Киборг Bond X4-17
Дата: 14 апреля 2191 года
— Ларт, — киборг сделал знак рукой, — подойди, глянь.
Рэнтон встал, шагнул к окну, к которому был прикован взглядBond’а. Дом, в котором жил инспектор, был выстроен уступами. Одно из окон квартиры выходило на общий балкончик между блоками. Он сам нередко сиживал на этом балкончике с бутылочкой пива за разговорами с кем-нибудь из соседей. И вот сейчас на перилах этого балкончика, свесив ноги наружу, сидела девушка, внучка бабульки из квартиры напротив.
Келли было девятнадцать. Отец ее в недавнем прошлом довольно успешный музыкант, вышел в тираж, запил и не интересовался уже ничем, кроме бутылки спиртного. Мать давным-давно нашла себе нового муженька помоложе и побогаче и лет семь занималась только собой, оставив дочку и бывшего мужа на шее у бабушки. Бабушка придерживалась каких-то ископаемых взглядов и пыталась держать внучку в ежовых рукавицах. Сама Келли была обычной девчонкой. Насколько Ларту было известно, окончила школу, играла на фортепиано, поступила в консерваторию, встречалась с каким-то парнем. И вот она с отрешенным видом сидит на перилах балкона на двенадцатом этаже.
А внизу во дворе на игровой площадке гуляли мамочки и няньки с детьми. Видеть то, что может случиться, если девчонку не удастся уговорить, им никак нельзя.
Чтобы сориентироваться хватило нескольких секунд.
— Надо немедленно убрать зевак со двора. Харальд, сможешь? Я вызову дежурных, но пока они приедут… А я попытаюсь поговорить с Келли. Все-таки она меня знает.
— Сделаю, — коротко кивнул тот и направился на выход.
Рэнтон достал из шкафчика бутылку виски, сунул ее Bond’у и быстро набрал дежурный номер. Несколько четких коротких фраз, и парни вышли из квартиры.
Дверь на балкон была открыта. Ларт спокойно, не торопясь подошел к ней, прислонился к косяку, Bond встал чуть позади, но так, чтобы можно было действовать в случае необходимости. Келли обернулась, но увидев соседа, который частенько пил пиво на этом балкончике, дергаться не стала, снова уставилась в пространство. Девушка была одета в домашние брючки и тонкую футболку. Ветер трепал распущенные светлые волосы. Взгляд старлея зацепился за мягкие комнатные тапочки. Да уж, обувь максимально ненадежная.
— Проветриваешься? — будничным тоном поинтересовался Ларт. — Не простудишься? Ветер сегодня сильный.
Девушка опять посмотрела на соседа, но ничего не сказала.
— Ну и правильно, что молчишь. А то начнешь говорить, забудешься и вниз раньше времени свалишься. — Инспектор переступил с ноги на ногу, сместившись на несколько сантиметров к перилам. Келли забеспокоилась. — Не кипешуй. Не буду я тебя трогать. Я до тебя даже в прыжке не достану. В дверях просто неудобно стоять. А мы с Ларсом на свежем воздухе вискарика дернуть хотели. — Он качнул головой в сторону киборга. — Дай, кстати, бутылку-то. — Он отхлебнул виски, опять переступил с ноги на ногу, киборг тоже незаметно передвинулся в дверной проем. — А ты погоди пока, не спеши. Там, внизу детишки гуляют. Не дай бог. кто из них увидит, как ты тут грохнешься. Я ж навидался всякого. Года три назад одна такая то ли сама прыгнула, то ли упала. Шестнадцатый этаж, бетон внизу. Видок, я тебе скажу… а мне все это описывать надо, протокол составлять. А противно, не передать. — Девушка подалась назад, повернулась к Ларту. Bond уже просочился на балкон и теперь стоял, привалившись спиной к стене. — Это в кино все, кто с высоты падает, красиво смотрятся. А на самом деле блевать тянет, — продолжал Рэнтон, снова переступая практически на месте. — Удар был охеренный просто. Живот лопнул. Кишки наружу. Мозги на метр все забрызгали. Дерьмо, извини за подробности, вывалилось. Рожа в лепешку. — Девушку передернуло, она поерзала на перилах, невольно отодвигаясь дальше от края. — Во-во. Меня так и вовсе наизнанку выворачивало. А еще лето, жарища, вонища, мухи. Жуть, короче. В закрытом гробу хоронили. Никто даже напоследок в лобик не поцеловал. — Келли затрясло мелкой дрожью. — А ты чего дрожишь-то? Замерзла? На, глотни для сугреву. Ну или для храбрости. Ларс, передай.
Киборг взял бутылку у Ларта, сделал полшага к перилам, протянул девушке. Та машинально взялась за бутылку, и в ту же секунду была сдернута с перил одним резким выверенным движением. Она завизжала, забилась, пытаясь вырваться, но Bond крепко держал ее, прижав к груди, а потом и вовсе подхватил на руки, и они ушли с балкона.
На лестничной площадке они столкнулись с влетевшими туда полицейскими.
— Отбой, парни, — сказал Рэнтон, — все уже позади.
— Уф-ф! — выдохнул коп. — Значит, вы ее сняли.
— Ага. Мы тут по душам поговорим пока. Девочка соседка моя. А вы можете быть свободны. Я потом отчет напишу, — вздохнул Ларт и обменялся рукопожатиями с полицейскими — сам простым дежурным начинал.
— А, хорошо. Только там, это… — коп явно запыхался и теперь с трудом переводил дух, — психолог еще подъехать должен. Сами порядок знаете.
— Ну, вот когда подъедет, тогда и пообщаются. А пока лучше мы сами.
Полицейские ушли, Ларт вошел в квартиру, посреди которой памятником застыл Bond с рыдающей и брыкающейся Келли на руках. Инспектор плюхнулся на диван, похлопал ладонью рядом с собой. Ларс усадил девушку и сам сел с другой стороны.
— Ну, ты чего это удумала, а? Такая хорошая девчонка и такую плохую шутку решила сыграть, — укоризненно покачал головой Рэнтон.
— Да не до шуток мне, — выкрикнула Келли. — Что ты знаешь, чтобы судить?!
— А я не сужу. Не судья, — спокойно ответил Ларт. — И диагнозов ставить не собираюсь. Не врач. Просто хочу знать, что тебя заставило пойти на это.
— Джек меня бросил. А я беременна. От него. Понятно? — Голос звенел от боли и обиды. — Заявил, что я не нужна ему. Ни я, ни ребенок. Ты хоть представляешь себе, каково это быть никому не нужной? Маме не нужна. Отцу не нужна. Бабка только нотации читать горазда, а если узнает, что я забеременела, вообще житья не даст. И на аборт денег нет. А я не могу так больше, не хочу! Жить не хочу больше!
Ларт осторожно приобнял девушку за вздрагивающие плечи и явственно почувствовал, насколько продрогла она, сидя на пронизывающем ветру в тонюсенькой майке.
— Ларс, поставь чайник, пожалуйста. Будем Келли отпаивать и отогревать.
Тренькнул входной звонок, Bond открыл дверь, впустил Харальда, который опять был подозрительно бледен и заметно прихрамывал. Он тяжело опустился в кресло, но ничего говорить не стал. К нему подошел Ларс с инъектором в руке, Харальд покорно закатал рукав, подставляя плечо под укол.
— Напрасно ты так говоришь, — Ларт осторожно накрыл ладонью ледяные руки Келли. — Жить не хочешь. А ты малыша, который у тебя внутри, спросила? Он-то, между прочим, жить хочет. Ну, подумаешь, парень сво… мудаком оказался. Мамаша дура, отец тряпка безвольная. У тебя-то голова на плечах есть. Ты же умница, красавица, талантливая вон какая. А говоришь — жить не хочу.
Bond налил в чашку крепкого чая, добавил сахару, порыскал по шкафчикам в поисках чего-нибудь успокаивающего, но у молодого здорового полицейского ничего подобного отродясь не водилось. Тогда он попросту добавил в чай немножечко мяты, подождал, пока заварится, и подал чашку девушке, присев перед ней на корточки. Келли поколебалась немного и взяла чашку, сжала, согревая ладони.
— Пей, тебе нужно согреться, — мягко сказал киборг, заглядывая ей в глаза.
Девушка послушно отхлебнула напиток.
— Вот, познакомься, Келли, — сказал Ларт, все еще успокаивающе поглаживая ее по спине, — это Ларс. Он киборг.
— Киборг? — Девушка удивленно уставилась на бонда. — Не похож что-то.
— Я правда киборг, — кивнул тот и в подтверждение своих слов включил инфракрасную подсветку глаз. — Не бойся, я не причиню тебе вреда.
— Видишь ли, Келли, — тихо сказал Рэнтон, — Ларс непростой киборг. Ему уже десять лет. Он очень умный и сообразительный парень. И самое главное, он… живой. — Ларт встретил напряженный взгляд Bond’а и медленно кивнул ему. — Представляешь себе? Вот этот красавчик — киборг, живой, думающий, чувствующий. Вот тебе сколько лет?
— Девятнадцать, — автоматически ответила девушка, неотрывно глядя на киборга.
— Вот видишь, ты уже прожила почти в два раза больше, чем Ларс. Обычно срок службы киборгов его линейки составляет три года. Ему десять лет. Нет, не всего десять. А уже десять лет. Целых десять лет. Представляешь себе? За это время ему пришлось столько всего испытать, не передать словами. Его избивали всякие скоты, издевались, как хотели, до тех пор пока он не попал к нам в группу. И он терпел, выносил все, не позволяя даже вздрогнуть ресницам, чтобы люди не заметили, что ему больно. Потому что это брак, таких киборгов уничтожают без рассуждений. А ему хочется жить. Просто хочется жить, даже испытывая боль, закрывая бойцов своим телом от плазмы. Просто жить. Понимаешь?
— Понимаю, — прошептала Келли.
— Ты не должна так просто сдаваться, слышишь? — Голос Ларта стал громче, настойчивее, слова резали, как осколки стекла. — Посмотри на него, Келли. Он не сдается. Живет и старается получить все, что может, от каждого дня своей жизни. Столько, сколько ему отпущено. У тебя ситуация проще, поверь. Тебе самой не грозит ничего такого уж страшного. Бросил этот мудак Джек? Так и классно! Зачем тебе этот лузер? Ты себе найдешь парня в сто раз лучше. Бабка пилить будет? А давай мы направим ее деятельность в правильное русло! Хочешь, мы поговорим с ней? Да она у тебя такая деятельная старушенция, вот пусть и заботится о тебе с удвоенной силой. Увидишь, она еще и рада будет, что правнук появится, помогать тебе будет.
— Вы правда так думаете? — неуверенно произнесла девушка.
— Да точно тебе говорю! Глядишь, и папашка твой бухать бросит, если стимул появится. Вот увидишь, все будет хорошо.
Келли перевела взгляд с Рэнтона на Bond’а, тот ободряюще улыбнулся и лукаво подмигнул ей. Губы девушки тронула робкая тень улыбки. Она взглянула на откинувшегося в кресле Харальда.
— А он тоже киборг? Они прямо как две капли воды.
— Нет, прекрасная леди, я человек, — рассмеялся тот, наклонился вперед, взял руку девушки в ладони и коснулся губами ее пальцев. — Хотя меня тоже зовут Ларсом. Но лучше Харальдом, чтобы не путать нас.
Постепенно Келли успокаивалась все больше, оттаивала, и к тому времени, когда объявился обещанный психолог, практически полностью пришла в себя. Парни попросили ее никому не рассказывать про их киборга, что она с готовностью обещала. А потом смущенно попросила кого-нибудь побыть с ней пока она будет общаться с психологом, а самое главное — с бабушкой. Харальд вызвался составить ей компанию, и они ушли.
Вокруг него образовалось почтительное кольцо. Подошел сторож света, склонил на миг голову. Крепко взяв Заката за руку, воздел её на фоне полыхающего чучела.
— Вот наш светоч! И да начнётся светлый праздник!
Ладонь отпустили, Закат отступил спиной вперёд в толпу, но затеряться в ней уже не смог. Вокруг смеялись, зазвучала быстрая музыка, его ухватили за руки, увлекли в танец.
Он даже при желании не смог бы привлечь больше внимания, чем уже привлёк.
Закат мельком оглянулся на рыцарей, увидел настороженные взгляды, прикрыл глаза, понимая — его не забудут. Оставалось только надеяться, что до конца праздника никто не попытается допросить подозрительного «светоча», а после его уже не будет в городе.
Оставалось изображать обычного путника, пришедшего на праздник. Ему повезло стать центром гуляния, и он должен был этому радоваться.
Танцы оказались не сложней деревенских, только очень мешала корзинка, и без того чуть не сломанная толпой на площади. Люди растянулись по улицам, музыканты становились осями хороводов, музыка смешивалась, перекликалась, дополняла друг друга. Светоча хотели видеть в каждом кругу, и Закату это было на руку, хотя к тому времени, когда он сумел добраться до входа в переулок, где они с Пеплом должны были встретиться, от плясок кружилась голова.
Пепла на месте не оказалось. Закат остался в кругу, повторяя нужные движения, напряженно решая — если не придет, что делать?
Дальше по улице послышался звон металла, чей-то крик. Музыкант сбился, танец распался. Закат, поддерживая роль светоча, наоборот, шагнул на звук. Кто-то за спиной ахнул восхищенно, кто-то подался следом: мол, если светоч — Герой, то должны быть и рыцари. Однако приближающийся звук битвы быстро охладил их пыл. Люди отступили назад, ближе к площади, Закат, оглянувшись, нырнул в переулок.
Сверху тихо свистнули. Пепел сидел на крыше, куда немного раньше отправил мальчишку-вора. Однако, когда Закат попытался забраться по лестнице, кинул ему на макушку огрызок яблока. Вскочил, отбежал дальше по крыше, ткнул пальцем — иди сюда.
Закат последовал совету. Он пробирался переулками и щелями, сверху свешивался Пепел, ведя. Из-за угла выскочила Искра, налетела на Заката. Улыбнувшись, пошла рядом. Он спросил, бросив взгляд на ее растрепанную одежду:
— Ты от них сбежала?
Она тихо, гортанно засмеялась, одергивая смятые юбки. Посоветовала:
— Не бойся за меня. Все бродяги умеют за себя постоять.
Шальные глаза блеснули в темноте, она вдруг дернула Заката за прядь волос, заставив наклониться к себе. Быстро поцеловала в щеку возле самых губ.
— Такой хороший. Влюбилась бы!
Он отстранился, покачав головой. Искра была красивой, она поразила его сочетанием жизнелюбия и бесстрашия, но вряд ли он смог бы полюбить её. Странно, но, кажется, за века, прошедшие со смерти королевы, он вообще ни с кем не был близок, словно забыв, что давно не женат и ещё не стар: он ведь всегда возрождался в одной поре — уже не юношей, но далеко не дедом, за самую долгую жизнь между смертями не обзаведясь седыми волосами.
Тскаш ждал их на вершине стены, как договаривались. Едва не пинками спровадил вниз сестру вместе с корзиной:
— Улитки заморенные, стража уже сменяется!
Внизу на лестнице замерцал факел, кто-то беспокойно окликнул товарища, все еще валяющегося без чувств у ног бродяги. Пепел шипяще выругался, зажег огонь — Закат не уловил, когда он успел высечь искры. Невнятно отозвался, понизив голос.
Тскаш уже соскользнул вниз, Закат поспешил за ним. Пепел наверху чего-то ждал. Закат успел добрался до земли, когда ему на голову свалился Пепел, смеясь. Дёрнул как-то хитро веревку, так что она, развязавшись, соскользнула в руки. Побежал следом за остальными к каравану, задыхаясь от смеха.
Принц встретил их перед первыми повозками, и только там Пепел наконец отдышался, объяснил:
— Да нет, ничего. Просто эти стражники теперь так мило в обнимку лежат!
Зашелся снова в хохоте, упираясь ладонями в колени. Принц только головой покачал. Повернулся к Закату, благодарно поклонился.
— Спасибо. Ты очень помог.
Тот только плечами пожал.
— От похвалы доброе дело умаляется.
Принц улыбнулся, кивнул. Жестом позвал к костру, где Искра уже потрошила корзину покупок.
Самой по себе этой еды хватило бы каравану ненадолго — но, если прибавить добытое охотой, вырытое из-под земли и сорванное с веток — получалось не так уж мало.
***
Хотя вылазка прошла успешно, он так и не смог уснуть. Как и многие — слышно было, как мальчик наверху повозки всё мучает свирель, заставляя дерево плакать почти человеческим голосом, как перешептывается Рада с девочками, как чуть натянуто смеётся Искра, как её обнимает брат. Пепел бездумно обтачивал веточку, стряхивая стружки в огонь. Принц дремал, привалившись к колесу повозки, чутко приоткрывая глаза на любой шум. Никто не выставлял караулы, но все равно казалось, что Закат оказался в военном лагере, а не на мирной стоянке бродяг. Когда горы на востоке засияли поднимающимся за ними солнцем, он встал почти с облегчением. Многие уже собирали вещи, затаптывали костёр. Они хотели сняться побыстрей, но всё равно не успели.
Свистнул Дрозд, соскользнул по тканевому боку. Принц вышел из-за повозок, остановился, недовольно сложив руки на груди и глядя в сторону города. Пепел дернул Заката за рубаху, не позволяя подойти ближе.
— Не мозоль глаза, — толкнул к повозке. — Светоч, мать твою…
Закат послушался, залез под полог, выглянул в щель.
По склону поднимался десяток стражников во главе с тремя рыцарями и сторожем света.
— Светлого вам дня, люди, — поздоровался на местный манер Принц. Закат не видел его лица, но спорить мог — юный вождь дружелюбно улыбается. — Что привело вас к нам?
— Правосудие, — невнятно выдохнул запыхавшийся от крутого подъема сторож. Выпрямился, провозгласил, как на площади: — Мы ищем справедливости! Вы народ тени, вы нарушаете наши законы!
— Мы — народ дорог, а не тени, — мягко поправил Принц. — Как мы могли нарушить ваши законы, сторож, если мы даже не входили в город?
— Но вы вошли! — Закат невольно сполз ниже, прикидывая — могли ли его опознать? Да, чужак, но бродяга?.. — Вот этот добрый человек свидетельствует, что вы пробрались к нему и обокрали лавку!
Из-за спин стражников выглянул сухой мужчина, испуганно оглянулся. Вякнул придушенным зверьком:
— Я требую возмещения!
Умолк, беспокойно потирая руки. Пепел дернул уголком рта — понятно же, даже спрашивать не надо. Хотел нажиться на проходящих мимо бродягах. Трус.
Однако это ещё нужно было доказать.
— Какая лавка вам принадлежит? — резко спросил Принц. Сторож заслонил свидетеля собой.
— Не тебе здесь задавать вопросы, бродяга! Как наместник света в Солнцеграде и окрестных землях, я требую, чтобы твои люди построились в ряд, и несчастный опознает своих обидчиков.
— При всем уважении, — голос Принца остался мягким — как мягка может быть ткань ножен, — нет. Этот человек опишет приметы воров. И то, что они украли. Только после этого я подпущу вас к повозкам.
Мошенник, похоже, уже рад был бы сбежать, но ему не дали. Стража вытолкнула его вперед, кто-то хмыкнул — им не важно было, кто прав, все одно потеха.
— Ну… Э… Темно было! Я точно не разобрал…
— Тогда почему вы обвиняете моих людей, а не ищете воров в городе?
— На стене было обнаружено два оглушенных стражника, — веско ответил сторож. Принц пожал плечами:
— Кто-то мог выбираться из города, а не наоборот.
— Или и то, и другое! Хватит, мальчишка, ты всё равно не сможешь остановить правосудие!
— Вы так думаете?
Сторож отшатнулся от холодно-заинтересованного тона, резко подобрались стражники. Закат догадался — сейчас из-за каждой повозки выступают люди. Ещё не обнажая оружие, но давая возможность оценить — нас больше.
Больше, но они не воины. Большинство — нет. И кто знает, чем бы закончилось сражение, если бы…
— Да не знаю я! — голос сорвался, мужчина в сердцах разве что не подпрыгивал на месте. — Может, не крали они ничего! И лавка не моя, а хозяйская! Выпили мы вчера…
Вывернулся удивительно ловко из рук рыцарей, припустил вниз с пригорка, и не в город, а к фермам. Кто-то из стражи фыркнул, под подозрительным взглядом сторожа закашлялся. Тот поджал губы.
— Приносим извинения. Но советуем удалиться из наших земель как можно быстрей.
— Благодарю. Мы так и собирались поступить.
Закат смотрел, как отряд уходит, и с трудом мог в это поверить. Принц на миг привалился к краю телеги, Пепел положил руку ему на плечо. Оскалился:
— Я вчера видел этого «лавочника». Он в толпе кошельки срезал. Кто ж это его нанял на нас пальцем указать…
— Не важно, — мотнул головой Принц. — Главное — обошлось. К городам мы больше не приближаемся, — обернулся к повозке, Закат откинул полог. Принц устало улыбнулся ему. — До столицы мы тебя довезем, но остановимся в полудне пути. Дойдёшь же сам?
Закат кивнул. Он и об этом не стал бы просить, но бродяги шли к морю. В любом случае нужно было пересечь все светлые земли.
***
Четвертая луна перевалила за середину. Под колёса повозок ложились дороги, все чаще сменявшиеся лесными тропами, а то и вовсе ковром молодой травы. Днем солнце жарило по-летнему, заставляя сбрасывать куртки и повязывать на головы платки. Закат, покачиваясь на козлах, плел соломенные шляпы, то и дело отталкивая любопытную морду Злодея — конь норовил стянуть солому из рук, не то из чистого озорства, не то красуясь перед серой кобылой.
В другое время они обменяли бы мастерски сделанные вещи на еду в какой-нибудь деревне, но чем дальше в земли света заходили бродяги, тем меньше старались попадаться на глаза. С самого Солнцеграда они даже не заговаривали ни с кем, не пытались устроить представления, как раньше. Напряжение, скрываемое за привычными шутками, все равно читалось в слишком хмурых лицах, слишком резких движениях, слишком близко лежащем оружии. Огромный караван продирался сквозь леса, прокладывая новые колеи, наискось перечеркивал луга, распугивая овец, вновь пущенных на вольный выпас. Города объезжали широкими дугами, даже от сел держались подальше — весна позволяла.
Остановки стали длинней, не только на ночевку, но и на охоту, сбор грибов и ягод. Принц зорко следил за своими людьми, не позволяя набегать на чужие сады — в лесу хватало пищи. Закат с удивлением узнал, как много всего можно добыть, если знать, где искать. Он вместе с остальными собирал у ручьев похожие на клевер листики кислицы, срезал молодые побеги черемши, выбирал из мха мелкие грибы. Рада каждый день выдумывала что-то удивительное, то замешивая из кореньев кашу, то поджаривая траву на сковороде.
Наблюдатели-клетчи прибыли к вечеру.
И как всегда, некстати. До приема партии груза с Земли оставалось всего ничего, а тут, понимаешь, клетчи.
Славик первым заметил выхлоп движков сороконожки. Хлопнул по плечу, ткнул пальцем туда, где с внешней, обращенной к звездам, стороны кольца, продолговатая тень закрывала один небесный огонек за другим.
Я врубил прожектор платформы и высветил многочленное тело, тускло блестящее хитином. Тело, причудливо извиваясь, скользило вдоль недостроенной секции. Сороконожку было ясно видно сквозь балки каркаса. Концы бесчисленных двигательных пилонов тускло светились красным.
За ухом у меня ожил вросший в височную кость колебатор. Славик, выходит, не выдержал. Ну-ну. Я щипком за кадык оживил собственный горлофон и несколько раз сглотнул, разминая отвыкшие мышцы. Глотать получалось с трудом. Насухо не особенно-то поглотаешь.
— Почему они всегда подкрадываются? — спросил Славик. — Ну ясно же ведь, что так просто к нам не подкрадешься.
— Инстинкт хищника, — пожал я плечами.
Спохватился, что под броней Славику этого жеста не разглдядеть. Но он понял и так. Славик всегда понимает меня с полуслова. Или даже и вовсе без слов.
— А смысл? — спросил Славик, но без особого интереса в голосе.
Когда работаешь в паре столько времени, сколько отработали мы с ним, в какой-то момент все темы оказываются уже поднятыми в разговорах. Но это же вовсе не значит, что они исчерпаны, или сделались неинтересны. Просто вразумительные ответы найдены еще не на все вопросы — ну так ведь это только пока.
Все ответы рано или поздно будут получены. Все ответы на все вопросы. Это только, простите за тавтологию, вопрос времени.
А потом появятся новые вопросы.
И так до бесконечности.
Чем-чем, а временем мы со Славиком располагаем.
— Смысла нет, — ответил я, растаскивая манипуляторами платформы по сеткам строительный мусор, чтобы освободить сороконожке причальный коридор. — Это инстинкты. Как у кошки. Она же прекрасно знает, что солнечный зайчик не поймать, но все равно за ним прыгает. Хищники. Пусть даже нужда питаться у них и отпала. Миллионов так с пару лет тому как.
— Но мы же на них, к примеру, не охотимся, — проворчал Славик.
— Разумеется. Потому что мы — раса высококультурная и неагрессивная к представителям иного разума, мы несем мир и добро, мы светоч, пример для подражания и все прочие бла-бла-бла. Ты и сам все знаешь. Мы все-таки очень с ними разные. Только в одном они такие же как мы. Ты сам знаешь, в чем.
Славик надулся и умолк. Постреливая выхлопом, порхал между платформой и ободом кольца, найтуя те фрагменты обшивки и конструкций, до которых не дотягивался я.
Когда места стало достаточно, я врубил проблесковик и зарядил сороконожке по фасеткам концентрированным лучом, мерцающим с частотой стробоскопа. Клетчи тут же перестали подкрадываться и как ни в чем не бывало нырнули к нам.
Сороконожка погасила огни на пилонах и накрепко вцепилась крючковатыми ногами в палубу. Платформа была маленькая — обычный монтажный понтон. Поэтому сороконожка не поместилась вся на причальном козырьке, а обвилась своим длинным телом вокруг, блестящими сегментированными арками перечеркнув несколько раз черное небо. Словно кольца змеи, подумал я. Вот сейчас она сожмет их, и…
И — что?
Вот именно. Ничего. Ничего не изменится. Только темп строительства немного снизится, ровно до тех пор, пока меня не соберут-сошьют-склеят в медбоксе регионального орб-городка. И тогда, возможно, в следующий раз я заряжу по играющим в кошки-мышки клетчам уже не просто лучом прожектора. Из инцидента возникнет прецедент, коих за историю строительства уже случилось немало. Каждый — разобран. По каждому составлен акт, согласно которому наказаны виновные.
И что?
Они — подкрадываются и пугают.
Мы — держим лицо.
Это же ведь все от скуки. От скуки и больше не от чего. Хоть какое-то разнообразие. Хотя бы иллюзия того, что в мире может произойти что-то, кроме того, что запланировано, просчитано и обсуждено когда-то где-то кем-то. И неважно, сколько у этих кого-то было рук, ног, глаз и голов.
Скука — понятие межрасовое. Тем более скука вселенская.
***
Сороконожка ткнула свое рыло аккурат в апертуру моего визора. Глаза в глаза, значит. Знает, как мы устроены. Ну и что? Я вон тоже много чего про вас знаю, гости дорогие. Например, знаю, что если виброкусачками, что тихо-мирно висят себе сейчас у меня на инструментальном поясе, слегка ткнуть тебе, членистоногое, вот сюда, под этот вот щиток, в это вот самое сочленение, то биться тебе в судорогах, брызгаясь гидравлической жидкостью из перебитых трубопроводов, минут этак пять. Совершенно неуправляемые конвульсии. Делай в эти пять минут с тобой все, что только душе угодно. Но вот что может потребоваться человеческой душе от бронированного червя размером в состав метрополитена? Ума не приложу. А потому ограничусь тем, что сыграю с тобой в гляделки.
Ну, недолго играли. Я переглядел. Налюбовался вдоволь своим отражением в фасетках. Ничего себе такое отражение. Видали и похуже. Бледен ликом, да глазами темен и сух. Ничего, сильнее уже, чай, не обезвожусь.
Сороконожка рыло – приличное такое рыло, широкое, как торец бревна в три обхвата — от меня убрала, буркала свои фасетчатые закатила, и из глазниц полезли собственно клетчи. Маленькие, кто по колено, кто, покрупнее — до пояса. Многоногие, толстенькие, на тлю похожи. Или на таракашек. Лица только злобненькие, все в грызуще-кромсающих заусенцах. Кстати-кстати…
Я присмотрелся. Нет, ну так ведь и есть! А я все гадаю, что у нас такие интересные.. кхм, дефекты на конструкциях время от времени оставляет.
А вот кто.
Но говорить вслух я до поры ничего не стал. Словами тут не поможешь. Инстинкты — они инстинкты и есть. Хоть у хищников, хоть у падальщиков.
Я еще раз внимательно посмотрел в рыло ближайшего ко мне клетчи, напоминающее вывернутую наизнанку мясорубку. Ну так и есть. Ничего, наставлю ловушек, не сунутся в следующий раз. Ишь, любители халявы отыскались! Велика Галактика, а менталитет все же явление интернациональное, мда…
Чем хорошо наше время — гуманных ловушек можно не ставить. Такое понятие как убийство превратилось в юридический кунштюк. И только. Распылять на атомы непрошеных гостей я же не собирался? Не собирался. А все остальное в наше прогрессивное время лечится. Ну то есть исправляется. Сшивается. Приклеивается. Подвязывается веревочками, на крайний случай.
Клетчи между тем отрыгнул тускло-розовый бугристый комок мобильного терминала и с энтузиазмом впился в него жвалами. За ухом засвербило, и монотонный голос в голове сказал:
— Наша приветствовать ваша. Отставание работе графика есть место быть. Сектор ваш. Причина любопытна есть весьма нам.
Клетчи без пиетета относились к грамматике. Программы-переводчики у них были самые что ни на ест примитивные. Впрочем, мы и сами хороши. Их языки учить даже и не пытались. То есть даже если где-то кто-то в наше безразличное ко всему время и занимался вычленением слого-смыслового рисунка из прищелкивающего щебетанья клетчи, то об этом — а уж тем паче о результатах столь недюжинного труда – нам здесь, на орбите, было неизвестно.
Учитывая время, прошедшее с момента первого контакта с клетчи и их соройниками, надежды на успех подобной расшифровки давно уже не оставалось.
Впрочем, нужды в ней не было с самого начала. Клетчи ясно дали понять, кто они и что им от нас нужно, предоставив для реализации своих целей всю имеющуюся у них технологию. Небогатую, надо сказать, технологию, да и не особенно-то продвинутую, если честно — но у нас-то и такой не было.
Кто знает — возможно, спустя десяток-другой лет мы и сами додумались бы до всего этого, но нам этого времени не дали. Человечеству четко обрисовали перспективы его дальнейшего развития, внушив абсолютную тщетность самостоятельного трепыхания в колыбели собственной культуры.
Как всегда, все решили за нас.
И — как всегда — ради нашего же блага.
Лицемерами, однако, клетчи и иже с ними не были. Сориентировав нас в нашей грядущей — весьма незавидной судьбе — они тут же предложили вариант, который устраивал наилучшим образом обе договаривающиеся стороны. Ну, то есть мы оказывались не в полном пролете и приобретали даже какие-то перспективы. Типа интеграция в сообщество галактических разумных. То, о чем мечтали те, кому было, чем мечтать. Но вот форма и содержание оказались совершенно не теми, на которые мечтателям хотелось бы рассчитывать.
Дело было в основном в том, что живым в космосе места не было.
День Первый. Смерть
Смерть и Мендельсон танец славы, два мозга и хвосты
Ад Infinitum, или Увидеть звёзды и умереть конструкция из трупов
День второй. Жизнь
Крылья полет гарпии, курятник и самолеты, распятая в кресле
Сокровище вод рыболюды, паровые киты, взрывы, искры
День третий. Земля
Лилипуты в Бробдингнеге тараканы, убивающие людей, ботинок под распил гусеницей
Ракета Земля верхом на ракете глобусе
День четвертый. Небо
Метаморфозы орда, траханье китов в космосе человек улитка кормит грудью
Поезда Диаколы водитель
День пятый. Лёд
Снегушонок ребенок идол и волки
Фактория лисичка в легкой накидочке и ремнях, робот и стерва, робот Антоха
День шестой. Пламя
Ключ к сердцу златокрыл, отпиленная нога в ботинке, ключ на подоконнике, человек с крыльями
Пусть всегда перезагрузка, две руки с головой на обрубках и членом во рту
День седьмой. Зверь
Плоть от плоти двое и яйцо
Медведица дельфин с членом, купльщица и медведь сверху
День последний. Человек
Семигденье в Никогдалии Джек на длинных ногах и с пушками в цилиндре с простреленной головой и безумной улыбкой, лиса, гробовщик с хвостом
ЕвAngel, или Быть человеком ангел с чернобелыми крыльями, член протыкающий небо
Элли Миллер умела во всём находить хорошее. Даже в плохой погоде и потерянной связке ключей. Да что мелочиться — даже в Алеке Харди под маской хама, брюзги и мизантропа она умудрилась разглядеть приятного человека. Наверное, потому и было так больно, когда этот навык пропал без следа. Сейчас она при всём желании не могла обнаружить в окружающей её действительности что-то такое, за что можно хотя бы зацепиться, чтобы вытянуть себя из болота, в которое превратилась её жизнь.
— Мам, я же больше не вернусь в ту школу? — Том кусал губы, стараясь скрыть слёзы.
— Конечно, нет, дорогой. Мы что-нибудь придумаем.
Школа, кстати, была ещё одной проблемой, которой стоило заняться прямо сейчас, но у Элли пока не было на это сил. Наверное, она просто была плохой матерью. Настолько же, насколько и отвратительным полицейским. Но даже такая плохая мать, как она, понимала, что идти в школу ребёнку, где его знают как сына убийцы, просто немыслимо. Им надо было уезжать из Бродчерча, и как раз это становилось самой большой проблемой. Всё упиралось в чёртову работу, без которой не только не снять жильё в приличном районе и не найти няню для Фреда, но и есть скоро будет нечего. Пока Элли была в отпуске, но она прекрасно понимала, что однажды он закончится, и вот тогда…
— Мам, а ты купишь мне компьютер?
— Не сейчас, Том.
Элли могла понять сына, изнывающего от безделья в гостиничном номере, но обещать то, в чём нет никакой уверенности, было не в её правилах. С другой стороны, эти правила сейчас как раз и не работали. Элли никак не могла поверить, что всё это происходит на самом деле. Ей хотелось проснуться и, открыв глаза, снова увидеть непокрашенные стены спальни в доме, где всё было совсем иначе. Где у неё была совсем другая жизнь, с любимой работой, благополучной семьёй и любящим, как когда-то казалось, мужем. Но муж, лёжа с ней в одной постели, мечтал о соседском мальчике, на встречу с которым помчался, едва успев вернуться из отпуска. И которого убил.
Элли стиснула зубы, напоминая себе, что должна быть сильной хотя бы ради детей, но мысли вновь и вновь возвращались к одной фразе: «Как ты могла об этом не знать?» Теперь Сьюзан Райт не казалась ей равнодушной стервой. Если уж Элли с её послужным списком ничего не поняла про чудовище, жившее с ней под одной крышей, то и Сьюзан могла ошибаться точно так же. Как там говорил Харди? Никому нельзя верить? Как же тяжело жить в его мире…
— Мам, а мы пойдём гулять?
— Да. Когда Фред проснётся.
А ещё Сьюзан Райт была готова обвинить в убийстве собственного сына только потому, что его отец был чудовищем. Элли подошла к Тому и обняла его изо всех сил. От жуткого страха она почти начала задыхаться. Её мальчик стирал сообщения убитого друга, попытался уничтожить компьютер с уликами и при этом говорил, что ничего не знает. Означало ли это что-то ужасное?..
— Мам, мне больно.
— Прости, дорогой.
Гостиничный номер был слишком мал, чтобы укрыться от пытливого взгляда сына, для которого всё произошедшее было ничуть не меньшей трагедией, чем для Элли. Смотреть в глаза сыну было по-настоящему больно. Стук в дверь оказался почти спасением.
— Харди?
— Зашёл посмотреть, как вы устроились.
— Всё хорошо, — Элли постаралась улыбнуться.
— Вижу, Миллер. Я задолжал вам кофе.
Им совершенно точно было о чём поговорить, поэтому Элли недолго думала, прежде чем попросить Тома приглядеть за братом. В конце концов, она и без того плохая мать, а у Харди наверняка были какие-то новости, не зря же он приехал? Том проводил её понимающим взглядом, но промолчал. К счастью. А может быть, он и не имел в виду ничего такого, ведь он знал Харди как злого шефа Элли, который к тому же раскрыл убийство. Как же всё непросто!
— Отвратительно выглядите, Миллер.
— Кто бы говорил. Вы уже прошли обследование?
— Не закончил, — Харди скривился. — Но я, в общем-то, к вам по делу.
Несмотря на заявление, он не спешил выкладывать детали, предпочитая разглядывать дно чашки и играя с чайным пакетиком. Кофе в этой гостинице варили отвратительный, поэтому Элли не могла отвлечься даже на это, отчего тревога лишь нарастала.
— Не тяните, Харди. Вы пришли сказать, что меня уволили?
— Нет, что вы. Дженкинсон переводит вас в отдел дорожного движения. В Девон. Волноваться не о чем.
— Но… я не просила… — Элли с подозрением уставилась на Харди: — Это вы?
— Нет. Она сама.
Ответ прозвучал слишком быстро, чтобы быть правдой. Элли обхватила ладонями чашку и, поднося её к лицу, взглянула на Харди:
— Вы ведь не умеете врать.
— Умею, — он прикусил язык и поморщился. — Вы правы. Вам будет лучше уехать отсюда. Хотя бы на время. Там вам будет неплохо.
Элли проглотила горький кофе и заговорила о том, о чём не собиралась. Никогда. И точно не с Харди.
— Я хочу уйти со службы.
— Почему?
— Какой из меня полицейский? Вы же сами всё видели — я наделала кучу ошибок и никогда бы не раскрыла это дело. Просто потому, что никогда бы не подумала… — голос предательски дрогнул. — Простите.
Харди похлопал себя по карманам и вытащил довольно чистый носовой платок с таким видом, будто ему не привыкать. Хотя, может, так оно и было? Что Элли о нём знает?
— Вы прекрасно работали, и не ваша вина…
— В том, что кто-то оказался чудовищем? — Элли так энергично вытерла нос, что он точно покраснел. — Не надо меня утешать, Харди. Я — самый худший коп Британии.
— Даже не пытайтесь украсть этот титул у меня. У прессы на этот счёт есть своё мнение. Истинное и не подлежащее сомнению.
— Издеваетесь, да?
— Немного.
— Я не хочу в Девон, Харди. Патрулировать улицы, ловить преступников… я не умею, и пора это признать.
— Вы хотите остаться здесь?
— Нет! — Элли испугалась одной этой мысли. — Конечно, нет! Нам надо уехать. Куда-нибудь подальше. Где нас никто не знает. Я попробую найти работу… секретаря, делопроизводителя… не важно. В полицию я не вернусь.
Навигатора звали Дэвид. Ему было глубоко за пятьдесят, и он казался усталым и потрепанным жизнью ранчеро. Он сразу пояснил, что прибыл по просьбе адмирала, и готов предоставить свои услуги за умеренную плату. Дане на тот момент было все равно, и она не стала проверять его полномочия.
Она даже не слишком удивилась.
Для Дэвида нашлась удобная каюта. За мастерской. По понятным причинам, Бродяга ей не пользовался. Он никогда не спал и не имел склонности, как люди, в любом просторном помещении заводить «свою» норку.
На второй день полета Дана немного пришла в себя, на третий решила — что бы ни случилось, жизнь продолжается. А значит, надо работать. Надо восстановить номера, которые она выполняет без напарника, надо возобновить репетиции с животными… надо разработать маршрут.
Бродяги не хватало. Во всем. Начиная с мелочей вроде утреннего кофе, заканчивая настройкой «москитов». Все, что они наработали за год, сыпалось пылью — она не сможет одна.
Не сможет. И об этом придется сказать Рэму. Это означает одно — возвращение в Семью, тренировки, работа в группе…
Семья Тэн одна из самых уважаемых и богатых цирковых семей Энга. Следует гордиться, что ты к ней принадлежишь…
Не научилась Дана гордиться. В детстве она действительно не любила цирк, хотя в цирке проходила большая часть ее жизни.
Как так получилось? Трудно найти однозначный ответ. Хотя…
После легкой травмы ее на время перевели во внешнюю школу. Там обучали цирковым искусствам детей, не имевших чести принадлежать Семье. Всего-то на месяц перевели. Однако восьмилетняя девочка успела понять, что кроме цирка в мире существует миллион интересных мест и миллиард нужных профессий. И решила, что акробатика и эквилибристика — не ее призвание.
Потом, хотя время и не позволяло, она продолжала общаться с ребятами из «простых» семей. Дошло до того, что она окончила обязательный образовательный курс и сдала вступительный экзамен в Визирианский университет. Разумеется, ни слова об этом не сказав ни родителям, ни своему домашнему учителю, мастеру Рэму, ни тогдашнему главе Семьи Тэн. Разумеется, был скандал. Но своего Дана добилась.
После трагедии на Хироне ей некуда было идти, кроме как домой. Что же, Семья ее приняла. Тем более что теперь делами управлял Рэм.
Семья ее приняла, и дала шанс на самостоятельную работу в космосе — старик Виль согласился сделать ее своей ученицей.
А теперь она снова возвращается. И снова — практически ни с чем.
Надо смотреть правде в глаза. Звездой Дана не стала. Хотя в наследство от Виля ей досталась и яхта, и мабурский котенок, и карта гастролей.
Имеет ли смысл об этом жалеть? Теперь, как Рэм решит, так и будет.
Но сдаваться нельзя.
И Дана продолжала репетировать. Программа получалась маленькая и совсем не такая зрелищная, как с Бродягой. Но это была цельная программа, а значит, она хоть что-то сможет показать Семье, когда… когда Семья будет решать ее судьбу.
А через две недели с бортом «Которосль» связался борт ПК-112 «Торнадо», порт приписки Энг, и попросил разрешения на стыковку.
Дэвид позволил прогулочному катеру уровнять скорости и вскоре Дана смогла лицезреть главу семьи Тэн воочию, даже не по гиперсвязи.
Рэм Тэн был высок, темноволос и как всегда немного ироничен. Не смотря ни на что, Дана обрадовалась встрече.
— Чувствую себя чертовски важной персоной, — смущенно сказала она, как только Рэм покинул тамбур.
— Да? Уверяю, это не надолго. Я намерен устроить вам, сударыня, разнос.
— Я… я догадывалась.
— Каким образом ты вообще оказалась в этом секторе? Что за самонадеянность?
— Нам нужно было дать еще несколько представлений, чтобы тур считался удачным. Между прочим, на Руте нас прекрасно принимали.
Рэм картинно застонал, после чего вкрадчиво поинтересовался:
— И что из этого получилось?
— Ничего хорошего. Но кто же мог знать, что гведи именно в этот момент вздумают…
— Я! Виль! Ты, если не совсем дура. У тебя были все выкладки по всем маршрутам, но ведь нет! Нас манит свободный поиск! Ты хоть понимаешь, чем рисковала?
— Понимаю, — одними губами произнесла Дана.
Она представила желтую пустыню, догорающий возле скал грузовик, и Бродягу, который бежит к подорванному кару. И свою почти физическую боль, когда стало ясно, что Бродяга больше не отвечает на ее вызовы, что андроид замолчал навсегда.
— Не понимаешь. А если бы что-то сбилось в настройках интеллекта яхты? Животные, за которых ты несешь ответственность, могли пострадать. Более того, погибнуть.
Дана зажмурилась, чтобы отогнать слезы:
— Я… знаю. Думаешь, я об этом не думала, там, в пустыне? У бандитов? Да только об этом и…
— Что? У каких бандитов?
— Вы же ничего не знаете… я расскажу.
Рассказ длился недолго. Неосознанно Дана переняла у Саата манеру пересказывать события — короткими фразами и прямо к сути. Рэм не перебивал.
Потом вздохнул, и сказал:
— В новостях ничего подобного не было. Вот, посмотри, что у нас транслируют… подключись, сейчас ссылку дам…
Новостная лента пестрела сообщениями с Солода.
— Посмотри общий обзор от вчерашнего числа.
Дана нашла нужную закладку и запустила ролик. Диктор приятной наружности коротко обрисовал хронику начала войны, потом добавил:
— На фоне прорыва гведи в два приграничных межевых узла Солнечной, почти незаметно прошла информация о том, что на планете Рута зоны Визиря произошло вооруженное столкновение между колонистами и агрессивно настроенными отрядами вооруженных кочевников-кхорби. Конфликт подавлен силами ВКС. В связи с происшествием, в зональном представительстве администрации Солнечной нам сообщили, что на ряде планет будут пересмотрены законы о взаимодействии с коренным населением и о невмешательстве в их развитие…
Эпилог
— Данка, кончай жилы рвать. Ты же понимаешь, что в труппу тебя не возьмут все равно.
Она не ответила. Сделала двойное сальто, вышла на комплимент, красиво развернулась и собралась покинуть зал.
В труппу ее не возьмут, это даже не обсуждается. Гастроли будут аж в самую Солнечную, чего тут не понять.
Беда в том, что за минувший год ей доверили разве что клетки мыть. И то пару раз. Репетициям и тренировкам не мешали, нет. И в душу особо не лезли. Во всяком случае, старшие.
Кевин был младше Даны на шесть лет, и получал удовольствие от таких вот подначек. Тем более что сам-то он был в труппе, и даже в основном составе.
Дана справедливо надеялась, что за пределами арены она будет вне досягаемости младшего братца. А нет, он припустил следом.
— Данка, стой! Есть дело.
Как правило, дело заключалось в какой-нибудь очередной глупой хохме. Так что она даже ухом не повела.
— Ну и дура. Там какой-то прилетел. Тебя спрашивал. Сейчас у Рэма сидит.
— Что? Не мели ерунды. Кто ко мне может прилететь?
— А я и не говорил, что к тебе. Просто спрашивали про тебя, и все. Как живешь там…
— И что ты ответил?
— А что должен был?
— Не узнаю тебя, братец. Раньше ты никому и ничего не был должен… так что ты ответил?
— Что у тебя все хорошо, только сидишь без работы. Ну? Нормально?
— Нормально. А кто это был?
Кевин высунул язык и скосил глаза к носу.
— Вроде, клоунада — не твое амплуа?
— Разумеется. Это твое. Мне чужого не надо. Не знаю, кто был. Мужик какой-то.
— Толку от тебя… ладно, сама узнаю.
— Только переоденься, а то вся ж… в стружках!
— Сам дурак.
Но сразу пойти и выяснить, правду ли сказал Кевин, не удалось. Появилось очередное маленькое начальство в лице Авроры Тэн, троюродной тети и по совместительству — старшего администратора арены. Аврора поджимала и кривила губы всякий раз, когда видела Дану. А тут вдруг обрадовалась:
— Хорошо, что я тебя встретила. Карим затеял очередную проверку рабочих помещений. Так что, тебе придется присоединиться к большой чистке. Возражения, сама понимаешь, не принимаются.
— Хорошо. Когда начинать?
— Можешь прямо сейчас. Остальные включатся, когда я их найду…
— Понятно…
Это была малая арена с небольшим залом человек на двести. Мыть ее Дане, как, впрочем, и другим младшим членам Семьи приходилось регулярно — ничего нового в том нет.
Вот только это работа на весь день, а к вечеру кевиновы новости вполне могут покрыться плесенью…
Попутно поминая несправедливость мира, Дана отправилась за ведрами и тряпками. Навстречу уже тянулись полностью снаряженные школяры в возрасте от семи до четырнадцати лет. Со злостью подумала — этой толпы хватило бы, чтобы отмыть два зала за половину дня. Тут же отругала себя за эгоизм и желание перевалить работу на хрупкие детские плечи. Самокритика стала ежедневным ритуалом. Она позволяла не забывать, кто такая есть Дана Тэн в этом мире.
Не то, чтобы жизнь казалась безрадостной и никчемной. И уж тем более — тяжелой. Бывало намного хуже.
Во всяком случае, дома иногда случались и радостные моменты. Праздники. Что бы ни было в прошлом, и каким бы ни было наказание, придуманное Рэмом, она все-таки оставалась Тэн. Частью Семьи.
Монотонная работа отключает мозг и подчиняет тебя своему особому ритму. Гипнотизирует, разгоняя отголоски дурного настроения, заколдовывает, съедая время…
Дана старательно чистила один из секторов зала, отскабливала от кресел лазерные наклейки, стирала накопившуюся за трое суток пыль. Где-то вполсилы играла музыка, техническая служба тестировала осветители. Товарищи по уборке со своими участками уже почти разобрались — их-то на каждый сектор приходилось почти по десятку… но это Дану совсем не расстраивало. В одиночестве работалось легче …
Подростки разбредались, когда из ближней арки входа Дана услышала голос Рэма. Дядюшка кому-то сердито сказал:
— Делайте, что считаете нужным, я не буду мешать.
И, очевидно, ушел. С кем он разговаривал, отсюда увидеть было невозможно — арку прикрывал невысокий парапет, отделявший секции зала от верхних лож.
Дана бросила в ведро виброщетку и выпрямилась. Разогнуть спину оказалось приятно. Отряхнула руки, о трико и начала спускаться.
Между тем человек, с которым только что разговаривал мастер Рэм, вышел на арену и принялся оглядываться, словно кого-то искал.
Когда он повернулся в нужную сторону, Дана сразу поняла, кого он ищет, радостно пискнула и полетела вниз, не замечая, что перепрыгивает через сидения.
— Джет!!!
Добежала, но в шаге притормозила, и чуть склонив голову набок, сказала:
— Как я рада тебя видеть! Ты просто не представляешь!
— Представляю. Я тоже очень рад тебя видеть…
Но она уже заметила, что Джет чем-то сильно расстроен. Он вообще выглядел встрепанным и не выспавшимся.
— Что-то не так?
— Твоя прежняя прическа мне нравилась больше.
Дана провела ладонью по ершику коротких темных волос, губы сами растянулись в радостную улыбку, и согнать это выражение с лица у девушки никак не получалось.
— Я сейчас не выступаю. И вообще, волосы имеют свойство отрастать со временем…
— Это точно. Точно…
— Джет, что-то случилось? Ты поэтому здесь, да?
— Значит, не допускаешь мысли о том, что я просто соскучился? Прошел год, обещанных гастролей мы так и не увидели…
— Не верю.
— Вообще-то я за тобой прилетел. Я собираюсь тебя похитить.
— Ничего не выйдет.
— Почему?
— Рэм два раза уже прощал мне мои выходки. Он намекнул, что третьего раза не будет.
— Я с ним разговаривал. Он не станет возражать против твоей недолгой отлучки на Энге. Честно говоря, он ммм… вообще не знает, что с тобой делать. Мне так показалось.
— Да? А мне показалось, что он очень хорошо знает, чего хочет. И что самое мерзкое, в большинстве случаев он прав.
— То есть, тебя все устраивает?
— Да. Нет. Но я получила ровно то, что заслужила, так что никаких претензий.
— Да-а. Бедняга ваш Рэм.
— Это почему?
— Видишь ли… он все ждал, когда ты начнешь бунтовать, как-то реагировать на те нелегкие условия, которые он тебе создает. Ты его напугала. Он решил, что ты, потеряв свого андроида, не готова продолжать работать в космосе. Вот и затеял психологический эксперимент. А теперь сам не знает, как его закончить — все как-то слишком далеко зашло.
Дана чуть посерьезнела:
— А ведь я могла догадаться… но Джет. Не увиливай. Что все-таки случилось?
— Помнишь Саата? Стаса Гнедина?
Пауза. В огромных глазах — такая тревога, что Джету стало стыдно за эту паузу, и он поспешил исправить ситуацию:
— М… ничего фатального, не психуй.
А про себя подумал — «Во всяком случае, пока».
Сегодня первый раз показываем новые земли Заречным и Степнякам Не знаю, кто больше радуется. Наверно, Степняки. Очень им нравится, что между ними и Айгурами будем мы, Чубары и Заречные.
Чубары тоже радуются, что все земли по правому берегу им достанутся. А пока Айгуры далеко, они и на левом берегу будут охотиться.
Ночью Ксапа рассказывает мне, что мы давно уже могли бы Секунду к рукам прибрать. Но осенью у нее все мысли были хызом заняты, а к весне она забыла.
— А скалы? — спрашиваю я.
— А что — скалы? Помнишь, когда стену хыза клали, строительные леса ставили. Надо было подготовить побольше высоких лестниц и строительных лесов. В опасных местах мосты со скалы на скалу перекинуть. И прошли бы во Вторую долину как по асфальту. Главное — не торопиться.
Права ведь Ксапа. Через реку мы догадались мост сделать, ничего в этом трудного нет. А через скалы — не догадались. Но теперь уже не важно. Скоро подрывники прилетят, скалы в щебенку превратятся.
Утром мы смотрим на Ирочку и смеемся. Она ходит под ручку с мамонтенком. То есть, мамонтенок хоботом ее за локоть держит, не отпускает. Куда она, туда и он. Если из виду теряет, плакать начинает. Мы им большой ШАТЕР поставили. Шатер вроде вама или палатки, только без пола. А в шатре — палатку для Ирочки с Эдиком и палатку без пола для
мамонтенка. Как только Эдик проложил провода и в обоих палатках поставил нагреватели воздуха, мамонтенок сразу полюбил свою палатку.
К обеду прилетает Медведев. Привозит много овощей для мамонтенка и двух журналистов. Журналисты носят на лицах белые маски, только лоб и глаза видны. Медведев говорит, они с другого материка прилетели, карантин не прошли. Поэтому трогать животных им запрещено, и за руку с ними лучше не здороваться. Мне по секрету говорит, что туфта это. За неделю их столько раз мыли, кололи и ультрафиолетом облучали, что парни незаразные. А строгости — чтоб журналисты толпами не лезли.
Один из журналистов снимает на видео все, что видит. Второй не выпускает из рук микрофон. Он у них главный. По русски оба говорят плохо. Михаил и Света переводят. Света еще ругает нас, что ей урок сорвали. Журналисты тут же просят показать им школу. Ведем в первый деревянный хыз.
Но школа их не удивляет. Зато поразил снимок из космоса, который Ксапа на стенке из маленьких собрала. Спросили, что это. Света перевела вопрос малышне. Все разом загалдели, указывая пальцами в потолок. Пришлось Свете их утихомиривать. Поручает маленькой девчушке объяснить. Та рассказывает, что высоко-высоко над нами летает спутник и все видит. А когда охотники полетели в долину, куда река течет, спутник смотрел за ними.
— Это правда? — спрашивает один из журналистов. Медведев стучит пальцем по снимку с вертолетом и говорит, что следил за ходом операции в реальном времени.
— Что это была за операция, и чем она вызвана? — интересуется тот журналист, что с микрофоном.
— Клык, сможешь рассказать? — спрашивает Медведев. И знак делает, чтоб я не отказывался. Откуда наши с Ксапой знаки знает? Ну, раз знак показал, просьбу выполню.
— Вы знакомы с ПОЛИТИЧЕСКОЙ ОБСТАНОВКОЙ в РЕГИОНЕ? — ксапиными словами говорю, чтоб журналистам понятнее было. Но Света все равно переводит:
— … политикал ситуэйшен ин риджин? — Оба дружно мотают головами.
— Тогда начну с ГЕОГРАФИИ, — указываю на снимки. — Наше общество состоит из трех НАРОДНОСТЕЙ. Каждая НАРОДНОСТЬ говорит на своем языке. Это неудобно, но, как у вас говорят, ВРЕМЕННОЕ ЯВЛЕНИЕ. Уважаемые люди говорят, скоро языки сольются. Мы ПРОЖИВАЕМ здесь и здесь — указываю на Приму и стоянку Заречных. Не хочу чужакам точное место показывать, незачем им его знать. Поэтому всей ладонью по снимку провожу. — Степняки живут здесь, а Чубары — здесь.
Медведев задумчивый вид принимает, только кивает слегка, когда я ладонью целые леса накрываю.
— А вот здесь — хлопаю рукой по стенке слева от снимка, — живут дикие племена Айгуров. Много племен.
На секунду задумываюсь, как объяснить журналистам, из-за чего у нас с Айгурами проблемы.
— Вы знаете, что такое ЛЕДНИКОВЫЙ ПЕРИОД?
Оба чудика дружно кивают.
— Тогда вам проще объяснить. Ледники движутся. И дикие племена тоже движутся из-за ледников. Вот отсюда, — хлопнул ладонью по стенке слева от снимка, — сюда! — хлопнул справа. — Айгуры создают нам ПРОБЛЕМЫ. Но нам ПРОБЛЕМЫ не нужны. Вы понимаете?
— … Ю андестенд? — переводит Света. Дожидаюсь, когда оба
журналиста кивнут.
— Мы хотим уйти с пути диких племен. Отсюда и отсюда уйдем сюда и сюда, — хлопаю ладонью по снимку. — Отдадим им левый берег реки, пусть МИГРИРУЮТ. Но на правый не пустим.
— Как вы будете не пускать айгуров на правый берег? Будете воевать с ними? — спрашивает журналист с микрофоном.
— Зачем воевать? у них девушки красивые, — говорю я. Наверно, зря о девушках сказал.
— Амазонки? — удивляется журналист.
— Нет, просто молодые, красивые, скромные, работящие девушки. Могу с одной познакомить, она у нас живет.
— Это была местная шутка, — очень вовремя вставляет Медведев.
— Сильные мужчины не воюют с красивыми девушками.
— А, юмор! Ай’эм сорри! Проблема перевода… Но все же, что вы будете делать с айгурами?
— Миша, отведем их к звероловам, покажем летающий шприц? — предлагаю я. Медведев подхватывает идею и объясняет журналистам, что мы хотим усыплять айгуров как звероловы диких животных и перевозить сонных
вертолетами на новое место.
— Если они человеческих слов не понимают, будем обращаться с ними как с оленями, — говорю я. — Сейчас мы пойдем в загон, и вы увидите реликтовых оленей. У вас таких больше нет. Но скоро будут. Мы наловим и передадим вам.
Идем в загон. Олени ведут себя как-то недружелюбно. Самка беспокоится, а самец хочет нас отогнать подальше. Принимает угрожающие позы, словно напасть хочет. Достаю мобилку и вызываю ветеринаров.
— Лена, у вас начинаются роды. Ты просила позвать, когда начнутся.
— Спасибо, Клык!
Вскоре прибегают ветеринары и выгоняют нас из загона. Журналисты достают из сумки камеры, которые надеваются на лоб, и просят ветеринаров все заснять. Медведев недоволен. Теперь журналисты не улетят до конца родов. Просит меня занять их чем-то. Признаться, мне журналисты тоже надоели. Неприятные вопросы задают. Надо над каждым словом думать, чтоб лишнего не сказать. Может, Ксапе их передать?
Веду к своему ваму. У входа Жамах расхаживает, по мобилке с кем-то говорит. Представляю ее журналистам, завожу в вам… Етишкин кот! На шкурах в ряд разложены шесть грудничков! Лава, Туна и Фархай с ними возятся.
— Быстро вон! Гоу аут! — командует Медведев журналистам, как только видит это. И уже на улице говорит мне:
— Клык, зачем ты их в ясли привел? Они же заразные!
— Мы просим прощения, — говорит тот, что с микрофоном. — Это все ваши дети?
— Это ясли, — говорит Медведев.
— Мой малыш второй справа. Трое малышей — Лавы с Туной, а двое — не знаю, чьи. Жамах, ты Ксапу не видела?
Жамах берет меня за локоть и отводит в сторону.
— Ксапа от них прячется, — кивает на журналистов. — Стесняется полосок на щеках.
— У всех же полоски!
— Я ей так и говорю. А она прятаться убежала.
Раз не удалось свалить гостей на Ксапу, говорю Мише, что запускаю «стандартную гостевую программу». Веду к хызу, попутно указываю на солнечные батареи. Пока идем, Михаил объясняет, что в пещерном доме мы живем зимой, а летом — в вамах, на природе. Входим в хыз. Я сразу включаю свет. В новой пещере гудит бетономешалка. Плохо это, все впечатление испортила. Но журналисты заинтересовались. Со всех сторон засняли Жука, Толика и Евражку. Евражка кричит, чтоб на свежий бетон не наступали. И указывает, где можно ходить, а где нельзя.
— Готовим хыз к зиме, — объясняю я, — Осень уже, листья пожелтели, скоро сюда переселимся, а тут, под ногами пол неровный. Надо торопиться.
— Расскажи про теплый линолеум, — подсказывает Медведев, а Света переводит. Оба журналиста удивленно поворачиваются ко мне.
— Зачем я буду говорить о том, чего нет? Когда сделаем — покажу. А пока нечего показывать, — солидно так говорю, потому что не знаю, что это такое — теплый линолеум.
Журналист, который с видеокамерой, снимает ярко освещенный потолок, колонны, которые растут из него до пола и трубы вентиляции.
— Раньше здесь медведь жил, — рассказываю я. — Но это было давно. За много лет до нас.
— Это единственный хыз у вас? — спрашивает журналист.
— Нет, есть еще три. — Хотел сказать, что мы их уже видели, но прикусываю язык. Незачем им знать, сколько охотников в нашем обществе. Я же правду сказал. А если кто-то не так понял, я не виноват. — Хотите посмотреть петроглифы? Здесь недалеко, чуть выше по склону.
Еще бы журналисты не хотели! Все ученые, что к нам прилетали, всегда хотели увидеть петроглифы. Отвожу их к скале с козырьком, показываю рисунки. Тот, что с видеокамерой, опускается на колени, чтоб удобнее
было заснять во всех деталях. Медведев и Света уже лица руками прикрывают, улыбки прячут.
Когда снят последний рисунок, сохраняя серьезное выражение лица, я гордо произношу в микрофон:
— Эти рисунки нарисовали наши дети. Если я их попрошу, они нарисуют и вас тоже. Место слева еще есть.
— О, май гот! — восклицает тот, что с микрофоном и хватается за голову. Медведев не выдерживает и взрывается смехом. Света садится на упавшую сосну и смеется до слез. Эта шутка всегда хорошо действует, нужно только до самого последнего момента хранить серьезное выражение лица.
Спускаемся к столовой и перекусываем. Пока едим, Старая приносит новость, олениха разродилась, у нее здоровая, сильная девочка. И уже имя есть — Ириска. У мамы с папой имен нет, а у малышки — есть. Ветеринары возвращают журналистам камеры, и те, наконец-то, улетают.
— Клык, ты молодец! Ты даже не представляешь, какой ты молодец! — радуется Медведев. — Твоя политинформация — это толстый гвоздь в крышку гроба надзорщикам! Осиновый кол им в грудь и жупел в печень!
Откуда-то появляется Ксапа.
— Оксана Давидовна, где ты пропадала? Такой цирк пропустила! — ликует Медведев. — Клык читал политинформацию журналюгам, представляешь?
«Вы знакомы с политической ситуацией в регионе?» «Что такое ледниковый период знаете? Великолепно, значит, объяснять не нужно!» А это: «Нам не нужны проблемы с дикими племенами!»
— Так и сказал? — Ксапа недоверчиво косится на меня.
— Мамой клянусь! — убеждает ее Медведев. — Хоть у Светы спроси, она синхронный перевод вела.
— Миша, твои люди все кругляши нашли? — спрашиваю я, чтоб перевести разговор с себя на другое.
— Нет, блин! Тот самый, который фортель выкинул, так и не разыскали.
— Миш, что ты с ними теперь делать будешь? — интересуется Ксапа.
— Я — ничего. А ребята с космодрома собираются из реально летавших ступеней собрать памятник в честь первого запуска. Первую ступень и три ускорителя вы разыскали. Четвертый, со стенда, я вам показывал. Парни сейчас выправляют вмятины и заливают изнутри ускорители монтажной пеной. Насчет второй ступени я договорился с ракетчиками. Вместо третьей РКК «Энергия» даст габаритно-весовой макет с обтекателем. Так что через месяц памятник будет в сборе.
— Миша, скажи честно, зачем ты притащил сюда этих журналюг?
— Я их притащил сюда потому что на меня ООН давит, в Думе руки выкручивают. Пятая колонна, блин. Не зря царь Думы разгонял! Но знаете, чем больше я думаю о том, что здесь произошло… У ситуации огромный потенциал, его надо с толком реализовать.
Михаил застыл, устремив взгляд куда-то вдаль, за наши спины. Я оглянулся на всякий случай, ничего удивительного не происходит, обычная жизнь идет. А Михаил очнулся, вытащил из кармана мобилку, набрал номер.
— Семен Егорыч, скоро репортеры вернутся, задержи их любым путем до моего прилета… Ну да! Дай им посмотреть запись старта первого спутника, свози на космодром, разреши снять стройку… Мало ли что я раньше запрещал, теперь разрешаю. Делай что хочешь, пообещай видео первого
контакта, но задержи, понятно? Ну и ладушки.
— Миша, ты что задумал? — настороженно спрашивает Ксапа.
— Когда они смонтируют фильм, мы его по всем мировым каналам… Даже не так! Я дам им массу материала для полнометражного фильма. Начиная с первого пробоя пространства, до настоящего времени. Они клюнут! Тут
такие бабки светят, они точно клюнут! Назовем «Русская планета». Игровых эпизодов добавим, как степняки тебя, Оксана ранили. Как бы документальная съемка с бортовых регистраторов. Мы еще кучу Оскаров возьмем!
— Ты лучше сними, как Жамах рожать возили.
— И это снимем. И старт Тополя, и как вы ступень назад везете. Это тоже войдет в фильм! Мы развернем общественное мнение на сто восемьдесят! Понимаешь, Оксана, если сегодня мир считает, что вся планета заселена дикарями, то завтра все будут думать, что да, где-то на планете еще живут дикие племена. И это — непорядок! Нужно скорее приобщить их к цивилизации.
— Думаешь, мир поверит?
— Поверит, Оксана, обязательно поверит! Если б мы пустили на экраны этот фильм, это была бы пропаганда. Но своим они поверят. Добавим деталь. У нас на экраны фильм выйдет на месяц позднее. И об этом тоже раструбим по всему миру.
— Ты еще пусти плюшку, что они выкрали кадры кинохроники из спецхрана.
— Не поверят. А в то, что кинохроника предоставлена по требованию ООН, поверят. Потому что многочисленные требования ООН мы организуем.
— Миша, ты страшный человек. Кукловод. Я тебя боюсь.
— Оксана, мы же в одной команде.
Гостиницу, тихо загибавшуюся от отсутствия клиентов, мы попросту выкупили. Персонал сменили. Управляющую (не знаю, где Славка ее отыскал, но ручался, что человек надежный) проинструктировали. Бойкая толстушка не имела ни малейшего понятия, кто такие Пушкин и Москва (и что удивительно для женщины, не стремилась это узнать), но твердо уяснила: любого, кто скажет заветные слова, нужно приветить, как нелюбимого, но весьма богатого родственника с кучей тараканов в голове. А именно: на глупости не удивляться и не обижаться, кормить-поить как положено, одежду прикупить потребуется – покупать неброскую, но качественную. На расспросы отвечать, как договорено: ничего не знаю, мне платят за приют гостей, а остальное дело не мое. В четырех стенах не держать, но если гостю стукнет в голову блажь погулять по улицам, проследить, чтобы оная голова никуда не вляпалась.
— А буде совсем уйти пожелают?
Я проглотил первый попросившийся на язык вариант как не слишком приличный. Тем более, вряд ли понятный местному населению.
— А ты так и ответь: мол, у тебя не тюрьма. Хотят – пусть идут. Но у тебя и не МЧС. Спасать, в случае чего, не нанималась.
Хозяйка прищурилась, пошевелила губами, запоминая… и улыбнулась:
— Договорено!
Золото, а не женщина. Даже про МЧС не спросила. Но деньги пересчитала, комнаты для будущих гостей показала, меню примерное оговорила. Словом, плотно взялась за дело. Даже продумала занятия на случай, если гости заскучают. Несколько книг ждали любителей в комнатке с пышным, но незаслуженным названием «библиотека», жаждущих других развлечений ждала работа (все по-честному, за плату!), сплетница бабка Ликасья, способная, по словам хозяйки, убедительно соврать даже про личную жизнь кровавых тварей, в смысле драконов. А на всякий случай пара десяток плачена и местный квартал веселых прачек…
Я ушел в твердой убежденности, что в этом доме гостям скучно не будет. Даже самым геймернутым и сетезависимым.
Макса удалось выпнуть из лавки с трудом. Вот уж действительно торговец – это его стихия и талант. Когда он сам работает в лавке, выручка сразу увеличивается. Никаких «Ну я подумаю и потом, если что подойду» не бывает. При одном намеке на такое Воробей становится коршуном и пикирует на добычу в лице клиента так, что у того не остается никакого другого выхода, кроме как купить изделие. Хотя коршуном – слабо сказано. Макс вился змеей, причем той самой, библейской, что подбила Еву на яблочную диету, мурлыкал котом-Баюном, как паук, обвивал несчастную жертву, очаровывая – и та уходила счастливая, прижимая к груди очередной ящичек…
Отрывать его от любимого труда было даже как-то некрасиво.
Но надо.
Славка что-то чуял.
Чутье вместо логики у него срабатывало редко, но метко. Когда вот так начинало ныть где-то пониже лопаток и чуть покалывать в затылке, это было не к добру. Когда-то так ныло-шевелило перед той проклятой поездкой на машине. И когда на их «штаб» — как давно это было – вышел один из «любящих дядюшек». Опоздай милиция – там мальчишек и закопали бы…
Здесь чутье еще не тревожило ни разу. Разве что когда их Эркки продал… и потом, в городе, перед штурмом. Перед сумасшедшей выходкой того одичавшего от безнаказанности Высшего. Славке до сих пор не по себе от того, насколько близко они тогда подошли к краю. Опять все на ниточке висело. Если б не Макс… если б не пробившееся у побратима-Воробья железное упорство… могил городском кладбище было бы куда больше. Или вовсе не было – вряд ли маги из Нойта-вельхо озаботились бы правильными похоронами бунтовщиков.
Что ж сейчас-то? С чего опять этот колкий холодок?
Ну-ка, Слав, без торопливости, по порядку.
Кто?
Хозяин лавочки, добрейший торговец, который все никак не желает уезжать из проданного дома? Помогает с контактами, сводит со своими знакомыми торговцами, восхищается новинками, золото, а не партнер. Как бы невзначай объясняет мальчишкам из северной провинции тонкости столичных традиций, план города раздобыть помог. На Макса смотрит прямо как на любимого внука. Может за этим добрым фасадом скрываться что-то нехорошее? С их точки зрения нехорошее, а с его – вполне себе обоснованное… например, желание вернуть себе свою лавочку, законную собственность, отобранную молодым проходимцем из северной глуши. Разумеется, все куплено честно, но человек удивительно гибкое существо и может ради самооправдания создать в собственном сознании целую псевдореальность, где он сам – белый и непорочный, а соперники еще пребывают на свободе по чистому недоразумению, просто потому что боги слишком терпеливы.
Драконоверы? Местные, само собой. Впечатление, что они настолько удобно устроились, что изменения существующей ситуации их пугает больше, чем ненавистные маги. И мысль о том, чтобы отделаться как-нибудь от беспокойных пришельцев, наверняка приходила им в головы, не могла не прийти. Славка, конечно, страховался – измененная внешность при встречах, имитация акцента, но толку-то. Задайся кто-то целью отыскать их – и вся эта маскировка рассыплется песком.
Мальчишки?
Чешуйка… пропавшая чешуйка из мешочка, про которую обмолвился Макс?
— Говорил же — п-плохая идея. Цветочки, п-понимаешь.
У Заики лицо бледное, губы синей полоской сжаты. Кожа с ободранной ноги свисает клочьями, набухает тёмной кровью.
— Молчи, — говорю, — сейчас больно будет.
— А то было п-приятно, когда меня колючка грызла. Ты-то куда глядел? А ещё нап-парник.
— У меня на затылке глаз нет. Под ноги надо было смотреть, а не шарики ртом ловить. «Какая к-красота!». Лошара ты. Лучше бы я один пошёл.
Заика пыхтит обиженно. Зря я так. Не дошёл бы один, конечно. И предложил именно ему, Заике, потому что мы с ним с малолетки кореша. Он сразу согласился. Не стал испуганно икать, как Толстяк. Или насмехаться, как Красавчик:
— Ты болота надышался, Умник, что жизнь свою на цветок для девки меняешь?
Снимаю мешочек с пояса, развязываю шнурок. Пальцы дрожат, ногти ломаются. Чёртов узел, язви его червяк. Если не успею — яд впитается в кровь, и Заике конец. Станет из бледного зелёным и распухшим.
— Потерпи, — говорю.
— Что там у т-тебя? — хрипит приятель. — Отрава, небось. Чтоб я сразу — к Прежним, д-да? И не мучился.
Заика не со зла — от страха так говорит. Прекрасно знает, что я — ученик. Может, даже будущий Преемник. И зелье мне сам Гарнир дал.
Сыплю тёмный порошок. Он шипит и пузырится; Заика дёргается и воет так, что стайка любопытных шариков шарахается в сторону.
— Тихо, братище, тихо, — прошу я, удерживая парня одной рукой и закрывая ему рот второй. На крик наверняка прибежит какая-нибудь дрянь, а у меня всего две стрелы. Копьё осталось там, где Заика напоролся на колючку.
Друг наконец утихает. Его амулет, чёрный кубик, играет таинственными искорками. На розовеющем лбу выступают мутные капли — значит, поживёт ещё. Позаикается.
Холодно. Потому что Верхнее Светило уже несколько дней не показывается, а Нижнее — хилое, его тепла не хватает. И небо утратило бирюзовый оттенок, покраснело. Старшие говорят: так всегда бывает, когда кончается Сезон. Некоторые из них помнят по пять-шесть Межсезоний, а Гарнир — целых восемь. Значит, и у меня шансы есть дотянуть до того момента, когда Верхнее вернётся в зенит.
Ведь одно Межсезонье я уже пережил. Правда, был в то время ещё мальком, не помню ничего. Тогда у меня была семья, мама и папа. А сейчас — только Заика и Ветка. Ну, ещё Гарнир.
Костёр разжигать нельзя. Болотных червей отпугнёт, а вот стреза наверняка приманит.
Стрез!
Чёрно-золотое чудовище, пронзающее фасетами мрак ночи. Разрывающее педипальпами плоть.
Его хитиновую броню не берут ни железо, ни огонь. От этой твари спасения нет — только бежать. Нельзя ни копьё поднять, ни стрелой ударить. Так говорят старшие. Сопротивляться стрезу — табу.
А куда бежать, если друг — бездвижный? И сколько ещё часов проваляется в беспамятстве — неизвестно.
Я укрыл Заику брезентовым плащом. Сам сел на камень, обхватив руками колени.
Холодно, черви поганые. И чего я попёрся в эту даль? Обошлась бы Ветка без подарка. Хотя…
Гибкая моя, тоненькая. И глазищи — как болотные огни: завораживают, зовут куда-то.
Осторожно разворачиваю свёрток. Вот он, цветок. Нежно-медовая шкурка светится алыми прожилками. А аромат!
Ветке понравится. Улыбнётся, тронет тонкими пальцами мою щеку. Может, даже поцелует.
От одной мысли сердце начинает грохотать. Пугаюсь: вдруг безглазые услышат? Или, упаси Прежние, сам стрез?
Выдёргиваю нож из чехла. Древняя сталь, доставшаяся от Прежних, сточенная временем до самого обуха. Всматриваюсь во мрак: там булькает зловонными пузырями трясина, шелестят лапками ночные сколопендры. Да далёкие болотные огни гуляют, светят зелёным — будто Ветка ищет меня, зовёт.
Наконец выскакивают хохочущим табунком луны — вся дюжина. Не день, конечно, но светлее. Полегче.
Заика мечется, бредит:
— Господин Фарш, не велите наказывать. Мы т-только до цветочного дерева и обратно, уж больно друг хотел Ветке любезность оказать. А на колючку я сам наступил, виноват. Меня судите, д-друга не надо…
— Т-с-с, тихо.
Даю напиться из фляги. Воды совсем мало, едва на донышке плещется. А из болота пить — последнее дело.
Заика глотает. Поднимает голову, смотрит на меня, не узнавая.
— Г-господин Фарш! Ради П-Прежних! Меня — хоть стрезу на пищу, только не Умника. Вот и господин Гарнир вам скажет.
— Тихо, тихо.
Укладываю его, вновь накрываю брезентом.
Всё-таки правильно я Заику выбрал в напарники. Настоящий друг.
***
Не повезло. Совсем немного не хватило.
Утром Заика встал, как новенький. Хромал, конечно; так я ему крепкий костыль из болотного деревца вырезал. Пошли потихоньку. Брели да болтали о всякой ерунде, чтобы ужас отогнать. И старались вверх не смотреть: уж больно жутко небо красным видеть, а не зелёным.
— Вот п-переживём гадостное время, — мечтал Заика — я наизнанку вывернусь, но б-бродягой стану, Чёрновласку в жёны возьму.
Смех меня разобрал.
— Она же тебя на две головы выше! Сварливая да капризная. Бить тебя будет, братище! Или в порыве любви задавит нечаянно. Титьки-то у неё — вдвоём не поднять!
— Ничего, п-потерплю, — улыбается, — а коль д-достанет — уйду на болота, за добычей.
— И я с тобой, — киваю, — с таким напарником до самого хребта не страшно!
— Не, — не соглашается Заика, — т-тебе одна дорога — в Преемники. Будешь зеньки таращить, умные речи толкать и поучать нас, голытьбу безмозглую. А время п-придёт — шлем светлый наденешь, когда Учитель твой тапки скинет.
И благостно вокруг, только хлюпает болотина под ногами, свирли курлыкают да шарики парочками из-под кустов посверкивают, словно глазастый зверёк таращится.
Только не подумал я, что кровь-то Заикина из-под сбившейся повязки сочится-капает.
На запах они и приползли. Десятка два. Безглазыми рылами вынюхали, высосали болотную воду с каплями человечьей крови — и в след вцепились.
А я уже радовался: вот она, золотая вершина Запретной Горы, сияет! Даже если ковылять на одной ноге — за час до своей пещеры дойдём.
Я ещё ночью свой нож к дрыну примотал. Не то доброе копьё, конечно, что я у цветочного дерева выронил, но хоть что-то.
Черви, как всегда, взяли в полукольцо. Пасти зловонные разинули, шипят, едкой слюной брызжут — завтрак предвкушают. Шарики тут как тут, стайкой. Вспомнил я, как Учитель, господин Гарнир, говорил: шарики эмоции чувствуют, эмоциями питаются. Вот и появляются, когда что-то весёлое или ужасное готовится, им всё равно.
Дыхание смог успокоить, лук в руке почти не дрожит. Два раза хлопнула тетива — на два червя меньше. А толку?
Заика завопил, костылём шарахнул ближнего, перебил спину гадине. Умирающий червь завизжал, закрутился — остальные замерли испуганно. Пока своим крохотным мозгом соображали — я ещё троих проткнул.
Да всё равно далеко мы не ушли.
Извивающиеся твари вдруг исчезли, будто в чёрной болотной жиже растворились. И шарики, сияя радужными боками, прыснули в кусты.
Только я обрадовался, что проскочили — и услышал.
Ни с чем его не спутаешь. Низкое гудение. Грозное, как приближающийся ураган.
Стрез!
Руки сразу обмякли. Выронил я своё никчемное копьё. Опустился на колени.
Заика рядом ничком скорчился, чёрный кубик амулета гладя. Бормочет:
— П-пришёл мой час, последним вздохом взываю к вам, П-Прежние: примите меня в чертоге Друзей своих, какого есть — грешного и светлого, г-глупого и слабого…
А я даже молитвы все забыл. И про оберег свой, жёлтый кругляш, не вспомнил.
В голове пусто. Только краем — глаза Ветки. Да ещё женский крик, далёкий-далёкий: «Кровинка моя, сыночек! Живи!».
Вот она, полосатая погибель моя. Появился из-за низких перекрученных деревьев, рухнул на бесчисленные членистые ноги. Сложил перепончатые крылья.
И побрёл к нам, раскачиваясь, острые сочленения конечностей в небо втыкая. Медленно и неотвратимо, как сама смерть. Жвала с руку длиной, острые, как сабли, изготовил. Рвать живое мясо, разбрызгивая кровь горячую мою…
Остановился шагах в пяти. Стоит. Мёртво блестит фасетами.
Не помня себя, завопил я:
— Не тяни, сволочь! Вот он я! Жри уже.
А стрез, будто от крика моего, покачнулся.
Завалился на бок.
И затих.
Упал я в болотную грязь, лицом в ладони. Заплакал, конечно. От ужаса пережитого. От неверия, что — жив.
А сзади уже набегали наши, размахивая копьями. Красавчик меня тряс, орал что-то — только не понимал я ничего…
От гулких ударов звенело в ушах. Грегори сделал паузу и прислушался. Но ничего не поменялось.
Тихо, холодно. Присел несколько раз, но не согрелся. Можно снова попытаться перетереть веревку на руках об острый край стальной скобы-ступеньки. Он уже дважды принимался это делать, но веревки были прочные. Колотить ногами о гулкие стены тюрьмы теперь тоже казалось бесполезным занятием. Но так хоть можно выместить злость и досаду.
Кому он мог понадобиться? Все в городе знают, кто такой есть Грегори Хорвен. Все понимают истинную его роль, и вряд ли найдется глупец, который таким образом стал бы расчищать себе место подле капитана. Ведь рано или поздно тело Грегори найдут. Вытащат из этого ящика, поймут, как и от чего он умер. Поймут, что кто-то помог ему умереть.
Нет, пожалуй, такая смерть, смерть от холода в железном мешке — это совсем не то, чего он бы себе пожелал. Но альтернативы видно не было.
Оставалось только, неудобно согнувшись, тереть веревку о скобу и пытаться понять, что же стало причиной того, что он здесь оказался.
Пусть он только называется моряком. Не нужно кривить душой — в нашем мире лишь кочегары да механики имеют какое-то отношение к реальной судьбе флота. Да, почетно носить форму, ходить на морские курсы. Быть на виду, быть связью между миром и старым капитаном. В моряки не берут больных, слабых или калек. Моряк — это лицо Страны.
Моряк — лицо города. Какой бы ни была действительная служба.
И ты, моряк, возвращаешься домой после вахты, и садишься за учебники. Ты пытаешься разобраться в тонкостях науки, невостребованной уже очень давно. В городе на Корабельной скале куда важней уметь ремонтировать старые механизмы, чем создавать что-то новое. Но ты чертишь. Ты чувствуешь себя ребенком на уроке прикладной механики. Ты почти ничего не понимаешь и это тебя злит…
Ты не отказываешь в помощи никому, и потому к тебе хорошо относятся и истопники, и механики, и технари и даже преподаватели из училища. Ты всей шкурой чувствуешь, как меняется мир вокруг, но продолжаешь делать вид, что он не меняется. Чтобы твой собственный внутренний якорь мог тебя удержать. Ведь старик зависит от тебя.
И в дни, свободные от вахты, ты бегаешь в музей к Даниэлю, потому что он думает так же, как и ты. Он тоже чувствует, что перелом близок, и тоже не может понять, откуда следует ждать беды.
…веревка сдалась, когда у Грегори уже не хватало сил продолжать работу. Она внезапно начала расползаться на волокна. Грег подергал запястьями, скидывая под ноги излохмаченные петли. И упал на них, захлебнувшись криком — никогда он не думал, что это может быть так больно…
Эри
У прорезанного насквозь крейсера она задержалась. Не любила здесь ходить. Мрачное это было место: обвислые и оборванные ванты свешиваются с бортов, расколотые таблетки юферсов, угловатые кнехты и пустые бочки вмерзли в лед под килем; стальные сходни гудят от каждого шага…
Но даже сквозь этот шум и скрип она услышала тихий глухой стон откуда-то снизу, из-под настила. Наверное, подспудно ждала чего-то такого. Легко спрыгнула на промерзшие камни, чиркнула спичкой, наклонилась, чтобы заглянуть, что там, внизу.
Свет спички отразился в круглых желто-зеленых глазах. Тот, кто был под настилом, снова тихо застонал, и Эри растерянно позвала:
— Гасс? Гасс, иди сюда, собачка, я тебя не обижу.
Гасс заскулил сильнее, задвигался, пытаясь выбраться. К Эри он успел привыкнуть и не боялся ее. Он и вообще-то был доверчив к тем, кто его кормит.
Девушка дождалась, когда дворняга выберется на лед, осторожно протянула руку, дала ее обнюхать. Гасс поднялся на четыре лапы, опустил морду, сделал шаг. Эри, желая его подбодрить, провела по собачьей шее ладонью и тут же почувствовала под пальцами теплое и влажное.
— Гасс… собака… что здесь случилось? Где Грег? Где хозяин?
Пес завыл, сделал попытку куда-то идти. Он сильно припадал на задние лапы и даже Эри видела — далеко он так не уйдет.
— Давай я тебя понесу. Не бойся. Мы придем домой… я тебе положу поесть… а сама пойду, поищу Грега. Мы его обязательно найдем…
Так, уговаривая пса и саму себя, она потихоньку пошла в сторону «Квадрата». В черное нутро крейсера входить побоялась, обошла по шатким мостикам Новой Подвесной улицы.