Лицо Адиньи засветилось, будто за хрупкой фарфоровой маской кто-то зажег свечу. Девушка улыбнулась, опустила глаза, стала наматывать пряди на палец.
Святая трехвостка, неужели смутилась? Вьюн почему-то обрадовался. На душе стало необыкновенно тепло. Словно глубоко в сердце свернулся калачиком пушистый котёнок. Отчаянно захотелось протянуть руку, коснуться Адиньи, и пусть бы котёнок замурлыкал, заурчал от удовольствия.
Удивлённый, сбитый с толку, он замолчал. Отложил виуэлу, пересел поближе к Адинье.
И не успел понять, в какой миг тепло исчезло.
По лицу девушки рябью пробежала тревога, тонкие черты исказились, Адинья зажала рот рукой и принялась кашлять взахлеб.
— Что с тобой, дона?
Вьюн обнял её за плечи, принялся гладить по голове.
Девушка отняла ото рта руку, и Вьюн увидел в раскрытой ладошке мокрые от слюны ракушки и водоросли.
Она растерянно посмотрела на него и зашлась в новом приступе похожего на лай кашля.
Вьюна прошибла тревожная догадка.
— Адинья, опять где-то стряслась беда?
Девушка попыталась ответить, но он услышал только хрип.
— Куда идти? В какую сторону?
Она беспомощно протянула раскрытую ладонь. Застрявшие в водорослях ракушки…
— К морю?
Адинья кивнула и схватилась за горло, будто могла так остановить проклятый кашель.
Пригревшаяся у костра трехвостка бросилась наутек.
***
В рыбацкий посёлок они дошли к полудню.
Соломенные лачуги жались ближе к берегу, тут же качались на приливной волне и били друг дружку боками утлые лодки. Солёный запах моря смешался с насыщенным духом рыбьих потрохов, под ногами скользила чешуя, сушились на солнце не раз чиненные сети.
Снялись ночью — девушка наотрез отказалась ждать рассвета. Как только они, подгоняемые криками невесть откуда взявшихся чаек, вышли на западную тропку, Адинье стало легче. Может, помог чай из трав, что Вьюн успел на скорую руку сварить на костре, а, может, ещё что. Наверняка не скажешь…
В селении их встретили привычно мрачные люди со следами перламутровой коросты на теле. Адинью те будто не замечали, а Вьюну доставались тяжелые недоверчивые взгляды.
Девушка устремилась к берегу, Вьюн нехотя поплёлся следом.
Из видавшей виды лодки в заплатах старик с девочкой-подростком тащили молочно-белую круглую рыбину внушительных размеров.
Молодая луа-луа, присвистнул Вьюн, вот это удача! Нежнейшее мясо детёнышей считалось деликатесом, а из выдубленной рыбьей кожи шились самые прочные и нарядные плащи.
У старика — костлявого, с высушенной солнцем кожей и одуванчиком седых волос — уже не хватало сил справиться с луа-луа, девочку он жалел и пытался всю немалую рыбью тушу взвалить на себя.
Не успел Вьюн и глазом моргнуть, как Адинья оказалась рядом с рыбаком, поддержала выскальзывающий, похожий на кружевную юбку, хвост. Вьюн опомнился и тоже бросился помогать.
Старик одобрительно хмыкнул, глянул на него, но не по-злому, а с неожиданным любопытством. Луа-луа далеко тащить не пришлось — лачуга рыбака оказалась чуть ли не у самой полосы прибоя. Девочка скрылась в хижине, вернулась с циновками, предложила гостям присесть. Она улыбнулась, сверкнули жемчужные с переливом зубы. Вьюну это показалось даже красивым.
Адинья бродила, не отрывая взгляда от морской глади. Вьюн снова почувствовал, как потеплело на сердце. Рассердился на себя, отогнал нечаянную радость.
Вдруг девушка обернулась, позвала, махнула рукой вдаль.
«Что снова не так?» — забеспокоился Вьюн. И понял без слов — на горизонте чернел флибустьерский флаг. Ещё до того, как старик разделает луа-луа, пиратская шебека пристанет к берегу.
Рыбак выронил нож, тяжело поднялся, прижал ребёнка к себе. В удивительно ясных глазах старика мелькнул неизбывный страх.
— Не уберег я тебя, Ннека. Прости, девочка, — морщинистые руки старика крепко обхватили тонкие плечики. Он пожевал запавшим ртом, и, не глядя на гостей, произнес, — всех нас заберут, кого продадут, кого забьют на галерах. Прошлой луной дочь отобрали, теперича внучку…
Вьюн оглядел собравшуюся у берега жалкую кучку поселенцев. Дети и старики — пираты здесь хорошо поживились.
— Адинья, нам надо бежать! — он схватил девушку под локоть.
— Как ты не поймёшь, Каэтано, — разозлилась Адинья, — от себя не убежишь!
Рыбаки разом замолчали, уставились на Вьюна.
Мурена раздери, что от него хотят на этот раз?! В одиночку от флибустьеров не отобьёшься, он пробовал и чудом унес ноги. А старики и дети — не подмога.
— Ты все знаешь наперед, Адинья, да? Может, ты ворожея? — огрызнулся Вьюн, — так почему не развернешь шебеку, не нашлёшь шторм на проклятых пиратов, не спасёшь людей?
— Я не могу… без тебя ничего не могу. Пожалуйста, Каэтано! — глаза девушки затопила боль и какая-то совсем детская доверчивость.
Вьюн осёкся, тряхнул головой. Что это с ним? Столько раз выкручивался из переделок, где другие прощались с жизнью. Неужели сейчас оплошает?
Думай голова, думай! Он прикоснулся к лапке трехвостки, в который раз огляделся, взгляд задержался на гигантской луа-луа. Откупиться от флибустьеров уловом? Слишком неравноценный обмен против полутора десятков юных рабов с перламутровыми зубами.
И тут снова пришла на помощь наука Шелудивого.
Нет, ухмыльнулся Вьюн, он преподнесёт пиратам совсем другой дар!
— Эй, — крикнул он испуганным рыбкам, — всю свежую рыбу режьте на мелкие куски, разбрасывайте вокруг домов и бегите в степь, прячьтесь!
— Сеть, живо!
Ящериц они с Адиньей нашли сразу за деревенькой. Любопытные трехвостки сновали рядом, однако в руки не давались, и чтобы изловить их, потребовалось немало усилий. В конце концов сетка наполнилась десятком ящериц, истошно гремящих хвостами.
Вьюн подождал, пока рыбаки отойдут подальше в степь, отослал с ними девушку, а сам присел на окраине и принялся ждать. Очертания шебеки стали четче, он мог различить косые паруса, вспарывающие воду весла.
Ещё чуть-чуть.
Стрекот хвостов становился всё сильнее. Трехвостки чуяли запах свежей рыбы и не могли усидеть в тесной сетке.
Как только Вьюн выпустит ящериц и те начнут терзать рыбьи потроха, к берегу будет не подойти. Вмиг нагрянут сотни других трехвосток. Поодиночке ящерицы на людей не нападают, но раззадоренную запахом свежего мяса стаю трехвосток уже никто не удержит.
Он прикинул расстояние от шебеки до берега, удовлетворенно кивнул, открыл сеть и выпустил заждавшихся ящериц.
Оглянулся лишь раз — посёлок будто укрыли живым буро-зелёным ковром.
Теперь флибустьерам не позавидует даже мертвец.
***
Старик долго не отпускал Вьюна, дождался, пока Ннека увела Адинью к берегу ловить крабов, и зашептал:
— Её оставляют многие, но ты не бросай. Не родится мир, умрёт ммири, не станет нас!
До Вьюна дошло, что рыбак просто перестал отличать явь от выдумки. Он невольно отстранился от старика. Но тот и не думал отступаться, только крепче вцепился в локоть гостя. Рука, обтянутая тонкой, почти черной от солнца кожей, была удивительно похожа на высохшую лапку трехвостки.
— Каждые десять лет, в Сотворение, Оан раздвигает стенки ракушки, и мир рождается заново, — старик опасливо оглянулся, будто его мог кто-то подслушать, — и посылает огненных трехвосток, а ящерки ищут человека, который станет для них луной и солнцем, морем и землей — и тащат его на дно океана…
Для безумца глаза рыбака оставались слишком ясными. И Вьюн, завороженный этим взглядом, почти верил старику.
— Люди боятся и бегут от посланниц Оана. А он гневается и заковывает их в…
— Жемчуг, — закончил Вьюн.
Обноски, что заменяли старику рубаху, раздул ветер, открывая перламутровые полосы на впалой груди.
Здесь все были отмечены жемчужным проклятием, но не умирали, как в Либоне, а влачили жалкую безрадостную жизнь. Вот где настоящее дно, понял Вьюн, это не та земля, по которой они ходят, это пропасть, куда летят их души. И она гораздо страшнее, чем пустоши, пожары, пиратские набеги…
— Не бросай её, сынок, — повторил старик, глаза его потухли, он отпустил локоть Вьюна и скрылся в хижине.
Будто и не было никакого разговора…
Посёлок оживился. Жители собирали недоглоданные ящерицами остатки припасов, спешно чинили прохудившиеся сети, снаряжали лодки.
Трехвостки уничтожили почти весь улов, но и отвадили флибустьеров надолго. Затаившись в зарослях ковыля, рыбаки наблюдали невиданное зрелище: разъярённые пираты, обвешанные десятками ящериц, метались между хижин, беспорядочно рубили воздух абордажными саблями, натыкались друг на друга, вертелись волчком. В конце концов исполосованные острыми зубами трехвосток, флибустьеры погрузились в шлюпку и ни с чем вернулись на свою шебеку.
Лишь один головорез, забравшись по пояс в воду, все медлил и, казалось, высматривал что-то вдали.
Вьюн различил седую бороду, широкополую шляпу — Шелудивый никогда не снимал головного убора, и юноша догадывался, почему. Он тоже никогда не снимал при других перчатку.
0
0