Киборг Bond X4-17
Дата: 15 апреля 2191 года
По пути до ресторана Bond дал указания Дживсу и Мэшу, что и как им следует делать. Если оперов и удивил деловой тон киборга, то они постарались этого не показывать. В конце концов, он ведь, и правда, создан для ведения всевозможных разведывательных и шпионских операций, а вовсе не для того, чтобы изображать пушечное мясо.
В этот раз Ларс посадил флайер не на общей парковке отеля, а на относящейся к пентхаусу, который занимал Харальд. Расположена она была на крыше «Невилл-Плаза».
Над посадочной площадкой вилась стайка дронов новостных служб, которые тут же устремились поближе, в надежде перехватить эксклюзивные снимки. Непривычный и к такой обстановке, и к чрезмерному вниманию СМИ Дживс невольно потянулся к кобуре бластера.
— Успокойся, — раздался в клипсе голос Bond’а. — Здесь силовое поле, оно не дает этим мелким стервятникам подлетать слишком близко да еще и помехи создает.
Дживс расслабился, Мэш понимающе хмыкнул.
Киборги-охранники просканировали предъявленную Bond’ом карту и синхронно шагнули в стороны, пропуская вип-клиента к двери, автоматически раздвинувшейся перед ним. Ларс и его «телохранители» вошли в вип-холл. Внутри тоже стояли на страже DEX’ы, перед которыми снова пришлось помахать картой. Пройдя по коридору, Ларс остановился перед дверью с золотистыми цифрами «320/7», провел картой по считывающему устройству и приложил ладонь к сенс-панели. Огонек приветливо мигнул зеленым и створки услужливо скользнули в стороны.
Bond вошел в номер, опера шагнули за ним и аж присвистнули, когда за их спинами закрылась дверь.
— Неплохо наш мистер Большая Шишка устроился! — обводя взглядом гостиную президентского люкса, протянул Дживс. — Нам так не жить.
— У Харальда несколько поколений преуспевающих бизнесменов в роду, — заметил Ларс. — И каждый только приумножил общее состояние.
Помявшись немного у входа, опера все-таки прошли и уселись на обитый натуральной кожей диван. Киборг направился в спальню, чтобы переодеться к обеду. В том ресторане, где для него был заказан столик, джинсы и футболки считались моветоном. Выгнать не выгнали бы, но все же…
Ларс открыл шкаф, сверился с архивом голографий, запечатлевших Харальда в разных ситуациях, на разных мероприятиях, и выбрал классический костюм с приглушенного оттенка синим пиджаком и черными брюками. Брюки он тут же и надел вместо джинсов. Затем взял с плечиков белоснежную рубашку и стянул футболку.
В этот момент поступил вызов на коммуникатор. Ларс прошел в кабинет, включил терминал и, убедившись, что это личный секретарь Харальда Джулия Арнольдс, принял. В развернувшемся вирт-окне появилось изображение миловидной молодой женщины с гладко зачесанными назад каштановыми волосами и внимательными карими глазами.
— Добрый день, мистер Харальд, — поздоровалась она. — Как ваше здоровье?
— Добрый день, Джулия, — ответил он. — Вполне сносно. Я уже выбрался от доктора. Как видишь, даже не хромаю.
Ларс прошелся туда-сюда по спальне, демонстрируя ровную пружинистую походку Харальда, которую он изучил по видеозаписям, покрутился, чтобы распахнувшиеся полы рубашки приоткрыли мускулистую грудь и идеальный брюшной пресс. Впрочем, не давая рассмотреть еще не полностью рассосавшийся след от ожога. Усиленная регенерация делала свое дело, но и она была не всесильна.
— О, да, босс! Я вижу, вы в отличной форме, — усмехнулась девушка и поаплодировала.
Ларс улыбнулся фирменной улыбкой Харальда и продолжил сугубо серьезным тоном:
— Что у нас сегодня, Джулия?
Пока он застегивал рубашку и завязывал галстук, секретарь перечислила запланированные звонки деловым партнерам. С одним из них сегодня предстоял совместный обед, на который Ларс и собирался в данный момент. После того, как Bond полностью привел себя в порядок, он попросил Джулию соединить его с первым из бизнесменов. Разговор этот киборг запараллелил с настоящим Харальдом, который суфлировал ему необходимые ответы. Все прошло без сучка без задоринки, поэтому за время, оставшееся до делового обеда, Ларс с Харальдом успели переговорить еще с двумя страждущими внимания бизнесмена с Мидгарда.
Наконец, закончив с частью переговоров, Ларс вышел из кабинета в гостиную, где его ждали опера. Парни не скучали: вначале они умяли заказанный в номер обед, а теперь в их распоряжении была голо-панель новейшей модели и они смотрели какой-то новостной канал.
— Ларс, смотри, тут про тебя передают, — Мэш мотнул головой в сторону голограммы.
Репортер в яркой неоново-зеленой кепке и униформе голо-канала Ферна Ньюс рассказывал, что их информагентству удалось выяснить, что один из фаворитов стартующего на днях чемпионата по серфингу Ларс Харальд пострадал в перестрелке в одном из престижных баров Невилл-Сити. По словам личного тренера спортсмена, Криса Уилсона, травма не только не представляет угрозы для жизни Ларса Харальда, но и не помешает тому выступить на предстоящих соревнованиях.
— Ну, что же, ждем увеличения числа папарацци, — пожал плечами Ларс. — Будьте готовы, парни. Кстати, у нас за окном уже крутятся восемнадцать дронов, жаждущих сенсационный голографий. — Дживс подорвался, было, посмотреть, но киборг перехватил его: — А вот этого делать не стоит. Хватит того, что эта воронья стая накинется на нас на выходе.
Ларс направился к двери, опера нацепили темные очки и двинулись за ним, когда ему на комм поступило сообщение. Вот к нему-то Bond оказался не совсем готов.
«Ларс, срочно перезвони мне» — писал отец его двойника — Свен Харальд.
— Так, парни, пока отбой, — скомандовал киборг и рванул в кабинет. Там он поспешно соединился с Харальдом. — Старший брат, у нас проблемы — тебя хочет видеть твой отец. Срочно.
— Упс, вот это точно проблема, — хмыкнул тот. — Отца не проведешь. Ладно, давай, звони и переводи вызов на меня. Выкручусь.
Bond кивнул и набрал на комме нужный номер. Поскольку сам он связывался с Харальдом через терминал Ларта, то имел возможность наблюдать, как тот раскрыл вирт-окно, в котором возникло изображение подтянутого пожилого мужчины с изрядной проседью в темно-русых волосах и знакомым прищуром синих глаз.
— Здравствуй, отец, — сказал Харальд. — Ты хотел меня видеть?
— Здравствуй, Ларс, — кивнул в ответ мужчина. — Ты не звонил три дня. Мама волнуется. В новостях мелькнуло сообщение, что ты попал в перестрелку. Это так? Ты сильно пострадал?
— Вот ведь стервятники, пронюхали все-таки, — фыркнул Харальд и добавил: — Пустяки, отец. По касательной задело. Я подлечился в медблоке полицейского участка, в котором давал показания как свидетель. Я даже не планирую сниматься с соревнований.
— Покажи, — безапелляционно заявил Харальд-старший.
— Отец! — праведно вознегодовал Харальд-младший. — Мне что, штаны снимать?
— Снимай, если не хочешь, чтобы я позвал маму, — криво усмехнулся отец. — Тогда штаны придется снимать перед ней.
Сын издал возмущенный стон, но покорно поднялся с кресла и стянул джинсы, демонстрируя отцу подживший рубец от ожога лазером, замазанный плотной пленкой регенерант-геля. Харальд-старший внимательно рассмотрел открывшуюся картину и, наконец, удовлетворенно кивнул.
— Хорошо, вижу, что ничего страшного. Постараюсь успокоить маму, что лететь к тебе совершенно не обязательно. Где, кстати, ты находишься? Это явно не твой номер.
— Я у нового знакомого в гостях, — чуть уклончиво ответил Харальд. — Скоро вернусь в гостиницу. А через полчаса у меня деловой обед с Грегом Симмонсом. Я как раз успею слетать переодеться.
— Да, я помню. Удачных переговоров, — снова кивнул Харальд-старший. — Но маме все-таки позвони. Пусть сама убедится, что ты не находишься при смерти.
— Хорошо, отец. Обязательно. Сразу же после обеда позвоню ей, — заверил сын и они распрощались. — Фух, выкрутился, — сказал Харальд уже Ларсу. — Матери я потом позвоню. А ты давай, двигай уже на обед. Симмонс страшный зануда, так что опаздывать нельзя. Что и как с ним обсуждать, ты знаешь. Действуй, как условились.
— Понял. Все сделаю, — ответил киборг и отключился.
Bond с сопровождающими его операми вышел из номера, под прицелами камер уже двух с лишним десятков дронов различных информагентств погрузился во флайер и они вылетели к ресторану.
Грег Симмонс — крупный фернийский бизнесмен — прибыл на деловой обед ровно минута в минуту. Ларс уже ждал его в отдельном кабинете, у дверей которого застыли двое телохранителей — Мэш и Дживс. Обменявшись приветствиями, мужчины сделали заказы и, пока ожидали, когда им подадут блюда, обсудили некоторые вопросы. Bond’у удалось найти с партнером Харальда общий язык и необходимые соглашения были достигнуты практически без возражений с какой-либо из сторон. В дальнейшем обед протекал в спокойной, располагающей обстановке, так что расстались бизнесмены очень довольные друг другом.
Харальд, все время находившийся на связи с Bond’ом, тоже остался доволен и еще больше преисполнился желанием выкупить Ларса из полиции. Чего бы это ему ни стоило. Ради этого он был даже готов посвятить в тайну уникального киборга своего отца. Возможно, тому удалось бы надавить на какие-то свои рычаги и решить вопрос положительно.
Ларс вернулся в номер, переговорил с секретарем, связался еще с несколькими партнерами по бизнесу. Затем позвонил тренеру Крису Уилсону, уверил его, что со здоровьем у него все почти в полном порядке и он даже уже совершил несколько заездов на удаленном пляже. Крис тут же заявил, что необходимо возобновить тренировки именно на том пляже, где будут проходить соревнования. Необходимо было адаптироваться к конкретным условиям, освоиться с рельефом дна, изучить течение, характер волн и тому подобное. Они договорились о встрече на следующее утро.
В восемь часов вечера Дживса и Мэша сменили Селд и Сээди. Ларс заказал ужин в номер, который съел вместе со своими «телохранителями». Затем он связался с Рэнтоном, доложил ему, как прошел день, успокоил нервничающего инспектора, что все в порядке, подмену никто не раскусил, даже секретарша. Ларт остался доволен, особенно тем, что киборг скинул ему готовый отчет для начальства, так что инспектору не пришлось бы пыхтеть над ним еще пару часов. Ну а для прикрытия собственной, уж очень самостоятельной, деятельности у ушлого Bond’а имелось достаточно видео и аудиозаписей его консультаций с Харальдом и весьма впечатляющих размеров архив собранных киборгом данных о бизнесмене, роль которого он играл.
Все облегченно выдохнули: первый день был позади. Все прошло гладко. Можно было отдыхать. Чем, собственно, все и занялись: Bond и «телохранители» в президентском люксе Харальда в отеле «Невилл-Плаза», а сам Харальд и Рэнтон в квартирке инспектора.
Затем кричал и размахивал руками долговязый лекарь, а его престарелая, долговязая сестрица, вторила ему на итальянском. Лекарь сетовал, что какая-то из доставленных стекляшек треснула, и что без этой дутой стекляшки он как без рук.
Казалось, что ни один из обитателей Лизиньи не мог обойтись без одобрения или совета ее светлости Жанет. Правда, Максимилиан подозревал, что все они шумят и размахивают руками для видимости, и все их жалобы и вопросы тоже для видимости, а в действительности все они хотят оказаться с ней рядом, услышать её голос, если повезёт, пожать ей руку, и даже удостоиться подзатыльника, как это случилось с «дядюшкой Пелом».
Их влекло к ней, как влечёт замерзающих путников пылающий очаг, как влечёт к этому очагу самого Максимилиана. Он хорошо знал это подспудное притяжение, он испытывал его с раннего детства, наравне с голодом, когда, едва научившись ходить, ковылял вслед за матерью, ожидая ласки. Он догадывался, что каждый ребёнок живёт этим притяжением, что и взрослые от этого притяжения несвободны, что самые на вид грозные, самоуверенные и независимые всё равно нуждаются в некоем согревающем знаке, в искорке одобрения и приязни.
Вот хотя бы тот же «дядюшка Пел», весь лоснящийся от сытости и самодовольства, уже сверкающий лысиной, уже, по меркам Максимилиана, почти старик, всё равно не упустит случая заполучить частичку её внимания, даже через ругательство или шлепок.
Когда же её светлость княгиня отсутствовала, Максимилиан замечал, что господин Геро обладает теми же способностями одаривать. Но, в отличии от Жанет, приблизиться к нему осмеливался не каждый. Даже дети испытывали какую-то благоговейную робость. Даже он, Максимилиан, невзирая на то, что этот молодой мужчина был средоточием дружеской силы, всё же в глубине души чувствовал некую грань, за которой обесценивалась его мальчишеская дерзость.
Нет, удерживал не страх. Это был какой-то тайный трепет перед неизвестным, таинственным. Этот трепет обнаружился, когда Максимилиан лишился способности лгать, в особенности, лгать господину Геро, лгать под его ясным, спокойным и доверчивым взглядом.
Он мог бы, — подумать страшно! – солгать самой Жанет, и отделался бы покрасневшим ухом, а вот господину Геро солгать бы не смог. Как не смог бы солгать тем звёздам над скользким черепичным скатом, которые он однажды увидел.
Вот тот же неосознанный трепет мешал приблизиться и другим. За исключением Марии. Впрочем, дети её возраста тоже научились прыгать за эту грань и подходить к господину Геро без всякой робости. Вслед за Марией внуки госпожи Бенуа подбегали к её отцу, если им требовалась помощь в извлечении занозы или пчелиного жала, ответ на самый нелепый вопрос или всё то же одобрение. И господин Геро терпеливо отвечал на вопросы, вынимал занозы, поправлял развязавшиеся шнурки, находил потерянные игрушки, разбирал поминутно возникавшие споры, мирил дерущихся или утешал обиженных.
Максимилиан готов был держать пари, что те девицы, которые присматривали за гусями, тоже не прочь были бы прийти к нему за утешением. А подростки-поварята с лёгкой завистью, укрыв её за презрением, наблюдали, как Максимилиан учится выводить буквы, а господин Геро рассказывает ему об устройстве зеркальной трубы, установленной на крыше итальянцем Липпо.
Да и госпожа Бенуа, если принцесса Жанет отсутствовала, всегда усаживала господина Геро по правую руку, подкладывала ему на тарелку самые лакомые кусочки и говорила так умильно, что господин Геро смущался, а Максимилиан хихикал. И вот теперь им обоим, господин Геро и Жанет, не так-то просто было остаться наедине. Они и поговорить толком не могли.
А ведь они были… парой. Это Максимилиан сразу понял, едва лишь их увидел. Они – влюбленная парочка. Тут уж он не мог ошибиться.
Парочек он повидал немало. Только этих с теми прежними не сравнить. Они отличались от прежде им виденных так же, как господин Геро отличался от всех прежде им виденных отцов, пьяниц и забияк. А разве её светлость княгиню можно было уравнять с теми хохочущими кривляками, которые корчили из себя недотрог, а сами бегали в казармы к солдатам. Отец Марии и Жанет, конечно, парочка. Вон как они украдкой за руки держатся.
Только они другие, совсем другие… У них как-то всё по-другому, красиво, аж дух захватывает. Они всего лишь тихонечко сидят рядом и молчат.
Максимилиан устроился на перевернутой корзине чуть впереди них. Он сделал это намеренно, будто хотел оградить их от любопытных взглядов, отделить от всех прочих зрителей. И в то же время сам тайком оглядывался, чтобы на них посмотреть. Ему было очень стыдно за это шпионство, но стыд его был вызван вовсе не тем, что он застал их за поцелуем или ещё чем, что полагается делать влюблённым.
Нет, они по-прежнему только держались за руки. Правда, Жанет время от времени что-то шептала господину Геро. Он слушал, не отвечал. И смущался. Краснел, как мальчишка-подросток. Потом тоже что-то шептал на ухо Жанет, от чего она притворно хмурилась и качала головой. Вид у обоих был задорно-счастливый.
Заметив воровской взгляд мальчика, Жанет, как при встрече, протянула свободную руку и погладила Максимилиана по голове. Максимилиан зажмурился и подумал: «Я сейчас похож на того кота, Лео, когда он валяется кверху брюхом, а мадам Бенуа чешет его за ухом!»
На рассвете мальчик обнаружил, что взятые им на себя обязательства стража отнюдь не пустой звук. Ему нравилось выбираться во двор с первыми лучами солнца, слушать, как потрескивает очаг на кухне, вдыхать запах свежего хлеба, кипячёного молока и томящейся пшеничной каши.
Мимо него пробежала Мария, уже умытая и одетая в новое нарядное платьице. Девочка спала в одной комнате с детьми молочный сестры принцессы Жанет, госпожи Валентины, а умывала её старая нянька Наннет, та самая, которую когда-то искал Максимилиан.
Мария свернула за угол, и мальчик услышал её звонкий голос:
— Папа, ну папа, ты же мне обещал!
Это был привычный набор действий. Встать, с помощью верной Наннет умыться, одеться, причесаться и разбудить отца, чтобы потребовать от него новую порцию развлечений. В предшествующие дни Максимилиан и сам с нетерпением ожидал появления её отца, он и сам был готов присоединить свой голос к голоску девочки. А тут вдруг что-то его встревожило. Эта мелюзга голосит чуть свет под окном его спальни, а ведь он там… он там не один!
Максимилиан догнал девочку.
— Ты чего орешь, мелюзга? Твой отец ещё спит!
На лице Марии выразилось откровенное недоумение. Она уже проснулась, а он, её отец, ещё спит!
— Не спит, — возразила девочка. – Он всегда плосыпается, когда я его зову.
Говорила она по-прежнему звонко.
— Да тише ты, мелюзга, — шикнул на неё Максимилиан.
Мария широко раскрыла глаза и выпятила нижнюю губу от обиды.
— Ты чего хотела?
— На лошадке покататься, — буркнула она. – Папа мне одной не лазлешает.
— Это тот коротышка, твой конь? Как его звать-то…
— Хилон.
— Ах да, Хирон. Ну пошли, я тебя покатаю.
Глаза Марии раскрылись ещё шире.
— А папа сказал…
— Что ты, как маленькая. Папа да папа. Папа потом придет.
И, не позволив девочке опомниться, быстро поволок её в сторону конюшни.
Наверху, за окном, ещё в полудреме, блаженно улыбаясь, Жанет слушала этот разговор. Геро, разбуженный зовом дочери, успел натянуть рубашку, но затем так же прислушался. Когда голоса детей стихли, он с ласковой растерянностью взглянул на Жанет. Она погладила его спутанные волосы и с лукавой улыбкой спросила:
— А ты уверен, что Максимилиан не твой сын? Я нахожу немало сходства.
Мечта еврейского рыбака — поймать фаршированную Золотую рыбку
Бруклин. 1976
Хозяйство Саваофа располагалось на самой кромке океана. С востока и юга — волны Атлантики, с севера и запада — высокое ограждение с металлическими столбами. Сквозь толстую проволоку в зелёной пластиковой оплётке видны были здоровенный ангар, двухэтажная кирпичная пристройка, несколько бензовозов, посверкивающих металлическими цистернами.
— Площадочка-то не додумана, — заметил Кока, указывая на бензовозы. — Морская соль, влажность, коррозия, то-сё…Загубят технику.
Лёнчик усмехнулся.
— Спорим, что льготы по аренде и налогам эти издержки перекрывают. К тому же, кто сказал, что это машинки Саваофа?.. Ладно, пошли вход искать.
Друзья-родственники двинулись вдоль забора. Видавшую виды «импалу» Коки они оставили в квартале отсюда, не желая позориться перед серьёзными людьми. Оба были «на галстуках», Лёнчик нес чёрный самсонитовый кейс, к которому для пущей солидности присобачил никелированную цепочку с браслетом.
Октябрь в Нью-Йорке стоял тёплый, но с Атлантики поддувало, и ребята изрядно задубели в своих парадных костюмчиках, пока дошли до ворот.
— Во, — сказал Лёнчик, показывая вверх.
Над воротами красовался большой круглый щит с буквами:
SAVVA
OF
BROOKLYN
— Потому и Саваоф. — Лёнчик заметил на стойке ворот металлический короб с большой желтой кнопкой в центре, подошел, нажал.
— Hello, can we help you? — донесся непонятно откуда приятный мужской голос.
— Yes… We want Mr… в общем, Саваофа… — спутался Лёнчик.
— Представьтесь, пожалуйста, — голос бесстрастно перешел на русский.
— Леонид Яблонский и Николай Косолапов. — Лёнчик приосанился. —Инвесторы. Нам назначено.
— Минуточку… Да, вы записаны. Проходите. Красная дверь по центру. Вам туда.
Ворота разъехались.
На офис успешного предпринимателя это было не похоже. Совсем. Гулкое пустое пространство в дальнем конце ангара, забитого контейнерами, бочками, ящиками. В середине — длинный раскладной стол, вроде тех, что используются в выездной торговле. Прямо на столе, болтая ногами, сидел крепкий чернобородый мужичок самого что ни на есть разбойничьего вида в кожаной жилетке поверх тельняшки. За его спиной стояли двое неотличимых друг от друга парней в белых спортивных куртках.
Сесть посетителям не предложили. Да и некуда было: единственный хлипкий пластиковый стульчик занимал тощий, абсолютно лысый субъект в голубом костюме, примостившийся с краю стола.
— Ну, господа хорошие, с чем пожаловали? — с усмешкой осведомился Саваоф.
— Мы пришли сделать вложение в ваше предприятие… — затараторил Лёнчик.
— Вложение, говоришь?
Саваоф, прищурившись, посмотрел на Коку, потом на Лёнчика. Тот опустил глаза, сосредоточив взгляд на ожерелье из крупных желто-серых зубов, свисавшее с мощной шеи Саваофа. «Волчьи», — почему-то сразу решил Лёнчик. Между зубов он заметил четыре цветных эмали — желтую звезду Давида, зеленый полумесяц, серебряный крест и красную пентаграмму. Заметив, что разглядывает Лёнчик, Саваоф хмыкнул.
— А я вас знаю. Ты Незалупа, — он ткнул пальцем в направлении Коки. — А ты Ябло.
— Яблонский,— уточнил Лёнчик.
— Религиозники?
— Да не особо…
— А шо тогда у хасидов на подсосе?
— Без понятия. Старые бабушкины связи…
— Понятно… И чем хотите вложиться?
— Вы позволите?.. — Лёнчик шагнул к столу, отстегнул браслет, положил на стол кейс, щелкнул замками, поднял крышку. — Здесь шестьдесят девять тысяч.
— Если бы не мошенник-ювелир… — начал Кока, но Лёнчик повернулся к нему и резко зашипел:
— Здесь это никого не интересует, понял?
— Так-так, — проговорил Саваоф, придвинув к себе чемоданчик. — Магомет Хоттабыч, скажи людям за ситуацию.
Человек в голубом костюме обратил к Лёнчику лицо, неожиданно широкое, как лежащая узбекская дыня, поправил очки, улыбнулся во весь лягушачий рот.
— У нас, уважаемые, частная компания, и сторонние средства мы, как правило, не принимаем. Но, допустим, мы сделаем для вас исключение и… Если взять за основу прибыля за прошлый год, скинуть на амортизацию и вложения в основные фонды, переложить на сегодняшний день, то годовые на ваши капиталы составят… плюс-минус шестнадцать тысяч двести пятьдесят здешних рублей.
— Вашей бабушке хасиды отстегивают раза в три побольше, а, хлопцы? — усмехнулся Саваоф.
— В пять… — удручённо поправил Лёнчик.
— Вот. А вы чего ждали? Дурью и пиздюшатиной не торгуем, банки не грабим, так что… — Саваоф посмотрел на пачки долларов в чемодане, на Лёнчика, на Коку. — Ты, Незалупа, подойди поближе… Где служил?
— Морская пехота. Главстаршина.
— Оп-па! — оживился Саваоф. — Флот часом не Черноморский?
— Тихоокеанский.
— Тоже годится… А ты?
— Не служил… — буркнул Лёнчик.
— А в Союзе где работал? В торговле?
— В Доме быта. Телевизоры ремонтировал, магнитофоны, соковыжималки разные. Ключи, замки тоже умею.
— Дело. Автомобили?
— Случалось. Но вообще-то не мой профиль.
— Ясно. Деньги, значит, любите?
— А кто ж не любит? — искренне удивился Кока.
— А ты? — Саваоф пристально посмотрел на Лёнчика.
— Ну так… Без фанатизма.
— Поясни.
— Продавать своих и лизать кому-то жопу не стану ни за какие деньги! — гордо выпалил Лёнчик.
— Я тебя услышал… Короче так, братцы-ленинградцы. Как инвесторы вы неинтересны ни мне, ни самим себе. Но… денежки ваши я всё же вложу.
— Во что?
— Да в вас же, дурики. Ты, — он показал на Коку, — мне нужен. А ты, принципиальный, считай, понравился…
«Бери деньги и вали», — запищал внутренний голос, но Лёнчик не шелохнулся, словно пригвожденный гипнотическим взглядом Саваофа.
— Арам, — обратился тот к одному из парней, истуканами стоявших за его спиной, — хватай «форд», бери очкарика и вези к нам. Миссис жаловалась, что у неё в спальне телевизор барахлит. Заодно пусть стиралку проверит, а то скачет, как конь Будённого. А ты, Абрам, подгони «линкольн», поедем со Старшиной в спортзал, косточки разомнем. Пусть оба себя покажут.
Парни кинулись выполнять поручения.
«Арам? Абрам? Какое странное сочетание имён», — подумал Лёнчик, но от вопросов воздержался.
Гостиница была маленькой, двухэтажной и очень уютной. Припорошенные искрящимся снежком дорожки, парапет из цветного камня, островерхие башенки мансарды. Оставляя на снегу неопрятные кощунственные следы, Край поднялся на высокое крыльцо и толкнул витражную дверь. Портье, улыбаясь, поднялся из-за стойки. Регистрация заняла минимум времени. Откуда вы? С Тантары?.. Просто замечательно!.. Надолго к нам?.. О нет! Цель поездки нас совершенно не интересует… Как будете платить?.. Замечательно… Ваш номер восьмой. Прижмите сюда палец. Вот ваша карта. Приятного времяпровождения.
Номер на втором этаже оказался под стать гостинице: маленьким и уютным. Край обошёл аккуратную комнатку, раздвинул светозащитный тюль на окне, выходящем в залитый лунным сиянием парк, затем принял душ и забрался в широкую, хрустящую свежими простынями кровать. Обычно, прежде, чем уснуть, он делал несколько упражнений, постепенно погружая себя в состояние атараксии, но перелёт оказался слишком утомительным, Край лишь успел подумать, что не знает, как называется местная луна, и провалился в сон без сновидений.
Он проснулся в половине десятого, немного позже, чем намечал. Быстро позавтракав в гостиничном кафе-автомате, Край заглянул к скучающему портье и спросил, как можно добраться до Антален-парка. Портье с готовностью высветил на прозрачной поверхности стойки городскую карту.
— Вот здесь, — сказал он, – расположен торговый квартал Сото. Оттуда каждые двадцать минут уходит специальный экспресс до Антален-парка, — и добавил, лучась радушием, – Хотите посмотреть на исчезающее искусство?
— Вроде того, — согласился Край.
— Уверяю, не пожалеете, — портье сделал многозначительное лицо. – Вызвать вам таксомат?
— А Сото отсюда далеко? – вопросом на вопрос ответил Край.
— Нет. Минут тридцать, если быстрым шагом.
— Отлично! Тогда я лучше пройдусь.
— Как будет угодно. Только обязательно возьмите «универсал».
Край удивлённо поднял брови, но оказалось, что «универсал» — это всего лишь местная разновидность верхней одежды. Гостиница выдавала «универсалы» клиентам в счёт оплаченного номера.
— Не сомневайтесь, — заверил его портье. – Модель не от кутюр, но вполне приличная. Берите, а то сейчас вам будет холодно, а чуть погодя — жарко.
Спустя полчаса Край, облачённый в бледно-жёлтую куртку с панелью регулятора на рукаве и такие же брюки, шагал по длинной городской аллее. На плитках мостовой всё ещё лежал снег, но теперь он уже не казался ослепительно-белым. С карнизов цветных домиков свисали сосульки. В воздухе явственно пахло весной; то ли этот пьяный запах приносит беспокойный восточный ветер, то ли так пахнет влажная земля под слоем ноздреватого снега. Хотелось дышать полной грудью.
Квартал Сото встретил Края рекламными баннерами, витринами магазинов и целым лабиринтом частных лавочек. Между лавчонками, несмотря на ранний час, толкалась уйма народа. Крутя головой в поисках хоть каких-то указателей, Край двинулся по одному из проходов и почти сразу налетел на девушку. Он даже не успел толком рассмотреть её лица, увидел лишь веер разлетающихся по истоптанному снегу голубоватых цветов. Какой конфуз.
— Простите, ради бога, — забормотал Край, опускаясь на корточки. — Сейчас я всё соберу. Здесь такая толкучка, а вы как из-под земли…
Он поднялся, протягивая девушке растрёпанный букет, и на секунду потерялся. Удивительно знакомое и в то же время ни с чем несравнимое лицо: нежные фарфоровые скулы, яркие внимательные глаза под каштановой чёлкой, красивый, чуть ироничный рот. Девушка была похожа на ангела, какими их рисуют на тесианских голограммах.
— Жизнь вообще непостоянная штука, — сказал ангел, улыбаясь уголками губ.
— Ещё раз простите, — пробормотал Край.
— Ерунда. – Девушка прищурилась. – Что упало, то пропало. Вы, конечно, приезжий?
— Точно, — сказал Край. – А жулики из «Гипнокурса» обещали, что акцента не будет.
Девушка покачала головой:
— Говорите-то вы как раз неплохо, но вот это, — она указала на куртку, — выдаёт вас с потрохами. И вы, конечно, в Антален-парк?
— Хотел найти экспресс, — признался Край, — но это не так-то просто.
— Тогда пойдёмте, я вас провожу.
— Вот теперь мне совсем неловко… У вас, наверное, дела.
— Нет. – Девушка решительно взяла нового знакомца под руку. — У меня отпуск в десять циклов, а букет всё равно загублен… так что, пойдёмте.
Хлюпая по талому снегу, они в пять минут вышли к платформе экспресса, где девушка бросила букет в урну
— Разрешите, я хотя бы куплю вам новые цветы, — взмолился Край, но девушка лишь помотала головой.
— Ерунда, ерунда, — сказала она беспечно. – Они и живут-то всего час. Кстати, меня зовут Эльсиен, — и добавила. – А хотите, поедем вместе?
Чуть нагнувшись вперёд, Край с восторгом смотрел через плечо молодого художника. Парень, опираясь грудью о хитрый раскладной каркас, уверенно орудовал диковинным пульверизатором. Узкое сопло летело над мутной водой, и прямоугольная лужа, обнесённая аккуратными грязевыми бортиками, расцветала яркими спиралями полихромного орнамента. Наверное, что-то было добавлено в краски, которые, словно тонкая масляная плёнка, послушно ложились на водяную поверхность. Казалось, что художник рисует не по воде, а по зеркалу или гелю. Рисунок невольно хотелось потрогать руками.
— Ну, как? — негромко спросила Эльси.
— Что-то невероятное, — Край оглянулся. – Это тоже нельзя фотографировать?
— Конечно, нельзя. — Эльси пожала плечами. – Здесь ничего нельзя снимать. А иначе какое же это исчезающее искусство? Мастер делает рисунок, к полудню лужа высыхает, завтра мастер делает новый рисунок. Искусство не должно быть застывшим.
Край восхищённо качал головой.
— Тебе непременно нужно посмотреть ледяные кружева, — сказала Эльси. — Только приходить нужно часа на три раньше, пока не спал холод.
— Значит, резчики работают ночью?
— Ну, да. За это хорошо платят. Сюда ездит вся планета и все туристы. Пойдём, посмотрим пейзажи.
Они перешли в соседний ряд странной галереи, где работало человек шесть художников. Десятки нехитрых, но неизменно живых этюдов застыли в десятках неподвижных луж. Край останавливался перед каждой картиной, не уставая изумляться, поражаться, любоваться. Была в этой творческой расточительности какая-то непостижимая красота на грани безумия.
Когда спутники дошли до последних мелеющих луж с потрескавшейся глинистой кромкой, огромное тускло-красное солнце (иллариане называли свою звезду «Ири») поднялось почти в зенит. Начинало припекать. В трехэтажных клумбах буквально на глазах распускались крупные розовые бутоны.
— Сейчас, пожалуй, начнут работать флористы, — сказала Эльси. – Пойдём-ка в Эгу-Гам, чего-нибудь перекусим.
Перекусить Край был не прочь, но не в эгу-гамовской межпланетной сети. Ему хотелось попробовать аутентичную илларийскую кухню. Эльси посмотрела на него с нескрываемым интересом.
Вопрос с илларийской кухней оказался не так-то прост. Большинство местных злаков, корнеплодов и фруктов вызревало за один цикл и практически не поддавалось хранению. Эльси объяснила, что в давние времена то, что вырастало, огородникам приходилось съедать сразу, практически не отходя от грядки. Исключение составляли только плоды дерева люс, вызревавшие за шестьдесят-семьдесят циклов. Войдя в Лигу Миров и завязав тесные отношения с соседями, Илларис практически полностью перешёл на продукцию импортного сельского хозяйства. Автоматически свернулась и мясная отрасль, ведь ни обовы, ни тулуги инопланетный комбикорм без ферментов жрать не могут. Словом, местная еда теперь редкость… но только не в Антален-парке.
В стеклянном кубе ресторана с броским названием «Абалага» Край и Эльси заказали блюдо из люса, фаршированного поджаркой с гарниром из талливана. Что такое талливан Край не совсем понял, зато уяснил, что ждать блюда придется около часа, пока этот талливан успеет созреть.
— Зато это будет реально свежий продукт, — заверила его Эльси. – А пока можно заказать бутылочку люсовой настойки.
Край был не против. Они сидели возле окна во всю стену, выпивали приторную настойку, болтали, смеялись. Когда официант наконец принёс тарелки с розоватыми клубнями, обсыпанными чем-то вроде мелких ягод, снаружи пошёл дождь, настоящий ливень. Потоки воды обрушились вниз по чуть наклонным стёклам, превращая всё, что было снаружи: здания, деревья, людей, машины в расплывчатые текучие силуэты.
— Полуденный дождь, — сказала Эльси, промакивая губы салфеткой. – Сейчас начнётся настоящая жара. С половины второго до четырёх самое пекло. Мы называем это время «часом Сатула».
— И что на Илларисе делают в час Сатула? – с интересом спросил Край.
— Ничего. Отдыхают, прячутся в домах, пьют холодные газировку или едут к океану. За час можно добраться на скоростном экспрессе.
— Это здорово, — сказал Край, поднимаясь. – Я хочу посмотреть на ваш океан.
Сухой горьковатый запах, плывший в вечернем воздухе, постепенно стирал с губ солёный привкус прохладных волн и горячего пляжа. Эльси и Край уже давно свернули с аллеи и теперь, не спеша, шли через огромный старинный парк среди усыпанных жёлтой листвой деревьев. Их ноги ступали по жухлой траве, а над головами, в просветах между ветками, виднелось рдяное небо. Стало ощутимо прохладнее, и Край переключил терморегулятор «универсала».
— Но всё-таки ты мной манипулируешь, — сказал он, искоса поглядывая на утопающее в сумеречных тенях лицо спутницы.
— Я же твой гид. – Эльси улыбнулась. – И потом, если ты вызовешь для меня таксомат к гостинице, то это будет за счёт заведения.
«Прагматично, но глупо, — подумал Край. – Ладно, там разберёмся». Ему смертельно не хотелось отпускать Эльси, и он малодушно отставлял в сторону любые мысли о моменте прощания. В конце концов, какого чёрта? Он вполне может сесть в таксомат вместе с девушкой, проводить её до дома. Ехать по ночному городу, сжимая в руке узкую горячую ладошку… Пожалуй, так и нужно сделать. Он уже не сомневался, что сегодняшняя встреча послана ему всевышним соизволением. А с подарками вселенной нельзя поступать пренебрежительно.
Сквозь тёмные стволы деревьев уже светились вдалеке жёлтые огоньки гостиницы.
— Ну, и как тебе на Илларисе? – вдруг спросила Эльси.
— У вас удивительная, очень красивая планета. – Край заглянул девушке в поблёскивающие глаза. – И очень странная… Ни разу в жизни я не начинал день весной, чтобы закончить его осенью. Не укладывается в голове.
— Ты побывал на многих планетах?
— Не очень. – Край смутился. – Мои сопланетники не слишком много путешествуют. Это вообще не в тренде.
— Оттого, что на Тантаре живут колдуны? – Глаза Эльси любопытно поблёскивали из-под чёлки. — То, что говорят про твою планету, намного страннее, чем орбитальное движение моей планеты.
— Слухи слегка преувеличены. – Край тихо засмеялся. – А что ты слышала про Тантару?
— То, что тантариане умеют менять реальность. Что они зажигают и гасят звёзды, сжимают орбиты, превращают лёд в железо, а уксус в вино. Это правда?
— Люди много чего болтают, — осторожно ответил Край. – Не всему надо верить.
— А как же Баги-и-Са?
— Баги великий человек и великий грех моей планеты. Дай Бог, чтобы сделанное Баги никогда не повторилось.
— Но всё же? Тантариане умеют зажигать звёзды?
Край молчал почти минуту.
— Это длинный разговор, — сказал он наконец. – Тебе будет скучно.
— Не будет. – Эльси ухватила его под локоть. – Расскажи, не будь занудой.
Край усмехнулся:
— Ты слышала про учение Осапы?
Стена в «офисе» постепенно обрастала материалами, но больше ничего не происходило. Дело не двигалось с мёртвой точки, и было совершенно непонятно, что с этим делать.
— Харди, у вас такое выражение лица, будто я вам предлагаю не картошку с рыбой, а улитку. С рисом.
— Я просто не могу понять, чего добивается Торн. Чтобы я спровоцировал Лизу? Но зачем?
— Ешьте, сэр. Мне кажется, что он её не боится. Ну, или не верит в серьёзность её намерений.
— Это-то понятно, — Харди мучительно скривился. — За что он нам платит, Миллер? За наблюдения?
— Возможно, он рассчитывает, что вы расстроите её роман?
— Да?! — Харди удивлённо уставился на Элли. — Но зачем так усложнять? Вы, кстати, поняли, на чём прокололись наши предшественники?
— Они получили расчёт, когда заговорили о рогипноле. А что Лиза? Встречается со своим охранником? — Элли пожалела о так и не взятой вилке, но обошлась тем, что облизала пальцы. — Я её трижды видела в школе.
— Познакомились?
— Харди, за кого вы меня принимаете? Я не знакомлюсь со всеми, с кем сталкиваюсь в коридоре. И она совершенно не похожа на убийцу.
— Никто не похож, вам ли не знать?
— Могли бы и проявить деликатность, сэр.
— А смысл? — Харди пожал плечами и пожаловался: — Мне сказали, что я отвратительный лектор, это правда?
— А вы читали лекции?
— В центре повышения квалификации, — неохотно признался он. — Больше не буду.
— Выгнали? — посочувствовала Элли
— У вас тоже с деликатностью не очень, — Харди скривился. — Мне надо будет уехать на пару дней. Справитесь без меня?
— Даже не знаю… столько работы.
— Не иронизируйте. Займите себя чем-нибудь простым. Напишите пару отчётов или познакомьтесь с этой Лизой. Вы ведь хотели выпить?
— Не настолько.
— Вам не угодишь, Миллер.
— Просто, как показывает опыт, стоит сказать себе: «Всё спокойно, можно расслабиться!», ну или: «Не случиться ничего страшного, если я уеду на пару дней», как сразу же начинается…
— Ваш оптимизм несколько неуместен.
— Уж какой есть. Вам точно надо уехать, сэр?
— Да. Это касается моей комиссии. Сами знаете — куча бумаг, унылое ожидание.
— Но вы же будете на связи?
— Разумеется, буду.
В принципе, удерживать Харди Элли не собиралась. Она лишь рассчитывала, что он подробнее расскажет о своей комиссии — всё-таки она видела, что с ним было, когда он погнался за убийцей. Не то чтобы она в этом разбиралась, но здоровье Харди оставляло желать лучшего.
— Я вам даже оставлю рабочий телефон. Если вдруг позвонит Торн, ответите.
— И что я ему скажу?
— Что вы мой секретарь… и не смотрите на меня так! Как будто в офисе такого не бывает.
— В нашем? — Элли оглядела обшарпанные стены.
— Не начинайте, Миллер. Торн ничего не знает о моей работе. Думает, что я только консультирую в детективном агентстве… в свободное время.
— Будто оно у вас было. Когда вы уезжаете?
— Завтра. В Эдинбург, — Харди поморщился. — Ничего особенного. Я даже не сомневаюсь, что вы не заметите.
— Скорее всего, — Элли улыбнулась так официально, как только смогла. — Пожалуй, пока вас не будет, я познакомлюсь с Лизой Торн.
— Чтобы спровоцировать?
— Чтобы выпить.
Харди сделал вид, что не услышал. Ну и пожалуйста! При желании такую реакцию можно было даже считать одобрением.
Златокрыла Марвин нашел по запаху.
Немудрено.
Вонял тот немилосердно. Сладковатый запах разлагающейся плоти перебивал даже плотный гнилостный смрад, поднимающийся над мусорными баками на задворках рыбного ресторана, который держали братья Ву.
Златокрыл валялся у крыльца черного хода — там, куда его выбросили хозяева, не дожидаясь, пока он распугает клиентов. Драное пальто было распахнуто, и снег на голой груди не таял. Бутылка с остатками мутной жидкости выскользнула из закоченевших пальцев и лежала рядом. Снежинки падали прямо в открытые глаза.
И уже не таяли.
Златокрыл не дышал. Вообще был мертвее мертвого. А вонял так и вовсе за двоих.
Крякнув, Марвин присел у тела. Заледенелая левая брючина Златокрыла задралась, открывая багрово-черную плоть чудовищно раздувшейся голени. Вонь резала глаза даже в стылом холоде предзимья.
Марвин покачал головой.
Придется снова раскошеливаться на протез, подумал он. Правая рука Златокрыла от ногтевых фаланг до локтя была заменена сложной конструкцией из дерева и металла. Патрубки и тяги причудливо обвивали протез. Часть из них была безжалостно оборвана и висела лопнувшими струнами, металл накладок потускнел, дерево было поцарапано, а местами покрыто вмятинами и расщеплено.
Марвин снова покачал головой.
Златокрыл и в прошлой жизни не славился аккуратностью. Беззаботное дитя неба… Чего же требовать от него теперь? Что ж — знал ведь сам, на что шел, когда решал за него, жить ему дальше, или не жить.
Не жить.
Нежить.
Марвин пошарил на тощей шее Златокрыла. Шнурок перекрутился, и ключ нашелся не сразу. Марвин выдул снег из замочной скважины под ложечкой, там, куда сходились острым углом арки ребер. Вставил ключ и стал терпеливо вращать его, чувствуя с каждым оборотом все усиливающееся сопротивление пружины внутри исхудавшего до состояния скелета тела. Потом, удерживая ключ, так и норовивший выскользнуть из пальцев, свободной рукой открыл дверцу на животе Златокрыла. Долил спирта в подвешенную под медным резервуаром склянку и щелкнул зажигалкой. Голубой цветок пламени обнял лепестками металлический шар, растапливая замерзшую жидкость в нем. Марвин закрыл дверцу, выждал еще пару минут, а потом отпустил ключ, торчащий в груди Златокрыла, словно эфес ушедшего глубоко в тело кинжала.
Чуть слышно зажужжала пружина, и ключ начал медленно вращаться. Тук-тук, сказало сердце Златокрыла. Тук-тук. И еще, и еще, все чаще и чаще.
Марвин присел на ступеньки, набил трубку и закурил. Сизые кольца дыма поднимались к невидимым во тьме тучам, которые ползли, волоча животы по крышам домов и рассыпая снежинки из прорех. Сердце Златокрыла билось неровно, то и дело пропуская удары.
Марвин знал, что времени у них почти не осталось.
Но знал он и то, что они успеют.
Когда у его ног раздался хриплый, словно воронье карканье, кашель, Марвин выколотил трубку о ступеньку и убрал ее в карман.
— С пробуждением, — сказал он.
Златокрыл отхаркнулся ошметком льда и обложил его проклятиями. Кровь, нагреваемая пламенем спиртовки, все быстрее бежала по его жилам, и совсем скоро он смог вздохнуть полной грудью, не заходясь в приступе кашля.
Скрипнула дверь за спиной, и один из близнецов выглянул наружу.
— Твоя его забирай? — спросил Ву.
Раскосые глаза пристально смотрели на Марвина. Желтушное лицо лоснилось от пота. В приоткрытую дверь, клубясь, выходило пропитанное ароматами жареной рыбы тепло.
— Забирай, — кивнул Марвин, поднимаясь на ноги.
— Хорошо, — сказал Ву. — Ву не заводить, когда падать. Сильно пьяный. Грозить, Ву ругать, гостей пугать. Плохо совсем. Ложить сюда, когда сердце встать. Знать, что ты приходить. Твоя всегда приходить.
Марвин бросил Ву медяк. Тот ловко сцапал монету и довольно улыбнулся. Узкие глаза совсем утонули в пухлых щеках.
— Приходить потом кушай, — пригласил Ву. — Рыба кушай — хорошо! Его не брать, пожалуйста. Сильно вонять.
Ву демонстративно зажал пальцами пуговку носа. Помотал сокрушенно головой, когда Златокрыл выбранил его совсем уж непечатно и приложился ко вновь обретенной бутылке.
Дверь закрылась.
Подняться Златокрыл не смог. Марвин подхватил его подмышки, поставил на ноги, забросил протез себе на шею и повлек грязно бранящегося пьяницу туда, где в фонарях на бульваре ровно горел газ.
Ноги Златокрыла заплетались, и временами он безвольно обвисал на Марвине, что-то невнятно бормоча и поминутно отхлебывая из бутылки. Потом бутылка опустела и разлетелась веером осколков, ударившись о стену ближайшего дома.
Час был поздний. Омнибусы уже давно дремали в стойлах. Извозчики проезжали мимо, с отвращением глядя на Златокрыла. Марвин и не пытался их останавливать, прекрасно представляя себе, как они выглядят со стороны — пара нищих пропойц, возвращающаяся с убогой пирушки.
Лифт в облачной башне, где Марвин снимал крошечную квартиру под самой крышей, не работал. Механизм вышел из строя давным-давно, и чинить его хозяин не стал. Целую вечность они поднимались по лестнице, спотыкаясь о тела спящих бродяг, распугивая крыс и шелестя страницами старых газет.
В квартире Златокрыл споткнулся о порог и рухнул ничком поперек кровати. Марвин успел придержать ветхое пальто за плечи, и Златокрыл выпал из него — жалкий, исхудавший, болезненно-бледный.
На острых лопатках желтели обнаженной костью обрубки крыльев.
Ключ с жужжанием вгрызался в комковатый матрас. Марвин запустил руку под острую, как киль, грудину Златокрыла и вынул ключ из скважины. Накрыл тело пледом. Златокрыл был холодный, как лед. В относительном тепле квартиры исходящая от него вонь сделалась нестерпимой.
К этому Марвин привык.
— Не заводи меня утром, — сказал вдруг совершенно трезвым голосом Златокрыл. — Не надо. Прошу.
И уснул — сразу, как засыпают на полуслове дети.
Марвин долго еще, почти до серого рассвета, курил у окна, задумчиво глядя на снег, посыпающий город. В небе меж башен смутными тенями носились никогда не спящие ангелы, высматривая с высоты пропитание. Городские помойки манили их, словно магнит.
Утром, когда по улицам потянулись первые прохожие, и омнибусы зазвонили в звонки, Марвин завел пружину в сердце храпящего Златокрыла. Оставил ключ медленно вращаться в его груди, замкнул на раздувшейся щиколотке стальной обруч, соединенный цепью с кроватной рамой, и ушел.
Его ждала фабрика.
На фабрике работала Берта.
Марвин пробил карточку на проходной и до вечера прилежно выполнял свою работу. Деревянные заготовки превращались в его руках в сложные конструкции; поршни, тяги и латунные сочленения сверкали на фоне темного лака. Ступни и кисти, предплечья и голени, снабженные прочной ременной сбруей, ложились в корзины, которые уносили мальчишки-разнорабочие.
Когда фабричный свисток обозначил конец смены, Марвин сдал инструмент и заготовки угрюмому молчуну с металлическими клешнями, заменявшими ему руки. По бумагам все сходилось как нельзя лучше, но карманы тренча теперь приятно оттягивали некие предметы, которые Марвину не принадлежали.
На проходной он дождался Берту.
Кутаясь в легкое, не по погоде, пальто, она вышла в толпе молодых женщин, которые работали на линии заводных сердец. Среди усталых, но улыбчивых лиц напряженное лицо Берты было бледным пятном смятения и страха.
Марвин без слов увлек ее в ближайшую кофейню.
Грея ладони о чашку, полную душистой черноты, она на глазах оживала. Марвин терпеливо ждал. Наконец, поняв, что девушка пришла в себя, он спросил:
— Получилось?
Берта кивнула и передала ему под столом сверток коричневой бумаги, перевязанный бечевой. Бумага скрывала нечто тяжелое. Марвин точно знал, что в свертке.
— Как он? — спросила Берта.
Марвин пожал плечами, не глядя на нее.
— Так плохо?
На глазах у Берты блестели слезы.
— Теперь будет лучше, — сказал Марвин. — Ты очень помогла ему.
Берта беззвучно расплакалась, разом постарев на десяток лет. А ведь у нее все еще нет замененных органов, подумал Марвин. Ни единого.
Все еще молода. Все еще желанна. И по-прежнему недоступна.
Иногда ему казалось, что достаточно просто спросить.
Но он страшился ответа и потому продолжал молчать — год за годом.
Он мог видеть ее в любой день, кроме выходных.
Иногда достаточно и этого.
Сердце Берты принадлежало не ему. И имеет ли при таком раскладе значение, кому принадлежит его собственное сердце?
Он проводил Берту до остановки омнибуса. Больше она не плакала. На прощание Берта помахала ему сквозь окно. Когда омнибус скрылся в снегопаде, Марвин зашагал домой.
Бездомные еще не вернулись в башню, и Марвин поднимался по лестнице куда быстрее, чем прошлой ночью. Не дойдя до своего этажа пары пролетов, он отмычкой открыл замок на дверях нежилого этажа и проскользнул в его гулкую пустоту.
Сколоченный из досок каркас отграничивал куб пространства с ребром в рост высокого человека. Внутри на веревочных растяжках висел плод двухгодичных усилий Марвина. Оставалось всего несколько финальных штрихов.
Предметы из карманов Марвина удачно справились с их нанесением.
Марвин влез в сбрую, затянул ремни и сделал несколько пробных взмахов руками. Потом пробежал по холлу, не обращая внимание на заметавшееся под сводами эхо шагов. Очередной взмах подбросил его тело в пыльный воздух, ноги оторвались от земли, а потолок рывком приблизился.
Мгновение паники кончилось, не начавшись. Марвин не успел испугаться, а если и испугался, то вовсе не за себя. Обошлось — он коснулся пола, пролетев лишь несколько ярдов, не потерял равновесие, не упал. Конструкция была в полном порядке. Марвин расстегнул ремни и взвалил сооружение из ткани, дерева и металла на плечо, прикрыв белизну шелка и блеск латуни черным сукном тренча.
Потом продолжил восхождение.
Дверь квартиры оставалась запертой.
Златокрыла внутри не было.
Все объяснялось очень просто, не становясь от этого менее страшным.
В сундучке с инструментами, который Марвин хранил под кроватью, Златокрыл отыскал пилу.
Часть его по-прежнему оставалась здесь, источая вонь разложения, сочась гнойной чернотой и свежей сукровицей с поверхности спила, который прошел чуть выше голенища грубого ботинка.
Сукровичный след, неровный, с расплесками брызг — как если бы оставивший его человек скакал на одной лишь ноге, — вел к окну.
Окно было распахнуто настежь.
На подоконник насыпало снега. Там, где на него попали брызги, снег превратился в желто-розовый лед.
Ключ Златокрыл оставил на подоконнике, освободившись от него раз и навсегда. Ключ погрузился в лед, протаяв его. Тепла неумирающего тела Златокрыла как раз хватило на это.
Марвин подышал на лед, и тот растаял, оплыл, высвобождая ключ из плена.
Разорвав бумагу, Марвин завел украденное Бертой сердце. Пружина упруго разматывала виток за витком, и клапаны работали ритмично, словно часы.
Марвин слушал, как бьется заводное сердце. За окном в облаках среди башен танцевали ангелы.
У ангелов нет сердец. Кровь разгоняют по телам неустанные взмахи крыльев. Полет для них — сама жизнь.
И что делать ангелу, которого угораздило полюбить человека?
Марвин знал ответ.
Знал наверняка.
Марвин многое знал о любви, о безответности, о долге и чувстве вины.
А еще о надежде и безнадежности.
О жертвенности.
И о том, что некоторые вещи не изменить уже никогда.
Он так и не посмотрел в глубокий, почти бездонный колодец двора. Положил тикающее и такающее сердце на подоконник и отошел от окна, чтобы не слышать эха бьющихся о стены криков.
Потом снял трубку с громоздкого настенного аппарата и продиктовал телефонистке на коммутаторе номер, который не смог бы забыть никогда.
Когда Берта ответила, Марвин сказал лишь:
— Мы успели. Он улетел.
И повесил трубку.
Крылья так и остались лежать на полу у окна.
Снежинки совсем скоро припорошили их невесомой пудрой своих крошечных тел.
Белых, как перья ангельских крыл.
Азирафель признавал, что они с Кроули несколько увлеклись вмешательством в дела смертных. Особенно его удручала лёгкость, с которой принимались решения воздействовать напрямую. Это было неправильно, неэтично, а стало быть, следовало прекратить. Или хотя бы ограничить такие случаи. Удивительно, но Кроули горячо поддержал в этом Азирафеля, заявив, что лично он всегда был против читерства, которое портит всё удовольствие от игры. Очевидно, это самое «читерство» было чем-то вроде мухлевания в картах, за которое даже смертные били друг друга канделябром.
Подготовка ко Дню всех влюблённых не заботила Азирафеля. Так или иначе, он не собирался принимать в этом участия, даже чтобы взглянуть на какие-то особенные фейерверки. На личном опыте он убедился, как легко можно испортить собственную репутацию, и не собирался повторять эту ошибку. В конце концов, не так сладок мёд, чтобы иметь дело с пчёлами. Образно выражаясь. И теперь Азирафель прекрасно понимал Кроули, который всегда утверждал, что у стен есть уши.
В Хогвартсе уши были не только у стен и уток, но и у картин, доспехов и привидений. И, кажется, именно они распространяли самые невероятные слухи. К примеру, сейчас набирала популярность легенда о безумной старухе, которую надо загнать в тёмный угол. И если её там удастся связать и поставить спиной строго на северо-восток, то она исполнит любое желание. К поискам старухи пока не подключились только младшекурсники, и то лишь потому, что на ночь их спальни запирались старостами факультетов, а орудовала эта почтенная леди исключительно после восхода луны.
Азирафель сильно подозревал, что знает, кто приложил руку к созданию этой легенды, но предпочитал не вмешиваться. Во-первых, из-за принятого накануне решения, а во-вторых, потому что не хотел больше связываться ни со Снейпом, ни с Блэком. Хватило одного раза! Вот только кто его спрашивал?
Стук в дверь не предвещал ничего хорошего. Барти в последнее время предпочитал навещать Азирафеля в библиотеке, где просто пил чай и молчал. Иногда он брал книгу и читал, устроившись с ногами в кресле и не возражая, когда Азирафель набрасывал ему на плечи плед. Спрашивать его про Лорда не хотелось, а о чём-то более личном Барти должен был захотеть рассказать сам. Счастливым он не казался и даже на педсоветах предпочитал отмалчиваться, поэтому Азирафель каждый раз щедро одаривал его благодатью. Он не знал, насколько это помогает, но несколько минут после Барти казался умиротворённым. Только вот в личные комнаты он никогда не приходил.
А стук тем временем повторился. Когда Азирафель открыл дверь, на пороге стояла старуха. Видимо, та самая, которую надо было немедленно связать и поставить спиной к северо-востоку.
— Проходите, — дверь захлопнулась. — Сириус.
— Вы меня узнали! — обрадовалась «старуха», ни на мгновенье не смутившись. — А я, собственно, по делу.
Азирафель улыбнулся, жестом предлагая Блэку устроиться на диване, и позвал Винки, чтобы заказать ужин.
— А не могли бы вы меня того… — во взгляде Блэка появилась лёгкая неуверенность.
— Простите?
— Убрать из меня эту Оборотку. Я в этот раз её не потерял, — Блэк задрал мешковатую юбку, извлекая плоскую фляжку. — Вот видите. Вам же нетрудно?
Азирафелю было нетрудно. Ладонь Блэка оказалась горячей, будто он только что держал её над огнём. И вообще он весь был настолько разгорячённый, что невольно напрашивалась мысль о погоне. Сразу же после превращения Блэк потянулся и развалился на диване почти как Кроули. И даже точно таким же движением достал из-под стола бутылку.
— О! Односолодовый… — взгляд Азирафеля его немного смутил, и Блэк поинтересовался: — Можно?
— Нет. Боюсь, Кроули не одобрит.
— Можно подумать, вы его хоть немного опасаетесь.
Азирафель решил сразу перейти к делу:
— Что привело вас сюда, Сириус?
— Снейп.
— В каком смысле?
— В смысле, он — сука!
— И что?
— Посмотрите, во что он меня превращает! Это же ужас что такое!
— Вам не нравится этот образ?
— А кому такое понравится? — Блэк досадливо поскрёб пальцем подбородок, проверяя наличие щетины. — Мало того, что старуха, так ещё и страшная, как моя жизнь. Гарри поначалу даже пугался. С непривычки. Да и я стараюсь в зеркала не заглядывать. Разве это справедливо?
— Вы хотите поговорить о несправедливой жизни? — предположил Азирафель.
— Да нет же! Всего лишь о Снейпе. Скажите ему уже…
— Что именно?
— Чтобы перестал.
В такой логике Азирафель разобраться не мог. Совсем. А ведь ещё совсем недавно казалось, что смертных так легко понять!
— Сириус, а почему бы вам не сказать об этом ему? Самостоятельно и без лишних свидетелей?
— А вы его поймать пробовали? Я пытался. Обещал просто поговорить. А он натравил на меня своих слизеринцев. Думаете, вот эти слухи про ведьму, исполняющую желания, откуда? Всё оттуда же! Больной ублюдок.
И всё-таки в голосе Блэка восхищение преобладало над негодованием.
— Хорошо, я поговорю с ним. Может, тогда вы скажете мне, что ему передать?
— Угу… — Блэк задумчиво почесал нос. — А что если я вам напишу список претензий, а вы его выучите?
Блэк поймал взгляд Азирафеля и немного смутился:
— Ну, да… А может, я напишу ему записку, а вы передадите? Вам же нетрудно? Ну и на словах от себя добавите, что нехорошо издеваться над людьми? И посмотрите на него построже, чтобы знал! И…
Договорить ему не дал стук в дверь. Совсем уже необъяснимый. И как тут не поверить Снейпу, что Блэк несёт на своём хвосте одни неприятности?! Объяснить его присутствие в гостиной, не прибегая к очередному чуду, было проблематично. Причём разница оттого, обнаружат ли у Азирафеля беглого преступника или скандально известную причину массовых нарушений порядка студентов, была незначительной.
— Сириус, пройдите в кабинет и постарайтесь себя ничем не выдать, — распорядился Азирафель, направляясь к двери. — Побыстрее, пожалуйста.
Спорить Блэк не стал. Он ретировался быстро и даже тщательно прикрыл за собой дверь, демонстрируя полное понимание. Стук повторился, и Азирафель с удивлением обнаружил в коридоре Снейпа.
— Извините за вторжение, мистер Азирафель, но я безуспешно пытался застать вас в библиотеке, а дело не терпит отлагательств. Я займу у вас не больше пяти минут.
— Проходите, мистер Снейп, — Азирафель указал гостю на диван. — Чай? Десерт?
— Благодарю. Спасибо.
Снейп уселся на самый край, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Азирафель решил ему немного помочь:
— Возьмите какао.
— Благодарю. Спасибо.
Азирафель доброжелательно улыбнулся:
— Северус, да расслабьтесь вы уже, наконец. Не собираетесь же вы признаваться в преступлении?
— Нет. Конечно, нет. Я хочу лишь сказать, что шутка с Блэком зашла слишком далеко. Давая ему зелье с волосом… гм-м… немолодой женщины, я рассчитывал поумерить его пыл. Но то, что он вытворяет в этом образе в коридорах… — Снейп размял кисти рук, словно готовясь к драке. — Вы незаинтересованная сторона, и вас он послушает. Конечно, послушает, даже не сомневайтесь! Так вот. Дайте ему вот это зелье, как бы от себя.
— Чей образ он примет на этот раз?
— Всего лишь Филча. Никто не удивится, встретив его в коридоре, а нарушители не станут лишний раз искать с ним встреч. Да и подбивать студентов на разные глупости у него не выйдет.
Азирафелю понравился ход мыслей Снейпа, но было одно «но».
— Северус, скажите, а что будет, если в коридоре встретятся два Филча?
— Вероятность этого события минимальна. Наш Филч сейчас слишком занят устройством супружеского гнезда, чтобы лишний раз выходить на дежурства. Сами понимаете, Спраут не потерпит ничего такого, — Снейп с надеждой взглянул на Азирафеля: — Вы сделаете это?
— Конечно, Северус. Что-то ещё?
— Нет, спасибо. Пожалуй, я пойду. Вот зелье.
Он поставил на стол фиал и собрался уходить, когда распахнулась дверь, и на пороге появился Кроули.
— Добрый вечер, господа. Очередная репетиция?
Ещё до того, как Кроули вскинул руки, щёлкая пальцами, Азирафель почувствовал, что произойдет, но даже не подумал возразить. Шутка зашла слишком далеко, и с её последствиями следовало разобраться быстро. И радикально. Чем как раз и занялся Кроули.
— Итак, — он сурово оглядел притихших обитателей портретов. — Я хочу знать, кто это сделал? Потому что живых свидетелей ангел бы непременно заметил. Я слушаю.
Пауза была недолгой.
— Это был сэр Кэдоган… конечно, это не моё дело…
Азирафелю никак не удавалось разглядеть смельчака среди прочих обитателей портретов, зато у Кроули такой проблемы не было:
— Это ваше дело! — он безошибочно определил, откуда раздался голос, и, хищно усмехнувшись, прочитал надпись на раме: — Финеас Найджелус Блэк.
— К вашим услугам.
— Это ваше дело, потому что именно ваш потомок подрывает устои школы! — Кроули ткнул пальцем в раму. — Это именно ваш потомок устроил шоу с переодеваниями и массовым соблазнением.
— Мой! — старший Блэк кивнул с заметной гордостью.
— Так вот, вынужден вас разочаровать. На его нехитрые прелести клюнул пока один только Снейп.
— Ну, наконец-то!
— Что значит «наконец»? Вы его видели? — Кроули оглянулся. — Снейп — это вон тот носатый, который сидит рядом с ангелом.
— Это давняя история, мистер Кроули… — начал было Блэк.
— Понятно! — Кроули довольно потёр руки и ещё раз взглянул на Снейпа: — Ангел, ты только посмотри. Чем он вообще может привлечь?! А тем не менее… Малфой, Блэк… и ты ещё со своим гавотом.
Всё-таки Кроули слегка зациклился на Снейпе. И дался ему тот гавот! В котором, на минуточку, ещё и Дамблдор участвовал.
— Не отвлекайся, Кроули, нам надо закончить педагогический совет.
— Нет, ангел! Это тебе надо закончить педагогический совет, а я пока поговорю с сэром Кэдоганом.
— Только не переусердствуй.
— Что с ним будет? Он же уже умер, правда, господа? — Кроули медленно снял очки и ещё раз оглядел портреты: — Не забывайте об этом!
Когда за ним захлопнулась дверь, Азирафель встал и прошёлся по кабинету, сосредотачиваясь. Он не слишком любил такие грубые воздействия, но иного выхода сейчас не видел. Если бы Дамблдор затеял этот разговор приватно, то всё было бы гораздо проще. Но директор не искал простых путей, а может быть, что было вполне вероятно, успел что-то заподозрить. Азирафель сначала внушил Дамблдору, что сэр Кэдоган не мог ничего видеть, потому что как покинул замок несколько лет назад, вместе с отправленной на реставрацию картиной, так и не вернулся. Потом хотел было объявить, что все только вошли в кабинет и ждут начала собрания, но, вспомнив о мародёрстве Спраут, объяснил ей, что в своей комнате всякий может заниматься чем ему угодно, если это никак не влияет на окружающих. Даже если это Филч. Особенно Филч. Журнал Азирафель отправил завхозу под подушку, решив, что это отличное место для такой вещи. После этого опустил руки, обращаясь ко всем:
— Итак, дорогие коллеги, сейчас вы все проснётесь, как после самого лучшего сна. Как раз к самому началу собрания, которое ещё не начиналось.
Азирафель сделал вид, что только что вошёл, и уселся на свободное место рядом со Снейпом, чтобы не нарушать гармонии. Дамблдор задумчиво оглядел коллег и уже собрался ударить в гонг, как появился Кроули.
— Немного задержался, — пояснил он и добавил: — У Дэнхема пробки.
Шутку, похоже, понял лишь Снейп, но и тот не оценил, тоскливо поглядывая на стопку бумаг, в которой Дамблдор начал что-то искать. Кажется, Азирафель немного перестарался, и директор что-то почувствовал. Или же, наоборот, забыл, что хотел сказать.
— Итак, — Дамблдор прокашлялся. — Скоро День всех влюблённых, и нам надо встретить его во всеоружии.
— Вы нам разрешите отбиваться? — хмыкнул Снейп.
— К вам, Северус, и без того никто не рискнёт приблизиться, — мягко укорил Дамблдор. — Аргус, вы что-то хотели сказать?
— Я… хотел! — Филч встал и поправил сюртук. — Человек я, конечно, простой, но это вовсе не означает…
— Нельзя ли побыстрее? — нахмурилась Хуч. — Говорите уже о своих нарушителях, потому что после Альбус обещал объявить про увольнительные.
— Нельзя!
Филч напомнил Азирафелю вожака овечьего стада на марше: голова наклонена чуть вперёд, глаза прищурены, а во взгляде решимость идти до самого конца. Похоже, ему удалось удивить даже привыкшего к разному Дамблдора, который хоть и стукнул в гонг, но очень осторожно, явно опасаясь спугнуть.
— Аргус, вы хотели поговорить про отработки?
— К чёрту отработки! У меня артрит, язва и очаговая алопеция…
— Что это? — округлила глаза Хуч. — Это заразно?
— Нет, — отрезал Филч, — это плешивость. Так вот, Помона, если уж ты сумела разглядеть за всем этим что-то хорошее, то теперь только от тебя зависит, что со всем этим делать!
Спраут покраснела и, сняв шляпу, положила её на колени. Молча.
— Это значит «да»? — не унимался Филч.
Спраут, кажется, перестала дышать, рассматривая сжимающего кулаки Филча. Азирафелю показалось, что стих даже шум ветра за окном, не говоря уже об ошеломлённых коллегах.
— Да? — переспросил Филч.
Спраут медленно кивнула и, надев шляпу, принялась поправлять юбку, словно не зная, куда деть руки.
Лучше всех выразила всеобщий шок Хуч, которая с присвистом выдохнула:
— Охренеть!
Это точно было не дежавю, но нечто весьма и весьма похожее. Азирафель поймал удивлённый взгляд Кроули и пожал плечами, давая понять, что он тут точно ни при чём. Пока коллеги пытались осознать произошедшее, Дамблдор задумчиво теребил мочку уха, глядя перед собой невидящим взглядом. Похоже, он тоже ни о чём не догадывался. Первой пришла в чувство Трелони, которая вдруг разрыдалась и, заламывая руки, заголосила:
— Ты помнишь, что я предсказывала тебе, Помона? Долго и счастливо… это оно… — она шумно высморкалась в угол шали и всхлипнула: — Желаю счастья!
— Лучше бы пожелала «долго», — сварливо пробормотала Хуч. — Сколько тот Филч ещё протянет?
Но, похоже, её услышал лишь Дамблдор. Азирафель заметил, как он зажмурился и отвернулся, явно скрывая слёзы, которые, впрочем, постарался выдать за слёзы счастья. Дамблдор разразился прочувственной речью о том, что скоро весна, что никогда не поздно, и что любовь — самое лучше, что может произойти с человеком. Только вот Азирафель не мог избавиться от ощущения, что Дамблдор пытался убедить в этом самого себя. И получалось у него не то чтобы очень хорошо.
Конечно же, на этом собрание и закончилось, потому что обсуждать дела насущные оказалось в кои-то веки интереснее, чем планировать праздник, до которого оставалась ещё целая неделя. Дамблдор просто назначил ещё одно собрание на завтра, а сегодня всех распустил. Хотя, по меткому утверждению Снейпа, как раз все распустились сами.
— Я тут совершенно ни при чём, — поспешил заверить Азирафель сразу же, как только за ними закрылась дверь гостиной.
— Не сомневаюсь, — произошедшее явно улучшило настроение Кроули. — На такое коварство ты точно не способен.
— Коварство? — опешил Азирафель.
— Ну да. А как ещё это назвать? Теперь Хуч добьётся от Дамблдора не только увольнительных! — Кроули был так доволен, будто приложил к этому руку. — Может быть, тогда он перестанет слушать кого попало.
— Кстати, а куда ты дел этого сэра?
— Сэра? Скажешь тоже! Он думал, что нарисованные доспехи дают ему какие-то преимущества. Ха! Будто больше никто не таскался в этих железках и не поймёт, как именно гремит закованный в латы идиот.
Азирафель заподозрил неладное.
— Кроули, не отвлекайся. Куда ты его дел?
— Повесил в гостиной.
Чем дольше Азирафель смотрел на это воплощение невинной честности, тем больше сомнений его терзало.
— В какой именно гостиной, Кроули?
— В моей.
— Но там же Лорд!
— И что теперь? Не всё же бедолаге шипеть?
— Но… — у Азирафеля не находилось слов. — Туда же приходит Барти!
— И на здоровье. Я всё ещё не вижу в этом проблемы.
— Кроули, скажи прямо, ты собираешься сжечь портрет?
— Вот только не надо принимать меня за испанскую инквизицию, — обиженно фыркнул Кроули. — Я никого не жёг и не собираюсь начинать.
— Но… он же потом расскажет всё Дамблдору!
— Знаешь, ангел, когда мы здесь закончим свои дела, он может рассказывать всё что угодно, ему всё равно никто не поверит.
Кроули, несмотря ни на что, оставался оптимистом.
Кроули бросает на него скептический взгляд.
— Значит, никаких примирений для нас не будет? Никакой ретуши. Мы просто будем продолжать всё в том же духе, как сейчас?
— Возможно, мы найдем хороший способ помириться и насчет Потопа. Когда-нибудь. В течение следующей тысячи лет. Я очень надеюсь.
— Ну что ж, это хороший прогноз. Думаю, я останусь здесь, чтобы посмотреть, как всё обернётся.
— Прекрасно. Я полностью верю в нас.
Некоторое время они слушают шум дождя. Радуга держится крепко. Ни в воде, ни в раскатах грома бояться более нечего. Теперь вообще нечего бояться.
— Знаешь, ты не единственный, у кого в дождливые дни настроение портится, — наконец говорит Кроули. — Я так и не вернулся к Махле и её людям после того, как улетел в припадке гнева. К тому времени, когда я снова начал их искать, повсюду были хетты, и я даже не знал, с чего начать.
— М-м-м? — Азирафаэль слегка шевелится, и, возможно, при других обстоятельствах он попытался бы даже встать, чтобы приготовить себе чашку чая, если бы Кроули так крепко его не обнимал.
— Я имею в виду, что они, должно быть, в какой-то момент отправили на свалку и нас и обратились к Богу, — задумчиво говорит Кроули. — Я никогда не встречал их в Аду. Давным-давно предупредил там всех, чтобы мне сказали, если вдруг. Ну, когда. Вряд ли я смог бы сделать для них много хорошего, но хотя бы что-то… Решил, что смогу утащить их в угол или ещё куда-нибудь…
— М-м-м, да… — Азирафаэль делает ещё одну осторожную попытку добраться до кухни. На этот раз, однако, Кроули сворачивается вокруг него немного плотнее, приподнимаясь, чтобы посмотреть ему в лицо.
— Ты ведешь себя довольно подозрительно, ангел, — говорит Кроули. — Что, им пришлось довольствоваться одним из худших районов Рая или чем-то в этом роде?
— Они… они так и не попали на Небеса, — осторожно отвечает Азирафаэль, и Кроули быстро выпрямляется, уставившись на него.
— Стоп. Они не на Небесах? А где тогда?
Азирафаэль закрывает глаза, а потом для надежности ещё и прикрывает лицо руками. Если бы у него были крылья, он бы и ими прикрылся тоже.
— Ангел, что ты наделал?
— Я вернулся через неделю, чтобы попытаться познакомить их с Богом, — говорит Азирафаэль, совершенно подавленный. — У меня были самые добрые намерения! Я хотел… У меня были приготовлены чудеса и… и письменность! Я собирался дать им возможность писать задолго до того, как они должны были изобрести её сами, потому что думал, что они будут очень впечатлены…
— И это я тогда терял сон из-за каких-то рыболовных сетей. Отлично. Итак, ты вернулся, чтобы помочь им увидеть правильный путь.
— Да, это именно то, что я и собирался сделать. А потом, в самом разгаре объяснения, почему им может понадобиться письменная запись вместо устной, этот пожилой человек со странной штукой на голове…
— Это был Нур, и это была его шляпа.
— Да, Нур, у него начались боли в груди, и я не смог достаточно быстро объяснить Махле, что такое сердечно-легочная реанимация, она просто подумала, что я его бью, и… и…
— И что же, ангел мой?
— Я запаниковал, — жалобно говорит Азирафаэль. — У меня была душа, которой я не мог позволить пройти в Ад и которую не мог провести в Рай… и они никогда не просили меня вернуть ключи!
— Стоп… ключи? О Сатана, ты мне это говоришь…
***
Сокрытый в укромном уголке мира, которому не соответствовало никакое точное местоположение и который никогда не мог быть нанесен на карту, Эдем по большей части тих. Он продолжает существовать так, словно никогда и не прекращал этого делать, и он настолько совершенен, насколько может сделать совершенным что-либо множество ангелов, обезумевших от любви к творению и к своему Создателю.
В наши дни он в основном используется как место для пикников ангелов, Падших и просто уклоняющихся от работы ради небольшого удовольствия, а иногда и для нечастых и плохо посещаемых мероприятий по сплочению команды Архангела Гавриила. Как правило, посетители останавливаются в западной части, самой прирученной и цивилизованной, которая напоминает Сады Кью. Нет никакой реальной необходимости бродить по восточной части, где больше холмов, больше фруктовых деревьев, больше коз и, кстати, живут вот уже несколько поколений дружественных язычников из того места, которое в конечном итоге превратилось в современную Турцию.
Геродот упоминал о них как о культе бледного круглого бога, свирепых наездниках на козлах, которые использовали свои сети, чтобы заманить людей в ловушку и поработить их. Джеральд Гарднер предположил, что это племя змеепоклонников, которые обожают прекрасную рыжеволосую богиню и всеми способами стараются подражать её доброте и терпению. Конечно, они оба ошибались, но рядом с Восточными Вратами сохранилось бревно, вымазанное красной охрой, и камень, украшенный завитушками белого мела. Иногда какой-нибудь особенно старательный человек оставляет перед ними подношение из жареной утки, но поскольку сама пара ещё не была здесь, это не считается обязательным.
Нестареющая женщина с татуировкой змеи на запястье идёт через оливковую рощу и задумчиво протягивает руку, чтобы сорвать пару сверкающих оливок. Она бросает их одну за другой в рот. Они солёные и сладкие одновременно, уникальные в Саду и совершенно неизвестные за его пределами.
— Неплохо, — удовлетворенно говорит она.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Я был поражен тем, насколько более взрослыми кажутся и Кроули, и Азирафаэль в этой последней главе. Я имею в виду, что они были полностью сформированными сверхъестественными существами уже во время Потопа, но сейчас они оба кажутся такими новыми и сияющими.
* Я думаю, что пытаюсь сказать что-то о природе ссор и отношений и о том, что не все должно быть улажено или даже может быть улажено. Я считаю, что вы можете жить в условиях прекращения огня, если обе стороны будут готовы к этому и добры и никто не пострадает.
* Вавилон был шалостью, дурачеством.
* Нет, вы не можете есть оливки с дерева. Да, некоторые авторы скорее придумают запутанное объяснение о несуществующих оливках, чем вернутся назад и изменят то, что они опубликовали. Одна из тех счастливых случайностей, которые мне сейчас очень нравятся.
* Если вы уже зашли так далеко, спасибо вам за чтение! Это было так странно и весело писать, и я надеюсь, что вам понравилось!
Корпоратив — это легко, они в своих фирмах по веселью соскучились. А тут живой аниматор приглашен, резвись, не хочу. В этот раз тоже всё как по маслу: менеджеры, начальники и прочие прыгали, играли в «весёлую эстафету» и пели, будто снова стали детьми. Все кроме одного. Этот тип весь вечер просидел с таким видом, будто ему психологическую драму показывают. А в конце вечера вдруг подошел.
— Вам нравится ваша работа? Она не кажется… несерьёзной?
— Дарить радость мое призвание, вот только с вами что-то не получилось. Знаете, где я первого клоуна увидел? В Коучвилле, я там родился. Юмор там вообще редкость. Мне было года четыре, я выскочил на арену и угостил его лимонадом. Увидел его так близко, притронулся и с тех пор… что с вами?!
***
Публика и правда оказалась тяжелее некуда. Не стоило соглашаться на эти гастроли, ох не стоило! Смотрят на тебя, аплодируют, когда нужно, а улыбки как приклеенные и в глазах ноль эмоций. Будто перед тобой полный цирк киборгов старой модели. С детьми чуть полегче, их ещё можно расшевелись, если как следует постараться, у них эта дрянь ещё в организме не накопилась…
Директор тогда каждого персонально предупреждал:
— В Коучвилле ничего не пить! Ни воды из-под крана, ни газировки из уличного автомата, ни тем более пива в баре. Станете как все тамошние и со специальностью можно распрощаться. Не лечится это, понятно? Никакими средствами!
Я и не собирался, вот только этот малыш… Нельзя отказывать, когда на тебя так смотрят — искренне, от всей души, будто не бутылку лимонада протягивают, а сердце на ладошке. Вот оттолкни сейчас эту ручонку и захлопнется что-то у него внутри, навсегда захлопнется.
Не пил, вроде, по-настоящему. Так, глоток сделал, но и того, значит, хватило. Представление кое-как отработал, прошел мимо остальных, смотрящих с сочувствием и ужасом, сложил реквизит и ушел.
Понял: не место мне здесь. Хватит дурачиться, пора взяться за ум, остепениться, заняться чем-нибудь настоящим.
***
— А давайте попробуем в обратном порядке. — Молодой мужчина в клоунском костюме протянул своего собеседнику бутылочку лимонада.
Тот долго не решался сделать глоток, а затем вдруг широко открыл глаза, будто проснувшись, и с озорной улыбкой предложил:
— Этот номер с шарами я делал чуть по-другому. Давайте, покажу.