Недели мчались так же быстро, как Лилос, и скоро перед ним и Терной выросли горы.
Они почти не останавливались на пути – девушка вела коптарха по полям и лесам, чтобы не привлекать внимание людей и не отвлекаться. Ночами они набирались сил и подкреплялись тем, что есть, благо, Терна с помощью своих способностей быстро добывала еду.
Сейчас все, что было нужно – быстро добраться до столицы. Каждый день делал все, что Терна услышала в замке Аргона все призрачнее и страннее. Слова королевы постепенно стирались, становились невесомыми, и могли рассыпаться в воздухе от любого дуновения ветра. Девушка чувствовала, что если в ближайшее время своими глазами не увидит столицу – то однажды проснется и сама будет думать, что все это сон.
Поэтому, нещадно спеша и подталкивая вперед верного четерыхкопытного друга, она надеялась что они быстрее достигнут цели. Свой план Терна видела все еще мутно. Бушующее в ней желание отомстить немного поулеглось – невозможно оставаться рассерженной несколько недель кряду, проводя их в жестком седле и питаясь полевыми крысами. Рано или поздно – начинаешь думать о чем-то кроме того, как снести с плеч чью-то голову.
Нужно было сделать все осторожно. Взглянуть, как живется жителям светлой стороны Маадгарда, узнать о планах короля, может быть, втереться в доверие… Но не слишком задерживаться – чтобы не опоздать остановить грядущую войну.
В ночь у подножья гор Терне не спалось. Она уже знала тропинку, по которой вместе с Лилосом можно было пройти через горные селения, и она бы отправилась прямо сейчас, но голос разума убедил ее остановиться на отдых.
Глядя на знакомые звезды, девушка думала о разном. Там, в Тернааре, такое же небо? А люди? А нравы? Никто ей знакомый никогда не видел той стороны, и она чувствовала себя этаким первопроходцем.
Она хорошо помнила байки служанок. Это было любимое развлечение бедняков Фатрахона и Блак-Ри – шептаться о том, что на светлой стороне страны у хорошего короля под боком живется так же сладко, как горько жилось под покровительством безумного злого старика. Сейчас таких разговоров было все меньше – все наслаждались правлением Аргона, но раньше…
Терна помнила разные истории. О городах из белого мрамора и чистых улицах, о пирах, которые устраивались каждый месяц, о великих праздниках весны, о великодушии короля… Должно быть, когда-то так и было. Но каково там сейчас?
Терне не спалось, и она прислушалась к Аргону. В его замке давно царила тишина, но король тоже не спал. Он что-то читал, прислонившись к перилам на балконе при свете небольшого фонаря.
— Не спится?
Терна мягко вздохнула, проявляясь из воздуха рядом с вторым светильником королевского балкона. Свет мягко проникал сквозь ее кожу и немного подсвечивал изнутри.
Аргон только слегка вздрогнул и кивнул.
— Читаю. Завтра ты увидишь другой мир.
— Увижу. – Девушка свесилась, глядя на темный двор и редкие огни у горизонта. Кто-то еще не спал или уже проснулся.
— Я не знаю, как стоит сделать. Убить его сразу?
Аргон фыркнул, покачав головой. Терна оставалась простой со всех сторон, как ни глянь, даже когда дело касалось чего-то серьезного.
— Что, просто придешь и прикончишь? – с улыбкой уточнил он. – И все, и нет войны и все понятно, как свет солнца?
— Не знаю, просто не знаю, — Терна закатила глаза. – Я хотела бы узнать, что там происходит, прежде чем что-то вытворять, ясно? – она взмахнула рукой куда-то в пустоту – Ты сам не в силах узнать что там, за горами, а у меня будет такая возможность.
— Ну вот и узнай, а не руби с плеча. – Аргон захлопнул книгу. – Я тут слышал, что их величество Светлый Король собрался устроить очередной пир.
— Так там и впрямь все так празднично?
— Не перебивай. Откуда ты знаешь, угощает ли он горожан, или это его ими угощают? – мужчина вопросительно приподнял бровь. – Ну то то же. Знаю одно – он любит развлечения. Вроде как, турниры. Ходят слухи, что если принять участие и понравиться королю, то можно попасть к нему на службу. Мало кто просто так туда попадает, и еще меньше кто – получает лакомое место, но ведь и ты не кто попало.
Терна кивнула и немного нахмурилась.
— А ты откуда знаешь о таких подробностях?
— Птичка напела, — Аргон улыбнулся снова в привычной, немного насмешливой манере. – У каждого короля должны быть свои птички. Я недавно обзавелся целым скворечником.
— Ладно, я попробую. Главное, чтобы твои птицы ни в чем не ошиблись.
Они еще немного постояли на балконе, но, чувствуя наконец пришедшую к ней усталость, Терна все-таки улеглась под бок к Лилосу и уснула.
Утро было чудесным. Мягкие лучи солнца разбудили Терну, а над ухом слышалось сладкое чавканье Лилоса. Он не стал будить хозяйку и равномерно поедал траву, до которой мог дотянуться, образовав на земле красивый ровный кружок без растительности.
Оценив заботу, девушка дала питомцу время еще подкрепиться, умылась из ручья, и подготовилась к путешествию за горы.
Кто знает, как часто по ту сторону гор появляются девушки-путешественницы, да еще и на коптархах, поэтому нужно было постараться слиться с толпой. Терна убрала в поясную сумку сложенный меч Аргона, заговорив его небольшим заклятием – пусть для других это будет просто стальная красивая трубочка, а не заковыристое выдвижное оружие. Вместо него Терна за сапог заткнула простой кинжал. Кольцо, которое ей когда-то отдал Аргон, для того, чтобы черпать из него силы, с пальца тоже пришлось снять и перевесить на шнурок – под рубаху, поближе к сердцу и подальше от любопытных глаз. Терна догадывалась, что кто-то вполне может отличить обычный дорогой перстень-безделушку от магически заряженного артефакта. Ни те, ни другие ей были ни к чему.
— Ты готов? – Девушка потрепала сытого коптарха по холке. – Знаешь, нам не долго осталось путешествовать вместе. Как сойдем по ту сторону – я тебя отпускаю.
Лилос всхрапнул, недовольно переступая копытами.
— А что делать, мне тоже не нравится! – Терна шутливо потянула питомца за ухо. – Вздумаешь не слушаться – продам тебя кому-нибудь, кто за тобой приглядит. Я не думаю, что коптархи частенько встречаются в городе как обычные ездовые питомцы. Придется тебе погулять в лугах и поискать себе стадо, пока я буду решать свои делишки.
Лилос завертел мордой, изо всех сил выражая свое недовольство таким решением хозяйки, но подставил спину, чтобы та на него забралась. Что поделать – о своей экзотичности после многих лет, проведенных на конюшнях, он и сам догадывался.
Поправив ремни, Терна устроилась поудобнее, и они направились по незнакомой тропе.
Пологая тропинка как ручеек струилась в горы, виляя и закручиваясь, по мшистой дороге. Лилос без труда преодолевал путь, который был не под силу лошади – только камешки иногда, весело стуча, прыгали вниз, вырываясь из под копыт.
Терна покачивалась в седле. Они забирались все выше и выше. Она иногда со страхом думала, вдруг не получиться пройти верхом по тропе? Не хотелось оставлять Лилоса так далеко. Но тропинка была уверенно хороша – видно было, что раньше тут действительно ходили люди, возили грузы, возможно, даже коптархи проделывали подобный путь раньше.
Скалы вокруг становились все выше. Тропа словно виляла в лабиринте – по обе стороны от Терны были серые стены гор, и только над головой – небо. Кто-то очень давно проложил эти тропы. Девушка провела рукой по стенам – легкое призрачное покалывание отозвалось в пальцах. Скорее всего, проходы проделали магией. Естественно, это была не самая простая тропа. Во времена правления королей первых после драконьего рода – никто не загонял себя в рамки узких дорожек. Но большой тракт – конечно же охранялся. Светлый король стерег границы, как мог. Тропку, по которой шла Терна – проложили тоже давно, скорее всего контрабандисты, торговцы, беженцы. Кто знает, какая история была у этой тропинки, но вскоре она свернула вправо – и за поворотом открылся вид на небольшое плато и маленькую деревушку из жмущихся друг к другу домишек.
Лилос остановился, пока девушка спрыгнула из седла.
— Кто-нибудь есть дома? – Терна спрятала за спину кинжал, на всякий случай, чтобы если что быстро отделаться от негостеприимных жителей. Ветер шелестел в прохудившихся крышах и изредка добирался до ставней, хлопая ими, но тут же утихал. Вокруг были скалы – тихое, незаметное местечко.
Девушка огляделась и ногой толкнула дверь в ближайшем доме, врываясь туда.
Но встретила ее – пустота и тишина.
Дома были пустыми. Деревня – заброшенной. Она прошлась по домам – их было всего шесть, маленькие и кривые, рядом с некоторыми были сараи дли скотины, и небольшие собственные дворики. Места было совсем мало, все дома жались к одному краю, чтобы защититься от оползней с лавин в холодное время года.
Тропинка пронизывала скрытую деревушку насквозь – это был привал. Терна обошла комнатки и сараи. Те, кто тут жил, ушли, словно пропали – разбросанная мебель, посуда, проеденные молью одеяла, все было побросано на месте, и ни одного тела не пряталось в гниющих домах.
Обследовав странное место, девушка напоила Лилоса и немного перекусила сама. Место ненадолго заняло ее мысли. Кто жил здесь? Может, это был добрый приют для тех, кто искал уединения, или маленькие домики торговцев, знающих тайные тропки? Или тут жили разбойники? В любом случае, нужно было двигаться дальше, и скоро Терна сновам верхом на своем коптархе отправилась в путь.
Уже смеркалось, когда они достигли вершины тропы – и с нее открылся вид на земли, о которых Терна не слышала даже в сказках.
В горящих праведным гневом глазах старухи читалась невысказанная просьба. Закат склонил голову.
— Прости, добрая женщина. Я не смогу отомстить за него. Я не убью ни одного рыцаря.
— Я не знаю, что ты будешь делать, — она покачала головой, не желая его слушать, — но это и не важно. Я сердцем чую, что ты отомстишь за моего ребёнка. Этой веры мне достаточно. Поэтому одевайся и иди. Сейчас, пока я не начала сомневаться в своём решении.
Он повиновался, сменив плащ и штаны, натянул на сбитые пятки тонкие, явно дорогие сапоги. Только рубашку оставил собственную — она была достаточно светлой и её скрывал плащ, а он не хотел выбрасывать подарок Пая, прошедший с ним через все земли ордена.
Переодевшись, тихо поблагодарил старуху, но она отмахнулась. Почти вытолкала его за порог, захлопнула дверь. Закат, спускаясь с высокого крыльца, слышал, как женщина судорожно всхлипывает в сенях.
Она не хотела, чтобы он видел её слезы, чтобы пытался утешить. Да и что он мог сказать матери, потерявшей взрослого, счастливого уже ребёнка? Разве что исполнить её желание — насколько это было возможно.
Стражники на воротах в этот раз не задавали вопросов, молча опустили копья. Закат перешагнул через них, наконец оказавшись внутри городских стен.
Здесь не было окраин. Не было нищих, гадателей, даже играющих на улице детей. Мостовую словно с щелоком вымыли, дома разве что не светились, светлые до рези в глазах. Кое-где встречались на стенах рисунки и барельефы — все похожие, рыцари и солнца, золотые, иногда красные. Люди сторонились путника: его выдавало лицо и то, как он смотрел по сторонам, а более всего — длинные пряди чёрных волос, выбивающиеся из-под капюшона. Какая-то женщина привлекла к себе дочь, заставила отвести взгляд.
— Мама, кто это?
— Чужак. Не смотри, маленькая, а то испачкаешься.
Закат грустно улыбнулся, задержал взгляд на заготовленных дровах и столбе в центре площади. Нырнул дальше в сплетение улиц.
— Господин, мой сосед завел черную кошку, я видел, она лежала на окне…
Красивая белокурая девица тянулась к уху рыцаря, прикрывая рот ладонью, и всё равно шептала слишком громко.
Светлая судьба, что стало с этим местом? Он помнил Светокамень другим — когда пролетал над ним на драконе. Когда город сдался его армии после долгой осады, но на требование предоставить для казни шестерых зачинщиков сопротивления — по одному за каждый потраченный год, — вышли все, от мала до велика.
Даже он, Тёмный Властелин, оценил. Всё равно выдернул из толпы шестерых и казнил — хотя они своим жестом дали ему право убить всех. Тогда жители Светокамня, выдерживавшие осаду столько лет, смотрели ему в лицо, все как один, и отказывались выдавать друг друга.
Неужели за две сотни лет всё могло так измениться?
Улица шла в гору, мостовая превратилась в лестницу, целые этажи домов сходили на нет, скрываясь под землей. У стены остановился старик, оперся о неё. Тут же отдернул руку под возмущенный возглас из окна. Закат шагнул было к нему, но, наткнувшись на испуганный взгляд, отступил. Прошел дальше. Не выдержав, оглянулся. Старик стоял, дрожа, мимо проходили люди. Никто не подавал руку, чтобы поддержать его, напротив, сторонились, будто старость и немощь были заразной болезнью. Закат закрыл глаза. Он должен был пройти мимо, как все.
Не смог. Невозможно было сделать это во второй раз, он и без того чувствовал себя так, словно предал старика в предместьях — совсем не похожего на этого, и все же неуловимо такого же. Неправильного с точки зрения людей, истово верящих в законы светлых рыцарей.
Закат спустился на пару ступеней, протянул руку.
— Обопритесь на меня. Не беспокойтесь, вы не испачкаетесь.
Старик решился не сразу, но всё же сухие пальцы наконец коснулись ладони Заката.
— Да пребудет с вами свет! Мне всего лишь вон до того дома на холме добраться надо, там внучка живет.
Они пошли вверх, Закат подстраивался под шаг старика. Спросил:
— Почему никто не помог вам?
Тот засмеялся тихонько, крепче сжал подставленный локоть.
— Вы чужак, у вас чёрные волосы. А вокруг себя видите людей, которые за белизной одежд прячут сердца, — он указал на свою макушку, где лысина боролась с неряшливо отросшими седыми волосами. — Видите? Я не стрижен. У меня нет сил и средств, чтобы закрасить седину, и мне не повезло, что она серая, а не серебряная. Поэтому мне не подают руки. Поэтому я не боюсь испачкаться — для нашего светлого города я и так замаран.
Закат склонил голову. Снова вспомнились слова Щуки, оставшиеся в таком далёком, простом и лёгком прошлом. Рыбак из деревни у стен Чёрного замка был прав. Законы света не имели к свету никакого отношения. Здесь, в самом сердце земель ордена, это было особенно ярко видно.
— И так всегда было?..
— Нет, — едва слышно, причудливо изменчивым эхом отозвался старик. Вздохнул, подняв изборожденное морщинами лицо к ясному небу, будто спрашивая у него совета. Набравшись смелости, обвел дрожащей рукой улицу. — Даже стены не всегда были белыми. Ещё на моей памяти, лет пятьдесят назад, город был намного ярче… А вот дети мои уже не застали. Магистр тогда сказал, пусть наша столица оправдывает своё название. У нас, мол, светлые земли, нужно чтобы сразу было ясно, почему светлые… Тогда и виру наложили на тёмное, а если кто на соседа наговаривает — доносчику десятина от виры полагается. Сейчас ещё немного спокойней, рыцарей в городе мало. С тех пор, как эту бедную девочку привезли, они сначала в цитадели заперлись, будто осады ждали. Потом, наоборот, магистр взялся по соседним городам разъезжать. Третьего дня только вернётся.
— Третьего дня? — Закат переспросил, пытаясь ничем не выдать своей растерянности, хотя хотелось замереть посреди улицы, глядя на шпили светлой обители как на предателя. Если магистра нет в цитадели, кто же отдаст приказ и освободит Ро? И Ро — где она сейчас, не возит ли он её за собой?
— Вот уж чего не знаю, того не знаю, — покачал головой старик и Закат прикусил язык, поняв, что задал последний вопрос вслух. — А вот и дом мой. Благословенны будьте, добрый человек.
Старец отнял руку, шагнул к узкому домику на самом верху склона. Закат невольно улыбнулся, когда дверь гостеприимно распахнулась и девушка с желтой косынкой на волосах воскликнула:
— Дедушка! Наконец-то, я уже боялась, что ты не придешь!
Поднял голову, скользнув взглядом вдоль дороги, взбирающейся на следующий холм. На середине его дома редели, постепенно сходя на нет, и за полосой леса высились стены крепости внутри крепости — бывшего дворца, нынешней цитадели света.
Куда, как оказалось, ему пока не нужно было идти. Магистр уехал, единственный, кто точно знал Тёмного Властелина в лицо и мог подтвердить договор. Без него Заката или прогонят, или посадят в тюрьму, и хорошо, если как Тёмного Властелина, а не просто как смутьяна.
Если его казнят за нарушение светлых законов до приезда магистра — будет слишком уж глупо.
Но где ему переждать эти три дня? На каком-нибудь постоялом дворе его могли бы приютить в обмен на работу, но Закат не видел ни одной подходящей вывески по пути.
— Господин, — он обернулся на тихий оклик. Девушка в желтой косынке нерешительно улыбалась, стоя на пороге вместе с дедом. — Может, вы зайдёте к нам? Дедушка говорит, вы проводили его, мне хотелось бы вас отблагодарить.
Он подошел к ним, тихо предупредил:
— Я могу быть небезопасным гостем.
Девушка тихонько рассмеялась, как ребёнок, затевающий похищение горсти ягод из корзины, заготовленной для варки повидла.
— В этом мы с вами похожи, — и еще шире распахнула дверь, будто произнесённые Закатом слова были тайным ключом к её сердцу. — Заходите, не стойте на пороге.
Он оказался в крохотной тёмной комнатушке, совсем не похожей на просторные сени, от которых Закат так и не отвык за время кочевой жизни. Сесть здесь было некуда, и пока он искал, на что опереться, чтобы стянуть сапоги, на него попыталась упасть метла. Хозяюшка подхватила её с извинениями, почему-то слегка испуганными, старик со смешком сказал что-то про девичью замену лошади.
— Дедушка! — совсем всполошилась внучка, но оглянувшись на гостя, который и с сапогами-то разбирался с трудом, а не то что с непонятными намеками, оттаяла.
Из кухни пахло свежей выпечкой, но хозяйка повела гостей наверх по узкой лестнице, такой крутой, что спускаться по ней наверняка пришлось бы задом наперед. Их посадили за стол в уютной небольшой комнате, которую Закат с некоторым удивлением окрестил трапезным залом — он, в конце концов, впервые с последней смерти оказался в каменном доме, да еще и не в один этаж, сложно было не сравнивать с собственным замком в миниатюре.
Девушка сняла косынку, уложенная вокруг головы коса блеснула медью. Закат догадался, что по здешним меркам такой цвет считался недостаточно светлым, однако в доме, даже при незнакомом госте, девушка решилась открыть волосы. Впрочем, то, что Закат провожал старика и не слишком тщательно спрятанные чёрные волосы в самом деле давали хозяюшке причины не опасаться чужака.
До сих пор казалось удивительным, что есть люди, которые так запросто доверяют ему, но зато боятся рыцарей.
— Ясечка, горячего бы, — попросил старик. Девушка чмокнула его в лоб.
— Конечно, сейчас принесу.
Убежала вниз. Закат чувствовал себя неловко, оказавшись в гостях у едва знакомых людей, в городе, да еще в светлой столице. Стены каменного дома дышали холодом, можно было расслышать не только быстрый топот Ясечки по лестнице, но и как она внизу бормочет себе под нос названия трав, заваривая их.
— Меня зовут Лис, — представился дед. Заметив удивление, улыбнулся, — мать дала мне имя до того, как орден решил всех называть Светами, Солнцами и Добрами. Внучка, та уже Ясносвета, конечно, но Яся ей больше нравится.
Закат назвался в ответ, объяснил, хотя его и не спрашивали:
— Я издалека, с востока.
Вернулась Яся с подносом, расставила на столе чашки, пузатый чайник, широкую тарелку с маленькими булочками. Села, подперев щеки кулачками, спросила напрямую:
— Вы в Цитадель идете, да? Я видела, как вы смотрели.
Новая засекреченная обложка готова! А чтобы увидеть арт полностью — как и ранее — заходим в гостеприимную ВК-группу «Три билета до Эдвенчер»
https://vk.com/clubthreebileta
и заглядываем в альбом:
https://vk.com/album-156052173_277680665
Звонок Оливера застал Элли врасплох.
— Тётя Элли, что у вас там происходит?
— В смысле?
— Ты никогда так не говорила.
— Неважно. Олли, с чего ты взял, что у нас здесь что-то происходит?
— Мне звонил Том и просил забрать к себе.
— Проклятье! — от неожиданности Элли едва не выронила трубку, чуть не разбив её об асфальт.
— Вот я и решил узнать, — Оливер словно торопился, и его голос срывался: — Он говорит, что у тебя роман с Харди.
— Чушь! — теперь уже Элли самой захотелось разбить этот чёртов телефон. — Конечно же, нет!
— Я тоже подумал, что у тебя не может быть с ним ничего общего.
— Абсолютно! Мы просто вместе работаем. И живём в соседних квартирах.
— Как соседи?
— Именно! Я просто делала ему перевязку. После операции.
— Он сделал операцию? — удивление Оливера было слегка чрезмерным.
— Ничего удивительного. Он давно собирался.
— И ты по-соседски перевязываешь его раны… ясно-понятно, тётушка.
— Ничего личного, Олли. Просто перевязки.
— Я так сразу и подумал. Кстати, тётя Элли, а ты знаешь, почему он провалил дело в Сандбруке?
— Что-то там было с недостаточностью улик, — Элли безуспешно попыталась вспомнить детали. — Что-то несерьёзное.
— Угу, — Оливер понизил голос, словно собирался открыть какую-то тайну. — Улику потеряла его жена. Как я понимаю, бывшая.
— Что? Как такое возможно?
— Они вместе работали. Она везла улику в участок, а по дороге заскочила в отель, чтобы наставить Харди рога. И пока она там кувыркалась, её машину ограбили.
У Элли не нашлось слов, чтобы прокомментировать такое, а Оливер уже вошёл в раж, продолжая с горячностью, так свойственной юности:
— Он тот ещё везунчик. Поэтому не удивляйся, если он не даст тебе работать самостоятельно. Я предупредил.
— Спасибо, Олли.
— Не за что, тётя Элли. Так что, мне приезжать за Томом?
— Конечно, нет! Я с ним поговорю.
Элли отключила звонок и села в машину, развернув её так резко, как смогла. Лизу она успеет допросить чуть позже, а сейчас ей надо побеседовать с сыном, и что-то подсказывало, что этот разговор будет не из лёгких. Элли нашла место для парковки почти у самых школьных ворот, и теперь ей оставалось лишь дождаться Тома. Чтобы не терять времени даром, она попыталась вспомнить лекции по психологии, но, как назло, в голову лезли только разновидности принципов дознания и почему-то признаки жертвы. Однако Том появился чуть раньше положенного времени, не дав Элли углубиться в дебри абьюзивных отношений. Заметив машину, он попытался свернуть.
— Садись! Немедленно! — Элли указала Тому на открытую дверь машины.
— Н-нет!
— Да! — Том был почти одного роста с ней, поэтому оттеснить его к машине и заставить сесть, не привлекая лишнего внимания, оказалось непросто.
— Я не хочу!
— Разумеется! Ты не хочешь! — Элли захлопнула двери машины и, усевшись на место, заблокировала их. — Ты можешь сколько угодно звонить Олли, но это не отменит того факта, что Джо Миллер — убийца. Ты можешь злиться на меня и на Харди, но это не вернёт Денни! Ты можешь вести себя, как заносчивый пиздюк, но ничего нельзя изменить! Кроме меня у тебя никого нет, и тебе придётся с этим смириться! Даже если я вдруг решу, что мы с Харди созданы друг для друга. Не тебе это решать, понял?! Твоё дело — ходить в школу, носить этот чёртов галстук и учиться понимать этот дурацкий акцент. Старая жизнь кончилась. Навсегда! И не по моей вине! Ты понял?
Щёки Тома стали мокрыми от слёз, но он этого не замечал, потрясённо разглядывая Элли. Возможно, она перегнула палку… а может, и нет… кто угадает?! Несколько минут ничего не происходило, и они с Томом продолжали тяжело дышать, зло глядя друг на друга. Наконец он едва заметно кивнул.
— Да, мам…
Разумеется, ничего ещё не закончилось: Элли прекрасно понимала, что сомнения Тома не разрешились чудесным образом, и скорее всего, она его не очень-то и убедила, но он согласился не разжигать конфликт и готов считаться с её мнением. А это уже неплохо! Элли выдохнула и уже собиралась трогаться, когда в зеркало заднего вида заметила машину Лизы Торн.
— Я сейчас!
— Да, мам.
Элли выскочила из машины так поспешно, что забыла телефон с диктофоном, но решила не возвращаться. Тем более что Лиза выглядела не очень хорошо и была гораздо бледнее, чем при их последней встрече.
— Лиза!
— Миссис Миллер? Как вы меня нашли? — Лиза на мгновение замерла, но потом что-то для себя решила и пробормотала: — Ну, конечно… полиция.
— Есть какие-то новости? — Элли прислонилась к капоту «Мини Купера», обозначая готовность к диалогу.
— Всё ужасно… В клинику к Эдварду меня не пускают, он не отвечает на мои звонки, его адвокат говорил со мной в оскорбительном тоне, полиция меня в чём-то подозревает, — Лиза картинно сжала виски изящными пальцами. — Я так устала… я почти не сплю.
— Когда вы поссорились с Ханной?
— С Ханной? — глаза Лизы округлились, и она медленно опустила руки. — Я с ней не ссорилась. Совсем.
— У неё есть причины на вас злиться?
— Нет, что вы! Мы всегда были с нею дружны… она всегда заботилась обо мне…
— Когда вы в последний раз с нею разговаривали?
— Неделю… нет… десять дней назад.
— Всё было хорошо?
— Да. Разумеется! Зачем нам ссориться?
— Может быть, вы её чем-то обидели?
— Нет, — Лиза принялась растерянно накручивать на палец локон. — Мы с ней хорошо поговорили, договорились встретиться… я должна была позвонить, а тут такое… я позвонила, но она не ответила. Так бывает, когда Ханна на работе. Обычно она перезванивает, но сейчас не перезвонила… мне просто было не до неё, и я не придала значения, но сейчас… мне кажется это очень странным.
— Что именно?
— Её молчание.
— Может быть, тогда дело в Саймоне Роу?
— А что с ним?
— Он уехал.
— Куда? — удивление Лизы казалось вполне искренним.
— Никто не знает, — Элли пыталась говорить как можно бесстрастнее. — Телефон отключен, и на связь он не думает выходить.
— И даже Ханне не позвонил? Она-то должна знать.
— Они расстались.
— Но… как? Это невозможно. Они собирались в отпуск… Ханна показывала билеты до Брайтона… почему она мне не сказала?
М-да… как там говорил Харди? «Преступник не обязательно будет лжецом, а праведник вполне может завраться».
— А какие отношения связывали вас с Роу?
— С Саймоном?
— С ним.
— Вы уже не первый раз об этом спрашиваете. Почему?
— Даю вам шанс рассказать больше? — Элли приподняла бровь, жалея, что не может проделать это так же эффектно, как с лёгкостью выходило у Харди.
— Но мне больше нечего рассказать.
— Хорошо, — улыбнулась Элли, — но если вдруг вспомните что-то интересное про себя и Роу, то не стесняйтесь мне позвонить. Это очень важно. Каждая мелочь.
— Мне кажется, что вы ищете не там, — пробормотала Лиза.
— Вам кажется.
Элли попрощалась кивком и, сев в машину, почти сразу же сорвалась с места. Те времена, когда она уговаривала возможных фигурантов дела во время бесед не волноваться, давно канули в прошлое. Сейчас она лучше понимала Харди и его методы — когда человек волнуется, он делает ошибки, а если ошибается преступник…
— Мам, а о чём ты говорила с мачехой Эндрю Торна?
Элли затормозила так резко, что ехавшая сзади машина едва успела остановиться, а её водитель выразил своё негодование серией громких сигналов. Но Элли было плевать:
— Том, ты его знаешь?
— Ну да… мы с ним подружились…
Элли аккуратно припарковалась на обочине и несколько раз выдохнула. Отыскать разумные объяснения тому, как её сыну каждый раз удаётся оказаться в гуще событий, не получалось и оставалось лишь смириться с его удачливостью. Элли отлично помнила упорство, с которым Том пытался уничтожить важные улики, и не питала никаких иллюзий о его помощи в расследовании, но не спросить не могла:
— Ты подружился с Эндрю Торном?
— Ну, да… у него тоже не слишком складываются отношения с одноклассниками, и когда нас вместе наказали…
— Постой, как «наказали»? Ты не рассказывал.
— Тебе же звонила учительница… или нет?
Элли вспомнила несколько пропущенных звонков и несостоявшуюся встречу, вновь ощутив себя никудышной матерью. Тогда ей помешала работа — то самое дело, о котором надо расспросить Тома, гори оно синим пламенем!
— Она не дозвонилась.
— Понятно…
— Том, я сейчас расследую дело о несчастном случае с Эдвардом Торном.
— Пф-ф! Спроси меня. «Несчастный случай», как же! Да там всё яснее ясного! Она его отравила, чтобы получить наследство. Стерва.
— Не ругайся.
— А как это ещё назвать? Но полиция, как всегда, сначала будет брать след, потом собирать улики, а потом развалит дело.
— Это тебе Эндрю сказал? Он что-то знает?
— Да, он. Они допросили Лизу. С тем же успехом они могли допросить кошку. Можно подумать, она что-то скажет!
— Том, — Элли старалась говорить как можно спокойнее, — расскажи мне всё, что знаешь. Это важно.
— И ты её посадишь? — он недоверчиво прищурился. — Ты же вроде как ушла из полиции.
— Харди не ушёл. А я вроде как работаю в детективном агентстве, — Элли вздохнула. — И если она виновна, то да, я её посажу.
— Хорошо, — Том шмыгнул носом и вытер мокрые щёки, прежде чем деловито начать: — Это из-за неё отец Эндрю разошёлся с его матерью… та ещё штучка…
— Но зачем Лизе его убивать?
— Они ссорились. Уже давно. Последний год, может, даже полтора. Она вообще очень нервная — неделю назад швырнула в стену вазу.
— Почему?
— Они поругались, и когда отец Эндрю ушёл, она схватила вазу со стола и грохнула её об стену. Вместе с цветами. На стене даже след остался.
— Хорошо, мы это проверим. А почему она это сделала?
— Я же говорю — ругались. И таблетки у неё были… что бы ей помешало подсыпать в сок?
Следы рогипнола действительно были обнаружены в соке, но ребёнок мог об этом услышать.
— Мистер Торн часто пил сок перед сном?
— Почти каждый вечер. Сливовый. У него и вкус такой… и цвет, — Том скривился. — Его Марк обычно приносил и оставлял на тумбочке возле кровати.
— Марк? — Элли немного поразила такая фамильярность.
— Это их дворецкий.
— Помощник мистера Торна, — согласилась Элли. — Это ведь он позвонил в службу спасения?
— Да, — закивал Том. — Его удивило то, что в спальне горит свет. Эндрю говорил, что отец не имел привычки засиживаться по ночам.
Слова Тома не противоречили протоколу допроса Марка Брауна, однако про ссоры в семействе Торнов там не было ни слова. Как и в отчёте агентства.
— А она продолжает делать вид, что не виновата, — снова заговорил Том. — Возит Эндрю в школу, приезжает за ним, даже в кино звала… пытается задобрить.
— А Эндрю общается с матерью?
— Разумеется. Она несколько лет жила в Европе, но год назад вернулась.
Теперь у Элли было ещё больше вопросов к Лизе. Она задумчиво повернула ключ в замке зажигания и неторопливо тронулась с места.
— Спасибо, Том, ты очень помог.
— Теперь ты её посадишь?
— Если это сделала она, то да.
— А кто же ещё?! Разве ты ничего не поняла?
— Я поняла, что у неё была эта возможность и, вероятно, могло возникнуть желание, но это не делает её преступницей. Нужны доказательства.
— А с папой… у тебя были доказательства?
— Да, — голос Элли прозвучал непривычно глухо. — И доказательства, и его признание. Это сделал он, Том.
— Но почему?!
— Если бы я могла понять…
До дома они доехали в молчании, которое можно было даже посчитать спокойным, если бы не тихие вздохи Тома, слишком похожие на всхлипы. Он вышел из машины, стараясь не смотреть на Элли, и быстро вбежал по лестнице на второй этаж. Оказавшись на площадке между квартирами, Том вытер лицо рукавом и тихо спросил:
— Ты сейчас пойдёшь к нему?
— Да. Харди с утра должен был встретиться с Торном… отцом Эндрю, — быстро поправилась Элли. — А я расскажу ему, что узнала от тебя. Может быть, именно ему лучше её допросить.
— Понятно… я тогда скажу Эндрю, что всё в порядке.
Ответить Элли не успела, но Том и не ждал от неё ответа. Со вздохом она открыла дверь в квартиру Харди и, не обнаружив его, принялась записывать то, что узнала от Тома, на разноцветные листки, прикалывая их на стену и не забывая отмечать вопросами. Она разогрела воду в чайнике и нашла в столе у Харди пачку печенья — неплохо было бы немного перекусить, прежде чем отправиться к Лизе.
— Миллер? — Харди появился на лестнице, подозрительно оглядывая Элли. — Где вы взяли печенье?
— У вас в столе, сэр. Что с Торном?
— Жив и почти здоров, как мы и предполагали.
— Чего он ждёт? — Элли отправила в рот третье печенье, оказавшееся на удивление вкусным.
— Если официально, то результатов анализов… Миллер, не увлекайтесь, это уже пятое!
— Вы всегда сможете съесть мой рис, сэр… а неофициально?
— Полагаю, он ждёт, когда полиция выдвинет обвинения Лизе.
— Но они не спешат?
— Нет, — Харди поморщился. — Они понимают, что доказательств недостаточно. А что принесли вы?
— Смотрите, — Элли кивнула в сторону стены, и пока Харди изучал новые записки, принялась объяснять: — Том подружился с сыном Торна. Оказывается, Торн женился на Лизе после развода с матерью Эндрю. Как они жили поначалу, не знаю, но последний год-полтора, по словам сына, они много ругались. Даже накануне отравления Лиза настолько вышла из себя, что швырнула в стену вазу. С цветами. Должны быть следы.
— Да? — Харди заинтересованно приподнял бровь.
— Да! — подтвердила Элли. — Кроме того, где-то год назад из Европы вернулась мать Эндрю.
— Полагаете, скандалы как-то связаны с её возвращением?
— Не знаю.
Харди потянулся к пачке и, придвинув её к себе, захрустел печеньем.
— Итак, что мы имеем, — начал он. — Торн, очевидно, находясь на пике чувств, подписывает брачный контракт, которым почти нерушимо скрепляет их связь с Лизой.
— «Нерушимо», — поморщилась Элли. — Звучит, как в романе.
— Неважно! — отмахнулся Харди. — Так или иначе, простое расторжение брака принесёт им слишком много проблем, чтобы на него решиться. У Лизы есть рогипнол и Саймон Роу, а что есть у Торна?
— Бывшая жена? — предположила Элли.
— Возможно. Надо бы её найти, как и того же Роу.
— Мне кажется, что отыскать её будет проще.
— Возможно, — повторил Харди. — Но я бы не рассчитывал.
— Я хотела сегодня ещё раз поговорить с Лизой.
— Рано! Сначала нам надо побеседовать с бывшей миссис Торн. И я добился, чтобы Роу объявили в розыск. Слишком уж вовремя он исчез… Куда вы собрались, Миллер?
— Возьму Тома и попрошу его вызвать Эндрю на встречу.
— Зачем?
— Он общается с матерью, и…
— Думаете, он так просто даст вам её номер телефона?
— Вообще-то да.
Харди что-то хотел сказать, но лишь устало махнул рукой:
— Удачи!
Часть 3. Огни большого города «Пчела за каплей далеко летит» (с) Старинная русская поговорка
В агентстве «Смарагд» второй этаж здания отводился под своеобразное общежитие. Глине там выделили целую комнату: с удобной мебелью, с персональной душевой, кухонькой и с охранником за дверью.
Этим вечером Глина чувствовала себя измотанной, а потому погрызла тепличный огурец и залезла под плед. Всё шло так, как она планировала. Она – в Москве. Тут можно заработать денег, не боясь того, что в тебя метнут ножик. Здесь нет дотошного Купцова, который порядком надоел ей. Здесь она недалеко от «Божьей пчелы», может быть, она что-то узнает о Пасечнике такое, что даст ей оружие против него.
Целый день Глина провела на кастинге участников шоу «Битва магов» очередного сезона. В течение семнадцати часов помрежи менялись, а участники нет. Незнакомые Глине мужчины и женщины разных возрастов слонялись по комнате, смеялись, показывали друг другу фокусы. Некоторые выглядели странно, некоторые вполне обыденно. Юноша, покрытый сплошными цветными татуировками, соседствовал с типичной учительницей биологии в вязаном кардигане и блузке с бантом. Дама, державшая в руках бархатный футляр с картами Таро, делила диванчик с седовласым стариком, похожим на ворона. К Глине подошла высокая девушка, с ожерельем из черепов каких-то мелких грызунов, и сказала: «Ктулху сказал: тебе ничего не светит». Глина проигнорировала её прогноз и посмотрела на девушку так, что та немедленно ретировалась.
От шума и мелькания чужих фигур Глина устала, бесцеремонно улеглась на стульях в коридоре и уснула, свернувшись калачиком. Её кандидатуру рассматривали последней, так что можно было не спешить. Ближе к ночи Тамара Петровна, называвшая себя Эмбрас, хозяйка агентства, растолкала Глину и попыталась настроить её на боевой лад, напоминая на ухо всё, что говорила накануне. Уставший помреж, на бэджике которого было написано «Алекс Приятин» брезгливо взглянул на тщедушную фигурку Глины, и спросил: «А ты, девочка, что тут забыла? Учебник арифметики за седьмой класс? Мамка тебя не будет искать?».
Глина встала и направилась к выходу, но Тамара Петровна догнала её и подтолкнула к столу Алекса Приятина.
– Устала девушка, это бывает, вчера с поезда, – доверительно улыбаясь, сообщила Тамара Петровна.
– Да просто она хамка, – ответил Приятин с такой же улыбкой, – не знает, как себя в обществе вести, что я с ней на площадке буду делать?
– Ну, хоть для первого тура! – просительно сказала Тамара Петровна.
Алекс развел руками.
— Только по дружбе, Эмбрас!
– Дайте что-то своё, личное, – попросила Глина, усаживаясь на неудобный стул напротив.
Алекс ухмыльнулся и достал из верхнего ящика стола дешёвую китайскую машинку-точилку для карандашей, которую можно было купить на любой уличной раскладушке у метро, и кинул её Глине. Та поймала игрушку одной рукой. Тамара Петровна вытерла ладонью выступивший пот. Глина сложила ладони ковшиком, уместив в них чужую вещь, и закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на истории этой вещи, потом со вздохом вернула машинку Алексу.
– Здесь работала осветителем девушка Ира, это она забыла. Десять дней назад Ира уволилась и уехала в Калугу, она прекрасно рисовала, особенно портреты, но место оформителя или дизайнера, как у вас говорят, у вас было занято.
– Я не знаю, кто тебе слил информацию, – медленно сказал Алекс, – но… Хорошо, вот тебе книга, что о ней скажешь?
– Книги, деньги, карты, платежные средства, ключи, яды, всевозможные сплавы и смеси, документы, ну и ещё кое- какие штуки не говорят со мной. Но я могу их находить.
Заинтригованный Алекс засмеялся.
– Ну, найди в этой комнате ключ от операторской.
– Как выглядит? – спросила Глина.
– Ишь ты какая, – засмеялся Алекс, – обычный, металлический.
Глина обошла комнату и сказала:
– Вы меня обманули, этот ключ не из металла, они похож на кусок пластика. Правда, я не знаю, как им можно что-то открыть.
Девушка подошла к стене у окна и с полки взяла коробку с визитными карточками. Вытащила небольшой прямоугольный кусок пластика и положила его на стол Алексу.
– Это круто, – сказал Алекс, покивав головой, – это реально круто. А что можешь ещё?
– Вызывать пандемию, землетрясение, цунами, обвал валют и курсов акций, – перечисляла Глина, загибая пальцы на правой руке, – да, а ещё я поедаю бургеры на скорость.
– Она шутит, – радостно сообщила Тамара Петровна, оценивая радужные перспективы сотрудничества с Приятиным.
***
«Недостаточно знать, что надо клиенту. Надо убедить его обратиться снова и снова, впарить ему весь комплекс услуг фирмы, побудить пригласить других клиентов», — поучала сотрудников Эмбрас, и те старались изо всех сил, так получали процент от выручки.
Глина уныло просматривала однообразные видео-сеансы ведьм и колдунов «Смарагда», перед ней лежала стопка видео-кассет. По мнению Эмбрас, Глине следовало учиться приёмам работы с клиентами. Работа в «Смарагде» шла параллельно со съемками «Битвы магов». За работу Глине платили, а за «Битву магов» платила Эмбрас.
Охранник Василёк принес в комнату Глины стопку специальной литературы оккультного направления. Для пущей убедительности Глина должна была хотя бы освоить терминологию и пробежаться «по верхам» различных учений. Через пару недель, после выпуска первой программы на телевидении, Глину планировали допустить к работе в офисе.
Администратор Люда впустила разносчика пиццы, и он вывалил на стол четыре коробки. Молодой человек смущенно озирался по сторонам, видимо, впервые очутившись в таком месте.
– А это правда, что тут судьбу предсказывают? – спросил он.
– Разумеется, – сварливо ответила Люда.
— Ой, а мне можно судьбу предсказать? — смущенно спросил он.
— Как два пальца об асфальт, — хмыкнула Люда, – ты женишься на толстой бабище, она родит троих детей, и ты будешь за копейки всю жизнь горбиться.
Разносчик пиццы покраснел и ретировался, получив деньги за свой заказ.
– Грубо ты с ним, – заметила Глина, открывая коробку.
– На всех ласки не напасешься. Жри давай, пока Эмбрас добрая, – бесцеремонно сказала Люда и взяла себе два кусочка.
Глина медленно жевала, обжигаясь горячим расплавленным сыром. Если бы была её воля, она бы ела пиццу каждый день, потому что эта волшебная лепёшка с сыром и помидорами позволяла на время забыть о том, что вокруг тебя одни уроды. Конечно, её приятели вышучивали пристрастие Глины к пицце. Но лучше лопать вредную пищу, чем колоть героин, бросала им Глина, и шутки прекращались.
Сейчас, жуя очередной кусок, Глина вспомнила, как однажды она с Берестом в только что открывшейся пиццерии «Спартака» ела итальянскую пиццу из тонкого теста с какими-то морепродуктами, похожими на жирных гусениц. Настроение испортилось. В воспоминаниях Глины Берест расплывался, она уже не помнила его лица. А летящий в неё нож Матроса видела, стоило только закрыть глаза. Шмурдяк считал, что Глина отвела от себя беду и навлекла её на Береста, потому и постарался побыстрее избавиться от девчонки, заключив нехитрую сделку с Верёвкиной, а того жабеныша с родинкой на подбородке отшил.
И теперь Глина заедала пиццей стресс от общения с уродами в офисе «Смарагда», а единственный человек, которому была она небезразлична, лежал на Еврейском кладбище. Стараясь отогнать неприятные воспоминания, Глина стала оглядываться по сторонам. Её взгляд зацепился за смуглого молодого мужчину с длинным носом и чёрными патлами, заправленными за уши. Без особых церемоний он сел за низкий столик и стал энергично поглощать один кусок пиццы за другим. Кадык на худой ястребиной шее ходил вверх-вниз. Рядом толкались Зита и Гита. Над ними всегда подшучивали, так как женщины всерьёз считали себя потомками индийских йогов. Зита и Гита набрали еды и ушли, сославшись на занятость. Глину развеселила мысль о том, что они рассказывают дома? «Ах, как я устала, милый, сегодня снова предсказывала войны и разрушения!» Или: «Я сделала три прогноза на бесплодие и сняла с семи женщин порчу, можно ты приготовишь ужин сам?»
Глина поймала на себе неприязненный взгляд патлатого и пристально посмотрела на него: одетый в какую–то вышитую хламиду, он выглядел довольно неряшливо. Патлатый ни с кем не общался, хмурился и жевал, словно не ел три дня. Глине очень хотелось пощупать его хламиду, но вряд ли стоило вести себя с ним бесцеремонно.
– Это что за полуфабрикат? – спросил о ней молодой человек у Люды, демонстративно игнорируя Глину. Люда оторвалась от своих записей и подарила в ответ ему улыбку.
– Евгений, Эмбрас просила тебя с ней поработать. Девушка абсолютно без навыков, но на кастинге «Битва магов» прошла отборочный тур.
– Плохо, – сказал молодой человек и облизал пальцы, вызвав у весьма небрезгливой Глины позыв рвоты, – амбиции, значит, прут.
Он встал и мотнул головой Глине, приглашая следовать за ним, и вышел в коридор.
Люда приказала Глине:
– Иди с Евгением Ивановичем, он с тобой поработает. Не хами только, Эмбрас этого не любит, тут тебе не Воронеж, жлобство своё в задницу засунь.
Глина неторопливо прожевала кусок пиццы, потом положила остатки в коробку, подошла к столику Люды и вытерла пальцы об её розовую блузку и широко улыбнулась.
– Я все поняла, жлобству место в заднице.
Глина вышла, оставив матерящуюся Люду за дверью.
Критически осмотрев «материал», Евгений пробурчал себе под нос:
– Пожалуй, не всё так плохо, стандартная скучная внешность, никаких изъянов. Рисуй, что хочешь. Волосам придадим более тёмный оттенок, оспинки на висках затонируем, скулы подчеркнем.
***
Для Глины началась ежедневная рутина: чтение, уроки актёрского мастерства, гимнастика. Клиенты, которых в «Смарагд» тянуло словно магнитом, ждали очереди на приём к новой ведьме. Тамара Петровна пока присматривалась к Глине и больше одного человека девушка в день не принимала.
Глина приметила, что ни Тамара Петровна, ни другие сотрудники «Смарагда» не видели субстанцию вещей, не слышали их голоса, ничего не знали о венцах и никогда не слышали о «Божьей пчеле». Обычные шарлатаны, как и другие по всей стране, только офис побольше, и ведьмы понаглее.
Глина скатывала бусины и помалкивала об этом, две нитки с белыми и цветными бусинами удлинялись с каждым днем. Белую нить Глина не снимала со своей шеи, была постоянно настороже, боясь и одновременно мечтая встретить «ищейку» Пасечника или его самого. Иногда ей казалось, что Пасечник и сам её ищет, а уж после нашумевших эфиров передач стоит ждать гостей. Тогда бы пригодилась и металлическая коробочка с тёмными бусинами.
— Вот он, белый, — ткнула МомГанги в бледное свечение. — Таких ещё здесь никто не видел, — после чего отошла и с интересом стала глядеть: войдут — не войдут? Портал туманно мерцал, его еле заметные отсветы лениво скользили по стенам коридора. На Тонга иномирянское марево нагоняло тоску. Сонливая унылость, скука, апатия, затерянность. Нахлынувшие ассоциации глушили зрительное восприятие, обесцвечивали действительность дальше некуда. То ли дело порталы в жилых районах: яркие, разноцветные — вот в гости Тонг ходить любил. Там ассоциации навевались всегда праздничные и энергичные. Нажористые.
Тонг ещё помялся перед тем, как шагнуть в портал. Ой, как не хотелось… Тинги всей кожей чувствовала: у Тонга дрожат поджилки. Ей-то самой порталы иных миров — плюнуть и растереть, тоскливые ассоциации её нисколько не заботили по причине отсутствия у женщин тоскливой хромосомы.
— Тонги, что ты встал? — дёрнула она его за рукав. — Почему не входишь? Ты боишься? Или передумал? Тонг, почему ты молчишь?
Муж, противно кривясь, продолжал молча коситься одновременно на Тинги, на её сестру МомГанги и на проклятущую дыру в пространстве. Ассоциации, навеянные вопросами Тинги, вообще ни в какие порталы не лезли. Тонг и правда подумал: а не передумать ли ему сегодня?
Но всем известно, что мужчины никогда не меняют своих решений. И уж тем более из-за дешевых женских подначек.
Тонг взял руку жены, пригвоздил взглядом очередной вопрос, чуть не слетевший с её губ, и сделал шаг к порталу. Тинги с МомГанги радостно ахнули. Муж раздраженно скрипнул зубами и первым скрылся в бледном мареве.
Путешествие, приуроченное к тринадцатой годовщине свадьбы, началось.
Тонг вообще-то собирался отпраздновать годовщину чёсом по родственникам — застолье, веселье, досуг, койка, — но благоверная снова припомнила, что муж давным-давно не бросал вызовов судьбе. Не проявлял должной расторопности при планировании активного семейного досуга, не выказывал большого желания постоянно сражаться за любимую, да и вообще часто пропадал на работе. Тинги каждый год громко жаловалась кухонному потолку, что будь муж помоложе, то обязательно сцапал бы её, тоже молодую, стройную, красивую — и унёс на руках на самое дно миров! «Где тот, — горестно стенала она, — который много лет назад вырвал меня из привычной обеспеченной жизни, посулив небо в алмазах?! Все три Луны на ужин и россыпь созвездий по выходным!? О, небо, неужели он меня обманул?..»
Небо и потолок безмолвствовали, а на тринадцатый год Тонг решил-таки вывести Тинги в иной мир. Он понятия не имел, как о том проведала жена, но ассоциации грядущего путешествия начали поганить предвкушение от рандеву со дня судьбоносного решения. Чужие миры, потерянность, голод, смерть. Шагая в злополучный портал, Тонг мечтал об одном: чтобы второй портал, ведущий в родную столовую, вот прямо тут же, марево к мареву, стоял за первым. К сожалению, вожделенного портала не оказалось ни за порталом входа, ни вообще в радиусе видимости мгновенно затосковавшего Тонга. За порталом царила непроглядная тьма. Тьма, опасность, потерянность, голод, смерть.
— Тонги, Тонги, — благолепно задышали справа, — где мы? Ты тут уже был?
Тонг ни разу тут не был. Он некоторое время перенастраивал зрение, стараясь не отвлекаться на вопросы жены. Вскоре выяснилось, что супруги стоят на открытой местности, а вперед убегает вполне сносная дорога. Дорога? Цивилизация, населённый пункт, жители, еда, сон. Присев, Тонг постучал костяшками пальцев по покрытию дороги и привычно засопел. Таких покрытий он не видел ни разу. И не слышал, и понятия не имел.
— Тонги, смотри какая красота! — ахнула Тинги, уже оказавшаяся слева. — Ты видел где-нибудь что-либо подобное?
Развернувшись, Тонг обозрел горные громады за спиной и начал прикидывать, какое тут время года. Лавин им ещё не хватало. Холод, страх, опасность, падение, завал, удушение, смерть. Но дышалось легко, воздух, может, чуть холоднее, чем в их столовой. Следовало сделать так, чтобы Тинги, если и разговаривала, то только шепотом, и ходу отсюда. Максимально быстро. Впереди простирались преддверия пустоши, то и дело бугрящиеся одиночными холмами. В пустошь, там безопаснее. Если там пустошь, а не пропасть.
— Тонги, что ты молчишь!? Пойдём туда!
Тонг аккуратно развернул Тинги, взял её за руку и непреклонно повёл в противоположном направлении, вперёд по дороге. Жена постоянно оглядывалась и ахала не переставая. Теребя мужа за злополучный рукав, она то и дело азартно тыкала пальцем куда-то за спину. Глаза Тинги вспыхивали, она была счастлива. Хорошее настроение, добродушие, молчание, покой, еда, сон. Это хорошо, что он её вывел в белый портал, но плохо, что второго портала поблизости не наблюдается. Одиночество, потерянность, опасность, холод, голод, смерть.
Что это за дорога вообще? Жители, цивилизация… Мир обитаем, значит, их унесло не очень глубоко ко дну миров. Первоочередная задача: поесть и найти обратный портал. Дополнительная: вернуться живыми и невредимыми. Счастье достигнуто, путешествие объявляется успешным, и пора с ним заканчивать, пока везение осязаемо, настроение на подъёме, а эфемерная опасность остаётся лишь привычной ассоциацией.
Дорога заметно пошла вверх, но метров через двести опять ныряла куда-то за пределы видимости. Тонг поднажал, надеясь с холма увидеть признаки цивилизации. Уютные домишки, радушные жители, хлеб-соль, койка. Информация, обратный портал, милый дом.
Успех.
— Тонги, Тонги, ты такая лапочка! — Тонг сбился с шага. Тряхнул головой и укоризненно посмотрел на Тинги. Горы — это травматизм, холод, смерть! Неужели она не понимает!? О чём тут вообще можно думать, кроме как о безопасном отдыхе и ужине…
— Тонги, — замурлыкала Тинги и попробовала положить голову на ходящее ходуном плечо мужа. — Давай тут поселимся.
Ага, травматизм-холод-смерть. Ещё чего. Взобравшись на холм, супруги встали, как вкопанные.
Под аккомпанемент восторженных вздохов и ахов Тонг хмуро и настороженно взирал на практически правильный круг с курганом в центре, полукилометром ниже их точки наблюдения. Вот там-то и начиналась настоящая пустошь: ровная и голая, если не считать скудных кустиков то здесь, то там. Дорога равнодушно скатывалась с холма и тут же с разгона втыкалась в основание кургана, а может, пирамиды. Неизвестно, из чего состоял круг, но он прекрасно читался, чем-то неведомым отличаясь от всего остального унылого пейзажа.
Их портал выхода возник на дороге, значит, логично предположить, что она приведёт и к обратному порталу. Стало быть, переход там, внутри. Нутро пирамиды, лабиринты, ловушки, движущиеся плиты, западня, голод, смерть. А что делать — там должен быть портал! Лабиринт, выход, портал, милый дом, ужин, жизнь.
Тонг скептически крякнул и начал спускаться, изредка косясь на жену — не переломала бы ноги на ровном месте. Приплясывающая рядом глупая Тинги самозабвенно купалась в восторге и предвкушении удивительных, опасных приключений.
«Срань Господня, охуеть, твою мать, твою мать, твою мать, Христос на палке, срань Господня, твою мать, срань Господня…»
«Вам стоило бы повременить с богохульством», — сказал он. Он вздрогнул.
Где-то там был кусок мозга Обри Тайм, который был в состоянии интерпретировать то, что он сказал. Она знала это, потому что знала, что поняла. Или, по крайней мере, была другая часть ее мозга, которая была уверена, что поняла, хотя была еще одна часть, в которой предлагалось, что она не должна доверять суждению предыдущей части в данный момент. Был также дополнительный кусочек ее мозга, который мог видеть Кроули и узнавать его. Он стоял напротив нее, скрестив руки на груди. Она знала это или, по крайней мере, принимала это, потому что осознала, что в ее мозгу есть мысль: он выглядит обеспокоенным.
Вообще-то, мат связан с обыденными взаимодействиями и недостатком профессионализма. Исследования показали, что клиенты меньше доверяют терапевту, который использует ругательные слова во время сеанса, независимо от собственной склонности клиента к мату. Поэтому рекомендуется, чтобы терапевт избегал ругательств как правило. Это не означает, однако, что нет исключений. Когда клиент сам использует определенный грубый термин, полезно использовать его взамен. Это может увеличить силу терапевтического альянса и помочь клиенту почувствовать себя так, как будто его понимают. Есть также случаи, когда правильно примененное матерное слово может вызвать шокирующий эффект, который он может оказать на клиента. Херня, так говорят, когда обычно не говорят «херня», может означать нечто гораздо более важное, чем например, враки, или Это не правда, или Бред сивой кобылы. Итак, когда речь заходит о том, должен ли профессиональный терапевт, такой как Обри Тайм, использовать ненормативную лексику при работе с клиентом, ответ такой же, как и у многих аспектов успешной терапевтической работы: зависит от ситуации. Зависит от обстоятельств, от текущих потребностей конкретного клиента и от того, что является подлинным и удобным для самого терапевта. Таким образом, будучи профессиональным терапевтом, Обри Тайм лишь изредка использовала ругательные слова во время сеанса с клиентом, и, когда она это сделала, она убеждалась, что у нее есть этому хорошее терапевтическое обоснование.
Часть мозга Обри Тайм чувствовала себя удовлетворенной её способностью выдавить всю эту полную оценку терапевтической неуместности слов, выходящих из ее рта. Та же часть её мозга была удовлетворена тем, что она могла понять, как обеспокоен ее клиент, Кроули, в настоящий момент. Обри Тайм, однако, не желала отдавать должное этой части своего мозга. Вместо этого она больше хотела прислушаться к части своего мозга, которая становилась все более обеспокоенной тем фактом, что, несмотря на работу, которую выполняли другие части ее мозга, они, казалось, не оказали абсолютно никакого заметного влияния на сигналы вербальных и лингвистических частей ее мозга, которые отправлялись в ее речевой аппарат.
«Охуеть черт возьми черт возьми черт возьми черт возьми черт возьми срань господня срань господня срань господня срань господня…
«Ангел!» — закричал Кроули, и Обри Тайм заметила, как он бросился к двери, широко распахнул ее так, как она никогда не распахивала. — «Скорей сюда!»
Она смотрела. Она не могла не смотреть. Часть ее мозга потратила немного усилий и решила, что на она все еще ориентирована на время, место, себя и ситуацию. Другими словами, учитывая доказательства, которые в настоящее время доступны этой части ее мозга, она знала, когда и где она была, она знала, кем она была, и она понимала свою ситуацию. Другая часть ее мозга предложила нерешительное предположение о том, что, возможно, ей сейчас не стоит доверять собственному суждению по этому вопросу.
«Срань господня срань господня сраньгосподнясраньгосподнясраньгосподнясраньгосподнясраньгосподня—»
Этот добрый человек зашел в ее офис. Он был здесь. Он был в её офисе, стоял в её пространстве, хотя она не приглашала его. Она этого не сделала. Он не имел права быть здесь, потому что именно она должна решать, кто входит в это пространство, в её пространство, а кто — нет. Он смотрел на нее, и он выглядел обеспокоенным, и какая-то часть её мозга пыталась объяснить, Он хороший, и он добрый, и он спасет тебя, но другая часть ее мозга кричала, Нет нет нет нет нет нет.
«Что ты сделал?» — сказал Азирафель, звуча потрясенно, раздраженно, испуганно.
«Сам знаешь!» — зашипел Кроули на него.
«Тебе повезло, что она не говорит на других языках!» — воскликнул Азирафель.
«Да ну? Потому что я думаю, что языки были бы лучше, чем это, — продолжал шипеть Кроули.
Обри Тайм понимала, что причина, по которой он сказал это, была в том, что она все еще говорила. Или, по крайней мере, всё еще издавала звуки. Она почти не слышала. Части ее мозга не слышали. Ее рот немного болел, и она почувствовала, что у неё перехватило дыхание, но она всё еще почти не слышала.
«Сраньгосподнясраньгосподнясраньгосподнясраньгосподнясраньгосподня—»
Внимание Азирафеля полностью сосредоточилось на ней, и ей захотелось погрузиться в ничто, пока она не перестанет вообще быть. Он смотрел на нее не так, как раньше, но все же не так, чтобы ей было комфортно. Он смотрел на неё так, будто видел слишком хорошо. Он смотрел на неё так, будто мог видеть её внутренности, части, которые она никогда не хотела, чтобы кто-то видел. Он выглядел так, будто будет любить и принимать ее, несмотря на то, что он нашел в ней, но это было слабое утешение.
«Я не могу поверить!» — Азирафель все еще был раздражен. Она наблюдала, как он вскинул руки вверх, повернулся, чтобы взглянуть на Кроули, а затем снова повернулся к ней. «Ты дал ей Божественную Проницательность и не обратил?»
Обри Тайм не знала, что это значит. Она понимала отдельные слова или, по крайней мере, части. Она знала, что значит божественная, и часть ее мозга теперь точно знала, что это значит. Она также знала, что значит проницательность, хотя в этот конкретный момент эта концепция не очень утешала. Она также знала, что означает обратил, но ни одна часть ее мозга не желала задуматься о значимости для ее нынешней ситуации.
«Никакого обращения», — сказал Кроули, с той настойчивостью и упорством, которые ей были так знакомы. Старый добрый Кроули, вякнула какая-то мысль. — «Не обращай ее».
«Ты просишь невозможного», — сказал Азирафель. Его глаза все еще были на ней, но теперь они были на макушке, как будто была какая-то полезная информация, которую он мог собрать, глядя на макушку ее волос. Он стоял над ней, стоял очень близко, и он смотрел на неё.
Она заметила, что Кроули висит над одним из плеч Азирафеля. Он тоже смотрел на нее сверху вниз. Он делал что-то своими руками, то, что заставляло думать одну часть её мозга, Он волнуется, а другая часть ее мозга думала, Этот жест означает «просто сделай это уже наконец». Третья часть ее мозга подумала, А что именно сделать?
«Не обращай ее», — снова сказал Кроули, словно это было последнее слово. Ему нравилось оставлять за собой последнее слово в разговоре, часть её мозга напомнила некоторым другим ее части.
Она услышала вздох Азирафеля. Она смотрела, как он смотрит на Кроули. А потом она отвлеклась на несколько разных частей ее мозга, внезапно осознавая, насколько влажными были ее щеки.
Ты плачешь, часть её подумала.
Никогда не позволяй себе плакать больше, чем плачет сам клиент, другая часть ее подумала.
Это нехорошо, согласились обе эти части.
К тому времени, когда она снова почувствовала Азирафеля, он присел перед ней. Он присел на корточки, так, чтобы он был на уровне глаз с ней. Он снова смотрел ей в глаза.
Он улыбнулся ей.
Часть её увидела эту улыбку и полностью, безжалостно распахнулась. Эта часть её хотела позволить себе упасть в его объятия, впасть в него, позволить ему полностью обернуть ее, позволить ему сделать ее целой, потому что он мог, он мог, он был тем, кто мог любить ее всеми возможными способами, которые она никогда не заслужила. Другая часть её, или, возможно, та же самая часть её, увидела эту улыбку, эту открытую и красивую улыбку, и ей захотелось содрать с себя живьём шкуру, выцарапать себе глаза, сжечь себя дотла ради него, потому что это было меньшее, что она заслуживала.
«Обри?» — сказал он. Его голос был тихим и спокойным, как озеро, безмятежное озеро, озеро, в которое можно бросить гальку в прекрасный день, озеро, которое может поглотить тебя, и тогда ты погрузишься в него навсегда. — «Тебя так зовут, верно?»
Она кивнула. Она думала, что кивнула. По крайней мере, несколько ее частей были уверены, что она кивнула. Ее рот все еще делал что-то, она была совершенно уверена.
«С тобой все в порядке, дитя», — сказал он, и, конечно, он назвал ее дитя, потому что она могла быть его дитя, он мог защитить ее и сделать ее целой, как он посмел. Он протянул руку и взял ее за руку. Тогда несколько ее кусочков поняли, что ногти на этой руке врезают кровавые линии в кожу ее щеки. Затем он протянул руку и взял ее за другую руку, и те же самые ее части поняли, что эта рука также царапала раны на ее другой щеке. Он держал обе ее руки, и какой-то ее кусочек удивлялся, как эти гладкие, мягкие, совершенные и мощные руки не обжигали, как пламя.
Ей не нравилось, когда к ней прикасались в её офисе. Она не использовала физическое прикосновение, не в своей терапевтической работе. Она не трогала своих клиентов и не позволяла им трогать ее. Вся она, вся она, чувствовала это. Он был великолепен и прекрасен, и она любила его, и она никогда не хотела, чтобы он отпускал ее руки, но она также ненавидела это, не могла этого вынести, хотела вырваться из его хватки.
«Тссс», — сказал он. — «Всё хорошо. С тобой все будет хорошо». — Держа обе её руки неподвижно одной своей, он протянул руку и убрал волосы с ее лица. Она хотела шипеть. Возможно, она так и сделала. Он опустил руку на одну щеку, и она осознала, сколько боли она чувствовала от своих царапин, потому что внезапно она прошла. Он поднес руку к другой ее щеке, и тогда у нее не было никакой боли, больше нет.
«Ты в порядке», — сказал он. Но он как будто это не сказал, а сделал. Его глаза командовали ею, и она чувствовала, что кусочки ее мозга слушаются. Она чувствовала, что вдыхает и выдыхает, глубоко и громко, потому что она снова могла дышать. Она чувствовала, как ее рот открывается и закрывается, без слов, потому что она смогла снова контролировать его. Она чувствовала, что ее снова сшивают.
«Видишь?» — он сказал, и он улыбнулся, он улыбнулся. «Всё в порядке», — сказал он, но сказал это, пока смотрел на неё. Он смотрел в нее, и её мозг сшивал себя, и он был уже не таким, каким раньше. Он был не таким, каким раньше, потому что она знала. Она знала. Она знала, и он смотрел на нее, он одержал её, он был хорошим и добрым — самым добрым человеком, которого она когда-либо видела, — и он держал обе ее руки в одной из своих, и он присел перед ней в её офисе, в её пространстве, и…
ОН СМОТРЕЛ НА НЕЁ
— эти глаза были слишком много, слишком много или, может быть, их было слишком много, и он видел её, и она видела его, и это было слишком много, слишком много, слишком много. Она ничего не могла поделать, она дрожала, она убрала руки от него. Она не могла ничего с поделать, не могла.
Он был слишком добр, слишком хорош, слишком мил, СЛИШКОМ МНОГО, и она ничего не могла с этим поделать.
Она закричала. Она забарахталась в своём сидении, выскочила из него, спотыкаясь и падая, лишь бы убраться. Она закричала, отводя взгляд от его глаз. Она закричала и убежала.
Хорошо выспались и встали с первыми лучами солнца. Зимой это просто — и выспаться, и с первыми лучами встать. Быстро позавтракали и собрались лететь во второе стойбище Айгуров. Не то, в котором родители Фархай и шаман живут, а то, которое на закат от него. Есть еще стойбища айгуров к северу, но Фархай говорит, там плохие люди живут, фиг им, а не волчье мясо!
С нами собрались лететь шесть уважаемых охотников. Я бы сказал, стариков, но — ДИПЛОМАТИЯ! Пусть будут охотники. Кстати, это Ксапа с Фархай их уговорили. Чтоб не мы новости рассказывали, а они.
Заходим в желтую машину, а в ней холодно Выстудилась за ночь. Но, как только машина оживает под руками Сергея, в салоне быстро теплеет.
Пол дневного перехода для вертолета — не расстояние. Только набрали высоту, и сразу снижаться начали. Уважаемых стариков-охотников в этом стойбище хорошо знают, Фархай тоже помнят. И о желтой машине, что унесла Фархай, тоже наслышаны. Мы даже особого удивления не вызываем.
А когда зеленая машина раскрывает брюхо, и мы начинаем выгружать волчьи туши, айгуры поражены до глубины души. РАЗРЫВ ШАБЛОНА, как говорит Ксапа.
Фархай пересчитывает туши на снегу, туши, оставшиеся в машине, и остается довольна. Объясняет, что остальное — для ее родных и близких. Второй РАЗРЫВ ШАБЛОНА. Девка делит добычу, и все ее слушаются.
Переобнимав всех знакомых девок, Фархай заявляет, что мы улетаем, потому что она очень домой торопится. По родным соскучилась. И лезет в машину. Трое уважаемых стариков остаются поделиться новостями, а трое летят с нами.
Машины поднимаются в воздух и улетают. На земле — НЕМАЯ СЦЕНА, как Ксапа говорит. Наверняка она подговорила Фархай такую жуткую спешку устроить. Не поели, у костра не посидели. Даже не познакомились толком. Прилетели, разгрузились, улетели. Только чудики так делают!
До родного стойбища Фархай тоже недолгий перелет. Встречают нас настороженно и недоверчиво. Но когда зеленая машина раскрывает брюхо, и мы выбрасываем на снег первые две туши, все меняется. Сначала изумление, а потом дружный рев восторга! Моментально к нам меняется отношение. Нас обнимают, хлопают по спине, говорят все и разом. Ничего не понять! А Фархай вообще затискали так, что она визжит, бедная.
Только когда первый бурный восторг стихает, и Фархай представляет нас айгурам, узнаем, в чем дело. Оказывается, последние дни охота не ладилась. Не голодали, но жили впроголодь, чтоб не расходовать запасы, приготовленные на зиму. Три дня вождь уговаривал шамана, и сегодня тот затеял большое камланье. Долго камлал, все утро. Жаль, что мы поздно
прилетели, не видели. Сколько лет живу, ни разу не видел шамана в деле.
Но камлание заканчивается, охотники собираются на охоту. Шаман останавливает их, говорит, чтоб сегодня не ходили, до завтра подождали. И тут прилетаем мы, привозим добычу. Сегодня не надо на охоту ходить!
Очень сильный шаман!
— Вот, блин, ежкин кот! — говорит Ксапа. — Религия, блин, опиум для народа! Фархай, веди, познакомь нас с шаманом.
Фархай растерялась, но Ксапу слушается. Ведет нас к ваму шамана. За нами, на десять шагов позади, все общество идет. Вам шамана приметный, высокий.
— Шаман, к тебе важные люди пришли, — робко подает голос Фархай. Не так надо! Отодвигаю ее и рявкаю:
— Шаман! Выходи, мясо принимай! Фархай велела нам тебе много мяса привезти, — по-айгурски говорю, чтоб все поняли.
Входной полог отодвигается на чуть, в щели появляется глаз.
— Живи долго! Это ты шаман? — спрашиваю я.
— Я.
— Ты сегодня камлал?
— Да, я камлал.
— Ну так, значит, Фархай нас к тебе послала. Мы волчье мясо привезли. Много мяса, за день не съедите.
За моей спиной хихикакт Ксапа. Шаман высовывает голову и оглядывает толпу.
— Ты кто такой?
— Я Клык. Ты сегодня камлал, Фархай велела тебе мясо привезти. Мы привезли. Идем, покажу! Если не понравится, мы назад увезем.
— Это Клык. Очень уважаемый охотник. Он говорит с народами, он раздает земли народам, — тараторит Фархай.
Шаман скрывается в ваме, но очень скоро появляется в расписанной белыми полосами одежде и с бубном в руке. Не сразу понимаю, что белые полосы изображают кости. Шаман на своей одежде скелет нарисовал.
Делаю широкий жест рукой в сторону вертолетов. А крепкий духом этот шаман. Чем-то чубаров напоминает. Ведь у него тысяча вопросов на языке, но молчит.
Парни уже выгрузили на снег два десятка туш, и брюхо машины закрыто.
— Мы оставили пятнадцать туш, по пять на общество — говорит Платон по-русски.
— Что сказал этот охотник? — спрашивает шаман.
— Говорит, вчера Фархай велела убить волков, которые напали на айгуров. Говорит, этих велела привезти тебе. С нами прилетели ваши уважаемые охотники, они вам все расскажут.
Старики-охотники солидно кивают головами и подтверждают, что я правильно сказал.
Шаман переворачивает ближайшую тушу, рассматривает рану. Мы добивали волков копьями аккуратно, чтоб шкуры сильно не попортить.
— Это хорошее мясо. Почему котлы до сих пор холодные? — громко спрашивает шаман и бьет в бубен. Начинается радостная суета. Тем временем уважаемые охотники, шаман и я рассаживаемся в ваме вождя. Фархай куда-то убежала. Отругаю ее, когда наедине останемся.
— Я видел и слышал сегодня много удивительного, — начинает вождь.
— Кто мне объяснит это? — И смотрит на меня.
— Пусть начнут старшие, — плавным жестом указываю на уважаемых стариков и слегка кланяюсь. Надоело говорить, вчера полдня языком молол. Но старикам мои слова очень понравились. Говорят они долго, дополняя
друг друга. И почти не привирают. Если припомнить, это Фархай вчера много лишнего нафантазировала.
Потом шаман расспрашивает меня о Фархай. Простые вопросы, давно ли я ее знаю, да где живет. Честно ему отвечаю, что живет в моем ваме, и стала мне названной сестрой. Что нашла себе мужчину, и скоро перейдет жить в его вам. Эта новость очень огорчает шамана. Спрашивает меня, как она узнала о камлании? Как-как? Мы от теток Фархай услышали, когда они ее обнимать кончили. Но этого шаману лучше не говорить. Пусть тайной останется. Поэтому говорю шаману, надо у самой Фархай спросить. Я за нее отвечать не хочу. Могу обмануть, нехорошо получится. Шаман со мной соглашается.
Вождь расспрашивает о моих спутниках и о том, как мы живем. Это надолго, но деваться некуда,рассказываю. То, что можно вамы строить из бревен, и называются они хызы, удивляет всех. Обещаю свозить к нам в гости и показать. Только не сейчас, а в следующий раз. Тут у меня звонит мобилка. Сергей сообщает, чтоб поторопился. Оставаться на ночь нельзя, циклон идет. Завтра будет мокрый снег с дождем, туман и низкая облачность. Если не хотим на неделю застрять, нужно сегодня возвращаться.
— С кем ты сейчас говорил? — спрашивает вождь.
— Я говорил с Сергеем. Это тот охотник, который желтый летающий хыз по небу водит. Завтра будет мокрый снег с дождем, облака опустятся, лягут на горы. В такую погоду в горах очень опасно летать. Сергей меня торопит, говорит, нужно скорее назад лететь.
— Ты точно знаешь, что завтра погода испортится? — удивляется вождь.
— Любой из народа русских может узнать, какая погода будет завтра. Любой, кто долго живет с народом русских тоже может это узнать. Одна из моих женщин из народа русских.
Неожиданно все трое уважаемых стариков меня поддерживают. Говорят, завтра погода испортится. У них кости ноют.
— И у меня с утра кости ноют, — ухмыляется шаман.
— Только начали разговор о главном, но раз Сергей зовет, я должен идти, — говорю я с сожалением. — Нам нужно обсудить много важных вещей. Мы обсудим их в следующий раз. Мы еще не раз увидимся.
Шаман и вождь провожают меня до машины. Ксапа уже ждет у дверей.
— Побибикай, — говорит она Сергею. Оказывается, у вертолета есть бибикалка как у экскаватора.
— Подари нож вождю, — подсказывает мне Ксапа.
— Тогда шаману тоже надо. Снимай свой.
Ксапа вздыхает и расстегивает портупею. На ремнях еще фляжка висит. Расстегиваю свои ремни. А кому первому дарить? Кто у айгуров важнее? Вождь или шаман? Хорошо, у меня две руки. С теплыми словами протягиваю вещи сразу обоим.
— Ой, у меня во фляжке кофе с коньяком, — вспоминает Ксапа. Смотрю, кому досталась ее фляжка. Шаману. Самое то! Пока вождь восхищается сталью ножа, инструктирую шамана.
— В долбленке горькая целебная настойка. Пить ее полагается понемногу, маленькими глотками.
— Отчего она помогает?
— Придает сил и бодрости в холодную мерзкую погоду, такую, как будет завтра, — подсказывает Ксапа, и я перевожу шаману.
Прибегает Фархай с целой кучей родственников.
— Все в сборе? По машинам, — командует Сергей.
Поднимаюсь на борт последним. Машу рукой провожающим. Зеленая машина уже раскрутила винт, и люди, прикрывая лицо локтем, отходят подальше.Сергей раскручивает винт и поднимается вертикально.
— Куда летим? — высовывается из кабины пилотов Бэмби.
— К Чубарам, — говорю я. И слышу плач грудничка. Ох ты, боже мой! Оборачиваюсь. Незнакомая чубарка с ребенком на руках оживленно болтает с Жамах. Да, типичная чубарка. Но одета как айгурка. Рядом сидят Платон с Вадимом, говорят о чем-то своем. На чубарку — ноль внимания. Удивленно поворачиваюсь к Ксапе.
— Это подруга Жамах. Мы ее выкупили за пять ножей и два топора, — объясняет Ксапа таким спокойным тоном, как будто обычное дело. — Ее айгуры два года назад похитили.
Раз не украли, а обменяли, мне волноваться не о чем. Чубарская девка, к чубарам летим. Даже познакомиться толком не успеем.
6. Гимназист
То, что можно исправить, надо просто исправить и не тревожиться больше об этом.
Екатеринослав, 1905
— Миха, а шо вин показать-то хочет? Взял да прям здесь бы и показал, мы ж чего, не понимаем, что ли… Вон когда картинки с неодетыми мамзелями приносил, и то ничего, а тут… Приходите к старой стодоле, только там… А, Миха, чего он так щемится, а?
Братья шли посередине улицы, которая, как и все окраинные дороги Екатеринослава, стояла горбом. Накануне ночью прошёл сильный дождь — рановато для конца сентября, но факт — и обочины у заборов стали топкими, местами склизкими, а середина была сухой и утоптанной, твёрдой и уже начала растрескиваться. Михаил дернул плечами:
— Та нэ знаю. Шороху навёл — улыбнись Маруся. Должно, шось гарное. Придем, заценим.
Навстречу проехала арба, груженная полосатыми арбузами. Михаил на ходу похлопал ладонью по арбузу — звук был звонкий, басовитый.
— Вернемся, напомни бате сказать, надо и нам арбу-две кавунов купуваты, им самый срок зараз. В горницах пид койки раскатим — до снега пролежат…
Братья, Михаил и Григорий, были погодками. Старшему было почти четырнадцать, а Григорию на год меньше. Их отец, Савва Гродненский, в центре города держал магазин с приличным скобяным товаром, несколько прилавков и склад на торжище, а ещё, отдельно, лавку с особо хитрыми замками и различными запорными приспособами. Сам, несмотря на занятость и положение — Савва Саввич в городе был человеком уважаемым — любил посидеть в лавке, и, вдев увеличительную лупу, монокуляр то бишь, под правую бровь, покопаться в каком-нибудь сильно мудрёном замочном устройстве. Сыновья же его, Михаил и Григорий, учились в Екатеринославской городской гимназии, где вот-вот должны были начаться — после летних каникул — занятия. Науки легко давались и перешедшему в пятый класс Михаилу, и, в особенности легко и просто, младшему, Григорию, перешедшему, соответственно, в класс четвёртый. Савва Саввич очень гордился успехами сыновей, это грело его душу и сердце, но, кроме того, ещё и подкрепляло тщательно скрываемые амбиции. Дело в том, что ещё пять лет назад, при поступлении в подготовительный класс — а именно этого, обучения в нулевом классе, требовали правила от будущего гимназиста — и Михаил, и, через год после него, Григорий, получил «пять с плюсом» — высший балл, что было редкостью. Савва Саввич знал, что его знакомец Бенцион Фишман давал за своего сына взятку в триста карбованцев, и только благодаря деньгам папаши толстый глуповатый Давидка, не интересовавшийся ничем, кроме вкусно покушать, возымел право надеть на голову форменную гимназическую фуражку. Савва Саввич очень гордился сыновьями, но, в воспитательных целях этого им не показывал, и, если когда и хвалил своих отпрысков, то делал это весьма редко и скупо.
У стодолы братьев поджидал Наташка. Он прогуливался вдоль покосившихся бревенчатых стен старого строения и покуривал спрятанную в жмене папироску. Улица заканчивалась саженях в тридцати от стодолы, колеи к ней давно заросли бурьяном за ненадобностью, люди редко когда ходили мимо, но Наташка всё же прятал папиросу в ладони и, выпуская в сторону дым, всякий раз оглядывался — упаси, увидит кто из взрослых — позору будет, десятому закажешь.
— Ну вас только за смертью посылать! Я здесь уже тропку вытоптал, вас дожидаючись. Вот след раз, точняк, уйду, жрите потом локти…
Наташка, или, если по-взрослому, Натан Исаевич, был хорошим приятелем, можно сказать, другом, братьев Гродненских. Знались они давно, потому как отцы их, Савва Саввич и Исайя Фарб, были друзьями и по некоторым делам коммерции состояли в компаньонстве. Наташка был одногодком Михаила, но рядом с ним казался младше своего друга года на два, а то и на три. Кажущаяся разница в возрасте зиждилась на полной несхожести характеров, по крайней мере, на их проявлении, да и на внешности тоже. Наташка был живой, подвижный, как ртуть, всем увлекающийся и так же быстро остывающий, полноватый говорливый живчик. Михаил, напротив, был спокоен, молчалив, выслушивал собеседника не перебивая, а выслушав, имел обыкновение пристально и внимательно смотреть ему в глаза. Кроме этого, он был на полголовы выше брата, и на голову выше Наташки, и по всему поэтому выглядел старшим. Наташка, зная это, хотел если не верховодить — понимал, что это не получится — то, по крайней мере, быть с Михаилом на равных. Поэтому он постоянно приносил что-нибудь необычное: то неизвестно как попавшие к нему редкие и страшно дорогие сигары с Кубы, что рядом с Америкой, то колоду карт, где вместо рубашки были изображены донельзя привлекательные девицы в неглиже, а как-то, пыхтя, потея и отдуваясь, втащил в стодолу разрисованный картонный ящик с перегородками, где — каждая в отдельной ячейке — стояла дюжина бутылок французского шампанского. Полгода назад апофеозом Наташкиной деятельности стало его появление в сопровождении девицы лет шестнадцати, которая была готова с каждым из них «полежать на соломе». Но всё получилось по отношению к Наташкиным планам с точностью до наоборот. Он, приведя девчонку, только подмаргивал Михаилу обоими глазами, точно с ним приключился нервный тик, и совершенно не знал, что делать дальше. Тем самым все лавры, на которые он рассчитывал, походя подобрал Михаил, молча взяв девчонку за руку и удалившись с ней за щелястую дощатую перегородку. Тогда не было сказано ни слова, но как-то само собой стало понятно, кто раз и навсегда есть и будет старшим.
И сейчас, молча выслушав болтовню Наташки, Михаил первым прошёл в стодолу, огляделся и сказал:
— Ну, показывай, почто звал. Если думаешь, мне заняться более ничем и никак, так ты думаешь не о том.
Натан разгреб мусор в углу, откинул гнилую доску, встал на четвереньки и, пошарив там, вытащил сверток брезентины. Он сел на солому и принялся его разворачивать. Под брезентом оказалась цветастая тряпка, в которую была замотана плоская деревяшка примерно в локоть длиной. Наташка встал и с торжествующим видом снял крышку с торца деревяшки. В руках он держал отливающий голубизной холодной стали тяжёлый длинноствольный маузер.
Больше всех, конечно, был доволен Григорий. Мало того, что ему посчастливилось взять в руки боевой двадцатипятизарядный красавец маузер, так ему ещё и разрешили из него выстрелить. Правда, всего один раз… И теперь, идя к дому рядом с Наташкой, он казался себе совсем взрослым. И даже то, что брат, как всегда, ничего не объяснив, отправил его домой, поручив Натану, не могло умалить испытанного счастья.
Михаил, пройдя вместе с ними пару кварталов, на очередном перекрестке свернул. В общем-то, они вполне могли идти вместе, но Михаил ни в коем случае не мог открыть, куда он шёл. Целью его путешествия в этот вечер был дом Маргулиса. Вот уже больше месяца Михаил почти каждый вечер перелезал через забор дома Вольфа Маргулиса и хоронился в кустах напротив окна комнаты Ребекки, младшей дочери старого Вольфа. Три старшие дочери Маргулиса, давно выданные им замуж, жили со своими семьями, и Ребекка, любимица отца, оставаясь в отчем доме, пользовалась немыслимой для богатой еврейской девушки свободой.
Ребекка была старше Михаила на два года и заслуженно считалась если не первой красавицей города, то уж второй, вне всякого сомнения. На девушку заглядывались все, кто носил штаны и шляпы, начиная от юнцов с пухом под носом и до отцов семейств, солидно прогуливающихся в обществе внуков. Но красавица Ребекка не замечала или не желала замечать почтительного восторга, сопровождавшего её как шлейф. Михаил, в отличие от всех остальных, а тем более сверстников, не оказывал дочери Вольфа Маргулиса никаких знаков внимания. У него была не по возрасту холодная голова и склонность к аналитике, и в силу этого, взвесив все «за» и «против», он пришел к выводу, что шансов не то что получить благосклонность девушки, а даже обратить на себя её внимание, у него нет. И ошибся. Чем он смог привлечь и заинтересовать великолепную юную красотку, тогда для него осталось тайной, но однажды Ребекка сама подошла к нему… С того дня каждый свободный вечер, перемахнув через забор, Михаил ждал девушку под одним из окон второго этажа дома Маргулиса — её окном. И она выходила к нему, и шла к воротам, а он, перелезал обратно и встречал её на улице. Они садились на стоящую рядом скамейку, и время для Михаила замирало, а иногда они уходили за город…
Михаил сидел на земле, привалившись спиной к забору. Он достал из кармана часы, осторожно, чтобы не щелкнула, открыл крышку. С той минуты, как он бросил в стекло маленький камешек — условный знак, что он здесь — прошло почти полтора часа. Ребекка не выходила — дорожку было хорошо видно — и не показывалась в окне. Михаил решил подождать ещё. Он сел поудобнее и обнял руками поднятые колени. Люди за забором проходили все реже. Михаил невольно зевнул. С той стороны забора, на улице, послышались приглушенные голоса. Двое, мужчины, тихо разговаривали в сажени от Михаила. Голоса не удалялись, слышны были там же.
«Сели на скамейку. На нашу. Вот, принесла нелегкая! Скорее бы ушли, что ли…»
Михаил не терял надежды, что Ребекка ещё выйдет. Он прислушался к голосам.
— …завтра, на старом торжище. Из Москвы курьер был, привез тезисы. Завтра я их обнародую. Сегодня приходил Сутулый, доложил, что ячейка отработала, народ будет, сотен пять, може боле.
— Откудова столько-то? Не брешет Сутулый? Здесь не Питер, жидки, вон их сколько, гля…
— Говорю тебе, ячейка! Товарищи с сезонниками и гультяями поработали. Увидишь…
— Сомнительно, однако…
— Я тебе сказал! Завтра буду говорить, а послезавтра, прям с утра, вдарим.
— Слышь, тут полицая головного дочка, такая краля, помнём, а?
— О деле думай! Я завтра, посля митинга, вечером, ещё с товарищем увижусь… Только смотри, чтоб ни одна живая душа!..
«Я подожду» … – отозвался едва заметный шёпот. – «Мне недолго осталось ждать… он сам ко мне придёт…».
– Убирайся!..
«Уже идёт…»
– Прочь!..
Ответа не прозвучало. Но тьма вдруг выстрелила, как пружина, несколькими яростными потоками. Миновала её, не коснувшись даже краем, и ударила ифленца, опрокинув на порог. На миг оплела его точно кокон… и истаяла.
В сарае снова было тихо и пусто…
Темери пришлось собраться с силами, чтобы взглянуть на Хенвила.
Жив ли? Что значит – «недолго ждать» и «уже идёт»? Может, его Эа настолько истончилось, что душа не сможет удержаться в мире холодном… и прямо сейчас он… уходит?
Она опустилась на землю, пристроившись спиной к дверному брусу ворот. Голова кружилась. А если бы руки не были заняты импровизированным посохом, то наверняка дрожали бы.
Сколько прошло времени, Темери не смогла бы посчитать. Много. Может быть, целый час.
Шеддерик та Хенвил лежал на пороге старого сарая, не меняя позы и едва заметно дыша. А может – то ветер с реки трепал ему одежду, а на самом деле жуткая, никогда Темершаной раньше не виданная сущность из тёплого мира его убила?
Мёртвым он был безопасен.
Вчера он сказал – «Если со мной что-нибудь случится – бегите!».
Он вместе с ней собирал клюкву. Шутил – не смешно и невпопад, словно нарочно хотел разозлить.
Он топил печь в избушке.
Он нашёл дикую яблоню, на которой висело несколько промёрзших и кислых яблок, и это дало им обоим силы идти дальше.
Всеми правдами тащил её в Тоненг.
Темери, не вставая, переползла к нему на коленях и попробовала перевернуть. С первой попытки не получилось.
Под пальцами кожа ифленца казалась ледяной.
Не дело, что он лежит на голой земле. Но, чтобы его укрыть, надо найти какую-нибудь ткань, а для этого – встать, снова войти в тёмный сарай… что-то двигать, шарить на полках…
Темнота внутри теперь её останавливала куда надёжней, чем собственная усталость.
Она всё-таки смогла перевернуть ифленца так, чтобы голова и плечи его оказались у неё на коленях. Он дышал – едва заметно.
Однако Темершану удивило и напугало другое.
На лице ифленца встреча с клубящейся тьмой оставила жуткие следы – новый длинный шрам через лоб, чёрные отметины свежих ударов вокруг заплывших глаз и на правой щеке. Губы – в кровь.
Этого не было. Совсем недавно этого не было – только последствия вчерашней перестрелки. Только окровавленная повязка.
– Пресветлая Мать Ленна, помоги мне… – прошептала Темери, – помоги ему… я же не справлюсь одна…
Мир был безучастен. Пасмурный берег, холодный жёлтый песок, ритмичные шлепки прибоя. Низкое небо, сырой, горький воздух.
Один из самых тусклых и безнадёжных дней.
Куда бежать?
И главное, как бежать. Бросить раненого на произвол его неведомым потусторонним врагам?
Она представила себя – через день или через два, бредущей по тракту в сторону города. Дорога пуста, голый лес вокруг, серые тучи. Дождь или снег. И ни единой души больше во всём мире. Некуда идти. Старого дома больше нет. Нового – не будет. Тишина, бесприютность, седой зимний мир.
Темери поёжилась от холода, попыталась запахнуть куртку на груди ифленца…
И в этот момент что-то сдвинулось в пластах сущего. Шевельнулось, отзываясь в груди тёплой волной. Как будто кто-то мудрый подсказал, что делать.
Она остановила ладонь где-то там, где должно было биться сердце проклятого островитянина. Сосредоточилась, обращаясь молитвой к Покровителям, к самой Ленне. И поняла, что не одна: где-то рядом незримо присутствовала знакомая уже тень Ровве. И помогала. Может, это была только фантазия, но Темери казалось, что от её ладони к коже ифленца тянутся едва заметные нити тепла. Проникают в тонкие слои его Эа, латают самые большие, самые опасные прорехи…
Ифленец шевельнулся, попытался подтянуть колени к груди. Его начало крупно трясти от холода.
– Посади его к огню, – напомнил Ровве. – У вас есть огонь, посади его к костру.
Темери подумала, что не сможет. Что даже перевернуть бессознательного ифленца было тяжело – куда уж тащить ещё десять шагов до костра, который, кстати, совсем прогорел и уже только дымился.
Но стоило попытаться его поднять, как чеор та Хенвил пришёл в себя. Прошептал что-то непонятное и сам начал подниматься – для начала хотя бы на колени. Чуть снова не упал.
Темери придержала его за плечи, успела. И только тихо радовалась тому, что каким-то чудом он остался жив.
Каждое движение давалось ему большим трудом. Но всё-таки он смог перебраться к косяку и оперся об него спиной. Замер там с закрытыми глазами, весь сжавшись от холода.
– Идёмте, – шепотом позвала она. – У костра теплее…
– Сейчас, – едва заметно шевельнулись в ответ разбитые губы.
И она не решилась снова его тревожить. Так он не упадёт. Пусть отдохнёт… а у неё ещё много дел. Самых важных дел…
Надо принести какую-нибудь ткань, она сейчас вся под лодкой. Бросить на песок. И надо всё же вскипятить воду. И костёр…
Как жаль, что Покровитеи не могут воздействовать на сущее холодного мира. Можно было бы попросить Ровве брость в огонь дров…
Она заставила себя зайти в тёмный сарай и вскоре вернулась оттуда с тяжёлым куском просмоленой ткани. Постелила у костра. Бросила в угли несколько досок от одной из рассохшихся лодок. Пламя быстро распробовало угощение. Жаль, надолго этого не хватит… нужно что-то посерьёзней. Какую-нибудь коряжину или брёвнышко… брёвнышко, которым они вчера подпирали лодку, подойдёт.
Она ходила мимо сидящего ифленца и старалась на него не смотреть. На его разбитое лицо и бессильно упавшие на землю руки. Здесь и сейчас надо было делать простые вещи. Искать дрова и ставить треногу. Подвесить ведро на цепь над огнём.
Здесь и сейчас надо было не думать, что преследователи, не найдя их ниже по течению, могут сюда вернуться.
Когда по второму разу зачёрпывала воду, Темери вдруг увидела на дне следы речных моллюсков – двустворчатых ракушек, которые водятся в изобилии во всех реках. Тонкие такие ниточки-следы. Однажды Старик показывал, что если этих моллюсков бросить в костёр, то через какое-то время створки раскроются, и внутри окажется крошечный комочек пахнущего тиной, почти безвкусного мяса. Тогда Темери это угощение только попробовала. А сейчас оно может оказаться спасением…
Она сняла сапоги и давно прохудившися, но всё-таки тёплые чулки, высоко поддёрнула юбки и ступила в воду.
Вода обожгла холодом, но не отняла решимости. И вскоре Темери накидала на берег с десяток плотно закрытых крупных ракушек.
Босиком добежала до костра. Бросила улов на горячие угли, а сама подолом тщательно вытерла ноги прежде, чем снова обуться.
Огонь разгорелся. Теперь его должно хватить надолго. Самое время как-то переместить сюда ифленца…
Он не спорил. Встать на ноги у него не получилось, и он перебрался к костру, как смог – на четвереньках, только в самом крайнем случае принимая помощь Темершаны. Там, у огня она накинула ему на плечи его же собственный плащ.
Села напротив. Оба долго молчали.
А потом та Хенвил спросил:
– Почему вы не ушли? Вы обещали…
Темери, как не устала, вскочила на ноги. Она никак не думала, что этот простой вопрос её заденет.
Но что ответить? Что без неё он бы уже умер? Или что когда-то обещала Старику, что не бросит больного в беде, какой бы крови он ни был? Или что ей некуда бежать и негде прятаться? Она постояла молча несколько мгновений, да и села обратно:
– Да, надо было. Но ведь ещё не поздно, не так ли, чеор та Хенвил?
Чеор хмыкнул, тут же закашлялся, и долго потом сидел, сгорбившись, устремив взгляд в огонь. Через некоторое время даже не спросил, а словно прочитал мысли:
– Вам же интересно, что это было, наверное…
– Не интересно! Верней… – она поправилась, – вы могли рассказать, чтобы я была готова. Всё-таки я была оречённой. Меня учили правильно видеть Сущее…
– Это старое семейное проклятие. Очень старое и для вас не опасное. Так не должно было случиться.
Темери покачала головой.
– Я умею работать с проклятиями. Этому учат в монастыре. Если вы скажете, кто вас проклял… это ведь случилось во время битвы за Тоненг, я права? Я могу попробовать…
– Это случилось несколько раньше. Не вздумайте.
Ифленец, видимо, не понял. Но все монахини и все оречённые в монастыре действительно умеют работать с проклятиями, даже со старыми и сложными проклятьями. И она действительно могла помочь.
– Но если это повториться, вы просто… да оно вас убьёт!
– Чеора Сиверс. Я точно знаю, что пока мне ничего не грозит. Я был неосторожен, не думал, что… этот сиан мне так дорого обойдётся. Вы помогли, благодарю. Но – хватит.
Он приподнял руку, пресекая возражения:
– Пожалуйста, не сейчас. Вам тоже нужен отдых.
Вскипела вода.
Темери всё ведёрко поставила неглубоко в речную воду, чтобы стыло. Палочкой выгребла из углей моллюсков. Половину подвинула ифленцу. Молча.
Упрямства ей тоже было не занимать. Даже несмотря на едва слышное замечание Роверика:
– Это вообще-то у Шедде запретная тема. Кого-то задевает упоминание его слабостей, а кого-то – старые семейные проклятия. Но он прав, сейчас не время и не место…
Сказал – и словно не было. Воспоминание о примерещившемся голосе.
Темери, подумав, соорудила из прибрежных камней стенку у костра – чтобы с воды в темноте огонь не был виден. С берега пламя прикрывал небольшой обрыв. Ифленец лёг у огня и кажется, задремал. Что же, сон полезен.
Еще один шанс принять верное решение и уйти. Ещё один сознательно упущенный шанс.
Незаметно за мелкими хлопотами подступила ночь. Уходить в сарай она не стала: костёр давал хоть какое-то тепло. Да и ифленца увести стоило бы слишком больших трудов. Просто решила, что спать не будет. А будет следить за костром, чтобы не дымил и чтобы не погас…
Наступила очередная долгая тихая ночь. Не было слышно даже деревенских собак. Только плеск воды рядом.