Кажется, находки, да и вообще крыша над головой девушку взбодрили. Она немного успокоилась и забыла злиться.
Ну, вот и славно: успокаивать нервных барышень Шеддерик не любил. Он даже не всегда различал, которая из них и на самом деле расстроена, а которая – ловко притворяется, чтобы вызвать сочувствие или получить подарок. И если бы кто-то потребовал честного ответа, он бы, пожалуй, сказал, что ему нет разницы, притворяется женщина, или и на самом деле в печали. Если притворяется, значит, наверное, так ей надо.
Расстраивала сама необходимость притворяться в ответ.
Может и хорошо, что именно эта женщина старательно избегает выглядеть слабой.
Придя к такому выводу, Шеддерик обнаружил, что уже давно стоит у ручья с полным котелком и в задумчивости разглядывает бегущую чёрную воду. Возвращаться в тёмную холодную избушку не хотелось… но там был огонь и насущные дела. От которых не избавиться, даже если сильно захочешь.
Вернувшись, увидел, что Темершана та Сиверс тоже не теряла времени. Почистила лавку, достала откуда-то околотое глиняное блюдо и теперь осторожно разбирала зёрна, отделяя их от комков плесени и грязи. Светила одинокая свечка. В избушке пахло сухим теплом и вперемешку – землей.
– Не закрывайте! – не отрываясь от работы, попросила она.
– Так мы этот дворец никогда не обогреем, – улыбнулся Шедде, но просьбу выполнил. Снаружи сквозь облака начало проглядывать солнце. А солнце – это всегда лучше, чем тёмная хмарь.
Она отвлеклась от зёрен, поправила волосы. Шеддерик заметил:
– У вас сажа на щеке. Вот тут. – Показал на собственную скулу.
Темершана зеркально потёрла указанное место, и тут же ответила:
– А у вас – борода. Это необычно. Все ваши бреют бороды.
– Клятвенно обещаю побриться, как только выдастся возможность.
– Не нужно.
– Вы считаете, мне к лицу? – Шедде решил воспользоваться хорошим настроением девушки и немного её взбодрить, хотя и догадывался, что вряд ли удастся. Он даже повернулся к свету и гордо задрал к потолку подбородок, чтоб Темери смогла его лучше разглядеть.
Но оказалось, что снова ошибся. Темершана выпрямилась на лавке и обстоятельно ответила:
– Дело не в этом. С бородой вы меньше похожи на ифленца. Это немного… я начинаю забывать, кто вы и куда мы идём.
– А я уж думал, что-то поменялось.
– Я понимаю, – вздохнула она, – Вы от меня устали, наверное. Это ничего, я постараюсь молчать, и всё будет хорошо.
– Почему вы думаете, что если молчать, то всё будет хорошо?
Шеддерик осторожно опустился на дальний от мальканки край лавки.
– Не знаю. Я ведь думала, что у меня есть дом – монастырь Золотой Матери. Пресветлые сёстры были почти как семья. Но появились вы, и оказалось, что всё неправда. Кроме, пожалуй, самой Ленны, которая никогда… она никогда не предаёт.
– Я говорил – в городе вас помнят. Там есть люди, для которых ваше возвращение будет праздником.
– Вряд ли. – Улыбка едва заметно коснулась её губ – кажется, впервые за всё это время. – Я изменилась… весь мир изменился.
– И, тем не менее, я знаю хотя бы одного человека, которому вы дороги не только как доброе воспоминание. Может быть, припомните – Янур Текар, у него таверна под названием «Каракатица»…
Темершана даже вскочила:
– Шкипер Янур? Он жив? Правда? Как он? Впрочем, вы же, наверное, не знаете…
– На момент моего отъезда он был жив и здоров. Насколько знаю, заведение у него небогатое, но популярное у рыбаков и горожан. Значит, помните…
– У меня была лодка.
Она снова улыбнулась – как будто мыслями вернулась во времена до ифленского нашествия. Улыбка ей шла – как, впрочем, она идёт всем без исключения молодым хорошеньким девушкам. Улыбка её меняла.
– У меня была лодка – небольшое одномачтовое судёнышко. Отец подарил её мне на день рождения. Шкипер Янур – старый друг отца, и он, конечно, согласился командовать моей лодкой. Я же его с детства помню. Он приходил на лодку первым. Вставал на носу и слушал, как бьют на причале колокола. Матросы должны были успеть прийти до последнего боя. А я караулила за бочками, чтобы его напугать, когда он, наконец, пойдёт по палубе. Отец думал, что я буду просто кататься вдоль берега и любоваться видами из окна каюты. А мне хотелось, чтобы всё – по-настоящему. И я донимала Янура, пока он не согласился немного меня поучить…
– …и вы забрались на мачту, – вздохнул Шеддерик. – и потом долго думали, как будете слезать.
– Вы как догадались? Правда. С мачты корабль кажется таким маленьким.
– И ветер. И страшно пальцы разжать…
– Да. И ещё внизу смешно причитает тётушка, которую приставили присматривать за мной на лодке. Потому что молодой девушке неприлично путешествовать одной в компании грубых матросов…
– И в какой-то момент желание лезть вниз исчезает…
Она бросила на Шеддерика быстрый недоверчивый взгляд. А потом вернулась к своему рукоделию. Хотя даже беглого взгляда на плошку хватило бы, чтоб понять – там не осталось уже ни одного гнилого или плесневелого зернышка.
Так что пояснять пришлось её спутанной макушке:
– Когда мне было семь лет, я тоже залез на мачту. Прятался от отца. Снимали целый вечер всем экипажем. Даже пришлось на сутки отложить отплытие.
– Вам, наверное, влетело.
– Было дело…
– Шкипер Янур отправил меня мыть посуду. А потом сказал, что в дамских башмачках на мачте делать нечего. И попросил отца, чтобы мне заказали матросский костюм. Это всё равно было как игра: никто бы не позволил мне ходить под парусом дальше рыбацкой бухты. А хотелось верить, что всё по-настоящему. И мы в хороший день выходили за гряду, в открытый океан… пока однажды не увидели там ифленские паруса. Янур приказал срочно возвращаться. Так что мы были первыми, кто узнал о нашествии…
Она рассказывала как будто даже не Шеддерику, а зернам в плошке. Медленно водила по ним пальцем, рисуя странные узоры, и говорила.
– А потом была осада. Осень выдалась тёплой, был неплохой урожай… так говорили взрослые: что урожай хороший, что мы продержимся до прихода помощи из соседних рэтахов. Что эта помощь уже собирается, и ждать не придётся долго. Но ифленский флот прошёл защитную гряду так, словно им кто-то расчищал путь. Солдаты в чёрном… мы видели сверху, из крепости, как солдаты вошли в город, как начались бои на улицах. Было очень страшно, потому что ничего нельзя сделать – война в твоей родной бухте и в то же время за огромной каменной стеной. Мало кто ведь успел покинуть Тоненг – всё случилось быстро. Но часть горожан укрылась в крепости, а в гарнизоне начали спешно обучать ополченцев. Я тогда представляла, что переоденусь мальчишкой и тоже сбегу в ополченцы. Может, так надо было сделать, но я не решилась.
– Вы бы погибли.
– Может быть, это было бы и лучше, чем то, как вышло на самом деле…
Голос её звучал уже почти шепотом. Шеддерик решил, что если она продолжит рассказ, то перебивать больше не будет…
– Вы знаете, что было дальше, – вздохнула она.
– Я был далеко на юге. Что император затеял войну на Побережье, услышал лишь через полгода после того, как Тоненг был взят, а весь рэтах Танеррет перешёл под власть островов.
– Было много крови. Когда сопротивление сломили, солдаты принялись вымещать злость на мебели и на немногих выживших… мы прятались в одной из комнат в круглой башне. Считалось, что она самая защиЩённая. Мы тогда уже знали, что отец убит, и знали, что тоже скоро умрём…
– Почему же вы оставались в крепости?
– Отец был уверен, что придёт помощь. А она не пришла.
– Но как-то же вы оказались в этой вашей обители всеобщей любви? Что случилось?
– Что могло случиться в только что взятой крепости с женщинами, детьми и калеками, которым больше негде было прятаться? Одних убили… других – лучше бы убили. Мне было четырнадцать. Для ифленских убийц это вполне достаточный возраст, чтобы…
Она вдруг выпрямилась и прямо посмотрела в глаза Шеддерику. Впервые за эти три долгих дня.
– Я дралась. Я убила одного из них каменной статуэткой. Это их разозлило – а до того они смеялись. Убивали, смотрели и смеялись. Я надеялась, что всё однажды забудется… но почему-то даже сейчас я помню… я их всех помню. Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Я говорила, не хочу об этом…
Боевого опыта Шедде хватило, чтобы представить, как это было – как это могло быть. Как отчаянно должна была драться та, прежняя Темершана. И какими смешными должны были казаться её попытки защитить себя разгорячённым боем солдатам. Она была их законной добычей – вместе с драгоценностями, мебелью, запасами еды и вина.
Многое встало на свои места.
У неё были причины не желать возвращаться в Тоненг. Серьёзные причины. До которых, вообще-то, самому Шеддерику та Хенвилу не должно быть никакого дела. Потому что она – это всего лишь ещё один хороший шанс избежать народного бунта в Тоненге и большой войны с соседями рэтаха – в будущем.
Шеддерик осторожно сказал:
– Если вы желаете, я верну вас в монастырь или отведу в любое названное вами место.
– А если бы я сказала вам… сказала тогда, в обители. Вы отказались бы от идеи женить на мне своего брата?
– Не знаю. – Шеддерик продолжал наблюдать, как пальцы девушки всё медленней двигаются по плошке с зернами. – Может быть. Но скорей всего я просто действовал бы немного иначе. Темери. Я не хочу вас обманывать. Страна действительно на грани большой беды, и вы мне тогда и вправду казались единственной возможностью если не отменить катастрофу, то хотя бы отложить. Да, ваше присутствие не гарантирует, что всё пройдёт гладко. Но вы – единственная наследница рэтшара. Наследница, портреты которой есть чуть не в каждом доме, их держат за полкой с идольцами Покровителей. Но если вы сейчас скажете мне, что хотите вернуться к монахиням, я выполню вашу просьбу.
Темершана покачала головой с лёгким сожалением:
– Я не смогу вернуться. Я вышла из-под покровов Великой Матери. Это означает, что обряд речения для меня более недоступен. И я не хочу быть у них приживалкой. Особенно после того, как легко они согласились на сделку с вами. Я сама решила, что поеду в Тоненг, помните?
– Ну, я не оставил вам выбора.
– Знаю. И всё-таки, это было моё решение.
0
0