Олд-Бейли, 25 мая 1895 года.
Они не разговаривают уже тридцать три года. Соглашение всё ещё остаётся в силе, но их переговоры ведутся с помощью писем, исполненных жёсткой и требовательной вежливости, вежливости настолько холодной, что она может заставить замерзнуть сам Ад.
Однако в 1895 году, когда дикая волна горя выбивает из него дух, Кроули, не задумываясь, прекращает ободряющую поддержку оратора в кофейне, который пытается поднять восстание. Он отворачивается, прижимая одну руку к груди, голова кружится, воздуха не хватает. Ему даже не нужна связь с Азирафаэлем, чтобы узнать, где находится ангел: Кроули, может быть, и не читает книг, но зато читает газеты.
Полное демоническое проявление перед толпой определённо вызовет вопросы, как у людей, так и Внизу, и поэтому Кроули приходится останавливать такси и раздраженно барабанить пальцами по подоконнику, пока оно не прибудет в Олд-Бейли. Он переплачивает водителю и, не дожидаясь сдачи, спрыгивает вниз и прокладывает себе путь сквозь толпы молодых людей с зелёными гвоздиками.
Плечи Азирафаэля опущены, рука прижата к лицу, и когда Кроули подходит ближе и хватает его за локоть, Азирафаэль слепо поворачивается к нему.
— О, Кроули… — Он едва может говорить, его голос срывается. — Два года… это его убьёт!
— Пошли отсюда, — бормочет Кроули. — Ты больше ничего не можешь сделать.
Рядом стоит тощая женщина, явная представительница среднего класса, в вычурной шляпке и накрахмаленной блузке. Ее губы поджаты в торжествующем злорадстве. Она носит эмалированную булавку на видном месте, на лацкане пальто, — щит общества по борьбе с пороком, — и глаза её сверкают злобным удовольствием. Кроули не нужно читать её мысли, чтобы понять, о чем она думает, особенно когда её взгляд скользит по Азирафаэлю, его элегантному сюртуку, шёлковому галстуку и лавандовой бутоньерке. И его зарождающимся слезам.
Поверх склонённой головы Азирафаэля Кроули опускает очки на дюйм ниже своего носа и пристально смотрит на неё, обнажая зубы, а она заметно бледнеет и отступает назад. Кроули знает, что она никому ничего не скажет. В конце концов, кто ей поверит? И, злорадно решает он, когда она вернётся домой, то будет очень сильно расстроена, обнаружив, что окно гостиной распахнулось порывом ветра и разбило её любимую вазу.
Кроули крепче сжимает локоть Азирафаэля и тащит его через толпу. На улице рядом со зданием есть небольшой переулок, который в настоящее время пуст, и Кроули заходит в него и переносит их в первое место, которое приходит ему в голову: Сент-Джеймс-Парк.
Маленькое демоническое чудо гарантирует, что никто не заметит двух мужчин, стоявших полускрытыми под свисающими ветвями плакучей ивы, но Кроули всё равно проявляет свои крылья и накрывает ими их двоих, давая Азирафаэлю уединение, пока тот приходит в себя.
— Не надо. — Кроули щелкает пальцами, и в них появляется темно-бордовый шелковый платок. — Не плачь, ангел мой.
Азирафаэль проводит пальцами по глазам, промокая слёзы своей лучшей парой кремовых лайковых перчаток. Потом он начнет переживать из-за оставшихся пятен, и Кроули неловко подносит платок к лицу Азирафаэля и колеблется. Последний раз Азирафаэль позволял Кроули подобраться к нему так близко в 1793 году на мосту через Сену; с тех пор он старательно не пускал Кроули слишком глубоко в свое личное пространство, и Кроули так же старательно притворялся, что ничего не замечает.
Он не смог бы вынести, если бы Азирафаэль отшатнулся от него сейчас, и поэтому очень осторожно прижал платок к щеке Азирафаэля, пока тот не опомнился и не забрал его у него.
— Он писал такие прекрасные рассказы, Кроули. — Голос Азирафаэля дрожит, и Кроули бесполезно сгибает пустые руки. — А ты когда-нибудь…
При виде горя Азирафаэля его собственные рёбра медленно сжимаются, и Кроули качает головой, не в силах сделать полный вдох, мысли бестолково бегут по кругу в поисках решения, и их невозможно остановить.
— Я не читаю книг, ты же знаешь.
— Нет.
Как ни странно, это заставляет Азирафаэля снова сморщиться, и Кроули выпаливает:
— Но, возможно, я прочту эти. У тебя должны быть копии, которые ты мог бы мне одолжить.
На клумбах стоят тюльпаны, толстые чашечки золотистого, белого и алого цветов, а утки на пруду суетятся вокруг своих детёнышей, но Азирафаэль ничего этого не замечает, а Кроули ненавидит всё это, ненавидит со злобной страстью.
— Да, — говорит Азирафаэль, быстро, почти украдкой вытирая платком глаза. — Я знаю, у меня есть. Тебе следует начать с…
Он обрывает себя, его рот сжимается, и крылья Кроули оборачиваются и сжимаются ещё сильнее вокруг Азирафаэля, прежде чем он может заставить их расслабиться. Может ли этот смертный — этот скучный, скучный, скучный маленький смертный! — иметь хоть малейшее представление о том, что его судьба заставила ангела его оплакивать?
— Алкоголь, — говорит Кроули, и это первое средство, которое приходит ему в голову, если не считать сноса Ньюгейтской тюрьмы до основания. — Нам нужно очень много выпить.
Он подходит ближе, его крылья снова сжимаются и почти укладывают Азирафаэля на грудь Кроули, пока ангел пытается ответить. Даже сейчас Кроули изо всех сил старается быть вежливым и добрым, а потом стягивает перчатку и обхватывает голой рукой локоть Азирафаэля.
— Ничего не говори! — выдыхает он, и боль в его собственной груди сжимается ещё сильнее от дрожащего голоса Азирафаэля. Щелчком пальцев он переносит их в заднюю комнату книжного магазина Азирафаэля, где горе ангела может остаться видимым только Кроули.
А позже — гораздо позже, когда пол усыпан пустыми бутылками, а Азирафаэль впадает в алкогольное забытье на диване, страдальчески морщась даже во сне, — Кроули натягивает на него одеяло, подкладывает под голову подушку и выходит из книжного магазина. Он возвращается домой на рассвете и долго сидит у своего холодного камина, куря сигарету за сигаретой, глядя в пустоту и с горечью думая о любви, которая не осмеливается назвать своё имя, и удивляясь тому, как мог жалкий и скучный смертный знать так много. Об этом.
Вообще-то Келли никогда не баловался ни травкой, ничем покрепче — зачем, как говорится, если и своей дури хватает? Для фейри, тем более и без того не до конца уверенного в собственном Я, сладкое дурманное забытьё может быть опасно. Полдела, если не уследишь за лицом, а если тебя в таком состоянии колдовать понесёт, или ещё того хуже, на Ту Сторону? Нет-нет, спасибо, хочется ещё жить. И жить здесь и человеком… По большей части человеком.
Но в этот раз, увы, отмазаться не удалось. Слишком уж важно было внедриться в банду — нет, это были не простые погромщики, откуда у погромщиков зачарованное оружие? И когда вожак их, полутролль с таким лицом, что хоть детей пугай, предложил самокрутку, Эйдану оставалось только её принять. И это была ошибка.
От первого вдоха мысли стали медленными и тяжелыми, от второго стало почему-то очень весело, и собственное отражение в витрине показалось ужасно смешным. Келли на самом деле этим лицом даже гордился — слепить эдакого питекантропа! Бычья шея, ямка на подбородке, брови, под которыми от дождя прятаться впору… Вышло почти карикатурно, но это и требовалось. Келли замер перед витриной, скорчил себе рожу — нахмурился, сжал губы и вообще попытался передразнить Ричарда, когда тот сердился. Вышло так замечательно, что Келли зашелся хохотом. А если усилить… Черты лица знакомо поплыли, и Эйдан удивился — надо же, никогда не думал, что так забавно!
— Эй, мужик, ты чего? — кто-то пихнул его в плечо, и Эйдан чуть не рассердился — от такой забавы оторвался. Снова скорчил сердитую рожу, обернувшись на пихнувшего… И только когда тот радостно сообщил «Мужик, у тебя это, глаза разной формы! И это, ушами дергаешь, во даешь!» сообразил — что-то тут не так.
— Слушай, — удерживать на месте брови, почему-то норовившие чуть ли не глаза закрыть, оказалось не так просто. Убаюканный дурманом разум вовсе не хотел сосредотачиваться, — меня чот вообще вставило. Что за дурь-то такая?
Полутролль только осклабился:
— А то! Не понял, что это не простая травка? Мне её Оттуда привозят. Круто, да?
— Ваще зашибись, — заверил его Келли, — Я это, пойду пройдусь?
— Топай, — главарь тоже успел вдохнуть дыма и потому был благодушен, — тока это, рожу придерживай, а то скоро отвалится.
Как Эйдан добрался до дома Ричарда, он знать не хотел. Лучше не думать, были те перекошенные дома реальностью или просто трудно различать мир, когда у тебя один глаз зажмурен, а второй намерен на лоб вылезти.
— Слушай, — начал Келли, стараясь не смотреть на Ричардову футболку (тигр на той явно вилял хвостом, и это тоже было почему-то смешно), — тут … У них… Короче, у них дурман-трава!
— Я тебя выслушаю, только прекрати делать лицом это, — Ричард сделал странный жест и уставился поверх головы Келли куда-то на обои, — меня тошнит!
— А что я дела… А, прости, я надышался дыма, и эта штука специально для фейри сделана. Им до утра не полегчает, а меня накрыло..
— Как-то можно тебя протрезвить? — вот чем Ричард был хорош, так это умением при нужде без лишних вопросов принять что угодно и действовать.
— За-пи-сы-вай, — Келли усилием воли задержал подбородок в одном положении, заставил себя слепить что-то похожее на человеческий рот (щелью без губ, но со шрамом наперерез говорить было до одури неудобно) и принялся диктовать рецепт зелья.
Через полчаса, одну едва не сожжённую кастрюлю и стакан отвара, прочищающего разум, Эйдан пришел в себя и сидел в кресле, тщательно ощупывая лицо. То было почти нормальным, разве что моргать не получалось синхронно.
— Значит, они добывают какую-то особую вашу фейскую наркоту? — Ричард сидел напротив и на всякий случай на напарника не смотрел, — И выращивают её не в Америке?
— Именно, — подтвердил Эйдан, — здесь дурман-трава почему-то не прижилась, её завозят из Европы. Кто-то платит этому полутроллю травой за мелкие поручения.
— И заодно подсаживает банду на наркотик, — подвел итог Ричард, — тебе надо вернуться, пока не хватились, а я звоню Шепарду.
— До утра не хватятся, — Келли отмахнулся, — а там выкручусь.
Азирафель сидел в гостиной, изредка поглядывая на часы. Расслабиться не получилось даже с помощью «Превосходных и Недвусмысленных Пророчеств» и третьей порции какао. Почему-то, когда они с Кроули решили разделить кров, Азирафелю рисовалась идиллическая картина совместных вечеров у камина, с какао и плюшечками. Впрочем, он не возражал и против вина, виски, суши, коньяка и других десертов, но Кроули был обязательным условием хорошего вечера. И где это всё?! Азирафель мог бы сказать, что Кроули где-то носят черти, но нет! После отработок, которые у студентов пользовались огромным успехом, он примчался только для того, чтобы сообщить, что отправляется к Малфою на собрание Пожирателей Смерти. И набросил на плечи шёлковую мантию с огненно-красным подбоем. Он собирался произвести на своих адептов неизгладимое впечатление. Очевидно, это они его задержали, а не лично Малфой… и не Снейп… и не Барти… и к Лорду он тоже не отправился, потому что договаривались пойти на разговор вместе. Вот как так-то?!
— Ты не спишь, ангел?
— Я никогда не сплю, а вот ты…
— Знал бы ты, как они меня утомили! И как только с ними управлялся Лорд? Ну, который сейчас кутается в плед и сплетничает со змеёй. Не представляешь, что за идиоты!
— Может, лишь такие за ним и пошли?
— Брось, ангел! Ты остальных-то видел? Дамблдор — приятное исключение, ну, на то он и величина.
— Снейп неплох.
— Только не начинай, а? Снейп ему неплох! Да он просто образец того, как не надо просирать свою жизнь! Какие-то зелья изобретал, заклинания придумывал, и где это всё? Унылое существо, навсегда запертое в подземельях. Он мог летать… образно выражаясь, конечно, а вместо этого развлекается, унижая детей.
— Что-то пошло не так…
— Вся жизнь, очевидно! И у Дамблдора он не свой, и среди Пожирателей чужой. Я его даже не могу взять на тимбилдинг!
— Почему?
— Ну, во-первых, у него уроки и отработки. А во-вторых, он там всё веселье испортит. У него никакой фантазии нет!
— И как, интересно, он без фантазии изобретал всё?
— Значит, была фантазия, да вся кончилась. Сейчас он просто очередной унылый смертный, ничего интересного!
Азирафелю стало очень обидно за Снейпа, но возразить было особо нечего. Даже отношения с Малфоем у того выходили какие-то тусклые и безрадостные, хотя казалось бы…
— Может, ему помочь?
— Ангел, ты, конечно, можешь попробовать, но вынужден напомнить тебе о свободной воле смертных! Вот это всё с собой они устраивают сами. При этом они могут сколько угодно жаловаться на судьбу, на мир, на Бога, на соседа — и творить херню! А посмотри на моего «сыночка»?! Ему ты помочь не хочешь?
— Хочу. Он тоже…
— Сделал неправильный выбор. Смирись уже, ангел! С людьми так бывает.
— Но…
— Всё равно всем не поможешь, — Кроули решил оставить победу в этом маленьком споре за собой и сменил тему: — А что такого интересного ты собирался мне рассказать?
Азирафель прекрасно видел все эти уловки и частенько подыгрывал им. Просто для того, чтобы порадовать Кроули. К тому же сейчас им было, что обсудить, не пускаясь в теоретические рассуждения. Важных новостей было две, но находку книги, даже такой легендарной, Кроули бы не оценил.
— Сегодня ко мне подходил Поттер.
— Новость дня! — Кроули ехидно усмехнулся и понизил голос до трагического шёпота: — А мой урок он прогулял. Второй день волнуюсь.
— И эти события связаны, — Азирафель кивнул, подтверждая свои слова. — Ему приснился сон.
Напрасно он ждал очередных насмешек Кроули — тот всё-таки умел не просто слушать, а слышать главное.
— Продолжай.
— Сон этот случился позапрошлой ночью, и в нём Поттер видел, как вы с Хмури принесли в замок Тёмного Лорда и его змею. Это произвело на ребёнка сильное впечатление, и он прогулял ваши с Барти уроки.
— Но как он додумался прийти к тебе?!
— Это его Блэк надоумил. Подруга настаивала на разговоре с Дамблдором.
— Получается, Блэк не такой идиот? Или просто повезло?
Азирафель пожал плечами:
— Тебе не кажется странным сам сон?
— Это как раз само собой разумеется… но тогда у меня большие вопросы к Лорду. Как он собрался убивать мальчишку, в которого вложил часть своей души? А главное — зачем?
— Может, он не собирался убивать?
— Ага! «Кровь врага», «приведите Поттера на кладбище» — разумеется, они там собирались поиграть в шахматы и почитать книжку.
— То есть тебе тоже кажется, что Поттер — хоркрукс?
— После такого сна?! Пожалуй, пришла пора задать Лорду несколько вопросов. Ангел, ты готов?
Кроули отбросил в сторону эпатажную мантию и одёрнул пиджак. Азирафель никогда не уставал поражаться тому, что даже в своей скромной одежде Кроули выглядел отлично, хотя и несколько вызывающе. Но в этом, скорее всего, была виновата его природа — узкие брюки были словно созданы для искушения. Впрочем, Азирафель был уверен и в том, что при виде своего нового Лорда Пожиратели испытывали совсем другие чувства, максимально далёкие от вожделения.
— Ангел, меня иногда пугает твой взгляд. Со мной что-то не так?
— Нет, — улыбнулся Азирафель. — Всё так. Неплохо.
Кроули толкнул дверь и пробормотал:
— Это-то и пугает.
Кто бы ему поверил! Однако походка Кроули стала чуть более нескромной, чем обычно.
***
Когда Азирафель увидел, как изящно Кроули защитил свои комнаты, он удивлённо покачал головой:
— В обе стороны?
— Зачем нам лишние неприятности?
— А Барти не может…
— Никто из смертных, — Кроули самодовольно усмехнулся. — И никто ничего не заметил.
— Отлично придумано! — похвалил Азирафель.
— А исполнено? — Кроули словно подсчитывал каждое доброе слово в свой адрес.
— Изумительно!
Тёмный Лорд обнаружился в кресле. Он пытался читать и шипел на змею, явно указывая, чтобы та переворачивала страницы.
— Доброй ночи, лорд Волдеморт.
Походка Кроули немного изменилась — теперь он казался похожим на готового к нападению хищника. Он подвинул второе кресло поближе и вальяжно развалился в нём напротив Лорда.
— Доброй ночи, господа. С чем пожаловали?
Болезненно тонкие и длинные пальцы Лорда сжались на теле змеи, но больше он ничем не выдал своей тревоги. Второй же рукой он цепко удерживал палочку, с которой начали срываться разноцветные искры.
— Хотелось бы поговорить! — Кроули щёлкнул пальцами, погружая Лорда в то самое сомнамбулическое состояние, которое так способствовало откровенности. — Ангел, сядь уже.
Пока Азирафель обходил хвост змеи, пробираясь к дивану, Кроули зашипел. Что-что, а с такими существами он обходиться умел. И добивался послушания. Не ясно было лишь, зачем он говорил о том, что змею нужно как-то по-особенному контролировать, потому что она впала в тот же транс, что и хозяин, и не было похоже, что это состояние надо поддерживать.
— Спрашивай, ангел!
Азирафель выпрямил спину и зачем-то поправил бабочку, прежде чем начать допрос.
— Лорд Волдеморт, скажите, сколько хоркруксов вы сделали?
— Шесть, — мечтательная улыбка на губах уродливого младенца навевала жуть.
— Перечислите их все.
Лорд отвечал на вопросы с прилежностью хорошего ученика. Он говорил о бессмертии, как о благе, и был уверен в своей неуязвимости.
— Скажите, зачем вы сделали хоркруксом змею?
— Я люблю Нагини. Нагини любит меня. А ещё она никогда не предаст.
— А вас предавали?
— Да, меня предавали все. Даже Крауч. Но когда предательство становится обыденностью, оно перестаёт ранить. С этим просто надо считаться. Одиночество — удел всех великих.
Кроули поморщился:
— Ангел, не отвлекайся. Ты хотел спросить о Поттере.
Азирафель покладисто кивнул и вновь улыбнулся Лорду:
— А зачем вы поместили хоркрукс в Поттера?
— Я этого не делал.
Что-то не сходилось… Но ведь лгать в таком состоянии Лорд не мог? Во взгляде Кроули мелькнул укор, словно от недовольства вопросами, и Азирафель жестом пригласил его проявить инициативу.
— Расскажите про убийство Поттеров, — Кроули снял очки и прищурился, разглядывая ущербного Лорда.
— Я не думал, что так получится…
Именно этой фразой у смертных было принято начинать рассказ о самых больших глупостях своей жизни. Порой это бывали настоящие катастрофы, и, похоже, как раз сейчас речь шла о том-самом-случае.
— Здравствуй, прапрадед.
В морду б хмырю за такое, но сдержался — что я, юноша, чтоб в рыло не разбираясь. И лицо у него знакомым кажется, промолчал.
— Сразу к делу, ты — Адам.
Надо было бить.
— Я — твой потомок, про машину времени слышал?
— Слышал, — цежу. Идиотов не бьют.
— Смотри, — отрывисто говорит, спешит куда-то.
Фокусы пошли — хмырь над полом полетел, Люськину вазу опрокинул — вода шаром в воздухе. Пасту зубную выдавил и обратно вдавил. В зеркало ткнул, я посмотрел. Вот почему знакомым показался — похож он на меня, одно лицо.
— Ладно, уговорил, что надо?
— Ты в отпуск через два дня?
— Ну?
— Собрался в тур «Остров древних славян», вдвоём, турбюро пустое, никто в славян играть не хочет, — даже и не спрашивает уже, утверждает.
Киваю. Чё дёрнуло эту путёвку взять? На дешевинку повёлся.
— Ищи людей, уговаривай вместе поехать, человек двадцать с собой увезёшь.
— Нафига?
— Третья мировая. На острове не было… не будет… бомбёжек. И от голода не умрёте — там лошади, соха, топоры. Славяне, в общем. Начнешь человечество с начала. Согласно истории… нашей истории — ты лидер и основатель.
Я и не уловил даже куда он делся после этих слов — в воздухе растаял или в дверь вышел, только открытку бросил. Обычная фотография, люди. Все на него — на меня — похожи. В любом Фотошопе склеишь, а убедило. Сзади надпись: «Не вешайся, время потеряешь и всё». Нашли дурака самоубиваться. Мало там, в будущем, о предке великом знают. Хотя… точно ведь просчитали как пронять. И мужик похож, и фокусы, и вообще.
Звоню:
— Турбюро? Я у вас поездку на двоих брал. Ещё места остались? Сколько?
Не соврал потомок, путёвок завались, не идут дела у славян. Теперь друзья. Кто? Николай, конечно. Не отвечает, жму домашний:
— Коля в командировке, из-за роуминга телефон выключает.
Облом. Родители? Их не уговоришь. И вдруг… Я парень прямой, но всегда себя парнем хорошим считал, а тут мысль «а пользы от стариков»? Аж тошно — хоть к унитазу и два пальца в рот. Открыл окно — чикса по улице коляску катит, девчонка совсем. У нас-то с Люськой детей нет. Пока. Как раз хотели после отпуска вопросом заняться. Смотрю вниз на неё — с собой не возьмёшь. И в глазах темно.
Дальше — хуже. В голове все, кого обидел. Кого зря обидел. Ольга всплыла. Тогда бросил «для её же блага». Она постарше, ей замуж, какой из меня муж в двадцать три? Теперь хоть вой — и Люську люблю, и Ольгу сегодня б спасал, если б иначе тогда решил.
Всех не возьмёшь. По улице с криком не побежишь. Записка «не вешайся» в тему, как ни крути. Стою у окна, минуты тикают, мне решать.
Решу. Потомок прилетал, значит сложилось всё. Выберу, погружу на ковчег. Не Адам, получается, а Ной. Может потому и бухал Ной по-свински на Арарате своём, что забыть не мог? Тех, кого оставить пришлось.