Рыжеволосая дама с портрета отсутствовала уже третий день. И с каждым последующим днём ожидания возрастало нетерпение отца и дочери. А на следующий день Максимилиан заметил, что и сам стал прислушиваться, не застучат ли по дороге копыта того волшебного жеребца.
Мария и её отец, казалось, способны были узнать сам звук, сам звенящий цокот. Ибо чужие копыта мгновенно бросали тень лёгкого разочарования на их лица. Мария возвращалась к своим игрушкам, а господин Геро переводил взгляд на Максимилиана, подвигал к себе грифельную доску и другим мелком чуть подправлял корявые буквы.
Он ободряюще улыбался, но улыбка была другой, будто подёрнутая осенней моросью, какая бывает после первого сентябрьского вздоха, когда воздух ещё прозрачен, небо кружит голову синевой, а тело предчувствует щемящую свежесть.
Мария, как это свойственно детям, забывала разочарование быстро, вновь возилась с резными фигурками, лоскутками, стеклянными шариками или убегала к своей сверстнице, внучке госпожи Бенуа. Набегавшись, она возвращалась к отцу, чтобы напомнить ему и Максимилиану, что как бы господин Геро не был добр и внимателен к мальчику, да и ко всем прочим обитателям Лизиньи, он всё-таки её отец и она его единоличная и полновластная владелица.
Максимилиан даже уловил брошенный на него ревнивый и хмурый взгляд, когда Мария, уже вечером, после занятий, застала их сидящими на ступенях лестницы и негромко беседующими.
Максимилиан вдруг обнаружил, что со взрослыми, во всяком случае, с этим взрослым, можно разговаривать! Что этому взрослому можно задавать самые разные вопросы, которые Максимилиан прежде никому не посмел бы задать, и этот молодой мужчина, без насмешки, без издёвки, охотно на них ответит.
Мальчик догадывался, что многие из его вопросов очень глупые, которые вызвали бы смех и поток ругательств, но господин Геро ни разу не улыбнулся.
Мария, подскочившая с намерением вовлечь Максимилиана в игру, затеять прятки или жмурки, с досадливым изумлением взирала то на одного, то на другого. Она не понимала, о чём идёт речь. Её отец, прежде принадлежавший ей безраздельно, что-то увлечённо объяснял этому мальчику, этому пришельцу с парижских улиц, который появился в их доме всего несколько дней назад, и даже что-то чертил прутиком на земле, какие-то треугольники и шары.
Её отец! Тот, кто придумывал игрушки и рисовал портреты для неё!
Мария прыжком взобралась отцу на колени и обхватила его шею руками, будто боялась вновь его потерять. Она совала ему в лицо странную фигурку из желудей и веточки, которую соорудила самостоятельно, и громко требовала похвалы.
Получив желаемое, она затихла, пытаясь вникнуть в разговор, как несколько часов назад пыталась принять участие в уроке чистописания, но быстро соскучилась и убежала, чтобы вернуться четверть часа спустя. Максимилиан решил, что не будет на неё сердиться. Ведь если бы у него был такой отец, да и вообще был бы отец, чудом обретенный после скитаний и разлуки, он бы тоже бросал на всех окрестных девочек и мальчиков ревнивые взгляды.
А чуть позже выяснилось, что ревность маленькой девочки распространяется и на Жанет!
Рыжеволосая дама с портрета вернулась по прошествии недели. На этот раз донесшийся издалека стук копыт не обернулся разочарованием для отца и дочери. Максимилиан был занят приручением буквы «r», выводя её с наклонами во все стороны, затем цеплял к ней, как повозку к лошади, «a» или «o», одновременно произнося возникающие слоги.
Господин Геро, изредка бросая взгляды на его грифельную доску, приводил в порядок какие-то записи, собранные с верстака растрепанного итальянца, который, как вскоре выяснилось, и оказался тем самым лекарем, в дом которого забрался Максимилиан.
Мария в компании своей сверстницы рассаживала на скамье тряпичных кукол, назначая им придворные должности.
— Вот кололь, а в колоне – его мадам, это их дочка, плинцесса…
Следующую должность она обозначить не успела. Ручка с суконной чучелкой повисла, темноволосая головёнка стремительно обратилась к далёкому звуку. Мария вскочила.
Ни её отец, так же весь ожидание, ни Максимилиан не успели ещё дать себе ответ на робкое предположение, а девочка уже бежала, мелькая, как огромная бабочка над цветущим лугом. Максимилиан тоже слышал звук, но был ли то волшебный скакун?
Господин Геро взглянул на мальчика с мягкой улыбкой. В глазах его был свет. Она возникла так же непредсказуемо, как возникла на углу улицы Дарнатель и под тюремным сводом Консьержери, возникла вопреки всем утвержденным правилам и законам. Вновь сошла со своего портрета, как сходит со старинной гравюры забытая фея-крёстная.
Каждый раз, когда она исчезала, уходя в границы своего уже полустёртого изображения, кто-то мелкий, трусливый злорадно хихикал в голове Максимилиана, потирал ладошки и пританцовывал. Лицом этот ухмыляющийся карлик походил то на Гнуса, то на Птицелова, то на Жанно-Бочара, то на Эврара Исповедника, обретая его сладкий, скребущий голос.
«Не распускай нюни, малец. В россказни девчоночьи веришь? В сказки да ожившие портреты?»
Глумливо хихикал, и голос его обретал почти хоровое многоголосие, а кривое, скошенное личико двоилось и троилось, а головы, одна за другой, как поганки на сгнившем дереве, поднимались над щуплым телом. И каждая из этих голов обретала сходство с кем-то из его уличных сотоварищей. Каждая обретала голос и набор хриплых ругательств.
«Не распуская нюни, малец! Ты один из нас. Ты вернёшься к нам. А доброй, богатой барыньки не существует. Ты её выдумал!»
Эти голоса иногда звучали во сне. Максимилиан вновь бродил по тёмным, тесным, вонючим парижским улицам, но улицы были ему незнакомы. Он брёл, оглядываясь, в поисках убежища. Ему было страшно, а голоса все насмешничали и подгоняли. «Не распускай нюни, малец!»
Тогда Максимилиан просыпался и тряс головой. Нет, он не на улице. Он в том уютном доме, в Лизиньи. Дом существует, и удобная постель, и тёплое одеяло, и припрятанный багет с повидлом (Максимилиан всё ещё не мог удержаться, чтобы не стащить за столом кусок пирога или сыра, а потом устроить тайник, несмотря на то, что живот его лопался от сытости), и сад за окном, и стол в тени яблони, и господин Геро, и Мария. Все они существуют.
Он сомневался только в одном – в том, что существует она, дама с портрета, дочь короля, принцесса Жанет.
И вот она вернулась. Солнечная, нарядная. Вопреки и назло всем голосам и страхам. На этот раз она была похожа на тех, нарядных дам, которых Максимилиан видел издалека гарцующими в свите короля или принца.
На ней была шляпа с целым пучком белоснежных перьев. Но эту шляпу она носила совсем не так, как носили свои шляпы те дамы. Дамы очень уж важничали, будто несли на головах по кувшину с водой, а не кусок фетра с надёрганными из хвоста крашенными перьями.
У Жанет не было и тени почтительности к своей шляпе. Шляпа её была залихватски сдвинута на затылок и набок, как у разбойника. Но было это так красиво, так угождало всему её лукавому, дерзкому облику, что Максимилиан немедленно записал всех прежде виденных им дам в настоящих уродин.
И платье на ней было нарядное.
0
0