«Академик Хоффман» стоял на якоре в полукабельтове от каменистого пляжа, стиснутого с двух сторон отвесными стенами голубого льда. Для стосильного подвесного мотора шлюпки это было не расстояние – уже через минуту Анечка, забросив на спину рюкзак, бежала по узкой тропинке вверх по склону, направляясь к едва видным в свете дня дымкам над гонтовыми крышами саможорского поселения.
Ледник здесь стекал к морю двумя долгими языками, обходя холм, приютивший деревню. Убогих хижин было десятка два-три. Над каждой – обязательный вогнутый диск спутниковой тарелки, как и положено, в потеках ржавчины и птичьего помета. Нарты и снегоходы, каяки из натянутых на деревянный каркас шкур и стекловолокна, прислоненные к дощатым стенам хореи и остроги с покрытыми затейливым узором древками.
Навстречу то и дело попадались дети, закутанные в нарядные, расшитые бисером кухлянки, но все, как один, с перепачканными плоскими мордашками. Анечка не сразу поняла, что разводы и полосы на лбы и щеки малышей нанесены специально. Смесь золы и жира размазывали по лицам особенным образом, создавая рисунок, который должен отпугнуть злых духов. Кто тут был злой дух, становилось понятно, стоило миновать очередную группку детей: за ее спиной они начинал шипеть, делая отпугивающие жесты и даже швыряя ей вслед (но так, чтобы не дай предки не попасть, нет!) мелкие камушки и осколки костей.
Спросила у взрослых: отчасти – жестами, отчасти – коверкая датский. Ей ответили, указали дом – такой же неказистый, как остальные, если не больше. Назвали имя.
Ыргонтаннук, сощурив и без того узенькие глаза в едва заметные щелки, блаженно грелся на солнце, сидя на дне перевернутого каяка. В углу рта торчала трубка с длинным чубуком; из крошечной чашечки поднимался, завиваясь спиралью, дым крепкого, как тут любили, табака. Старый херег-калааллит скинул торбаса и крест-накрест сложил на них загрубелые, в трещинах и натоптышах, ступни, всей своей позой излучая умиротворенное блаженство.
Лет ему было – не счесть, как и морщин на изношенном временем личике.
Анечка присела на корточках совсем рядом. Херег обозначил легким движением век то, что заметил её присутствие. Она сняла рюкзак, выставила на землю перед стариком коробку патронов для архаичного гладкоствольного ружья, несколько банок консервов и похищенный на камбузе ананас.
При виде ананаса глаза старого калааллита изумленно расширились.
— Съедобный шишка? – спросил, вынув изо рта трубку.
Именно так перевел его слова прицепленный к рюкзаку автотранслятор, который Анечка наконец догадалась включить.
Она кивнула. Принялась было объяснять, как ананас правильно чистить, резать, есть…
— Знаю сам, – прервал её Ыргонтаннук. – Ел уже. Помню.
Анечка удивилась.
— Надо же! А когда?
Старик ненадолго задумался. Назвал дату с точностью до дня.
— Двадцать пять лет?!
Херег пожал плечами – дескать, чего тут такого? Иные и слыхом о такой шишке не слыхивали, а он – ел.
Затянувшись, пустил дым через ноздри, потом, вглядевшись Анечке в лицо, цепко спросил:
— От меня что надо?
Интонации вопроса были не самыми гостеприимными, но Анечка предпочла свалить вину на трудности перевода.
Юлить не стала. Не тот момент.
— Рассказывают, ты знаешь, каково это – жить с медведем. Правда это?
Помолчали. Старик, наконец, кивнул. Анечка ждала, и тогда, покряхтывая, щелкая древними суставами, Ыргонтаннук кое-как распрямился, отложил трубку и ананас, потом схватил себя за подол кухлянки и одним слитным движением снял её, вывернув наизнанку. Повернулся к Анечке тощей костлявой спиной в синеватых разводах обережной татуировки.
Смотреть было страшно. Скудную стариковскую плоть уродовали, изборождая едва ли не до костей, глубокие рваные рубцы, похожие на крылья ангела – словно кто-то большой и сильный много-много лет назад обнял старика, который в ту далёкую пору и стариком-то совсем ещё не был, сжал, стиснул его в объятиях – а потом рванул накрест-вверх, запуская в тело огромные острые, как ножи, когти…
Анечка смотрела во все глаза. Старик некоторое время стоял на ветру полуодетый, давая ей насмотреться. Потом, не оборачиваясь, натянул кухлянку обратно.
— Всё посмотрела? – спросил хмуро.
Анечка кивнула.
— Теперь знаешь, как медведя любить. Уходи. Люби, сколько сможешь. Но знай – всему придёт конец. И за каждым свой медведь в назначенный срок приходит. Тот, что берегом ходит, за мной пришел. Женщина-медведь, да. Мой. Но может передумать. Уходи. Торопись с любовью. У каждого медведя своя медведица.
И Анечка ушла. Ушла, чтобы успеть налюбиться со своим Умкыром прежде, чем за каждым из них придет свой медведь.
Или – медведица?
Ей казалось, что они успевают.
Теплело. Берег оделся в желто-розовую дымку цветения. Экспедиционный лагерь разбили на пляже: гидрометеорологи, взбунтовавшись, потребовали недельной остановки для калибровки оборудования и запуска зондов по здешней розе ветров. Остальные бессовестно пользовались возможностью провести пару лишних денёчков вне качающейся палубы. Научрук, махнув рукой, дал всем выходные. Пляж наполнился многоцветьем экспедиционных курток, бренчанием гитары и треском ночных костров.
Анечка с Умкыром гуляли по поросшим вереском и стлаником холмам. Урсог охотно катал её на спине, то неторопливо переваливаясь с ноги на ногу, то вдруг припуская прытким – куда там лошади! – галопом. Они купались под стекающими с ледника водопадами и окунались в студеные до зубовного скрежета озёра.
По утрам Анечка находила в изголовьи их – общей, общей! – палатки букетики здешних цветов: пижма и иван-чай. Она счастливо зарывалась лицом в цветы и дышала горьковато-травяным их запахом до тех пор, пока не возвращался Умкыр.
Отлучки его делались всё чаще. В окрестностях бухты видели медведицу, из диких. Зная, как беспокоит это возлюбленную, урсог взялся добровольно патрулировать берег.
Анечка была бесконечно благодарна ему за всё, и прежде всего – просто за то, что он у неё был.
Был…
***
Той ночью Анечке не спалось. Она проёрзала часа с полтора, безуспешно пытаясь провалиться в пространство сна; ничего не получалось. Тогда она оделась, выбралась наружу из палатки и отправилась гулять.
Было светло, пусть и не как днем. Солнце на короткие часы сваливалось-таки за горизонт, но небо по краю окоёма светилось фосфорическим жемчужным блеском. Круглолико выглянула из-за края моря луна, протянув через весь мир серебристую дорожку прямо к анечкиным ногам: скорей, ступай и – вперед!.. Среди тускловатых звезд, рядом с едва различимой Большой Медведицей, через весь купол неба пробегали неярко-зеленоватые змейки полярного сияния. Все предметы – валуны, глыбы льда, айсберги, «Академик Хоффман», застывший на рейде под одними позиционными огнями, вытащенные на берег лодки, лагерные палатки и развернутая метеорологами станция – отбрасывали полупрозрачные призрачные тени. Такая же тень неспешно шествовала бок о бок с самой Анечкой, ступая с нею шаг в шаг.
Негромко шумел прибой, перекатывал гальку, плескал на берег фосфорически светящейся пеной, тянулся к анечкиным ногам плоскими амебными ложноножками – вот-вот! Вот сейчас! Ещё немножко!.. – не дотягивался и бессильно откатывался обратно. Анечка шла вдоль кромки моря, улыбаясь невесть чему, и мысли её были в эти минуты очень далеко отсюда.
Откуда-то справа, из-за груды камней, основание которой густо поросло карликовой березкой и ольховым стлаником, донёсся сдавленный стон – гортанный, низкий, утробный – и сразу вслед за этим – разъяренное рычание. Анечка встрепенулась, заозиралась испуганно – далеко отошла от палаток, по расползающейся из-под ног гальке быстро не добежать!.. Затравленно глянула в сторону камней; звук повторился, не приближаясь, впрочем, и не удаляясь. Чувствуя себя посреди освещенного пляжа, словно блоха на скатерти, Анечка, стараясь сделаться как можно меньше, присела. Так, в полуприседе, смешно загребая по сторонам сразу занывшими от неестественного положения ногами и наступая на свою съежившуюся тень, она и двинулась к скалам.
Кусты больно царапали лицо и руки, цеплялись за карманы куртки и шнуровку высоких сапог; как ни старалась Анечка поднырнуть под нависающие пологом ветви, не обошлось без вырванных с корнем пучков волос. Шипя себе под нос и морщась от боли, Анечка наконец прорвалась сквозь живую изгородь и оказалась на краю укромной полянки, с одной стороны ограниченной гладким валом морены, а с другой – сплошной стеной спутанных ветвей.
Посреди поляны, утробно рыча, взвывая и задыхаясь, сплетались и расплетались огромные белые тени.
Сначала она не поняла. Не поняла ни того, кого видит, ни того, чему именно стала свидетелем. Потом ахнула едва слышно, но этот слабый отзвук разбитого девчоночьего сердца, эхо осыпающихся в бездну обманутой души осколков оказался, как ни странно, услышан.
Умкыр отпрянул от медведицы; не отрывая от Анечки глаз, зашарил лапой в поисках снятого комбинезона, нашел, смял, кое-как прикрыл возбужденный пах оранжевым комком термалона.
Медведица, умолкнув на полурыке-полустоне, перестала поддавать задом навстречу Умкыру; вывернув шею, посмотрела на него с недоумением и обидой. Проследив его взгляд, медленно повернулась к жалкому человечку, который осмелился нарушить безумный порыв медвежьего совокупления.
Анечка стояла, обмерев. Рот, чтобы не то не закричать, не то не расплакаться, зажала ладошкой. Из глаз катились крупные слезы.
— Анечка, милая, – пробормотал ошеломленный Умкыр.
После неистовства случки он ещё не вполне владел своим горлом, и слова рванулись наружу нечленораздельным взрёвом. Шагнул было к ней, но наперерез, оскалив пасть, устремилась разъяренная медведица.
От неё разило мускусным, обволакивающим запахом свежего соития и зловонным (падаль-экскременты-мокрая псина) запахом зверя. Как-то сразу она оказалась совсем рядом, нависнув над Анечкой и заслонив весь мир своей исполинской тушей. Протяжно зарычала, обдав жаром дыхания и запахом смерти. Анечка зажмурилась.
Она не увидела, как одним слитным движением Умкыр, неуловимо быстро взмахнув лапой, сшиб медведицу с ног, отправив в нокаут. Та без чувств рухнула к самым ногам Анечки, ткнувшись ей в бок мокрым пятачком носа.
Умкыр очень осторожно взял Анечку лапами, прижал, баюкая, к груди. Проломил заросли кустарника и косолапо зашагал к экспедиционным палаткам. Где-то на полпути, Анечка встрепенулась, взвыла по-бабьи, заколотила Умкыра кулачками по груди. Он замер; Анечка вырвалась из его объятий и опрометью бросилась прочь – подальше от прикосновений его, взволнованного биения его сердца совсем рядом, от звериного запаха чужой самки, чужой страсти, чужой нечеловеческой жизни…
Умкыр устало плюхнулся задом на гальку и понуро смотрел, как Анечка бежит к «зодиаку», как, обламывая ногти, рвёт трос стартера, как, рыхля воду пополам с камнями, оживает мотор, и лодка со скорчившейся у румпеля субтильной человеческой фигуркой на острие треугольника кильватерной струи несется к спящему посреди залива судну, и как там, вдали, начинают просыпаться люди и зажигаться огни.
Потом развернулся, не дожидаясь, когда начнётся стрельба, и побрел обратно – к скалам, к леднику, к нормальной – без слез, без страсти, без любви – звериной жизни.
***
На следующий день Анечка улетела санитарным вертолётом в Нуук. Судовой врач диагностировал сильнейшее нервное расстройство. Оттуда её переправили домой, в реабилитационный центр при Федеральном психоневрологическом диспансере имени Кащенко. К нормальной жизни она вернулась через два месяца, а к работе – ещё через четыре.
С Умкыром они больше никогда не встречались.
Через год, уже в другой экспедиции, она познакомилась с милягой-каланом из команды техников, которые обслуживали батискаф на «Огюсте Пикаре». Вскоре они поженились и живут теперь вполне гармонично – без всякой там пластики влагалища и прочих противоестественных истинной человеческой природе бодимодификаций.
Умкыра в компании медведицы и троих медвежат иногда видят полярники на кромке припая.
Он никогда не подходит к людям близко, но машет вслед проходящим судам.
Каждый год в один и тот же летний день Анечка получает от него письмо.
Что в нем написано, и написано ли вообще хоть что-то, знает только она.
Медведица…
…могли наблюдать истинное чудо Светлой Райны. Пронзенный шпагой насквозь, истекший кровью юный шер был воскрешен ее высочеством Шуалейдой Суардис. Это уже второе чудо, явленное ее высочеством. Как вы помните, ее высочество с божественной помощь остановила орду…
Из статьи в «Вечернем Герольде»
15 день холодных вод (полмесяца назад), Валанта, Риль Суардис
Рональд шер Бастерхази, полномочный представитель Конвента в Валанте
Женщина под ним выгибалась, вцепившись зубами в подушку. Ее черные волосы змеями обвивали его кулак, ее требовательные стоны ласкали его слух – и он вколачивался в податливое тело, пил ее наслаждение пополам с болью.
– Зефрида… моя… королева… – почувствовав приближающуюся судорогу оргазма, хрипло шепнул он, и его наконец накрыло.
– Роне-е!.. – простонала Ристана, кончившая одновременно с ним, и обессилено рухнула на постель.
Она осталась довольна, как всегда. И, как всегда, услышала только «моя королева», но не имя. А сам Роне… что ж, если невозможно получить мечту, приходится довольствоваться самым лучшим из реальности.
Довольствоваться этим «лучшим» Роне намеревался недолго. Старшая сестра Суардис несомненно прекрасна, горяча и эмоциональна, но без дара – это все не то. Особенно остро «не то» чувствовалось после встречи с Шуалейдой Суардис наедине. И пусть они ограничились лишь невинными ласками, это было… о… это было – то самое. А если взять сразу младшую Суардис и некоего полковника Магбезопасности… м…
Усмехнувшись, он всем телом прижался к Ристане и потерся бедрами.
– Неугомонный, – довольно донельзя отозвалась она и лениво потянулась. – Ты мой лучший любовник, Роне.
О, в этом Роне никогда не сомневался. Кто, кроме менталиста, может войти в резонанс с ее наслаждением, продлить и усилить его в разы? Уж точно не какой-нибудь бездарный хлыщ вроде ее последнего фаворита. Вот полковник Дюбрайн бы смог, да…
Роне хватило одного лишь воспоминания о том, что они оба делали с Шуалейдой, чтобы потерять контроль… а, к Мертвому контроль, с Ристаной он может делать что угодно и пока не надоест!
– Роне!.. Не… ах… – попробовала она возмутиться, когда он перевернул ее на спину, раздвинул коленом ее ноги и резко вошел.
Ее рот он закрыл ладонью, а сам уткнулся в спутанные черные волосы, так похожие… даже запах… и эти приглушенные стоны – так могла бы стонать под ним Шуалейда… Мертвый дери, как же хорошо!..
– Хорошо… – излившись в горячее, содрогающееся тело, Роне скатился с него и растянулся рядом, закинув руки за голову.
– Ты… ты Хиссов сын! Опять наставил мне синяков! – едва отдышавшись, напустилась на него Ристана.
Неубедительно.
– Тебе идет, – Роне лениво щелкнул пальцами, и шторы разошлись, впуская в спальню полуденное солнце.
– Мерзавец! Мог бы хоть не на шее. – Ристана так же лениво потрогала цепочку отметин, спускающихся к ключице. – Научись уже лечить хотя бы такую мелочь. Боги, какая пошлость, синяки…
– Пошлость – это взять в любовники темного шера, моя Тайна. Но ты всегда можешь дать мне отставку и позвать в свою постель полковника Дюбрайна. Он вылечит твои синяки, прочитает поэму и утопит тебя в возвышенных чувствах.
Ристана лишь гневно сжала губы. От напоминания о своем поражении она бесилась и мечтала отомстить проклятому предателю. Ее гнев, конечно же, ни в какое сравнение не шел с эмоциями Шуалейды или Дюбрайна, но хоть что-то перед завтраком…
– Тайна, вызови горничную. Пусть подадут завтрак и много шамьета, – велел Роне, вскочил с постели и, не одеваясь, ушел в умывальню. На еще один всплеск гнева униженной таким обращением принцессы он только хмыкнул.
При взгляде на зеркало мелькнула совершенно несвоевременная мысль: а не связаться ли с Дюбрайном? Последние полгода они не разговаривали, даже не переписывались. О том, где носит светлого шера, Роне узнавал исключительно из газет: то Сашмир, то северные границы, то Ледяные баронства. Как будто император и Конвент задались целью держать Дюбрайна как можно дальше от Валанты! Как он вообще собирается объясняться с Шуалейдой, драный светлый лжец?
Дурацкую мысль «хочу его видеть» Роне отогнал как неуместную. Они с Дюбрайном не парочка, чтобы обмениваться милыми записочками и рассказывать друг другу, как прошел очередной скучный день. Фе, какая пошлость.
Они даже не друзья. И Роне вовсе об этом не сожалеет! Дружба между темным и светлым – нонсенс.
Да. Нонсенс.
Приняв прохладный душ, чтобы отогнать дурацкие мысли и вернуть себе здоровую бодрость духа, Роне вернулся в спальню. Накинуть на себя хотя бы халат он и не подумал. Как был обнаженным, так и вышел. Фрейлины Ристаны давно уже не ахали и не смущались, встречая его в спальне патронессы в таком виде. Да и ему наскучило развлечение, но привычка есть привычка.
Завтрак на двоих уже был сервирован, и по комнате плыл божественный запах шамьета. А Ристана, которую причесывала одна из фрейлин, перебирала утренние газеты и нервничала.
– Не то, не то… о!.. – выхватив один из желтых листков, Ристана прочитала заголовок, закаменела лицом и резко дернулась, едва не оставив в руках фрейлины прядь волос. – Пошла вон, дура криворукая!
Рявкнув на фрейлину, – та сбежала, спотыкаясь о собственные юбки, – Ристана обернулась к Роне, смерила его злым взглядом и опять уткнулась в газету. На несколько секунд, не больше. А потом смяла ее и бросила на пол.
– Хиссовы отродья! – прошипела она, запахнулась в пеньюар и потребовала: – Подай мне шамьет.
– Ты перепутала дни месяца, дорогая. Шампур ночует у тебя по четным. – Роне невозмутимо уселся в кресло перед накрытым столом и взял свою чашку. Понюхал. Отпил глоток. Довольно прижмурился. – Неплохо. Этого повара можно и оставить.
– Хиссов сын, – привычно обозвала его Ристана и отвернулась.
Ристана вздохнула, проглотила готовые сорваться с языка ругательства и… помягчела. Голова ее вновь чуть склонилась на хрупкой длинной шее, глаза подернулись поволокой, резкая складочка вокруг губ разгладилась, а сами губы набухли, словно прося поцелуя. И ее осанка, и поза – все изменилось, делая ее из жесткой, недоверчивой и взрослой правительницы юной и беззащитной девой. Той, ради которой любой мужчина с голыми руками пойдет против дикого мантикора.
– Роне, ты… – Ристана подняла на него влажный и несчастный взор. – Ты должен понять, Роне! Я пыталась… я всего лишь хочу жить, Роне. Жить и любить! Разве это так много?..
Роне одобрительно кивнул. Вот так было намного лучше. Беспомощная хрупкая принцесса, полностью зависимая от него, великого темного шера – правильный образ. И далеко не настолько лживый, как надеется сама Ристана. Даже, он бы сказал, полностью правдивый образ. Что есть хорошо и правильно.
Паук бы оценил красоту игры. И Дюбрайн бы оценил… хм… кто-то опять думает не о том.
– Я прекрасно тебя понимаю, моя Тайна, – кивнул Роне.
– Все бы получилось. Я была очень, очень осторожна, ты не зря меня учил… но эта проклятая девчонка! – Ристана стукнула кулачком по столу, но тут же отдернулась и прижала к груди ушибленную руку. – Она вздумала поменяться с братом местами! Эта девчонка ни в динг не ставит этикет! Ее репутация и так… Она… – Ристана опять тяжело вздохнула. – Я не знаю, как ей удалось справиться с убийцей. И это, что она сделала с сыном барона Наба… она…
– Чуть меньше театра, Тайна, и чуть больше фактов. Хотя как репетиция оправдательной речи – прекрасно!
Ристана почти не вышла из образа. Только кулачки сжались. И взгляд стал еще более томным и беззащитным.
– Барон Наба не должен доехать до Суарда, Роне. Он может наговорить всякой чуши, а нам это не нужно.
– Нам?.. О, моя Тайна, конечно же, нам это не нужно. В смысле чуши. Скажи-ка мне, если Наба сделал заказ в гильдии Ткачей, уж не дала ли ты ему один из тех самых амулетов?
– Я? Ну что ты, Роне. Я нему не прикасалась! Но, возможно, один из тех амулетов пропал из сокровищницы. Ты же знаешь, это не мое дело – следить за сохранностью коронных артефактов. Кажется, этим должен заниматься… м-м… придворный маг, не так ли?
Роне восхищенно покачал головой. Вот же хитрая сучка! Мало того, что провернула интригу за его спиной, так еще и наверняка подсунула барону Наба именно тот амулет, который сделан руками Роне! Лет семь назад три нейтрализующих амулета зачем-то понадобились Тодору Суардису. Зачем-то – это значит «чтоб были новые, вдруг старые протухли». Роне, разумеется, не возражал. Король хорошо платил за свои причуды, лицензия на изготовление была, так почему бы не подзаработать? Жалованье полпреда Конвента – сущие слезы.
Правда, он встроил в те амулеты одну хитрую штучку. Работающую только на кровь Суардисов. Кстати – ради Ристаны, чтобы эти амулеты не смогли применить против нее, а то мало ли.
Хм…
Получается, эта хитрая штучка и спасла Шуалейду? А у Темного Брата – отличное чувство юмора! Вот спасибо, любимый предок! Надо будет навестить храм и поблагодарить тебя лично.
– И теперь к придворному магу явится Магбезопасность с обвинениями в неудачном покушении. Самое ужасное слово тут знаешь какое, душа моя? – мгновение посверлив Ристану взглядом, Роне усмехнулся и сам себе ответил: – «Неудачном».
– Ну прости, Роне. Я была уверена, что все получится. – Ристана покаянно вздохнула. – В следующий раз сделай все сам, пожалуйста. Ты же никогда не ошибаешься.
– Следующего раза не будет, Тайна. Оставь в покое Каетано и Шуалейду, они тебе не угроза.
– О да, они угрожают всего лишь моей стране. Какие мелочи, трон наследует необразованный мальчишка, проживший всю жизнь рядом с сумасшедшей сумрачной колдуньей, не способный не то что развить – хотя бы удержать то, что уже сделано. Право, совершенно не о чем беспокоиться, милый… а, да, я же совсем забыла, о мальчишке можно вообще забыть! У нас же есть его высочество Люкрес, воплощение добра и света! Моя сестра через полмесяца получит Цветную грамоту, выйдет за него замуж, и – вот оно, торжество справедливости. Прекрасная одаренная шера станет следующей королевой, Люкрес – королем, а мне и Каетано останется лить слезы умиления… где, Роне? В монастыре? Или сразу в Лощине Памяти?
Роне поморщился. Не столько пафосу ее речи, сколько ее правоте. Теоретической правоте, да. Дюбрайн позаботится о том, чтобы Шу не вышла за Люкреса, и Роне ему поможет. А Каетано… да пусть живет, в самом-то деле! Шуалейда его любит, у нее слабость ко всяким милым зверушкам. Да пусть даже получит корону Валанты, если она вдруг не нужна Дюбрайну! Плевать. Все равно мальчишка целиком и полностью зависим от Шуалейды – здесь она проявила себя как истинно темная шера. Правда, не совсем еще понимает, что именно сделала, но ведь сделала! Сама, без педагога, на одних только инстинктах!
О, какой она вырастет при должном руководстве!..
– Успокойся, Тайна, и забудь про Люкреса. И хватит уже этой дурацкой детской ревности и обиды. Они мешают тебе мыслить здраво.
– То есть ты предлагаешь мне возлюбить эти отродья? О, конечно, ты подаешь мне прекрасный пример братской любви с шером Дюбрайном. Ты же жизнь за него отдашь, не так ли, Роне? Все, как завещали Двуединые!
Роне еле сдержал смех. Ристана, Ристана… Жизнь – это, предположим, немного слишком. Хотя если чужую, то легко! И не одну, милая, не одну! Дюбрайн очень дорого стоит. Намного дороже, чем ты можешь себе вообразить, бедная бездарная девочка.
– Именно, Тайна. Я люблю брата моего Дюбрайна… что за сомнение на твоем прекрасном лице? Ты не веришь мне? – Роне укоризненно покачал головой и сделал то, чего сам от себя никак не ожидал. – Я люблю Дайма Дюбрайна, видят Двуединые! – громко произнес он, призывая в свидетели богов.
Его пронзила боль, а может быть наслаждение такое острое, что походило на боль. Вспышка Света и Тьмы на мгновение ослепила его, выбила дыхание, окутала нежным и насмешливым вниманием кого-то непостижимо прекрасного и далекого…
– Ты с ума сошел, Роне, – сквозь марево нечаянного просветления пробился к нему восхищенный и перепуганный шепот Ристаны.
– О нет. Я вернулся в ум, моя прелесть, и тебе того же советую, – счастливо улыбнулся он, пытаясь удержать отголоски божественного присутствия и мысленно повторяя: я люблю Дюбрайна. Люблю. Всерьез и по-настоящему. Люблю! Кто бы мог подумать!
– Сумасшедший, – повторила Ристана.
Про себя Роне с ней согласился. Вот так, походя, осознать самое важное и самое прекрасное, что с ним случалось за последние… лет восемьдесят семь? Поделиться, что ли, прозрением с самим Дюбрайну. Чтобы светлый шер посмеялся.
Ха-ха.
Разумеется, вслух он этого не сказал. Ристаны их отношения с Дюбрайном не касаются. Пусть считает, что он очаровательно шутит, рискуя собственным даром.
– Сумасшедший, душа моя, это тот, кто не способен оценить сокровища перед собственным носом, – перевел он тему. – Такого, как твоя сестра. Только представь, такая сила – и на твоей стороне, а?
– Я предпочитаю видеть эту силу в мягкой траве, Роне. И поверь, ты тоже.
Роне лишь пожал плечами. По сути, не имело никакого значения, что думает обо всем этом Ристана. Она сама не имела никакого значения.
В отличие от Шуалейды Суардис и Дайма Дюбрайна…
И того, что Роне будет ему говорить. Потому что поговорить начистоту им давно пора.
А пока следует выяснить, что именно пыталась натворить Ристана и что из этого вышло. Газеты врут, но даже из их вранья можно составить правильную картину.
И нужно навестить Мастера Ткача. Куда это годится, что гильдия принимает заказ на принца, не уведомив об этом Конвент в лице шера Бастерхази? К тому же, Роне задолжал любезность одному весьма самонадеянному шеру, а быть должным он очень, просто очень не любил.
Азирафель никогда не считал любопытство пороком, а потому с интересом проследовал за Кроули в спальню, где кроме кровати и небольшого комода ничего не было.
— Показывай, — улыбнулся Азирафель.
— Сейчас.
Жестом фокусника Кроули вытащил из комода пижаму, кажется, ту самую, что Азирафель когда-то видел на нём — чёрную шёлковую. В его взгляде появилась лёгкая неуверенность, но он явно собрался удивлять, потому что продолжил:
— Это тебе!
— Зачем?
— Чтобы ты всё понял.
Наверное, в этом был смысл, потому что когда Азирафель с помощью небольшого чуда сменил свою одежду на это шёлковое недоразумение, Кроули вздохнул с явным облегчением и тоже облачился в пижаму. Ту самую, против шотландской клетки которой сначала возражал.
— Что дальше? — поинтересовался Азирафель.
— Теперь ложимся.
— Лёг. И что дальше? — Азирафель почему-то понизил голос почти до шёпота.
— Теперь закрой глаза.
А вот это как раз оказалось самым сложным. Нет, чтобы прикрыть глаза на пару мгновений, не требовалось никаких усилий, но вот держать их закрытыми…
— Это обязательно?
— Иначе ничего не получится, — голос Кроули дрогнул, выдавая волнение.
— Но я всё равно не усну, — шёпотом сообщил Азирафель, послушно закрывая глаза. — Я не умею, к тому же мне это не нравится.
— Хорошо, — быстро согласился Кроули, — не закрывай. Мы попробуем иначе.
Теперь комнату освещала лишь одна свеча. Её огонь мерцал, отбрасывая на стены и потолок причудливые тени, которые сильно напоминали дементоров. Краем глаза Азирафель видел профиль Кроули, лежавшего совсем рядом и, кажется, старающегося не дышать. А ведь ему сегодня пришлось гораздо хуже, и в отдыхе он нуждался ничуть не меньше.
— Кроули, — тихо позвал Азирафель, — расскажи мне…
— О чём?
— Когда появились дементоры, ты…
— Ангел, зачем тебе это?
— Мне показалось, что тебе нужно об этом сказать, — осторожно начал Азирафель. — Чтобы избавиться от…
— От такого не избавиться, ангел. В этом суть. И эти твари ловко на этом сыграли. Не думаю, что таким образом закончилась бы моя вечность, но проверять, куда я попаду после, не хотелось… так что ты очень вовремя вытащил меч и всё такое…
Когда Кроули нервничал, он начинал захлёбываться звуками, и разобрать, о чём он говорит, становилось непросто. Азирафель протянул руку и, безошибочно отыскав ледяную ладонь, слегка сжал её, не забыв пальцем погладить запястье. Кроули мгновенно затих. Пауза немного затянулась, но это почему-то тоже показалось правильным.
— На что это было похоже? — Азирафель вглядывался в крадущиеся по потолку тени, успокаивающе поглаживая запястье Кроули. — Тебе было больно?
— Больно? — Кроули со свистом выдохнул сквозь сомкнутые зубы. — Можно и так сказать… только вот болит совсем не тело, и нет такого средства, чтобы эту боль хоть как-то облегчить… никак… и так будет всегда… об этом, если постараться, можно не думать… даже будет казаться, что всё забылось… только вот оно всегда рядом, только протяни руку и…
— Протяни руку, Кроули, — прошептал Азирафель. — Я буду рядом.
Кроули на мгновение сжал пальцы, а потом замер, отпуская:
— Всегда? — он горько рассмеялся. — Не говори так, ангел… с некоторыми иллюзиями очень больно расставаться.
— Но…
— Не надо… лучше давай вернёмся ко сну.
Кроули так явно не хотел продолжать разговор, что Азирафель решил не настаивать. Всё равно в их случае словам верить не стоило, но были и другие способы помочь Кроули поверить. Конечно, Азирафель ступил на совершенно неизведанную территорию, но он никогда не останавливался на полпути, и уж точно не собирался отрекаться от Кроули после возвращения. Это было бы слишком неправильно.
— Знаешь, почему я никогда не сплю, Кроули?
— Боишься?
— Да. Боюсь.
— Не может быть! — Кроули перевернулся на бок, не выпуская руки Азирафеля, и подложил под голову подушку. — Чего тебе бояться? Сил тьмы, что ли?
— Сначала я не понимал, для чего смертные укрываются на ночь… в пещерах, потом в домах. Они старательно запирают двери, заводят собак, изобретают замки, сейчас и вовсе целые системы наблюдения придумали. А они ведь боятся.
— Они смертные, им есть, чего бояться, — недовольно перебил Кроули. — Но ты ведь…
— А я боюсь того же самого, — Азирафель тяжело вздохнул. — Потеря контроля выглядит не очень. Сон делает беззащитным. Я так и не понял, что в этот момент происходит с сознанием, только ведь оно потом даже возвращается не сразу. И при этом они тратят на сон почти половину жизни! То самое время, которого у них и без того очень мало.
— Ангел, сон для них просто необходим. Жизненно.
— Вот. А я могу без него обходиться и не хочу рисковать.
— Но ведь это приятно.
— Ты говорил, да. Но я пока ничего такого не ощущаю. И пижама тоже не самая комфортная одежда. Мне зябко.
— Для этого есть одеяло, ангел.
— Не слишком ли всё сложно?
— Но ведь ты тоже пользуешься приборами во время еды. И даже суши ешь палочками, хотя это чертовски неудобно. Я пробовал.
— Ты просто неправильно держал палочки, это совсем не сложно, — Азирафель тоже перевернулся на бок, для удобства разговора. — Давай я тебя научу?
— Давай, — Кроули согласился так легко, что следовало насторожиться. — А я тебя научу спать, идёт?
— Как-нибудь потом, — улыбнулся Азирафель. — Вот вернёмся к себе…
— Ангел, но ты ведь уже согласился, — не дал договорить Кроули. — И даже уже лежишь на кровати в пижаме.
— Это временно.
— Ангел, а ты мог бы когда-нибудь… я не говорю, что прямо сейчас! Когда-нибудь рискнуть и попробовать довериться… — Кроули задержал дыханье, а потом прошептал едва слышно: — мне?
— Наверное, да… — Азирафель немного подумал и отчётливо осознал, что как раз Кроули он и мог бы доверять. — Да.
— Спасибо… — Кроули вздохнул и улёгся на спину, разглядывая тени на потолке. — А ты вообще единственный, кому я могу доверять. Демоны не доверяют друг другу, знаешь ли, и со смертными тоже как-то не сложилось. Может, всё-таки укроешься одеялом?
Чтобы сделать Кроули приятное, Азирафель вытянул из-под себя одеяло и залез под него. Для этого пришлось отпустить его руку.
— Так?
— Примерно. Мне бы очень хотелось, чтобы ты однажды смог доверять мне настолько, что уснул рядом со мной.
Кроули пробормотал это так тихо, что Азирафель вполне мог сделать вид, будто не расслышал, только вот притворяться совершенно не хотелось.
— Ты думаешь, сейчас я тебе недостаточно доверяю?
Кроули вздрогнул, словно не ожидал ответа, а потом медленно покачал головой:
— Забудь, ангел. Я точно не хочу тебя ни к чему принуждать. Совсем. Я опять всё испортил, да?
Азирафель снова взял его за руку:
— Нет. Точно нет.
Кроули вздохнул и закрыл глаза.
— Знаешь, ангел, мне и в самом деле казалось, что это отличная идея. Ты ведь не чураешься плотских удовольствий, а сон — это очень приятно. Заворачиваешься в кокон из одеяла… если тебе так нравится… закрываешь глаза и сначала просто думаешь обо всём и ни о чём конкретном… а потом тебе становится хорошо, и ты расслабляешься. Мне нравится момент засыпания, когда я пытаюсь придумывать себе сны и перестаю различать грань между реальностью и сновидением… она постоянно ускользает…
Азирафель никогда не спал, да и не собирался этого делать, но сейчас почувствовал себя очень странно. Ему было просто комфортно. Кроули оказался прав — одеяло согревало, создавая иллюзию уютного укрытия от невзгод, но, наверное, дело было не только в этом. Тихий голос Кроули успокаивал, обещая покой и защиту, и совсем скоро Азирафель перестал прислушиваться к словам, ориентируясь на интонации. Слушать было гораздо приятнее, закрыв глаза, и вскоре в голове замелькали различные образы, отдалённо напоминающие картины минувшего дня… или это было не в голове… почему-то вдруг вспомнился вкус Оборотного зелья с частицей Кроули, и Азирафелю на мгновение показалось, что он меняет облик, чтобы пойти на урок. Он уже собирался написать на доске тему контрольной работы, когда вдруг вздрогнул и открыл глаза.
Кроули лежал на боку и смотрел на него, откровенно любуясь. Поймав взгляд Азирафеля, он улыбнулся, будто получил лучший подарок за все шесть тысяч лет их знакомства.
— Тебе понравилось, ангел?
— Что именно?
— Ты проспал почти час.
Отрицать Азирафель не стал. Ощущения у него, и правда, были немного странные, но при этом он себя чувствовал отдохнувшим. И от изматывающего внутреннего напряжения не осталось следа… и…
— Надо будет повторить, — решил он.
Авроры оставили Хогвартс в некотором смущении, что ничуть не удивило Азирафеля. Всё-таки они были всего лишь людьми и могли стыдиться своих ошибок. Профессора не спешили покидать кабинет Дамблдора, и пока директор отправился провожать непрошенных гостей, попытались выяснить подробности произошедшего. Первой не выдержала Хуч:
— Азирафель, милый, может быть, вы нам всё-таки расскажите, что это было?
— Вы же всё видели сами, — улыбнулся он.
— Да что мы тут видели?! — Хуч пошла в наступление. — Сначала Ричардсон допрашивал Снейпа, потом Филча, потом устроил им очную ставку, а мы всё это время томились в неведении. Потом он начал вызывать нас поодиночке и задавать дурацкие вопросы…
— Дурацкие? — оживился Флитвик. — Он у вас тоже спрашивал, сколько раз за ночь вы просыпаетесь?
— Я не засыпаю так рано, чтобы просыпаться, — отрезала Хуч. — У меня он спрашивал, с кем я сплю.
— И с кем же?! — Макгонагалл даже привстала, чтобы лучше видеть.
— Не важно, — отмахнулась Хуч.
— То есть Ричардсону вы сказали, а своим коллегам… — Спраут сняла шляпу.
— Не собираюсь! — Хуч сложила руки на груди и вновь обратилась к Азирафелю: — Пожалуйста, а? Как вы это сделали?!
— Простите? — Азирафель улыбнулся. — Что сделали?
— Вот это вот всё, — Хуч махнула рукой в сторону окна, из которого хорошо были видны уходившие авроры.
— Они просто ничего не нашли.
— Это у Снейпа-то?!
— А почему, собственно… — возмутился Снейп.
— Ах, помолчите, дорогой! Мы всё про вас знаем, но это не значит, что собираемся доносить.
— И правда, — Макгонагалл с интересом уставилась на Азирафеля, — расскажите.
— А почему никто не спросит меня?! — в голосе Кроули появились шипящие звуки. — Между прочим, я тоже там был.
— Вы меня, конечно, извините, — вздохнула Макгонагалл, — но вы же, как Снейп, начнёте всё отрицать, а мистер Азирафель…
— Был вместе со мной, — любезно оскалился Кроули. — И, мне кажется, стоит дождаться директора, чтобы не рассказывать дважды.
Немного подождать коллеги были согласны, ради этого они были готовы забыть о своих незначительных разногласиях и объединиться. Азирафель прекрасно понимал, о чём собирался поведать Кроули, и ему было интересно, как он это сделает.
Дамблдор, похоже, разделял интерес Азирафеля, потому что появился гораздо быстрее, чем можно было ожидать, и сразу же уселся в своё кресло, готовый слушать. А Кроули не заставил себя ждать. Он красочно описал, как, рискуя репутацией, отправил сову с письмом Малфою, чтобы тот не позволил замять это дело. Как сновали по школе дементоры, наводя страх и ужас. Как эти дементоры напали на Малфоя, и как тот их уничтожил, едва не лишившись если не жизни, то души. Кроули в красках описал бой, и если даже Азирафель почти поверил, что так всё и было, то чего уж говорить об остальных коллегах?!
Наконец Кроули спрыгнул со стула, на который вскочил, с жаром расписывая победу над вторым дементором, и скромно закончил:
— Вот, собственно, так всё и было.
— А что же тогда делали вы? — бесхитростно поинтересовался Хагрид.
— Как «что»? Мы наблюдали. Именно в этом ведь заключалась наша миссия.
Довольный рассказом Дамблдор горячо поблагодарил Кроули и напомнил профессорам о запертых в гостиных студентах. Пока коллеги расходились, Азирафель подошёл к Барти и незаметно сжал его руку, подбадривая и возвращая способность становиться собой. В ответ тот с силой вцепился в его пальцы, очевидно, выражая благодарность, но быстро справился с волнением и отпустил, как ни в чём не бывало направившись к выходу, устало приволакивая деревянную ногу.
Кроули уходить не торопился, и Азирафель понял, что до своих комнат они доберутся ещё не скоро. Но разговор с Дамблдором был гораздо важнее прочего. Последней из профессоров уходила Хуч. Она внимательно оглядела сначала Кроули, потом Азирафеля и Дамблдора, после чего понимающе хмыкнула и без лишних слов закрыла за собой дверь.
— Итак, — Дамблдор снял очки и устало потёр лицо, — будем считать, что дементорам не повезло, но я всё равно восхищён. Значит, Малфой?
— Да, — не стал отрицать Кроули. — Так будет лучше.
— Чистокровным?
— Не думаю, что это принципиально.
— Для Малфоя? — Дамблдор вздохнул. — Боюсь, что это будет проблемой.
— У него было время переосмыслить, — усмехнулся Кроули. — Кроме того, у него будете вы.
— Он никогда не прислушивался к моим советам.
— Времена меняются. Ричардсон, кстати, отвратительный глава Аврората. Мне кажется, Шеклболт справится гораздо лучше.
Во взгляде Дамблдора интерес сменился холодным расчётом:
— Допустим. Но для чего это вам?
— Нам нужна информация об экспериментах Отдела Тайн.
— И всё?
— И жалованье за год, — развеселился Кроули.
— А ритуал? — Дамблдор прищурился.
— Лишь способ расширить границы допустимого. Вам же тоже нравится творить то, что считалось невозможным?
— Что вы сделали с дементорами?
Кроули бросил взгляд на Азирафеля и скривил губы в подобие улыбки:
— Развоплотили. Что-то не так?
Дамблдор покачал головой и поднял ладони, капитулируя:
— И при этом вы прекрасно понимаете, что Шеклболт вступит в коалицию со мной.
Азирафель уже почти был готов услышать что-то вроде того, как это будет весело, но Кроули продолжил играть по правилам:
— Да. Как мне кажется, у вас появились неплохие шансы договориться с Малфоем. И вы поддержите его решение об амнистии. Для ритуала нам нужна миссис Лейстрандж.
Дамблдор устало улыбнулся:
— С вами сложно спорить.
— Я бы даже сказал «невозможно» — вернул улыбку Кроули.
— А что думает об этом ваш друг?
— Он со мной согласен, — ответил Кроули так быстро, будто боялся услышать что-то иное.
— Полностью, — подтвердил Азирафель.
И всё-таки, несмотря на кажущуюся лёгкость и отсутствие противоречий, беседа с Дамблдором лишила последних сил, поэтому, оказавшись в своём любимом кресле, Азирафель ощутил потребность в отдыхе. Он устроил ноги на банкетке, вытянув их к огню камина, и попросил у Винки какао. Кроули тоже казался уставшим, но уходить в спальню не спешил.
— Дурацкий день! — посетовал он, укладывая ноги на спинку дивана. — Но теперь я даже не могу винить Блэка. Напротив, он подбросил нам чудесный подарок: дни Фаджа на посту министра сочтены.
— Кроули, а почему мы даже не попытались с ним договориться?
— Ну, во-первых, ангел, ты его видел? Он ведь боится собственной тени и уж точно не сможет заставить работать всё Министерство на наши нужды.
— Допустим. А во-вторых?
— Давно хотел замутить небольшой скандальчик с переворотом.
В этом был весь Кроули. Азирафель вздохнул:
— И что тебе мешало?
— Может быть, начальство? У нас, знаешь ли, не ограничиваются строгими записками. Да и вообще в таком перевороте мало… — Кроули поморщился, подбирая слова, — ну, такого, о чём можно написать в отчёте. Мы же здесь всё устроим мирно, без революций и массовых казней. Да и Армагеддон опять-таки впереди.
— Ну да, — согласился Азирафель. — А тут сразу и Тёмный Лорд, и захват Министерства, да и ритуал ещё…
— Во-от! Ты меня понимаешь.
— Не то чтобы очень, но ход твоих мыслей…
— Согласись, что неплох. Правда, ангел?
Вместо ответа Азирафель улыбнулся и покрутил шеей, разминая. Какао по-прежнему доставляло удовольствие, а булочка с нежным кремом радовала. А ещё почему-то больше не пугала мысль о поддержке демона. Хотя, по идее, должна была пугать. Означало ли это близость падения, или так влияла тень скорого Армагеддона, нависшая над миром? Кто бы ещё знал.
— Ангел, ты выглядишь уставшим, — Кроули перевернулся на бок, чтобы лучше видеть, и даже подпёр голову рукой, разглядывая Азирафеля.
— Ты же сам сказал, что был дурацкий день. Завтра будет новый, и…
— Тебе надо отдохнуть, ангел, — перебил его Кроули.
— Именно этим я как раз и занимаюсь, — Азирафель потёр лицо ладонью, пытаясь немного взбодриться.
— Я хочу тебе кое-что показать, — Кроули неуловимым движением соскользнул с дивана, почти сразу оказываясь у двери своей комнаты, — пойдём!
…Несмотря на опасения Толика, тут, внизу, почти не воняло. Ну, то есть, помои и… э-э-э… отходы жизнедеятельности они сбрасывали сюда, но здесь господствовал зимний холод, и всё, теоретически способное вонять, стало твёрдым, как камень. Тело Аркадия лежало лицом вниз. Толик только собрался перевернуть его, как… Вот интересно-то! Рана в шее, похоже, не сквозная. Но «печатник» с близкого расстояния, почти в упор, уж шею-то точно пробьёт насквозь!
Касаться трупа не хотелось. Оттягивая неизбежное, Анатолий повёл лучом фонаря вокруг, и вдруг…
Книга – «Пол Андерсон «Операция «Хаос»». Её-то зачем сбрасывать в шахту? Случайно упала, когда скидывали тело? Нет, не может быть: она была в стороне. Кто-то специально её отправил следом!
По наитию Толик схватил томик, и…
Кажется, она раскрылась на том месте, где её чаще всего и открывали.
«– А подлинное имя?
– Викторикс.
– А?
– Это имя всегда нравилось Джинни…
Валерия Викторикс. Последний римский легион в Британии.
Последняя противостоявшая Хаосу сила, как сказала Джинни в одну из тех редких минут, когда была совершенно серьёзна…»*
Толик прикрыл глаза. «Легион», да? В книге может быть написано что угодно. Но убийца считает, что эта книга могла бы его… её изобличить!
Детектив-любитель открыл глаза, и…
Какая забавная штучка… Нет, конечно, это не лишний «печатник», хотя предмет, несомненно, оружие. Толик поднял его и осмотрел. Трубка – кажется, ножка металлического стула – заклёпана с одной стороны и посажена на рукоятку из обмотанной скотчем свёрнутой бумаги. Сверху – ну, с противоположной от рукоятки стороны – отверстие, забившееся чем-то чёрным. Резинка, сложная конструкция из проволоки, «черкач» от коробка… В общем – самопал, самодельный однозарядный пистолет. В самом деле, разве огнестрельное оружие можно сделать только с помощью принтера? Дед рассказывал, что в его время девять десятых пацанов и половина девчонок из их класса без особых сложностей могли изготовить нечто подобное за время урока труда!
Поражала, скорее, аккуратность. Вовсе ни к чему было обматывать рукоятку скотчем так ровно и плотно. Оружие же явно предполагалось одноразовым: уж больно долго и сложно перезаряжать. Анатолий понюхал дуло – явно таращило серой. Спичечные головки? Нет, слишком сильный выстрел… Петарда или её начинка? Скорее всего: они тут находили пиротехнику… Совсем ни к чему такой сложный затвор – хватило бы и безкурковой схемы. Убийца – явно перфекционист. Чтобы всё было сделано идеально, со старанием, как будто за это оценку поставят… Да уж, привычка – вторая натура, рефлексы аккуратистки-отличницы так просто не подавишь, не так ли, Лерочка?
Закричать Женьке, чтоб блокировал её? Пока тот будет пытаться расслышать, она может прорваться!
Толик сорвался с места.
***
Выстрел он услышал, не преодолев и половины пути. Миг спустя – удар, ещё выстрел, крики…
…Женька сидел, привалившись к стене. Правой рукой он явно только что зажимал рану в левой… Он как раз левша. Рядом Танька в слезах перетягивала ему жгутом руку выше места ранения…
– Петарда, – облизав сухие губы, хрипло сказал Женёк. – Она долбанула петарду – похоже на выстрел. Я подбежал к сорок восьмой – и получил дверью в лоб… и пулю в руку.
– «Печатник» она забрала? – прокричал Анатолий.
– Нет, – ответила Танька, глотая слёзы. Она показала оружие Женьки. – Только ключ от чердака с крючка сняла, – она кивнула на стену – И неё было это, – Танька кинула к ногам Толика ещё один самопал. Тоже разряженный. Кажется, по полу рассыпалось ещё и несколько петард.
Да сколько же она их наделала?!
– Вот пуля, – Женёк здоровой рукой продемонстрировал Толику… Кажется, это была гайка. – Убежала на чердак. Беги!
Толик со всех ног бросился вверх по лестнице – и почти успел. К счастью, снаружи чердак на ключ не закрывается. Даже – совсем успел. Около ретранслятора ещё никого не было. Очевидно, Лера пошла откапывать батарею… Лишь через полминуты Толик осознал, что совершенно напрасно стоит посреди крыши без укрытия.
– Отойди от ретранслятора, – услышал он сзади.
Обернулся – в правой руке старосты был… ну да – ещё один самопал. Куда больше прежних и, похоже, двуствольный. Кажется, что-то было и в левой руке. Четыре пули… против его восьми? Не такие уж у неё плохие шансы…
– Чем провинился Аркадий?
Валерия пожала плечами:
– Он солгал мне. Хотел не послать сигнал нашим, а просто заморить вас голодом – на двоих, а то и одного, запаса принтера хватило бы на год… У меня не было выбора.
– В самом деле? – Анатолий осторожно завёл руку за спину. – Дело только в этом?
Лера скривила губы:
– И он говорил глупости. Не верил, что Валериев Победоносный был последним.
– Чего? – сделал удивлённый вид Анатолий.
Отличница вздохнула:
– Долго объяснять…
Она отвлеклась!
– А почему… – начал Толик – и вырвал из-за спины печатник.
Стрелять они начали одновременно. Чтобы усложнить задачу, Толик упал, выстрелил – перекатился – снова выстрелил… Лерка не пыталась уворачиваться, просто стояла на месте и выпускала пули одну за другой… Её четвёртый выстрел и его шестой грохнули одновременно.
Лерка, побледнев и пошатнувшись, шагнула вперёд… Толик, превозмогая тупую боль в животе, поднялся на одно колено, прицелился… В руке Леры возник ещё один самопал. Всегда была запасливой… Ей не повезло – на этот раз стенки импровизированного ствола оказались слишком тонкими, оружие взорвалось у неё в руке… но пулю оно всё-таки выпустило.
Толик почувствовал ещё один удар – куда-то в грудь. Кажется, на этот раз – всё…
***
…От боли Лера почти перестала соображать. Правая рука мгновенно онемела и одеревенела, дико жгло бок, глаз… Кажется, она закричала.
Вот странно – она ещё помнила, как, почти теряя сознание, умудрилась пережать жгутом искалеченную руку и даже замотать её бинтом – скорее, чтобы не видеть её, нежели потому, что в этом был какой-то смысл. Как здорово, что Аркадий спрятал батарею именно в своей аптечке! Точно так же она вроде помнила, как прилепила «заплатку» на голову и глаз – остался ли он ещё? Но вот когда она успела ещё и подпереть чердачную дверь с этой стороны багром с пожарного щита – совершенно вылетело из памяти… Чего ж ей раньше-то это в голову не пришло?!
Наконец она почувствовала себя в силах открыть аптечку ещё раз и найти универсальное обезболивающее. Вот только колоть его надо не куда-нибудь, а в вену… Левой рукой? Это ещё ладно, но… куда? В правой кровоток практически остановлен, туда колоть бессмысленно. Найти вену на животе? Она так не скрючится. На ноге? Да, это вариант. Вот только снять штаны в такой ситуации – задача нетривиальная – и небыстрая. А надо торопиться!
Лера нашла в аптечке скальпель… Не порезаться бы ещё дополнительно, с кровью силы уходят. Она и так не пойми откуда всё время сочится! За несколько минут ей всё-таки удалось высвободить ногу и найти на ней достаточно толстую вену… Лишь уже начав вводить лекарство, она вспомнила, что вообще-то никогда не могла делать инъекции самой себе – не могла преодолеть естественный страх боли… Ну, свои недостатки же надо когда-то изживать? Лера даже рассмеялась этой мысли.
Ещё две-три минуты – и допинг-анальгетик подействовал. «Фол последней надежды»: полностью гасит боль и сверхтонизирует. Вызывает привыкание с одного раза, но если возвращаться тебе всё равно не придётся, то какая разница?
Лера встала… А, вот откуда кровь! Пуля Толика вошла в живот чуть выше печени. Семь бед – один ответ: просто ещё одна «заплатка»… Боли всё равно уже нет! Она вытащила из аптечной сумки батарею и пошла к ретранслятору… Но остановилась у тела Анатолия. Опустилась на колени, прикрыла ему глаза. Вздохнула. Так, стоп! Не время для соплей!
Да, ретранслятор… Установить батарею… вот так. Теперь – включить… И передать на его комп письмо – с телефона, по блютузу. Замечательно!
Теперь – включить на передачу… Наши узнают, откуда исходит угроза! В письме приводились выкладки Витьки и подсчёты Аркадия относительно количества прошедшей через портал техники.
Витенька вполне убедительно доказал: этот портал – последний. Все остальные землянам – путём ковровой ядерной бомбардировки целых стран и «ядерной зимы» – удалось уничтожить, надёжно перехватывать межконтинентальные баллистические ракеты пришельцы всё же не могли. Накрыть и этот – и поток апейрона из иной реальности прервётся, половина техники врага выйдет из строя, а земная, наоборот, станет работать как надо. И землян – всё ещё в тысячу раз больше! Лера вздохнула – и запустила сигнал в эфир. С батареей мощности ретранслятора хватит, чтобы перебить «глушилки» пришельцев!
Интересно – что теперь? Дальше этого момента она не загадывала. Её личная судьба попросту уже не имела значения… Кажется, настало время погадать по книжке? Лера вытащила из аптечки какую-то книгу, незнамо как там оказавшуюся и, не глядя, открыла её на первом попавшемся месте…
– …Сегодня же будешь со Мной в Раю…
Лера рассмеялась: надо же, Новый Завет тоже теперь входит в комплектацию армейских аптечек! Даже жаль, что она всю жизнь была атеисткой.
Теперь – либо здесь окажется ударная тактическая группа оккупантов… либо из облаков упадёт стратегическая ракета своих. Лера надеялась на второй вариант. Чисто из эстетических соображений. Ей просто ХОТЕЛОСЬ ЭТО УВИДЕТЬ. Увидеть собственными глазами термоядерный взрыв – обнажённое сердце Солнца! Жить всё равно осталось недолго. Кажется, свою минутную слабость она вполне искупила… Имеет же она право на небольшой каприз?
Вот Аркадий…
Она сжала губы… Эх, ребята… Ну почему, ПОЧЕМУ они вынудили её… Нет, она не считала себя виноватой. Они ведь разрешили ей попытаться прорваться и передать сигнал, даже машину отдали… Если бы ей это удалось, по нуль-порту всё равно бы был нанесён удар, и они бы погибли вместе с ним! Её действия ничего не меняли: просто шансов на успех становилось больше. Это им следовало уйти, а ей – остаться…
Но и они… не виноваты тоже! К такому выбору невозможно быть готовыми… И Витя же её понял! Надо было сразу ему довериться…. Лера тряхнула головой. Она сделает так, что никто ничего не узнает!
Второпях она набирала левой рукой, тоже постепенно наливаювшейся тяжестью, второе письмо. О том, как она, Витя, Аркаша, Женя, Таня, Толя – вместе, и никак иначе! – готовили послание и рвались к ретранслятору. Как Аркадий и Анатолий не дошли. Да пусть все они считаются героями – ей жалко, что ли?..
Она как раз успела отправить второе сообщение, когда откуда-то из-за соседнего дома показался вертолёт с четырьмя винтами – и радужный шар рядом с ним. Лера выпустила в сторону винтокрылой машины оставшиеся два патрона из Толиного печатника… Кажется, один раз даже попала. Внезапно вертолёт развернулся – и буквально «бросился наутёк», шар едва поспевал за ним. На максимальной скорости – куда-то в сторону, противоположную нуль-порту. Явно это не она так его напугала! Неужели?..
Да: из облаков падала, сияя, как сверхновая, ракета. Ну, кажется, её последний каприз Бог исполнил?..
– Прости, Витенька. Это будет быстро. И – красиво!
***
Боеголовка межконтинентальной баллистической ракеты РС-36М, последней из оставшихся в распоряжении земного командования, падала на обреченный нуль-порт. Этот вариант «Воеводы» имел комплектацию типа «тяжёлый моноблок». Мигом позже чудовище прошлого мощностью в двадцать пять мегатонн одномоментно высвободило энергию, равную той, которую Земля получает от Солнца примерно за полсекунды. В короткой вспышке мгновенно растаяли и Лера, и «шар» с «вертолётом», и Витя, Таня и Женька, и значительная часть армии вторжения. И – последний портал: дверь между мирами с грохотом захлопнулась – навсегда. Равнодушному термоядерному огню было совершенно всё равно, что отправлять в небытие.