Электра и Эдип
Комментарий к Электра и Эдип
Обри Тайм делает выгодную покупку в виде поездки.
ид* — ид, эго и супер-эго, одна из психологических трактовок Фрейда сознания человека.
прошу прощения, что так долго — универ лупашит по полной.
«Знаете, может, нам стоит поговорить о Вашем выборе дизайна интерьера», — сказала она.
«Нет», — сказал он сердито, но это был один из его более дружелюбных взглядов. — «Нет, мы не будем этого делать. Я не позволю смотреть на мои вещи».
«Ага», — сказала она, глядя на его вещи.
Таким было начало третьего дня, и Кроули, видно, решил, что готов к смене обстановки. Это был приятный сюрприз, и это хорошо сказалось на его улучшении психического состояния, хотя она могла только предположить, что всплеск не продлится весь день. К тому времени, как она пришла, Азирафель уже ушел, поэтому Кроули открыл дверь, когда она постучала, а затем пригласил ее в другую комнату своей квартиры. Она не знала, как назвать эту комнату. Было неправильно называть её офисом, гостиной или кабинетом. И, она решила, что определенно не собирается думать о ней как о тронном зале.
Она не собиралась думать о ней как о тронном зале, даже если в данный момент Кроули сидел на гребаном троне.
«Давайте хотя бы рассмотрим установленный Вами здесь перепад мощности», — сказала она.
Когда она пришла, деревянный стул, который раньше стоял в его спальне, теперь стоял на противоположной стороне стола от его долбаного трона. Он был слишком маленький. Она оказывалась в миниатюрном положении, когда сидела, и это значило, что он возвышался над ней. Он снова возвышался над ней, потому что сидел не на чем ином, как на гребаном троне.
«Если Вам неудобно, — сказал он, — то у меня для Вас плохие новости на всю оставшуюся вечность».
«Если худшее, что произойдет, — это то, что я почувствую себя неудобно, — сказала она, — тогда должна сказать, что у Ада отличная машина пропаганды».
«Эх», — раздраженно сказал он.
Таким было начало третьего дня, и она сидела на слишком низком стуле напротив своего клиента на гребаном троне, и между ними стоял гигантский стол. Таким было начало третьего дня, и им пора было договариваться. Он расположил их здесь, когда понял, что им пора вести переговоры.
Она вынула папку из сумки, а из папки вынула неподписанный контракт. Она положила бумагу на поверхность между ними.
Кроули протянул руку и поднял её. Он осмотрел её, ведя себя небрежно, как будто не требовалось значительных усилий, чтобы вести себя небрежно, сидя на гребаном троне.
«Оглядываясь назад, — сказал он, и в его голосе было что-то, что означало, что он намеревался разозлить ее, — думаю, я не должен был придавать этому такое большое значение, верно? Мог бы просто подделать вашу подпись. Не так ли?»
Она не собиралась попадаться на эту удочку. Выражение ее лица говорило: Посмотри, как я не попадаюсь на эту удочку.
«Мы ведь так делаем, не так ли, Обри?» — продолжил он, выражение его лица теперь говорило: Но Вы только посмотрите, насколько хороша эта приманка.
«Я уничтожу разглашение информации, как только вернусь домой», — попыталась договориться она.
«Не-а, — сказал он, возвращаясь к чему-то вроде небрежного голоса, позволяя не подписанному контракту упасть обратно на стол. Он переместился на своём гребаном троне, как будто у него был хоть какой-то шанс растянуться удобно в кресле с такой неумолимо прямой спинкой. — «Если честно, нужно было подписать его давным-давно».
«Угу», — сказала она, и теперь ей действительно захотелось попасться на его приманку. Но она не собиралась. Она знала, насколько сложным было отношение Кроули к поддельному контракту. Она знала, что он знал, что Азирафель был фальсификатором, а не она. Она знала, что он знал, что на самом деле она не была виновата в том, чтобы напугала Азирафеля, даже если он не признает этого. Она знала, что ему нужно иметь возможность приманить ее и обвинить в поддельном контракте, и она знала, что ему нужно будет продолжать это делать, пока он не будет готов признать все, что он знал.
Ему нужно, чтобы она была виновата в том, что напугала Азирафеля, пока он не почувствует себя в достаточной безопасности, чтобы признать, что он чувствовал себя виноватым за то, что напугал Азирафеля.
«Давайте начнем с того, что обсудим, почему это для Вас важно», — сказала она, постукивая пальцем по не подписанному контракту.
«Меня-то почти не касается», — сказал он, глядя в сторону. — «Это намного больше связано с Вами, чем со мной».
«Вы написали его», — подтолкнула она. — «Вы хотели, чтобы я его подписала. Вы ушли посреди сеанса, потому что я его не подписала. И мы оба знаем, что я сейчас здесь из-за этого. Итак, поговорите со мной о том, почему это важно».
«Вы действительно так сильно ненавидите чай?» — сказал он.
«Вот значит как», — подумала она.
До этого момента Обри Тайм очень успешно игнорировала поднос с чашкой чая, миской сахара и стаканом, полным льда, который стоял в дальнем конце стола Кроули. Он был там, когда она приехала. Азирафеля не было, но гребаный чай был.
«Вас беспокоит, что я не пью его», — просто сказала она.
«Ну, просто…» — Кроули прислонился головой к спинке своего гребаного трона, возвращая свой взгляд на нее. — «Это уже третий раз, верно?»
«Третий день», — согласилась она.
«Трижды Вы заходили ко мне в дом. Трижды Азирафель заваривал Вам чашку чая, потому что он хочет, чтобы Вам было удобно, потому что он пытается быть гостеприимным. Трижды Вы его отвергли».
Она заметила его формулировку. Он не сказал, что она отвергла чай. Он не сказал, что она отказалась от чая. Он сказал, что она отвергла его, Азирафеля. Она заметила это и поняла, что из-за этого нужно быть осторожной.
«Почти похоже на что-то символическое, не так ли?» — спросил он, этот вкрадчивый засранец.
«Я никогда не просила чай», — сказала она, поерзав в кресле, чтобы скрестить одну ногу с другой. — «А Вы.»
«Знаете, о чем я думаю?» — сказал он, как будто и не слышал ее. — «Думаю, если бы я заварил чай, Вы бы не были так упрямы».
Это, по профессиональному мнению Обри Тайм, становилось неприятным. Она вошла в это душное, слишком темное, слишком обнесенное стенами демоническое логово, и она обязалась не принимать ничего, ни одной вещи, ни единого семечка. Она вошла в это пространство, которое было похоже на ложь, которое казалось ложью поверх более глубокой лжи, это пространство, заполненное гребаными тронами с прямыми спинками, это пространство, где было так легко увидеть, как испуганный и скрытый Кроули провел буквально тысячелетия, и она взяла на себя обязательство быть открытой и честной, по-настоящему открытой и честной. Она пришла в это пространство, чтобы выполнять свою работу, выполнять свои профессиональные обязанности, предлагать клиенту всё, что могла, и делать это с помощью инструмента открытого и честного взаимодействия.
Она знала, что у нее есть (цитата) проблемы с контролем (конец цитаты), и она знала, что эти проблемы с контролем могут помешать ее открытому и честному взаимодействию с клиентами. Она знала, что ненавидит то, какой контроль ей пришлось уступить, чтобы сидеть в чужом доме, выполнять свою работу в пространстве, где она не устанавливала правила, где она не была той, кто должен был приглашать других, где у нее не было кресел и часов. У нее было достаточно проницательности, чтобы знать, что ей не комфортно, когда Азирафель был гостеприимным, добрым, был тем, кто мог предложить свою помощь, когда она была профессионально подготовлена для выполнения работы по уходу за другими. У нее было достаточно проницательности, чтобы знать, признать, признаться самой себе: если бы Кроули был тем, кто заваривал чай, то, конечно, она бы проигнорировала протесты своих проблем с контролем и приняла бы это как проявление доброты. Она смогла бы это признать. Она признала бы это. Она была бы открытой и честной.
«Ну его нах, — подумала она. Она потянулась за чашкой чая и выпила содержимое, как из рюмки.