— Вероника, Сара, добрый день. Проходите, присаживайтесь, — школьный психолог радушно улыбнулась, показывая на стулья. Когда женщины уселись, она осторожно спросила: — Вероника, когда вы вчера забирали Ребекку от отца, то там ничего странного не заметили?
— Синди, ты меня пугаешь! Во-первых, привет, а во-вторых — всё у Ричарда отлично. Напарник его, Эйдан, нас блинами накормил с замечательным сиропом, Бекка слопала не меньше шести штук.
— Да, всё было отлично, — закивала Сара. — Они нас на Хеллоуин к себе пригласили.
— Что-то случилось? — Вероника начала беспокоиться. Такой озадаченной она еще Синди не видела.
— В понедельник на рисовании детей попросили изобразить, как они провели выходные, — вздохнула Синди. — И рисунок Бекки мисс Пибоди принесла мне. Вот, посмотрите.
Она выложила на стол перед женщинами альбомный лист. Кот расхаживал по потолку, Ричард чокался стаканом молока с фикусом, некто зубастый, в ком после недолгих колебаний женщины опознали Эйдана Келли, выныривал из стены, в углу спала кошмарная псина, рядом с псиной в кресле сидела девушка с паучьими лапками и всеми ими вязала что-то. Лепрекон и вроде бы хоббит отплясывали в центре комнаты. В телевизоре выясняли отношения Оптимус Прайм и Сэм Уитвики.
— Кажется, зря мы разрешили Ричарду почитать дочке сказки народов мира, — пробормотала Сара. Вероника тоже покивала, бормоча что-то про то, что у детей богатое воображение.
Договорившись с Синди о том, что та побеседует с Ребеккой на следующей неделе, женщины вышли из школы. Уже сидя в машине, Вероника спросила у Сары:
— Ты заметила, что вязала та паучиха на картинке?
— Шапочку, шарфик и варежки. Розовые. А что? — несколько удивилась Сара.
— А то, что Бекка от Ричарда приехала в розовой шапочке с помпоном, шарфике и варежках. Розовых. Боже, с тех пор, как он перешёл на работу в этот спецотдел, количество странностей вокруг него возросло в разы! И вокруг нас — тоже! — Вероника вдруг заплакала. — Я боюсь, Сара. Я боюсь за вас, за Ричарда тоже боюсь.
Сара обняла жену, пытаясь успокоить. Её тоже пугало количество странностей, которые всё только увеличивались вокруг их семьи с приближением Самайна. На этом фоне мифологическая вечеринка у Ричарда — просто верх логичности.
— У нас всё будет хорошо, Вероника…
За завтраком Снейп выглядел не выспавшимся. Можно было, конечно, предположить, что они с Малфоем провели всю ночь за увлекательной беседой, но почему-то Азирафелю представлялось несколько иное времяпровождение. Более интенсивное, что ли, и точно приятное. Иначе бы Снейп не был столь задумчив. Хотя, конечно, счастливым он всё равно не выглядел.
Раньше, когда Азирафелю не приходилось столько общаться со смертными, он считал их чувства и эмоции более простыми. Сейчас же он обнаружил много нового и уже не мог давать им однозначную оценку. Взять, к примеру, того же Снейпа: вроде бы тот чувствовал удовлетворение, но с такой долей грусти, что впору затосковать. А где-то совсем глубоко ко всему этому примешивались усталость, надежда, злость, отчаяние и даже любовь — и всё это было прикрыто бронёй злой иронии и отчаянной независимости. Впрочем, порцию благодати Снейп принимал с такой жадностью, что становилось неловко. Жизнь его, определённо, не баловала.
— Доброе утро, мистер Азирафель.
— Вы очень официальны, Северус, — улыбнулся он в ответ. — Мы же не на приёме.
Снейп криво усмехнулся и продолжил:
— Помнится, вы интересовались одной книгой.
— «Заклинаниями в быту»?
— Нет. Пророчествами.
Азирафель почувствовал охотничий азарт, вспомнив, о чём однажды заводил речь.
— «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества Агнессы Псих»?
— Именно, — нахмурился Снейп. — Альбус находит забавным дарить мне книги Пророчеств, утверждая, что однажды я перестану придавать им слишком большое значение.
Очевидно, Снейп не разделял мнение Дамблдора, предпочитая злиться на такую мелочь, а не получать удовольствие от подарков, но суть была не в этом. Слишком долго Азирафель мечтал взглянуть на эту книгу, а ещё лучше…
— В общем, я не стал её выкидывать, а подумал, что вам может быть интересно.
— Выкидывать? Дорогой Северус, как вы могли такое подумать?!
— Предыдущие я сжигал в камине, — пробурчал Снейп.
— Если вас не затруднит, не могли бы вы…
— Вот! — просто ответил Снейп, вручая Азирафелю пакет, в котором под слоями бумаги угадывалась книга.
— Спасибо! Вы так любезны…
Принимать благодарности Снейп совершенно не умел. Он настолько смутился, что просто сбежал, даже не дослушав. Азирафель с замиранием сердца развернул бумагу и ощутил, как у него перехватило дыханье. Это была та-самая-книга. Он погладил обложку и поспешил в библиотеку, чтобы насладиться сполна. Только вот, когда он уже надел белоснежные перчатки, чтобы не повредить страницы раритета, в дверь постучали. Сначала Азирафель хотел было не открывать, но усовестился, когда стук стал слишком частым и каким-то отчаянным.
За дверью обнаружился Поттер, взлохмаченный и очень несчастный.
— Гарри? У вас какое-то дело?
— Да. Срочное.
Одного взгляда на мальчика хватило, чтобы понять — дело действительно было. И, скорее всего, крайне щекотливое.
— Проходите, пожалуйста.
Поттер бочком пробрался мимо Азирафеля и уселся на диван, сжав коленями ладони.
— Гарри, что случилось?
— Гермиона не знает… а Сириус сказал спросить у вас… но это не бред, честное слово! Даже для бреда оно кажется очень странным… но я не могу перестать думать, что это правда…
— Гарри, хотите какао?
— Чего? — Поттер впервые взглянул на Азирафеля.
— Какао хотите? С зефиром?
— Хочу.
Азирафель был уверен, что с любой проблемой справиться гораздо легче, если подойти к ней спокойно и взвешено. И не знал лучшего средства умиротворения, чем какао. Способ снова сработал: уже через четверть часа Поттер повеселел и с удовольствием уминал зефир. Теперь можно и продолжить разговор.
— Рассказывайте, Гарри.
— Как? Уже… — встрепенулся Поттер.
— Я не буду вас перебивать. Просто расскажите, что вас так расстроило.
— Кроули… я хотел сказать — мистер Кроули, сэр.
Азирафель, как и обещал, не перебивал. Он просто слушал рассказ, который становился всё интереснее.
— Летом у меня был сон. Очень странный… я проснулся в полной уверенности, что всё это было на самом деле… там был такой заброшенный дом, старый маггл… а ещё Волдеморт и змея, — Поттер несколько раз выдохнул и продолжил. — Волдеморт разговаривал со змеёй, а маггл подслушивал за дверью. Потом змея об этом рассказала, и он его убил…
— Тёмный Лорд убил того человека? — уточнил Азирафель.
— Ага. Авадой. Я проснулся… и я точно знал, что это правда. Я словно тоже там был… не знаю, как объяснить…
— Такое бывает, — Азирафель подвинул Поттеру вазочку с печеньем. — И вполне может оказаться правдой.
— Вы мне верите? — обрадовался Поттер. — Гермиона просто говорила про всякие «навязчивые состояния», а Сириус советовал не думать об этом. Но как не думать?!
— Я верю вам, Гарри.
Поттер просиял, будто прямо сейчас выиграл ценный приз в одну из придуманных Кроули лотерей, и потянулся к печенью.
— Тогда я очень долго не мог успокоиться… мне казалось, что я вижу то глазами змеи, а то…
Догадка была слишком безумной, чтобы оказаться правдой, но Азирафель всё равно её озвучил:
— Глазами Тёмного Лорда?
— Да. С вами такое было?
— Нет, — честно ответил Азирафель. — Но мне кажется, что вы взволнованы вовсе не этим нюансом.
— Ага, — Поттер вздохнул и взлохматил волосы, собираясь с мыслями. — Позапрошлой ночью я снова видел такой сон.
А вот это уже становилось весьма интересным.
— Я никого не хочу обвинять или что-то ещё… вы не подумайте…
— И в мыслях не было.
— В общем, мне приснилось, что Волдеморта принесли в замок, — голос Поттер дрогнул. — Вместе со змеёй.
Азирафель потянулся к вазочке и неожиданно для себя обнаружил, что они с Поттером взялись за одно печенье. Почему-то в библиотеке вдруг стало холодно, а по стенам поползли чёрные тени. Ерунда какая-то! Азирафель несколько раз выдохнул и прошептал, уже не сомневаясь в ответе:
— А кто их принёс?
— Кроули и Хмури. Я понимаю, что они профессора и как бы за меня… — Поттер тяжело вздохнул и зажмурился: — Я не могу их обвинять или что-то там ещё, но вы же понимаете, сэр?
— Когда это было?
— Позапрошлой ночью, сэр, — признание далось Поттеру нелегко, но явно улучшило его состояние, и он зачастил: — Я рассказал об этом Гермионе, она сказала, чтобы я шёл к Дамблдору, но я не дошёл, а Сириус послал к вам и сказал, что вы разберётесь… сэр.
Уже второй раз за разговор Азирафель испытал благодарность к Блэку. Интуиция у него была просто замечательная. Поттер, захлёбываясь словами и постоянно называя Азирафеля «сэром», рассказал, что сегодня в расписании у него были и Защита и Маггловедение, но он просто не смог пойти. А ещё соврал Гермионе, что идёт к Дамблдору, а сам пошёл в Выручай-комнату.
— В общем, как-то так… сэр. И что мне теперь делать?
Азирафель задумчиво пил какао. Глоток за глотком. Ему срочно требовалось найти Кроули, чтобы поделиться с ним страшными опасениями. А ещё следовало успокоить ребёнка так, чтобы у него не возникло никаких подозрений. Азирафель не разделял уверенности Кроули в том, что после восстановления целостности души личность Лорда изменится, но и никаких доводов в пользу иного исхода не было. Конечно, Лорд сейчас не представлял никакой опасности, но ведь это собирались изменить. И кто знает…
— Вы не уснули, сэр?
— Нет, Гарри. Конечно, нет. Мне кажется, что твой феномен со снами нужно изучить. Ты же не станешь возражать, если мы привлечём к процессу твоего крёстного?
— Нет. Но ему бы лучше не выходить из Выручай-комнаты.
— Почему?
Поттер слегка замялся, но потом рассказал, что, оказывается, Снейп подсунул Блэку Оборотное зелье с женским волосом, а тот, не будь дураком, решил развлечься и в этом образе закрутил роман с братьями Уизли. И теперь Поттер опасался, что обман вскроется.
— И вообще, сэр, за ним глаз да глаз нужен! Чтобы чего не натворил.
Всё-таки в людях мальчик разбирался отлично.
Лондон, 1862 год
Время от времени Внизу происходит реорганизация. Адское начальство это очень любит: распространять неуверенность среди всех демонов, сеять обманчивые надежды на то, что некоторые из них вот-вот получат повышение, создавать беспокойство для других, что их вот-вот понизят — а понижение в Аду включает в себя нечто большее, чем просто грубый комментарий к вашей оценке эффективности. Кроули всегда чувствовал себя в безопасности от подобных интриг, в безопасности от зла и раздора, которые он сеет на земле, и принимает как неизбежную часть жизни Внизу.
Но на этот раз всё по-другому. Они всё ещё не знают о его Соглашении с ангелом, в этом он уверен. Но они долго допрашивают его, не удовлетворяясь ответами, которые он даёт, пока его не начинает грызть настоящий страх. Возможно, в 1700-е годы он действительно проводил слишком много времени, сопровождая Азирафаэля в театр, на аукционы редких книг, воруя у денди табакерки, и не хватало времени на то, чтобы сеять раздор. Возможно, его пристрастие к ангелу, которое он безуспешно пытался утопить в квартах и галлонах вина, слишком близко подступило к поверхности его кожи.
Он сохраняет спокойствие и своё положение на Земле, но, когда возвращается домой, его руки дрожат, а бутылка вина стучит о стекло, когда он наливает. Он подносит стакан к большому окну и смотрит на Лондон, пока пьет. Он смотрит вниз на людей на улице, разговаривающих, смеющихся, прогуливающихся рука об руку, и чувствует себя очень одиноким.
— Хорошо, — бормочет он и возвращается в дом, чтобы составить план.
На самом деле у него есть только один вариант. Он бессмертен; он исцеляется от большинства ран, которые могли бы убить людей, и всё, что может убить его человеческое тело, не убьёт его навсегда, а только отправит Вниз, чтобы адские специалисты обрекли его на любые мучения, какие им только заблагорассудятся.
Есть лишь одна вещь, которая может гарантированно помочь ему исчезнуть. И это единственная вещь в мире, которую ему никак не получить самому, поэтому он неохотно стискивает зубы и посылает записку Азирафаэлю.
***
Когда Азирафаэль уходит, Кроули впадает в ярость. Это похоже на непосредственные последствия его падения, огромный, всеохватывающий гнев; у него достаточно ярости, чтобы поджечь весь Лондон, но он стискивает зубы и сдерживает себя, чтобы просто поджечь клочок бумаги резким движением пальцев.
Потому что на протяжении последних шестидесяти девяти лет он только и делал, что пытался загладить свою вину. Старался изо всех сил. Конечно, глупо было надеяться, что ангел примет ласку демона, и если бы он не был под влиянием вина, лунного света и убаюкивающего журчания Сены, то понял бы, что это бесполезно, ещё до того, как попробовал. На протяжении многих лет его вполне заслуженно обвиняли во многих вещах, но никогда он не проявлял такого слепого, глупого оптимизма, и унижение от собственной глупости жжёт сильнее, чем осознание того, что ангел никогда не сможет ответить ему взаимностью.
Кроули дулся и зализывал израненную гордость до 1798-го года, пока не собрался с духом и не подошел к двери Азирафаэля. Он принёс табакерку, инкрустированную эмалью, — одну из тех глупых и легкомысленных безделушек, которые так любил Азирафаэль, — но так и не смог заставить себя извиниться. Если бы он только мог, он вообще стер бы из памяти Азирафаэля воспоминания о том вечере, поскольку отдавал себе отчёт, насколько мало шансов на то, что ангел забудет об этом самостоятельно.
Вместо этого он холодно сообщил ангелу, что на следующей неделе отправляется в Лэндс-энд, и спросил Азирафаэля, не нужно ли ему что-нибудь сделать там, пока там будет Кроули, потому что у них было вполне приличное Соглашение, и Кроули был бы благословен, если бы пожертвовал им ради минутного идиотизма.
Азирафаэль был скован и явно чувствовал себя неловко, адресуя все свои ответы книжному шкафу за левым плечом Кроули. Но когда Кроули вернулся, чтобы отчитаться о проделанной работе, хорошие манеры Азирафаэля взяли верх, и он настолько расслабился, что пригласил Кроули на чашку чая.
Кроули поворачивается на каблуках и большими шагами удаляется от пруда в направлении своего жилища.
Может быть, мы оба начинали как ангелы, но ты падший…
Ну, такое вряд ли можно забыть, особенно когда каждый взгляд в отражающую поверхность показывает ему его собственные выпученные, узкие глаза, а волосы горят красным, как адское пламя. Но это никогда не имело значения для Азирафаэля. Раньше, во всяком случае, не имело. С тех пор, как они помирились в 1454-м году. Или, по крайней мере, Кроули казалось, что это не имеет значения; очевидно, он ошибался и на этот счет.
Сент-Джеймс-Парк оживлен в такой приятный день, но чудесным образом никто не встает на пути Кроули, когда он быстро уходит от всего этого оживления, почти бегом. Он ворчит себе под нос, и за его спиной поднимается холодный ветер.
Братание. Есть с кем брататься!! Как будто сразу обнуляя все старания Кроули — ибо он не остановился на табакерке, вместо этого он неуклонно пытался вернуть расположение Азирафаэля старыми книгами, билетами в оперу и шоколадными конфетами на протяжении многих лет, демонстрируя свое лучшее поведение и ни разу не выдав, что Париж — это нечто большее, чем слишком много вина. Мимолетный порыв, порожденный пьянством и его собственной озорной, хитрой натурой.
Но все его усилия, по-видимому, ничего не значили для ангела. С тех пор они только и делали, что братались.
Тяжёлые серые облака несутся над западным Лондоном, а Кроули шагает по улицам. Собаки прячутся от него, а лошади пугливо шарахаются, давление воздуха падает, словно отпущенный камень. Он пересекает Беркли-сквер, не оглядываясь, и кеб останавливается так резко, что лошадь едва не садится на задние ноги.
Ну, если Азирафаэль чувствует себя именно так, тогда всё в порядке. У Кроули есть дела поважнее, чем таскаться за кем-то, кто, как выясняется, всего лишь терпит его присутствие. Из ангельского всепрощения. Или, пропади пропадом эта мысль, жалости. Пусть Азирафаэль занимает высокую моральную позицию, Кроули более чем доволен тем, что барахтается в обществе людей, со всеми их слабостями, мелкими грехами и похотями. В конце концов, он же падший ангел. Это его цель здесь.
Начинают падать первые тяжелые капли дождя, и Кроули срывает свой шелковый галстук и смотрит на водянистые пятна на ткани, пока они не исчезают. Он бежит вверх по ступенькам своего дома, и громкий хлопок входной двери отзывается раскатом грома, от которого дрожит земля, и вспышкой молнии, разрывающей небо надвое.
Крыши, нависшие над узкой улочкой, от дождя не спасали — холодные потоки хлестали с двух сторон. Подходящая погода для человека, замыслившего преступление.
Бек потянул тяжёлую дверь и услышал звон колокольчика — полузабытое детское воспоминание сказки… В лавке было тихо; глухо шумел дождь за окном да капали его остатки с плаща. К посетителю выбежал маленький игрушечный робот, умильно посмотрел на него снизу вверх, вытер лужу и скрылся.
— Чем могу служить?
Бек не сразу заметил пожилого лавочника при длинных вьющихся волосах и удивительно добром взгляде.
— Ты пришёл не за игрушкой?
Бек поёжился — предательская капля наконец нашла дорогу за шиворот.
— За интеллектом.
Едва наметившаяся на лице лавочника улыбка сменилась настороженностью.
— Откуда такой дефицит у старьёвщика?! Знаешь, какой спрос…
— Знаю, — кивнул Бек. — Но мне гаджеты не нужны. Мне нужен человеческий, натуральный.
Старьёвщик вздохнул.
— Такой не продаётся. Зарабатывается. Тяжким трудом. Чтением. Многолетними занятиями…
Ехидная усмешка не укрылась от глаз Бека. Разумеется, это проверка. Какие сейчас могут быть занятия, какое чтение?
— Я хочу найти учителя, — сказал он осторожно. — Но времени нет. Вы знаете, почему.
— Возьми игрушку, — предложил лавочник. — Ты удивишься, но в ней тоже есть интеллект.
Бек нервно оглянулся. За окном уже совсем стемнело.
— Я иду во Дворец, — признался он решительно. — Это единственное место… где…
— Где ещё можно творить, — помог ему старьёвщик.
— Да… — еле слышно согласился Бек.
— Тогда зачем тебе? Во Дворце есть библиотека… — старьёвщик знал, что говорит чушь, но видел, как нужно посетителю доброе слово поддержки.
— Я не пройду собеседование…
Беку почему-то было неловко выглядеть неучем перед этим стариком. Впрочем, он и слова-то такого не знал, но впервые чувствовал себя не в своей тарелке.
— Хорошо, — сказал наконец старьёвщик и достал из холодильника ампулу супертоника.
Сеанс программирования длился несколько часов, затем Бек ушёл в дождь, чтобы проспать трое суток.
А потом он отправился к Дворцу.
Предчувствие вынудило его пройти той же улицей — и не обмануло. Бек стоял перед сорванной с петель дверью. После разрушителей в лавке побывали мародёры, и делать здесь было нечего. Останки робота, на которого наступил железный слон, лежали у порога, и Бек на мгновение почувствовал неподвижный взгляд разбитого объектива.
Никакого собеседования не было. Киберы отсканировали тело Бека снаружи и изнутри, вырезали два вживлённых чипа с прежних мест работы, вставили новый и швырнули рекрута в казарму.
Отныне смыслом существования Бека стала механическая жизнь. Перед владетелями сознание его спало, выполняя команды чипа. Конечно, для этого лучше подошли бы киберы — однако Дворец олицетворял не только власть, но и новую нравственность, которая требовала натуральности во всём.
Зато Бек теперь хранил в памяти всемирную библиотеку. И у него была целая вечность для чтения.
И ещё надежда.