Радио работало еле слышно, создавая фон, но не акцентируя на себе внимание. Так, как и должно работать радио в машине. Двигатель нужно слушать, а не музыку.
— Бухарестская, пятнадцать, на Достоевского, тридцать восемь, — сухо, обыденно.
Алексей, нехотя cкривясь, потянулся за рацией:
— Логан четыреста пятнадцать, буду минут через… пять.
Он зевнул, взглянул на часы, завелся, вырулил из «кармана» и вдавил газ.
— В Ленинграде-городе, — уныло забасил он, — у пяти углов… что ж вас в ту степь-то всё тянет…
Ну да. Любимые трущобы, рай для туристов и эстетов. Ни разъехаться, ни приткнуться. Ни въехать, ни выехать, да ещё и с ночи навалило — того и гляди, встрянешь на потеху клиенту… Да нет, заказ — это святое, радоваться надо. Сейчас пока… так скажем, свободно, да и редко так попадёшь, в пять минут-то. Но что-то Алексею не радовалось. Давно уже.
Уточнив у диспетчера, он встал у парадной. Потер затекшую шею, снова взглянул на часы. На улице подмораживало, клиенты выходить не спешили. Хотел пообедать, но в топку этот центр. После следующего заказа перехватим чего-нибудь.
Вышел мужчина. Пожилой уже, с бородкой, одежда небедная. В руке то ли портфель, то ли папка. Клиент как клиент, бедные на такси по булочным не ездят, как известно. Сразу выцелил машину, сел на переднее сиденье. Вздохнул, посмотрел приязненно:
— На Достоевского?
— Точно, — усмехнулся Алексей, — на него.
Поначалу молчали. Врут, что таксисты — завзятые болтуны. Это было раньше, а сейчас, если клиент деловой и балагурить не настроен, мы и помолчать можем. Но начал разговор как раз клиент, бдительно отследив кривой зевок Алексея. Да, а что — зевок не воробей, иногда выскакивает не вовремя…
— Не высыпаетесь, молодой человек? — В вопросе пассажира сквозила снисходительная ирония. Улыбка у Алексея вылезла так же непроизвольно, как и треклятый зевок.
— Простите, — склонил он голову, — сплю как младенец, не беспокойтесь.
— А я и не беспокоюсь — я интересуюсь. Это, в некотором роде, моя сфера деятельности.
Мгновенье Алексей вспоминал термин:
— В некотором роде? Вы сомнолог?
— Ого! — улыбнулся уже клиент. Улыбка у него была широкая, искренняя — что как-то не вязалось с внешней невозмутимостью. — Какой подкованный водитель. Да, и сомнолог тоже.
Он раскрыл папку (это всё же оказалось папкой) и продемонстрировал Алексею небольшую книжицу. На обложке, на фоне сиреневого тумана, было вытиснено «Сон и явь». Подкованный водитель скосил глаза и приподнял бровь:
— Это ваша?
— Моя, — кивнул сомнолог. — Занимаюсь, так сказать, неизведанным. И просвещаю иногда — богатая сфера, надо признать. И преинтереснейшая.
— И моя, — уныло хмыкнул Алексей, — В некотором роде. Прям коллеги.
— Вы тоже занимаетесь снами? — весело изумился пассажир.
Они замолчали, дожидаясь, когда машина обгонит облепленный снегом трактор, который тарахтел так, что заглушал разговор. Клиент прикрыл открытое минуту назад окно.
— Да нет, не снами. Рассказы писал когда-то… очерки, сценарии — наследие бродяжнической юности…
— О! — восхитился сомнолог, — и что же сейчас не пишете? Извоз… э-эм… ближе к сердцу?
— Сюжетов нет, — кисло скривился таксист и весело стрельнул по клиенту глазами, — стоящих сюжетов. Идей… Таких, чтоб прямо как бомба. Решил пока в народ выйти. Вдруг сюжет ко мне прямо в машину сядет?
— Ну-у, молодой человек, — развеселился пассажир, — эдак вы долго ждать будете, когда у него… так сказать, у сюжета вашего, ноги до вас дойдут… Я, кстати, знаю способ гораздо проще и интереснее.
— Нннда? — удивился таксист, — и какой же? Если не секрет.
— Сон! — торжественно объявил сомнолог. — Разумеется, сон — и это не секрет. Ложитесь спать и спокойно себе заказываете свою бомбу.
— И она мне прям тут же приснится…
— Ну, может, и не прям тут же, но приснится, не сомневайтесь.
— А вы его растолкуете?
— Вовсе не обязательно, — пожал плечами собеседник. — Ваш сюжет вы спокойно поймёте и без толкований. Скорее всего. Да и вообще — сомнолога вам обычно и не требуется, сами всё прекрасно способны уловить.
— Это кому это «нам»? – подозрительно заломил бровь водитель — залихватски, как ему показалось. Какой-то грустной рассеянностью повеяло от слов пассажира, захотелось его подбодрить, что ли…
— «Вы» — это… те, кто ищет. Кто подошёл к порогу… неизведанного. Или ищет этот порог.
— Хм, — потёр щеку Алексей. — Не знаю насчет порога, а сон заказать — спасибо, попробую. Что-то как-то у меня заказанные сны не сбывались никогда.
— Вы плохо хотели, — наставительно поднял палец клиент. — Плохо. Сны транслируют скрытую информацию нашего подсознания, и с этим не шутят, молодой человек! Это не забава. И не развлечение. М-м… Развлечение, конечно, но не сны под заказ. Вот в них, как раз, и нужно испытывать острую необходимость.
— Понятно, — кивнул таксист, — будем испытывать.
Грейс вертела в пальцах монету. Бронзовый кругляшок всего в полкобо, давно она таких не видела. У торговца пучок мангровых листьев стоил одну кобо. Это если тебе самой лень выйти во двор, чтобы их сорвать. Монета была зажаты в кулаке у повешенного, и чтобы разжать у него кулак, потребовалась сила Эва. В монете была пробита дырка, в которую, надо полагать, раньше вдевали шнурок. То есть, казнённый перед смертью монету никому не отдал, а предпочел сам отнести её духам. А может, он так оплатил услуги самой Грейс, подумалось ей с улыбкой. Вот мы и определили себе цену. Ну, что же — Лоа тоже любят пошутить, и их шутки бывают куда злее.
А вот в монете она зла не нашла — наоборот, Грейс чувствовала, что этот бронзовый кругляшок с ноготь большого пальца был единственной его ценностью. Сегодня суббота, стало быть, монету отдадим Ошун, кинув в реку.
А Ориша воды, может, отдаст её своей сестре Йеманджа. Море и упокоит память.
В коридоре зашуршали чьи-то торопливые шаги. Такую поспешность здесь проявляла лишь Миа, любое поручение она выполняла только бегом. Даже в тех ритуалах, которые следует проводить максимально медленно. Нет, нужно её как-нибудь напоить чем-то, вроде отвара зомби — ну как можно так бесполезно растрачивать энергию — нет, чтобы направить её на что-то нужное! На обучение, например…
Полог качнулся, впуская кекере, её главную помощницу. Миа привычно — быстро, но почтительно — опустилась на колени и коснулась лбом истершихся циновок. Грейс вздохнула. Без толку ей объяснять, что незачем полировать циновки при каждой их встрече, счет которых в течение дня идёт на десятки. Миа есть Миа, всегда стремительная и чуть запыхавшаяся.
— Иалориша…
— Поднимайся, лань моя. Что там опять стряслось? Пожар?
— Нет. Вас вызывает комендант.
Лукавые бесенята в глазах Грейс потухли. Выслушивать распоряжения дуболома, который и так уже сидел в печёнках и считал Грейс чем-то вроде прыщика в причинном месте, не улыбалось.
— Что, ещё один?
— Да, Иалориша.
— Третий уже. — Грейс потерла виски. — Каррефур в них сегодня вселился, не иначе.
— Да, только не третий, а третья. — Увидев немой вопрос наставницы, Миа пояснила: — Она нездешняя, из женской тюрьмы. Вы же знаете, у них своей Мамбо нет, вот и привезли к вам.
— Понятно. — Грейс встала. — Она уже в морге?
— Она уже на алтаре.
— Спасибо, лань моя. Передай коменданту, что свою работу я выполню, а к нему на этот раз не пойду. А если он будет так частить, так и вовсе могу забыть к нему дорогу. — Грейс повернулась к алтарю Эва, чтобы проверить, не погаснет ли свеча до её возвращения, а когда повернулась к выходу, Миа уже снова полировала лбом циновки:
— Иалориша…
Подойдя к порогу местной часовни, Грейс опустилась на колено, чтобы нарисовать веве папаше Легба. Предыдущий затоптали служители, занося новое тело и вынося предыдущее. Перед порогом светлело уже меловое пятно от бесчисленных символов, которые Грейс каждый раз чертила перед ритуалом отпевания. Да, ритуал нельзя начинать без покровительства папаши Легба, Лоа перекрестков и дверей. Грейс достала истершуюся уже пембу, начертила новую печать, произнеся краткое приветствие, и добавила:
— Прости, дорогой, что зачастила — у них там сегодня прорвало.
Войдя, Грейс окинула взглядом женское тело, лежащее на алтаре — оно, казалось, сплошь состояло из кровоподтёков — эту, похоже, просто забили насмерть. Жрица, покачав головой, зажгла свечу у алтаря Эва: кварцевый камень перед свечой матово заиграл отражённым светом. С помощью Эвы душе усопшей, мпунгу, придет очищение и покой. Грейс взяла ассон и, напевая привычный речитатив, приготовилась к встрече с Эвой, концентрируя энергии трех миров и входя в транс. Транс был необходим, чтобы Лоа получила доступ к телу. Мпунгу должна очиститься. От печати насилия и злобы, от тюрьмы и побоев. От земных забот и болезней. От скверны. Мпунгу ярка, невесома и свободна. Ничто её не должно тянуть назад — Духи встретят мпунгу и… отведут… Духи…
Мпунгу находилась в теле отпеваемой и не собиралась его покидать. А это означало, что женщина всё ещё была жива.
Грейс отшатнулась, обрывая ритуал на полуслове. Ох, как этого Лоа не любят… Но Эва ко всему привычная — вечером договоримся, замолим, ублажим подношениями. Потрогав сонную артерию у отпеваемой, Грейс убедилась, что пульс отсутствует. Значит, либо сама женщина выпила… можно кой-чего выпить, чтобы инсценировать свою смерть, уж кому, как не Мамбо об этом знать — и это такой способ побега, либо эти слепые олухи просто притащили на отпевание живую женщину по своему чудовищному скудоумию.
Жрица обессилено опустилась на колченогий табурет, который обычно служил подставкой под сумки или подносы — много для чего использовалась эта часовня. Нужно было извещать коменданта. Или… наоборот — вспомнить, что она целительница и помочь несчастной бежать. Что для Грейс было куда предпочтительней. Что угодно, только бы снова не видеть этого напыщенного бравого индюка. И вообще с этой работой пора завязывать. Давно пора, сил уже никаких нет…
Кроули рассказывал ей истории, и именно так они научились жить в своем новом нормальном состоянии.
Двойные отношения
Комментарий к Двойные отношения
Обри Тайм нужно встретиться со своими личными демонами.
«Хорошо. Ладно.» — Она заглянула в блокнот, который держала на коленях. У нее была ручка в одной руке, чтобы она могла писать заметки. — «Потерпите меня. Я пытаюсь во всём разобраться».
«Не торопитесь», — сказал он, лениво и немного скучающе. Он откинулся на спинку стула, глядя в потолок. Его осанка порадовала бы Фрейда.
«Вы потеряли Антихриста».
«Монахини потеряли Антихриста, насколько я могу судить».
«Как вообще можно потерять Антихриста?»
«Это Вы монахинь спросите».
«Антихрист был у Вас».
«В корзине. На заднем сидении машины».
«Вы доставили Антихриста».
«Собственноручно передал в руки монашки».
«А потом Вы потеряли его».
«Монахини потеряли его».
«Так как же монахини потеряли его?»
«Ну, возможно, я мог бы сделать больше». — Она поняла: поскольку она возложила ответственность на монахинь, он мог спокойно признать свою собственную роль во всем этом. — «Мог бы остаться и проследить. Я мог бы выдать себя за доктора, передать его нужным родителям. Так поступил бы настоящий демон».
Они работали уже несколько недель над изложением травмы Кроули. Процесс был медленным, порой разочаровывающим, и всегда совершенно беспорядочным. Он настаивал на том, что всё это правда, и она в основном верила ему. Он настаивал на том, что всё это произошло в ее собственной жизни, что она, должно быть, была в курсе в то время. Она просто не могла этого вспомнить — видимо, почти никто не мог. Он не лгал, но это была та ещё пища для мозгов.
Большую часть своего времени, работая вместе, Обри Тайм предполагала, что изложение травмы будет сосредоточено вокруг одного события — пожара, который длился не более нескольких часов. Однако чем больше рассказывал Кроули, тем больше она понимала, что всё гораздо сложнее. Прошла целая неделя событий, которые могли по отдельности привести к серьезным травмам с предшествующими одиннадцатью годами соответствующего роста. Это был буквально конец света, и Кроули сыграл в нем главную роль, а такие вещи нелегко пережить.
Иногда она возвращалась и листала все свои старые записи, ещё до того, как узнала то, что знает теперь. Она начинала понимать, как редко он когда-либо лгал.
Они назвали книгу, которую они писали, чтобы потешить его надеждой и помочь ему обработать его изложение о травме. Первым пробным названием было «Энтони и ужасный, кошмарный, нехороший, очень плохой день». Она предложила ему попробовать еще раз. Его вторая попытка была «Горький край, на котором мы балансировали». Она заставила его попробовать в третий раз.
Чем больше они работали над книгой, тем больше Обри Тайм начала узнавать, как он описывает вещи. Он колебался между несовершеннолетним и возвышенным. Он предлагал либо самые незрелые и упрощенные описания вещей, либо без каких-либо видимых сложностей переходил в буквальную поэзию. Однажды она подразнила его, предполагая, что Шекспир был его псевдонимом, и его это не удивило. Им обоим потребовалось усилие, чтобы найти форму выражения, которая была бы простой и описательной.
Название, на которое они наконец согласились, было «Когда миру не пришёл конец».
Разобравшись с названием, они перешли к оглавлению. Оглавление книги Кроули было таким:
1. Нежеланная честь
2. Одиннадцать лет вместе
3. Собаки нет
4. Потенциальных клиентов нет
5. Эстрада
6. Тот ещё беспорядок
7. Пожар
8. После пожара
9. Мой Бентли
10. Пацан в порядке
11. [Удалено]
12. Ритц
13. В отставке
Это было дольше, чем она обычно хотела, чтобы было изложение о травме. Пять глав, с ее точки зрения, было бы лучше, но ей пришлось признать, что он мог описать более чем пять глав значимых событий. Сначала она предположила, что он добавил отредактированную главу только для того, чтобы всего было 13 глав. Однако он заверил ее, что это — настоящая глава, которая ему очень дорога и что он не может поделиться ею с ней. Он заверил ее, что это вопрос жизни и смерти, что он никому не скажет, особенно человеку, и особенно человеку, иначе обе стороны могут распознать, что он имеет с ним связь. Он заверил ее, что если это будет чем-то меньшим, чем его и Азирафеля, и её собственная безопасность под угрозой, он расскажет ей.
Она поверила ему. Она не надавила. Она оставила эти заверения в карточном каталоге, где им и было место, и не обращала внимания ни на что из того, что она могла бы почувствовать по поводу доводов, которые он дал.
У неё постоянно болела голова. Она слишком часто принимала аспирин. Она слишком уставала. Она ненавидела своё дерево. Конечно, она держала всё в себе. Она держала всё это подальше. Она позволяла себе справляться с этим в свое личное время и следила за тем, чтобы ее справление не мешало её профессиональным обязанностям. Она лучше научилась оставаться сосредоточенной во время работы, несмотря на боли и усталость.
Обри Тайм делала свою работу.
«Так, подождите». — Она положила ручку на блокнот. Вот как она дала понять, что они собираются отойти от темы. — «Я думаю, что мы должны поговорить об этом».
«Угу», — сказал он в смиренно, но не согласно.
«Настоящий», — повторила она, хотя ей, вероятно, следовало бы повторить всю фразу, которую он использовал. Впрочем, она не собиралась этого делать.
«Я так и сказал.»
«А Вы не… настоящий?»
Он наклонил голову вертикально, чтобы он мог посмотреть на нее. — «А как Вы думаете?»
Она-то знала, что она думала. «Я спрашиваю Вас.»
«Конечно, я не настоящий демон».
«И как вы к этому относитесь?»
Он издал сложный, многотонный стон.
«Вот так, да?» — сухо сказала она. — «Как насчет этого. Вернемся к тому моменту, когда Вы узнали, что Антихрист пропал».
Он издал другой, столь же сложный стон.
«О чем Вы тогда думали?»
«Я думал, нам всем пиздец, мы все умрем, мир кончается».
«Ага. Понятно.» — Это не было неожиданностью. Это, как она поняла, когда они работали над книгой, было отвлечением, тактикой, чтобы свалить. — «Что Вы думали о себе?»
«Я много чего думал».
«Так давайте пройдемся по этому».
«Теперь, когда всё закончилось, конечно, я думаю, что все прошло именно так, как Она хотела».
Она просила о его современных суждениях, и он их не предоставил, но она также очень интересовалась, когда он ссылался на Нее. Это раздражало, насколько хорошо он умел отвлекать. — «А это хорошо?»
Он подумал об этом. — «Не уверен. Точно сказать не могу». — Его губы слегка дернулись вниз. Он откинулся назад и снова посмотрел вверх. — «Или, ну, это же Она, так что, конечно, хорошо, иначе быть не может».
«Вы действительно в это верите?» — спросила она, потому что была удивлена. Потому что она не могла поверить, что Кроули говорил так уважительно.
«Эх», — сказал он. Она решила, что не собирается указывать на эту проблему. Не сейчас.
«Тогда. В день … — она остановилась, чтобы проверить записи. — вечеринки на день рождения? Вы узнали, что Антихрист пропал. Что Вы думали о себе?
«Я думал…» — начал он. Он смотрел вверх, но не на нее, но она видела, как работает его челюсть. Она видела, как пальцы на его руках изгибались внутрь, ногти царапали ткань подлокотников его кресла. Он пытался заставить себя быть честным. Для него это всегда был физический процесс.
«Я думал, — повторил он, прежде чем продолжить. Его голос был тихим. — Я порчу всё, к чему прикасаюсь».
Она тяжело вздохнула, словно её ударили. Должно быть, он чувствовал себя так, когда сказал это вслух. «Ай,» сказала она.
«Эх», — сказал он или, вернее, пробормотал, словно мог вернуть честность, которой он только что поделился. Он поднял руку и сделал махающий жест, словно пытаясь разогнать слова вокруг себя.
«Больно думать о таких вещах», — сказала она, потому что это было правдой, потому что таким клиентам, как Кроули, часто приходилось напоминать о том, что было правдой. — «Но тот факт, что мы это думаем, не делает это правдой».
Он не ответил.
«Это правда?» — спросила она. Она хотела, чтобы он дал ответ, дал верный ответ. Она хотела, чтобы он услышал, как он дал ответ.
«… Эх, — сказал он. Он сделал еще один махающий жест, как будто хотел удалить теперь её вопрос из воздуха вокруг него.
«По шкале от одного до десяти», — подтолкнула она. «Насколько верно то, что Вы портите всё, к чему прикасаетесь?»
Он был тих и спокоен, и сидел лицом вверх целых десять секунд. Затем он глубоко вдохнул и переместился. Он перешел в более вертикальное положение, его более обычную позу. Она увидела, что его лицо было расслабленным ослабло от каких-то глубоких эмоций, что-то вроде беспокойства. Он смотрел на нее.
«От одного до десяти», — повторила она тихо. У неё болела голова.
«Вы ведь можете доказать, что я неправ». — он сказал это так, словно умолял.
«Азирафель», — ответила она, быстро и готово. Слишком быстро и готово. Ей следовало потребовать, чтобы назвал цифру по шкале. Она не должна была клюнуть приманку, принимать его испытание. Но выражение его лица заставляло ее чувствовать себя очень уставшей или что-то вроде усталости, и она не хотела пытаться обдумать, почему он сказал то, что сказал, что это может быть за код, что он пытался заставить её понять. Он ничего не мог сказать, чтобы она могла понять.
«Он не считается».
«Конечно, считается», — сказала она, теперь позволяя себе чувствовать раздражение, а не усталость. — «Нельзя сбрасывать со счетов доказательства только потому, что они противоречат вашей гипотезе».
Он улыбнулся ей. Это была грустная улыбка. Это была осмысленная улыбка или, по крайней мере, улыбка, которая выглядела так, будто он хотел, чтобы она была значимой. Она отказалась исследовать её значение. Она не могла позволить себе изучить её значение.
Обри Тайм была профессионалом. Она также была человеком и переживала тяжелые времена лично. Она уделяла много времени тому, чтобы справиться, когда она была дома, в свободное время, но не на работе. Она не позволяла ей справляться с ее профессиональными обязанностями. Она была осторожна. Она имела контроль. Итак, её клиент, Кроули, не мог ничего сказать ей. Он ничего не мог знать о её личном времени, о котором он мог пытаться поговорить с ней, пытаясь сказать это с этой гребаной грустной улыбкой. Ничего такого.
«Еще не поздно, Травинка», — сказал он тихим и грустным голосом, и ей нужно было побыть одной, чтобы она могла справиться, потому что он заставлял её нуждаться в справлении.
«Просто докажите, что я не прав», — умолял он.
Граф Эпика поднялся на смотровую вышку и оглядел Остров. Это он создал его и владел им тысячу лет. Почти весь Остров покрывала кислотная палитра жёлто-оранжевого леса, подобная шерсти венерианских овец. На севере синели горы. Вершинами они скрывались в грязно-белом рванье тумана, точно проникали под юбку призрачной нищенки. Из нежно-серого неба доносилось песнопение. Печально и трогательно детские голоса выводили: “Он бы сам разозлился, схватил наган и… разревелся!”. Голоса трепетали, выводили, дрожали обертонами и рассыпались в дымчато-жемчужной выси звонким серебром.
— Моей твоей нежности, — пробормотал граф на совершенно другой мотив, держась за щеку.
Пока он взбирался на вышку, задул порывистый холодный ветер. Марс покачивало, как палубу шхуны в помутневшем море. Стальные тросы подстраховки скрипели. По графским зубам разлилась тупая боль. Черногольян, его поверенный, украдкой вынул из-за пазухи лодочку шпрот в томате, скрутил овальную тонкую крышку в рулончик и кушал десертной ложкой. Ложка погружалась в сероватую красноту, наполнялась ею и пряталась во рту поверенного, обнятая мягкими губами вокруг тонкой твёрдой шеи. Черногольян обожал копчённую рыбку в томате. А Эпика не жаловал консервов. Граф однажды отравился ими и запретил всё консервированное по всему Острову.
Шпроты Черногольяну тайно присылал брат, воздушной почтой. Черногольяна и его брата выдумал граф. Как и изумрудного маленького птеродактиля, приносившего жестяную коробочку шпрот раз в месяц. Он цепко держал её когтистыми лапами, ухватив за желобки по краям. Чаще не выходило. Птеродактиль один, расстояние громадное. Если бы Черногольян ел шпроты ежедневно, они не нравились бы ему так сильно. Он бы относился к ним снисходительно.
Обычно граф не оглядывался перед прыжком. Черногольян ел контрабандные шпроты без опаски. На сей раз Эпика обернулся. Его обернула в раздражение зубная боль. Конечно, граф знал, что Черногольян украдкой ел кильку, но одно дело, когда тебе всё равно, а другое, когда болит зуб. Граф выхватил лодочку, полную шпрот, и забросил её как можно дальше. Жестяная баночка, кувыркаясь, описала дугу, раскидывая из себя рыбьи тельца и красные капли, алюминиево посверкала в сером утреннем воздухе и утонула в жёлто-оранжевом море лесной кислоты. От обиды у Черногольяна навернулись слёзы. Он служил графу двести лет, а успел съесть лишь две ложечки шпрот в томате. На каждую по сотне лет. Месяц ожиданий впустую. Надежды, ставшие прахом. Мелочь по сути. А обидно до горечи. Эпика прогнал поверенного с вышки и остался один, высокий, статный, широкоплечий и гордый. Затем влез на ограждение, расправил крылья, присел, оттолкнулся ногами и прыгнул. Пару раз взмахнув крыльями, граф Эпика рухнул.
Прогнанный с вышки Черногольян сорвался на чёрно-розовом упитанном кроте с глуповатой физиономией и ружьём. Из головы крота торчал кривой гвоздь, а глаза заменяли шарики пенопласта. Черногольяна взбесила расхлябанность стражника, завалившегося на бок, хотя тот за всю службу ни разу не шелохнулся и постоянно молчал. Черногольян приносил его сменщика, розово-чёрного крота, с собой, а чёрно-розового уносил подмышкой и бросал неподалёку от своего дома, где попало и как попало. Ружьё одно на двоих. Поверенный выхватил оружие у часового. В ругани он даванул прикладом по земле. Ружьё выстрелило и поразило взлетевшего графа в сердце. Граф Эпика умер за мгновение до того, как его тело шмякнулось на розового крота с высоты в двести метров. По метру на год. Крот лопнул, гвоздик воткнулся в дерево, пенопластовые шарики, подхваченные ветром, легко покатились к обрыву. Наступил конец света. Создатель Острова погиб, а кроме него ничего и не было. Всё было в нём.