Киборг DEX-6 Глэйс
Июль 2191 года.
Хозяин пришел ближе к полуночи. Еще с порога окликнул:
— Диамант, есть что пожрать? Накрывай на стол.
Быстро сполоснулся под душем и пришел уже в домашних растянутых спортивных штанах. Передал пакет с покупками, сел за стол, с удовольствием принюхался к поставленной еде и заметил мышиный трупик на столешнице.
— Это что за гадость?
— Мелкий домовый вредитель из отряда грызунов. Полагается скармливать домашним животным. Домашние животные отсутствуют. Требуется обозначить способ утилизации.
— Утилизация — в утилизатор. И стол протри, — Роберт дождался, пока киборг уберет дохлятину и воткнул вилку в макароны.
— Молодец, вкусно. Сама почему не ешь?
— Необходимость в восполнении питательных веществ отсутствует.
Отсутствует — какое замечательное слово!
Но хозяин нахмурился, повернулся на стуле, подтянув киборга к себе за комбинезон, поставил между расставленных коленей. Провел пальцем от груди к животу, испытующе глядя снизу-вверх в опущенное лицо:
— Ты что, обиделась, что я вчера тебя не трахнул?
— Чувство обиды не запрограммировано у модели DEX-6.
— Вчера же нормально разговаривала, без этих машинных закидонов.
— Программа имитации личности принадлежит пакету от Irien-69, в настоящее время отключенному, — сообщила Глэйс, с внутренним мстительным удовольствием.
— Та-ак, давай вот что: включай пакет, но не весь, эти свои приставалки убери полностью. Возможно так?
Светло-серые глаза медленно мигнули, и тут же прежде неподвижное лицо заулыбалось:
— Конечно, сладкий, все для тебя. Приставать не буду, но помни: я всегда готова раздвинуть ножки.
Роберт отпустил Диамант, слегка подтолкнув к стулу:
— Хоть чаю себе налей, или чего у тебя там есть.
Доев и шумно отдуваясь, он, с компотом в руке, откинулся на спинку стула, довольно оглядел Диамант, изящно потягивающую компот из своего стакана.
— Очень хорошо. Я сейчас спать, завтра по звонку будильника меня разбудишь. По первому звонку. Что-нибудь купить надо?
— Да, милый. Капустки и зелени, в рационе должны присутствовать витамины. Иглу и разные нитки, сейчас образцы принесу.
— Зачем иголка с нитками?
— Одежду починить, дорогой, — Глэйс метнулась в комнату и вернулась с пучочком ниток, выдернутых из швов одежды, — вот такие ниточки.
— Ладно. Зелени какой?
— Что попроще: лебеды, сныти, крапивы…
Роберт поперхнулся компотом:
— Как ты это себе представляешь? У нас тут город, а не ваша глушь, тут такая трава не продается.
Глэйс молчала, не понимая, почему нельзя просто пойти и нарвать.
— Петрушка, укроп, сайбис, магента… Что из этого надо?
— На твое усмотрение, солнышко, я тебе полностью доверяю.
— Хорошо. Все, спать. Ты — на матрасе, — он уставил указательный палец на киборга.
Та потупилась:
— Как будет угодно хозяину.
Утром повторилась вчерашняя ситуация с побудкой за исключением, что Глэйс разбудила хозяина после первого звонка. И поэтому он успел поплескать в лицо водой из-под крана в кухне и даже выпить кофе. Полчашки.
После ухода Роберта Глэйс попробовала оставшийся напиток.
Черная горькая гадость с исчезающе маленькой энергетической ценностью. Даже на переваривание хрустящей на зубах крошки потратится энергии больше, чем удастся получить. Некоторое количество кофеина, масла, белки, витамины. Ничего интересного. Почему люди это пьют? Непонятно.
Выплеснув гущу в раковину, Глэйс вымыла чашку, поставила ее в сушилку и поняла, что делать ей нечего. Квартира была вычищена вчера, ужин готовить рано, нитки для починки будут только завтра. Пользуясь свободным временем, Глэйс полезла в инфранет.
Села за терминал. Поставив возле себя большую тарелку с макаронами и время от времени ныряя туда ложкой, Глэйс училась — просматривала все подряд о человеческой жизни. Фильмы, образовательные программы, мультфильмы, видеоблоги — все изучалось и осмысливалось, чтобы послужить путеводителем и ориентиром в дальнейших поступках. Три гигабайта как-то незаметно закончились.
Глэйс повертелась в кресле. Обнаружила, что сидеть не прямо с ровной спиной, а скрутившись боком и закинув ноги на подлокотник тоже вполне себе удобно. Некоторое время, шевеля пальцами, порассматривала свои ноги, болтающиеся в воздухе.
Ноги ей понравились, но захотелось придать им эстетическую завершенность, как у женщины из фильма. Проще говоря, накрасить ногти. На роль предмета усовершенствования подошел красный перманентный маркер. Поставив на край стола сначала одну ступню, потом вторую, Глэйс накрасила себе ногти. Полюбовалась лаково блестящей поверхностью, поболтала ногами в воздухе. Красиво. Как у людей. Оттягивая неизбежный миг расставания с такой красотой, прошлась по квартире, наклонив голову, чтобы было видно мелькающие стопы. И пошла смывать. Перманентный маркер не смылся, только размазался, окрасив кожу вокруг в лихорадочно-синюшно красный. Глэйс оттирала его мылом и щеткой, от усердия чуть не разодрав кожу до крови, но оттереть смогла только чистящим средством для унитаза. Обидевшись на маркер — раздраженную кожу щипало — Глэйс засунула его обратно в ящик стола.
И пошла заниматься делами: колоть орехи. Хозяин обещал привезти зелени, надо накормить его витаминной пастой с орехами, может быть, оценит заботу. Достала мешочек с орехами и, встав в привычную рабочую позу за разделочный стол, внезапно задумалась: а так ли уж она обязательна, эта рабочая поза? В результате раздумий она уселась по-турецки на обеденный стол, расположив орехи и кружку для ядрышек перед коленями. Было не то чтобы очень удобно, но сам факт нарушения предписаний радовал чрезвычайно.
Высыпав пытающиеся раскатиться орехи на стол, Глэйс брала по два из них в руку, на мгновение сжимала пальцы, ссыпала скорлупки в освободившийся пакетик, а два чистых ядрышка складывала в кружку.
Подготовив таким образом полуфабрикат на вечер, поставила вариться половинку курицы, чтобы бульон подать с бутербродами, а с мясом пожарить картошку. Пока все варилось, искупалась. Глэйс уже поняла, что хозяин не следит за счетчиком, но за рамки нормативного расхода воды все-таки старалась не выходить.
Роберт пришел, когда Глэйс дожаривала картошку, намного раньше, чем вчера. Глэйс порадовалась, что успела слезть со стола и вылезти из ванной. Сейчас же она, как примерная Irien’очка, суетилась, встречая хозяина в прихожей, перехватывала пакет, откуда остро и свежо пахло пряными травами, помогала снять куртку, подавала тапочки, мол, почувствуй, хозяин, разницу, с программой ИЛ и без нее.
— Милый хозяин подождет пятнадцать минут до готовности ужина? Я сейчас домелю пхали из свежей зелени.
— Куда пихали? — неуклюже сострил Роберт, отмахнулся и пошел в комнату, сел за компьютер и стал просматривать поступившие звонки.
В первом же видеосообщении красивая кареглазая брюнетка требовательно приказала: «Позвони мне. Немедленно, вот прям сейчас же!».
Роберт прерывисто вздохнул, шикнул на Глэйс, чтобы она не показывалась в поле видеокамеры и набрал номер. Глэйс отметила признаки волнения и, пожалуй, даже возбуждения.
Появившаяся в вирт-окне девушка безапелляционно заявила:
— Ты мне изменил! Никогда тебе этого не прощу!
Роберт весьма достоверно, даже киборгу было не придраться к 90% искренности, возразил:
— Даже и не думал, звезда моя, кроме тебя мне никто не интересен.
— Не ври! — завелась брюнетка, — Тебя видели с дылдой белобрысой!
Роберт издал растерянный смешок, потом принял суровый вид и пояснил:
— Милейшая Розамунда Львовна, имеющая обыкновение ежедневно дежурить у подъезда, видела меня с девушкой, проходящей по программе защиты свидетелей. Естественно, какое-то время она провела в моей квартире. И никто не видел ее выходящей, потому что она перекрасилась в моей ванной, и я выпустил ее через чердак в другой подъезд.
— И в какой же цвет она перекрасилась? — не сдавалась ревнивица.
— Вот этого я тебе сказать не могу, — Роберт самодовольно откинулся в кресле, но, увидев нахмуренные брови визави, снова подобрался. — Во всяком случае, по видеофону. Может быть, при личной встрече и мог бы намекнуть, если бы не нашлось занятий поинтереснее.
— Это каких занятий? — ревность в голосе сменилась подозрительностью.
— Ну, например, дегустация блинного пирога у Марко. Я как раз собирался перекусить, и, если ты не против, мы могли бы сходить туда вместе.
— Фу-у, блины! Лучше мильфлей с кедровыми орешками в «Малахите».
— Как скажешь, звезда моя. Я за тобой заеду.
— Э, нет! — спохватилась девушка, — Я должна подумать, посмотреть в ежедневнике, свободен ли у меня вечер. А пока я думаю, расскажи мне о своем новом расследовании.
— А что о нем рассказывать, зачем забивать твою прекрасную голову неаппетитными подробностями? Шайка сектантов, жили-были, не тужили, похищали богатеньких буратин, потом один из них отравил соратников и сбежал. Найду его — пойду на повышение в столицу.
— В столицу? — глаза девушки на миг алчно загорелись, но она быстро потушила взор, — Конечно, там непристойности и девушки легкого поведения…
— И зачем бы они были мне нужны, если ты поедешь со мной? — удивился Роберт, увидел торжествующую улыбку и поспешил закрепить победу, — Одевайся, уж на «Малахит» мне зарплату прибавили.
— Уже одеваюсь, — счастливо протянула девушка и отключилась.
Роберт еще несколько секунд смотрел на то место, где только что светилось вирт-окно, а потом зло выругался, выражая мысль о том, что эта столица ему ни в пень не сдалась, а с дочерью судьи ему и тут будет совсем неплохо. Потом оттолкнулся от стола, встал и прикрикнул на киборга:
— Что стоишь? Найди мне что-нибудь приличное надеть, или ты кроме драных штанов ни черта не видела?
Глэйс метнулась к шкафу, подала вычищенный темно-синий костюм, единственную одежду хозяина, в которой можно показаться в ресторане, вытащила классическую белую рубашку.
Роберт сунул ее обратно:
— Я не на похороны, а развлекаться с девушкой. Найди что-нибудь нормальное, — и ушел в душ.
Пока он мылся, Глэйс достала еще несколько вариантов — голубую рубашку, бежевую тенниску и черную водолазку. Разложила на кровати вместе с бельем.
Вернувшись, Роберт скептически осмотрел модельный ряд и потянул из шкафа ярко-желтую рубашку, висевшую в самом дальнем углу.
— Ну ты и дура, смотри, что надо надевать, когда собираешься танцевать с гламурной тянкой.
Лицо мужчины разгладилось, он словно сбросил десяток лет, на губах появилась мечтательная улыбка. Одеваясь, он насвистывал что-то бодренькое, а уходя, приказал:
— Едý в холодильник, вернусь голодный. Продолжаешь сохранять видимость отсутствия.
Он ушел, а Глэйс окончательно поняла, что удержаться у доброго хозяина не получится, как бы она ни старалась.
Сцена первая
Квартира Корделии Трастамара.
Кухня. На табурете сидит взлохмаченная Камилла в старом домашнем костюме Корделии. Под глазом Камиллы зреет, наливается багровым огромный синяк.
Камилла, которая всего пару минут назад осознала, что все происходящее нынешним утром отнюдь не плод ее похмельного воображения, а самая что ни на есть грубая, эмпирически доказуемая реальность, недоумевающе смотрит на присутствующих. За столом напротив с видом добровольно-принудительно избранного шерифа сидит Корделия. Рядом с ней, гордо подбоченясь, Катрин, все еще полная благородной воинственности. За ее спиной благоразумно прячется Кеша.
Мартин — в веселеньком фартуке — у плиты. Что-то ожесточенно мешает в кастрюльке.
Камилла (сипло):
— Вы кто?
Корделия:
— Только этого еще не хватало!
Катрин (жалостливо):
— Может, ей врача?
Корделия:
— Ага, психиатра. С бригадой. Спросим у профессора Стравинского, что такое шизофрения.
Кеша (осторожно высовываясь из-за плеча Катрин):
— А он еще и доктор? Стравинский?
Корделия:
— Он вообще личность многогранная. Одной рукой музыку пишет, другой — книжки, а третьей… хм… мозги шизофреникам вправляет.
Камилла осторожно трогает синяк под глазом. Морщится. Корделия встает, подходит к холодильнику, достает кусок замороженного мяса. Протягивает пострадавшей.
Корделия:
— На, полечись.
Камилла подозрительно разглядывает предмет.
Камилла:
— Это что?
Корделия:
— Запчасть от незваного гостя, разумеется.
Кеша (все так же из-за плеча Катрин):
— Лечите подобное подобным.
Камилла прикладывает мясо к синяку. Блаженно закрывает глаза. Свободной рукой трогает голову.
Камилла:
— Мне бы это… поправится.
Мартин (не прекращая ожесточенно что-то размешивать):
— У нее в крови продукты распада этанола. Небольшая порция качественного алкоголя приведет к растворению части мозгового вещества, но вместе с тем вызовет выброс эндогенных опиатов, что облегчит состояние.
Корделия:
— Было бы чему растворяться. Кроме того, где я тебе возьму высококачественный алкоголь? Ты же его вчера весь на дезинфекцию извел.
Мартин:
— Там еще бутылка «Вдовы Клико» оставалась. Ты говорила, что эта кислятина как раз для гостей. Вот я и оставил.
Катрин:
— Шампанское по утрам пьют либо аристократы либо дегенераты.
Камилла:
— А я кто, по вашему?
Корделия и Катрин переглядываются. Кеша хихикает.
Корделия:
— Какая самокритичность!
Камилла:
— Аристократка я! Потомственная. С сертификатом, генеалогическим древом и нотариально заверенным анализом ДНК. Мой отец Карлос Фредерик Леопольд Абрахам Геральдийский, 27-й герцог Трастамара, а мать — княгиня Мышковская!
Корделия:
— Н-да, открытия продолжаются. Я еще и Абрахамовна! Вот зачем я сегодня проснулась?
Катрин:
— Карлуша говорил, что это в честь какого-то двоюродного прадедушки. Чтоб приятное сделать.
Корделия:
— Кому? Прадедушке? А цветочками на могилку нельзя было обойтись? В крайнем случае, памятником из черного мрамора. Заказали бы Церетели. (Мартину) Что ты там все время шкрябаешь? Я уже сама близка к тому, чтобы начать… поправляться. Есть же миксер.
Мартин:
— Джек говорил, что в приготовление еды надо вкладывать душу.
Корделия:
— А через миксер она не вкладывается?
Мартин:
— Нет, через миксер не вкладывается. Нужно все делать вручную.
Корделия:
— Ложку на душепроводимость проверял?
Мартин (разглядывая ложку):
— Действительно, я как-то не подумал. Надо действовать напрямую, без посредников. Чтобы тактильный контакт был.
Собирается запустить в кастрюльку руку.
Корделия:
— Я пошутила! Я всего лишь хотела спросить, что ты там готовишь.
Мартин:
— Блинчики по-французски. Crêpes называется.
Корделия:
— Так ты у нас теперь повар! А как же астрофизика? Квазары там всякие? Черные дыры?
Мартин:
— Ты сама говорила, что надо себя искать. Я ищу.
Кеша:
— Вот астрофизика черной дырой и накрылась.
Корделия:
— А что следующее? Патологоанатом? Или акушер-гинеколог?
Кеша хихикает. Мартин невозмутимо достает сковороду и ставит ее на стеклокерамический диск. Камилла прислушивается к разговору с дичающими глазами.
Корделия (мысленно досчитав до десяти):
— Ладно, вернемся к нашим баранам, то есть, к дегенера… аристократам. Мадам, а вы в курсе, где вы находитесь?
Камилла (осторожно):
— В дурдоме?
Корделия:
— А вы не так уж и не правы. Если не в самом дурдоме, то в ближайшем его филиале. В гостях у семейки Адамс, ее современной модификации. (Указывает на Катрин) Вот это бабушка Адамс.
Катрин (возмущенно):
— Не называй меня бабушкой. Я… зрелая опытная женщина. У меня еще все впереди. И вообще, в 60 жизнь только начинается.
Корделия:
— Ладно, ладно. Зрелая, опытная бабушка Адамс. Я — эксцентричная миллиардерша с тягой к кибермодифицированным продуктам, а это наши… типа дети. Близнецы, однояйцевые.
Кеша (возмущенно):
— Это кто тут однояйцевый?
Катрин:
— Кешенька, успокойся, это точно не про тебя! Это она на кой-кого другого, бракованного, намекает. На вот, скушай конфетку.
Кеша хватает конфету размером с ладонь, разворачивает и целиком запихивает в рот.
Корделия (задумчиво):
— Ну хоть помолчит. Надо будет заказать пару тонн. Так вот, близнецы. Правда, неравноценные получились. Один — собрание талантов и добродетелей, а второй…
Мартин:
— Генетический мусор.
Кеша (с набитым ртом):
— Кафая шамокрифифнофть!
Камилла (икнув):
— А я кто?
Кеша (с набитым ртом):
— Фещь!
Мартин:
— Если следовать аналогии, то кузина Итт.
Корделия:
— Это еще кто?
Мартин:
— Согласно классической версии, кузен Итт —это периодически навещающий семью Адамсов родственник, носит темные очки, шляпу, покрыт шерстью, вместо членораздельной речи издает странный визг, но его все понимают. В данном случае, кузина Итт.
Камилла (жалобно):
— У меня нет шерсти.
Катрин:
— Зато визг получается.
Корделия:
— О, это дело поправимое! К концу изоляции вырастет. Даже в тех местах, где это анатомически невозможно.
Кеша (успев прожевать конфету):
— Это где?
Катрин:
— Ты еще маленький, тебе лучше не знать.
Кеша:
— А, ну ладно. Сюрприз будет.
Катрин:
— Иди, порисуй.
Мартин (виртуозно подбрасывая блинчик):
— Ага, пестики и тычинки. Мелок ему дайте.
Катрин:
— Какой мелок?
Мартин:
— От тараканов.
Катрин (подозрительно):
— Это еще зачем?
Мартин:
— Пусть проглотит.
Катрин:
— Корди, ты слышишь? Я тебя предупреждала. Нельзя держать дома прирожденного убийцу. У него же патологическая страсть!
Корделия:
— Мартин, тебе понравилась моя идея насчет патологоанатома?
Мартин:
— Неплохая, кстати, мысль. Тем более что первый пациент уже напрашивается.
Кеша:
— Карьера акушера-гинеколога перспективней!
Мартин (подбрасывая второй блинчик):
— Я же сказал, мелок от тараканов. Этому секс-символу он не повредит, а тараканы в голове успокоятся и займутся делом. В данном случае, рисованием. Я же для всех стараюсь, а вы меня в последователи доктора Лектора записали.
Катрин:
— Кто такой доктор Лектор?
Корделия:
— Коллега профессора Стравинского.
Кеша:
— Тоже книжки писал?
Мартин:
— С рецептами. Паштет из печени свежепойманного Irien’a. Фуагра называется.
Достает из выдвижного ящика кухонный нож, вертит его в руке, подбрасывает, ловит и так же невозмутимо прячет обратно в ящик.
Корделия (обращаясь к Камилле):
— И вы, мадам, еще сомневаетесь в своих способностях обрасти шерстью?
Сцена вторая.
Все та же кухня. Завтрак подходит к концу. Корделия встает из-за стола.
Корделия:
— Значит так, граждане тунеядцы, паразиты, прихлебатели. Я ухожу на удаленку. Мне необходимо пообщаться с себе подобными.
Камилла:
— С пираньями?
Корделия (смерив ее долгим взглядом):
— Именно, и у нас у всех очень острые зубы. Показать?
Камилла:
—Не надо. Я уже заметила, что у вас тут нездоровая тяга к каннибализму.
Мартин (в свою очередь изучая гостью):
— Почему нездоровая? Пищевая ценность высокая. Дезинфекция проведена. Все необходимые аминокислоты присутствуют. Жирность средняя.
Камилла бледнеет. Корделия сдерживает усмешку.
Корделия:
— Ладно, Мартин, не пугай нашу гостью.
Мартин:
— Думаешь, излишний выброс адреналина подпортит вкусовые качества?
Корделия грозит ему пальцем. Мартин с самым невинным видом намазывает бутерброд.
Корделия:
— Я ухожу на работу. Мартин, ты остаешься за старшего. И без рукоприкладства!
Мартин:
— Ладно. Ногоприкладства хватит.
Корделия возводит глаза к потолку, вздыхает и уходит.
Некоторое время на кухне царит тишина. Все молча едят. Камилла, уже окончательно осознав, где находится, пристально смотрит на Катрин. С одной стороны, она понимает, что может нарваться на вышеупомянутое «ногоприкладство», но с другой стороны, удержаться не может.
Камилла:
— Так вот, значит, ты какая, Катька-Соковыжималка! Давно хотела с тобой встретиться.
Мартин, Кеша и Катрин переглядываются, не сразу понимая, о ком идет речь.
Катрин:
— Простите, а что вы имеете в виду?
Камилла:
— Мне-то вводить нечего, а вот папаша мой этим злоупотреблял.
Кеша:
— Ваш папа был Irien’ом?
Камилла:
— Козел он был!
Мартин наклоняется и внимательно изучает ноги Камиллы.
Камилла:
— Эй, ты чего?
Мартин:
— Копыта ищу.
Камилла:
— Какие еще копыта?
Мартин:
— Вы же сами сказали, что ваш папа — козел. Следовательно, вы — коза. Парнокопытное, семейство — полорогие.
Кеша хихикает. Катрин улыбается. Камилла зеленеет.
Камилла:
— Ты, дебил кибернетический! Жестянка бракованная!
Кеша:
— Вы его лучше не злите. Он у нас того, контуженный. Проводка искрит. И контакты окислились.
Мартин показывает Кеше кулак.
Кеша:
— Без рукоприкладства.
Мартин:
— Тапок предъявить?
Катрин:
— А я все-таки желала бы объяснений. На каком таком основании вы позволяете себе сравнивать меня с бытовым прибором? Да еще в такой фамильярной интерпретации! Фи, Катька-Соковыжималка.
Кеша:
— Я могу объяснить.
Камилла:
— Да чего тут объяснять? Давила из папаши деньги, как сок из моркови!
Кеша (по внутренней связи):
— Всего-то? А я-то думал…
Мартин (по внутренней связи):
— Каждый понимает в меру своей испорченности.
Катрин (пылая благородным гневом):
— Неправда! Я у вашего отца никогда ничего не просила. Я его любила. Чисто и бескорыстно.
Кеша (по внутренней связи):
— Хочешь большой и чистой любви? Приходи на сеновал.
Мартин (по внутренней связи):
— Почему на сеновал? Там дезинфекция лучше?
Кеша возводит глаза к потолку точно так же, как это недавно делала Корделия.
Камилла:
— Да уж, бескорыстно! Женить его на себе хотела! Пузом повязать!
Мартин беспомощно смотрит на Кешу.
Мартин (по внутренней связи):
— Повязать пузом? Это такой прием? А что за борьба?
Кеша (по внутренней связи):
— Это когда делают зверя с двуми спинами.
Мартин (по внутренней связи, окончательно сбитый с толку):
— Монстра, что ли?
Кеша (по внутренней связи):
— Да какого монстра, девственник ты наш! Повязать пузом означает — забеременеть, чтобы заставить мужчину на себе жениться.
Ссора тем временем разгорается. Катрин и Камилла уже вскакивают и угрожающе надвигаются друг на друга.
Камилла:
— Залезла в постель к богатому мужику, секретутка!
Катрин:
— Я-то, может быть, и секретутка, а вот твоя мамаша еще та бл… благодетельница безвозмездная! По мотивам ее похождений до сих пор порнокомиксы рисуют!
Камилла:
— Ты мою маму не трожь! Она из рода князей Мышковских! Наши предки еще в Древнем Риме на Ленинградке… на Палатине стояли.
Катрин:
— На пороге лупанариев?
Мартин опять смотрит на Кешу.
Кеша (по внутренней связи):
— Лупанарий — это древнеримский филиал «Матушки Крольчихи».
Мартин (по внутренней связи):
— Откуда ты все знаешь?
Кеша (по внутренней связи):
— Потому что я, в отличие от некоторых, талант свой не зарывал.
Катрин:
— Ах ты, стерва, развратила моего Кешеньку!
Камилла:
— Ах ты, старая нимфоманка! Украла моего блондинчика!
Мартин (по внутренней связи):
— Как ты думаешь, уже пора?
Кеша (по внутренней связи):
— Меняться партнерами?
Мартин (по внутренней связи):
— Нет. Ногоприкладствовать.
Кеша (по внутренней связи):
— Рано. Подождем твою маму.
Мартин (по внутренней связи):
— Подождем… твою мать.
Катрин, издав боевой клич, вцепляется Камилле в волосы. Камилла отвечает ей взаимностью.
Где-то на заднем плане звучит песня «All we need is love».
22 день холодных вод, Суард
Дайм шер Дюбрайн
Дайм покинул королевские покои ближе к полуночи. Разумеется, усталым и злым. И, разумеется, забрать подарок Ястребенка у Эдуардо Седейры он не успел. Когда? Если надо не только лечить короля, но и вести прочищающие разум беседы с королевскими советниками, за время болезни Тодора вообразившими себе невесть что. Не без помощи нежной, хрупкой и беззащитной Ристаны. Последним и самым настойчивым был канцлер Сальепус. Он на полном серьезе предлагал Дайму признать Тодора недееспособным и назначить Ристану регентом. Вот прямо на Весеннем балу. И тогда же объявить о долгожданной помолвке самого Дайма с Ристаной. Все знают, что шер Дюбрайн близко к сердцу принимает судьбу Валанты, и все знают, что он будет прекрасным королем!
На все уверения Дайма, что Тодор вполне здоров и может дальше править Валантой, а сам Дайм не имеет ни малейшего желания взваливать на себя королевство, герцог Сальепус лишь понимающе кивал, ухмылялся в усы и продолжал заверять в своей полнейшей лояльности и готовности поддержать любые решения светлого шера Дюбрайна. И собирался прямо сейчас проводить Дайма до его покоев.
От чесоточного проклятия канцлера спас Эйты. Едва Дайм с канцлером вышли из королевских покоев, как умертвие выскочило наперерез и скрипуче заявило:
– Пакет для светлого шера Дюбрайна от темного шера Бастерхази.
В пакете была шкатулка с печатью сашмирского султана, к ней прилагалась карточка с подписью Бастерхази:
«Прошу, мой светлый шер, почтить меня беседой по крайне важному вопросу. Незамедлительно».
– Увы, мои дела на сегодня еще не окончены, – испытывая к Бастерхази нечто, подозрительно похожее на благодарность, отбрехался от канцлера Дайм.
Сальепус неохотно отвязался, а Дайм про себя посмеялся: как старательно канцлер отводит глаза от умертвия! И страшно ему, и мерзко, и любопытно, и досадно, и все эти эмоции отлично подпитывают само умертвие. Все же Бастерхази – мастер. Если б этот талант, да на пользу Дайму… хм… то есть отечеству. Да, именно отечеству. И Дайм вовсе даже не думал, что вместе с Бастерхази у него гораздо больше шансов избавиться от печати верности, да продлятся дни императора вечно. Совсем никогда не думал. Потому что сдохнуть, пытаясь кому-то рассказать о печати, ему не хочется. А хочется упасть в свою постель и уснуть. Можно даже без ужина.
Кажется, это уже входит в привычку. Как и вечерний скандал с Бастерхази. Тянуть лапы к подарку от Ястребенка – слишком большая наглость даже для него. И ему крупно повезло, что злиться уже нет сил. Нет сил даже посмотреть, что в шкатулке.
Дайм сам не очень понял, почему все же дошел до башни Рассвета, а не до собственной кровати. Возможно потому, что на красной роже умертвия читалось злорадное нетерпение: ну же, светлый шер, проигнорируй приглашение моего ненавистного хозяина! Тебе не трудно, а мне приятно.
Чувствовать себя марионеткой немертвого полузурга Дайм хотел еще меньше, чем прямо сейчас что-то выяснять с Бастерхази. Наверное, поэтому он и оказался в башне Рассвета. И только шагая через порог гостиной, подумал: а ведь он здесь впервые. За все пятнадцать лет, что Бастерхази живет в Суарде, он первый раз позвал Дайма к себе. И Дайму, как офицеру МБ, прежде всего следовало предположить, что это ловушка. Раньше предположить. До того, как он вообще сюда поперся.
А, к шисам лысым. Хватит с него на сегодня паранойи. И так скоро от собственной тени станет шарахаться.
Шарахаться от Бастерхази сегодня определенно не хотелось. Не потому, что темный шер выглядел таким же усталым, как и сам Дайм. И не потому, что видеть его не в привычном роскошном камзоле, а в шелковом халате поверх расстегнутой сорочки было очень странно. И не потому, что в его гостиной сумасшедше вкусно пахло печеными рябчиками и апельсинами. А потому что… А просто так! Назло всему.
«Это называется подростковый бунт, светлый шер, – тоном Светлейшего поставил себе диагноз Дайм. – Поздновато вы до него доросли».
Сам поставил – и сам послал. В тину.
– Мой светлый шер. – Бастерхази встал навстречу, сделал пару шагов и остановился, словно сам не мог решить: то ли поклониться согласно этикету, то ли подколоть согласно традиции. – Я уж не надеялся увидеть вас сегодня.
Кинув взгляд на монструозные напольные часы с тремя циферблатами, Дайм устало усмехнулся. Да уж, десять минут до полуночи – самое время ходить в гости…
…А эти часы надо будет как-нибудь исследовать, интереснейший артефакт… Потом, и не забыть бы…
– Не мог же я отказать вам в просьбе, мой темный шер.
«Не могу отказать, когда ты так просишь», – вспомнилось в тот же миг. Не только Дайму. Скулы Бастерхази потемнели, ноздри раздулись, словно он унюхал добычу. А самого Дайма окатило волной жара, в горле пересохло, и все важные мысли куда-то делись. То есть Дайм помнил, что они были, мысли. Вот только что. Но какие именно и за каким шисом они сдались, когда прямо перед ним, совсем близко – Бастерхази? Нежная, ласковая тьма, разлитая под смуглой кожей, пульсирующая в синеватой жилке на шее, зовущая из темных и бездонных, как Ургаш, глаз.
– Это было бы невежливо, мой светлый шер.
Бастерхази едва заметно, словно неуверенно, улыбнулся и сделал к Дайму еще шаг, протянул руку. Наверное, он первый. А может быть, и Дайм. По крайней мере, через миг Дайм почувствовал прикосновение тьмы – горячим потоком, вливающимся в его ладони из чужих.
Это было так хорошо, так правильно и необходимо, что Дайм испугался. Почти год он убеждал себя, что в Тавоссе и потом, в таверне под Суардом, ему показалось. Что странности с его даром – случайное совпадение, последствия грозовой аномалии, да что угодно, главное, Дайм отлично может без всего этого обойтись! Обойтись без Бастерхази, дери его…
Нет. Он может и сейчас. Обойтись. Разорвать касание рук, обрубить поток невесть откуда берущейся силы, задавить к шисам лысым собственную потребность брать, нет, жадно поглощать сладкую отраву! Может!
И сделает.
– Вы говорили о важном деле, мой темный шер. – Голос подвел его, и вместо официальной холодности в нем прозвучала жажда. Искренняя, откровенная до неприличия жажда. – Рабочий день Магбезопасности…
– Давно окончен, – продолжил за него Бастерхази, почему-то оказавшийся совсем близко, так близко, что Дайм всей кожей ощущал его тепло, пульсацию драконьей крови в его жилах и ответную жажду. И касание его рук, касание, которое Дайм так и не смог разорвать. – Я помню, мой светлый шер.
Глядя Дайму в глаза, Бастерхази поднес его руки к губам и поцеловал пальцы. Едва дотрагиваясь, словно опасаясь спугнуть.
Почему-то Дайму показалось невероятно важным именно это опасение. Неуверенность. Почти робость. Важным и неправильным, словно…
Словно это обман и подвох. Подвох и обман! Темный шер не может и не должен! Должен… подвох… ловушка?.. Наваждение?
Дайм не успел отступить – Бастерхази выпустил его руки первым, на полмгновения раньше, чем это сделал бы Дайм.
– Прошу вас, отужинайте со мной, светлый шер, – почти без хрипотцы, почти ровно сказал Бастерхази, и только на дне его глаз по-прежнему полыхала жажда.
Так глубоко, что Дайм позволил себе списать алые всполохи на отблески каминного пламени.
И вообще хотя бы оглядеться по сторонам. Хорош полковник МБ, даже не оценил расположения входов-выходов и количества магических ловушек… которых не было.
Вот так просто – не было! В жилище темного шера! Камин, в котором потрескивали яблоневые поленья – был. Высокие окна, открытые настежь и пропускающие в гостиную ночную свежесть и пение цикад – тоже. И глубокие кресла, обитые лиловым бархатом, и писаные маслом химеры на стенах, и столик для хатранджа с неоконченной партией, и драгоценный шелковый ковер с затейливым рисунком, и пара десятков зловещих предметов вроде черепов со светящимися глазами или зазубренного черного ножа. Такие ножи, кстати, Дайм и сам видел на ирсидском базаре – по утверждениям торговцев, ими резали светлых шеров во время Черного Бунта. Правда, ножей этих продавалось раз в сто больше, чем жило светлых шеров полтыщи лет назад, но это такие мелочи.
И ровным счетом ничего опасного или хотя бы содержащего магию. В смысле, в гостиной. Кроме…
Дайм еще раз присмотрелся к скелету гоблина, скалящему зубы с каминной полки. Вот он был настоящим, а кроме того, вряд ли бы Бастерхази поставил его туда, в композицию не вписывался…
Когда скелет подпрыгнул, клацнул зубами в полете и подкатился Дайму под ноги, Дайм даже не вздрогнул. Он лишь спокойно подвесил умертвие перед собой, позволяя ему дергаться и скалиться, но не трогать себя.
– Интересный экземпляр. Шаман?
– Шаман-недоучка. Совершенно дурной, – усмехнулся Бастерхази. – Смерть не добавила ему мозгов.
Скелет гоблина яростно дернулся и щелкнул зубами, пытаясь зацепить хоть какой-нибудь из магических потоков Дайма. Разумеется, промазал.
– Зачем он тебе?
– Он забавный. Жалованья не просит, любопытных отгоняет, на глаза лишний раз не попадается.
На этом месте гоблин вжал череп в плечи и обиженно заскрипел.
– Бедненький, голодненький? – передразнил его Дайм.
Гоблин очень правдоподобно изобразил тяжкий вздох и жалобно посветил мертвенно-синими глазами, а Дайм неожиданно для себя засмеялся. Существо в самом деле было потешным.
– Он будет жрать, пока не взорвется. Глупая тварь.
– Зато забавная, – парировал Дайм и отпустил гоблина.
Тот извернулся в воздухе и приземлился на все четыре лапы, но не сбежал – явно не в силах отойти от такого вкусного, такого сочного, такого светлого шера!
– Дай-дай-дай! – заскрипел он, и Дайм почти увидел длинный зеленый язык, мелькнувший в полной игольчатых зубов пасти. – Дай-дай!
Отделив немножко энергии, Дайм сотворил из нее петушка на палочке и бросил гоблину. Тот немедленно вцепился в угощение, прижал одной лапой к груди, а вторую протянул в извечном жесте попрошайки.
– Дай-дай-дай!
– Не наглей, – оборвал его Дайм, добавив к словам ментальную картинку рассыпающегося прахом скелета.
Гоблин отскочил к столику для хатранжа, из-за него показал Дайму неприличный жест из трех пальцев и тут же сунул «леденец» в пасть.
– Бу, – сказал Дайм, на что гоблин подпрыгнул, выронил «леденец», скрипуче выругался и сбежал в стену.
Ровно через секунду из стены высунулась неестественно длинная лапа, цапнула потерявший форму сгусток энергии и втянулась обратно.
А Бастерхази рассмеялся. И Дайм тоже. Невероятно забавное существо! И Бастерхази – отличный парень, даром что темный! Даже об ужине для Дайма позаботился.
Кстати об ужине! Пора бы им заняться.
– Откуда ты взял эту тварь? – спросил Дайм, прикончив третьего рябчика и приглядываясь к четвертому.
– Сам завелся. – Бастерхази тоже внимательно разглядывал пару оставшихся на блюде рябчиков.
– Размышляешь, не обзавестись ли еще домашней живностью… хм… или правильно сказать мертвостью?
– Очень смешно, – высокомерно поднял бровь Бастерхази… и не удержался, фыркнул и расплылся в улыбке.
Дайм тоже.
И чуть не прозевал момент, когда из ближайшей стены выметнулась длиннющая костяная лапа, цапнула рябчика… и оказалась пригвожденной к столешнице серебряной вилкой. Ну, так получилось. Рефлексы сработали.
От скрипучего визга Дайм едва не оглох, но вилку из лапы не выдернул. Вообще-то ему стоило некоторого труда сдержаться и не развоплотить мерзко орущую тварь.
А Бастерхази, сволочь такая, только заржал, как полковая лошадь.
– Ай-ай-ай-ай! – орал целиком проявившийся у стола гоблин, дергая пригвожденной лапой и дымясь. Дым почему-то был сине-зеленым, видимо, убедительности балагана ради. – Пусти-пусти-пусти! Ай-ай!
– Я ж говорил, глупая тварь, – отсмеявшись, Бастерхази тоже потыкал гоблина вилкой. Тот заверещал еще громче и жалобнее, а дым стал гуще и пожелтел. – Хватит притворяться, Тюф, этому светлому ты на совесть не надавишь.
Гоблин заткнулся и перестал дымиться, зато возмущенно зыркнул на Дайма.
– Извини, не хотел портить твое имущество, – Дайм улыбнулся со всей любезностью. – Хоть оно и тупое. Хочешь, подарю тебе ручного вурдалака? Говорят, они намного умнее. А этого заберу в музей МБ, такой редкой дряни у нас еще нет.
– Ай-ай-ай-ай! – совсем тихо, но очень злобно проскрипел гоблин и попытался сам выдернуть вилку из лапы.
Что ему, разумеется, не удалось. Еще чего не хватало, чтобы какие-то немертвые гоблинские шаманы – и запросто сбегали от полковника МБ!
– Почему бы и нет. Если высунется еще раз, забирай. Тюф как раз мечтал о добром светлом хозяине.
– Добром и светлом? Ах вот оно что… – Дайм понимающе кивнул и выдернул вилку, но гоблина не отпустил, удерживая его уже чистыми потоками силы. – Высунешься или вякнешь, будет тебе светлый хозяин. Светлее некуда.
– Добрее некуда, – почти неслышно добавил Бастерхази, с неподдельным интересом наблюдая сцену дрессировки нежити.
Впрочем, точно классифицировать тварь Дайм бы не взялся, по теоретической некромантии у него никогда не было высшего бала. Но какая разница, как называется тварь, если Дайм точно знает, как именно ее упокоить. Быстро и надежно.
– Пусти-пусти, Тюф хороший, Тюф умный! Тюф больше не будет! – заискивающе проскрипел гоблин.
– Брысь, – велел Дайм.
Бастерхази присвистнул, провожая взглядом исчезающую в стене тварь, и поднял бокал с кардалонским.
– Браво, мой светлый шер. Еще полчаса общения с тобой, и Тюф так поумнеет, что напишет диссертацию.
– Надо же, ты не предложил мне пойти выступать в уличный балаган, мой темный шер. – Дайм тоже отсалютовал Бастерхази полным бокалом.
– Упс. Я не успел. Но ты можешь показывать фокусы здесь. Мне очень нравится.
Бастерхази осиял его улыбкой – странной, одновременно насмешливой, вопросительной и восхищенной, и еще что-то было в ней непонятное, но такое щекотное… теплое… манящее…
– Благодарю. – Дайм поклонился, с трудом заставив себя отвести взгляд от Бастерхази. – Мне не встречалось настолько впечатлительной публики. Я еще умею доставать ширхаба из шляпы. Хочешь? Для тебя, мой темный шер, любой каприз.
– Любой каприз… Мне нравится, как это звучит, мой светлый шер.
Разумеется, не смотреть на него у Дайма не вышло. В конце концов, это невежливо – не смотреть. И не хочется. Хиссов сын слишком красив – именно такой, домашний и расслабленный, немного встрепанный, раскрасневшийся, словно они не ужинали, как приличные шеры, а занимались тут шис знает чем…
К примеру тем же, чем прошлым вечером.
– Твое здоровье, мой темный шер.
Дайм отпил из бокала, глядя Бастерхази в глаза и видя в них отражение собственного желания.
– Твое здоровье, мой светлый шер.
Бастерхази последовал его примеру, а Дайм, как завороженный, смотрел на двигающийся под горячей кожей кадык, на тень в выемке между ключиц, на короткие завитки темных волос, просвечивающих сквозь тонкий батист рубашки. Он сам не понимал, почему до сих пор не завалил Бастерхази прямо здесь, в его сибаритском кресле, не снимая шисового расписного халата. Будь на его месте Эдуардо Седейра, давно бы уже стонал и выгибался под Даймом… и это было бы скучно. Невыносимо скучно, как и все его любовные похождения за последние полгода. Да что там, все его короткие и не очень связи за последние полвека. Все, кроме Бастерхази – и Шуалейды.
Проклятье. Не может быть, чтобы он, полковник МБ, и влип в чувства к темному шеру! Это просто обыкновенное желание. Всего лишь обыкновенное восхищение равным соперником. Ничего такого…
– Поцелуй меня, мой светлый шер, – раздалось совсем близко, так близко, что Дайм вздрогнул: Бастерхази невесть как и когда успел оказаться перед ним, на коленях, так что их глаза были вровень. И кроме этих глаз, полных темного пламени, Дайм уже ничего не видел и видеть не желал. – Я не хочу ширхаба из шляпы. Я хочу тебя, Дайм.
Губы Бастерхази тоже были близко, так близко, что Дайм уже чувствовал их нежность, и жар пахнущего кардалонским дыхания, и слышал грохот пульса – то ли Бастерхази, тот ли своего собственного.
«Какого шиса я медлю?» – было его последней связной и уже совершенно несвоевременной мыслью, потому что не поцеловать Бастерхази было невозможно. Выше человеческих сил.
Этот поцелуй был медленным, осторожным, словно они заново изучали друг друга – шероховатую нежность языка, судорожно бьющуюся вену под пальцами, щекотные касания волос, твердость мышц и обманчивую хрупкость запястья. Дайм медленно, наслаждаясь каждым мгновением, спустил с плеч Бастерхази шисов халат. Огладил ладонями плечи и ключицы – ощутив мурашки, бегущие по чужой коже, чужую дрожь, прерывистый вздох… На мгновение Бастерхази замер под его руками, а потом – прикусил нижнюю губу Дайма и толкнул его назад, в кресло, одновременно поднимаясь – и оседлал его бедра, сжал своими, запустил руки ему в волосы.
Дайм застонал, подавшись навстречу, вжимаясь в такое горячее и необходимое тело. И снова – когда Бастерхази зализал укушенную губу, и проник в его рот языком, лаская и заполняя собой, своим телом, своим даром… На миг Дайму показалось, что его пронзило насквозь тысячей игл, острых и раскаленных, но в следующий миг на смену боли пришла сладкая истома, затопила его целиком, расплавила последние мысли – и он стал невесомым, прозрачным, словно сосуд для темного пламени. Нет, не только темного. Он стал сосудом для тьмы и света, света и тьмы, вместе, одним целым… и за его спиной распахнулись драконьи крылья, подняли их обоих, Дайма и Роне, куда-то… куда-то… где Дайм бы хотел остаться вечно.
Вместе.
Это был не оргазм, нет. Это было что-то совсем другое, большее, не вмещающееся в смертного человека. Оно выплеснулось вовне, снесло все сомнения и преграды, разлилось, затопило бесконечным счастьем и свободой… и схлынуло, оставив его обессиленным, нагим и потерянным. Дайм не сразу понял, что Роне по-прежнему обнимает его, прижимаясь щекой к щеке – почему-то мокрой – и что-то шепчет. Кажется, какое-то имя… его собственное имя. Оно казалось шумом волн, шелестом ветра и шорохом песчаной осыпи. Оно не имело смысла. Но имели смысл прикосновения – дыхания, губ, ладоней и бедер, ресниц и влажной кожи.
И он послушался – песни дыхания, шелеста ресниц. Поднялся, когда его потянули за руку, обнял, когда обняли его. Позволил взять себя за руку и отвести куда-то, кажется, вверх по лестнице.
Он даже начал понимать смысл слов. Не сразу и не всех, но…
– …видеть тебя в моей постели, – рокотали волны, и море улыбалось, глядя на него невозможными бездонными глазами, и тьма ласкала его, сплеталась и смешивалась с ним. – Мой светлый шер, – шептала тьма и касалась его нежными, невыносимо нежными губами, – останься со мной…
Да, теперь он понимал – и это было прекрасно. Понимать тьму. Слышать, видеть, чувствовать тьму, трогать тьму. Самому быть тьмой.
– Да, – у него даже получилось сказать это вслух, и что-то еще, наверняка очень важное, только он еще не совсем понимал, что именно, – мой темный шер. Любой каприз для тебя.
Тьма засияла – золотом и кармином, счастьем и нежностью, шелестом крыльев и прохладой облаков. И в этом сиянии он наконец-то вспомнил имя. Самое важное, единственное имя. Необходимое – ему, им обоим, свету и тьме.
– Шуалейда, – сказал он, счастливый этим знанием.
– Да, – кивнула тьма, не переставая сиять. – Я знал, ты поймешь. Дайм, мой свет.
– Я хочу тебя… – ему показалось, что тут тоже нужно имя, еще одно, и он даже вспомнил его: – Роне.
Роне. Красивое имя для тьмы и пламени.
– Любой каприз для тебя, мой свет, – сказал Роне и снова коснулся его губ своими.
Это было хорошо и правильно. И то, что Дайм наконец-то вынырнул в реальность – тоже. Или не вынырнул, а реальности совместились, неважно. Важно – что теперь он помнил, кто они есть. И все остальное тоже, наверное… потом. Позже, он вспомнит все чуть позже.
– Роне Бастерхази, – Дайм провел по его щеке ладонью. – Ты все еще одет.
– Ты тоже, мой свет, – счастливо улыбнулся Роне и поцеловал его ладонь. – Позволь мне.
– Тебе?..
Вместо ответа Роне приподнялся над Даймом, выпутался из рукавов халата и сбросил шелк на пол. А потом, вместо того чтобы стянуть с себя рубашку, устроился между его ног и принялся расстегивать его френч.
– Мечта моей юности, Дайм Дюбрайн, уложить офицера Магбезопасности в постель, – Роне оставил френч расстегнутым и взялся за ворот сорочки, – вынуть из мундира и отыметь. Ты же подаришь мне мечту, мой свет?
На этих словах Роне склонился и, придерживая Дайма за плечи, лизнул его сосок и тут же легко прикусил.
– Ау… когда ты так просишь… – дыхание Дайма рвалось, голос не слушался, а от прикосновений Роне по телу разливалась блаженная истома.
И только где-то глубоко в мозгу ныла заноза: что-то важное Дайм упустил, забыл, надо немедленно вспомнить и… Никаких «и»!
Дайм сгреб волосы Роне в горсть и потянул его голову ниже, к своему животу. Никаких шисовых «и», есть только здесь и сейчас. Только он – и твердое, горячее тело над ним, нежные губы, выцеловывающие дорожку от солнечного сплетения вниз, уверенные руки, стягивающие с него штаны… От прикосновения языка к члену – напряженному, готовому лопнуть от распирающей его крови – Дайм глухо застонал и вцепился пальцами в простыню. Сладко, но так мало, так… еще! Какого шиса он только лижет, но не возьмет в рот!
– Еще, Хиссов ты сын!
Не поднимая головы, так же едва касаясь его члена губами, Бастерхази тихо и низко рассмеялся, перехватил руки Дайма и прижал к постели.
– Хиссов сын, – он провел языком по всей длине и пощекотал головку, – именно, мой свет, – и дразняще обвел головку языком, выдохнул на нее… и отстранился.
Дайм разочарованно застонал, попробовал двинуть руками – но Роне держал его крепко.
– Попроси меня.
– Ты… пожалуйста, Роне, – задыхаясь от скручивающей все его нутро жажды, прошептал Дайм.
– Пожалуйста что?
Хиссов сын насмехался и дразнил, и будь Дайм в трезвом уме и здравой памяти, убил бы на месте… наверное… но сейчас Роне держал его слишком крепко, и чувствовать хватку его рук на запястьях, тяжесть его тела на ногах и его дыхание на члене было слишком… слишком… неправильно, опасно, запретно – и сладко, до невозможности дышать сладко…
– Возьми в рот, – почти беззвучно попросил Дайм, сдаваясь на милость темного и ожидая нового приказа, или подвоха, или чего угодно, ведь темный не упустит шанса показать свою власть…
Когда горячие губы сомкнулись на его члене и скользнули по стволу – Дайм не смог сдержать крика, так это было хорошо. Так хорошо, что все дурацкие мысли растворились в обжигающем наслаждении, и все ощущение сосредоточились там, внутри жаркого, влажного и тесного рта… еще, еще немного…
По позвоночнику прошла первая тягучая и сладкая судорога, в глазах потемнело от жажды – но тут все прекратилось. Роне выпустил изо рта готовый излиться член и сжал его у основания, не позволяя Дайму кончить. Скользнул по его телу вверх, завел руки Дайма за голову и замер над ним. Пережатый член болезненно пульсировал, тело отчаянно требовало движения и разрядки, но вместо этого Дайм оказался буквально распят на постели. Он до сумасшествия остро чувствовал каждое прикосновение – и собственной не до конца снятой одежды, и обнаженной кожи Роне, и смятых льняных простыней, и прохладного ночного воздуха. И почему-то не мог даже пошевелиться. То есть мог, мог бы, если бы захотел, но он не хотел! Он впал в странное, ядовито-сладкое состояние – беззащитной, жадной покорности, словно не могло быть ничего слаще ожидания и подчинения…
Наваждение, снова наваждение…
И эти Хиссовы глаза, полные пламени, и мягкие потоки силы, пеленающие его, обволакивающие, проникающие в его тело, ласкающие – и тихий шепот:
– Мой светлый шер. Мой, – прямо в губы.
Дайм согласно застонал, подался Роне навстречу – впуская в рот его язык, лаская его в ответ – и, едва Роне разорвал поцелуй, попросил:
– Я хочу тебя. Пожалуйста.
От волны наслаждения, пронизавшей Роне и отдавшейся в Дайме, снова потемнело в глазах. И стало невероятно легко, словно он наконец понял… нет, просто признал – их желания сейчас совпадают полностью и совершенно. Без насмешек. Без подвоха. Без обмана. Все легко и просто.
Легко и просто было обнять Роне за шею и позволить стянуть с себя френч, а за ним и сорочку. Так же легко и просто было перевернуться и встать на колени, опереться на локти и прогнуться – открываясь для Роне, позволяя взять себя. Так, как он хочет. Так, как хотят они оба. А потом – кричать от переполняющего наслаждения, подаваться назад, насаживаться на его член до упора, сжиматься, и снова кричать – от жесткой, до синяков, хватки его рук на обнаженных бедрах, от врывающегося в него члена, от рождающейся внутри ослепительной судороги… И падать, бесконечно падать – вместе, на согретый луной льняной песок его постели…
Легко и просто было устроиться в его объятиях, прижаться спиной к его животу и ягодицами к бедрам, а потом повернуть голову и поцеловать ласковую ладонь. И совсем просто было спросить:
– Ну и как она, мечта?
– Ну… я не очень разобрался в степени одыссенности, надо повторить эксперимент. – Роне обнял его крепче и поцеловал под ухом. – Завтра. И послезавтра. А ты, мой светлый шер, никогда не мечтал, чтобы страшное темное чудовище приносило тебе шамьет в постель?
– Голое чудовище в черном плаще с алым подбоем… и шамьет в постель… – Дайм притянул руку Роне себе на член, опять готовый к подвигам. – Это слишком серьезное искушение. Магбезопасности не устоять.
– А мне кажется, слухи о стойкости Магбезопасности имеют под собой твердое основание. – Роне провел пальцами по всей длине члена, накрыл ладонью яички и вжался в ягодицы собственным стояком. – Ты не представляешь, как я… целых десять месяцев…
Не договорив, Роне уткнулся лицом Дайму в шею.
– Я тоже, – совсем тихо отозвался Дайм, почти надеясь, что Роне не услышит.
Но он услышал – и прижался теснее. Без слов.
А Дайм почему-то почувствовал себя обнаженным. Как-то чересчур обнаженным. Странно, он столько всякого говорил стольким людям, и не раз это было в постели. Но вот этого пронзительного, зябкого ощущения уязвимости не было никогда. Даже когда он до сумасшествия влюбился в Ристану, когда готов был бросить весь мир к ее ногам…
Весь мир, но не себя.
Так же, как и сейчас. Ничего же не изменилось. Разве что на этот раз Дайм сказал правду – не Роне, нет. Себе. Все эти десять месяцев ему не хватало рядом Роне. Ему не хотелось писать для него сонеты или дарить цветы, ему не нужны были свидания под луной и нежные признания. Чушь это все. Ему просто нужен был Роне рядом. Видеть его. Говорить с ним. Молчать вместе. Просто быть рядом.
Это же не критично, правда? Это совсем не похоже на любовь, никакой безумной страсти. И это вполне можно устроить, почему бы и нет. Они оба – давно уже взрослые, трезвомыслящие шеры, оба понимают, чего хотят от жизни. Они могут быть друзьями и любовниками, почему бы нет?
Прямо сейчас, и не надо ничего усложнять!
Надо всего лишь чуть сдвинуться, и…
Член Роне вошел в него легко и естественно – и, ни слова не говоря, Роне задвигался в нем. Именно так, как надо. Ритмично. Скользко. Жестко. Растягивая и заполняя до упора. В такт движениям лаская его член. Каждым толчком рождая новую волну удовольствия. И без лишних слов.
Ну, если не считать тихого, едва слышного шепота ему в затылок. Потом, когда оба вернулись в реальность.
– Мой свет, – выдохнул Роне всего за мгновение до того, как Дайм провалился в спокойный сон без сновидений.
Ряженые дексисты максимально бережно швырнули Женю на пол грузового отделения флайера. Только грузов в этом отделении нынче было совсем мало, а вот пассажиров, вместе с Женей — целых три.
— Совокупный недовольств Irien Шоарра, — заметил Шень, пристроившийся на каком-то тюке и подпирающий голову кулачком.
— Возврат и возмездие с отсыпка, — веселилась Бьянка. — С сетчатка глазов спрыг…
— С сердечна мышца брысь, — завершил Шень и сочувственно поинтересовался. — Семенов, ты в порядке?
— Да мне еще никогда не было так хорошо, — съехидничал Женя и, откатившись к противоположной стене грузового отсека, тоже нашел для себя уютное мягкое сидение, после чего некоторое время все трое молчали.
Когда, судя по маневрам, флайер стал заходить на посадку, Бьянка оживилась.
— Ну все, корешки-стимуляторы, я выхожу у первого корпуса. Дел полно — мне еще с Лисянским сегодня встречаться…
— Поздравляю, — прочувствованно произнес Женя, а Шень просто кивнул.
— Отчет вместе писать, — притворно возмутилась коллега, выпрыгивая из машины, уже припарковавшейся на площадке первого корпуса Управления.
— Смотри, не перетрудись, — бросил ей Женя вдогонку.
Удаляющаяся Бьянка, не оборачиваясь, подняла правую руку и прищелкнула пальцами.
— Почему она назвала нас корешками? — полюбопытствовал шоаррский инспектор.
— На, лови, почитаешь на досуге, — Женя сбросил напарнику ссылку на популярную статью о Panax ginseng.* — Только вот, чует мое сердце, что досуг случится явно не скоро. Скажем спасибо «кукловоду» — без загадок он нас не оставляет, хотя и подсказки иногда подбрасывает…
— Повторяющиеся инициалы жертв?
— А.Р.Е.С. А.Р.Е.С.
— Бог войны у древних греков. — Шень стремительно нашел информацию.
— В том-то и дело, что у древних греков. Но с чем это связано сегодня, здесь и сейчас? — Женя открыл первую сверху ссылку и похолодел от дурных предчувствий.
— Эй, аналитики, вы там не заснули часом? — пилот ненавязчиво намекал, что они уже приехали.
— Не заснули, командир, — Женя сбросил с себя оцепенение. — Разворачиваемся и летим в «Синемакс».
До начала галактической премьеры с размахом разрекламированного и давно ожидаемого публикой супербоевика «Арес» оставалось десять минут.
***
— Лисец знает, что творится! — прокомментировал Шень описанные напарником перспективы.
— Лисец? Муж лисы? — Женя вспомнил свой сегодняшний предутренний сон.
— Не только, там много смыслов, — отмахнулся шоаррец. — Можно сказать: «Не знаешь — у Лисца спроси», или, например: «А кто за тебя работать будет? Лисец?»
На этом месте пилот объявил, что они прибыли в «Синемакс», и интереснейшую лекцию пришлось прервать.
Давным-давно миновали те времена, когда можно было всерьез утверждать, что если что-то где-то демонстрируется в первый раз, то оно действительно демонстрируется именно там в первый раз. Человечество долго билось над проблемой поддержания зрительского интереса и нашло таки несколько способов поддерживать этот интерес без ущерба для прокатчиков. В частности, сегодняшняя галактическая премьера была действительно галактической и проходила одновременно, хоть и были с этим некоторые сложности, во всех театрах сети «Синемакс». Мероприятия проводились по одинаковой схеме за тем небольшим исключением, что в самом крупном «Синемаксе», куда сейчас прибыли напарники, на премьерах непременно произносились речи, присутствовали исполнители главных ролей, режиссеры, продюсеры, а также наличествовали красные ковровые дорожки и прочие тому подобные атрибуты милой сердцу старины.
Начальник службы безопасности на такой работе должен был стать уже непременно сед, если бы не был совершенно лыс. Этот крупный спокойный мужчина быстро, но подробно объяснил полицейским, какие штатные проверки его служба уже осуществила в зале, какими способами контролируется поток зрителей на входе и ситуация в процессе просмотра, а затем провел их в проекционную. По дороге Шень продолжал цепляться взглядом за детали интерьера, будто пытаясь отыскать подсказку именно в них, а Женя, напротив, все больше и больше склонялся к мысли, что дело не в здании… И, возможно, не в посетителях.
Одна стена в проекционной была совершенно прозрачной. Когда напарники вошли туда, фильм уже перевалил через половину своего экранного времени. Главный герой — разумный DEX (это сейчас так модно) — привычно сражался с разнообразными проявлениями зла, героиня — совершенно обычная девушка — привычно страдала: любит или не любит, а если любит, то, как именно, роскошные спецэффекты скрашивали и то и другое.
— Как прошел предварительный показ? — несколько рассеянно спросил Женя у видеотехника.
— Ничего особенного, мероприятие-то скорее техническое, — ответил тот.
— Копия та же самая?
— Защищенная и единственная.
— Просмотреть именно ее не получится?
— Прямо сейчас? Конечно нет.
Да, похоже, что здесь требовалась консультация другого специалиста, и Женя запросил Бьянку.
— Дайте доступ к искину, — потребовала она.
Некоторое время в наушниках слышались только приглушенные переговоры Бьянки с кем-то еще, находившимся рядом с ней, а затем мужской голос сообщил:
— Вирус в последних десяти минутах фильма. Рекомендую остановить показ.
До конца фильма оставалось двадцать минут. Связь с партнерами немедленно заглушили помехами, а вот в основном «Синемаксе» дело обстояло гораздо сложнее.
— Остановить показ!
— Не останавливается, — замотал головой видеотехник.
— Вывести зрителей! — крикнул Женька, впрочем, «просим покинуть зал, технические проблемы, показ будет возобновлен» уже транслировалось, да только вот посетители реагировали на это крайне медленно.
— Звук в зал, — неожиданно произнес Шень, уже сбросивший аудиофайл технику, и тот подчинился…
Жуткая смесь низкочастотных вибраций расползлась по огромному помещению, люди стали спешно выбираться наружу, но служба безопасности и тут оказалась на высоте, благодаря чему особых проблем при эвакуации не возникло.
— Печальная самка крик? — спросил Женя, изрядно ошарашенный, несмотря на звукоизоляцию в проекционной.
— Довольная самка стон. Акустическое оружие. Сверхмалая мощность, — сухо ответил Шень и, воспользовавшись замешательством техника, стер аудиофайл.
На огромном вирт-экране главный герой, сорванный разумный DEX, облаченный в блистающие доспехи, самыми изощренными способами уничтожал вокруг себя все, что двигалось, всех полов и возрастов. Нечто скрежещущее и тягучее, что сопровождало этот видеоряд, и что, конечно же, ни в коем случае нельзя было назвать музыкой, усиливало и без этого кошмарное впечатление от картинки. Но все это не было реальностью. Да и свидетелей этой не-реальности в данную минуту можно было по пальцам пересчитать…
— Что дальше, Семенов?
Женя невесело усмехнулся. Они и в этот-то раз чуть было не опоздали…
— Если исходить из нашей логики, Шень, остается еще, как минимум, два пункта.
Двадцать четвёртого сентября в Орлово праздник продолжился — всей деревней встречали осеннее солнце — Хорса, брата Велеса, давшего сыну Велеса Яриле волшебного коня. Столы ломились от пирогов и горшков с кашами, приглашённые девушки вместе с местными ходили последние летние хороводы, прилетевшие праздновать парни плясали и провожали девушек, гуляя по единственной улице вдоль деревни.
Змей на этот праздник вместе с Владом полетел на Славный остров к приёмной матери. Волхв на площадке перед домом снова благословлял лошадей, которых перед ним проводил Полкан, а Свен и Олаф ему помогали. Рядом счастливый Ян показывал, чему обучил Рыжика, и теперь это были не только пассаж и пиаффе, но и пируэты, и галоп назад, и испанский шаг.
— Манеж нужен, однако, — заметил Змей, когда обряд подошёл к завершению, — зима скоро, и так просто лошадей будет уже не вывести… здесь зимы холодные. И долгие.
— И попоны нужны, — подхватил осмелевший Ян, — и… кормовые добавки. И подковы…
Нина повернулась к нему с изумлением, хотя уже не впервые Ян заговорил первым и что-то начал просить… и опять не для себя. Для коня. Но он счёл её удивление за согласие и продолжил:
— …и костюмы нужны для выступления. И обувь. И… кошки. Они будут ловить мышей, и лошади будут лучше спать!
— Кошки? Не проблема, наш озерной эльф кошек разводит… — ответил вместо жены Платон. – Змей, попроси его привезти пару штук сюда, пожалуйста.
— Хорошо, уговорил. Но сначала мне надо поговорить с мамой… наедине, если ты не против. А за кошками Влад слетает.
Платон возражать не стал, и Нина пригласила Змея в дом, а Влад улетел на Домашний остров за Авиэлем и кошками.
Когда Нина со Змеем и идущим следом Хельги уже вошла в дом, раздался звонок видеофона.
— Наконец-то! – сияющий Лёня почти кричал, — наконец-то я до Вас дозвонился! Встречайте! Везу должок… в ОЗК заходил, Карина Ашотовна сказала, что Вы уже в своём доме… у меня двенадцать Irien’ов и один DEX. И документы. Отчёт по всей сумме. Через полтора часа встречайте! Прилечу к медпункту.
От Лёниной радости Нина насторожилась, но ничего не стала расспрашивать, а только сказала ему:
— Вези. Встретим.
И отправила Хельги на медпункт помочь Сане подготовить палаты для приёма новичков, и только после этого пошла со Змеем на второй этаж, в свою квартиру.
— У нас около часа. Потом будет не до разговора. Лёня может прилететь раньше… он слишком радостный. Это не к добру. У тебя что-то случилось? Кстати, это Пушок… — показала на появившегося крылатого кота, — Платон купил. Знакомьтесь.
Первым делом Нина отправила Алю прогуляться до курятника за яйцами и парой бройлеров, попросив приготовить их на ужин, чтобы поговорить без свидетелей. Змей тем временем подключился к искину и скинул свои записи поминальных боёв в запароленную папку, доступную только ему, Нине и Платону. Подождал, когда она посмотрит пару записей, и спросил:
— Если бы кто-то в таком бою убил или повредил киборга, что бы было? Ведь у киборга ничего нет. Киборг — машина!
— Ты участвовал в этих боях как машина? Нет. У тебя спрашивали согласия как у разумного. Как у человека. Значит, тебя воспринимают не как машину. У тебя есть право на своё имущество и возможность принимать решения. Если они не противоречат общему заданию… например, если тебе задано наловить рыбы, то снасти, способ и место лова ты выбираешь сам. Есть право на свадьбу. Как я поняла, другие участвовавшие в боях киборги тоже были из разумных и у них так же спрашивали согласия. Это – шанс подтвердить или повысить своё положение в общине, свой статус. Если бы тебя убили, тебя бы с почётом похоронили, а убийца занял бы твоё место… и тут уже всё зависело бы от того, женат он или холост. В каждом конкретном случае разные условия… возможен выкуп или отработка в течении нескольких лет. Тебя пригласили участвовать в поминальных боях… это значит, что тебя воспринимают как равного. Это же здорово… и ты правильно сделал, что не отказался.
Змей задумался. Эти поединки слишком были похожи на тестирование. Но, в отличие от тестирования в «DEX- company», здесь ему давали право отказаться. Но… в случае отказа он бы не имел права подняться на следующую ступень социальной лестницы. Не имел бы возможности поднять статус выше. Он не отказался — и не только подтвердил имеющийся статус первоклассного бойца и напарника, но и повысил его, самостоятельно вызвав на поединок других бойцов.
— Да, это было тестирование… и ты его успешно прошёл. Теперь у тебя каждый день будет наполнен тестами. И ты будешь проходить их обдуманно и осознанно. Это как в компьютерной игре… выполняешь задания и проходишь уровень за уровнем. Проходишь проверку и повышаешь статус. И теперь это будет постоянно… и ты их проверяешь. На готовность довериться тебе в бою. На верность дружбе. Это нормально.
DEX кивнул в сторону подошедшего Платона:
— А его кто тестирует? Ты? Или я? Каким образом? Он не боец… и не рыбак…
— И ты, и я… и все остальные. Но не в боях и не на рыбалке. Платон взял на себя управление усадьбой. И пока у него получается… впереди регистрация нового сельхозпредприятия. Коллективное хозяйство! Знаешь, когда я думала о строительстве дома, как-то не предполагала, что киборгов будет столько… много. А всех надо разместить и накормить, одеть и трудоустроить. А Платон всё это может… и говорить с киборгами может по внутренней связи… и с руководством заповедника говорить умеет, и строители его слушают… и не боится рисковать. Мне с ним спокойно.
Платон молча ушёл на кухню, включил чайник и замешал тесто для блинчиков. Общее собрание по утверждению устава нового сельхозпредприятия уже назначено — на первое октября, обещались прилететь и директор заповедника с юристом, и глава ОЗК… и надо как-то сообщить об этом Нине. Колхоз. «Светлый путь». Название придумал сам, никто не подсказывал… фильм старый, ещё советский, посмотрел, понравилось. Но и по названию должно быть голосование. И по уставу. И по выборам председателя колхоза… должность-то выборная…
— …он многое решает самостоятельно, без меня. И я уже не понимаю, хорошо это или не очень… — говорила в гостиной Нина Змею, начисто забыв о присутствии Платона на кухне, — …может, это так и должно быть. Наверно, это правильно. Он — мужчина и должен заботиться о семье…
Должен. Ещё как должен. И о семье должен заботиться, и о хозяйстве… и о киборгах. Платон жарил блинчики и думал, что он действительно много на себя взял. Но… это было необходимо. Нина после переезда от всех дел тихо самоустранилась, ни на курятник, ни на овчарню не ходит, за переселением не следит – и потому всё приходится делать самому. Он вздохнул, перекинул очередной блинчик в стопку и посыпал его толокном. Налил снова тесто на сковороду и… хотел сам выйти в гостиную и пригласить к чаю, но… отправил Пушка. Ещё раз вздохнул – пусть жена отдыхает. Пусть гуляет в парке, пьёт кофе с булочками, катается на катере и воспитывает мэрьку. Пусть. Она и так для них всех много сделала. Купила всех и собрала вместе. Теперь его очередь – и он станет лучшим на свете председателем колхоза! – если его выберут. А его любимая пусть отдыхает.
Пушок передал приглашение Платона – и Нина со Змеем вошли на кухню к накрытому столу.
— Садитесь… скоро Лёня прилетит, а мы не знаем, в каком состоянии будут киборги, и сколько их реально будет… и когда придём ужинать. Надо подкрепиться. – Платон поставил на стол вазочку с мёдом и сел сам.
— Ты был здесь? – удивилась Нина. – И всё слышал… наверно, тебе надо это знать. Ты мужчина и… глава семьи. Хоть мне к этому трудно привыкнуть и принять это трудно… привыкла на себе всё тащить.
— Я справлюсь, — ответил он, — я смогу. Тестирование каждый день… да, это так. Каждое принятое решение – проверка себя. Каждое сделанное дело – тоже проверка. Могу ли? Имею ли право решать за других? Не повредит ли моё решение общему делу? И на обдумывание времени нет. Вот сейчас привезут киборгов, и сразу надо решать, куда их поселить и чем накормить. Потом надо определить их на работу… и дать время для отдыха, учёбы и игрушек. И постараться не довести до срыва. Так что… Нина права. Нас проверяют. И мы проверяем. Пейте чай… через двадцать минут надо будет идти к медпункту… проверять дексиста на порядочность.
***
Чёрно-белый флайеробус опустился перед модулем медпункта ровно в три часа пополудни. Радостный Лёня выскочил с переднего пассажирского сиденья и распахнул дверку салона:
— Добрый день! Принимайте! Вы уже прописаны у всех с первым уровнем… договаривались на двенадцать, но плюс один в подарок от Бориса Арсеновича… все прооперированы. И накормлены. И одеты в новое. Знали бы Вы, откуда мы их достали! И как довезли!..
С места пилота вышел Оскар и застыл рядом с хозяином. Нина заглянула в салон: восемь бритых наголо киборгов в мешковатых комбинезонах сидели попарно, а вместо вынутых задних сидений в два ряда лежали пять транспортировочных модулей. Она сошла с трапа.
Лёня подал ей пакет документов, скинул папку с файлами на видеофон и начал одного за другим выводить из салона киборгов. Все восемь оказались мужского пола, но различного возраста и степени повреждённости. По приказу Нины Хельги подхватил первого на руки и понёс в медпункт. Следующих понесли Змей и подошедший Влад. Остальные по приказу пошли сами.
— С чего это такая щедрость? – проводив Хельги взглядом, мрачно спросила Нина. — Борис просто так ничего не делает.
Лёня помолчал, помялся, понаблюдал, как Хельги и Зита помогают привезенным Irien’ам попасть в медпункт — и всё-таки выдал:
— Кровь нужна. И лимфа. И костный мозг. Понимаете, в соседнем секторе… есть такая планета Медуза, а на ней… короче, очень чем-то богатая планета, её решено осваивать… но там атмосфера содержит нейротоксины, поэтому воздух непригоден для дыхания, всем нужны респираторы, хищники… но водится какая-то тля, необходимая для производства лекарств. И есть редкие минералы, золото, серебро и вроде даже алмазы. Вот фармацевтическая компания вместе с двумя другими, которым нужны эти минералы, арендовали планету для освоения, и будущие колонисты, зоологи, геологи, учёные там разные, контрактники тоже… короче, они решили подстраховаться… нужен запас донорской крови и плазмы. Быстро и много. И Борис Арсенович решил заработать на этом. У Вас есть киборги с редкими группами крови. Универсальные доноры. У меня… — он включил планшет, порылся и открыл один из файлов: — …есть список киборгов, кровь которых нужна.
Нина просмотрела список — в нём были имена и номера почти сотни киборгов с пометками, что именно и сколько нужно от каждого киборга. Получалось, что от некоторых надо было сдать до двадцати литров крови, а у некоторых нужны были ещё и пробы органов для репликации и образцы костного мозга.
— Это слишком много… слишком! Он… что он вообще о нас думает?
— Вот этого я не знаю… давайте я сейчас наберу Бориса Арсеновича, и он сам скажет.
Борис отозвался сразу, словно ждал этого звонка:
— Ну, здравствуй… Нина. И как тебе сюрприз? Понравилось? Просмотрела список?
— Добрый день. Модули пока не открыли… сейчас Лёня этим займётся. А список… очень уж он большой… мне и за месяц этого не выдать… и за два не выдать тоже. К тому же не все эти киборги здесь. Агния теперь охраняет метеостанцию, и к ней Сане придётся лететь отдельно… Рик и Рудж всё ещё на курятнике в посёлке… эти трое охраняют сад на том конце острова… давай, я у Платона спрошу.
Платон принял файл, мгновенно просмотрел и перекинул Сане. Несколько секунд смотрел прямо в глаза дексисту на вирт-окне и наконец ответил:
— Мы можем дать вдвое больше… за две недели. Это сложно, но возможно. Но у меня есть условие.
— Че-го? — опешил Борис. Какой-то Irien смеет ставить ему условия! Наглость просто потрясающая! Утилизировать, и прямо сейчас! Но… тут же сказал себе, что этот нахал теперь муж Нины… и всё-таки интересно — что он может заявить? Что ему надо? И потому он заставил себя успокоиться и спросить:
— Какое условие?
— Нам нужны DEX’ы. Для охраны островов, для работы на строительстве. Для рыбалки и охоты. Для охраны туристов в будущем. В любой крупной фирме, осваивающей новую планету, есть боевые киборги… для охраны колонистов от хищников хотя бы. Я просмотрел в сети информацию об этой Медузе. После ареста работорговцев там осталась почти вся инфраструктура, в смысле – поля, гаражи… а вместо бараков поставят стандартные модули-общежития для рабочих и модули-столовые… и есть небольшой космопорт… и есть разработанные поля. Реально токсичный воздух и хищники. И три стандартных недели на подготовку планеты перед высадкой первой группы из трёх тысяч колонистов. И я в курсе, как в таких случаях обычно обращаются с DEX’ами. Мы Вам дадим кровь и костный мозг. А Вы нам DEX’ов… Вы без проблем можете провести изъятие повреждённых киборгов в любой фирме… и в армии. С рудников тоже возьмём. В любом состоянии и с любыми повреждениями. И в любом количестве. Это выгодно и Вам, и нам.
Тот не пошелохнулся, лишь пристально посмотрел на «пастора». Дождавшись кивка, он танцующей походкой приблизился к столику с напитками, налил из указанной ёмкости, метнул стаканы на стол.
Дон Педро исполнил свой стакан в два с половиной выхлеба. «Пастор» к своему даже не прикоснулся.
— Ты чего, Сахарок? — изобразил обиду Педро. — Пойло для избранных, восемнадцать лет выдержки…
— Давай перейдём к делу, — сухо отозвался «пастор».
— Как скажешь… Короче, твои ребята славно поработали. Вам причитается. — Он метнул на стол толстую пачку долларов, скреплённую пластиковым зажимом. — Будешь пересчитывать?
— Поверю на слово. — Сахарок чуть растянул губы, обозначая улыбку. — Сколько здесь?
— Три штуки.
— Три? Я не ослышался? — Сахарок щелкнул по пачке, которая, прошелестев по столу и скрикошетив о брюхо Педро, плюхнулась на ковер. — Подотри этими бумажками свою прыщавую латинскую задницу.
— Да ты… — Педро гневно запыхтел, потянулся было под стол, но увидев сразу два ствола, направленных ему в лоб, покорно положил обе руки на псевдомраморную столешницу.
— Так-то лучше, — заметил Сахарок. — Теперь поговорим как взрослые дяди. То, что я не лезу в твой бизнес, Гнойный, ещё не значит, что я в нём ничего не понимаю. Я достаточно чётко представляю себе, сколько может стоить товар, который мы тебе подогнали. И долю требую справедливую.
— Что ты хочешь? — прохрипел Педро.
— Десятку, — процедил сквозь зубы Сахарок.
Пятнистое лицо Педро покрылось обильной испариной, губы дрожали. Жадность боролась со страхом. И победила.
— А если нет, то что? Застрелите? Так и сами живыми отсюда не уйдете. Мои ребята…
— Есть и другие варианты. Допустим, мы соглашаемся взять у тебя три тысячи при условии…
— Каком ещё условии?
— Что общую цену товара мы приведём в соответствие с полученной долей.
— Как это?
— А вот так…
***
— Объедешь здание, остановишься у запасного выхода, выгрузишь нас и ждёшь. Вопросы есть?
Командный голос Фрица на Лёнчика должного впечатления не произвел:
— Вообще-то есть. Ты здесь уже бывал?
— Ну, доводилось разок, — с нехарактерным смущением признался Фриц. — В состоянии среднего алкогольного…
— Тогда какого хрена мы этого борова сюда тащили? — Лёнчик через плечо зыркнул на съежившегося на заднем сидении блюстителя.
— А ты бы хотел, чтобы он дружкам своим звякнул, и нас бы тут встречали под фанфары?.. Кстати, заодно посторожишь нашего «языка». Если будет фокусничать — в бардачке его табельный кольт, можешь припугнуть. Только стрелять не вздумай.
Лёнчик остановил джип у обитой железом двери, по обе стороны которой громоздились мусорные баки, груды ящиков, коробок и прочего хлама. Макс и Кока вышли из машины, пристроили свои короткостволы под полы курток и двинулись к главному входу заведения Гнойного Педро. Как только они скрылись за углом, Лёнчик извлек полицейский револьвер, вынул из кобуры, осмотрел, не обнаружив принципиальных отличий от дедовского наградного нагана. Пробно прицелился в разные стороны, изобразил губами «пиф-паф».
— Эй, я вижу, ты порядочный, мирный гражданин, не то, что это громилы, — просипел пленный коп. — Отпусти меня. Я не стану докладывать о вашем… правонарушении, честное слово. Клянусь могилой бабушки! — Лёнчик молчал, поигрывая кольтом. — Ты мне не веришь?
— Я тебе верю. Вот вернём девочку в целости и сохранности — сразу и отпустим.
— А если… если нет?
— Тебе лучше об этом не думать.
***
В вип-будуаре заведения дона Педро, среди розовых пуфиков и рисованных по трафарету амурчиков, на громадной кровати лежала Белочка и сухими глазами — все слёзы были давно выплаканы — смотрела в зеркальный потолок. На прикроватной тумбочке стоял поднос с нетронутым фастфудом. Белочку трясло мелкой дрожью, зубки громко стучали.
— Это от голода, деточка, — заметил Чёртик, вольготно развалившийся в кресле. — Надо покушать. — Он встал, подошел к столику, макнул куриный наггет в кетчуп, положил в рот. — Ах, как вкусно!.. Слушай, а может тебе сладенького? Дети любят сладкое. Сникерс хочешь?
— Я к маме хочу… — пролепетала Белочка.
— Для этого надо быть хорошей девочкой и слушаться дядю Чёртика. Ты будешь слушаться дядю Чёртика?
— Бу.. буду…
— Тогда кушай сникерс. И ничего не бойся. Лет-то тебе сколько?
— Одиннадцать…
— Ну вот. Максин, сестрёнка моя, пошла на панель в девять. А к шестнадцати у неё был свой «Кадиллак», норковая шуба и колье с бриллиантами… Правда, в восемнадцать копыта отбросила от передоза, но то такое… О, Кака-Фейс! Сменить меня пришел?
— Нет, бро, тут всё интереснее. Босс пригласил нас перфораторами поработать.
— В смысле?
— Красотулю нашу оприходовать. Они с Гнойным по цене не сошлись, вот и… Только чур я первый. Всегда мечтал побыть первопроходцем…
— Э, придержи коней, ниггер. Ты там всё порвёшь своим дрыном. А я — плавненько, нежненько, я умею работать со свежим мясцом… Сейчас, деточка, будет немножко больно, но это скоро пройдёт…
— Чё ты гонишь, Чёртик? Это у меня-то дрын? Во гляди — Кака-Фейс принялся расстегивать штаны.
— Помериться хочешь? Ну давай… — Чёртик стянул джинсы, спустил трусы…
Дверь распахнулась. Грохнули два выстрела. Оба несостоявшихся педофила рухнули на розовый ковер, начавший стремительно темнеть.
Услышав выстрелы, Сахарок вскинул опущенный пистолет.
— Что за фигня, Гнойный?!
— Мадонной клянусь, я тут не при делах!
— А кто при делах?!
— Я. Брось ствол, Сахарок.
Сахарок резко развернулся к дверям, не выпуская пистолет из руки. Вошедший оказался проворней: выстрел — и бандит в пасторском костюме скорчился на полу, схватившись двумя руками за живот. Педро, от греха подальше, нырнул под стол.
— Сикс-Пэк… — прохрипел Сахарок.
— Он самый. Ты думал, что можешь спокойно грабить моих коммерсантов и похищать их детей?
Сикс-Пэк с силой опустил тяжелый ботинок на голову Сахарку. Там что-то хрустнуло, Сахарок дернулся и затих.
— Вылезай, Гнойный. Ты не мог не знать, какой товар берёшь. С тебя штраф…
Договорить Сикс-Пэк не успел. Педро, незаметно подобравший с пола браунинг, оброненный Сахарком, из-под стола выстрелил ему между ног. Вторым выстрелом в голову завершил начатое. Потом вложил пистолет в безжизненную руку Сахарка.
— Я что, я ничего, они сами друг друга перестреляли… — бормотал он.
Первые выстрелы Фриц и Кока услышали, ещё не дойдя до входа в бордель. Навстречу им высыпали перепуганные проститутки, клиенты (иные без штанов). На то, чтобы протолкаться сквозь толпу, понадобилось минуты две. Из здания послышались ещё выстрелы. В дверях Кока с Фрицем столкнулись со здоровенным охранником.
— Привет, Антонио! Что за шум? — обратился к нему Фриц.
— У босса разборки какие-то. Там Сикс-Пэк, Сахарок, ещё кто-то…
— А что ж ты здесь, а не там?
— А я вышибалой нанимался, не самоубийцей!
— Жизненный подход. Пойдём, глянем, ага?
Кока кивнул. Поправив стволы под куртками, они зашли в помещение.
Лёнчик тоже услышал выстрелы. Это было странно — ведь Фриц с Кокой явно ещё не успели войти внутрь. Лёня подумал, обернулся к пленному копу.
— Пойду разберусь, что за пальба. А ты сиди тихо и не пытайся вырваться, усёк?
— Да, да! — толстяк кивал, как китайский болванчик.
Лёнчик заткнул за пояс полицейский кольт, запер машину и направился к главному входу. Но едва он свернул за угол дома, сзади послышался истошный детский крик. Лёня сделал два шага назад — и увидел, как по ступенькам служебного вода спускается коренастый усатый мужик в красных штанах, а в руках у него бьётся Белочка. Лёнчик пристроился за высоким мусорным бачком, достал револьвер, принялся выцеливать усатого, успев удивиться собственному спокойствию и сосредоточенности.
Выйдя во двор, Педро Гнойный осмотрелся. Взгляд его упал на линкольн и неясно видный за затемненными стеклами силуэт. Он приблизился, пригляделся, его рябое лицо побагровело от гнева.
— Ты?! Ты, свинья, слил нас Сикс-Пэку? — Он спустил на землю Белочку, которая тут же отбежала к стене и спряталась за грудой ящиков, резко дернул за ручку запертой дверцы. — Выходи, тварь, а то… — Он достал из наплечной кобуры укороченный «бульдог». — Ну!
— Я.. не могу — просипел полицейский.
— Ну как знаешь.
Педро пальнул в пуленепробиваемое стекло. То пошло трещинами, но выдержало, а пуля срикошетила в Педро. Тот выронил револьвер…
— Каррахо! — заорал он, схватившись на плечо, чуть развернулся.
Лёнчику этого и было надо. На плавном выдохе он спустил курок.
У Педро Гнойного открылся третий глаз. Картинно раскинув руки, главный сутенёр Кони-Айленда рухнул на асфальт.
Лёнчик вышел из укрытия. Тихо позвал:
— Белочка. Выходи. Поедем домой.
— Дядя Лёня… — Белочка выскочила из своего укрытия, подбежала, обняла Лёнчика за колени, заплакала навзрыд.
— Заинька, заинька. Всё кончилось. Никто больше тебя не обидит. — Он отпер заднюю дверь, посмотрел на вжавшегося в сидение копа. — Как тебя зовут?
— Офицер Джонс, — плаксиво отозвался толстяк. — Он… он меня чуть не убил…
— Я в курсе… Вот что, офицер Джонс, хочешь стать героем и получить повышение?
— Да…
— Тогда слушай меня внимательно. Преследуя двух предполагаемых похитителей Беллы Наппельбаум, ты оказался здесь и увидел, как этот латинос тащит её куда-то. На твоё требование остановиться он ответил стрельбой. Ответным выстрелом из табельного оружия ты обезвредил преступника и освободил девочку. Все понял?
— Ага… — Толстый коп сглотнул.
— Молодец.
Если Азирафель и мог в чём-то упрекнуть Кроули, то лишь только в торопливости: информацию-то он хватал на лету, тут же всё обдумывал и выдавал решения, которые спешил исполнить, но вот всё это он проделывал чересчур быстро. Как и сейчас. Разумеется, Дамблдор его поддержал во всём, но это не означало, что из их плана исчезли дыры величиной с «Бентли», а может, и ещё больше. И кроме Азирафеля некому было позаботиться об этом.
— Дорогой, а ты подумал, где прятать этого Геллерта, пока Дамблдор не придумает для него достойную легенду?
Кроули словно ждал этого вопроса, хотя Азирафель был уверен, что ни о чём подобном до этого момента он даже не задумывался:
— Конечно же, в моих комнатах. Они как раз освободились, и сэр Кэдоган, похоже, заскучал.
Комнаты, действительно, пустовали. После ритуала Кроули отправился в спальню Азирафеля, к которой успел привыкнуть, и даже не вспоминал о своей удобной кровати, несмотря на то, что когда-то её нахваливал. Словно её и не было. Азирафель не настаивал — он находил особую прелесть в довольно тесном контакте по ночам, поэтому и сам не спешил выселить Барти из кабинета. Но, очевидно, Кроули собирался окончательно превратить свои комнаты в подобие гостиницы, хотя, если вдуматься, в этом был смысл. По крайней мере, Азирафель его видел.
— Ангел, мне кажется, ты не о том думаешь, — Кроули улёгся на диван, устраивая ноги на спинке. — Меня больше слова Хуч интересуют.
— Про ребёнка? Но мы же уже выяснили, что нужный нам ребёнок появится в Тадфилде…
— Иногда ты меня поражаешь, — перебил его Кроули. — Ты разве не слышал, что Хуч говорила про авиабазу?
— Что там работает отец её будущего ребёнка.
— Ну?! — Кроули перевернулся, нетерпеливо щёлкая пальцами.
— Что тебе не нравится? — попытался расшифровать его слова Азирафель.
— Мы думали искать заброшенный аэродром… ну, там, где больше «не садятся железные птицы». А на самом деле это авиабаза! И я точно знаю, что рядом с Тадфилдом эта авиабаза была. Именно оттуда привезли монахиням жену американского дипломата.
— И что ты предлагаешь?
— Конечно же, съездить туда и посмотреть, а заодно навестить Артура Янга. И вообще было бы здорово, если бы нам не понадобилось возвращаться.
— Но ведь ты собираешься чудом вытаскивать из тюрьмы узника только для того, чтобы он помог нам отсюда выбраться.
— Ангел, я просто не исключаю никаких вариантов. Очень может получиться так, что план «А» не сработает.
Конечно же, Азирафель не возражал против ещё одной поездки в Тадфилд, для «репетиции Армагеддона». Кроули умел давать громкие названия даже самым невинным вещам. Стоило ли удивляться, что своё путешествие в Альпы он окрестил «операцией Оверлорд»?
Чтобы стать достойной заменой Кроули, Азирафель тщательно изучил его планы уроков и даже нашёл несколько удачных примеров использования телефонов, после чего с чистой совестью выпил свою порцию Оборотного зелья и отправился на урок. Конечно же, Кроули предлагал провести контрольные у всех классов — проверять которые он не собирался! — но Азирафель решил, что это неспортивно. В конце концов, повторить старую тему он в состоянии! Ещё и по известным вопросам.
В теле Кроули он чувствовал себя просто отлично. Азирафель с удовольствием подражал его походке и даже удачно скопировал несколько жестов, поэтому, написав на доске тему, он принялся кружить по классу, наслаждаясь игрой. Сюрпризом стала активность четверокурсников, но так было даже интереснее.
— Итак, что вы хотели, мистер Малфой?
Вкрадчивый голос заставил сына Люциуса слегка напрячься, но энтузиазма в нём не поубавил:
— Мистер Кроули, вы обещали рассказать, как можно обрушить сотовую связь в Лондоне.
Кроули действительно говорил о таких вещах?!
— Вы же помните, я говорил, что это умозрительно?
— Да-да, гипотетически, — довольный Поттер был тут как тут.
Азирафелю показалось, что Кроули как-то рассказывал ему о чём-то подобном… вспомнить бы ещё!
— Если только гипотетически, то нам понадобятся крысы.
— Сколько штук? — Малфой приготовился записывать.
— Чем больше, тем лучше, — кивнул Азирафель. — Но не забываем, что это всё…
— Гипотетически, — подсказал Поттер.
— Именно!
— Двух десятков хватит? — деловито поинтересовался Малфой, на мгновение перестав карябать пером пергамент.
— Мало, — покачал головой Поттер. — Не меньше сотни.
— Ты себе представляешь сто крыс одновременно?
— Можно подумать, ты хоть раз их видел в естественных условиях, — поморщился Поттер.
— А давайте проведём эксперимент! Вы ведь не против, мистер Кроули?
Вот от кого Азирафель не ожидал такой бойкости, так это от мисс Грейнджер. В библиотеке она вела себя очень прилично, а сейчас явно собиралась повеселиться. Очевидно, Кроули их тут всех разбаловал! Но это не повод, чтобы его выдавать.
— Нет. Проводите.
Наверняка Кроули бы наблюдал за работой в классе, усевшись на стол и азартно потирая руки. Возможно, он именно так и делал, только вот Поттера, похоже, такое поведение профессора немного удивило. Надо бы расспросить Кроули, часто ли Поттер прогуливает уроки!
— Давайте мы будем трансфигурировать крыс из листов пергамента, — продолжала активничать Грейнджер. — Рон, ты будешь мне помогать!
— Почему я?
— У тебя была крыса! Гарри, наколдуй клетку, где мы их будем собирать, чтобы пересчитывать.
— Заведи гроссбух, Грейнджер, — посоветовал Малфой, который уже успел сотворить двух крыс. — А ты, Поттер, поторопись с клеткой. Иначе они разбегутся.
— Раскомандовался тут! — огрызнулся Гарри, но клетку начудесил прямо-таки огромную.
Совсем скоро клетка кишела крысами, а Азирафель пытался понять, что со всем этим делать дальше — урок, определённо, зашёл куда-то не туда.
— А теперь давайте их выпустим! — предложил Малфой, трижды сбившись со счёта. — Даже если их восемьдесят пять, мы можем проверить, хватит их или нужно ещё.
— Но нам же надо сто! — возмутилась Грейнджер. — Для чистоты эксперимента. Мы не можем остановиться в шаге от цели.
Азирафель решил, что пора вмешаться.
— Стоп! — крикнул он тоном, которым Кроули разговаривал с овечками. — А теперь все сядут на свои места и послушают меня.
Оставалось гадать, выбрал ли он верный тон или просто никто не рисковал возражать Кроули, но все ученики уселись за парты, в ожидании дальнейших указаний.
— А что мы будем делать дальше? — вкрадчиво поинтересовался Азирафель.
— С крысами? — Поттер взлохматил волосы и предположил: — Запускать на телефонную станцию?
— Допустим. И где вы здесь видите телефонную станцию?
— В Лондоне? — пожал плечами Поттер.
— Уже лучше. Вы знаете адрес? Или, может быть, представляете, как выглядит оборудование, которое надо вывести из строя? А главное, зачем вам это нужно?
— Так весело же, — погрустнел Малфой. — Так и знал, что ничего не получится.
— Это вы специально? Чтобы потренировать нас в трансфигурации и объяснить, что надо думать?
Казалось, этих детей вообще ничем нельзя удивить. Неужели это Кроули постарался? Но, скорее всего, они сами привыкли находить объяснения всему, что видят, даже необъяснимому.
— Вы рассуждаете совершенно правильно, мисс Грейнджер.
От похвалы она немного зарделась и бросила несколько быстрых взглядов на друзей, проверяя их реакцию. Несомненно, если бы это было на последнем курсе, она бы получила свою порцию восхищённого одобрения, но на четвёртом могла рассчитывать только на дружеское похлопывание по плечу.
Обратное превращение крыс получилось гораздо хуже, наверное, потому что творческий порыв сменила рутина, но Азирафель проследил, чтобы в клетке не осталось грызунов. К счастью, время урока подошло к концу, и больше не пришлось придумывать никаких заданий. Ученики быстро покинули класс, и только Поттер всё никак не мог собрать выпавшие из сумки книги. Азирафель уже собирался ему помочь, когда он вынырнул из-под стола.
— Закончили, мистер Поттер?
— Да, — разулыбался он. — Я хотел сказать, что классный получился урок.
— Спасибо, — обрадовался Азирафель. — Надеюсь, мне не нужно повторять, что покушаться на телефонную сеть нехорошо?
— Конечно, не нужно, — Поттер запихнул в сумку последнюю книгу и, проходя мимо, тихо прошептал: — И я никому не скажу, что узнал вас, мистер Азирафель.
Никогда прежде на педсоветах не было так тихо. Даже легендарное заявление Снейпа с последующим поцелуем вызвало лишь временный шок, после которого обсуждения не стихали ещё долго. Но чтобы вот так…
— Что замолчали? Завидуете? — Хуч воинственно упёрлась руками в бока.
— Не то чтобы сильно, — отмер Блэк. — Не каждый просто сможет…
— Снейп точно не сможет, — Хуч высморкалась и вернула платок Дамблдору. — Скажите уже хоть что-нибудь.
— Э-э… поздравляю! — нашёлся Хагрид.
— Главное, чтобы вам, Роланда, это нравилось, — осторожно начал Флитвик.
Макгонагалл осуждающе покачала головой:
— Вне брака… Роланда, даже для вас это перебор.
— А я говорила про ретроградную Венеру, — Трелони закивала головой так часто, что пришлось поправлять очки. — Одно к одному! И Луна ущербная.
— Да погодите вы со своей Луной! — отмахнулась Макгонагалл. — Роланда, он уже сделал вам предложение?
— Какое именно?
— Которое сделает вас честной женщиной. Мы не можем допустить, чтобы о вашем положении узнали дети.
— Но почему я должна скрывать «моё положение»?
— Какой пример вы подаёте?! Вы всё-таки профессор…
— Пф-ф! А может быть, это они мне подали этот пример, — огрызнулась Хуч. — Я, знаете ли, на дежурствах всякого насмотрелась.
Азирафелю стало ясно, что в запале ссоры коллеги могут наговорить такого, о чём потом будут горько сожалеть. Он уже собрался вмешаться, но Дамблдор его опередил:
— У нас очень любознательные дети.
— Альбус, — взгляд Макгонагалл полыхал праведным гневом, — только не надо говорить, что вы это одобряете!
— Ох, Минерва… в такие моменты я вспоминаю, насколько я стар. Я ведь помню вас совсем юной.
— И как это относится к нашему делу?
— Я помню, каких мук стоил вам ваш выбор.
— Интересно, какой? — Макгонагалл холодно прищурилась.
— Что хранить в коробке под кроватью — палочку или письма.
Макгонагалл выглядела так, словно получила пощёчину.
— Это нечестно, Альбус!
— Да, Минерва. Это нечестно. А ещё больно и несправедливо. Но это жизнь, и она становится даже приятной, когда в ней появляется любовь.
— Кто бы говорил, Альбус! Свой выбор вы тоже сделали.
— Да. И не могу сказать, что он оказался верным.
Но, похоже, Макгонагалл этих слов так и не услышала, потому что с таким грохотом захлопнула за собой дверь, что даже обитатели портретов заткнули уши. Однако и после ухода основного оппонента никто и не подумал заговорить о деле. К обсуждению деликатного положения Хуч присоединились Вектор, Синистра и Помфри, а Блэк, пользуясь сумятицей, попытался увлечь Снейпа за портьеру, но безуспешно.
— Пожалуй, можно расходиться, — заскучал Кроули. — Больше ничего интересного не будет.
Азирафель был готов с ним согласиться, но заметил, что Дамблдор знаками приглашает их в смежную с кабинетом комнату. Коллеги даже не заметили их исчезновения.
— Пожалуйста, не спешите осуждать Минерву. В своё время она отказалась от любви маггла, хотя долгие годы не могла его забыть, даже после того, как он всё-таки женился, — Дамблдор печально вздохнул. — И хотя её брак можно даже назвать счастливым, он был слишком коротким, чтобы излечить душевные раны.
— Полагаю, вы нас позвали не за тем, чтобы рассказать о нелёгкой судьбе коллеги? — перебил его Кроули.
— Конечно, нет, — улыбнулся Дамблдор. — Видите ли, в чём дело. Ваша проблема настолько интересная, что я уже несколько дней не сплю. Этот случай беспрецедентный — мало того, что перемещение случилось во времени, так ещё и произошла смена реальностей. Честно говоря, я никогда прежде и не думал, что такое возможно.
— Альбус, нельзя ли поконкретнее? — в некоторых вопросах Кроули не отличался долготерпением.
— Отчего же нельзя? Исследования такого уровня обычно проводятся в команде.
— Вы рассчитывали на помощь ангела? — отчего-то насторожился Кроули. — Он работает в этом направлении.
— Альбус, дело же не во мне? — решил вмешаться Азирафель.
— Разумеется. С вами я всегда могу посоветоваться. Нет, речь идёт ещё об одном человеке, которого я бы очень хотел привлечь к работе над этим проектом. Но…
— Он слишком занят? — предположил Кроули. — Я смогу его убедить.
— Не думаю, чтобы это стало проблемой, — Дамблдор задумчиво огладил бороду, потом побарабанил пальцами по столу, прежде чем на него усесться. — Определённо, нет.
— Тогда в чём проблема? — Кроули развернул стул, садясь на него верхом и обнимая спинку.
— Он слишком ограничен.
— В чём?
— Во всём. В перемещениях, в контактах, в возможности исследований.
— Иными словами, сидит в тюрьме? — мрачно усмехнулся Кроули. — Так в чём проблема? Амнистия объявлена, Малфой возражать не станет, а с Визенгамотом вы уж как-нибудь сами разберётесь.
— Нурменгард находится в Альпах. И совсем не под нашей юрисдикцией.
Кроули взглянул на Азирафеля:
— Ангел, мне кажется, это будет похоже на Бастилию.
— Но мы не можем вмешиваться настолько радикально.
— Сколько ему лет, Альбус? — прищурился Кроули.
— Скоро будет сто тринадцать.
— Ангел, ты всё ещё настаиваешь на соблюдении правил? У нас нет времени даже на бумажную волокиту, не говоря уже о затягивании исследований, — Кроули снова взглянул на Дамблдора. — А этот ваш исследователь, он как… крепкий старикан?
Азирафель хотел было возмутиться некорректности формулировки, но Дамблдора она совершенно не смутила:
— Примерно, как я. Разумеется, Нурменгард — не курорт, но Геллерт никогда не сдаётся.
Для Кроули это была лучшая характеристика.
— А с головой у него в порядке? А то всякие деменции, маразмы… сами понимаете, возраст.
Дамблдор развёл руками:
— Я очень давно его не видел, поэтому могу только верить в лучшее.
— А он точно поможет? — Кроули, похоже, уже принял решение.
— Я больше не знаю никого, кто бы сумел в этом разобраться.
Всё это, несомненно, имело значение, но Азирафель не мог оставаться в неведении в вопросе, который считал не менее важным:
— А почему его заточили в этот Нурменгард? Кто это сделал?
— Это сделал я, — Дамблдор помрачнел и, поморщившись, продолжил: — Потому что иначе не получалось остановить войну. Я победил его на дуэли, но не могу сказать, что это было абсолютно честно.
— Вы нарушили правила? — изумление Кроули можно было даже посчитать искренним, если бы его не дополняла глумливая улыбка.
— Нет, — Дамблдор словно не заметил иронии. — В этот раз нет. Он сражался не в полную силу, а в конце и вовсе поддался. И для меня этот бой стал самым большим поражением в жизни.
— Альбус, но вы так и не ответили. Чем он заслужил своё заточение?
Дамблдор удивлённо взглянул на Азирафеля:
— Чем? Он хотел изменить мир и зашёл слишком далеко в своих спорах с несогласными, которых становилось всё больше.
За свою долгую жизнь на Земле Азирафель видел такое не раз, но ему всегда становилось грустно наблюдать, во что превращались самые благие намерения и стремления к самым светлым идеалам. С другой стороны, чем масштабнее перемены, тем больших жертв они требуют. Как же всё непросто!
— Ангел, мне показалось, или ты действительно рассуждал о том, что наказания не вечны? — Кроули опустил очки на кончик носа и теперь внимательно рассматривал Азирафеля. — Сколько должно пройти времени, чтобы наказание можно было счесть исполненным? Вечность?
— Нет! Конечно, нет. В вечных наказаниях отсутствует всякий смысл.
— А как же урок для других?
— Нет, Кроули. Смысл наказания должен быть в другом.
— Ангел, какой же ты ангел, — вздохнул Кроули и повернулся к Дамблдору. — Итак, Альбус, если мы просто заберём вашего узника из этого Нурменгарда, чем это может грозить?
Дамблдор словно ждал именно этого вопроса, потому что ответил мгновенно:
— Ничем. Абсолютно уверен, что ничем. Не осталось никого, кто бы его мог узнать. Разумеется, если не будет объявлен розыск.
— Нет, никакого розыска, — по лицу Кроули пробежала тень раздражения. — Нам такое точно не нужно. Сегодня мы успеем?
К такому повороту событий Дамблдор оказался не готов — всё-таки Кроули иногда бывал слишком быстрым не только для Азирафеля.
— Но у нас сегодня ещё собрание… а потом у меня встреча с Каркаровым и мадам Максим…
— Понятно, — Кроули задумчиво потёр шею. — Значит, завтра.
— Но… а как же уроки?
— Ангел, ты ведь меня подменишь?
— Разумеется, дорогой.
Дамблдор перевёл на Азирафеля взгляд, полный восхищения. Он точно был авантюристом!
Творить — это жить дважды.
Альбер Камю, «Миф о Сизифе»
Серёга сел в кресло. Прежде, чем предлагать услугу окружающим, следует испытать её на себе.
— Запускай.
Лёха набрал побольше воздуху и по старинке ткнул пальцем в клавиатуру. Покосился на начальника:
— Запустил. Как себя чувствуешь?
— Как я себя чувствую?! — взвился Серёга, едва не пооборвав датчики на висках. — Хреново!
— Угу, — флегматично кивнул Лёха. — Значит, изменений нет. Сиди спокойно, а то всё по новой настраивать придется.
Уныло потянулось время. Серёга чувствовал себя, как на смертном одре. Или как в утробе роженицы. Сходные понятия, как выясняется…
Компьютер пискнул. Серёга опять дернулся, завертев головой. Лёха ухмыльнулся:
— Сергей свет Генадьич, поздравляю вас и объявляю первую часть эксперимента успешно завершенной. От себя добавлю, что весишь ты чуть меньше нашего сервака, видно много кушал в детстве.
Серега безмолвно взирал в монитор, вяло отчпокивая с висков датчики.
— И я там весь?
— Практически. Можешь пересаживаться в любого младенца. Или старика. Тело достал?
— Достал, данные в моей папке. — Серега развернул вирт-панель на запястье и пошерудил там дрожащими пальцами. — Я переименовал тебя в Лёха Бог. В телефоне.
— Богом я буду, когда пересажу, — скептически скривился Лёха. — Но это завтра. Скомпоновать надо, настроить… Давай, Генадьич, проживи последний день с пользой.
— Угу, — кивнул начальник, встал и направился к двери, — попробую.
Через четыре часа Сергея Геннадьевича, обладателя рака лёгких третьей степени, главу ушлой, подозрительной компьютерной фирмы, сбила машина. Сбила, когда он, крепко задумавшись, слепо побрёл через дорогу, где не положено. Покидая существующую реальность, Серёга был очень обижен. А бог кибернетики Лёха Хак, он же в разные периоды деятельности Лёха Бот и Лёха Чума, в этот момент ошарашено взирал на обнулённые данные.
Тёмные пещерные своды, едва просматриваемый мрак. Вонь. Иней на грубых каменных уступах. По виду или по какой-то непонятной, глубинной уверенности, вонь и холод, но ни того ни другого тело не ощущало.
Паника.
Серёга, слепо шаря руками по искрящейся стеночке, побрел вперёд. Гробовую тишину нарушала лишь далёкая, усиленная эхом капель. Это ад, мать его, к бабке не ходи. Хотя что-то другое напоминала эта унылость, из давно позабытых детских книжек. Огненных котлов, по крайней мере, не наблюдалось.
Он вскоре вышел к реке — чёрной как смоль и почти такой же недвижимой. Дымящейся. Со сводов вяло лился мертвенный свет.
Из-за скального гребня показалась лодка. Огромное облегчение или, скорее, узнавание детских декораций Серёгу развеселило.
— Эй! — заорал он тёмной фигуре у правила, и долгожданное эхо заплясало по сводам, возвращая ощущение реальности. — Никак сам Харон собственной персоной?! А как же «каждому да по вере его?» Чё за развод, я не понял?!
Ответа он не удостоился. Лодка ткнулась в прибрежные камни, тёмная фигура требовательно протянула руку. Ладонь — старческая, узловатая, но крепкая — единственное, что явилось взору. Под черным капюшоном, казалось, клубилась тьма.
Серёга шутовски похлопал себя по карманам и протянул свою руку запястьем вверх.
— Безнал. Пойдёт?
Фигура провела ладонью над запястьем.
— Средств нет, — пророкотала тьма из-под капюшона с некой даже иронией. — Ищи обол, обманщик.
Усмешка у Серёги мигом слетела. Он примерно представлял себе, что тут случается с теми, кого не берут в лодку. Монету для Харона, насколько он помнил, умершему клали под язык. Вряд ли родня сообразила похоронить его по древнегреческому обряду, но Серёга послушно начал обшаривать карманы нелепой хламиды. Вообще это сильно начало напоминать сон. Или небезызвестную белочку. Обманщик, надо же…
Обол и вправду обнаружился в левом кармане. Серёга скривился. Ну белочка же, вызывайте санитаров! Ткнув монету в протянутую ладонь, он, уже беззастенчиво отодвинув с дороги Харона, безуспешно попытался сплюнуть в дымящиеся воды, и, нахохлившись, уселся на носу лодки. Разговаривать с галлюцинацией он более не собирался, а та и не настаивала.
Лодка заскользила по водам, будто оснащенная бесшумным плазменным движком. Или скорее поползла, подобно змее. Воды сами несли её, степенно и торжественно.
Плыли на удивление долго. Харон правил куда-то явно не туда — то по узким протокам, то сворачивая в незаметные мрачные отвивы. Это не переправа, а такси. Но столь неожиданным и сложным оказался маршрут, что Серёга снова стал склоняться к мысли, что вокруг не его воспалённый бред, а какая ни есть реальность. Относительная, правда.
Лодка ткнулась в берег. Никакого обещанного древними баснями Цербера в пределах видимости не наблюдалось — ну и хорошо. Ходячих кошмаров ему только недоставало. На берегу стояла женщина. Богиня. Серега отвел глаза — смотреть больно. Глядя под ноги, шагнул на берег, неумело изобразил поклон.
— Я Персефона, владычица Тартара. За мной иди, обманщик, и не мешкай.
Ошарашенный Серёга молча пошел куда велено, благо было о чём подумать. Снова обманщик! А ведь она про безнал не слышала, значит… Значит, обманщик — его статус. Так, что ли? Категория прибывшего арестанта. А с какого перепугу? Кого он обманул-то? Чё за поклёп?…
Тропа вилась меж заиндевелых скал. Это же скольким бедолагам надо было тут пройти, чтобы проложить — нашаркать — тропу в голой скале? Без обуви! Впрочем, ни холода, ни боли он так и не чувствовал — значит, телесные страдания здесь ему не грозят. Будем надеяться, не грозят.
Тропа обогнула последнюю скалу, величиной с дачный дом среднего пошиба, и Серега ахнул, застыв как вкопанный. Стылый пещерный сумрак бугрился небольшими горами, уходящими в бесконечную даль. И по каждой кто-то вкатывал на вершину камень. Видны, по сути, были только камни, нелепо ползущие по крутым склонам — люди, гораздо меньшие по размеру, едва угадывались в потёмках. Персефона обернулась и удовлетворенно отметила ошарашенный Серегин вид.
— Кто Смерть дерзнул обманом миновать, века влачит, закатывая камни.
— Что за бред! — не выдержал Серега, дерзко взглянув в глаза ослепительному божеству. — Да сейчас каждый второй смерть обманывает! «Пользование медицинскими услугами» называется.
На лицо Персефоны набежала тень, она чуть помедлила с ответом.
— Асклепий нам не враг. И здесь не пациенты.
— Какой продвинутый персонал, — проворчал Серёга, отводя глаза, — о пациентах они знают… о средствах на счетах. Век информации, ни дать ни взять.
— Мы знаем всё. За вами наблюдаем. И все пороки видим наперёд.
Серега снова посмотрел на далекий, сумрачный, бестолковый труд ради труда.
— А почему камни такие огромные? Это же нереально!
— Растёт и сила мышц, и камень с ними вместе.
— Какие мышцы?! — опять вскинулся Серёга. — Если тут все бестелесные. Я, например, ни усталости, ни холода не чувствую.
— Как к камню подойдёшь, так ощутишь в избытке.
Сорок пять минут спустя засветился ее рабочий телефон. Он не зазвонил. В ее офисе был только один телефон с включенным звонком, и это был не ее офисный. Но офисная линия светилась, когда ей звонили, и она узнала международный код, поэтому она ответила.
«Вы напугали Азирафеля», — сказал он. Его голос был хриплым, сонным и слабым. Азирафель сказал, что он не спит. Это было не хорошо.
«Он и так уже был напуган», — сказала она.
«Я не люблю людей, которые пугают Азирафеля», — сказал он.
Хорошо, что она могла сколько угодно гримасничать и закатывать глаза так злобно, как ей было нужно, во время разговора по телефону.
«Я рада Вас слышать», — сказала она.
Послышались сдавленные и невнятные звуки раздражения, а затем звонок прекратился.
Ее руки хотели дрожать, но она не позволяла им. Ее челюсть хотела сжаться, но она этого не допустила. Она глубоко вдохнула и не сводила глаз с часов. Пятнадцать минут, таков был ее стандарт. Она перезвонит ему через пятнадцать минут.
Ей не пришлось. Прошло менее двадцати секунд, прежде чем зазвонил ее телефон, другой телефон. Это был телефон, который она никогда не ставила на беззвучный, единственный телефон, который она приносила в свой офис и которому она позволяла звонить. Это был ее мобильный телефон, который никогда не должен был звонить. Это был сотовый телефон, номер которого она дала своим клиентам.
Она ответила.
«Я сказала, я рада Вас слышать».
Он был сонным и хрипел, несмотря на то, что, по-видимому, не спал. Он был сонным и хрипел, и это означало, что такой телефонный звонок может занять очень много времени.
«Я позвонил Вам», — сказал он.
«Да. Да, Вы позвонили, и я ответила, и я рада Вас слышать».
Он позвонил ей. Она говорила ему раньше, что есть только одна ситуация, когда он должен позвонить по этому номеру. Она говорила ему раньше, это будет означать только одно, если он позвонит по этому номеру. Звук этого телефона всегда был включен, потому что это был телефон, на который она всегда отвечала. Это был телефон, на который она всегда отвечала, и она не будет вешать трубку столько, сколько потребуется.
Она будет держать его на линии. Она позаботится о том, чтобы он говорил. Она будет держать его на линии, и она будет заставлять его говорить, и она будет продолжать, пока она не будет уверена, что он мог видеть, что есть способ для них двигаться вперед.
Это была ее работа. Это было то, что она была обучена делать. Это было то, к чему ни одна тренировка в мире не могла заставить человека чувствовать себя профессионально подготовленным. Это было то, что всегда делало одну карточку под буквами «С» и «Ш». Но это была ее работа, и она собиралась её выполнять.
Эдип и Электра
Комментарий к Эдип и Электра
Обри Тайм восстанавливает отношения со своим клиентом после терапевтического разрыва.
Берегите себя. Будьте добры к себе. Если вам нужна помощь, пожалуйста, обратитесь к тем, кто может ее предоставить(примеч. автора).
Когда она шла по коридору, она слышала эхо от ее обуви, и ей это не нравилось. Ей не нравилось эхо, и ей не нравился коридор.
«Пожалуйста, чувствуйте себя как дома», — сказал Азирафель, и нет, Обри Тайм не будет чувствовать себя как дома.
Она пыталась наблюдать и оценивать как можно больше, пока она осматривала коридор. В конце концов, это было одним из преимуществ терапии на дому. Дом человека может много чего о нем рассказать, того, что при других обстоятельствах можно не узнать. Существует целая система вещей, людей и привычек, которые могут помочь разобраться в диагностируемой симптоматике, все можно наблюдать и оценивать, как только встретитесь с клиентом в его собственном пространстве. Это было лишь одним из преимуществ терапии на дому, и Обри Тайм хотела в полной мере этим воспользоваться. Она хотела, но ей было трудно сосредоточиться на том, что она могла видеть, учитывая, что ее так отвлекали чувства насчет всего этого.
«Слишком много стен», — подумала она, не понимая почему. Она не знала, почему ей так казалось. Она не совсем понимала, что она пыталась выразить насчет пространства, в котором находилась, когда думала об этом. Она была уверена, что может сосчитать стены, что она может объяснить основную геометрию пространства, в котором она находится, но она не чувствовала, что может. Казалось, что стен слишком много, а окон или дверей — слишком мало. Может, дело было в эхо. Может быть, эхо играло с ней злую шутку.
«Не хотите чаю?» — спросил Азирафель, как всегда услужливый, добрый и с надеждой.
«Спасибо, но нет», — сказала она.
«Может быть, кофе?»
«Не нужно, правда, спасибо». — она не хотела ничего принимать. Ни единого гранатового семени в этом месте.
«Ну, тогда корневое пиво?»
«Что?»
«Конечно, у нас его нет, но думаю, что смогу…»
«Чай, Азирафель!» — раздался раздраженный крик откуда-то из коридора. — «Можно чай. Просто принеси чаю, всё нормально».
Так вот он где.
Она увидела, как по лицу Азирафеля пробежали легкие намёки на облегчение, и поняла, насколько жестоко она себя только что повела. Он хотел быть хорошим хозяином, хотя технически это были не его апартаменты — не его квартира. Он нуждался в возможности действовать, предлагать, обеспечивать, а она её отрицала. Итак, Кроули, старый добрый милый Кроули, перехватил инициативу. Он мог быть настоящим мудаком — мудилой — но он всегда заботился об Азирафеле.
«Вам туда», — указал Азирафель, как будто после крика Кроули возникла какая-то необходимость. — «А я схожу за чаем».
Азирафель ушел в другом направлении по коридору, и оставил ее заканчивать путешествие самой. Эхо от ее обуви сопровождало ее до дверного проема (?), а затем она вошла в комнату.
Они много об этом говорили. Они говорили об уровнях комфорта, о безопасности, о границах. Она побудила его подумать о том, каково было бы для него, если бы она была в его пространстве. Она сама пыталась подумать, каково это — быть в его пространстве. Они подробно обсудили, что будет и что не будет означать для нее шаг в его коридор, в его квартиру, в его жилое пространство и даже в его спальню.
Это была проблема и возможность терапии на дому. Она требовала очень четких основных правил.
У них было достаточно времени, чтобы обсудить все аспекты этого вопроса. После его первого телефонного звонка она уговорила его согласиться на два звонка в день. Она настояла: утром и вечером. Он настаивал на том, чтобы она отвечала на звонки в тот же день, учитывая разницу во времени между ними, но она отказалась. Он сказал, что дневной график людей не имеет для него никакого значения, но она не верила ему полностью. Итак, последние несколько недель она просыпалась каждое утро в 4 часа утра, чтобы поговорить с ним по телефону, а затем оставляла свой график пустым в 4 часа дня, чтобы снова поговорить с ним по телефону.
Они говорили. Они разговаривали ежедневно, дважды в день, не видясь друг с другом. Он не приходил к ней в офис. Он бы не стал. Он отклонял все предложения о встрече. Он поговорит с ней, но только на своих условиях, только если он сможет сделать это, не возвращаясь лично. В конце концов, он ведь сказал ей, что не вернется. Он не вернется, если она не примет его условия.
Азирафель спросил ее, звонит ли она на дом, и она сказала «нет». Он спросил во второй раз, и она снова сказала «нет». Когда ее спросили в третий раз — тогда уже Кроули спросил — она перестала лгать и сказала «да».
Итак, они спланировали. Они спланировали и подготовились. По крайней мере, это давало им возможность поговорить во время телефонных звонков дважды в день. Им было о чем поговорить, учитывая негласное понимание между ними, что еще не время, совсем не время, чтобы затронуть тему неподписанного контракта, о его нежелании возвращаться, о разрыве в их терапевтическом альянсе. Им было о чем поговорить, потому что кризисное вмешательство — это не то же самое, что терапия, и ему нужно было время, чтобы стабилизироваться, прежде чем они могли вернуться к работе. Им нужно было время.
Теперь у них в распоряжении была неделя. Или почти неделя — она летела домой в последний день, так что он не в счет. У них была неделя минус день. Им предстояло многое сделать, многое, как она надеялась, они смогут сделать в течение недели минус один день. Она думала, что, возможно, справится с этим всего за пять дней, но было бы хорошо иметь запасной, иметь дополнительное время. Сроки терапии могут быть непредсказуемыми.
У них была неделя, а точнее неделя минус день, и это был день первый.
Она вошла в его комнату и дала себе время понаблюдать и оценить.
Всё это место было странным и неудобным, и его спальня не была исключением. На самом деле странность и дискомфорт здесь были даже сильнее. Во-первых, размещение. Она не могла избавиться от мысли, этой непонятной и бессвязной мысли, что стен слишком много. Окон здесь тоже не было. Это было темное место, как логово. Она стояла, здесь, в демоническом логове.
Во-вторых, освещение. В его логове было темно, но не слишком. Она могла видеть, но не знала, почему. Она заметила только одну лампу, но, похоже, она не давала достаточно света, чтобы объяснить, что она хорошо могла видеть. Она подумала, что, возможно, если она слишком сильно сосредоточится на тенях и попытается использовать их, чтобы найти все источники доступного света, у нее начнется головокружение или хуже. Она решила, что лучше всего просто игнорировать это.
В-третьих, запах. Обри Тайм ожидала присутствия определенного запаха, когда проводила терапию с такими клиентами на дому. Затхлый, резкий запах, запах слишком большого количества засохшего пота и нестираной одежды, запах человеческого тела после нескольких недель пренебрежения. Запаха не было. Ее удивляло, насколько ее могло обеспокоить отсутствие такого неприятного запаха. Напротив, в комнате пахло довольно нормально. Да, пахло Кроули, но не слишком сильно. Что касается ее обоняния, комната была совершенно ничем не примечательной, и именно это она заметила.
В-четвертых, мебель. В комнате была кровать. Этого она ожидала. Но не кровать её беспокоила. С другими клиентами, особенно с цисгендерными гетеросексуальными клиентами-мужчинами, терапия на дому в комнате с кроватью была чем-то, о чем нужно было волноваться. Но это был Кроули, а не кто-то другой, и никого из них не волновала кровать. Также в комнате был стул. Это был простой деревянный стул, такой, какой можно ожидать на скромной кухне. Ему здесь не место, не в таком месте. Он не принадлежал ему, и он не принадлежал точно так же, как Азирафель выглядел так, как будто он не принадлежал. Очевидно, это был стул, который поставили заранее, готовясь к её прибытию.
Что показалось ей странным в мебели, так это ее отсутствие, помимо кровати и стула. Шкафа не было, а может, она просто не увидела. Комода не было, а может, она просто не увидела. Фактически, она не увидела ни одного места, где можно было бы хранить одежду. Странный недостаток. Это пространство не было спроектировано с учетом таких практических соображений, как хранение.
И, наконец, в-пятых. Он был не в постели. Она ожидала, что он будет в постели. Она знала, что, хотя в последние дни он был готов вставать и даже иногда выходить из квартиры, он всё же хотел проводить большую часть своего времени в постели. Но его в ней не было. Вместо этого он свернулся клубочком в самом дальнем углу комнаты, плотно прижавшись к потолку.
«Рада Вас видеть», — сказала она, подняв глаза.
«Неужели?» — сказал он, повернув голову и уставившись на нее, и его тон сказал ей все, что ей нужно было знать. — «Я-то думал, Вы проделали весь этот путь, чтобы поговорить с Азирафелем».
Да, его тон сказал ей все, что ей нужно было знать. Всё сообщил. Они остановились там, где они оказались с тех пор, как Азирафель посетил ее офис. Этот тон и его значение были постоянной темой ее телефонных разговоров с Кроули. Эта неумолимая горечь была повторяющейся. Что было утомительно.
Она знала, что она приняла на себя всю горечь. Азирафель ничего этого не понял. В подделке обвиняли ее, а не его. Ее обвинили в том, что она напугала Азирафеля, и Кроули не позволял ей забыть об этом. Она подозревала, что Кроули мог затаить обиду до тех пор, пока её кости не превратятся в пепел, если бы захотел.
У них была неделя минус день, чтобы поработать над этой горечью. У них была неделя минус день, чтобы все вернуть в нужное русло.
Кто-нибудь помоги ей, у них было всего шесть дней.
Она шагнула дальше в комнату. Она опустила сумку на пол и села в кресло. Она скрестила ноги и положила руки на колени. Она сидела с его горечью, с его молчанием и ждала чая, которого ей не хотелось.
Было бы проще, если бы на любой стене были часы. Но их не было. Надо было принести наручные.
Звук Азирафеля, пробирающегося в комнату, прорезал тишину, но не то недовольство, которое Кроули излучал. Азирафель делал маленькие комментарии, ставя поднос на край кровати, ближайший к ее стулу. На подносе стояла чашка чая и мисочка с сахаром. На подносе не было блюдца с молоком, потому что, конечно, Азирафель уже знал, что она молока не пьет. Она могла только в ужасе гадать, как много он знает о ней.
Она улыбнулась, хотя и не посмотрела на него. «Спасибо», — сказала она, пытаясь сказать это серьезно.
Азирафель посмотрел на поднос, на чашку чая, на нее, и казалось, будто он разгадывает какую-то болезненную логическую головоломку. «Ой!» — воскликнул он, видимо, разгадав её. — «Чуть не забыл!»
Он поспешил обратно. Оставив ее снова с тишиной и очень огорченным демоном.
Она решила, что заодно может посчитать секунды, пока он не вернется. Всего потребовалось двадцать три. Двадцать три секунды спустя Азирафель поспешил обратно внутрь. Он поспешил внутрь, вернулся к подносу и поставил большой стакан, до краев наполненный льдом.
Она взглянула на Кроули. Она взглянула на него с таким выражением лица, которое гласило зачем? Кроули просто зыркнул.
«Вот!» — сказал Азирафель, и в его голосе были одновременно и радость, и облегчение. «Вот теперь всё готово».
«Э, да. Спасибо», — сказала она.
«Хорошо. Да. Да.» — Азирафель оглядел комнату, поглядел на Кроули, время от времени протягивая руки, как будто был уверен, что он должен что-то поправить или исправить. Но нечего было исправлять. Ему нечего было делать, не сейчас. — «Я буду рядом, если что-нибудь понадобится. Не стесняйтесь спрашивать, мисс Тайм, мне не трудно».
«Спасибо», — снова сказала она. Ей нужно было, чтобы он уже ушел наконец.
«Ну…» — Азирафель снова взглянул на Кроули, и Обри Тайм увидела улыбку, которой он одарил огорченного демона в углу. Она увидела эту улыбку, увидела, сколько умоляющей надежды в ней заключено, и почувствовала облегчение, что она не была направлена на нее. — «Тогда я вас оставлю».
Наконец-то он ушел.
Они заранее составили расписание по телефону. При проведении интенсивной терапии на дому было важно иметь расписание и придерживаться его. График был таков: она приезжает в 9 утра (4 утра. Для нее это было 4 утра), и остается до 11 утра. Затем она делает двухчасовой перерыв на обед. Она возвращается в 13:00 и остаётся до 16:00. В этот момент они заканчивают. Они заканчивают, когда уже 11 утра по ее домашнему времени, и она не возвращается до 9 утра следующего дня.
Она вылетела ночным рейсом, чтобы в первый день приехать сюда к 9 утра. Она вылетела ночным рейсом и пропутешествовала через самые ужасные, самые глубокие глубины Хитроу, чтобы добраться до него, чтобы посидеть здесь с ним. А он хотел притвориться, что ненавидит ее за это.
И хорошо. Пусть притворяется. В этом, по ее мнению, и должен заключаться этот день. День первый, в этот день, должен был быть посвящен отрицанию.
Она перестала считать секунды где-то около ста тридцати восьми. Она сбилась со счета, и это было не важно. Она будет ждать столько времени, сколько потребуется, пока Кроули не захочет говорить.
«Если не выпьете чай, — сказал он наконец, — он будет волноваться, что сделал что-то не так».
«Я думала, он для Вас», — солгала она. — «Это же Вы попросили принести».
«У нас нечасто бывают гости», — сказал он и изменил позу. Он чуть-чуть развернулся. — «Он пытается быть гостеприимным».
«Я ценю попытку», — сказала она и она ведь была на работе, так что это не было ложью. — «Но лед мне не понятен».
«Вы американка». — Он еще немного развернулся. — «Вы пьете корневое пиво и чай со льдом, язычники».
У Обри Тайм и Кроули до того, как всё пошло наперекосяк, продолжались разногласия по поводу национальности Кроули и Азирафеля. Кроули настаивал на том, что они не англичане, что они не могут быть англичанами, что называть их англичанами было просто продуктом ее сверхактивного, до смешного человеческого инстинкта классифицировать вещи, которых она на самом деле не понимала. Она же, со своей стороны, настаивала на том, что если оно выглядит, как утка, крякает, как утка, и подумать до чего неприятно это слышать считается у него должной сердечной реакцией на рыдающее признание друга о том, что он думал, что ты погиб, тогда что у нас получается? Английская утка. В то время они согласились не соглашаться. Теперь казалось, что за последние несколько минут она набрала довольно значительный балл для своей стороны в дебатах.
Было бы хорошо, если бы она и Кроули могли снова заключить такие отношения, которые позволили бы иметь место такого рода дебатам.
«Если будете там весь день висеть, — сказала она, все еще не касаясь чая, — у меня шея потом будет болеть».
Он был огорчен и мелочен, и он был таким же сукиным сыном, как и всегда, но при этом он был, как всегда, щедрым и нежным. Она ясно дала понять о своей потребности, и поэтому он восполнит ее. Она наблюдала, как он полностью развернулся, а затем потянулся по потолку. Она наблюдала, как он руками и ногами опускался по стене, пока не оказался у изголовья кровати, а затем он каким-то образом изменил свое отношение к гравитации, так, что умудрился лечь. Он должен был сломать поднос с чаем, но этого не произошло.
Она не станет шутить насчет Изгоняющего дьявола. Хотя ей очень хотелось. Однако ему не понравятся эти шутки, и поэтому она не стала их отпускать.
Он снова свернулся. Он свернулся под таким углом, чтобы продолжать смотреть на нее. Он был удовлетворен своей способностью зыркать на неё.
«Давай поговорим», — сказала она, чтобы начать. «Каково это — иметь меня в Вашем личном пространстве?»
«Не нравится».
«Это похоже на вторжение», — сказала она.
«Это и есть вторжение», — сказал он.
«Вы пригласили меня сюда».
«Он не отравлен, просто выпейте уже этот чертов чай».
Она не хотела пить этот чертов чай.
«Я действительно рада Вас видеть», — попыталась она перенаправить. — «Прошло довольно долго времени.»
«Вы еще не умерли, значит, это не могло быть так долго, не так ли?»
Она вздохнула.
Ей было доступно множество вариантов ответа. Она продумала множество доступных ей вариантов, потому что была подготовлена к тому, чтобы он будет вести себя так. Она обдумывала эти варианты еще до приезда. Она обдумала их, так как ей не удалось уснуть во время своего ночного рейса. Она обдумывала их, пока таскалась по Хитроу. Она обдумывала их, когда прибыла в отель в 7 утра (2 часа ночи) и сдала свой багаж. Она долго их обдумывала.
Она могла сказать Я понимаю, почему Вы так сердитесь, но это уже было. У них происходил этот разговор по телефону снова и снова, и каждый раз он был совершенно бесплодным. Она могла сказать Мы с Азирафелем беспокоились о Вас, но и это уже тоже было. Он не это принял. Это ведь она напугала Азирафаэля, не он, никогда не он, он не нес ответственности за свое дерьмовое поведение, как же можно? Она могла сказать Что мне сделать, чтобы Вы снова мне доверились? Но она знала ответ. Он знал ответ. Она принесла неподписанный контракт в своем багаже, потому что именно по этой причине она была здесь, когда у нее был совершенно удобный офис в ее собственной проклятой стране.
У нее было много вариантов. Она долго обдумывала свои варианты. И она решила, она осознала, она пришла к тому, чтобы принять, что всё, что ей нужно сделать, это быть открытой и честной. Она должна была быть с ним открытой и честной.
«Отвалите Вы», — сказала она, и она говорила это серьезно, потому что такими были её открытость и честность. — «Я тут пытаюсь сказать, что скучала по Вам».
Она смотрела, как его взгляд стал недоуменным. «Получай, сукин сын», — подумала она. Его взгляд стал недоуменным, а затем смягчился.
«А сейчас», — сказала она. Она подняла с пола сумку, и положила себе на колени. — «У Вас есть выбор. Go Fish, шашки или крестики-нолики».
«Тьфу ты», — простонал он, как будто она только что спросила, какую кучу гниющего мусора он хотел бы, чтобы она подбросила ему в кровать.
«Просто выберите что-нибудь одно», — сказала она.
Она не спросила Не хотите ли Вы сыграть в игру? Такой вопрос простой вопрос позволил бы ему с легкостью сказать «нет». И здесь, во время этой встречи, она собиралась настоять на том, чтобы они сыграли в игру. Она знала, что было бы легче настоять, если бы у него не было возможности сопротивляться первым. Она выразила надежду, так что ему будет труднее сопротивляться.
Она также не просила его выбрать только два. Представление двух вариантов может показаться двумя крайностями, и бывает трудно выбрать между крайностями. С другой стороны, три варианта идут со средним, а средний почти всегда кажется самым безопасным. В большинстве случаев люди выбирают средний вариант из трех. Обри Тайм хотела, чтобы он выбрал средний вариант.
«Вы, что, реально принесли сюда колоду карт?» — спросил он.
«Ага, и доску для шашек, и еще кое-что».
«Послушайте», — сказал он, наклонил голову немного ближе к ней и понизил голос. — «Не дайте Азирафелю узнать, что здесь есть колода карт».
«Хм», — подумала она. Внезапно он был готов вести себя с ней как сообщник. Она задалась вопросом, почему, но она также знала, что лучше не попадаться на удочку. Одна из основных проблем терапии на дому — это риск триангуляции между разными членами семьи. Занимаясь терапией на дому, было легко увязнуть в чужих спорах. И было жизненно важно, чтобы она вообще этого не допустила.
«Просто выберите», — сказала она. — «Go Fish, шашки или крестики-нолики».
«Здесь их не так называют», — выдохнул он раздраженно, но смиренно.
«Нет? Хм». — Час от часу не легче, да? Она вытащила доску для шашек из сумки, как будто он согласился играть. Она слегка отодвинула поднос с чаем в сторону, чтобы можно было приступить к установке доски. — «А правила такие же?»
«Неважно», — сказал он. Он устроился в более вертикальное положение, приближаясь к доске. — «Я всё равно буду жульничать».
«Ничего.» — Она начала раскладывать шашки. — «Только чтоб я не заметила».
Дело было не в игре. Не имело значения, кто выиграет или проиграет, и не имело значения, будет ли он жульничать. Важно то, что это могло быть совместное мероприятие между ними. Что имело значение, так это то, что это заставило его сесть чуть более вертикально. Важно то, что для перемещения шашек требуется физическое движение и концентрация, но не слишком много. Важно было то, что, если он не слишком явно будет жульничать, то это означало, по крайней мере, что он должен будет оставаться внимательным к целенаправленной деятельности, связанной со следованием правилам игры.
«Вы красными хотите или черными?» — спросила она.
«Мне всё равно.»
«Выберите.» — Цвет не имел значения. Однако акт выбора — имел.
«Красными».
«Хорошо, Вы пойдете первым. Помогите мне собрать все шашечки».
Кроули, по-прежнему такой же сукин сын, каким они оба его знали, был щедрым и нежным, и ему нравилась возможность помочь.