На сей раз Вьюн попался. Нутром чуял, что попался. А нутро его никогда не обманывало. И дернула же нелегкая ввязаться в спор с Шелудивым! Стащить бутыль вина из графского погреба — это вам не кошель на рынке срезать! Его сиятельство воров на дух не переносил и не стеснялся показательных казней. Ходили слухи, что и на Дно сослать мог, если крепко разгневается.
Шпоры на сапогах стражи всё громче бряцали о брусчатку. «Даже седлать коней не стали», — с обидой подумал Вьюн. Решили, мол, не туз козырный, и его карта уже бита.
Их правда. От ослепительно-белого графского дворца Вьюн далеко не успел убежать — взлетел по лестнице, соединяющей площадь у гавани с ремесленными кварталами, свернул в лабиринт переулков. В обычное время запруженный тележками ремесленников, сейчас квартал пустовал. Оно и понятно — кто же из добропорядочных горожан станет разгуливать по Либону на третий день Сотворения.
Вьюн обогнул дом с нарядными резными ставнями и побежал в конец длинного тупика. Давным-давно он проделал в глухой стене тайный лаз, который частенько потом выручал.
Проклятье! Вьюн упёрся носом в свежую кладку. Кто-то замуровал ход. И он даже знал — кто. Шторм бы побрал Шелудивого!
Вьюн нащупал под надетым на голое тело камзолом высохшую лапку ящерицы, приложил к губам. Святая трехвостка, помоги! Поудобнее примостил бутыль за пазухой, поправил перевязь с виуэлой.
Как только стражники схватят Вьюна, вся его прыть мурене под хвост. Против алебард, подземелий смертников и топора палача у него нет в запасе финтов. Надо решаться сейчас.
«Чет-нечет, и пусть мне повезет!» — вертелась на языке любимая присказка предателя Шелудивого.
Вьюн бегом вернулся к нарядному дому, подобрал камешек, бросил в ставню. Створка дрогнула, Вьюн упал на одно колено, выхватил виуэлу и со всем чувством, на какое был способен, запел:
Всё знаешь ты, ничего ты не знаешь,
Потерян, слаб и устал.
Надежда уйдёт, и снова ты станешь
Искать, где её потерял.
Тропа, проложенная другими —
На душе твоей пыль и прах…
Но хочешь ли ты написать свое имя,
Имя — на облаках?
Мелькнули бычьи колеты стражников, блеснули алебарды.
Сейчас всё зависит от хозяйки: прогонит, или улыбнется. Если повезёт, его примут за бродячего менестреля и…
— Проваливай! Ишь, разгулялось муреново отродье в проклятые дни! — в окне появилась толстуха-служанка в посеревшем от пыли чепце и замахнулась ночным горшком.
Вьюн едва успел отпрыгнуть, почему-то больше всего переживая, как бы уберечь от помоев инструмент.
Под ноги выкатилась большая, с ладонь, ракушка, нос башмака запнулся, Вьюн понял, что падает, и повыше поднял руку с виуэлой.
Перед ним, как во сне, зависли торжествующие лица стражников.
И мир стремительно начал гаснуть.
***
Сначала был вечный океан — без земли, солнца и луны.
В океане жил гигантский моллюск-ммири. Его ракушка закручивалась в спираль, и чем дольше жил моллюск, тем больше витков становилось у раковины. Однажды ракушку увидел Оан — человек, сотканный из звездной пыли. Он захотел проникнуть внутрь раковины, но не смог найти щели. И тогда Оан собрал весь жар звёзд, что был в нем, опалил моллюска дыханием, и ракушка открылась.
Оану понравилось плавать в красивой раковине, но там оказалось темно и тесно. Сколько человек ни пытался раздвинуть стенки ракушки, у него ничего не получилось. От усталости он заснул и видел сны о прекрасном мире, а когда проснулся и пошарил рукой возле себя, нашел огненную ящерицу-трехвостку гвэрэ…
***
Сказки матери из далёкого детства… Такие не услышишь от храмовников обители Великой ракушки. Те лишь твердят, что надо любить ракушку и бояться Сотворения — каждое может стать погибелью мира.
Вьюн поморщился, приготовившись к вони помоев, но ощутил лишь жаркое дыхание суховея. Открыл глаза, потер ушибленный бок. Поднялся.
Кругом жухлая трава, потрескавшаяся земля густо усеяна крупными осколками раковин. Ни деревца, ни захудалого домишки, ни одинокого путника. Ремесленный квартал Либона, разъярённая стража, неприветливая служанка — все будто сгинуло в вечном океане.
Неизвестно, что хуже — графский гнев, или эта похожая на дно высохшего моря пустошь…
Святая трехвостка, да он и правда на Дне!
Вьюну стало нечем дышать, будто толща невидимых морских вод придавила его всей своей мощью. Захотелось во что бы то ни стало вырваться из ловушки. И он побежал, не разбирая дороги…
Силы быстро закончились, и Вьюн, тяжело дыша, упал на колени.
В Либоне о Дне помалкивали. Как туда добраться, ни один трактирщик не расскажет. Идти ли на восток, в пустыню, плыть морем на юг к темнокожим аврам, или на запад — через океан к островитянам. Искать ли его на земле, или в призрачном нижнем мире Великой ракушки… Оттуда не возвращались. По крайней мере, о таких не знали.
Вьюн поправил перчатку на правой руке, сплюнул. Провел языком по нёбу – зубы на месте, значит, стражники бить не стали. И за что ему такая честь?
Из-под прохудившегося башмака выскочила трехвостка — не гвэрэ, конечно, обычная ящерка. За ней шмыгнули ещё две, недовольно потряхивая хвостами-трещотками.
Как же он сюда попал, начал гадать Вьюн. Неужели графская стража выбросила бесчувственного с повозки? Но не ради ж мелкого воришки тащились они на край света. Вьюн хлопнул себя по бокам — да и бутыль вина на месте.
Он вспомнил выскользнувшую под ноги ракушку и странное ощущение — будто летел сквозь перламутровый тоннель. Нет, не летел. Падал. Все ниже и ниже…
В неделю Сотворения что угодно приключиться может. Люд по домам сидит, да с закрытыми ставнями. Если кто и выходит за порог — по крайней нужде или из глупого любопытства. Но его, удачливого вора по кличке Вьюн, гнала не нужда — мечта. Когда-то давно, выброшенный на улицу, он поклялся, что найдет самую большую в мире драгоценность. Понадобится — украдёт, заберёт силой, но из рук не выпустит. Знал, что однажды ему повезёт. И старался не упускать шанса.
Ждать нечего — завтрашний день может сдать не лучшую карту. Если люди не сумеют угодить Великой ракушке, после проклятых дней жизнь станет невыносимой. Какой была в первые десять лет Вьюна — непрестанный пронизывающий ветер то приносил в Либон лютый холод и мор, то гнал гигантские волны на город, то мучил его нищетой и голодом.
Но и Сотворение не щадило никого. У пристани, да в бедных рыбацких кварталах нет-нет и попадались выкрученные судорогой тела: частью плоть, а частью — покрытые перламутровой коростой иссушенные кости. Или россыпи черного жемчуга — крупного, со спелое яблоко величиной и с уродливыми наростами. Жемчуг не подбирали, брезговали. А уж обглоданных трехвостками мертвецов и вовсе было не сосчитать. В проклятые дни ящерицы лезли из всех щелей и становились очень опасны.
Вьюн огляделся, прищурился, прикрыл ладонью глаза от солнца.
Он слыл одиночкой, ни с кем не делил ни кров, ни дело. Но рядом сновали люди. Те, кого можно ограбить, надуть, обыграть в кости. А теперь в чистом поле — да без дорог, без следов от телег и карет, без привычного гомона торговцев и рабочего люда в гавани — Вьюн растерялся.
Он нащупал за спиной виуэлу, перебросил вперёд и только успел провести раз по струнам, как услышал стон.
В другое время убежал бы от беды подальше. Но сейчас любопытство пересилило.
— Кш, — Вьюн замахнулся на стайку ящериц, те бросились врассыпную, загремели трещотками.
В траве лежала молодая девушка. Простоволосая, в льняной невыкрашенной юбке, рубашке без кружев, деревянных башмаках. Кошеля на поясе нет, украшений тоже, привычно отметил детали Вьюн. Лицо девушки то краснело, то становилось чуть ли не прозрачным, на открытом плече появлялись похожие на ожоги пятна и тут же сходили.
Девчонка, небось, хворая — хлопот с ней не оберёшься, а проку никакого.
Вьюн передернул плечами. Побыстрее бы отсюда выбраться. Он развернулся и побрел восвояси, сминая чахлый ковыль.
В спину ударил новый протяжный стон.
Он остановился. Десять лет назад девятилетний мальчик Каэтано нашел окоченевшее тело матери под соседским забором. Отец, лица которого он не помнил, давным-давно ушел от них, и мать плясала на площадях, зарабатывая на корку хлеба. В ту ночь она возвращалась к сыну с пустыми руками — если не считать судорожно стиснутую высохшую лапку трехвостки, ее талисман.
Вьюн скрипнул зубами. Глянул на незнакомку ещё раз. Руки чистые, пальцы розовые, без синюшного отлива, да и черных пузыристых наростов нет — мора бояться нечего.
Девчонку надо просто отвести домой. Поможет ей, и дело с концом.
Он осторожно подошел к девушке. Та металась на траве, будто хотела вырваться из какой-то невидимой сети. Почувствовав его приближение, села, распахнула темно-синие, как штормовое море, глаза, недоверчиво глянула на Вьюна.
«Сейчас прогонит», — с облегчением подумал он. Но раз встретил живую душу, не грех и парой слов перекинуться.
— Эй, дона, куда путь-то держим?
Девушка мотнула головой, отпрянула от Вьюна.
— Заплутала что ль?
Обескураженный холодным приёмом, Вьюн забыл о желании побыстрее сбежать и придвинулся поближе. Хотел притронуться к плечу девушки, но та остановила его руку.
— Беда… беда… — слова падали, как капли дождя в море, растворяясь в толще воды и оставляя после себя звенящую пустоту.
— Какая беда, где?
Незнакомка лишь жадно глотала воздух, будто выброшенная на берег рыба.
Вьюн тряхнул девушку, пытаясь привести её в чувство. Та вскрикнула, и он с ужасом увидел, как волосы незнакомки осьминожьими щупальцами принялись оплетаться вокруг его запястий.
Он отступил, щупальца безвольно повисли и снова стали светлыми прядями.
Показалось? Или это Дно играет с ним злую шутку? Святая трехвостка, почему он сразу не ушел! Вьюн досадливо поморщился.
— Быстрее, идём! — незнакомка оживилась, потянула за собой.
— Погоди, звать тебя как?
Девушка не ответила, пожала плечами, будто и ей было невдомек, как могла забыть свое имя.
Пятно ожога на плече расползлось и напомнило очертание острова. Похожий он видел на старинной карте, обнаруженной под соломенной подстилкой матери. Дело было прошлой луной, Вьюн всю ночь корпел — дорисовывал на обрывке кожи сундуки с сокровищами. Наутро, чуть не поплатившись головой, выменял карту несуществующих кладов у флибустьеров на виуэлу. Как сумел удрать из тесного трюма пиратской шебеки — сам толком не понял.
Вьюн смерил незнакомку взглядом: полоумная, что с неё взять. Но не оставлять же одну посреди пустоши. Доведёт до ближайшей деревни, сбросит камень с души, заодно и дорогу в Либон выведает. Если она вообще существует…
Он поддержал девушку — та была слишком слаба, всё норовила запутаться в зарослях чертополоха и ненароком упасть — и повёл наугад сквозь высохшие поля.
Чет-нечет. И пусть ему повезет!
0
0