Париж, 1793 год часть 1
Французская революция жестока, кровопролитна и пронизана мелкой несправедливостью. Кроули блуждает среди революционных толп и в который уже раз удивляется тому, насколько творческими в изобретении разнообразного зла могут быть люди без малейшего вмешательства Снизу. Он наблюдает за оратором, который обращается к толпе у Хлебного Рынка, призывая кровавую смерть к les aristos, когда внезапно его охватывает беспокойство, почти страх. Он прижимает ладонь к боку, потрясённый собственной слабостью, пока не понимает, что беспокойство и страх исходят не от него.
От ангела.
С годами связь между ними укрепляется; не то чтобы Кроули чувствовал дискомфорт каждый раз, когда Азирафаэль теряет книгу или проливает кофе на любимый жилет, который у него был с 1710-го года, — и это хорошо, иначе у него не осталось бы времени ни на что другое, — но это всплеск настоящего ужаса, и Кроули не думает ни секунды, он просто закрывает глаза и открывает их рядом с Азирафаэлем.
Подземелье наполнено ароматами, неприятными как для человеческого, так и для оккультного носа Кроули, здесь воняет мочой, сыростью и смертельным ужасом, но неприкрытая радость и облегчение на лице Азирафаэля, когда тот поворачивается к Кроули, заставляет демона чувствовать себя готовым встретиться лицом к лицу с самим Гавриилом.
Ангел кусает губы и смотрит так виновато, и начинает так сокрушенно, многословно и развернуто повествовать о своих бедствиях, что в груди у Кроули тает что-то тёплое и мягкое. Нелепое создание. Он приехал в революционную Францию, одетый в свои лучшие шелка, с ухоженными руками и изысканными аристократическими манерами, просто потому, что был сладкоежкой и питал слабость к их блинчикам.
Кроули никогда особенно не любил блины, но он позволяет Азирафаэлю отвести их в крошечный ресторанчик и слушает новости о приобретении ангелом книжного магазина. А когда им приносят десерт, Кроули откусывает два кусочка, прежде чем отложить нож и вилку.
— Я сыт, — лжёт он, когда Азирафаэль поднимает на него вопросительный взгляд.
— А? — Вилка Азирафаэля дёргается, и Кроули пододвигает к нему тарелку, как он и рассчитывал ещё до того, как сделал заказ.
— Доедай, если тебе нравится.
Смотреть, как Азирафаэль смакует блины, гораздо приятнее, чем есть их самому, а Кроули пьёт вино и вносит свой вклад в поддержание беседы ровно настолько, чтобы Азирафаэль продолжал говорить, позволяя Кроули греться и нежиться в его компании и чувствовать себя более расслабленным, чем когда-либо за последние десятилетия.
Осознание накрывает его, когда Азирафаэль собирается уходить.
Они уже расплатились по счету и допили последние капли вина, и Кроули смотрит, как Азирафаэль поправляет пиджак, когда вдруг понимает, что ещё не готов расстаться с компанией ангела. На самом деле он никогда не бывает готов к этому. Он не хочет с ним расставаться, он хочет последовать за Азирафаэлем домой, в Лондон, и претендовать на небольшой уголок в новом книжном ангельском магазине, чтобы просто быть рядом и наблюдать за всем тем, что удивительное и, безусловно, — неблагоразумное, опрометчивое, суетливое, мягкое, чопорное, — очаровательное существо собирается делать дальше. Осознание оглушает его, выбив почву из-под ног…
Вот, значит, в чём дело. Вот почему он постоянно приносит Азирафаэлю подарки, вот почему он сидит на скучных спектаклях и концертах камерной музыки, вот почему он заказывает десерты, которые ему не хочется есть; вот почему он переоценил себя все эти годы назад, и чертов Гамлет никогда не выходил в тираж со времени его первого издания. Вот почему он протащил эту чертову Библию через пол-Европы верхом — просто потому, что не мог вынести вида разочарованного Азирафаэля.
— Кроули? — Азирафаэль хватает его за руку и легонько трясет. — С тобой все в порядке?
Кроули приходит в себя, внезапно осознав, что он остановился в дверях ресторана и смотрит на Азирафаэля, как телёнок, пораженный Луной, и выходит на улицу.
— Ну что ж, — говорит Азирафаэль, выуживая из кармана часы, — пожалуй, мне пора…
— Кофе! — выпаливает Кроули первое, что приходит ему в голову. Его пальцы буквально сводит от желания схватить Азирафаэля, прижать к себе крепко-накрепко и не отпускать — Мне нужен кофе. После всей этой еды. Выпьешь со мной кофе?
Он съел едва ли половину того, что досталось Азирафаэлю, но, к счастью, ангел не спорит, а просто убирает часы и улыбается.
— Конечно. Веди.
Кофе превращается в другой напиток, и ещё один, и каждый раз, когда рука Азирафаэля тянется к карману жилета, в котором лежат часы, Кроули задает ещё один вопрос, или придумывает убедительный отвлекающий маневр, или заказывает ещё одну бутылку вина, пока они не приканчивают несколько бутылок на двоих, и вертикальная поза Азирафаэля не превращается во что-то текучее и растянутое.
Всё это время Кроули жадно смотрит на него, пряча за темными очками целый мир слишком откровенной неосторожности.
Значит, вот что чувствуют люди? Может быть, именно это стоит за всей их поэзией, пьесами, песнями и искусством? Это странное ощущение, что где-то глубоко в его груди есть нить, привязанная к соответствующему месту в груди ангела, которая отзывается сочувствием на каждую улыбку Азирафаэля, реагирует на его беспокойство, на каждый его вдох? Трудно определимое, но вполне определенное чувство, что именно это существо ему нужно рядом, со всеми его причудами и несоответствиями, именно оно и никакое другое?
— Хуже всего то, что это ничего не даст, — торопливо спохватывается Кроули: он слишком долго молча смотрит на Азирафаэля, и тот уже начинает выглядеть озадаченным. — Ничего не изменится, там по-прежнему будет правящий класс.
Он изо всех сил старался не думать о том, что вся эта кровь и смерть в конечном итоге напрасны, но если он не будет сейчас говорить об этом, если не будет предельно осторожен, то скажет что-нибудь неразумное. Например, о том, как прекрасен мягкий и нежный рот Азирафаэля, словно предназначенный для поцелуев…
Когда он опускает взгляд в бокал с вином, Азирафаэль наклоняется вперёд и кладет руку на его обнажённое запястье, а Кроули закрывает глаза, чувствуя головокружение.
— Мой дорогой…— Азирафаэль хмурится тревожно и мило, а у Кроули так и чешутся пальцы накрыть нежную руку на своём запястье, чтобы ангельская рука оставалась там всю оставшуюся ночь и все последующие ночи. — Ты не должен винить себя, — серьёзно говорит Азирафаэль. — И ты это знаешь. Ты же сам видел, что они собой представляют, причем совершенно без нашего вмешательства.
— Да. — Кроули лихорадочно ищет, что бы ещё сказать, чтобы удержать Азирафаэля, но ангел уже отстранился. Его рука соскальзывает с запястья Кроули, и пальцы Кроули быстро тянутся следом, прежде чем он успевает опомниться и призвать их к порядку.
— Мы должны протрезветь, — добродетельно бормочет Азирафаэль. — Нехорошо думать о таких вещах, когда ты пьян, дорогой мальчик, ты же знаешь. Это просто делает тебя слишком сентиментальным.
Азирафаэль знает, о чем говорит: именно он вернул Кроули к жизни много лет назад, когда тот увидел, что делает испанская инквизиция. Ангел был единственным, кто слушал Кроули, позволяя ему изливать своё сердце, и когда Кроули окончательно растворился в бессвязности, он был тем, кто очистил его изнутри и снаружи, отвёз домой и уложил в постель.
— Нет, давай не будем. — Пьяный Азирафаэль очарователен, весь такой мягкий и расплывчатый, и смотрит на Кроули с чем-то вроде нежности, и Кроули хочет, чтобы он оставался таким же, как сейчас. Он протягивает руку, чтобы дотронуться до руки Азирафаэля, и что-то обрывается внизу его живота, когда Азирафаэль не отстраняется, а только поворачивает свою руку, чтобы обхватить пальцами руку Кроули. — Сегодня очень хороший вечер. Прогуляемся, ангел?
Азирафаэль не проявляет особого энтузиазма, но он позволяет Кроули сжать его руку и вытащить его из уютного кресла и из ресторанчика.
Они идут вдоль Сены. Солнце садится, и западный горизонт окрашивается розовым и золотым, а на востоке поднимается первая бархатная синева, и они идут навстречу ночи. Азирафаэль пьян и рассеян, не то чтобы ноги его совсем не держат, но и уверенной его походку назвать нельзя, и когда он обхватывает своей рукой руку Кроули, тот не протестует, тем более что от этого по его груди и горлу разливается тёплая мягкость.
0
0