Она спряталась. В коридоре её офиса был женский туалет. Она убежала туда, чтобы спрятаться. Она спряталась в одной из кабинок, закрыла дверь, ноги поставила на сиденье унитаза, чтобы она могла быть как можно более скрытой.
У нее не было часов. Она не знала, как долго она там пряталась.
К тому времени, когда она вернула ноги на пол, ее ноги дрожали. Её всю шатало. Было трудно ходить. К тому времени, когда она вернулась в зону ожидания за пределами своего офиса, на улице уже было темно.
Внутри тоже было темно. Дверь в ее кабинет была открыта, но свет не горел.
Кроули сказал, что он останется. Он сказал, что если она убежит, он останется до ее возвращения. Теперь она поняла, почему.
Ее дрожащие ноги привели ее к открытой двери. Она встала в дверном проеме. Она заглянула внутрь.
Кроули сидел на своем обычном месте. Он растянулся, полностью вытянув ноги, как ребенок, который слишком долго сидел на одном месте. Другое сидение, её сидение, было выровнено. Всё в комнате выглядело нормально. Даже Кроули выглядел нормально.
Он повернул голову к ней. Она щелкнула выключателем, чтобы включить свет. Она увидела, как обеспокоенно он выглядел.
Он подождал, когда она заговорит.
«Он всё еще здесь?» — спросила она, и ее голос был хриплым.
«Нет», — сказал он. Он покачал головой. Он пересел в чуть более вертикальную позу. — «Мы решили, что будет лучше, если он уйдет. Он передаёт свои извинения».
Она обдумала это.
«Он оставил Вам записку». — Кроули указал на её стол. Она действительно увидела маленькую, свернутую записочку. Она прочтет её позже. Возможно. — «Иногда он просто перебарщивает. Он не хотел Вас пугать».
Она тоже обдумала это.
«Я облажался», — сказал он.
Ей было о чем подумать.
«Только попросите, и я уйду», — сказал он, и он был серьёзен. Но она слышала боль в его голосе.
«Что такое обращение?» — спросила она.
«Именно то, что думаете». — Он пожал плечами. В какой-то момент, когда она ушла, он, очевидно, украл ручку с ее стола. Он играл с ней. И чуть не сломал зажим. — «Берете человека, который сложен и умен, у которого есть все виды интересных убеждений и чувств, и всё сглаживаете. Взбиваете ему мозги до тех пор, пока он не встанет в строй, как ему положено, и делает и думает каждую мелочь, которую должен. Он становится набожным, послушным и даже счастливым».
Она слышала его голос, когда он говорил слова набожным и послушным. Она поняла.
«Он сделал так со мной?»
Он посмотрел на нее. «Скажите, — сказал он. — «Вы сейчас чувствуете себя особенно набожной, послушной и счастливой?»
«Нет».
«Не появилось внезапное желание уйти в женский монастырь?»
Она нахмурилась, подумала. — «Мне теперь стать католичкой?»
Он не мог не посмеяться. Она поняла, что он начал надеяться, что она не собирается его выгонять.
«Нет, правда», — сказала она. — «Мне теперь начать ходить в церковь?»
«Может быть. Не знаю. Вы сами-то хотите?»
«Нет».
«Тогда не надо.»
«Я проклята?» — она могла бы признать, что ей следовало бы больше бояться, задавая этот вопрос. Она сочла это доказательством того, что она была в шоке. Это имело смысл.
«Вы действительно хотите знать?»
«Нет».
Он некоторое время наблюдал за ней, и она поняла, что он решает, верить ли ей. — «Я не смог бы сказать, прокляты Вы или нет, даже если бы Вы никогда не столкнулись со мной. Вы все еще довольно молода, у вас достаточно времени, чтобы перейти на ту или иную сторону. Но я могу Вам сказать, что Ваш статус теперь другой».
Она попыталась разобраться. Не вышло. «Звучит плохо».
Он глубоко вздохнул и выглядел так, словно собирался рассказать ей плохие новости. Это заставило ее немного понервничать, и она снова подумала, что ее аффект был беспокоящим. — «Я же сказал, Азирафель иногда перебарщивает. И недавно я Вас благословил. Вы не заметили, но я это сделал. Просто так хотелось. Короче. А сегодня. В общем.» — Он сделал выражение лица, типа упс. — «Азирафелю стало обидно. Не думаю, на протяжении многих веков невозможно было найти такого же благословленного человека, как Вы».
«Я благословлена?»
«Да.» — Он немного поморщился. — «И, кажется, он ваше дерево благословил. Пардон.»
Она посмотрела на маленькое деревце, которое держала в углу своего кабинета рядом со столом. «Оно искусственное», — сказала она.
«Уже нет.» — Он поморщился ещё сильнее.
«Я же буду забывать поливать его». — Наверное, сейчас это не то, что должно волновать ее, подумала она. Она все еще стояла в дверях своего кабинета и решила, что с нее хватит. Она подошла к своему креслу напротив Кроули и села. Точнее, упала.
“Вы должны знать,” — сказал он осторожно. — «Вы можете начать видеть вещи, которые не видели раньше. Других… существ, таких как я и Азирафель. Они могут Вас напугать».
«Я в опасности?»
«Нет.» — Он улыбнулся. — «Вы были благословлены, а это значит, что та сторона оставит Вас в покое».
«Та сторона?»
«Ну знаете.» — Он сделал очень выразительное движение бровями. Он показал вверх.
Она задумалась об этом на мгновение. «Как насчет, ну, Вашей стороны?»
Кто-то, кто не был в шоке, почувствовал бы себя очень странно, говоря это.
«Ну, что ж.» — Он сменил позу в сидении, выпрямившись. Он полез в карман подкладки пиджака и вытащил листок бумаги. Это был чистый, сложенный лист бумаги. Она узнала его, она узнала его немедленно, и она была поражена тем, что он всё еще был нетронут. «Узнаете?» — спросил он.
«Ага.» — Узнала, конечно. Она узнала этот лист бумаги, этот документ, с первого взгляда, даже когда он был сложен. Это был документ, который она давала каждому клиенту, в первый день, когда они приходили к ней. Это было ее информированное согласие.
«Это контракт», — сказал он. Он развернул его и осмотрел. — «Вы подписали его. Это контракт, который вы заключили. Со мной.»
«Вот блядь.»
Это привлекло его внимание, и она увидела, как он напрягся. Она подумала, что он ждет, как она снова начнет непрерывно материться. Когда он был уверен, что это не так, он покачал головой. «Не волнуйтесь. Он совершенно безобидный. Я позаботился об этом, прежде чем позволил Вам его подписать. Но всё равно… — он сделал движение головой. — «Контракт с кем-то вроде меня — это то, на что другие обращают внимание. Он даст им понять, что Вы не та, с кем стоит связываться, если они не хотят меня разозлить. А они не хотят меня злить. Во всяком случае, не сейчас».
Не сейчас сделало его речь менее обнадеживающей, чем, возможно, он намеревался. Она нахмурилась, когда он свернул соглашение об информированном согласии и отложил его.
«Это не проблема, правда», — сказал он, пытаясь снова. — «Вероятность изменений в вашей жизни очень низкая».
Он очень плохо умел успокаивать.
Обри Тайм показалось, что ее разум снова начинает нагреваться. Ей казалось, что она все еще в шоке, и она предполагала, что будет еще некоторое время. Но ей становилось легче думать, рассуждать, формулировать мысли, гипотезы и проблемы.
«Почему я не боюсь Вас?» — спросила она.
«Не знаю», — сказал он, и ей действительно показалось, что он не знал. — «Не полезно для моей репутации».
Она подумала об этом. Она была ошеломлена тем, что ей было о стольком многом подумать.
«Я рад, что не боитесь», — сказал он.
То, как он сказал это, напомнило ей об образе, который у неё часто всплывал, пока она работала с Кроули, образ напуганного и брошенного ребенка, ребенка, которого наказали за то, что он попросил абсолютный минимум, который ему нужен, ребенка, которым пренебрегали и которому приходилось умолять. Этот образ каким-то образом все еще казался ей подходящим и точным, несмотря на всё, что она теперь знала.
Она улыбнулась. Она улыбнулась ему. В то же время, однако, ее разум все еще нагревался. Она оказалась более способной к мысли. Ей стало легче вспоминать, кто она, где она и что происходит. Теперь было так много, чего она поняла, и так много, чего она не поняла. Во многих отношениях она была в замешательстве и растерянности. Но, если бы она могла всё еще удержаться, крепко вцепиться, чтобы быть в безопасности, то только за одну мысль: она была профессионалом.
Обри Тайм была профессиональным психотерапевтом. У нее было более десяти лет опыта работы с выжившими после травмы. Она серьезно относилась к своим профессиональным обязанностям и была обязана соблюдать требования своего профессионального этического кодекса.
Ее профессиональный этический кодекс не был предназначен для охвата обстоятельств, в которых она в настоящее время оказалась. Но, тем не менее, он был разработан, чтобы быть применимым даже в непредвиденных обстоятельствах, и она была обучена использовать процедуру принятия решений для применения ее общих правил даже в самых необычных случаях. Это было то, что она должна была сделать сейчас.
У нее была этическая обязанность быть профессионалом во время общения с клиентами. Она потерпела неудачу в этом: она, возможно, не смогла контролировать свое поведение раньше, но ее крики и мат были далеки от профессионализма, который она была обязана обеспечить. Она была обязана поддерживать надлежащие границы со своими клиентами. Кодекс этики, возможно, не предлагал физическое и психическое исцеление от сверхъестественного партнера её клиента в качестве примера, но ясно, что это считается нарушением границ. Она была обязана держать свое взаимодействие со своими клиентами сосредоточенным на их собственных терапевтических потребностях, и всё же весь разговор с тех пор, как она вернулась в свой офис, был сосредоточен на ее собственных потребностях, а не на его. Она была обязана практиковать только в пределах своей компетенции, а сейчас она была очень далека от всего, что доставляло ей чувство компетентности.
Она все продумала и решила, что есть только один вывод.
«Кроули…» — она поколебалась. — «Я не думаю, что мы можем продолжать работать вместе».
«Что?» — Это его удивило. Он этого не ожидал. — «Почему?»
«Я не знаю, как Вам помочь».
«Конечно, знаете», — сказал он и он в это верил. «Еще как знаете.»
Она покачала головой. «Нет, видите ли…» — она покачала головой еще немного. Она пыталась сосредоточить свои мысли. — «Это… Это намного выше моего опыта. Вы ведь понимаете? Это, безусловно, то, к чему меня не готовили».
«Ошибаетесь», — сказал он, и она заметила полноту его голоса. Она бы больше думала о том, что означает эта полнота, если бы ее разум не был слишком переполнен.
«Нет нет. Разве Вы не видите? Понимаете… — Она не могла вспомнить, что она пыталась сказать. — «Понимаете, это… это просто… Понимаете, понимаете…» — Она тяжело и глубоко вдохнула. Она почувствовала, как ее глаза расширились, а кожу стало покалывать. Ее конечности начали болеть, потому что они дрожали. О, черт, подумала она, шок отходит.
«Обри, Обри.» — Кроули позвал ее. Он сел вперед на своем сидении, но не встал. Он повернул голову, пытаясь поймать ее взгляд, но она отвернулась. — «Обри. Ты в порядке.» — Он продолжал пытаться заставить ее взглянуть на него, но она качала головой, качала взад-вперед, она не смотрела ни на что. — «Оставайтесь со мной, Обри. Вы здесь и сейчас, вы больше нигде», — сказал он. Его руки потянулись к ней, что напомнило ей, как другой схватил ее за руки. Это привлекло ее внимание. Она смотрела на его руки, посмотрела на них. Они не приблизились к ней, просто парили в воздухе, в пространстве между ними.
Она почувствовала, что ее легкие стали гипервентилировать. Горло будто зажалось.
«Обри. Травинка. Не делайте этого». — Его голос был тихим и настойчивым. Он пытался вернуть ее обратно. Он все еще пытался поймать ее взгляд и не мог. — «Поговорите со мной, Обри. Просто поговорите. Вы ведь можете это сделать, верно?»
Она не думала, что сможет.
«Давайте же. Хотя бы посмотрите на меня?» — Должно быть, его тогда осенило. Он снял очки. Он снова вернулся к тому, чтобы попытаться захватить ее зрительный контакт. — «Просто посмотрите на меня. Успокойтесь. Успокойтесь. Посмотрите на меня.»
Он не командовал и не приказывал. Он не просил. Он предлагал. И даже когда она начала тяжело дышать, даже когда она начала дрожать, она могла принять это предложение. Она посмотрела на его глаза. Она посмотрела в его глаза, его выразительные, обнаженные, испуганные глаза. Это были глаза, которые не могли скрыть боль, которую они держали. Это были глаза человека, который был одинок и напуган. Это были глаза, которые, как она знала, содержали отчаянные потребности, и это были потребности, которые она знала, как восполнить.
Это были такие глаза, на которые она могла смотреть.
«Правильно, вот так», — сказал он, слегка кивая, сохраняя зрительный контакт. — «Вы в порядке, Травинка. Вы в порядке. Вы здесь, со мной? Посмотрите на меня. Я здесь, с Вами.»
Она больше не дышала тяжело, но она должна была сосредоточиться, чтобы дышать медленно и глубоко. Она пыталась расслабить свои конечности. Тем не менее, у нее было достаточно умственных способностей, чтобы думать, что его формулировка была странной. Здесь, со мной? Где ей ещё быть? Почему он спрашивает, была ли она здесь?
О, подумала она. Потому что она вспомнила. Потому что, она вспомнила, это было то, что она сказала ему, в первый раз, когда они встретились.
«Осмотрите комнату. Ладно?» — он кивал, успокаивал, поддерживал. Его глаза все еще были на ней. — «Найдите что-нибудь. Найдите и скажите вслух, что это такое».
О, подумала она. В очередной раз. Потому что она знала, что он делает.
Она чуть повернула голову в сторону. Она нашла глазами коробку салфеток. «Коробка салфеток», — сказала она.
«Да, хорошо. Опишите её.»
Она улыбнулась. Она успокаивалась. Она возвращалась в какое-то равновесие. Но она улыбнулась не поэтому. — «Это голубая коробка, и из нее торчит белая салфетка», — сказала она.
«Ага. Хорошо. Одна есть, осталось четыре».
Она усмехнулась. Она не могла ничего поделать. Ей было лучше. Она чувствовала себя лучше, и Кроули, этот злой, лукавый, слишком крутой сукин сын, пытался научить ее технике заземления, которой она научила его во время их первой встречи. 5-4-3-2-1: опишите пять вещей, которые вы видите, четыре вещи, которые вы чувствуете, три вещи, которые вы слышите, две вещи, которых вы чувствуете запах, и одну вещь, которую вы пробуете. Он запомнил, и он помогал ей использовать её.
«Нет, всё нормально. Всё хорошо, — сказала она. — «Мне уже лучше». Так и было. Она очень устала, но она была спокойнее.
«Ладно.» — он кивнул. Он выглядел испуганным и маленьким. Она была удивлена, насколько хрупким он мог быть, учитывая всё, что она теперь знала о нем. «Хорошо», — сказал он снова и снова сел на свое место.
«Спасибо», сказала она, и говорила серьёзно. Теперь она чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы заметить, что он не бросал на неё театральный взгляд,, не фыркал, не раздражался и не выражал недовольство ее благодарностью. Он просто принял её.
Прогресс, — подумала она.
Обри подумала об этом, и ее мысли снова обратились к ее этическим обязанностям профессионального терапевта. Она подумала о нарушениях границ, которые они испытали сегодня. Она думала о своей некомпетентности. Но теперь она подумала и о сломленном и хрупком существе, сидящем перед ней. Профессиональный этический кодекс, которому она была обязана следовать, не просто предусматривал правила того, когда и как предоставлять услуги клиенту. В нем также прописан набор центральных ценностей, ценностей, предназначенных для руководства вертикальными действиями, даже когда сложные обстоятельства означают, что более конкретные правила не могут быть четко применены. Эти ценности включали в себя отсутствие вреда, или ценность безвредности, и благотворность, ценность работы по обеспечению выгоды.
Обри Тайм, как профессиональный терапевт, была обязана помогать нуждающимся. Она была обязана не навредить.
Она поняла, что если Обри Тайм прекратит свои терапевтические отношения с Кроули, у него будет мало вариантов для дальнейшего лечения. Он может найти другого атеиста, но тогда он столкнулся бы с той же проблемой, когда дело дойдет до правдивости. Он мог найти практикующего, который был религиозным, но она могла только представить, как плохо дело пойдет. Скорее всего, он не сделает ни того, ни другого. К этому моменту в их отношениях Обри Тайм нравилось верить, что она понимала Кроули довольно хорошо, даже если теперь она понимала, как сильно она не понимает его. Она верила, что точно понимает, что он будет делать, если она перестанет рассматривать его как клиента: ничего. Он бы ничего не сделал. Он останется один, без помощи. Он принял бы это как приговор на продолжающиеся мучения.
Она так не поступит. Она не отвергнет Кроули. Она знала — или, по крайней мере, мельком увидела — точно, сколько вреда может причинить ему такой отказ, учитывая то, что она теперь знала.
«Я не рассуждала здраво, минуту назад», сказала она. Она была утешена тем, как нормально ее голос звучал в ее ушах. — «Прошу прощения. Мы можем продолжать работать вместе».
Она увидела, как он кивнул. Это был маленький, медленный кивок. Это был своего рода кивок, который говорил, Ты была очень близка к тому, чтобы причинить мне боль. Она поняла этот кивок.
«Однако нам придется пересмотреть наши границы», — сказала она, пытаясь проработать всё, что нужно будет сделать. Было так много, а она слишком устала. «Нам предстоит многое обсудить. Мне придется многое обдумать».
Часть ее разума, решающая головоломки, начала оживляться. Теперь у нее было много загадок, к которым нужно найти решение.
«Думаете, будете готовы к следующей неделе?» — спросил он.
«Ну…» — Она не была уверена. — «Давайте встретимся на следующей неделе, несмотря ни на что. Посмотрим, как всё пройдет. И дальше по ситуации».
«Хорошо», — сказал он. По тому, как он это сказал, и по тому, как он начал поворачиваться на своем месте, она поняла, что он собирается встать. Он собирался уходить. Это поразило её: это было не правильно. Что-то тут не так.
«Подождите», сказала она, поднимая руку, чтобы остановить его. Он уселся. Он будет ждать ее, поэтому она дала себе время, чтобы привести мысли в порядок. Она позволила этому чувству неправильности срастись, пока оно не стало понятным. Затем она снова посмотрела на него.
«Вы не сделали самого главного», — сказала она.
«Чего?»
«То, что вы пришли сюда сделать. Вы не сказали мне правду».
Он посмотрел на нее взглядом, который говорил, Ты серьезно?
Она была серьёзна. — «Вы не сказали. Вы не сказали мне. Вы сказали, что хотите поступить правильно, но пока не сделали этого. У нас не будет времени обработать всё сегодня вечером — я уверена, что сейчас мы далеки от часа. Но вы пришли сюда, чтобы сказать мне кое-что, и поэтому я думаю, что вы должны это сделать».
«А», — сказал он. Он подумал, а потом выглядел так, будто понял.
«Вы можете?» — спросила она.
Он кивнул.
«Ладно.» — она выпрямилась в своем кресле. Она приняла позу, подходящую для профессионала, который работал с клиентом. Она хрустнула шеей и посмотрела на него. Она была готова.
Он тоже выпрямился и посмотрел ей в глаза. «Обри Тайм, — сказал он, — я был создан до образования Земли. Я был ангелом. Я упал с небес и стал демоном Ада. Я змей Эдема. Это то, что я есть. Это то, чем я всегда буду. Я — демон».
Она позволила словам повиснуть в воздухе между ними. Она улыбнулась.
«Да», — сказала она. «Спасибо. Спасибо, что поделились этим со мной. Для меня это очень много значит.
Она сказала это, потому что это было правдой. Она сказала это голосом, полным сочувствия и сострадания, потому что это было то, что она была обучена делать, потому что это было то, что нужно ее клиенту, потому что это было то, что требовал момент. Она сказала это, потому что она была профессиональным психотерапевтом, и это была ее работа.
«Увидимся на следующей неделе», — сказала она.