Сорок пять минут спустя засветился ее рабочий телефон. Он не зазвонил. В ее офисе был только один телефон с включенным звонком, и это был не ее офисный. Но офисная линия светилась, когда ей звонили, и она узнала международный код, поэтому она ответила.
«Вы напугали Азирафеля», — сказал он. Его голос был хриплым, сонным и слабым. Азирафель сказал, что он не спит. Это было не хорошо.
«Он и так уже был напуган», — сказала она.
«Я не люблю людей, которые пугают Азирафеля», — сказал он.
Хорошо, что она могла сколько угодно гримасничать и закатывать глаза так злобно, как ей было нужно, во время разговора по телефону.
«Я рада Вас слышать», — сказала она.
Послышались сдавленные и невнятные звуки раздражения, а затем звонок прекратился.
Ее руки хотели дрожать, но она не позволяла им. Ее челюсть хотела сжаться, но она этого не допустила. Она глубоко вдохнула и не сводила глаз с часов. Пятнадцать минут, таков был ее стандарт. Она перезвонит ему через пятнадцать минут.
Ей не пришлось. Прошло менее двадцати секунд, прежде чем зазвонил ее телефон, другой телефон. Это был телефон, который она никогда не ставила на беззвучный, единственный телефон, который она приносила в свой офис и которому она позволяла звонить. Это был ее мобильный телефон, который никогда не должен был звонить. Это был сотовый телефон, номер которого она дала своим клиентам.
Она ответила.
«Я сказала, я рада Вас слышать».
Он был сонным и хрипел, несмотря на то, что, по-видимому, не спал. Он был сонным и хрипел, и это означало, что такой телефонный звонок может занять очень много времени.
«Я позвонил Вам», — сказал он.
«Да. Да, Вы позвонили, и я ответила, и я рада Вас слышать».
Он позвонил ей. Она говорила ему раньше, что есть только одна ситуация, когда он должен позвонить по этому номеру. Она говорила ему раньше, это будет означать только одно, если он позвонит по этому номеру. Звук этого телефона всегда был включен, потому что это был телефон, на который она всегда отвечала. Это был телефон, на который она всегда отвечала, и она не будет вешать трубку столько, сколько потребуется.
Она будет держать его на линии. Она позаботится о том, чтобы он говорил. Она будет держать его на линии, и она будет заставлять его говорить, и она будет продолжать, пока она не будет уверена, что он мог видеть, что есть способ для них двигаться вперед.
Это была ее работа. Это было то, что она была обучена делать. Это было то, к чему ни одна тренировка в мире не могла заставить человека чувствовать себя профессионально подготовленным. Это было то, что всегда делало одну карточку под буквами «С» и «Ш». Но это была ее работа, и она собиралась её выполнять.
Эдип и Электра
Комментарий к Эдип и Электра
Обри Тайм восстанавливает отношения со своим клиентом после терапевтического разрыва.
Берегите себя. Будьте добры к себе. Если вам нужна помощь, пожалуйста, обратитесь к тем, кто может ее предоставить(примеч. автора).
Когда она шла по коридору, она слышала эхо от ее обуви, и ей это не нравилось. Ей не нравилось эхо, и ей не нравился коридор.
«Пожалуйста, чувствуйте себя как дома», — сказал Азирафель, и нет, Обри Тайм не будет чувствовать себя как дома.
Она пыталась наблюдать и оценивать как можно больше, пока она осматривала коридор. В конце концов, это было одним из преимуществ терапии на дому. Дом человека может много чего о нем рассказать, того, что при других обстоятельствах можно не узнать. Существует целая система вещей, людей и привычек, которые могут помочь разобраться в диагностируемой симптоматике, все можно наблюдать и оценивать, как только встретитесь с клиентом в его собственном пространстве. Это было лишь одним из преимуществ терапии на дому, и Обри Тайм хотела в полной мере этим воспользоваться. Она хотела, но ей было трудно сосредоточиться на том, что она могла видеть, учитывая, что ее так отвлекали чувства насчет всего этого.
«Слишком много стен», — подумала она, не понимая почему. Она не знала, почему ей так казалось. Она не совсем понимала, что она пыталась выразить насчет пространства, в котором находилась, когда думала об этом. Она была уверена, что может сосчитать стены, что она может объяснить основную геометрию пространства, в котором она находится, но она не чувствовала, что может. Казалось, что стен слишком много, а окон или дверей — слишком мало. Может, дело было в эхо. Может быть, эхо играло с ней злую шутку.
«Не хотите чаю?» — спросил Азирафель, как всегда услужливый, добрый и с надеждой.
«Спасибо, но нет», — сказала она.
«Может быть, кофе?»
«Не нужно, правда, спасибо». — она не хотела ничего принимать. Ни единого гранатового семени в этом месте.
«Ну, тогда корневое пиво?»
«Что?»
«Конечно, у нас его нет, но думаю, что смогу…»
«Чай, Азирафель!» — раздался раздраженный крик откуда-то из коридора. — «Можно чай. Просто принеси чаю, всё нормально».
Так вот он где.
Она увидела, как по лицу Азирафеля пробежали легкие намёки на облегчение, и поняла, насколько жестоко она себя только что повела. Он хотел быть хорошим хозяином, хотя технически это были не его апартаменты — не его квартира. Он нуждался в возможности действовать, предлагать, обеспечивать, а она её отрицала. Итак, Кроули, старый добрый милый Кроули, перехватил инициативу. Он мог быть настоящим мудаком — мудилой — но он всегда заботился об Азирафеле.
«Вам туда», — указал Азирафель, как будто после крика Кроули возникла какая-то необходимость. — «А я схожу за чаем».
Азирафель ушел в другом направлении по коридору, и оставил ее заканчивать путешествие самой. Эхо от ее обуви сопровождало ее до дверного проема (?), а затем она вошла в комнату.
Они много об этом говорили. Они говорили об уровнях комфорта, о безопасности, о границах. Она побудила его подумать о том, каково было бы для него, если бы она была в его пространстве. Она сама пыталась подумать, каково это — быть в его пространстве. Они подробно обсудили, что будет и что не будет означать для нее шаг в его коридор, в его квартиру, в его жилое пространство и даже в его спальню.
Это была проблема и возможность терапии на дому. Она требовала очень четких основных правил.
У них было достаточно времени, чтобы обсудить все аспекты этого вопроса. После его первого телефонного звонка она уговорила его согласиться на два звонка в день. Она настояла: утром и вечером. Он настаивал на том, чтобы она отвечала на звонки в тот же день, учитывая разницу во времени между ними, но она отказалась. Он сказал, что дневной график людей не имеет для него никакого значения, но она не верила ему полностью. Итак, последние несколько недель она просыпалась каждое утро в 4 часа утра, чтобы поговорить с ним по телефону, а затем оставляла свой график пустым в 4 часа дня, чтобы снова поговорить с ним по телефону.
Они говорили. Они разговаривали ежедневно, дважды в день, не видясь друг с другом. Он не приходил к ней в офис. Он бы не стал. Он отклонял все предложения о встрече. Он поговорит с ней, но только на своих условиях, только если он сможет сделать это, не возвращаясь лично. В конце концов, он ведь сказал ей, что не вернется. Он не вернется, если она не примет его условия.
Азирафель спросил ее, звонит ли она на дом, и она сказала «нет». Он спросил во второй раз, и она снова сказала «нет». Когда ее спросили в третий раз — тогда уже Кроули спросил — она перестала лгать и сказала «да».
Итак, они спланировали. Они спланировали и подготовились. По крайней мере, это давало им возможность поговорить во время телефонных звонков дважды в день. Им было о чем поговорить, учитывая негласное понимание между ними, что еще не время, совсем не время, чтобы затронуть тему неподписанного контракта, о его нежелании возвращаться, о разрыве в их терапевтическом альянсе. Им было о чем поговорить, потому что кризисное вмешательство — это не то же самое, что терапия, и ему нужно было время, чтобы стабилизироваться, прежде чем они могли вернуться к работе. Им нужно было время.
Теперь у них в распоряжении была неделя. Или почти неделя — она летела домой в последний день, так что он не в счет. У них была неделя минус день. Им предстояло многое сделать, многое, как она надеялась, они смогут сделать в течение недели минус один день. Она думала, что, возможно, справится с этим всего за пять дней, но было бы хорошо иметь запасной, иметь дополнительное время. Сроки терапии могут быть непредсказуемыми.
У них была неделя, а точнее неделя минус день, и это был день первый.
Она вошла в его комнату и дала себе время понаблюдать и оценить.
Всё это место было странным и неудобным, и его спальня не была исключением. На самом деле странность и дискомфорт здесь были даже сильнее. Во-первых, размещение. Она не могла избавиться от мысли, этой непонятной и бессвязной мысли, что стен слишком много. Окон здесь тоже не было. Это было темное место, как логово. Она стояла, здесь, в демоническом логове.
Во-вторых, освещение. В его логове было темно, но не слишком. Она могла видеть, но не знала, почему. Она заметила только одну лампу, но, похоже, она не давала достаточно света, чтобы объяснить, что она хорошо могла видеть. Она подумала, что, возможно, если она слишком сильно сосредоточится на тенях и попытается использовать их, чтобы найти все источники доступного света, у нее начнется головокружение или хуже. Она решила, что лучше всего просто игнорировать это.
В-третьих, запах. Обри Тайм ожидала присутствия определенного запаха, когда проводила терапию с такими клиентами на дому. Затхлый, резкий запах, запах слишком большого количества засохшего пота и нестираной одежды, запах человеческого тела после нескольких недель пренебрежения. Запаха не было. Ее удивляло, насколько ее могло обеспокоить отсутствие такого неприятного запаха. Напротив, в комнате пахло довольно нормально. Да, пахло Кроули, но не слишком сильно. Что касается ее обоняния, комната была совершенно ничем не примечательной, и именно это она заметила.
В-четвертых, мебель. В комнате была кровать. Этого она ожидала. Но не кровать её беспокоила. С другими клиентами, особенно с цисгендерными гетеросексуальными клиентами-мужчинами, терапия на дому в комнате с кроватью была чем-то, о чем нужно было волноваться. Но это был Кроули, а не кто-то другой, и никого из них не волновала кровать. Также в комнате был стул. Это был простой деревянный стул, такой, какой можно ожидать на скромной кухне. Ему здесь не место, не в таком месте. Он не принадлежал ему, и он не принадлежал точно так же, как Азирафель выглядел так, как будто он не принадлежал. Очевидно, это был стул, который поставили заранее, готовясь к её прибытию.
Что показалось ей странным в мебели, так это ее отсутствие, помимо кровати и стула. Шкафа не было, а может, она просто не увидела. Комода не было, а может, она просто не увидела. Фактически, она не увидела ни одного места, где можно было бы хранить одежду. Странный недостаток. Это пространство не было спроектировано с учетом таких практических соображений, как хранение.
И, наконец, в-пятых. Он был не в постели. Она ожидала, что он будет в постели. Она знала, что, хотя в последние дни он был готов вставать и даже иногда выходить из квартиры, он всё же хотел проводить большую часть своего времени в постели. Но его в ней не было. Вместо этого он свернулся клубочком в самом дальнем углу комнаты, плотно прижавшись к потолку.
«Рада Вас видеть», — сказала она, подняв глаза.
«Неужели?» — сказал он, повернув голову и уставившись на нее, и его тон сказал ей все, что ей нужно было знать. — «Я-то думал, Вы проделали весь этот путь, чтобы поговорить с Азирафелем».
Да, его тон сказал ей все, что ей нужно было знать. Всё сообщил. Они остановились там, где они оказались с тех пор, как Азирафель посетил ее офис. Этот тон и его значение были постоянной темой ее телефонных разговоров с Кроули. Эта неумолимая горечь была повторяющейся. Что было утомительно.
Она знала, что она приняла на себя всю горечь. Азирафель ничего этого не понял. В подделке обвиняли ее, а не его. Ее обвинили в том, что она напугала Азирафеля, и Кроули не позволял ей забыть об этом. Она подозревала, что Кроули мог затаить обиду до тех пор, пока её кости не превратятся в пепел, если бы захотел.
У них была неделя минус день, чтобы поработать над этой горечью. У них была неделя минус день, чтобы все вернуть в нужное русло.
Кто-нибудь помоги ей, у них было всего шесть дней.
Она шагнула дальше в комнату. Она опустила сумку на пол и села в кресло. Она скрестила ноги и положила руки на колени. Она сидела с его горечью, с его молчанием и ждала чая, которого ей не хотелось.
Было бы проще, если бы на любой стене были часы. Но их не было. Надо было принести наручные.
Звук Азирафеля, пробирающегося в комнату, прорезал тишину, но не то недовольство, которое Кроули излучал. Азирафель делал маленькие комментарии, ставя поднос на край кровати, ближайший к ее стулу. На подносе стояла чашка чая и мисочка с сахаром. На подносе не было блюдца с молоком, потому что, конечно, Азирафель уже знал, что она молока не пьет. Она могла только в ужасе гадать, как много он знает о ней.
Она улыбнулась, хотя и не посмотрела на него. «Спасибо», — сказала она, пытаясь сказать это серьезно.
Азирафель посмотрел на поднос, на чашку чая, на нее, и казалось, будто он разгадывает какую-то болезненную логическую головоломку. «Ой!» — воскликнул он, видимо, разгадав её. — «Чуть не забыл!»
Он поспешил обратно. Оставив ее снова с тишиной и очень огорченным демоном.
Она решила, что заодно может посчитать секунды, пока он не вернется. Всего потребовалось двадцать три. Двадцать три секунды спустя Азирафель поспешил обратно внутрь. Он поспешил внутрь, вернулся к подносу и поставил большой стакан, до краев наполненный льдом.
Она взглянула на Кроули. Она взглянула на него с таким выражением лица, которое гласило зачем? Кроули просто зыркнул.
«Вот!» — сказал Азирафель, и в его голосе были одновременно и радость, и облегчение. «Вот теперь всё готово».
«Э, да. Спасибо», — сказала она.
«Хорошо. Да. Да.» — Азирафель оглядел комнату, поглядел на Кроули, время от времени протягивая руки, как будто был уверен, что он должен что-то поправить или исправить. Но нечего было исправлять. Ему нечего было делать, не сейчас. — «Я буду рядом, если что-нибудь понадобится. Не стесняйтесь спрашивать, мисс Тайм, мне не трудно».
«Спасибо», — снова сказала она. Ей нужно было, чтобы он уже ушел наконец.
«Ну…» — Азирафель снова взглянул на Кроули, и Обри Тайм увидела улыбку, которой он одарил огорченного демона в углу. Она увидела эту улыбку, увидела, сколько умоляющей надежды в ней заключено, и почувствовала облегчение, что она не была направлена на нее. — «Тогда я вас оставлю».
Наконец-то он ушел.
Они заранее составили расписание по телефону. При проведении интенсивной терапии на дому было важно иметь расписание и придерживаться его. График был таков: она приезжает в 9 утра (4 утра. Для нее это было 4 утра), и остается до 11 утра. Затем она делает двухчасовой перерыв на обед. Она возвращается в 13:00 и остаётся до 16:00. В этот момент они заканчивают. Они заканчивают, когда уже 11 утра по ее домашнему времени, и она не возвращается до 9 утра следующего дня.
Она вылетела ночным рейсом, чтобы в первый день приехать сюда к 9 утра. Она вылетела ночным рейсом и пропутешествовала через самые ужасные, самые глубокие глубины Хитроу, чтобы добраться до него, чтобы посидеть здесь с ним. А он хотел притвориться, что ненавидит ее за это.
И хорошо. Пусть притворяется. В этом, по ее мнению, и должен заключаться этот день. День первый, в этот день, должен был быть посвящен отрицанию.
Она перестала считать секунды где-то около ста тридцати восьми. Она сбилась со счета, и это было не важно. Она будет ждать столько времени, сколько потребуется, пока Кроули не захочет говорить.
«Если не выпьете чай, — сказал он наконец, — он будет волноваться, что сделал что-то не так».
«Я думала, он для Вас», — солгала она. — «Это же Вы попросили принести».
«У нас нечасто бывают гости», — сказал он и изменил позу. Он чуть-чуть развернулся. — «Он пытается быть гостеприимным».
«Я ценю попытку», — сказала она и она ведь была на работе, так что это не было ложью. — «Но лед мне не понятен».
«Вы американка». — Он еще немного развернулся. — «Вы пьете корневое пиво и чай со льдом, язычники».
У Обри Тайм и Кроули до того, как всё пошло наперекосяк, продолжались разногласия по поводу национальности Кроули и Азирафеля. Кроули настаивал на том, что они не англичане, что они не могут быть англичанами, что называть их англичанами было просто продуктом ее сверхактивного, до смешного человеческого инстинкта классифицировать вещи, которых она на самом деле не понимала. Она же, со своей стороны, настаивала на том, что если оно выглядит, как утка, крякает, как утка, и подумать до чего неприятно это слышать считается у него должной сердечной реакцией на рыдающее признание друга о том, что он думал, что ты погиб, тогда что у нас получается? Английская утка. В то время они согласились не соглашаться. Теперь казалось, что за последние несколько минут она набрала довольно значительный балл для своей стороны в дебатах.
Было бы хорошо, если бы она и Кроули могли снова заключить такие отношения, которые позволили бы иметь место такого рода дебатам.
«Если будете там весь день висеть, — сказала она, все еще не касаясь чая, — у меня шея потом будет болеть».
Он был огорчен и мелочен, и он был таким же сукиным сыном, как и всегда, но при этом он был, как всегда, щедрым и нежным. Она ясно дала понять о своей потребности, и поэтому он восполнит ее. Она наблюдала, как он полностью развернулся, а затем потянулся по потолку. Она наблюдала, как он руками и ногами опускался по стене, пока не оказался у изголовья кровати, а затем он каким-то образом изменил свое отношение к гравитации, так, что умудрился лечь. Он должен был сломать поднос с чаем, но этого не произошло.
Она не станет шутить насчет Изгоняющего дьявола. Хотя ей очень хотелось. Однако ему не понравятся эти шутки, и поэтому она не стала их отпускать.
Он снова свернулся. Он свернулся под таким углом, чтобы продолжать смотреть на нее. Он был удовлетворен своей способностью зыркать на неё.
«Давай поговорим», — сказала она, чтобы начать. «Каково это — иметь меня в Вашем личном пространстве?»
«Не нравится».
«Это похоже на вторжение», — сказала она.
«Это и есть вторжение», — сказал он.
«Вы пригласили меня сюда».
«Он не отравлен, просто выпейте уже этот чертов чай».
Она не хотела пить этот чертов чай.
«Я действительно рада Вас видеть», — попыталась она перенаправить. — «Прошло довольно долго времени.»
«Вы еще не умерли, значит, это не могло быть так долго, не так ли?»
Она вздохнула.
Ей было доступно множество вариантов ответа. Она продумала множество доступных ей вариантов, потому что была подготовлена к тому, чтобы он будет вести себя так. Она обдумывала эти варианты еще до приезда. Она обдумала их, так как ей не удалось уснуть во время своего ночного рейса. Она обдумывала их, пока таскалась по Хитроу. Она обдумывала их, когда прибыла в отель в 7 утра (2 часа ночи) и сдала свой багаж. Она долго их обдумывала.
Она могла сказать Я понимаю, почему Вы так сердитесь, но это уже было. У них происходил этот разговор по телефону снова и снова, и каждый раз он был совершенно бесплодным. Она могла сказать Мы с Азирафелем беспокоились о Вас, но и это уже тоже было. Он не это принял. Это ведь она напугала Азирафаэля, не он, никогда не он, он не нес ответственности за свое дерьмовое поведение, как же можно? Она могла сказать Что мне сделать, чтобы Вы снова мне доверились? Но она знала ответ. Он знал ответ. Она принесла неподписанный контракт в своем багаже, потому что именно по этой причине она была здесь, когда у нее был совершенно удобный офис в ее собственной проклятой стране.
У нее было много вариантов. Она долго обдумывала свои варианты. И она решила, она осознала, она пришла к тому, чтобы принять, что всё, что ей нужно сделать, это быть открытой и честной. Она должна была быть с ним открытой и честной.
«Отвалите Вы», — сказала она, и она говорила это серьезно, потому что такими были её открытость и честность. — «Я тут пытаюсь сказать, что скучала по Вам».
Она смотрела, как его взгляд стал недоуменным. «Получай, сукин сын», — подумала она. Его взгляд стал недоуменным, а затем смягчился.
«А сейчас», — сказала она. Она подняла с пола сумку, и положила себе на колени. — «У Вас есть выбор. Go Fish, шашки или крестики-нолики».
«Тьфу ты», — простонал он, как будто она только что спросила, какую кучу гниющего мусора он хотел бы, чтобы она подбросила ему в кровать.
«Просто выберите что-нибудь одно», — сказала она.
Она не спросила Не хотите ли Вы сыграть в игру? Такой вопрос простой вопрос позволил бы ему с легкостью сказать «нет». И здесь, во время этой встречи, она собиралась настоять на том, чтобы они сыграли в игру. Она знала, что было бы легче настоять, если бы у него не было возможности сопротивляться первым. Она выразила надежду, так что ему будет труднее сопротивляться.
Она также не просила его выбрать только два. Представление двух вариантов может показаться двумя крайностями, и бывает трудно выбрать между крайностями. С другой стороны, три варианта идут со средним, а средний почти всегда кажется самым безопасным. В большинстве случаев люди выбирают средний вариант из трех. Обри Тайм хотела, чтобы он выбрал средний вариант.
«Вы, что, реально принесли сюда колоду карт?» — спросил он.
«Ага, и доску для шашек, и еще кое-что».
«Послушайте», — сказал он, наклонил голову немного ближе к ней и понизил голос. — «Не дайте Азирафелю узнать, что здесь есть колода карт».
«Хм», — подумала она. Внезапно он был готов вести себя с ней как сообщник. Она задалась вопросом, почему, но она также знала, что лучше не попадаться на удочку. Одна из основных проблем терапии на дому — это риск триангуляции между разными членами семьи. Занимаясь терапией на дому, было легко увязнуть в чужих спорах. И было жизненно важно, чтобы она вообще этого не допустила.
«Просто выберите», — сказала она. — «Go Fish, шашки или крестики-нолики».
«Здесь их не так называют», — выдохнул он раздраженно, но смиренно.
«Нет? Хм». — Час от часу не легче, да? Она вытащила доску для шашек из сумки, как будто он согласился играть. Она слегка отодвинула поднос с чаем в сторону, чтобы можно было приступить к установке доски. — «А правила такие же?»
«Неважно», — сказал он. Он устроился в более вертикальное положение, приближаясь к доске. — «Я всё равно буду жульничать».
«Ничего.» — Она начала раскладывать шашки. — «Только чтоб я не заметила».
Дело было не в игре. Не имело значения, кто выиграет или проиграет, и не имело значения, будет ли он жульничать. Важно то, что это могло быть совместное мероприятие между ними. Что имело значение, так это то, что это заставило его сесть чуть более вертикально. Важно то, что для перемещения шашек требуется физическое движение и концентрация, но не слишком много. Важно было то, что, если он не слишком явно будет жульничать, то это означало, по крайней мере, что он должен будет оставаться внимательным к целенаправленной деятельности, связанной со следованием правилам игры.
«Вы красными хотите или черными?» — спросила она.
«Мне всё равно.»
«Выберите.» — Цвет не имел значения. Однако акт выбора — имел.
«Красными».
«Хорошо, Вы пойдете первым. Помогите мне собрать все шашечки».
Кроули, по-прежнему такой же сукин сын, каким они оба его знали, был щедрым и нежным, и ему нравилась возможность помочь.