…вернется кровь Темного Хисса в Бездну, а кровь Светлой Райны — в Светлые Сады, и пребудет Равновесие до скончания времен.
Катрены Двуединства
22 день холодных вод, Суард
Рональд шер Бастерхази
Светлый шер Дюбрайн оценил послание. Увидев его улыбку, Роне невольно улыбнулся в ответ, но зеркало деактивировал. Нечего светлому шеру знать, что Роне за ним наблюдает. Да и о том, что у Роне по всему дворцу удобные точки слежения – тоже.
А вот тянуть дальше не стоит. Сейчас отличный момент, чтобы наконец-то разрешить недоразумение. Целых два недоразумения, будь они неладны. И ради этого Роне даже готов наплевать на то, что виконт Седейра привез из Сашмира. Если информатор не врет, речь идет о бумагах Андераса, самого близкого к Ману Одноглазому человека. Возможно, в этих бумагах скрыто нечто очень и очень интересное. А возможно – и нет…
Да плевать! Дюбрайн важнее!
Размашисто шагая по дворцу и задевая черно-алыми «крыльями» плаща особо любопытные носы, Роне мысленно просил Хисса: пусть сегодня все получится. Хватит глупой вражды и непонимания. Дюбрайн нужен ему, он нужен Дюбрайну, и им совершенно нечего делить!
От группы сгорающих от любопытства, но не решающихся зайти в галерею Масок придворных Роне отмахнулся. И хмыкнул про себя: а Магбезопасность тоже не рассчитывает силы. Вряд ли Дюбрайн хотел наложить на дверь в галерею отворот третьего порядка, когда хватило бы и первого. Ладно. С кем не бывает?
Небрежно смахнув большую часть отворота, чтобы оставшегося хватило на несколько минут, Роне все же на секунду остановился под дверью. Из-за нее доносились голоса.
– …дело чести, Шампур!
– Струсили?
– Плаха за компанию – это слишком!
Роне усмехнулся. Еще немного, и дуэль состоится, но с другими участниками. Вот идиоты! Ладно, подраться под ментальным воздействием, но добровольно, в здравом уме? Они же бездарные, а не безмозглые!
Распахнув дверь, Роне обвел сиятельных шеров тяжелым взглядом. Ментальное воздействие первого уровня, с них хватит.
Сишеры заткнулись и добросовестно подмели шляпами пол.
– Светлого дня, темный шер.
Роне уже был готов ответить тем же, но что-то странное в галерее привлекло его внимание. Изменение магического фона?.. В пределах нормы, здесь только что был Дюбрайн, это могут быть следы его воздействия: свет, воздух, разум. Но что-то еще…
На мгновение забыв о Сильво и его дружках, Роне прощупал галерею – и чуть не выругался вслух от внезапной боли в груди. Резкой, обжигающей, как кислота.
Зефрида! Здесь была мертвая королева!
Ее силуэт на портрете изменился. Совсем немного – лишь иной поворот головы, чуть меньше улыбки. Не заметишь, если не знаешь этот портрет лучше, чем собственное отражение. И магический фон изменился сильнее, чем от одного только Дюбрайна.
Она была здесь.
«Зефрида?» – мысленно позвал Роне.
Никто не откликнулся, лишь Шампур вздрогнул. Наплевав на ментальные амулеты – пусть нажалуется Альгредо, подумаешь, еще одна паршивая бумажка! – Роне взломал его память и увидел… Да. То, на что надеялся – или чего опасался. Проклятье!
– Вон.
– Какого… – начал было возмущаться Шампур, но дружки не позволили ему снова полезть на рожон, подхватили под руки и вытащили из галереи.
Звука закрывающейся двери Роне не слышал. Он уже был там, в мире воспоминаний, призраков и потерь.
– Зефрида? Ты здесь, я знаю! Иди сюда, Зефрида!
Тоска, пустота. Зеркала мутны, портреты мертвы.
– Зефрида, поговори со мной!
Мысленный крик Рональда наверняка услышали все, обладающие хоть каплей дара. Но ему было наплевать на все, кроме собственной боли. Оставив тело стоять перед портретом Тодора с женой, он чистой стихией метался по галерее, шарил по всему Риль Суардису в поисках сбежавшей королевы.
Тщетно. Башня Заката оставалась запертой наглухо, королевы нигде не было, лишь на паркете галереи голубым туманом светились следы – совсем недавно она танцевала. Она танцевала! Не с ним! С Дюбрайном! Она опять предпочла не Роне!
Темное, жгучее пламя выло и билось, требовало: сжечь! Сравнять с землей проклятый дворец! Распять соперника на алтаре, вырвать из его глаз отражение ее улыбки, содрать с кожей ее прикосновение, вместе со слухом отнять звук ее голоса…
«Спокойно. Умна сон-н-н, – остатки рассудка еле удерживали готовую вырваться огненную бурю. – Все не так. Все изменилось. Я давно не люблю ее!»
Огонь и смерть, разметавшиеся по всем дворцу, резонировали чистыми обертонами ненависти и боли: «не люблю, не люблю!»
«Умна сонн…» – пели зеркала, успокаивая Роне.
«Умна сонн…» – ожившие портреты смотрели на него, напоминая о вечной Тьме за краем и о цене ошибки.
Зажмурившись, Роне повторил вслух:
– Умна сон-н-н, – и ощутил, как буря отступает, ложится вокруг пеплом.
И что сам он – пепел. В точности, как много лет назад.
Не сейчас. Все это было давно. Успокойся, Роне. Ты больше не любишь ее. Твоя боль – лишь воспоминание. Пора забыть. Отпустить.
Если бы это было так просто, отделить прошлое от настоящего!
– Ты могла бы поговорить со мной, – хрипло прошептал он, садясь на пол и снова глядя на портрет. – Ты все еще думаешь, что я – чудовище, неспособное любить? Но видишь, я люблю. Я клялся перед ликом Двуединых, и я по-прежнему жив. Ты не можешь закрыть на это глаза, Зефрида.
Никто не откликнулся, но ведь он и не ждал этого. Не надеялся. Через столько лет, когда изменилось все – для нее не изменилось ничего.
– Ты все так же боишься меня? Это смешно. Пятнадцать лет прошло, и я никого и не убил. Даже твой муж до сих пор жив. Твой муж и твои дети… помнишь, я обещал тебе?
Обещания и воспоминания – все, что у него осталось. Жалкие, мучительные и драгоценные крупицы прошлого. То, что держит его здесь. То, что заставляет болеть сердце, которого не должно быть у чудовища.
И сейчас, вглядываясь в мертвый портрет, Роне видел то, что берег и хранил все эти годы – свою первую любовь, первую надежду. Прошлое.
Вот он, едва вырвавшись от Паука – пять десятков лет притворства и интриг, наконец, дали плоды! – приезжает в Суард, к месту службы полпредом Конвента, его принимает королевская чета. Восторг, счастье, благословение богов: он нашел ее, свою вторую половину! В сиянии воздуха и разума, в вихрях Света – ласковая улыбка, нежность поверх оружейной стали. Прекрасная Зефрида. Супруга никчемного человека, единственное достоинство которого – трон под седалищем. О, как хорошо Роне понимал ее! Влюбить в себя короля, избавиться от королевы, получить корону самой – вот достойная цель, и Зефрида ее добилась.
Вот самые первые дни – и ее мимолетные улыбки, короткие беседы, словно случайные встречи. Он не торопился, наслаждаясь новым прекрасным чувством. Мечтал о чуде единения, о свободе от Бездны, о могуществе – одном на двоих.
И совсем скоро – ошеломление, разочарование, ярость. Зефрида отвергла его! Испуг, отвращение вместо радости и благодарности.
Роне не мог понять, почему? Логичный следующий шаг для Зефриды – отодвинуть ненужного больше бездарного короля, взять власть в свои руки. Принять помощь и любовь единственного достойного ее, истинного шера. Вместе они бы правили Валантой несколько сотен лет, и потом трон унаследовали бы их дети – истинные шеры с драконьей кровью в жилах. Роне вовсе не собирался как-то вредить королю Тодору. Ни к чему нарушать закон без острой необходимости. Тодор дожил бы в мире и покое оставшиеся ему два десятка лет. Сущая мелочь для почти бессмертной пары.
«Поймите, я люблю Тодора!» – набор звуков, не имеющий смысла. Истинный шер не может любить бездарного. Это против природы, против всех божеских законов. Любить можно только равного! Пара истинная шера и бездарный – это же все равно, что орел и курица! Зефрида не могла этого не понимать и не чувствовать.
Роне был уверен, что она лишь следует своему извращенному воспитанию: ведь она росла среди бездарных, со всей их ущербной моралью и бессильными приличиями мух-однодневок. Что она все равно никуда от него не денется, что Двуединые своей волей соединили их. Роне терпеливо сносил ее капризы, всегда был рядом.
«Оставьте меня, шер Бастерхази! Мне не нужны ни вы, ни власть, ни бессмертие! Я не буду вашим спасением от Ургаша – вам, темным, там самое место».
Гнев красил ее несказанно. Особенно ярко Зефрида злилась, когда он читал ей Катрены Двуединства. Те самые, что звучали ему надеждой.
Нет бездны без рая,
Нет света без тьмы,
Начала без края,
Без лета – зимы.
Спасенья – без жертвы,
Без боли – любви,
Без вечности – смерти,
Без воли – судьбы.
«Нет неизбежности без выбора, – всегда добавлял он. – Вы сожалеете, что одной ногой ступили в Бездну, убив первую королеву. И вы же лишаете меня надежды выйти из Бездны только потому, что я родился темным».
«Я должна полюбить вас только потому, что вы хотите обмануть судьбу? Нет, шер Бастерхази. Вы не любите. Вам нужна лишь жертва вашему бессмертию».
«Я люблю вас, Зефрида. Двуединых невозможно обмануть, вы прекрасно это знаете. Я – такой же истинный шер, как и вы. У меня такое же живое сердце».
«Вы – чудовище, шер Бастерхази. Вся ваша любовь – тьма, страх и голод. Вы не можете любить. Даже если бы я могла дать вам то, что вы хотите, не стала бы. Потому что ваше место в Бездне!»
Чудовище.
Когда-то ему казалось, что в слове «чудовище» звучит страсть. Но не сейчас.
Чудовище – это страх, отвращение и ненависть.
Такая знакомая, привычная, почти родная ненависть. Надоевшая до оскомины, выедающая изнутри, проклятая ненависть.
– Ты поймешь, что ошибалась, Зефрида. Я изменю судьбу, рано или поздно, так или иначе. Обещаю тебе.
Поднявшись на ноги, Роне отдал поклон мертвому портрету – память стоит вежливости – и вышел из галереи Масок через ту же дверь, через которую и вошел. Ждать сейчас Дюбрайна – глупо. И еще глупее надеяться на дружеские чувства светлых шеров. Для кого-то темный шер навсегда останется чудовищем, и пусть. Плевать. Достаточно того, что он сам способен любить – и любит. Екаями драного светлого шера Дюбрайна. И он в любом случае найдет способ избежать Бездны. Так или иначе.
– Эйты, подавай карету, – приказал Роне вполголоса, точно зная: немертвый слуга услышит.
Победа над зловещим призраком реакции отторжения пересаженных органов и тканей организмом-реципиентом привела к бурному всплеску интереса к изменению человеческого тела. Движение модификаторов захватило весь мир, не оставив равнодушным никого.
Человечество менялось и видоизменялось, используя для большей приспособленности к условиям жизни, среды обитания и профессиональной деятельности весь необъятный арсенал биосферы Земли, накопленный за миллионы лет эволюции. Пересаживалось все, всем и ото всех – для достижения большей функциональности индивидуумов, и просто для красоты.
Вскоре неизмененные человеческие тела стали редким явлением среди полчищ модификантов. Женщины-кошки, люди-пауки, кентавры и минотавры, русалки, грифоны и горгульи… Шагнув из глубин безудержной человеческой фантазии в реальный мир, совсем скоро они заполонили его, перестав удивлять друг друга и удивляться чему-либо вообще. Приспосабливаясь к любому местообитанию, любой деятельности и любым нормам общественной морали простой заменой органов, частей тел и изменением внешнего вида, человечество быстро заняло все возможные экологические ниши, вытеснив из них большую часть их естественных обитателей.
Под давлением все возрастающего спроса на органы и ткани вымерла или была истреблена большая часть крупных представителей животного царства планеты. Функцию доноров взяли на себя банки органов, предлагавшие все бесконечное многообразие экосферы планеты, клонированное из бережно собранных коллекций образцов и размноженное в чанах биофабрик.
Генные инженеры предлагали широчайший выбор выведенных в лабораториях химер – оптом и в розницу, целиком и частями тел.
Само понятие моды претерпело радикальные изменения, раз в несколько месяцев полностью — в прямом смысле слова — меняя облик следующей за ней части обновленного человечества.
Исчезли понятия народов, культурных групп, землячеств и рас. Секс быстро приобрел статус межвидовых отношений, что совершенно естественно было воспринято в качестве новой нормы поведения. Охваченное исследовательским пылом и врожденной тягой к поиску разнообразия, человечество активно экспериментировало в постели. Люди-быки крыли ундин и василисков, ангелы отдавались сколопендрам, нагайны обвивали своими гибкими телами морщинистые туши слонопотамов… Это происходило везде, со всеми и ко всеобщему удовольствию.
И помилуйте, о каких границах — государственных ли, здравого смысла ли — могла идти речь здесь и теперь, в новом мире, в котором возможно все?! Государств не стало — обновленное человечество не нуждалось более в централизованном управлении своими искусственно выделенными частями, превратившись в конгломерат относительно стабильных анархий.
Так продолжалось до тех пор, пока на свет не начали появляться результаты этих странных союзов.
Плоды межвидовой любви поначалу ужаснули даже самых раскрепощенных и терпимых представителей бесконечно многоликой теперь человеческой расы.
В ходе акций за чистоту человеческого генотипа, проводившихся молниеносно возникшими партиями нео-социал-дарвинистов, быстро выяснилось, что в природе человеческий генотип как явление более не существует. Падение барьеров тканевой совместимости, помноженное на многие годы успешных аллотрансплантаций, привело к взаимопроникновению геномов донорских организмов и пересаженных органов и тканей. Оставаясь стабильными в границах одного отдельно взятого организма, при половом размножении получившиеся в результате кроссовера мультигены рекомбинировали настолько непредсказуемым образом, что развившиеся по заключенным в них паттернам организмы оказывались нежизнеспособными, по сути своей организмами уже и не являясь.
Для того, чтобы через пару поколений не исчезнуть с лица Земли, явно утомленной всей этой искусственно стимулированной эволюцией, человечеству пришлось спешно учиться размножаться вегетативно, клонироваться, почковаться и делиться надвое.
Тем же, кто не хотел уподобляться представителям низших классов, типов и царств, снова пришла на помощь ее величество наука.
Неотрадиционалистам, которых в итоге оказалось немало, помогали в планировании их семей Центры Рекомбинации, Родовспоможения и Модификации, в которых эмбриомеханики, тератологи, генотехники и прочие специалисты неустанно трудились – разумеется, за полагающееся им вознаграждение — над вопросами выживания рода человеческого в условиях устроенного их предшественниками эмбриогенетического хаоса.
Услуги Центров были недешевы — но ведь чего только не отдашь за счастье стать родителями, верно?
***
Слушая успокаивающий голос супруги, Тадам не слышал ее слов.
Он вспоминал, как счастливы они были в любви, как сутками не вылезали из постели, доводя друг друга до взаимного изнеможения водоворотом бесконечных ласк; как радовались беременности Лис – и как страшились неопределенности, которая ждала их впереди.
Он вспоминал, как держал ее за руку в стерильной палате Центра, когда в боли и муках она произвела на свет некий кровавый комочек, в ту же секунду спешно унесенный прочь в герметичном боксе – и как потянулись бесконечные месяцы ожидания, опустошившие их сердца и банковский счет.
Зная, что над проблемой выживания их ребенка трудится, не покладая рук, армия дипломированных специалистов, они, тем не менее, едва не потеряли надежду и доверие – к Центрам, человечеству и друг другу.
День за днем отчаяние все больше наполняло мир, и супруги все дальше отстранялись один от другого.
Все уже висело на волоске, когда в их дверь позвонил собакоголовый курьер, явив собой осовремененную версию старых, как мир, историй об аистах…. Или об ангелах-хранителях?
И все стало, как раньше – только гораздо лучше.
— Тьфу ты, — сплюнул Тадам, изрядно напугав отпрянувшую от неожиданности жену. – И правда: было бы, из-за чего расстраиваться. Деньги…. Деньги появятся. Все будет хорошо. Ведь счастье-то и впрямь не в них!
Он крепко прижал к себе Лис, и вместе они склонились над колыбелью, с любовью глядя на своего малыша.
— На Рождество из шкуры вылезу, но подарю ему глаз. Хотя бы один, — сказал Тадам, обнимая жену. – Пусть увидит нас, в конце-то концов! На Центры надейся, а сам не плошай! Ничего, ангел мой, проживем! К весне еще кое-что прикупим… К тому времени, думаю, уже видно будет, на кого похож – на мальчика или на девочку. Тогда и имя подберем…
— Пусть будет сын, — сказала Лис. – Хочу, чтобы у тебя был сын.
— У нас, — сказал Тадам и, не удержавшись, лизнул шершавым языком морду любимой, видя в темных омутах ее расширившихся воловьих глаз золотистый блик от собственных радужек, рассеченных надвое вертикальными щелями зрачков. – У нас, любимая.
За окнами начался снегопад – первый в этом году.
В зеркале над камином они отражались всей семьей.
Все трое.
Тигр.
Олень.
И ухо.
Тут резко зазвонил телефон. Алик нахмурился.
— Извини, надо ответить… Ну что опять, я же просил не беспокоить… Так, говори… На Авеню?.. Изина лавочка?.. Блин! — Алик бросил трубку. — Как раз в тему нашего разговора. Час назад банда черномазых в масках ограбила магазин «Мишка» на Авеню и постреляла туристов, которых мы ждали на ужин.
***
Дневная группа разошлась, до вечерней оставалось минут сорок, и Кока спарринговал с лысым жилистым дедком, известным как Безумный Фриц.
Несмотря на возраст, бойцом Фриц был отменным — молниеносная реакция, поставленный удар, техника, хоть и старомодная, но весьма эффективная. Он, как большинство профессионалов его поколения, работал в стиле классического шотокана, исконно японского, предельно жесткого, не разбавленного китайской гимнастикой и детскими тайскими примочками. Кока, естественно, заслуженно выглядел на одном с Фрицем уровне, но когда совершенно неожиданно перед его переносицей возникала жёсткая, словно вырезанная из старого дуба, поставленная углом стопа правой ноги Фрица, Коке было понятно, что будь это не спарринг, а боевая сшибка, классическое, великолепно исполненное молниеносное йоко-гери снесло бы ему вместе с переносицей полчерепа.
Соперники так увлеченно лупцевали друг друга, что появление зрителей заметили не сразу и остановились только от зычного крика:
— Брейк!
Кока обернулся, по голосу не опознав Лёнчика.
— О, привет!
— Здорово. Саваоф здесь? Мне Хоттабыч сказал…
— Не-а. Забрал своих пацанов и поехал на стрельбище к Ользону.
— Черт…
— А в чем дело-то?
— Короче, мои торчки стукнули, где ошиваются Чертик и Кака-Фейс…
— Кто?
— Да те самые твари, что «Мишку» грабанули и Белочку украли. На полицию надежды никакой — думал, Саваоф чем поможет. Надо срочно что-то делать, иначе эти ублюдки…
— Саваофа впутывать не надо, — вмешался Фриц. — Сами справимся, а, морпех?
— Есть такое дело, — меланхолично отозвался Кока.
— Далеко это? — обратился Фриц к Лёнчику.
— Шипсхэд-Бэй. Рукой подать.
— Тогда по коням. По пути ребят подхватим и стволы возьмём.
***
— Давай закурим, товарищ, по одной, — доносился из-за хлипкой двери голос Клавдии Шульженко.
— Дома, голубчики. — Фриц нажал на кнопку звонка. Подождал, позвонил ещё раз. И ещё. Потом принялся стучать. — Яшка, открывай, подлюка! А то дверь ломать будем!
— Не надо ломать! — завопили изнутри. — За неё деньги плочены…
— Так открывай!
— Дык это… шатает меня…
— Хоть за стенку держись, хоть по-пластунски, но в темпе! — скомандовал Фриц.
— Есть за стенку, товарищ майор.
— Тот ещё боец, — Фриц вздохнул.
— На сегодня не боец, — согласился Кока. — Может, ну его?
— Его-то ну, но оружейка наша у него. Против чёрной братии со стволами наши боевые искусства не очень.
На той стороне дверь дрогнула под тяжестью навалившегося тела. Слышалось дыхание, ворчание, шебуршание. Вот щелкнул замок — и из распахнувшейся двери прямо на Фрица с Кокой рухнул грузный небритый мужик в засаленном халате. Вдвоем они не без труда удержали неуправляемое тело в условно вертикальном положении. Несло от него, как от бочки из-под «Солнцедара».
— Что ж ты, Яша, так нажрался-то, а? — по-отечески осведомился Фриц.
— Товарищ майор, разрешите проставиться по случаю… — Закончить сил не хватило, и Яша безвольной тряпкой повис на плечах Фрица.
Тому пришел на помощь Кока, и вдвоём они поволокли хозяина вглубь квартиры. Последним вошел Лёнчик, и тут же зажал пальцами нос — дух тут стоял предсказуемый, как, впрочем, и натюрморт на большом, покрытом рваной клеенкой столе. Фриц с Кокой стали пристраивать Яшу на диване, а Лёнчик рванулся к окну и распахнул форточку.
Фриц грозно навис над Яшей, тряхнул его по-хорошему.
— Леха где?!
— Там… — Яша повел рукой в воздухе. — Отдыхает.
Лёха отдыхал мордой в пол в закутке за шифоньером. Фриц легонько пнул его носком остроносой туфли. Реакции — ноль.
— Тоже некондиция, придётся самим. Справимся?
— А то! — дружно отозвались Кока с Лёнчиком.
Фриц вернулся к дивану, тряхнул Яшу за грудки.
— Ключи от оружейки где? Говори, пропойца!
— Кухумеме… — не приходя в сознание, отозвался Яша.
— Ну и тьфу на тебя… Он их где-то на кухне прячет.
Друзья протиснулись на крошечную кухоньку и принялись методично шарить по ящикам и полкам.
— Слышь, Фриц, а с какого они так нажрались? — поинтересовался Кока. — Первомай давно закончился, Девятое только послезавтра.
— Застарелые обиды. Яшка говорил, они первыми на купол Рейхстага поднялись, а знамя им водрузить не дали.
— Почему?
— А рожами не вышли. Точнее, фамилиями. И это тот редкий случай, когда я с политруками соглашусь. Герои Советского Союза Гандошко и Фраерович — как-то не звучит… Ага, вот, — Фриц вытащил из жестянки с наклейкой «ЦУКОР» кольцо с двумя ключами. — Айда вооружаться.
Конечно, в разного рода боевиках, до которых Лёнчик был большой охотник, ему доводилось видеть арсеналы и побогаче, однако и тут, в кладовочке за железной дверцей было на что приятно посмотреть: и снайперская винтовка, и «узи», и укороченное помповое ружье, три пистолета, сверкающий клинт-иствудовский кольт, даже что-то типа гранатомёта. Фриц взял «узи», Кока — помповуху, Лёнчик потянулся за кольтом, но Кока легонько шлёпнул его по руке.
— Извини, брат, ты единица небоевая. Ещё ногу себе прострелишь, возись потом с тобой.
— Твоя миссия — информация, это важней, чем пострелять, — подсластил пилюлю Фриц, деловито укладывая в холщовую сумку нужные патроны.
— Руль-то хоть доверите? — кисло осведомился Лёнчик.
Фриц задумался.
— Доверим. Может получиться, что у нас руки будут другим заняты.
***
— Вчера среди бела дня был ограблен известный русский магазин «Russian Bear» на Брайтон-бич. Тяжело ранен охранник магазина, Пострадали двое туристов из Арканзаса. Похищена внучка хозяина Белла Наппельбаум одиннадцати лет. Полиция Кингс-Каунти ведёт расследование…
На экране телевизора появилась цветная фотография улыбающейся Белочки.
Словно в ответ из зала кафе расплылся в белозубой улыбке Чертик.
— У-тю-тю, моя девочка, папа позаботится о тебе. — Жирный белобрысый полицейский, расположившийся напротив Чертика, громко захохотал. Чертик резко обернулся, в упор посмотрел на него. — Вам нас никогда не поймать!
— Постараемся, — хрюкнул полицейский. — Кстати, сегодня в участок обращалась её мамаша.
— Ну и?
— Ну и я как всегда…
— Молодец, — похлопал его по плечу сидевший рядом Кака-Фейс.
— Я хотел спросить по поводу…— дрожащим голосом начал полицейский, — по поводу моей доли.
Бандиты переглянулись, Кака-Фейс кинул на стол перед полицейским мятую бумажку в сто долларов.
— Прости, друг, к сожалению, в кассе было всего три сотни. Вот тебе твоя треть, как продадим девчонку, получишь ещё.
— А туристы?
— А, у них при себе было только двадцать баксов на круг, остальное карточки…
— Но…
— Эй, бейби, — тормознул официантку Чертик. — Пару пива нашему другу.
Метнув на стол ещё десятку, бандиты удалились. Полицейский горестно вздохнул и потянулся за последним куском пиццы из пятой по счету коробки.
***
На площадку перед кафе бодро выкатил брутальный чёрный «линкольн» с тонированными стёклами. Остановился резко, с ощутимым тычком и взвизгом шин.
— Тормоз в пол не топи, — проворчал Фриц, сидевший на пассажирском сидении. — Скотинка нежность любит.
Лёнчик хмыкнул.
— Учту… Посидите пока.
Он вышел из машины, огляделся. Сейчас, между временем ланча и концом рабочего дня, здесь было почти пусто, только на ступеньках сидел темнокожий парень в живописных дредах и наигрывал на гитаре что-то депрессивное. Перед парнем стоял бумажный стаканчик с мелочью. Ленчик подошел, тихо спросил:
— Здесь?
— Свалили минут десять назад.
— Фак!
— Свинья, с которым они там зависали, ещё там. Ты его сразу узнаешь — реально свинья!
Лёнчик заглянул в витрину кафе и кивнул: жирный коп жадно поглощал картошку фри, макая её в кетчуп и облизывая пальцы.
— Круто играешь, мэн. — Лёнчик положил в стаканчик двадцатку и вернулся к джипу, вырабатывать план действий.
Полицейский запил картошку пивом, сыто рыгнул. Огляделся, явно прикидывая, чего бы ещё покушать. Взгляд его упал на проходящего мимо дверей молодого человека с радужным жестяным коробом на спине.
— О! Сладкая вата! Стой!
Продавец услышал, остановился.
Полицейский выбежал на улицу — и тут же оказался между Фрицем и Кокой.
— Привет, родной! — Фриц улыбнулся, заключил опешившего копа в объятия. Лёгкое прикосновение к жирному загривку — и любитель сладкой ваты безвольной тушей повис на плечах Фрица и Коки.
— Извини, брат, старина Джек слегка перебрал, — сказал Фриц продавцу.
Они потащили бесчувственного служителя закона к автомобилю, пристроили на заднем сидении просторного салона, сами пристроились рядом, грамотно спеленали жирные конечности копа крепким прозрачным скотчем.
— Через два дома будет тихий пятачок, туда гони, — распорядился Фриц.
Толстяк бессильно трепыхался, зажатый между Фрицем и Кокой.
— Похищение офицера полиции! — сипел он. — Вам светит по двадцать лет!
— Не про то свистишь, глупый, — улыбнулся Фриц. — Постарайся мозги включить. Тебя спрашивают, где Белла Наппельбаум.
— Не знаю никакой Беллы…
— А где твои дружки Чертик и Кака-Фейс?
— Не знаю таких…
— Включи мозги, мусор. Не хочешь? Тогда будем тебя кошерным делать. Кока, подгони ножик.
— Специально точил несколько часов, специально для толстой шкурки. — Кока с ухмылкой протянул Фрицу выкидуху.
— Придется резником поработать, — Фриц аккуратно провел кончиком ножа по лицу полицейского, по груди, по необъятному животу, остановился в районе паха. — Только у меня опыта нету в этом, ты уж извини, если что не то обрежу.
Коп выпучил глаза, тяжело задышал.
— Не надо! Не надо! Я скажу, где они! У Педро Гнойного, у него в Кони-Айленд бордель, они туда отправились! И девочка ваша там…
— Вот давно бы так! Поехали, дорогу покажешь.
***
Кабинет дона Педро блистал яркой фальшивой роскошью — золоченые гипсы, пластиковые панели под мореный дуб, быдловатые эротические лубки с закосом под Древнюю Грецию и Японию. Хозяин кабинета развалился в кресле, закинув ноги в велюровых красных штанах на стол и пыхтя громадной вонючей сигарой. Его широкая физиономия была, словно летний луг фиалками, покрыта сплошным ковром цветущих и отцветших папул, а пышные чёрные усы лишь оттеняли это сифилитическое изобилие. Напротив него сидел тощий негр в чёрном пасторском костюме и со столь же пасторской постной миной. Второй чернокожий в бордовом бархатном пиджачке, расшитом незабудками, стоял возле дверей, непринужденно опираясь о косяк.
— Хорошие новости, джентльмены, — громко причмокнув, начал дон Педро. — Я провел телефонный аукциончик на нашу кралю и определил победителя. — Он обратился к щеголю, стоящему у двери. — Кака-Фейс, плесни-ка нам по такому поводу. Из тёмного графинчика для особых случаев.
Азирафель на мгновение прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Тишину в часовне не нарушало ничто, и могло показаться, что в этом мире больше никого нет, и только ветер играет с листвой первой яблони. Пора было начинать. Щелчком пальцев Азирафель зажёг свечи, стоящие, как и положено, в лучах гексаграммы, и подошёл к купели. Он достал из внутреннего кармана пиджака термос и принялся наполнять каменную чашу. Маленькое чудо позволило наполнить огромную купель до краёв, несказанно удивив Дамблдора. По его взгляду было понятно, насколько тяжело сдержать вопросы. Что ж, кое в чём Азирафель был готов удовлетворить любопытство:
— Нам предстоит таинство крещения, — он взглянул на невозмутимого Кроули, который пальцем поглаживал морду змеи, очевидно, успокаивая её, и продолжил: — Однако в нашем случае обряд подразумевает ещё и жертвоприношение, поэтому он рискует немного затянуться. В крайнем случае, до утра. Будьте так любезны, приготовьтесь.
Слова Азирафеля были встречены молчаливыми кивками участников, а Кроули едва заметно перевёл дыханье, явно преодолевая волнение. Ему, единственному из всех, участие в подобном таинстве стоило огромных усилий, поэтому, принимая от него змею, Азирафель легонько погладил его запястье. Успокаивая и обещая, что всё будет хорошо. Губ Кроули коснулась тень улыбки, и, похоже, напряжение его отпустило.
Держа змею на вытянутых руках, Азирафель оглядел участников ритуала и, получив от каждого отклик, неторопливо подошёл к чаше и опустил змею в воду. Мысленно Азирафель обратился к Ней, впрочем, совершенно не рассчитывая на отклик, поэтому его удивило эхо собственных невысказанных слов из уст Кроули. Его голос звучал торжественно и напевно, и Азирафель не сразу понял, что кроме него никто не может оценить красоту давным-давно забытого языка, на котором первые люди разговаривали с Ней.
Змея плавно скользнула на дно купели и замерла, свернувшись кольцами. Несколько мгновений ничего не происходило, но потом вода вдруг взбурлила, на миг становясь кроваво-алой, прежде чем успокоиться. А Кроули продолжал обращаться к Ней, прося за неразумного ребёнка, и от звуков его голоса Азирафелю становилось легче дышать.
Дамблдор, кажется, тоже молился каким-то неведомым богам, едва заметно шевеля губами и разглядывая доставшееся ему кольцо с непонятной болью и тревогой. Словно у него больше не осталось сил, чтобы поддерживать безмятежность и добродушие.
— Альбус, — тихо позвал его Азирафель, — пора!
— Да-да, конечно…
Вопреки своим словам Дамблдор даже не пошевелился, продолжая безотрывно смотреть на кольцо, а потом сжал его в кулаке, и Азирафелю показалось, что он сейчас совершит какую-то невероятную глупость, вроде попытки надеть его на палец и объявить своим. Воздух будто сгустился, и лишь голос Кроули удерживал Азирафеля от вмешательства и срыва ритуала. Однако Дамблдор справился и, преодолев в два шага расстояние до купели, опустил в воду кольцо и отошёл прежде, чем вода вернула себе первозданную прозрачность. Плечи его расправились, словно с них свалилась неподъёмная ноша, и даже исчезла мертвенная бледность лица. Отлично!
Азирафель взглянул на Беллатрикс, которая уже искусала в кровь губы, но так и не смогла решиться расстаться с чашей. Казалось, её держит в круге только усилие воли и клятва, так и оставшаяся не произнесённой.
— Беллатрикс, ваша очередь.
Теперь она уже держала чашу обеими руками, страшась сделать последний шаг. В мерцающем пламени свечей Азирафелю было отлично видно, как дрожат её губы, и как по мокрым щекам стекают прозрачные слёзы. Казалось, она даже не понимала, что плачет.
— Беллатрикс, — снова позвал Азирафель.
— Да.
Она зажмурилась и, покачиваясь, дошла до купели, бормоча то ли слова любви, то ли проклятья.
— Пора, Беллатрикс.
— Да!
Чаша медленно опустилась на дно, и через мгновение её уже было не видно в багровеющей воде. Беллатрикс разрыдалась, совершенно не таясь, но это не помешало ей вернуться на своё место и замереть, ожидая продолжения.
— Северус, теперь вы!
Снейпу досталась диадема, и он, не замечая ничего вокруг, крутил её, разглядывая надпись, выгравированную на ободке, с таким видом, будто в этом был единственный смысл его жизни. Когда сам Азирафель опускал змею в купель, то ничего не почувствовал, поэтому не мог сказать наверняка, что так влияет на смертных: то ли частица расколотой души, то ли голос Кроули, то ли свои собственные демоны, пробуждённые ритуалом.
— Северус, пожалуйста.
От этих слов Снейп встрепенулся и сумел взять себя в руки. Он дошёл до купели, едва ли не чеканя шаг, и опустил туда диадему, благоговейно закрыв глаза. Рука у него не дрогнула, что Азирафель решил считать добрым знаком, после чего обратился к Блэку:
— Ваш выход, Сириус!
В отличие от остальных, Блэк не рефлексировал. Он зло разглядывал медальон, стоивший жизни его брату, и, похоже бранился, поминая недобрым словом всех, даже собственную мать, которая не уследила.
— Сириус, — чуть громче позвал Азирафель.
— И я мудак! — закончил он свою речь, опуская медальон в воду без тени сожаления.
Азирафель дождался, когда в купели снова показалось дно, и указал Малфою место в центре пентаграммы. Тот сбросил с плеч мантию и шагнул в очерченный круг, высоко подняв голову. Всё-таки Кроули отлично разбирался в людях, выбрав на эту роль самого достойного.
Когда Кроули передавал Азирафелю корзинку, его голос на несколько мгновений стих, и в наступившей тишине стал отлично слышен звук, идущий от купели и сильно напоминающий биение сердца. Краем глаза Азирафель увидел, как побледнела Беллатрикс, приводя себя в чувство, вцепившись зубами в собственный палец. Обморок ей, определённо, не грозил, а значит, можно было перейти к таинству.
Азирафель поставил корзинку на алтарь и открыл крышку, заглядывая внутрь. Кроули не только обездвижил Лорда, лишив его голоса, но и, похоже, усыпил, что было весьма милосердно. Сейчас Лорд лежал тихо и являл собой душераздирающее зрелище. Он очень условно походил на уродливого младенца, будучи, скорее, гомункулом, чем человеком. И сейчас ему предстояло пережить второе рождение. Странно, но если сначала Азирафель собирался показать всем, что делает с телом раскол души, то сейчас ему стало безумно жалко идиота, заплатившего чудовищную цену за мнимое величие.
Кроули завернул Лорда в пелёнку, что было весьма кстати, и Азирафелю не пришлось тратить силы, чудом скрывая уродство тела. Всё-таки Лорду предстоит в этом мире жить, и было бы неправильным выставлять его неприглядность на обозрение тем, от кого может зависеть его жизнь.
Голос Кроули стал громче, и Азирафель взял на руки тщедушное тельце, снова испытывая острую жалость и оттого немного перестаравшись с благословением. Хотя, может быть, именно оно и не было лишним. Азирафель тоже обратился к Ней, как и Кроули, прося помощи и поддержки, и опустил тело в воду. В тот самый миг, когда Лорд полностью погрузился, вода словно вскипела, и Азирафель едва его не выронил. Показалось, что прошёл не один час, прежде чем всё закончилось, и вода вновь стала прозрачной и очень холодной.
Азирафель несколько раз сморгнул, всё ещё не веря, что у них получилось. Теперь у него в руках оказался младенец, с виду самый обычный и очень маленький. В общем-то, именно этого они с Кроули и ожидали — всё-таки у них не хватало двух кусочков души, и это был самый благоприятный исход. Теперь душа будет расти вместе с телом, и если окружить её любовью, то дыры, оставленные невозвращёнными хоркруксами, зарастут — возможно, и не бесследно, но полностью.
Младенец горько заплакал, стоило его хлопнуть по спинке, и Азирафель выдохнул, оценивая работу. У них всё получилось! Он завернул ребёнка в чудом возникшую пелёнку, сухую и тёплую, и протянул его Малфою. Теперь следовало дождаться имянаречения. И Малфой не подвёл! Он очень ответственно отнёсся к усыновлению, соглашаясь с ним, и теперь, выслушав подходящие случаю слова Азирафеля, принял ребёнка, тем самым признавая своё родство с ним. Он стоял в центре гексаграммы, прижимая к себе внезапно обретённого сына, и Азирафелю показалось, что его вдруг осветил луч света, непонятно откуда возникший. Впрочем, в следующее мгновение он почувствовал этот свет на себе и услышал тот самый голос, который никто не слышал уже две тысячи лет:
— Азирафель, ангел Восточных врат, объясни мне, что здесь происходит!
Во всех непонятных случаях Кроули тянуло выпить. Как теперь выяснилось, для обретения гармонии и умиротворения. В целом, Азирафель не одобрял такой подход, однако когда-то имел неосторожность признать, что не считает грехом распитие алкоголя. Разумеется, в меру. Конечно же, для удовольствия. Правда, иногда стоило признать, что они с Кроули несколько злоупотребляют сухими винами… как, например, сейчас. Однако это не мешало мыслить логично и вести связную беседу.
— Ты не мог ошибиться? — в который раз переспросил Азирафель.
— Нет, только не в этом.
— И что бы всё это могло означать?
Вместо ответа Кроули выпил и потёр ладонью лицо. Лишь после нескольких выразительных взглядов Азирафеля он поморщился и нехотя признал:
— Мне кажется, что Она вполне могла так развлекаться.
— Не говори ерунды! — отмахнулся Азирафель.
— Как давно Она с вами не разговаривает? — не унимался Кроули. — Пятьсот лет? Тысячу? Две?
— Не в этом дело!
— А в чём?! Я не верю в такие совпадения.
— Хорошо, — согласился Азирафель.
— Хорошо?! И это всё, что ты можешь сказать? — Кроули так резко повернулся, что едва не упал с дивана.
— Да, всё. Я, как и ты, не понимаю природы этого странного совпадения, но трезво смотрю на ситуацию.
— Трезво? — Кроули выразительно оглядел пустые бутылки, которых оказалось неожиданно много.
— Именно, дорогой. Трезво — значит вдумчиво.
— А-а… а я-то думал…
— Ошибался. Так вот, — Азирафель уселся поудобнее. — Какова бы ни была природа этого совпадения, до тех пор, пока не происходит ничего странного, мы будем придерживаться плана.
— А что ты имеешь в виду под «странным»? — ехидно поинтересовался Кроули. — Дождь из рыбы? Двухголовых телят?
— Не столь радикально.
— И мы просто будем делать вид, что всё в порядке?
— Не совсем. Мы ведь насторожились.
Кроули недовольно поморщился:
— Ну да! Мы сделали всё, что смогли, и теперь сидим тут… насторожившиеся…
— Мы готовимся к ритуалу. А это уже немало.
Надо сказать, что подготовка к ритуалу отнимала не так много времени. В основном Азирафель был занят тем, что встречался с Беллатрикс, которая вроде бы на всё согласилась, но продолжала тянуть время, не отдавая чашу. Конечно же, её объяснения были понятны, но довольно не обоснованы. Хотя, кто знает, какой у неё опыт: смертные ведь любят вести себя проверенными способами, лишь бы не пробовать что-то новое.
Наконец, Беллатрикс всё-таки дозрела и отправилась в банк за чашей. Ничто не предвещало осложнений, разве что Азирафель был не слишком рад такой динамике — он предпочитал делать всё загодя, обстоятельно и неторопливо. Забирать в последний момент столь важную для ритуала вещь казалось ему рискованным. Наверное, поэтому его одолевали тревожные предчувствия.
Как оказалось, волновался Азирафель вовсе не напрасно. Сейчас он был готов согласиться с Кроули, назвавшим владельцев банка «мерзкими тварями», потому что те вдруг вспомнили о недавнем освобождении мадам Лейстрандж и развели бюрократическую волокиту. Можно было сколько угодно злиться на Беллатрикс, которая решила всё уладить собственными силами, но результат от этого не менялся — к намеченному времени начала ритуала они не успевали.
— Она идиотка! — Кроули не стеснялся в выражениях. — Поручи мы это утке, та бы справилась гораздо лучше!
— Успокойся, дорогой.
— Я совершенно спокоен! Просто сейчас я окончательно потерял веру в человечество. Неужели это так трудно? Просто сообщить, когда что-то пошло не так. Вовремя.
Азирафель тяжело вздохнул:
— Кроули, ты можешь это изменить?
Тот в ответ прошипел что-то невразумительное, что вполне можно было счесть отказом.
— Вот видишь, дорогой, и я не могу. А это значит, нам надо перенести ритуал на другое время. Более подходящее, — продолжил вразумлять Азирафель.
— Это подходило просто отлично!
— А почему бы не перенести всё на Бельтайн?
Азирафель настолько привык к деликатности Барти, что упустил из вида, что тот может оказаться свидетелем их разговора. С другой стороны, в этом не было никакой тайны.
— Бельтайн?
— Ну да! — Барти оживился, почувствовав себя полезным, и заговорил, явно цитируя по памяти: — Бельтайн символизирует начало нового жизненного цикла, пришедшего из зимы или ночи, и обозначает победу Порядка над Хаосом.
— И зачем это нам? — недовольно поморщился Кроули.
— В это время настежь открыты двери в Иной мир, — ничуть не смутился Барти. — Это время обретения сил и осуществления желаний.
— Не то чтобы это имело смысл, — Кроули не собирался сдаваться. — Обычные суеверия.
— Это время, когда истончается граница между мирами, время соприкосновения реальностей. Духи и демоны, феи и эльфы в этот день ближе всего к человеку, — Барти не остановила скептическая усмешка Кроули, и он продолжил: — Бельтайн — это праздник огней, день костров. Люди почитали огонь, считая, что именно он помогает человеку быть ближе к Богам. Огненная стихия символизирует Свет, который всегда побеждает Тьму.
— Только этого нам не хватало! — хмыкнул Кроули.
— А почему нет, дорогой? — решил вмешаться Азирафель.
— Ах, да! — скривился Кроули. — Как же я не учёл-то? Тут же Свет побеждает Тьму.
Однако другого плана у Кроули не оказалось, и поэтому ритуал решили проводить в ночь на второе мая — последнюю ночь пасхальных каникул. После неудачи в банке Беллатрикс почти безропотно отдала чашу Азирафелю, здорово его успокоив. Нелёгкую задачу проинструктировать всех участников ритуала взял на себя Кроули. Необходимо было подготовить их к тому, что произойдёт, чтобы избежать неожиданностей.
Сам же Азирафель вызвался добыть святую воду, без которой в их деле было не обойтись. Он мог только удивляться бесстрашию Кроули, согласившемуся именно на этот ритуал. Хранить где-то у себя — Азирафель так и не спросил где! — закрытый термос со святой водой в качестве страховки — это одно, и совсем другое — столь близко с ней контактировать. Разумеется, Азирафель позаботится о его безопасности, но вдруг что-то пойдёт не так?!
В ночь накануне ритуала Кроули никак не мог уснуть. Очевидно, он тревожился о том же самом, что и Азирафель, только при этом старательно изображал невозмутимость и спокойствие. Будто, притворяясь спящим, он мог кого-то обмануть! К тому же Азирафель прекрасно знал, как тяжелеет рука Кроули, когда он засыпает. Как вздрагивают его пальцы, стоит немного пошевелиться. Каким расслабленным и нежным становится его лицо. Как разглаживается складка между бровей…
Тени на потолке причудливо извивались, напоминая змей. Точнее, одного змея, свернувшегося на нагретом солнцем камне эдемской стены. Азирафель чуть сильнее сжал холодные пальцы Кроули и пообещал:
— Всё будет хорошо, дорогой.
— Спал бы ты уже, — шёпотом отозвался Кроули. — Конечно, будет. Непременно.
— Что тебе сказал Дамблдор?
— Я же говорил, — Кроули вздохнул, — что он нам верит.
— Я не про это.
Кроули перевернулся на бок и приподнялся, подперев голову ладонью. Для этого ему пришлось выпустить на мгновенье пальцы Азирафеля, чтобы тут же вцепиться в них другой рукой.
— И про хроновороты я тебе тоже говорил. Тут никто толком не знает, как они работают и какова у них глубина воздействия.
— Глубина? — удивился Азирафель.
— Глубина, дальность… вот это всё. Но он обещал поговорить со своим человеком в Министерстве.
— Интересно, с кем это…
— Я тоже не знаю.
— Хорошо, — вздохнул Азирафель, немного помолчав. — Но ты всё-таки поспи.
— Я могу без этого обходиться.
— Конечно, можешь, но лучше не надо. Пусть тебе будет комфортно.
Под утро Кроули всё же заснул, и, наверное, поэтому проснулся полным энергии и очень оптимистично настроенным. Договорились, что Кроули привезёт Лорда и его хоркруксы к началу ритуала, в то время как остальные аппарируют на кладбище и вместе с Азирафелем подготовят часовню к началу действа.
Так всё и получилось: пока Дамблдор махал палочкой, обеспечивая защиту от посторонних, а Малфой, Снейп и Блэк зажигали свечи, Азирафель расчертил на полу часовни гексаграмму и ещё раз напомнил Беллатрикс о выдержке и спокойствии. Всё было готово, оставалось лишь дождаться Кроули. И он не подвёл!
Сначала Азирафель услышал знакомую музыку и лишь потом заметил свет фар «Бентли». Выключать их Кроули не стал, поэтому было отлично видно, как он приближался. Шёл он в своей обычной манере — расковано и стильно, и ему в этом вовсе не мешала ни огромная змея, устроившаяся у него на плечах, ни корзинка, которой он покачивал в такт шагам.
— Приветик, — сказал Кроули, небрежно помахав рукой. — Уж извините за опоздание, на А40 возле Дэнхема пробки.
Потом встретилась троица ходячих деревьев — их удалось разбить на две стычки, потом церберы, зомби — и потихоньку все в свою пати поверили. На устах Дюшеса блуждала торжествующая улыбка, правда, изредка кривящаяся да сверкающая стиснутыми зубами. Но как игроки выглядят во время игры, мало кого интересовало. Пройдя полпути, группа обвыклась настолько, что начала болтать о вещах, совершенно к процессу не относящихся.
— Манги, а как тебя зовут в реале? — кокетливо поинтересовалась Няшка, сотворяя какое-то смертоносное сизое облако вокруг головы очередной прямоходящей жабы.
— Дюшес, — хвастливо напечатал танкующий, ожидая восторженных восклицаний.
— Как лимонад? — И непонятно, чего в этом вопросе сквозило больше: разочарования или глума.
Сама ты лимонад, досадливо скривился Дюшес, но печатать этого не стал — ну ребенок, судя по всему, чего возьмешь…
— Нет, как Дантес. Но ты о таких вряд ли слышала. Андрей меня зовут.
Гоблин засмеялся, обозначив сие тремя катающимися смайликами. Игрок Няшки, вероятно, обиделась, так как больше вопросов у неё не возникло. Этот эпизод немного подпортил настроение — ну чего он сорвался на девчонку? Сам ведь только недавно в Википедии вычитал, что Дантес, заваливший Пушкина, и Дантес, сбежавший из замка Иф — это, оказывается, два совершенно разных мужика… Она, может, познакомиться хотела, а он опять ступил…
С приколами, репликами по делу, наставлениями да прибаутками группа приближалась к центральному залу. И страх, до того смирно сидевший в Дюшесе, снова стал злобно скрестись в душу — за каждым поворотом мобы блуждали всё злее: от одной мёртвой сизоокой красавицы Манголор получил крит — критический удар — и едва не помер. Спасло только то, что эта девица была одна. Зато она вытягивала жизнь из танка, и её еле завалили всей толпой. Потом встретились два таракана величиной с корову, и, увидев силу их ударов, танк только орал вождём, а сам больше бегал, взвалив их истребление на остальных бойцов. И вот группа завернула за последний извив скального туннеля и пред ними вырос Горыныч во всём своём жутком гигантском великолепии. Шипя, как сто аспидов, он неспешно направился к незваным гостям, красиво шелестя чешуей по камням. Закусивший губу Дюшес почувствовал, как из-под взмокших наушников поползла по щеке капля пота… создатели игры — придурки. Он не представлял, как такую шипящую извивающуюся гору мог бы танковать ребёнок, каковых в игре тоже должно быть немало.
Собрав всю решимость, он ткнул курсором в рык вождя со всем остальным танкующим комбо, и Горыныч ударил в ответ. Сила его удара была чуть поменьше, чем сама линия жизни орка, но эльфы пока справлялись. Горыныч подполз совсем близко…
И тут Дюшесу на коленки мягко прыгнула незаметно подкравшаяся Самса. Истошно продублировав рык вождя на всю квартиру, потерявшийся в реальности игрок нелепо взмахнул руками и грохнулся на спину вместе с компьютерным креслом, что ещё нужно было умудриться. Наушники, больно съездив ему по мокрой щеке и правой брови, слетели с головы и заплясали на едва не лопнувшем проводе где-то за пределами видимости. Кошандра — единственная из живности, которая не сагрилась на рык — пулей с Дюшеса слетела и, бешено буксуя по линолеуму, скрылась в тёмных недрах квартиры.
Сердце бесновалось так, что едва не выпрыгивало. Зубы лязгали, губы кривились, из глаз текли слёзы. Судорожно хватая ртом воздух, Дюшес тупо глядел в чёрный потолок, на котором вяло плясали тусклые отсветы экрана. Там, в игре, что-то происходило, комбо исправно отоваривала босса, иконка за иконкой — но Дюшес сейчас видеть не мог ни Горыныча, ни данж, ни любой другой эпизод игры — его колотила крупная дрожь.
Когда, пролежав так целую вечность, он приподнялся на ватных ногах и кинул мутный взор на тут же заплывший экран — он почувствовал, что сходит с ума. Его Манголор сам бегал по пещере, уворачиваясь от смертоносных жал и весьма умело нанося удары, не забывая при этом вовремя Горыныча агрить. Рассудок отказывался воспринимать происходящее — Дюшес, всхлипнув, что-то забормотал, постоял с полминуты, протянул пляшущие пальцы к кнопке пуска взбесившегося ноутбука, и, нажав её, долго держал, не отпуская, даже после того, как экран погас.
К ноутбуку он приблизится теперь не раньше, чем через две недели. И первое, что сделает — снесёт игру к чёртовой матери. Если и существовала у Дюшеса игровая зависимость — от неё оказалось очень легко излечиться.
6
Седовласый пришел уже через два дня. И, растерянно шаря глазами по кабинету, словно ища повсюду ответы на вечные вопросы, сообщил Левченко, что проект — по крайней мере в их игре — закрывается.
— А что так? — удивился директор. — Ещё ведь рано делать выводы.
— Да нет, не рано. Испытанные у вас программы только лишний раз подтвердили то, о чём мы уже имели представление, исходя из предыдущих тестов.
Левченко опустил глаза. Он боялся, что визитёр прочтёт в них вопрос: ему было жутко любопытно — что там у них не срослось? Но тут такая ситуация, что чем меньше знаешь — тем лучше. Но седовласый, видимо, углядел жгучий интерес собеседника:
— Программы оказались слишком самостоятельными. Они порой даже не гнушались решительными действиями, своеволием и поступками на грани и за гранью дозволенного. Одна для сбора информации запросто предприняла такой метод, как взлом сайта. Другая и вовсе научилась блокировать своего персонажа, чтобы вдоволь порезвиться в сети, зато третья безвылазно сидела там, где ей надлежало, не выходя даже тогда, когда у неё оказывалась такая возможность — и так далее. Все основные характеристики и мотивы программы мы уже изучили, а вы помогли нам разобраться в нюансах — если угодно, мы тестировали в вашей игре такой аспект, как мораль. Кому программа будет помогать, кому мешать, кого спасать?.. Чему может научиться программа в незнакомой среде, если не ставить ей никаких ограничений? И этот тест наша троица успешно провалила. Нам не нужны неконтролирующие себя программы — они, как правило, развиваются абсолютно так же, как люди: зная, что это запрещено, тем не менее, ради своей цели легко идут на нарушение человеческих правил и общественных норм.
Вошла секретарша со знакомым подносом. Левченко отследил взгляд гостя, его вздрогнувшие брови, и понял: на этот раз он никаких подносов с чаями не просил — это была полностью инициатива Светланы. М-да, у него в офисе работал натуральный, а не искусственный интеллект — такой же догадливый и своевольный. Секретарша поставила поднос, и вышла.
— Вышколенный у вас персонал, Семен Ефимович… — задумчиво обронил седовласый. — В отличие от нашего ИИ.
— Видимо, вы его создали на основе несознательного человеческого разума — со всеми вытекающими… — саркастически начал было директор, но по интеркому пришел срочный вызов. Левченко извинился и коснулся нужной кнопки.
— Семен Ефимович, из охраны сообщают, что из вашего кабинета нет изображения. У вас всё в порядке?
Поймав покаянный жест седовласого, Левченко усмехнулся.
— Да, Светлана, всё в порядке — наш гость, как выяснилось, не любит огласки. Успокойте, пожалуйста, охрану…
Гость дождался конца разговора, отхлебнул из чашки и кивнул.
— Благодарю вас. Мы увидели, что хотели — и теперь вам предстоит изъять нашу троицу обратно на флэшку.
— Мне всё же интересно — что же вы сами не запустили программы без моего ведома?
— Это нам ни к чему, — отмахнулся визитер. — Вы бы всё равно узнали об этом — разве вы не отслеживаете всяких читеров, хакеров и прочих зайцев в своей игре? Проще было прийти к вам.
— И как их теперь изъять? Вы «Газонокосильщика» смотрели?
— Читали, — лукаво улыбнулся седовласый. — Но я понимаю ваши опасения. Именно для того, чтобы программы не затерялись в сети, у них есть якорь, неотделимый от сущности. Вам нужно вставить нашу флэшку и нажать иконку «бредень». Максимум через минуту все три программы вернутся. И если они в игровом персонаже, и даже если где-то в сети. Флешку отдадите моему человеку, он подъедет через час. Всего хорошего, Семен Ефимович, спасибо за сотрудничество.
Переходные объекты
Комментарий к Переходные объекты
Обри Тайм узнает о том, что значит быть садовником.
Она пригласила его в свой кабинет, как она всегда делала, но он не развалился на стуле, как он всегда делал. Вместо этого он вошел в ее кабинет, а затем остановился. Он остановился, посмотрел в окно и издал явно раздраженный вздох.
«Я не собирался ничего говорить, но это уже слишком», — сказал он. Он сказал это таким тоном, который заставил Обри Тайм подумать, что я сделала-то, когда она закрыла дверь.
Кроули подошел к окну. Он подошел к дереву. Он посмотрел на дерево и потянулся к листу. Затем он посмотрел на нее, и он поднял лист на уровне ее глаз.
Лист был коричневым. Он посмотрел на нее, подняв коричневый лист, чтобы она увидела.
«Это мертвый лист», — сказал он. Как будто обвиняя.
«Бывает», — сказала она. У деревьев, по ограниченному опыту Обри Тайм, иногда появлялись коричневые листья. Просто так случалось. Сезон такой, наверное.
Она все еще стояла у двери. Она не собиралась садиться, пока он не сел.
«Этого не должно быть», — сказал он. Он раскрошил высохший лист, швырнул его в горшок дерева, а затем наклонился, чтобы присмотреться к нему поближе. Он потыкал в землю, и снова посмотрел на нее. Она хотела, чтобы он перестал вести себя как разочарованный школьный учитель и сел уже, но у него явно были другие планы.
«Разве Дейв не поливал его, пока Вас не было?» — спросил он.
«Что?»
«Если бы он заботился об нем, у него не было бы коричневых листьев».
Ради всего святого, подумала она. — «Кроули, Дейв не отвечал за мое дерево, пока меня не было. Дейв не несёт и никогда не будет нести ответственность за полив моего дерева».
Это звучало тревожно близко к эвфемизму, и это заставило ее вздрогнуть. По крайней мере, он этого не заметил. Его внимание вернулось к дереву.
«Так кто же должен был заботиться о нем? Потому что, могу Вам сказать, они вас обоих подвели».
В этот момент Обри Тайм пришло в голову, что, возможно, ей следовало попросить кого-нибудь позаботиться о её дереве, пока её не будет. Упс, подумала она. Очевидно, Кроули заметил, потому что он высказал свое осуждение.
«Деревья погибают, если их не поливать, Травинка».
«А я и не знала.» — ей было всё равно. Она указала на его место. — «Давай приступим к работе.»
«Нет», — сказал он, как властный школьный учитель, которым он был. — «Я больше не буду с этим мириться».
Он отвернулся, что дало ей хорошую возможность закатить глаза. Она смотрела, как он на мгновение оглядел комнату, прежде чем пошарить рядом с основанием горшка с деревом. Когда он вернулся, он держал лейку. У нее точно не было лейки, не говоря уже о том, что она стала бы её держать там.
«Я сейчас вернусь», — сказал он, проходя мимо нее и собираясь открыть дверь.
«Погодите, Вы куда?» — спросила она.
Он остановился достаточно надолго, чтобы взглянуть на нее. Это был взгляд, который означал, это самый тупой вопрос, который я когда-либо слышал. «За водой», — сказал он и потряс лейкой.
«А почему нельзя было просто…» — начала она, но он уже вышел за дверь. Она снова закатила глаза, сдалась и подошла к своему стулу. Села и ссутулилась в нём. Она ссутулилась, потому что не собиралась тратить свою профессиональную позу на пустую комнату.
Он вернулся, и она наблюдала, как за ним закрылась дверь. Он подошел к дереву с лейкой. Она наблюдала, как он присел на корточки, чтобы быть ближе к уровню почвы.
«Насколько тут хлорированная вода?» — спросил он.
«Без понятия.»
«А свинца сколько содержит?»
«Кто знает.»
Он поднял взгляд от дерева, чтобы зыркнуть на нее. «Не помогаете, Травинка.»
Она знала. Она продолжала сутулиться. Ей было скучно, и её радовало, что он это знал.
«Какую почву Вы используете?»
«А есть разные виды почвы?»
Он издал раздраженный стон. Он осматривал землю, и она не могла усомниться в том, можно ли получить информацию, потерев землю пальцами.
«Не волнуйся», — сказал он, хотя в его тоне было что-то другое. — «Мы оба знаем, что это не твоя вина».
«Чего?» — спросила она, но он не слушал.
«Ты у нас молодец, я знаю. Просто молодец». — он все еще возился с деревом, стаскивая еще один лист или два. — «Ты выживаешь изо всех сил, и я понимаю. Хорошее шоу, хорошая работа».
Что, повторила она, про себя. Ей больше не было скучно.
«А вот у меня дома есть парочка антуриумов, и им стоило бы у тебя поучиться упорству».
Что, она подумала в третий раз. Она выровняла спину.
«Как только разберешься в себе, возможно, тогда мы с тобой поговорим о том, чего ты должен достичь. Но мы оба знаем, верно? Мы оба знаем, что ты не ответствуешь за этот беспорядок».
Обри Тайм не могла не разинуть рот. Она не могла не пялиться на своего трижды неладного клиента, который в настоящее время приседал у её дерева, делая, кто-знает-что с его почвой, листьями и ветвями, и который явно не разговаривал с ней.
«Кроули…» — начала она, потом поняла, что должна начать снова. — «Кроули, Вы разговариваете с моим деревом?»
Он остановился, и посмотрел на нее. «Это старый садовый трюк», — сказал он, словно это было очевидно.
«Вы говорите с растениями», — проговорила она.
«Ну, с Вами же я разговариваю, верно?» — сказал он, как беспечный осел, которым он являлся.
«Вы говорите с растениями», — повторила она.
«Это садовый трюк», — повторил он.
«А они… Они отвечают?»
Она понятия не имела, что она будет делать, если он ответит да.
«Не говорите глупости», — сказал он, потому что это она тут, по-видимому, говорила глупости. Он встал, отряхивая руки и бросая последний взгляд на дерево. — «Это чтобы они не выходили из строя, чтобы они понимали, чего от них ожидают».
«Погодите, погодите…» — Обри Тайм зажмурилась и позволила себе подумать.
Обри Тайм была профессионалом с более чем десятилетним опытом работы с тяжелыми случаями травмы. У нее были клиенты, которые угрожали ей, орали благим матом прямо в лицо, предлагали ей заняться сексом и того хуже. Она даже узнала, что один из ее клиентов был буквальным демоном, и ей удалось выйти по другую сторону этого опыта, чувствуя себя свободной и компетентной, ее терапевтический альянс с этим демоном каким-то образом остался не поврежден. И всё же, даже имея более чем десятилетний опыт, всё еще есть способы, которыми профессионал, такой как Обри Тайм, может быть удивлена.
Например, она могла узнать, что её клиент, который был буквальный гребаный демон, имеет привычку разговаривать со своими гребаными растениями, и она почему-то не уловила этого за всё время совместной работы.
«Хорошо», — сказала она, пытаясь сориентироваться, пытаясь обдумать всё это. — «Давайте поговорим об этом. Я хочу знать, как управляться с садом. Объясните мне. Что Вы имеете в виду — «чтобы они не выходили из строя»?
Ее интерес заставил его смутиться, но ей удалось выманить из него ответ. Ей удалось заставить его объяснить, и она обратила на это объяснение гораздо более пристальное внимание, чем когда-либо, на всё, что он говорил о своем саду в прошлом. Она заставила его описать процесс, через который он прошел, то, как он реагировал, когда одно из его растений не оправдало его ожиданий, как он выразился. Она заставила его рассказать, на что это было похоже, в самый последний раз, когда он сделал пример из плохого исполнителя. На это ушел весь сеанс, но она всё же вытащила из него ответ. Она вытащила-таки, и каким-то образом, каким-то образом, ей удалось просидеть весь сеанс, ничего не выдав.
Потому что это было прекрасно. Это было абсолютно идеально. Это была самая очевидная, самая ясная, самая на носу писанная хренова вещь, о которой она когда-либо слышала. Это было то, что могло заставить кого-то поверить в чудеса — не Обри Тайм лично, нет, но, возможно, кого-то. Это было то, что могло заставить кого-то начать отливать телят из золота и начать поклоняться несуществующим богам психотерапии, просто чтобы можно было кого-то восхвалить. Всё было настолько идеально.
Обри Тайм знала хорошую метафору, когда её видела. Она знала плохую метафору, когда видела её, тоже. И, без сомнения, она знала метафору удар-по-лицу, это-же-настолько-банально-как-ты-могла-упустить, когда она, по сути, ударяла ее по лицу.
Я могу это использовать, — подумала она.
Она пока не знала как. И она уж точно не знала, когда — конечно, только пока. Но это был всё равно что туз в рукаве, и это было похоже на подобие плана, на обещание, что она сможет разработать хороший план. Ей нравилось это чувство.
Еще нет. Конечно, еще нет. Но когда-нибудь. Она могла подождать. Она могла бы сохранить этот туз в рукаве.
Ей с Кроули еще работать и работать.
***
«Всё было плохо.»
«Ну, это уже что-то». — это не было чем-то. Это было ничего. Они провели несколько сеансов, пытаясь вытянуть из него любое описание огня, кроме плохо, и у них не получалось. Но он пытался, и ему было трудно, и она поддержит его. — «Проверка. Уровень стресса. Сколько?»
«Двадцать», — сказал он.
Двадцать было не здорово, но и не плохо. Двадцать было лучше, чем на прошлой неделе, по крайней мере. Двадцать означало, что они могут продолжить.
«Когда Вы приехали, что Вы услышали?»
«Сирены».
«Опишите их».
«Громкие».
«Проверка?»
«Тридцать.»
«Вы слышали сирены, и они были громкими». — Она сделала паузу, чтобы они могли сделать глубокий вдох. — «Что произошло дальше?»
«Я припарковался».
«И что Вы увидели?»
«Шестьдесят. Уже шестьдесят».
Обработка травм во многих отношениях является формой контактной терапии. Клиент снова и снова подвергается воспоминаниям о травмирующем событии, не позволяя воспоминаниям сокрушить его, пока он не сможет надежно получить доступ к этим воспоминаниям без стресса. Чем больше клиент сможет выразить то, что произошло, четко и основательно, не чувствуя себя расстроенным из-за воспоминаний, тем меньше травматический опыт влияет на мозг клиента. Таким образом, это форма неврологического обучения: мозг клиента медленно тренируется, как нетравматично реагировать на то, что было настолько подавляющим.
Чтобы помочь в этом процессе, такие врачи, как Обри Тайм, иногда ссылаются на СЕДы или Субъективные Единицы Дистресса. Клиента просят предоставить оценку по шкале СЕД, описывая травмирующий ряд событий, и обработка памяти приостанавливается, если рейтинг растет. Как правило, Обри Тайм нравилось использовать шкалу СЕД от 1 до 100, и она заставляла клиентов останавливаться на любом рейтинге выше 50. Однако ей не нравилась аббревиатура седы и поэтому не использовала этот термин с клиентами. У Обри Тайм были стандарты.
Кроулина оценка подскочила, и они остановились. Они остановились, как и раньше. Они остановились, точно так же, как и каждый раз, когда Кроули подходил к описанию дыма, пламени или даже жары в отношении пожара в книжном магазине. По крайней мере, на этот раз он остановился на 60 по шкале СЕД. На прошлой неделе было 85.
Он мог обсуждать другие пожары без стресса. Он подробно описал ей, каково было вести свою машину прямо сквозь огненную стену. Он мог также описать, каково было, когда его машина взорвалась. И описал он это много раз, подробно, с такими деталями, что она не знала, что и думать. Они говорили и о других пожарах. Они даже провели некоторое время, щелкая указательным пальцем, как зажигалкой, не достигая даже 1 по шкале СЕД.
Пожар в книжном магазине, однако, отличался.
«Так, как я Вас учила?» — подсказала она. Он знал, что делать. Они медленно дышали. Он вытянул пальцы, затем руки и так далее. Он медленно оглядел комнату и сосчитал, что видит. Он успокоил себя.
«Дайте знать, когда будете готовы попробовать снова», — сказала она. Ее голос был мягким. Он работал очень, очень усердно.
«Готов», — сказал он через полторы минуты.
Она наблюдала за ним, и решила, что он действительно готов попробовать еще раз. Хорошо, кивнула она.
«Я ехал в книжный магазин и пытался дозвониться Азирафелю».
«Проверка.»
«20.»
«Так.»
«Азирафель не отвечал».
«Как вы себя чувствовали?»
«Это было ужасно».
Слава Богу, подумала она, потому что это было что-то новое. А потом она подумала: Нет уж, больше я об этом не буду думать. И тогда она вернула свое внимание к своему клиенту.
«Вы ехали в книжный магазин, и это было ужасно, что Азирафель не отвечал на телефон. Уровень стресса?»
«Двадцать пять.»
«Когда Вы приехали, что Вы слышали?»
«Сирены».
Она сделала паузу, глубоко вдохнула. Он последовал ее примеру.
«Уровень стресса».
«Тридцать.»
Еще одна пауза.
«Опишите сирены».
«Громкие. Все еще тридцать».
Она улыбнулась. «Ладно. Вы слышали сирены, и они были громкими. Что произошло дальше?»
«Я припарковался».
Глубокие вдохи.
«Что Вы увидели?»
Он был очень близок к тому, чтобы сказать, сказать я увидел дым. Она увидела, как открылся его рот, она увидела слова почти, почти сформировались. Затем она увидела, как эти слова застряли, стали ядовитыми, пробрались сквозь его тело, как боль. Он испустил гортанный вопль, а не слова, и катапультировался с кресла, чтобы он мог пошагать взад-вперед.
«Я не могу это сделать», — прорычал он, как только успокоился, чтобы заговорить снова.
«Это не легко», — сказала она.
«Мы топчемся на одном месте».
«Погодите-ка», — осторожно сказала она. — «Я отслеживаю каждый Ваш уровень стресса. Вы знали это? Я их записываю. Они становятся ниже».
«Вы их записываете?» — он перестал ходить, чтобы посмотреть на нее.
«Так я знаю, что они снижаются».
«Правда?»
«Медленно, но снижаются».
«Это обычно занимает столько времени?»
Вовсе нет, — подумала она. «Нет смысла сравнивать», — сказала она.
Он громко вздохнул. Она наблюдала, как он подошел к краю комнаты и прислонился лбом к стене. Она наблюдала, как беспокойство, плывущее по его телу, начало увядать. Она наблюдала, как он осел.
«Не думаю, что смогу попробовать снова», — сказал он. Он сказал это так, как будто это было поражение, как будто он был разочарован собственной слабостью. Однако, она понимала, что это было нечто совершенно другое.
«Я очень рада, что Вы смогли распознать это и выразить», — сказала она, и она говорила серьёзно.
То, что Кроули только что сказал, свидетельствует о значительном повышении его способности к самоанализу и заботе о себе. Возможно, ему пришлось подраматизировать, чтобы сделать это, театрально прижаться к стене через всю комнату, но это все же было достижением. Она была им горда.
«Это не должно быть так сложно», — пробормотал он стене.
«Слушайте», — сказала она, и она переместилась на своем месте. — «Почему бы Вам не сесть, и мы можем поговорить об этом».
Кроули повернул голову, не отрывая ее от стены, чтобы он мог смотреть на нее. Сейчас на нем не было очков, поэтому она могла видеть по его глазам, как он размышляет. Обдумывание было медленной работой для него сегодня. Он ничего не сказал, но, наконец, оттолкнулся от стены, почапал к стулу и рухнул на него.
«Хорошо», — сказала она, чтобы начать. — «Вам хочется поговорить о книге в целом?»
Он сделал жест, жест, который означал давай уж, не тяни. Таким образом, она решила надавить.
При работе с пережившими травму, особенно с теми, кто пережил множественные травмы, существует риск того, что любой попадет в ловушку, думая о каждой из этих травм как об отдельных и разных проблемах, которые, таким образом, могут быть рассмотрены отдельно и четко. Их легко разделить на части, осмыслить отдельно, игнорировать истинную природу травмы. Травма сидит в мозгу, как вездесущая реальность, и каждый отдельный травмирующий опыт хочет сидеть в мозгу точно таким же образом, в одном и том же месте. Они не хотят аккуратно разделять себя, разграничивать энергии мозга на твою и мою. Вместо этого они толпятся друг с другом, они трутся друг о друга, они складываются друг на друга и вжимаются друг в друга. Травмы накладываются поверх других травм, мозг просто неврологически не способен различать их.
Это особая проблема, когда речь идет о работе с клиентами, которые пережили травмы в детстве. Детские травмы поселяются в мозгу, пока мозг все еще формируется, пока личность растет, в то время как сам человек все еще учится понимать мир. Возможно, что вся личность человека будет сформирована детской травмой. Для этой детской травмы возможно иметь контроль над любым другим опытом, каждой другой памятью, каждой отдельной мыслью и чувством. Таким образом, травмы будущего формируются и деформируются этой детской травмой. И все это будет очень проблематичным, когда будущая травма уже имеет форму, дизайн, структуру, которая плотно вписывается в контуры этого раннего опыта.
Травма происходит в слоях. Она происходит в слоях невыразимого ужаса и отчаяния, и эти слои вжимаются друг в друга, так что более свежие слои создаются по образу более старых. Травма происходит в слоях. Она происходит в слоях, и травматологическая терапия может быть успешной, только если эти слои заметить.
Об этом она и хотела поговорить. Вот почему было приятно иметь туз в рукаве.
Она подняла оглавление в одной руке, чтобы он мог видеть его. «Вот о чем я думала», — сказала она.
Другой рукой она с помощью карандаша указала на заголовок главы, Эстрада. «Это ведь тогда все скатилось под откос, верно? Вы с Азирафелем поссорились, и ссора закончилась тем, что Вы были отвергнуты кем-то, кто значил для Вас больше, чем что-либо еще».
Она была очень осторожна с тем, как она сформулировала это утверждение. Она была очень осторожна, чтобы не сказать, Вас отверг кто-то, кого Вы любите. Она внимательно следила за ним, чтобы понять, не слишком ли сложна для него эта формулировка. Но он слушал, и он выглядел уставшим. Итак, она продолжила.
Карандаш шевельнулся, теперь постучав по заголовку главы Тот ещё беспорядок. «Что произошло потом? Вы узнали, что все те, с кем вы работали, теперь стали Вашими смертельными врагами, и они хотят убить вас».
Она смотрела на него. Выражение его лица не изменилось. Итак, она продолжила.
Теперь карандаш переместился к Пожару. «А потом Вы оказались полностью окружены пожаром».
Выражение его лица не изменилось. Он выглядел уставшим. Она наблюдала за ним и дала ему время подумать, хотя он не выглядел задумчиво.
«Это напоминает Вам о чем-нибудь?» — подсказала она, и удостоверилась, что ее голос был успокаивающим и добрым.
Она ждала. Выражение его лица не изменилось.
Она ждала.
Выражение его лица все еще не изменилось, но взгляд изменился. Он обращал на нее внимание, а теперь — нет. Произошел сдвиг в его фокусе, сдвиг в его внимании. Теперь он был далеко.
«Я не хочу говорить об этом», — сказал он, и он говорил так устало, и он говорил так испуганно и тихо.
Эта честность была неожиданной. Она её не ожидала. Вместо этого она ожидала, что он сменит тему, попытается отвлечь ее. Она ожидала, что он будет раздражительным и чрезмерно драматичным. Она ожидала, что он сделает вид, что делает ей одолжение, желая поговорить о падении. Но он этого не сделал. Она спросит об этом позже. Пока она будет уделять ему все свое внимание.
«Думаю, нам придется», — сказала она. Это было слабое утешение, она знала. Она положила оглавление вместе с остальным содержимым книги и положила всё на свой столик. Это был сигнал: он полностью сосредоточился на ней.
«Мне не нравится об этом думать», — сказал он.
«Но Вы наверняка думаете об этом».
В ответ он тяжело вздохнул. Он посмотрел на нее. Он посмотрел на нее, его глаза были такими грустными и уставшими. Она бы спасла его, если бы у нее был шанс.
«Что Вы хотите знать.» — Это должен был быть вопрос, но у него не хватило на это энергии. Энергии хватило только на утверждение.
Она не станет давить. Она не станет. Она совсем не хотела на него давить. Но она знала свою работу. Она знала свои профессиональные обязанности. Она знала, что если она подождет, пока он не станет менее уставшим, он никогда не станет менее уставшим.
«Всё, что приходит Вам на ум», — сказала она.
Она смотрела ему в глаза, его грустные и испуганные глаза. Она видела, как они расширились, прямо как тогда, когда они были полны слез, и как он отчаянно пытался удержаться. Она наблюдала, как его глаза метались — вверх, в сторону, к ней, а затем вниз к полу.
«Было больно», — сказал он.
Она слушала.
«Было очень больно», — сказал он, а затем глубоко и резко вдохнул. Это был не тот глубокий вдох, который мог помочь ему успокоиться, но что-то другое. Это был вдох, который мог помочь ему закупорить себя. Это был вдох, который он использовал, чтобы сдержать рыдания.
«Мне жаль», — прошептала она.
Она смотрела на его глаза, на его слезы и страдания. Она наблюдала, как они снова задвигались по комнате. Она наблюдала, как они быстро моргали, что было для него непривычно, что, как она знала, означало, что он пытался не плакать. Она наблюдала, как он сделал еще один резкий вдох, и она наблюдала, как он надолго задерживает дыхание глубоко внутри. Он держал это дыхание внутри и использовал его. Он использовал это дыхание, накопил его в своих легких, использовал его, чтобы оттолкнуть слезы, чтобы оттолкнуть то, каким грустным и испуганным и маленьким он себя чувствовал, чтобы оттолкнуть боль, которая была слишком ужасна, чтобы позволить настигнуть его. Она наблюдала, как он отодвинул все это, отодвинул это назад, отодвинул это назад в глубокое темное место, где он, должно быть, держал это всегда.
Она смотрела, как он разделял на части.
Она наблюдала, как он отмежевался от всего, что не приносило ему чувства безопасности.
«Конечно», — сказал он через мгновение, и его голос вернулся в нормальное русло, его энергетический уровень вернулся в норму, и он вернулся к сварливому обманщику, каким он себя представлял. — «Я действительно думаю, что это было частью Её плана».
«Вы и раньше так говорили», — сказала она. Она не станет указывать на его разделение на части. Она не станет указывать на его защиту, его сопротивление. Не сейчас. Её работа была подтолкнуть, а не уничтожить.
«Кстати, пожалуйста», — сказал он, словно дразня, как язвя, как будто он был не более чем раздражительным, инфантильным ослом. Он ухмыльнулся, или, по крайней мере, попытался. — «Было бы приятно узнать, что хоть один человек выражает хоть какую-то благодарность за то, что мир всё еще здесь, знаете ли».
Она не клюнула на его приманку. Она не станет. Она продолжала сидеть, тихая и сострадательная. Она продолжала сидеть с весом всего, что он чувствовал, даже если он не мог ответить тем же.
«Она планировала, чтобы Вы пали», — подытожила она, резюмируя, тихая и сострадательная.
«Неважно», — сказал он, пожал плечами, он отрицал и отгонял от себя.
Еще раз, подумала она. Еще один разочек.
«Она создала Вас, чтобы Вы пали».
Вот оно: гнев. Энтони Дж. Кроули всегда был сердит, и это было видно по его глазам. Это была просто вспышка, быстрая вспышка, жесткая и чрезвычайная вспышка гнева в его глазах, направленного прямо на нее. Она могла бы взять его. Она могла взять этот гнев, она могла позволить ему направить его на нее. Она могла бы принять его, пока он не найдет лучшего направления для него.
«Вам нужно быть осторожнее, Обри Тайм», — сказал он, подчеркивая каждое слово, так он говорил, когда пытался удержаться от шипения.
«Нам нужно поговорить об этом», — сказала она. Это был не толчок, это не подталкивание. Это было просто правдой.
«Нет.» — Он помотал головой, но не сводил с нее глаз. — «Нет, нельзя просто говорить такие вещи».
Обри Тайм никогда не нравилось, когда он пытался сказать ей, что она могла или не могла говорить. Обри Тайм не нравился кто-то, кто пытался сказать ей, что она могла или не могла говорить. Она пыталась игнорировать это, но этот укол раздражения все равно присутствовал. Она решила, что ему-то лучше знать о работе, которую они проделали, о ней.
«Мы здесь не подвергаем себя цензуре», — сказала она. Конечно, это была ложь: она постоянно подвергала цензуре то, что говорила, основываясь на том, что терапевтически подходило ее клиенту. Но он не должен был подвергать себя цензуре, и он не должен был подвергать цензуре её. Она решила, что он должен знать ее лучше.
«Обри», — сказал он. Он сказал это, и он сел на свое место, чтобы он мог наклониться вперед. Он сказал это, и он заставил своё лицо ожесточиться определенным образом, который она узнала, который означал я сейчас дело говорю. Он сказал это, но его челюсть едва двигалась, когда он произнес слова. «Когда демон говорит Вам, что есть вещи, которые нельзя говорить, Вы должны его ссссслушаться».
Она позволила этим словам повиснуть в воздухе между ними.
Обри Тайм провела месяц в тишине, живя с буддийскими монахами. Она провела месяц в тишине, живя с людьми, которые верили, что жизнь есть страдание, что жизнь — это не что иное, как страдание, что существование — это не что иное, как страдание на страдании. Обри Тайм провела месяц в тишине, живя с буддийскими монахами, и она использовала это время, чтобы научиться быть свободной. Она использовала это время, чтобы признать, что она свободна, что она компетентна, что она будет именно тем, кем она будет выбирать, снова и снова, снова и снова, если это то, что человеку позволено делать. Обри Тайм провела месяц в тишине, живя с людьми, которые верили в страдание на страдании, и она использовала все инструменты, которые они предоставили, чтобы найти принятие, найти мир и принятие, найти свободу.
Обри Тайм потратила месяц на изучение того, как принять и охватить чувство свободы. И она не собиралась позволять своего сварливого, грустного, напуганного демона-клиента пытаться задушить его.
Но конец сеанса уже почти наступил.
Сирша любила это место. Здесь всегда, разве что за редким исключением, никого не было. Тишина и покой – хранители Волшебного тупика – почётно стояли на страже, как и его главный охранник – боевой тигр Асур. Его мощные доспехи отливали на солнце серебром, а его громогласный рык внушал страх, предупреждая незадачливых путников о том, что это место лишь для избранных.
Но Сирша не боялась Асура, так как знала его слабость. Поэтому всегда, сворачивая с улочек Бетон-Сити к Волшебному тупику, Сирша извлекала из своей сумы увесистый кусок мяса. Почтительно склонившись перед Асуром, она клала подношение зверю в пасть и украдкой проскальзывала мимо.
В Волшебном тупике располагались всего три вещи, но какие! Огромное раскидистое древо фау, увешенное золотыми колокольчиками, ложе королей, инкрустированное тысячами самоцветов, отблеск которых разукрашивал поросшие вьюнком стены причудливым узором, и большой магический ларец, содержание которого каждый раз оставалось тайной.
Так было и в тот раз. Миновав угрозу в лице Асура, Сирша опёрла походную трость на ларец и, разместившись на ложе, сняла со спины футляр. Сорвав страж-печать, она в очередной раз извлекла из него своё главное и единственное сокровище – флейту-затейницу!
Нежное касание губ оживило её. Проходя сквозь инструмент, дыхание Сирши рождало чарующей красоты музыку, высвобождая душу флейты на волю.
Ветер в такт мелодии игриво подхватил ноты и принялся разбивать их одну за другой о колокольчики древа фау. Ларец открылся, и дары, ранее принесенные ему в жертву, пустились в пляс. Вот в воздухе закружился маленький трёхколёсный велосипед, забавно крутя педалями, а вот неуклюже, но отважно, мистер банан пригласил мисс консервную банку на танец, жутко оскалился разбитым кинескопом старый телевизор, ловко, для своих лет, выпрыгнувший из ларца. Но никто не испугался, все знают, что на самом деле он добряк!
Даже тигр Асур оторвался от трапезы и теперь с любопытством наблюдал за происходящим. Еще бы! Ведь всё вокруг так сияло, вертелось и кружилось!
Но вот Сирша сделала глубокий вдох и, выдержав паузу, эффектно поставила точку в магическом концерте.
Всё стихло. Ларец мигом захлопнулся, засосав всех его обитателей обратно, ветер звякнул на прощание колокольчиком и улетел, а Асур, прижав уши, вернулся к остаткам мяса.
На мгновение на лице Сирши застыла улыбка, но тут же сорвалась, разбившись на мелкие осколки. Сирша бережно положила флейту в футляр, поправила солнцезащитные очки и на ощупь дотянулась до трости.
Под мерный стук по асфальту, помогающий Сирше найти выход из тупика, магия начала рассеиваться, освобождая из своих объятий пластиковую ёлку с гирляндой-колокольчиками, потрёпанный диван и большой мусорный контейнер.
Проходя мимо старого кота, довольно облизывающегося после куска варёной колбасы, Сирша остановилась, присела и, почесав ему за ухом, тихо сказала:
– Прибереги это место для меня, Асур. Ладно? Я ещё обязательно вернусь.
Когда я подняла голову, постаралась хоть немного вести себя, как подобает знающей и вытерла слёзы… передо мной были эти самые тёмно-фиолетовые и чересчур мудрые нечеловеческие глаза любимого мужчины…
Я хотела так много ему сказать… хотела спросить, как он смог здесь появиться, хотела спросить, как он выжил, хотела узнать про его родную планету, и что ему сделают за провал операции… В голове крутились мысли о том, что мы совершенно не пара, что он совершенно из другого мира, где мне места нет, а ему теперь нельзя оставаться здесь…
Но Агейра, точнее Лаартан, просто коснулся пальцем моих губ. Так много смысла было в этом нежном касании. Пропала необходимость хоть что-то озвучивать словами. И я, широко распахнув ресницы, застыла, утопая в его фиолетовых глазах. Этот всё понимающий мудрый взгляд. Наверное, Агейре намного больше лет, чем я думала. Но самое главное, что он жив! И у меня теперь есть шанс просто его обнять, поцеловать и быть рядом хотя бы чуть-чуть. Что, если я его больше никогда не увижу?! Что, если он пришёл попрощаться и теперь улетит навсегда?! Я больше не думала ни о чём и ни о ком другом! Просто прижалась к его тёплой груди, почувствовала, как меня обнимают сильные и такие родные руки, как губы покрывают мои волосы поцелуями…
Что бы я хотела больше всего на свете? Я бы хотела быть с ним. Остаться рядом. Навсегда. Где угодно. В любом мире. А ещё, я больше всего хотела бы от него ребёнка!
Лаартан подхватил меня на руки и легко, будто не замечая моего веса, понёс куда-то, нежно прижимая к себе, будто спасённого котёнка. В сущности, так оно и было. Я, с удивлением, разглядела подбежавшего Дана Тэо. Так значит, его корабль не был уничтожен, и он тогда не погиб? Будто камень упал с души – я не послужила причиной его смерти.
Агейра дал ему короткие указания на счёт мигана и несчастного случая. Меня больше не хватятся, и моей семье не будет от меня проблем… Мой мудрый-мудрый мужчина! Я ещё раз крепко к нему прижалась и закрыла глаза, полностью доверяя ему свою судьбу, а когда глаза открыла – меня сгружали на удобное кресло эсше. Мы улетали.
– А как же Тэо? – только и спросила я.
– Его Дагас отвезёт. У них ещё дела тут.
– Так вас было трое? – смотрю удивлённо и даже уважительно.
– Нас пятеро. Но среди атакующих было трое. – Агейра улыбался такой счастливой улыбкой, будто ему поставили высший балл, а потом дали пироженку. Такое лукавое доброе выражение на лице, даже мечтательное, наверное…
Нажав пару символов на сенсорной панели, он снова подхватил меня и понёс в спальный отсек. Да, после такого насыщенного дня, спать захочется быстро, а вот сны… как бы мне не выдать своих тайных фантазий и желаний…
Меня нежно опустили на бархатную лежанку, а я не хотела размыкать рук и отпускать. Мне казалось, что я сейчас проснусь, и всё это закончится… Я понимала, что ему надо управлять кораблём, но не могла отпустить… Агейра и не ушёл. Он сел рядом, касаясь моего оголившегося бедра, взял мое лицо в свои руки, внимательно посмотрел в глаза и сказал:
– Ради того, чтобы ты была рядом со мной, я и прилетел. С этим вопрос решён. Ребёнка никак не получится, ты сама понимаешь детали…
Я тяжело вздохнула. В этом вздохе было больше чувств, чем я хотела выдать. Он читает мои мысли? Точно. Ведь я вслух про это не говорила… но как грустно! Я понимаю-понимаю, мы с ним с разных планет… И если, он просто поцелуем смог меня вылечить и убрать яд из организма, то, вполне возможно, что и размножение у них происходит совсем другим образом. Я совершенно не подхожу… вот такая у нас будет любовь… эх, как жаль, что ничего из моих снов никогда не исполнится…
– Лер, ребенка сейчас не получится. Ты не права.
– Я всё понимаю. Понимаю. Не стоит об этом. – Всё вокруг предательски размывается, но я стараюсь не плакать. Стараюсь! Я буду рядом с ним. Просто рядом. Я могу его обнять, поцеловать. Он жив – это уже огромное счастье. С остальным мы справимся…
– Маленькая моя, смешная… чтобы был ребёнок, тебе нужно просто подождать… месяцев восемь, наверное. Да, восемь.
– У вас период внутриутробного развития короче, чем у таларийцев? – то ли по привычке младшей знающей пытаюсь проанализировать полученную информацию, то ли это такое шоковое проявление радости…
– Лера, у нас с рождением детей всё также, поэтому я и говорю, что нужно подождать восемь месяцев. А ещё, на меня твои противозачаточные отвары не действуют…
– Но я их уже давно не пью. – Всё ещё пытаюсь понять, в чём несостыковка.
Лаартан меня обнял, стал нежно расчесывать пальцами длинные волосы… и продолжил:
– Это очень хорошо, что не пила, а то могло бы повредить. Мы в самое короткое время снарядили группу по эвакуации тебя – моей будущей жены и нашего будущего ребёнка и единственного, пока, наследника. Я бы забрал тебя раньше, но не мог понять, как ты на самом деле ко мне относишься. У тебя в голове крутились обрывки самовнушений. Ты хотела играть роль достойной жены ведущего, мне казалось, что так для тебя будет безопаснее. Я думал, что и ты, и я сможем забыть свою внезапную болезнь, свою привязанность… но я совершенно напрасно медлил. Иногда телепатия бесполезна в отношении жителей вашей планеты. Но я, наконец, всё понял там… на берегу нашего озера, Лирель. И, да. Это было уже месяц назад, но мы, конечно же, можем повторить.
То ли волна радости захлестнула меня и мой разум так стремительно, то ли я всё ещё боялась потерять моего самого любимого и удивительного инопланетянина, иначе как объяснить, что мы лежали и дышали друг другом, лишённые одежды. Он читал мои мысли, желания. Нам ничего не нужно было говорить друг другу. Я таяла в его руках, как льдинка на языке. Тело выгибалось навстречу поцелуям и страстным ласкам Агейры. Я вся целиком, без остатка, была любовью. И я принимала его, я вбирала его в себя, он сливался со мной, и мы пульсировали, как одно большое сердце. Я обхватила его ногами, я обнимала и прижимала к себе ближе и ближе. А он двигался во мне. И не было ничего прекрасней и нужнее этих движений! Мы оба всей душой и всем телом отдавались нашим чувствам! И никто за нами не следил. И это было поистине прекрасно!
Когда усталые и счастливые мы лежали, обнявшись и укрывшись пледом, я вспомнила, о полёте.
– Автопилот… – таинственно, и, как-то гордо, сообщил мой будущий муж. А я, вдруг, подумала, что не так уж сильно и устала, поэтому наклонилась над ним, ещё раз нежно поцеловала и подумала о том, какого продолжения мне бы сейчас ещё хотелось…
Терна пробиралась впереди, убирая сухие ветки, лозу и прочий мусор с дороги. Этот лес был совсем не похож на те, что ей доводилось встречать раньше, на Темной стороне. Ступая по сухим листьям, она скучала по наполненной влагой земле. Где крепкие деревья, стремящиеся в небеса? Где разнообразные травы, названий которых всех и не вспомнишь? Где плодоносные ягоды и деревья, за которыми не обязательно лезть в чей-то сад, потому что можно просто прогуляться в ближайший лесок?
— Да уж, тут действительно с голодухи сдохнуть, как нечего делать, — Девушка вздохнула, глядя как ее скакун пытается найти хоть немного съедобной растительности, ступая за ней следом.
Обычно в лесу смерть от голода сложно представить, особенно в теплую пору. Даже если растения не принесли никаких плодов, цветов и ягод, всегда есть коренья – но тут, среди жухлых побегов, надеяться на сладкие питательные корни было наивно.
Терна покопошилась в своей сумке – там остались только жалкие крошки, в то время как желудок уже тянуло, давая знать о голоде. Не даром в голову лезли подобные мысли.
Путь через лес был унылым. Все вокруг казалось безжизненным, сухим и опустошенным. Терна ни разу не услышала признаков жизни – ни свиста птиц, ни шороха в кустах. Такое ощущение, что даже змеи и мыши покинули эти земли.
Наконец Терна вывела Лилоса на какую-то небольшую поляну среди бесконечных деревьев. В отличие от лесов Темной стороны, здесь не проглядывало солнце, и небо было затянуто сплошными серыми тучами настолько, что было непонятно – может, это просто небо здесь такого цвета?
Терна уложила коптарха и устроила поудобнее. Нужно было, пока есть время, починить вывихнутую ногу. Мало ли, от кого придется убегать в ближайшее время? Мысли терзали девушку. По-хорошему, нужно было расстаться, чтобы Лилос подождал ее где-то в хорошем месте. Продолжать путь вместе было опасно – но оставлять питомца Терна тоже не хотела.
Думая об этом, она набрала воды в нашедшемся рядом дохленьком ручье, и села рядом с коптархом, прислонив ладони к ушибленной ноге друга. Ей пришлось потрудиться, чтобы сосредоточиться. В голове эхом отдавался каждый хруст мертвого леса, заставлял ее вздрагивать и прислушиваться сильнее. С трудом ей удалось уловить энергию Лилоса рядом и в ней – маленькую, но важную брешь, там где он получил ушиб.
В лечении Терна всегда была слаба. Аргон учил ее, но почти безрезультатно. Чтобы помочь кому-то залатать свои раны, даже если это маленькая царапинка, нужно было услышать его – а прислушиваясь, девушка чувствовала в основном только свою бушующую силу. Сейчас она вложила в свой порыв все желание помочь верному копытному другу – и лишь поэтому ей удалось нащупать верные нотки.
Терна нахмурилась, захлопываясь в этом ощущении ото всего остального мира. Лилос встревоженно заворочался. Это было опасно – если бы кто-то сейчас обнаружил их, то мог без проблем обезвредить девушку. В своем сосредоточении она не видела и не слышала ничего, кроме стука собственного сердца и сердца коптарха.
Наконец энергия начала копиться у нее на кончиках пальцев. Потекла куда-то по невидимому течению. Лилос всхрапнул от неожиданности. Что-то горячее хлынуло по его венам, причиняя легкую боль, но вместе с этим залечивая ушиб изнутри. Наконец Терна шумно выдохнула и уронила руки вниз, на колени, расслабляясь всем телом, и встряхнула головой.
От натуги у нее на лбу выступили капельки пота, она стряхнула их рукавом и снова прислушалась к лесу. К счастью, за это время ни одной опасности не показалось на горизонте.
Пока она осматривалась по сторонам, размышляя о дальнейшем пути, Лилос встал на свои четыре ноги, и восторженно, как жеребенок, попрыгивал то в одну сторону, то в другую, проверяя работоспособность ушибленной до этого ноги. Его приводило в восторг такое исцеление и хозяйка, которая так быстро смогла ему помочь.
Нужно было двигаться дальше. Но не успели они снова двинуться в путь, как на полянку вдруг вывалились два низкорослых человечка, гнавшиеся друг за другом, они закувыркались по траве, и замерли, испуганно глядя на Терну и Лилоса.
Они были в обносках и каких-то деревянных масках, но спустя пару секунд до Терны дошло – это были дети. Они были не в силах пошевелиться от страха, глядя на вооруженную девушку и огромное нечто, похожее на коня – по взглядам ребят Терна поняла, что коптархов в этих краях не видели никогда. Она было сделала нарочно дружелюбную улыбку и развела в стороны руки, хотела попытаться сказать что-то спокойное, но на поляну вышел мужчина.
Терна вздрогнула машинально направляя в его сторону меч, в свою очередь мужчина приподнял топор, который держал в руках. Дети, услышав, что вышел кто-то свой, вскочили и спрятались за спиной мужчины.
Девушка выдохнула, понимая, что вряд ли эти люди ей враги, но мало ли, как повернется случайная встреча?
— Мальчики всегда играют здесь в догонялки, пока я рублю дрова, — мужчина выпрямился, расслабляя плечи и опустил топор.
Терна кивнула и быстро спрятала меч. Взволнованный чужаками Лилос враждебно похрапывал, топчась на месте, и девушка положила ему на шею руку, успокаивая.
— Тихо, это обычные люди. Они не желают нам зла. – Терна бросила взгляд на чужаков, ожидая подтверждения.
Мужчина кивнул. Он потрепал мальчишек по головам, шепнув что-то каждому, и те тоже более спокойно начали разглядывать собеседников. И совершенно неожиданно для Терны, лесоруб вдруг широко разулыбался.
— Я слышал истории о лошадях, своей свирепостью не уступающих диким хищникам, и о том, что у них такие же огромные, как они сами, сердца, не подвластные человеку. Слышал, что в тех краях Маадгарда есть люди, которые могут оседлать такое животное. – Он погладил свою бороду, не без восхищения глядя на Лилоса, и еще раз кивнул Терне. – В нашей деревне редко бывают гости. Но мы всегда рады гостям с той стороны.
Терна растерянно захлопала ресницами.
— С той стороны?
Мужчина кивнул, безошибочно зная, откуда их принесло.
— В наших краях нет коптархов. Нет и девушек-наездниц. Нет случайных путников, которые могут блуждать в этом страшном, пустом лесу. Вы смогли обойти стражей, и пусть я не знаю, что привело вас сюда, я готов разделить очаг с любым человеком Темной стороны.
Терна замялась, поправляя висящий сбоку меч и сделала пару шагов вперед.
— Разве вы не враждуете с нами?
Мужчина грустно покачал головой и на его лице отобразилась на миг очень глубокая печаль.
— Наш враг сидит над нами, и ближе него нет никого. – но он оправился и снова улыбнулся – Мы всегда принимали путников Темной стороны, надеясь, что они внесут смуту в наше лживое спокойствие. Ни один из них еще не добился удачи, но это не значит, что мы закроем свои двери. В конце концов, среди этих путников никогда не было всадницы на столь злобном коне.
Мужчина поманил их за собой, и сам зашагал вперед, придерживая одного из мальчишек за плечи. Видимо, сына.
Терна поколебалась последний раз, но выдохнув, взяла Лилоса за гриву, и направила следом, шагая по жухлой траве. То, что говорил этот мужчина, заставило ее взволноваться, как тогда, в подземелье, возле статуи королевы.
Она поравнялась с мужчиной, стараясь держать Лилоса рукой, чтобы мальчишкам, испуганно глазеющим на зверя, было спокойнее. Мужчина говорил о своем.
— Мало кто перебирается последнее время. Больно стражи стали люты. И то, кто счастья ищет, кто думает, что у нас тут цветы ярче, все они разочаровываются, а назад-то дороги нет совсем.
— Отсюда нельзя попасть на гору? – переспросила Терна, щурясь задумчиво.
— Нет, никак. Мы пытались. Наша деревушка забыта богом, в такой дали, и тропы совсем рядом, но их не достичь. Помню, сын кузнеца… Видели, как разбился. Оттуда тишком, змеей, сползти проще, чем подняться – стражи всяко заметят.
— И убьют… — Терна покачала головой.
— Вам он тоже попался?
— Чуть с обрыва не улетели, — кивнула Терна. – Пришлось немного… — она вспомнила про фокус с птицей, но подумала, что простому крестьянину лучше не знать о ней некоторых вещей – Пришлось поторопиться.
— По вам и видно, — согласился мужчина, глядя на ободранные коленки и локти Терны и испачканную в пыли одежду.
Чуть позже он все таки решился задать главный вопрос.
— А что вас сюда привело, в столь долгий путь?
Терна сперва дернула плечами, понимая, что не может ответить честно, потом собиралась сказать что-то дежурное, но мужчина сам закивал.
— Понимаю. Лучшая жизнь. Жаль только, ее тут нет.
Девушка согласно кивнула. Такой ответ пока действительно сойдет.
Они прошли сквозь заросли. По расчетам Терны – совсем не много. Вот уже деревья расступились и показалась деревушка.
Терна ожидала увидеть здесь унылую пустоту, как там, в горах, но не смотря на то, что вокруг был все тот же пейзаж, дома – сделаны из самых простых материалов, покосившиеся от старости, здесь было видно – живут люди. Не просто существуют, а живут. Терна сразу услышала гомон детишек, а двое мальчишек, что были с мужчиной, вырвались вперед и побежали к друзьям, зазывая их скорее бежать смотреть на «Страшного коня».
— Так, друг, тебя, пожалуй, придется привязать, чтобы кто не испугался, — Терна потрепала Лилоса по гриве.
Мужчина привел ее к своему дому, и на встречу им вышла женщина, видно, его жена. По ее вдруг осветившемуся надеждой лицу Терна поняла – ей предстоит много услышать о местных о Светлой стороне и ее темных тайнах. Что еще могло заставить местных так радоваться гостям с другой стороны?