Максимилиан, конечно, мало что понимал в дамских нарядах. Он слышал краем уха, как молоденькие горничные и юные гризетки завистливым шепотком толковали о каких-то там зауженных лифах и разрезных рукавах, но понимал их не больше, чем выходцев из Пьемонта.
Если бы его спросили, что он видит, он бы не нашел подходящих слов для обозначения деталей, он бы даже не смог распознать, снабжено ли её одеяние кружевом или вышивкой, он только видел что-то нарядное, чистое и яркое.
Она тоже смотрела на них. Задорно, из-под светлых полей своей разбойничьей шляпы. Смотрела на них обоих, на него и на господина Геро. Хотя ей и приходилось нелегко.
Жанет только что спешилась, её волшебный скакун ещё нетерпеливо перебирал ногами за её спиной, грыз удила, а ей приходилось отбиваться от всех сразу. Сбежались все: и тетушка Мишель, и долговязый лекарь, и толстяк Перл, и высокая придворная дама, та, что угощала Максимилиана шоколадом, и тот высокий красивый дворянин, который сопровождал даму с портрета в тюремное подземелье, и смешливые работницы, и горничные и даже садовник.
И, конечно же, Мария! Мелюзга оказалась удачливей и проворней всех. Похоже, она проползла на четвереньках, а затем бесцеремонно взобралась к Жанет на руки. И теперь липла к ней, обвив ручонками шею.
Жанет удерживала девочку левой рукой, а правой указывала то на свой огромный, тяжёлый дормез о восьми колесах, влекомый четвёркой першеронов, то на своего волшебного конька, то пожимала чьи-то руки, то отмахивалась, то обнималась. И всё же она смотрела на них, терпеливо ожидавших чуть в стороне, на мужчину и светловолосого мальчика.
Внезапно Жанет что-то сказала, и это произнесённое ею слово произвело на окружающую её толпу магическое действие. Все ринулись к дормезу. Огромный экипаж уже сделал по двору плавный полукруг, размалывая своими колесами гравий, хрустя им, будто сахаром, и остановился.
Даже Мария вдруг соскользнула из объятий своей «кололевы» и также ринулась к дормезу.
Максимилиан различил это слово, имевшее столь удивительную силу: «Подалки! Подалки!»
Оказалось, что огромный дорожный экипаж доверху забит корзинками, свёртками, сундуками и шкатулками. Жанет скрупулезно исполнила пожелания всех, кто обитал в Лизиньи. И каждый, окрыленный этим известием, ринулся в эту передвижную сокровищницу.
А Жанет обрела свободу. Максимилиан готов был рваться навстречу, но что-то его удержало. Он будто в смолу наступил. Его охватила сиротская робость. Кто он, чтобы бежать к ней навстречу с ликующим визгом? Он даже поёжился от холодка на спине.
Мельком глянул на господина Геро и вдруг осознал, что он, его удивительный наставник, отец Марии, взрослый, сильный мужчина, испытывает то же самое! Он робеет! Он смущается и робеет. И тоже не решается сделать шаг. Хотя и гоним тем же мальчишеским порывом.
Жанет сама шла к ним навстречу, по-видимому, нисколько не удивленная их робостью. Она протягивала им руки, одну – господину Геро, а вторую – ему, Максимилиану. И тут у мальчика окончательно потемнело в глазах, во рту пересохло. Он видел эту руку, с такими тонкими пальцами, с такими аккуратными, блестящими ноготками, и не знал, что делать.
Знатные дамы никогда не протягивали ему рук. Они скорее брезгливо руки отдергивали. Даже та, которая вознаграждала его за найденную собачку. Дама была в перчатках, и всё равно Максимилиану показалось, что она вытирает руку о сиденье портшеза.
А тут происходит нечто невообразимое. Максимилиан снова взглянул на господина Геро и увидел, как он бережно взял руку Жанет, обхватил эту руку обеими ладонями, будто крошечную птичку, и прижал к губам. Тогда Максимилиан, приподнявшись на цыпочки, зажмурился и клюнул руку Жанет сухими от волнения губами.
Дама с портрета засмеялась, погладила мальчика по светлым волосам и мягко привлекла к себе. Задыхаясь от счастья, снова с тем предательским слезным щекотанием, что накрыло его в клеверном поле, Максимилиан уткнулся в её чудесно пахнущее платье.
Вечером на знаменитой террасе «дядюшка Пел», красный и потный, затеял кукольный театр. Целый сундук в дормезе оказался населен самыми разнообразными куклами. Некоторые надевались на руку, как перчатки, кукольная голова приходилась как раз на указательный палец; некоторые состояли из одной только головы, насаженной на длинную жердь; кое-какие были оснащены руками, но не имели ног.
Были среди обитателей сундука и марионетки.
Мария, заметив одну из таких кукол, радостно взвизгнула, потянула куклу из тесного, перенаселённого жилища и, обернувшись к отцу, крикнула:
— Папа, вот доблый цаль, котолый далил маленькому Иисусу подалки!
Господин Геро тоже приблизился к сундуку. Он взял из рук дочери игрушку, чьи суставчатые конечности безвольно повисли, и долго куклу разглядывал. Лицо его потемнело. Максимилиан подумал, что мелюзга его чем-то огорчила.
Но господин Геро тут же улыбнулся, им обоим, и сказал, что, если они хотят, он их научит управляться с марионеткой.
После ужина «дядюшка Пел» вместе с ватагой помощников взялся за сооружение театра, который состоял всего лишь из деревянной рамы, на которую набросили бархатное покрывало. Стол на террасе отодвинули в сторону, на его место водрузили скамьи и табуреты. В самом первом ряду усадили самых младших, Марию, внуков госпожи Бенуа, детей молочницы с ближайшей фермы, и ещё одну робкую бледную девочку, приходившуюся племянницей садовнику.
Мария позвала и Максимилиана, но он сделал вид, что не замечает её зовущего жеста. Будет он еще с мелюзгой сидеть!
В действительности, согласись он последовать приглашению, той робкой девочке, племяннице садовника, не хватило бы места. К тому же у него было другое приглашение, на самой дальней скамье, рядом с господином Геро и принцессой Жанет. Он догадывался, что они намеренно опоздают, чтобы занять самые дальние места.
На представление собрались и взрослые, и подростки. Госпожа Бенуа, занявшая почётное место в удобном плетеном кресле, погрозила пальцем выглянувшему из-за ширмы толстяку:
— Вот только попробуй, охальник, богохульничать! Без обеда оставлю. Знаю я вас, шутов ярмарочных. Непристойности да сальности!
Толстяк сделал умильную рожу и скрылся. История оказалась самой незатейливой, но приправленной уморительными шутками. Это был сказ о трёх сыновьях мельника, получивших от отца наследство. Старшему, как полагалось, отошла мельница с треснувшим жерновом, среднему – хромая кобыла, а третьему – кот!
Все покатывались со смеху, когда кукла, изображавшая этого третьего, неудачливого наследника, чесала в соломенном затылке и двигала бровями.
Господин Геро и Жанет появились неслышно к началу представления. Максимилиан, сидевший на краю незанятой скамьи, ожидая их, беспокойно оглядывался. Они же сказали, чтобы он их ждал! Они могли и вовсе не прийти.
Ибо за время, проведенное Жанет в Лизиньи, у них не было ни минуты покоя. Они двумя-тремя фразами едва обменялись. Мария требовала восхищаться ею и «подалками».
Жанет должна была вместе с ней разбирать предназначенный мелюзге сундук, помогать переодеваться, а потом в новом платьице сопроводить её к отцу, чтобы и он выразил восхищение. Госпожа Бенуа то и дело подбегала с какими-то жалобами, требовала на что-то взглянуть, что-то попробовать, что-то оценить.
Явилась за распоряжениями придворная дама, та, что носила имя Катерина и умела готовить шоколад. Жаловалась, что исчез мешочек особого золотистого сахара, а без этого сахара невозможно испечь печенье.
0
0