечно у тебя так.
В машине он только вздыхает, когда слышит мой рассказ.
— И что будешь с этим делать? Ведь хрен что докажешь.
— Сейчас Роберта прижмём. Он, по-любому, должен про это знать. Поможешь? И зацепки появятся. Можно дело заводить. По-моему этот Дмитрий Тарасов хорошо подставился.
Серый гонит, не щадя машину. Мы то и дело подпрыгиваем на неровном асфальте. А я всё не могу успокоиться:
— Неужели можно вот так просто убирать свидетелей, и всем по барабану?
— Куда уж там… — Серый зубами вытягивает сигарету из пачки и закуривает. — Не строй из себя дурачка. Будто не понимаешь.
Я, конечно, всё понимаю. Здесь замешаны многие из наших. Не хочется думать об этом. Лучше и вовсе не знать имён, не ворошить эту кучу дерьма, дабы не задохнуться. Откидываюсь в кресле, пытаясь отвлечься. Сколько голов полетит? Налицо обычные несчастные случаи. Разве что умирают тайные свидетели по важному делу. Интересно, как высоко прикрывают этого урода?
— Трус, долбаный трус!
Шла бы ты!
Смотрю в окно: мимо проносятся тесные улочки со старыми кирпичными пятиэтажками; пустынно.
— Слышь, Серый. По-моему, ты проехал поворот. Лавка Роберта по Волгоградской.
— Я помню. Сейчас только в одно место заедем. Не всё же мне тебя возить.
Машина сворачивает с дороги, проезжает несколько метров по грунтовке и упирается в высокие ворота. Серый несколько раз сигналит. Медленно разъезжаются железные створки, и мы оказываемся на территории автосвалки. Серый останавливается, не глуша мотор. Обычное место для таких, как он. Мелкие делишки, что проворачиваются в таких местах, позволяют моему напарнику зарабатывать на хлеб с маслом. Я не виню его. Самому не интересно заниматься таким. А может просто лень? Хрен его знает.
Я жду, ждёт и Серый. Наконец к нам подъезжает еще одна машина: старый седан, который будто готовится пойти на запчасти.
— Выходи!
— Зачем?
Серый вцепился в руль и смотрит в одну точку впереди себя.
— Чё, придурок, доигрался?
— Не понял! Че за на…?
Не оборачивается! У меня же начинает колотиться сердце.
— Когда ты чуть не заложил парней своей шлюхе, я заступился за тебя.
— Ты о чём?
— Решил, что никто не заметил, как ты копал под нас? Но ты вовремя одумался. Я так и сказал мужикам, мол, что поделать, кто бы не стал думать членом с такой бабой? Но теперь ты доигрался. Задолбался я с тобой!
Не успеваю ничего сказать, как он распахивает дверь и вываливается на улицу. Чувствую, как рубашка липнет к спине. Внизу живота тянет от дурного предчувствия. Серого боялись все, кроме меня. Теперь и мне не по себе.
— Выходи, бл-ть! — Серый распахивает дверцу с моей стороны.
Нет, никому не пожелаю быть против этого громилы. В отчаянии спрашиваю себя, как так получилось, что этим «никем» оказался я?
Вокруг ни души. Только странные звуки раздаются вдалеке: редкое шипение и лязг метала.
— Говорил тебе, не лезь в это дело? — цедит сквозь зубы Серый, захлопывая за мной дверь.
Его синяя куртка раздувается на ветру. Руки спрятаны в карманах брюк.
В этот момент у подъехавшей машины распахиваются одновременно все четыре дверцы. Оттуда выходят три бугая, сильно крупнее меня, но и они уступают размером Серому. Все в черных кожаных куртках. Четвёртый — невысокий сухощавый мужчина с короткой стрижкой и в темных очках. Несмотря на холодную погоду, одет он в джинсы и вельветовый коричневый пиджак поверх легкой рубашки.
Три здоровяка меня не пугают. Был бы Серый со мной, я и вовсе стоял бы с самоуверенной ухмылкой. Но Серый на их стороне. Сомнений нет. И от этой мысли к горлу подкатывает ком. От вида мужика в вельветовом пиджаке и вовсе становится не по себе. На меня смотрит самодовольное лицо с монитора — Дмитрий Тарасов. Не могу поверить, что всё это происходит наяву. Трудно дышать — лёгкие переполняются бессильной злобой. Как же я так попался?
— Это и есть твой честный напарник? — смеётся Тарасов.
Оборачиваюсь к Серому.
— Серый! Ты чего? Сколько лет мы с тобой работаем?
— Таких придурков нужно держать поближе к себе, — отвечает он. Но в глаза не смотрит.
— Видели? — усмехается Тарасов, обращаясь к своим людям. — Учитесь! Моя школа.
Я не спускаю взгляда с Серого. Сука, посмотри же на меня!
Нет, он не посмотрит. Остаётся Тарасов. Как-никак бизнесмен. Можно договориться.
— Убийство полицейского, это не собственных служащих мочить, — высказываю мысль. Должно же что-то на него подействовать.
— Какая разница? Все вы — крысы. Что они, что ты. Правда, Сергей?
— Правда, — недовольно бросает Серый.
Надо же! Он ещё недоволен!
Кулаки непроизвольно сжимаются. Неприятное чувство в груди перерастает в ощущаемую боль. На хрен всё! Бросаюсь на Серого. Только теперь он оборачивается. Вижу его взгляд, полный ненависти. Как я мог так ошибаться, успеваю подумать я. Затем всё темнеет. Теряются мысли…
Мальчик словно бросил камень в озеро.
От его слов пошли круги, в толпе зашелестело: «госпожа Морвенна… морское дитя… дивный народ… Сгорела же, говорят? Ну и что? Вернулась! Мстить!»
Узнали. Все-таки узнали!
Вон, отец Клод опять зашептал свои экзорцизмы. Напрасно, у вас едва ли получится изгнать меня снова!
А леди Элейн? Леди Элейн молчит, даже губы не дрожат. Леди Элейн, о леди Элейн, да есть ли у вас сердце? Неужели вы не умеете даже бояться?! Нет, я достучусь до него, до вашего сердца, если не любовью, так ненавистью!
— Морвенна Лавиния Торвайн. Дочь герцога Джеффри. Госпожа Торвайна по законам людским и законам холмов.
Марина уставилась на сэра Валентина в упор. Надо поторопиться, а то как бы сэр кровью не истек. Вон как посинели губы! Или это он от страха?
— Знаете ли вы, сэр Валентин, что хозяин земель может и обязан вершить суд?
Сэр Валентин буркнул что-то невнятно-злобное, но Марина не стала слушать.
— Вы совершили несколько проступков, которые требуют наказания, сэр Валентин. Первое: вы пытались избавиться от законной наследницы Торвайна, что свидетельствую я, Морвенна Лавиния Торвайн. Второе: вы приказали уничтожить священный кромлех, чему свидетели… — Марина оглядела внимающую ей толпу, отметила бегающие глаза одного из раненых дворян. — Народ холмов, отец Клод и вот этот человек.
Дворянин позеленел и попытался отступить за своих товарищей по несчастью, отец Клод упрямо выпятил подбородок, а сэр Валентин ожег Марину ненавидящим взглядом и впервые сумел произнести что-то внятное:
— Суеверия противны Господу!
Марина лишь покачала головой: такая приверженность заблуждениям достойна уважения. Но не прощения.
— И третье. Вы держали в темнице целителей, а ведь всем известно: прорицатели и целители неприкосновенны в Торвайне! Древний народ покарал бы за это смертью! И я не присвою себе их право — решать вашу судьбу.
Марина помолчала два удара сердца, оглядывая толпу поверх головы сэра Валентина и отгоняя прочь сомнения: то, что они молчат и не поддерживают свою госпожу, ничего не значит. Они просто перепуганы и еще не поняли, что она вернулась лишь для того, чтобы заботиться о них. Так, как завещал их любимый герцог Джеффри.
Отец бы не сомневался ни секунды, прежде чем огласить справедливый приговор. Она тоже не будет сомневаться.
Марина повысила голос, обращаясь к толпе поверх головы приговоренного:
— Пусть море решит, жить ему или умереть! Протащить его под килем! — и опустила взгляд на сэра Валентина. — Если выживете, значит, древний народ простил вас. Тогда, клянусь душой, я отпущу вас, и никто из моих людей не причинит вам зла! — Марина вскинула руку. — Смолли! Вайн! Сопроводите сэра…
Ее прервал властный, звучный голос отца Клода:
— Стойте! — сутана взметнулась вороньими крыльями, отец Клод растолкал толпу и загородил сэра Валентина собой. Поднял распятие…
Марина едва удержалась, чтобы не вздрогнуть. Слишком свеж в памяти был этот голос, слишком она привыкла, слыша его, сбегать и прятаться.
Но не сейчас. Той девочки, что боялась костра и проклятий, больше нет.
Она нарочито спокойно перевела взгляд на отца Клода. Мельком подумалось: родиться бы вам на несколько веков раньше! Стать рыцарем Храма, биться с сарацинами и зваться Амрой за безумную отвагу. Вот тогда бы вы прославились в веках. Но вы выбрали не того врага, отец Клод.
— Отойди! — велела ему Марина.
Ах, какая ненависть полыхнула в этих глазах! Где же ваше смирение, святой отец?
— Ты не посмеешь погубить душу герцога! — «дьявольское отродье» на этот раз не прозвучало вслух, но слышалось так же ясно, как всегда. Смирению отец Клод так и не научился. — Ты должна позволить мне исповедовать…
— Нет. Ты поздно вспомнил о долге. Мне ты не дал последнего утешения!
Смолли с Вайном, очухавшись, схватили отца Клода за руки и потянули назад; еще несколько матросов начали приготовления к казни — потянули веревки через рею. Валлийцы и англичане на них не смотрели, все взгляды были прикованы к Марине и отцу Клоду.
— Господь покарает вас, безбожники! — голос священника зазвенел праведным негодованием.
Проклятый фанатик! Ты никогда так не заступался за меня! Почему эта жаба угоднее господу, чем невинная девочка?! Да провались ты!..
— Не слишком ли много ты на себя берешь, указывая господу, кого карать? — голос Марины тоже звенел, но от ненависти и обиды.
Отец Клод, как всегда, пропустил ее вопрос мимо ушей.
— Справедливости! — заорал он, перекрикивая шум волн. — Именем господа нашего требую, дай мне исполнить мой долг перед герцогом!..
— Исполняй! — рявкнула Марина и, воспользовавшись мгновением его замешательства, приказала: — Под киль обоих! Пусть святой отец проводит своего герцога в ад самолично!
На миг повисло мертвое молчание: ни отец Клод, ни слуги герцога, ни даже команда «Розы Кардиффа» не могли вот так поверить, что Марина приказала казнить священника. Она и сама не совсем верила. Даже совсем не верила, и все это казалось уже не триумфальным возвращением домой и торжеством справедливости, а кошмарным сном. Может быть, она сейчас проснется?..
Но вместо того, чтобы проснуться, она рявкнула на матросов:
— Что встали? К делу!
— Ты не посмеешь… — неверяще прошептал священник. Но, стоило Вайну и Смолли накинуть на него канат и потащить к рее, поверил и заорал: — Ты — чудовище! Будь ты проклята! Тебе не обрести покоя и прощения! Только кровь и ненависть! Навсегда, для всех — чудовище! Проклина…
Вопль священника оборвал Нед. Простой валлийской зуботычиной. Но его подхватила рыжая девица в побрякушках:
— Чудовищем быть тебе до тех пор, пока не станешь супругой феникса! Да будет свидетелем море! — прокричала она, сорвала с шеи какую-то побрякушку и с размаху кинула за борт.
По толпе прокатился вздох, и за спиной Марины кто-то сдавленно ахнул.
«Кажется, ведьма вмешалась вовремя, так что проклятие можно будет снять, — отстраненно подумала Марина. — Вот только сон становится слишком кошмарным. Казнь священника, проклятие, ведьма… все это на самом деле? Со мной?! Господи, дай же мне проснуться!»
Проснуться снова не получилось.
Марина рывком повернулась — словно не сама, словно ее кто-то дернул за веревочку. Толпа испуганно подалась назад, кроме рыжей ведьмы, прямо встретившей ее взгляд. И… леди Элейн!
— Ты… — начала леди, делая полшага вперед и уже не глядя, как ее супруга и ее духовника привязывают к веревке, протянутой под килем.
«О, леди Элейн, вы хотите отправиться за мужем, как примерная жена? Прекрасно! Море примет и вас, море принимает всех!» — уже готова была ответить Марина так, как ответил бы на ее месте брат Генри. И что-то, наверное, было в ее лице такое, от чего леди замешкалась. Но только на мгновение.
— Ты, — повторила леди негромко, но услышали ее все. — Ты, что когда-то была моей дочерью… молю и заклинаю, пощади людей Торвайна и благослови моих детей!
Марина едва не отшатнулась.
Гадина, лицемерная сука!
Благословить?! Хочешь, чтобы твоих детей благословило чудовище? Видно же, ты согласна с отцом Клодом, ты всегда была с ним согласна, что твоя дочь — отродье нечистой силы! А теперь решила откупиться? Как раньше оставляли детей древнему народу, чтобы задобрить?
А вот не будет по-твоему, леди!
Криво усмехнулась.
— Непременно благословлю, леди Элейн.
И отвернулась к своим матросам: те уже подвесили сэра Валентина и отца Клода вниз головами над бортом и готовы были тянуть канаты.
— Начинайте, и да решит море их судьбу!
Матросы с хеканьем дернули за канат, два дергающихся тела ухнули в воду… Что было за бортом, Марина не смотрела. Она и так знала. И почему, едва тела скрылись в волнах, тянущие за канат матросы повалились на палубу, а мокрый обрывок каната вылетел из воды и шлепнулся на них… Не обрывок. Обкусок. Можно было ставить грош против сундука Дейви Джонса, что канат перекушен острыми зубами селки.
Зато она смотрела на пленных. Больше она не хотела называть их своими людьми. Ее люди — команда «Розы Кардиффа», остальные — чужаки. В широко раскрытых глазах плескалось любопытство пополам с ужасом и благоговением. Ужас перед ней, благоговение перед морем. И ни капли сочувствия бывшему господину. Люди Торвайна отвернулись от нее, как и от сэра Валентина. А до того — от отца. Что ж, она запомнит, что никогда нельзя доверять предавшим однажды.
Мстить она не станет. Но и заботиться об этих людях — тоже.
— Воля моря свершилась, — негромко сказала она и кивнула Неду: — Приведи детей.
С удовольствием полюбовалась на подрагивающие губы леди Элейн. Значит, вас все же можно задеть, герцогиня. Прекрасно. Просто прекрасно. Но не думайте, что на этом все. Вы хотели благословения своим детям, вы его получите. Только не так, как хотите.
Дети оказались… совсем дети. В светлых нарядных одежках, голубоглазые, с рыжеватыми кудряшками и тонкой нежной кожей. Почему-то Марине казалось, что они должны быть непременно похожи на сэра Валентина, или на леди Элейн, но они были похожи только сами на себя. И вовсе не боялись ни толпы, ни страшного одноглазого Неда, который нес их непонятно куда, ни грозного пиратского капитана. Впрочем, капитана особенно. Наоборот, на Марину они таращились, как на первый в жизни рождественский пудинг. Или на единорога из сказки
А Марина смотрела на них.
Такие маленькие. Совершенно обыкновенные, без капли древнего волшебства в крови.
Совсем-совсем беззащитные.
Их отец был мерзавцем. Их мать — бессердечная кукла. Старшие брат с сестрой… если верить покойному отцу Клоду и взглядам торвайнцев — нелюди, чудовища. Что же будет с этими малышами среди людей? Не лучше ли прямо сейчас отдать их морю, как когда-то отдали морю Генри? Они прожили бы долгую жизнь, были бы счастливы и свободны…
Нет. Нельзя лишать их выбора.
И нельзя лишать их памяти, как когда-то поступил отец с ней самой. Из лучших побуждений, он всего лишь хотел, чтобы ей было легче жить среди людей и считать себя саму человеком. Но ничего хорошего из этого не вышло.
Марина сглотнула вязкую слюну и под испуганно-любопытными взглядами торвайнцев поманила Неда к борту. Взяла на руки девочку. Подняла повыше.
— Ты будешь жить среди людей, маленькая моя сестренка. Я не могу подарить тебе ни долгой жизни, ни счастья, ни верности подданных, — шепнула Марина так, чтобы ее слышала только девочка. — Но кое-что я все же могу сделать для тебя и для твоего брата. Смотри!
Селки не услышали, им не были нужны слова. Они просто знали, что Марина их зовет. И вынырнули на поверхность — усатые морды, лоснящиеся тела. Задрали головы и уставились на девочку.
— Это моя сестра, — сказала Марина тихо, зная, что ее услышат. Даже если она промолчит. — Запомните ее. Она не одна из нас, но я прошу море о милости для нее. И для ее брата.
Селки закричали. Громко, радостно, словно приветствовали малышей — а те засмеялись, и потянули ручонки вперед. Наверное, тоже хотели играть.
Марина помедлила еще минуту, позволяя сестре и брату наглядеться на волшебных морских жителей, потом повернула сестру лицом к себе.
— Какое бы имя ни дали тебе при рождении, отныне ты — Мерерид, Морская Дева. Да пребудет с тобой навеки благословение моря и память обо мне и дивном народе. Да будет так!
Сняв с себя цепочку с подвеской-раковиной, повесила ее на шею сестре. Поцеловала малышку в лоб, поставила на палубу, рядом с собой. Малышка тут же уцепилась одной ручкой за ее штанину, а второй потянула подвеску в рот. Наверное, приняла за леденец. А Марина забрала у Неда мальчика.
— Какое бы имя ни дали тебе при рождении, отныне и навеки ты — Мередидд, Морской Лорд. Да пребудет с тобой благословение моря и память обо мне и чуде.
Поцеловав его и подарив красивый турецкий кинжал в ножнах, Марина повернулась к леди Элейн.
Ярость в ней словно умерла. Даже при виде смертельно бледной леди, шепчущей молитвы, глядящей на малышей, словно на чужих, она ничего не почувствовала. Совсем ничего.
— Возьмите детей, — сказала она. — И продолжайте путь спокойно, куда бы вы ни направлялись. Я забираю с собой тех, кого сэр Валентин приказал бросить в темницу.
Обвела взглядом своих людей.
— Мы уходим. Забирайте пленных.
— Госпожа Морвенна!
Голос показался Марине знакомым. Кто бы это… Ах да, белокурый мальчик, похожий на Элюнед. И что же тебе нужно, малыш?
Мальчишка — растрепанный, щеки горячечно полыхают, глаза горят — шагнул вперед. Опустился перед ней на одно колено.
— Госпожа, примите мою жизнь и мою верность! Если Торвайн отвернулся от древнего народа, тем хуже для Торвайна; но я помню, кому присягал мой отец, а до него — дед. Позвольте мне пойти с вами, куда бы ни вела ваша дорога!
Марина вздрогнула. Не моргнула, споря с отцом Клодом, выдержала, когда от нее отреклась леди Элейн, но этот парнишка… он действительно стыдился. И действительно верил в нее.
— Как тебя зовут? — спросила Марина резко, чтобы не показать волнения.
— Придери, госпожа!
Она медленно кивнула.
— Мне нужен юнга, Придери. Ты можешь пойти со мной. Но домой ты не вернешься никогда.
— Мой дом там, где будет моя госпожа!
Мальчишка склонил голову и смешно засопел от волнения. В точности так посапывают маленькие поросята, подумала Марина. Наверняка юнгу прозовут Поросенком.
***
Марина встряхнула головой, выныривая из воспоминаний трехлетней давности. Возвращаться в здесь и сейчас было сложно, слишком все было живо. До сих пор.
Посмотрела на норвежца, сидящего напротив. Очень хотелось рассказать ему все, но она слишком хорошо знала, к чему приводит излишняя и несвоевременная откровенность. Быть может, когда-нибудь капитан Харальдсон и узнает, кто такой сэр Генри Морган. Когда-нибудь, не сегодня.
— Да, мы встретились с Кассандрой между Кардиффом и Портсмутом. Ее везли в Англию и собирались отдать церкви как ведьму. Я отбил ее у англичан, привез на Тортугу и купил ей дом, а она в благодарность сделала мне одно предсказание. Вот, жду когда исполнится. — Марина посмотрела на Торвальда, чуть склонив голову набок, и хмыкнула. — Да, ты ей нравишься. А она любит шотландские пледы, плодовые деревья и розы. Если привезешь ей саженцы роз, у тебя будет шанс увидеть, как она улыбается. Тебе.
Глаза у Торвальда загорелись, и он вознамерился задать Марине еще сотню или две вопросов о прекрасной валькирии, но она махнула на него рукой:
— Хватит с тебя. Кстати, мы приплыли.
Утес торчал из воды, как акулий плавник. Или как морда морского чудища. И тут, за утесом, никто не увидел бы, что именно делает грозный капитан Морган. Впрочем, матросы «Розы Кардиффа» уже сочинили о своем капитане и шкурах котиков столько сказок, что хватило бы на целый фолиант, и лишать их удовольствия сочинять еще более увлекательные байки стало бы лишь совершенно бессердечное чудовище. Которым, что бы ни орал перед смертью отец Клод, Марина не была. По крайней мере, не всегда.
А делала она, если смотреть со стороны, очень странную, но в то же время очень простую и несказочную вещь. Развязала полученный от Кассандры тючок, вынула верхнюю шкуру. Провела по ней ладонью, разглаживая мех. И бережно опустила за борт, словно дитя в колыбель. И так же поступила со второй шкурой. Шкуры миг покачались на воде и начали погружаться. Слишком быстро, как будто кто-то тянул их вниз.
А когда шкуры утонули, возле лодки вынырнула знакомая усатая морда. Пихнула лодку в борт. Вскрикнула, заурчала. Марина, рассмеявшись, опустила руку вниз, в гладкий, прохладный мех, почесала котику голову и подмигнула Торвальду, во все глаза глядящему на нее:
— Познакомься, капитан Харальдсон, это мой брат-селки.
Торвальд не поверил и не понял, что похрюкивание селки — это смех. Брат Генри любил вот такие простые и понятные шутки: сказать правду так, чтобы все приняли ее за сказку.
Впрочем, если Торвальд останется с ней, то рано или поздно все поймет. И, по крайней мере, уж он-то точно не считает ее чудовищем, хотя о капитане Генри Моргане знает куда больше, чем покойный отец Клод.
Селки под рукой Марины недовольно фыркнул, мол, ты пришла поиграть с братом или повспоминать всякую гадость?
Марина виновато ему улыбнулась.
— Я пришла к тебе, малыш.
Генри встопорщил усы, фыркнул еще громче и пихнул лодку так, что та чуть не перевернулась. Он был рад видеть сестру и хотел играть. Совсем как в детстве.
«Хоть что-то осталось прежним», — подумала Марина, а потом думать было некогда: к Генри присоединились еще несколько селки, вместе они перевернули-таки лодку и утянули Марину и Торвальда в воду. Играть.
А через час с лишним, когда насквозь мокрые капитаны вернулись на «Розу Кардиффа», Марина еще раз убедилась, что рассказывать матросам правду совершенно не нужно. Никто из них даже не удивился, зато на рожах была написана такая неподдельная гордость за своего капитана и такое предвкушение очередных баек в очередной таверне, где они уж как понарасскажут! На миг Марина им даже позавидовала и поймала себя на странной мысли: в свои девятнадцать она иногда чувствует себя старше, чем все ее матросы, а иногда даже старше Неда.
Странно…
Но пройдет.
— Что уставились? Мокрого капитана не видели? Поднять якорь! Курс на Малагу!