Затем кричал и размахивал руками долговязый лекарь, а его престарелая, долговязая сестрица, вторила ему на итальянском. Лекарь сетовал, что какая-то из доставленных стекляшек треснула, и что без этой дутой стекляшки он как без рук.
Казалось, что ни один из обитателей Лизиньи не мог обойтись без одобрения или совета ее светлости Жанет. Правда, Максимилиан подозревал, что все они шумят и размахивают руками для видимости, и все их жалобы и вопросы тоже для видимости, а в действительности все они хотят оказаться с ней рядом, услышать её голос, если повезёт, пожать ей руку, и даже удостоиться подзатыльника, как это случилось с «дядюшкой Пелом».
Их влекло к ней, как влечёт замерзающих путников пылающий очаг, как влечёт к этому очагу самого Максимилиана. Он хорошо знал это подспудное притяжение, он испытывал его с раннего детства, наравне с голодом, когда, едва научившись ходить, ковылял вслед за матерью, ожидая ласки. Он догадывался, что каждый ребёнок живёт этим притяжением, что и взрослые от этого притяжения несвободны, что самые на вид грозные, самоуверенные и независимые всё равно нуждаются в некоем согревающем знаке, в искорке одобрения и приязни.
Вот хотя бы тот же «дядюшка Пел», весь лоснящийся от сытости и самодовольства, уже сверкающий лысиной, уже, по меркам Максимилиана, почти старик, всё равно не упустит случая заполучить частичку её внимания, даже через ругательство или шлепок.
Когда же её светлость княгиня отсутствовала, Максимилиан замечал, что господин Геро обладает теми же способностями одаривать. Но, в отличии от Жанет, приблизиться к нему осмеливался не каждый. Даже дети испытывали какую-то благоговейную робость. Даже он, Максимилиан, невзирая на то, что этот молодой мужчина был средоточием дружеской силы, всё же в глубине души чувствовал некую грань, за которой обесценивалась его мальчишеская дерзость.
Нет, удерживал не страх. Это был какой-то тайный трепет перед неизвестным, таинственным. Этот трепет обнаружился, когда Максимилиан лишился способности лгать, в особенности, лгать господину Геро, лгать под его ясным, спокойным и доверчивым взглядом.
Он мог бы, — подумать страшно! – солгать самой Жанет, и отделался бы покрасневшим ухом, а вот господину Геро солгать бы не смог. Как не смог бы солгать тем звёздам над скользким черепичным скатом, которые он однажды увидел.
Вот тот же неосознанный трепет мешал приблизиться и другим. За исключением Марии. Впрочем, дети её возраста тоже научились прыгать за эту грань и подходить к господину Геро без всякой робости. Вслед за Марией внуки госпожи Бенуа подбегали к её отцу, если им требовалась помощь в извлечении занозы или пчелиного жала, ответ на самый нелепый вопрос или всё то же одобрение. И господин Геро терпеливо отвечал на вопросы, вынимал занозы, поправлял развязавшиеся шнурки, находил потерянные игрушки, разбирал поминутно возникавшие споры, мирил дерущихся или утешал обиженных.
Максимилиан готов был держать пари, что те девицы, которые присматривали за гусями, тоже не прочь были бы прийти к нему за утешением. А подростки-поварята с лёгкой завистью, укрыв её за презрением, наблюдали, как Максимилиан учится выводить буквы, а господин Геро рассказывает ему об устройстве зеркальной трубы, установленной на крыше итальянцем Липпо.
Да и госпожа Бенуа, если принцесса Жанет отсутствовала, всегда усаживала господина Геро по правую руку, подкладывала ему на тарелку самые лакомые кусочки и говорила так умильно, что господин Геро смущался, а Максимилиан хихикал. И вот теперь им обоим, господин Геро и Жанет, не так-то просто было остаться наедине. Они и поговорить толком не могли.
А ведь они были… парой. Это Максимилиан сразу понял, едва лишь их увидел. Они – влюбленная парочка. Тут уж он не мог ошибиться.
Парочек он повидал немало. Только этих с теми прежними не сравнить. Они отличались от прежде им виденных так же, как господин Геро отличался от всех прежде им виденных отцов, пьяниц и забияк. А разве её светлость княгиню можно было уравнять с теми хохочущими кривляками, которые корчили из себя недотрог, а сами бегали в казармы к солдатам. Отец Марии и Жанет, конечно, парочка. Вон как они украдкой за руки держатся.
Только они другие, совсем другие… У них как-то всё по-другому, красиво, аж дух захватывает. Они всего лишь тихонечко сидят рядом и молчат.
Максимилиан устроился на перевернутой корзине чуть впереди них. Он сделал это намеренно, будто хотел оградить их от любопытных взглядов, отделить от всех прочих зрителей. И в то же время сам тайком оглядывался, чтобы на них посмотреть. Ему было очень стыдно за это шпионство, но стыд его был вызван вовсе не тем, что он застал их за поцелуем или ещё чем, что полагается делать влюблённым.
Нет, они по-прежнему только держались за руки. Правда, Жанет время от времени что-то шептала господину Геро. Он слушал, не отвечал. И смущался. Краснел, как мальчишка-подросток. Потом тоже что-то шептал на ухо Жанет, от чего она притворно хмурилась и качала головой. Вид у обоих был задорно-счастливый.
Заметив воровской взгляд мальчика, Жанет, как при встрече, протянула свободную руку и погладила Максимилиана по голове. Максимилиан зажмурился и подумал: «Я сейчас похож на того кота, Лео, когда он валяется кверху брюхом, а мадам Бенуа чешет его за ухом!»
На рассвете мальчик обнаружил, что взятые им на себя обязательства стража отнюдь не пустой звук. Ему нравилось выбираться во двор с первыми лучами солнца, слушать, как потрескивает очаг на кухне, вдыхать запах свежего хлеба, кипячёного молока и томящейся пшеничной каши.
Мимо него пробежала Мария, уже умытая и одетая в новое нарядное платьице. Девочка спала в одной комнате с детьми молочный сестры принцессы Жанет, госпожи Валентины, а умывала её старая нянька Наннет, та самая, которую когда-то искал Максимилиан.
Мария свернула за угол, и мальчик услышал её звонкий голос:
— Папа, ну папа, ты же мне обещал!
Это был привычный набор действий. Встать, с помощью верной Наннет умыться, одеться, причесаться и разбудить отца, чтобы потребовать от него новую порцию развлечений. В предшествующие дни Максимилиан и сам с нетерпением ожидал появления её отца, он и сам был готов присоединить свой голос к голоску девочки. А тут вдруг что-то его встревожило. Эта мелюзга голосит чуть свет под окном его спальни, а ведь он там… он там не один!
Максимилиан догнал девочку.
— Ты чего орешь, мелюзга? Твой отец ещё спит!
На лице Марии выразилось откровенное недоумение. Она уже проснулась, а он, её отец, ещё спит!
— Не спит, — возразила девочка. – Он всегда плосыпается, когда я его зову.
Говорила она по-прежнему звонко.
— Да тише ты, мелюзга, — шикнул на неё Максимилиан.
Мария широко раскрыла глаза и выпятила нижнюю губу от обиды.
— Ты чего хотела?
— На лошадке покататься, — буркнула она. – Папа мне одной не лазлешает.
— Это тот коротышка, твой конь? Как его звать-то…
— Хилон.
— Ах да, Хирон. Ну пошли, я тебя покатаю.
Глаза Марии раскрылись ещё шире.
— А папа сказал…
— Что ты, как маленькая. Папа да папа. Папа потом придет.
И, не позволив девочке опомниться, быстро поволок её в сторону конюшни.
Наверху, за окном, ещё в полудреме, блаженно улыбаясь, Жанет слушала этот разговор. Геро, разбуженный зовом дочери, успел натянуть рубашку, но затем так же прислушался. Когда голоса детей стихли, он с ласковой растерянностью взглянул на Жанет. Она погладила его спутанные волосы и с лукавой улыбкой спросила:
— А ты уверен, что Максимилиан не твой сын? Я нахожу немало сходства.
0
0