Было тепло и хорошо. Тишина обволакивала. Какая-то неправильная, но одуряюще спокойная тишина. Темнота мерцала миллионом красных, синих и голубых звездочек, словно взгляд был устремлен в космос. Лишь в центре темнота была непроглядная. «Черная дыра?» – подумала Аманда, дернувшись в страхе. Это движение спасло им жизнь: гипнотический транс спал.
Тьма в образе обнаженной женщины показывалась лишь силуэтом, полностью поглощая в себя свет. Она заговорила первой:
– Думала, что сегодня большее удивление меня уже не постигнет, но вы умудрились меня поразить. Чудная компания! Даже не убью вас сразу. Рассказывайте.
– Мой мужчина умирает. – Обратилась Аманда, преклонив колени, и, ища руку лежащего рядом Себастьяна, – я умоляю силы преисподней помочь ему.
– Дурочка, ты даже не знаешь, куда попала? – из тьмы проступило лицо повелительницы Ръярда. Ирителла посмотрела на них с умилением и странной радостью, будто выиграла в шахматы. – Ядро всегда являлось сосредоточием моих сил. Планета неразрывно связана со мной. Меня практически невозможно убить. Но можно уничтожить с легкостью – отсюда. Об этом месте знает только Шарэль. Сюда невозможно было попасть – ключ хранится только у него. И каково мое удивление, когда я осознала покушение!
– Нет, миледи. – Редвел поднялся на ноги, не отпуская руку демоницы. – Мы сюда попали все по отдельности и, не сговариваясь. Первым портал сюда открыл Сорренж. Ваши лучи убили ангела, перенесшегося с ним…
– Профессору портал открыли. Дальше? Мне уже интересно, учитывая недавние события.
– Сюда привели императора, спрятав от поисковиков… – Себастьян запнулся, видимо, осознавая. – Я пришел телепортом по сигналу Аманды, а она…
– Я умирала в библиотеке, запустив ловушку, выданную мне в отделе. Я прошла сюда через тьму. Меня привела Арида. – Мужчина посмотрел с восторгом и удивлением.
– Тогда я спрошу ее. – Императрица взмахнула рукой, и тьма завертела звездочки, заматывая их в тугой светящийся кокон. Когда последняя из сияющих нитей покинула тот, на месте кокона осталась живая и невредимая старшая из Редвайлей.
– Меня поймали по дороге в Тар-тар! Очень могущественный магистр из числа людей. Запер в собственном замке Кротонды. Но я была бы не я, если бы не взломала и не пробралась в мембрану. Там столкнулась с девчонкой и прислала сюда.
– Сорренж? – Ирителла обратилась, смотря за спину остальным. Там проявился силуэт профессора. – Ладно, они не знали, но ты?!
– Я владел ситуацией, госпожа. – Демон достал клинок, полыхающий двойным пламенем. – Меч развоплощения помог мне убить ангела, когда я понял, где нахожусь.
– А дальше жажда мести затуманила твой разум, и ты позволил привести сюда императора без моего ведома?!
– Но я не знал, что он одержим. – Демон преклонил колено, предлагая решить свою участь. – Здесь физические останки императрицы. – В банке тихо звякнул крошечный кусочек ногтя.
– Что ж, это просто невероятно! Так облажаться! – Ирителла взглядом подняла банку и извлекла крупицу. – Вот теперь она в моих руках. Можно считать, что война окончена. Что касается вас… Дважды запертая древняя – я с поисков сбилась! Двести лет! Уже думала, что развоплотили. Твой подарок Ръярду бесценен, спасибо за снятие блокады.
А ты… ты даже не представляешь! Дочь малышки Соулдир. Твою мать похитили у меня из-под носа! Много лет прошло. Много неясного. Она полюбила человека, родила детей. Диких оторванных детей, не знающих своей природы и Родины! Идеально спрятанных детей, которых мы столько лет не могли найти! Не удивлена, что Сорренж смог. Только он и мог. Вот только не смог привести.
А Себастьяну досталось больше всех. Он столько лет был заперт в чужом теле! Если бы ты умер тогда на складах от взрыва – ты бы попал ко мне, и мы бы с этим легко разобрались. Но ты оказался недосягаем! Без прямой связи с Ръярдом, без присмотра родни, практически без своих сил. Мы долгое время не знали, что ты жив.
А сейчас вы все мне скажете, кто за это все в ответе. Не знаете? Я скажу. Тот, кому вы доверяли. Тот, кому доверяли мы все. И это помогло мне разобраться в данной ситуации – взгляните.
Королева протянула Ариде официальную бумагу о включении в число претендентов на руку Ирителлы господина Шареля.
– Уже прибыла делегация. Я должна была встречать пятерых с официальным предложением руки и сердца и взаимовыгодных связей, пока не почуяла нарушение целостности ядра…
***
Черное пламя разгорелось прямо посередь кладбища. Шарель вышел прямо в центре вражеского лагеря. Ааронгол, возглавлявший армию еле успел скомандовать личному составу пропустить, оберегая своих от разгневанного магистра.
– Все в силе? – спросил он, видя странную перемену в поведении тайного соратника. – Раньше ты не рисковал являться сюда.
– Некогда. Переправь своих братьев в Реинскую крепость. Там сейчас нет наших. На третьем участке сработала сигналка, и началось наступление. Оставьте там пару орудий. Остальных переместить в Рингор.
– Война началась? – Ааронгол задорно потер свои руки, руки азартного воина, ищущего утехи в битве.
– Нет. Сообщу позже. А сейчас пойду готовиться.
– К сражению?
– Нет. К свадьбе. – Сосредоточенно сказал Шарель и исчез во тьме.
И Жанет так просто от него не откажется. Почуяв опасность, она воспользуется своим богатством, своими связями, своими поместьями и своими кораблями. Уедет и увезёт Геро с собой. В тот же Неаполь. Или на Сардинию. Да мало ли куда.
Она свободна и независима. Кто или что может ей помешать? Опять же тщеславие. Сейчас она пользуется королевской милостью, блистает при дворе, окружена поклонниками. Согласится ли она, эта княгиня, обменять всё это на одного единственного, безродного любовника?
Ибо, выбрав путь бегства, она отрежет себе пути к отступлению. Она станет изгоем. Будет скитаться по захолустным замкам, как некогда несчастная Маргарита Наваррская.
Вот тут Клотильда задумалась. Она слишком мало знала свою сводную сестру, чтобы предсказывать. Будь на месте Жанет любая другая знатная дама, она дала бы безошибочный прогноз. Кое-кто из придворных львиц мог бы рискнуть будущим и репутацией ради опального принца крови, ради юного монарха, изгнанного узурпатором. Шансы имел наследник старинного рода, претендующий на титул герцога или маркиза. Но безродный…
Нет, нет и еще раз нет.
Правда, этот безродный — Геро, и узнав его ближе, познав его ласки, его близость, его любовь, его нежность, каждая из них задалась бы вопросом: «А стоят ли все эти титулы, имена и призрачные короны этого пожизненного приговора к любовному отвращению, к вечной игре, ко лжи и притворству? И не лучше ли обменять эту звенящую медь на чистое, взятое из божественного горнила, золото?»
Однако, чтобы задаваться таким вопросом, необходимо обзавестись инструментами – разумом и сердцем. А большинство тех, кого вспомнила Клотильда, обделены и тем и другим.
Все эти дамы из когорты живых мертвецов, не подозревающих о своей смерти. Куда уж им оценивать живое золото? Они довольствуются медью, цимбалами звенящими.
А Жанет? Жанет умна. Это — бесспорно. И, пожалуй, готова рискнуть. Поселила же она Геро в своём поместье. И не скрывает их взаимные чувства. Она даже этим гордится. Ей нравится держать его под руку и вышагивать с ним по дороге.
Любопытных вокруг немало. Попадись они на глаза кому-то из местных дворянчиков, и слухи поползут немедленно. Даже странно, что этого до сих пор не произошло. Лето на исходе, а при дворе до сих пор еще не заподозрили, что Жанет навещает в Лизиньи вовсе не кормилицу.
Жанет может рискнуть. Может. Если ей предстоит делать выбор, она выберет Геро.
Вывод показался огорчительным. Переиграть Жанет будет трудно. Придется затевать интриги и расставлять ловушки. И так же без надежды на успех. Каждый выпад против Жанет будет ожесточать Геро. Это — вновь путь вражды и страха, уже приведший её в тупик.
Тогда остается путь Дельфины – месть, или путь мученика – отступить.
Но возможен и третий, гипотетический. Геро не признается Жанет. Он найдёт книгу, испытает волнение, замешательство, может быть, страх, затем примет решение. Геро прежде всего мужчина, и как любой мужчина, если он не полное ничтожество, сочтёт постыдным прятаться за спиной женщины.
Искать содействия женщины с раннего детства приучены благородные отпрыски, чьи матери исполняли свой долг с излишним рвением. И Клотильда знала таких заласканных, избалованных недорослей. У Геро не было матери. Он рос в приюте.
Сирота ни на кого не рассчитывает. Геро привык выпутываться сам. И защиты он не искал. Он сам был защитником и покровителем. Он пытался оградить от несчастий и потрясений жену, затем самоотверженно боролся за дочь. Он и за Жанет будет бороться, он ничего ей не скажет. Он примет решение сам.
Старик Марво покинул дом на рассвете. Случалось, что он и вовсе не возвращался, оставался на ночь в доме своего прихожанина. Клотильда подозревала, что кюре пользуется самым незначительным предлогом, чтобы покинуть собственный дом и не встречаться со своими постояльцами. Он и от Лизиньи держится подальше, ибо останься он там ночевать, ему непременно задали бы вопрос, почему это он, невзирая на больные ноги, бродит по окрестностям, как пилигрим у подножия горы Синай.
Услышав стук посоха, Клотильда мысленно уверила скитальца, что очень скоро избавит его от повинности. Она вернётся в Париж, даже если трюк с книгой не принесёт никаких видимых событий.
В конце концов, мальчишка мог потерять Монтеня. Или даже выбросить намеренно из детского злонравия. Книга валяется где-то под кустом, пожираемая плесенью и жуками, а она, Клотильда, всё ещё ждёт.
На этот раз срок она назначит себе, подождёт три дня и уедет.
Но ждать ей не пришлось. После утренней прогулки и лёгкого завтрака она предавалась размышлениям, что в этом захолустье, почти в изгнании, вошло у неё в привычку. Размышления были не из весёлых, но доставляли ей странное удовольствие.
Ворвавшаяся Дельфина нарушила ее полуосмысленный сон.
— Там он… Он пришёл, — все тем же прыгающими губами шептала фрейлина.
— Кто он? – машинально задала вопрос герцогиня, но тут же сама на него ответила – Геро!
Только он способен довести Дельфину до экстатического страха. Только он может заставить эти бледные, хилые руки совершать судорожные пассы, а губы сойтись в правильный зигзаг.
— Он здесь?
У неё самой изменился голос. Сама его не узнала.
Дельфина уже безостановочно кивала. И указывала непослушной рукой в окно. Клотильда вдруг метнулась в сторону, потом обратно. Поднесла руки к затылку, оправляя волосы. Она вела себя, как засидевшаяся в девках дочь мелкопоместного дворянина, в дом которого прибыл молодой сосед.
Где его принять? Остаться здесь? Или выйти в столовую? Все эти комнаты так убоги! И сама она выглядит, как провинциальная вдова. Вид у нее почти жалкий.
— Зови, — приказала она Дельфине.
Та вдруг затряслась, как промокшая собака. Клотильда испугалась, что фрейлина сейчас упадет на колени, моля избавить её от встречи с врагом. Одно дело смотреть на этого врага издалека и совсем другое встретится с ним взглядом, прочесть в этом взгляде узнавание.
— Зови, — повторила герцогиня и шагнула в столовую.
Она ещё не успела что-либо почувствовать, всё ещё была наблюдателем, отстранённым и независимым. Не успевала за движением времени и событий. Чтобы за ними угнаться, следовало совершить прыжок с берегов отрицания, оторваться, разжать судорожно сведенные пальцы и поплыть, не препятствуя игре волн. Это было непросто.
Она могла еще отступить, отпрыгнуть. Зачем ей ступать в ту же реку? Тем паче, что река уже другая, с обновлённым, извилистым руслом, река, возможно, бездонная, или состоящая из одних водоворотов под гладкой поверхностью. Эта река может быть населена плотоядными рыбами или дно её будет покрыто рукастыми водорослями. Зачем ей туда?
Не остаться ли на каменистом островке? На этом островке одиноко и скучно, скалистым стержнем он уходит в твердь и не дрогнет до скончания времен. На этом островке ничего не растёт, воздух прозрачен и недвижим. И тот, кто там обитает, огражден от тревог и случайностей. Не сохранить ли ей благословенную скуку?
Но нет, её тянет в воду, в эти радужные завихрения под ногами, под порыв ветра, под струи дождя, под канонаду гроз и свершений.
— Вот и ты, — сказала Клотильда очень спокойно, даже звонко. – Я ждала. Но не так скоро.
Набив брюхо сытным обедом, кади любил вздремнуть в прохладном кабинете, для чего были припасены и складное бархатное ложе и мягкие подушки. Но теперь сон не шел к нему, и качаясь в паланкине, Джабраил угрюмо двигался к себе домой, размышляя на темы обеденной беседы со светлобородым Ильясом.
По дороге ему попался лекарь Мансур, которого сопровождал слуга с тележкой лекарственных средств, мазей, трав и кореньев, а также везущего кувшины с чистой водой, которая, как известно, и есть главное целебное снадобье.
Поздоровавшись с образованнейшим Мансуром, кади выразил свое неудовольствие тем, что лекарь не осмотрел умершего Зитуллу. Мансур удивленно вскинул брови и ответил поспешно, что о смерти Зитуллы ему ничего не известно, так как с ночи и до обеда он пробыл в доме сиятельного Ильдара, дочь которого благополучно разрешилась от бремени. Теперь молодая вдова, о которой некому было позаботиться после гибели ее мужа, снова вернулась в дом отца, чтобы богатое приданое не отошло ушлым родственникам безвременно почившего Али.
Кади прервал многословное и ненужное объяснение лекаря вопросом, разве начальник зиндана уважаемый Закария не посылал за лекарем, на что Мансур замешкался и ответил, что мог и посылать, всенепременно мог, да только Мансур с ночи и до обеда дома не был, а находился у сиятельного Ильдара.
Нетерпеливо выслушивая Мансура, кади смекнул, что кто–то из них врет – Закария или Мансур.
– Разворачивай тележку да едем в зиндан, коли сам не хочешь там оказаться, – грозно крикнул кади Джабраил и двинулся в обратную сторону Риштана, а причитающий слова извинений Мансур семенил следом за паланкином, недоумевая, чем он мог прогневать досточтимого кади Джабраила.
По прибытии кади выяснил, что бренное тело Зитуллы уже повезли на городское кладбище, чтобы предать земле в безымянной могиле, куда ежедневно сваливали трупы беднейших горожан. Выругавшись на чересчур расторопных стражников, кади Джабраил двинулся с паланкином и сопровождавшим его лекарем Мансуром на окраину города. И кто только давал распоряжение на захоронение? Видишь ли, мухи успели обсидеть тело негодяя? Так ведь на до и мухи, чтобы на трупы садиться, работа у них такая, у мух. Видишь ли, по законам шариата тело надо предать земле до захода солнца! Видишь ли мулла распорядился! А кто главнее: мулла захудалой мечети по соседству, где термиты все стены поточили, да из правоверных ее только путники и посещают, или кади – второе лицо в городе после хакима?
Когда кади и лекарь прибыли на городское кладбище, они увидели, что уродливый могильный камень отодвинут в сторону, могила раскопана узким клином, чтобы едва можно было впихнуть мертвое тело, зашитое в ветхий саван.
– Разрезайте, – скомандовал кади, показывая перстом на саван Зитуллы, и могильщик, потоптавшийся в нерешительности, разрезал саван сбоку, обнажив худое скрюченное тело.
Мансур, прижав к носу тряпочку с благовонием, склонился над телом. Он не прикасался к мертвецу, дабы не осквернить себя, как лекаря, но осматривал труп пристально. Пожевав губами, Мансур отпрял от тела и обернулся к кади Джабраилу.
– Переговорить надо с глазу на глаз, досточтимый кади Джабраил.
Кади распорядился захоронить тело Зитуллы, вылез из паланкина и, опираясь на руку лекаря, пошел между желтоватых надгробий из ракушечника, в сторону мавзолея великого полководца Ибрагима Бесстрашного. Там, в тени акаций, густо разросшихся вокруг старых стен, он присел на нагретую солнцем скамью. Лекарь Мансур прислонился к стене и наклонился к уху Джабраила.
– Досточтимый кади, я сомневаюсь, что негодяй Зитулла умер от побоев.
– Разве ты не видел на теле Зитуллы синяков и кровоподтеков? – усомнился Джабраил в компетентности лекаря.
– Видел, кади, – вздохнул Мансур, – но синяки у него не свежие, им два или три дня. Они обрели контуры, у них есть признаки заживления. Желтизна в центре и по краям. Если бы Зитулла умер от побоев, он был бы опухший как мешок с бычьим навозом, коим торгует кривой Джамал. Нельзя причинить поверхностное повреждение, не затронув внутренних жизненных вместилищ крови, лимфы и жизненной силы, а также костяка человека, который есть ствол жизни людской. Синяки могли появиться от ретивых стараний при допросах, господин. К делу они не относятся.
Джабраил кивал, понимая, куда клонит мудрый лекарь.
– Дальше говори, – приказал кади, и Мансур со вздохом продолжил.
– О, досточтимый кади, твой опыт и знания гораздо больше моих. Я лишь скромный лекарь, который может смешивать целебные коренья для успокоения зубной, головной боли, родильной горячки, телесного жара молодых и холода в костях старцев.
– На что ты намекаешь, лекарь? – спросил кади, пытливо всматриваясь в глаза Мансура, – уж не хочешь ли ты сказать, что кто–то подмешал яду в пищу Зитуллы?
Мансур вздохнул и кивнул.
– Со всей очевидностью скажу: все признаки отравления. На шее Зитуллы были кровавые борозды, оставленные его ногтями. Нечестивец драл себе горло перед смертью в тщетной надежде вдохнуть хоть немного воздуха. Все его тело свело судорогой, потому что в его легких, как в рваных бурдюках, не задерживался воздух.
– Знаешь ли ты такой яд, лекарь? – спросил кади Мансура.
– Знаю, досточтимый кади, но боюсь говорить о том. Кто защитит меня? – сказал тихо лекарь.
– А можешь ли изготовить его? – продолжал допрашивать кади с пристрастием.
Лекарь замолчал, словно набрал в рот воды.
– Да что я тяну из тебя ответы, словно ты нерадивый ученик, не знающий первой суры Корана? – вскипел кади, но тут же замолчал от удивления. Мансур тихонько сжал его руку своей, указывая глазами на дорожку между могильными камнями. Прямо к ним шагал начальник зиндана.
Подобострастно поклонившись, Закария пожелал кади и лекарю доброго здоровья и осведомился, что привело их в столь знойный день на городское кладбище. Словно не знал Закария ответа на свой вопрос.
Кади, кряхтя поднялся со скамьи, и сказал:
– Поторопились вы с погребением Зитуллы. Еле успел я с почтенным доктором посмотреть на тело перед тем, как его предали земле.
– Досточтимый кади, мулла настаивал на погребении, – осмелился возразить Закария, но в глаза кади не посмотрел.
– Не станем подвергать сомнению полномочия служителя Аллаха, для того и дана ему власть на земле, чтобы заведенный порядок не нарушался, – как бы соглашаясь с Закарией ответил кади.
– Кади Джабраилу было угодно, чтобы я простой лекарь, осмотрел тело, и я его осмотрел, – вмешался в разговор лекарь Мансур и тут же поклонился, чтобы не видеть, как сверкнул единственный глаз престарелого кади.
– Позвольте узнать, подтвердил ли почтенный Мансур вашу версию о причине смерти негодяя Зитуллы? – спросил Закария.
– О да, Закария, можете не сомневаться, почтенный Мансур указал на явные признаки побоев у Зитуллы и на повреждение этих, как его… внутренних вместилищ…
– Внутренних вместилищ жизненной силы, – подсказал Мансур.
– О, – не нашел ничего другого сказать Закария, – значит, дело за малым? Наказать виновного.
– Осел остается ослом, даже если везет казну султана, – многозначительно и не понятно для собеседников сказал старый кади и удалился в паланкине, оставив Мансура и Закарию вдвоем среди ракушечных плит.
Лет примерно тридцать тому назад аналитики бессовестно отобрали у служебной парковки флайеров небольшой участок крыши, объясняя это необходимостью повышения эффективности работы своего отдела. Особы приземленные называли эту зону «курилкой», хотя никто и никогда не решился бы там закурить, и, конечно же, не только из уважения к Павлу Валериановичу. Те, чей склад мышления был более возвышенным, утверждали, что это защищенное от ветра местечко с низким столиком и скамьями является площадкой для медитаций, а сад камней им прекрасно заменяют технические надстройки на крыше соседнего корпуса Управления.
Для более успешной медитации Женя захватил с собой на крышу кофе и мамины котлетки, а Шень — контейнер с доставкой из кафешки Собачьего рынка. Как и в первый раз, Женя не вглядывался в то, что поглощает напарник, но отметил про себя, что, встопорщивший серебристые чешуйки на своем маленьком тельце, инспектор выглядит вполне довольным.
— Скульптурная композиция «Леда и лебедь», Антонио Миноре, — вздохнул Женя, — мы их потеряли.
— Нет потерь, — пытался успокоить его шоаррец, — премиум клей «лепи момент фиг оторвешь», — и, с хрустом раскусывая что-то маленькое и зеленое из своего контейнера, утешил окончательно. — Скандал сверху много зритель билет купи.
Но Женя никак не мог простить себе своего наивного предположения, что атака с использованием уборщиц Mary в Музее истории античности начнется именно с Большого зала, в котором находилась знаменитая статуя Ареса с играющим у его ног амуром. Женя забыл про старый, как сама античность, отвлекающий маневр. Первая Mary, свернув шею мраморному лебедю, возлежавшему со своей возлюбленной Ледой неподалеку от входа в экскурсионное бюро, обеспечила включение сигнализации, создала неимоверный шум и оттянула на себя все внимание охраны. И только благодаря специалистам из четвертого отдела остальные «уборщицы» не успели даже войти в Большой зал.
После этого напарников вежливо отправили в Управление — отдыхать, а то, что сдержанно называлось внеплановой проверкой «Ареса-3», в последующие часы проходило уже без них. Хотя на один из самых крупных крейсеров, стоящих в военном космопорте, двух аналитиков, скорее всего, и так бы не допустили — военные предпочли сами прочесывать корабль по десятому разу, ломая голову над тем, какую диверсию здесь может учинить гипотетический Bond.
— Но я все же не настолько туп, чтобы не догадаться, что твое участие во всей этой истории не случайно, — Женя с сожалением допил последние капли кофе и посмотрел на шоаррца.
— Отвечаю, — Шень сложил верхние конечности «пирамидкой». — Ты, я думаю, знаешь, что, к примеру, анализ причин внезапного снижения цен на передержку древесных ежиков может привести к выводам о возникновении опасности военного конфликта в зоне нафцев.
Женя согласно кивнул.
— Несколько месяцев назад моя группа, — Шень особенно выделил слово «моя», — сделала вывод о том, что на смену технологии, которую в настоящее время использует DEX-Company, в ближайшем будущем придет другая, первоначально выглядящая более эффективной и привлекательной, но влекущая за собой серьезные моральные издержки и, как следствие, грозящая серьезными потрясениями для человечества. Также мы предположили, что этому событию будут предшествовать множественные репутационные атаки на уже существующие технологии.
— И поэтому ты здесь, — уточнил Женя.
— Да, — подтвердил шоаррец, — и за весьма короткое время были произведены уже целых три таких атаки, а сейчас я сижу тут с тобой на крыше в ожидании четвертой.
— Чем дольше я сижу на этой крыше, — задумчиво произнес Женя, — тем больше мне кажется, что военный крейсер «Арес» это всего лишь третий поросенок.
— Поросенок? Сын свиньи?
— Была такая история, — пояснил Женя, — мальчишки выпустили в здании школы трех поросят, написав у них на боках цифры один, два и четыре. Тех поросят очень быстро поймали…
— А потом долго искали третьего, — протянул Шень, — неплохо.
В благословенной тишине, сопровождаемой лишь отдаленным гулом мегаполиса, раздался звонок видеофона.
— Але, Жень-Шень, — это, конечно же, была Бьянка, — вы мечтали побеседовать с «кукловодом»? Так вот, мы с Ярославом сделали все возможное и достучались до него. Правда, он не особо сильно упирался — видно, тоже жаждет общения и признания. Соединяю.
Вместо Бьянки на экране возникла картинка с сильными помехами.
— Приветствую тебя, дексхейтер-романтик, гениальный одиночка, — выпалил Женя наудачу, и ему, похоже, повезло.
— Насчет дексхейтера и одиночки я с тобой не соглашусь, — довольным голосом ответил невидимый собеседник, — я просто выполнил свою часть работы, получил вознаграждение и теперь отправляюсь отсюда куда подальше.
— Так быстро? Неужели и чаю с нами не выпьешь, — тянул время Женя.
— Какой там чай, — понятливо усмехнулся «кукловод», — мой корабль через несколько минут нырнет в червоточину. Так легко было смыться, вы себе даже не представляете. Все заняты каким-то крейсером…
— Несуществующий третий поросенок?
— Он самый, — благодушно подтвердил собеседник. — А вы вообще-то сообразительные ребята и мне так понравилось с вами играть… Ну, бывайте.
Экран погас. Женя смотрел на него невидящим взором.
— Этот «игрок» убил человека, — произнес он медленно, — и собирался убить еще троих, как минимум. А сейчас он с кораблем нырнет в червоточину и уйдет.
— Не уйдет, — тихо, но уверенно возразил шоаррец.
— Потому что ты не промахиваешься? — улыбнулся Женя.
— Потому что я не промахиваюсь. Потому что Шоарре не нужны потрясения, которые могут произойти у людей. Потому что все на свете оставляет свой след — даже защищенные звонки и корабль, совершивший прыжок. И, наконец, потому, что этот урод искренне считает себя самым гениальным.
Волна воздуха от заходящего на посадку флайера заставила напарников оглянуться. Вышедший из машины шоаррец направлялся к ним, его сопровождали еще двое. Шень привстал со своего места и вильнул хвостиком влево. А потом вправо.
— Проблемы? — насторожился Женя.
— Нет, — безмятежно отозвался инспектор, — за мной прилетел Чрезвычайный и полномочный посол Шоарры, а по совместительству — мой жених.
— Ты… не говорила, — пролепетал Женя.
— А ты не спрашивал.
— Но я не понял.
— Ты ксенос.
Наверное, это его извиняло, хотелось так думать. А еще хотелось сказать что-нибудь значительное на прощание.
— Увидимся, — вот и все, что пришло ему в голову.
— Обязательно увидимся, — Шень еще раз вильнула хвостиком и направилась к своему послу.
Шоаррцы, церемонно распрощавшись со слегка ошарашенным аналитиком, улетели, а Женя еще долго сидел в «саду камней» и размышлял о том, что почти двое суток работал рядом с невестой посла и, возможно, одной из самых красивых девушек Шоарры. А также о том, что надо бы по этому случаю зайти в инфранет и раздобыть там максимально подробную информацию о шоаррских канонах женской красоты.
Уго-дель-Риу, 23 день холодных вод
Шуалейда шера Суардис
По садовой дорожке они шли молча. Светлый шер обнимал Шу за плечи, и ей было невероятно тепло и уютно – просто рядом с ним, чувствуя тепло его тела, его запах и ласковые потоки его дара. Ей так много хотелось ему сказать, стольким поделиться, и спросить, и… Все это было не таким уж важным по сравнению с самым прекрасным ощущением на свете: он – рядом. Какой глупой она была, опасаясь подвоха! Он же – светлый шер, он не станет ей лгать и интриговать за ее спиной. И она не станет. И если нужно, она научится жить в императорском дворце и играть в придворные игры. Даже в политику. Она уже почти научилась! Светлый шер сам сказал, что придуманная ей комбинация с бароном Наба – гениальна!
И сегодня он совершенно точно ее поцелует. А может быть и не только поцелует. Он хочет, это невозможно не чувствовать. Просто не торопится, потому что в замковом саду слишком много любопытных нахалов.
Стоило подумать о любопытных нахалах, как из кустов выскользнуло мохнатое нечто… и недоуменно ткнулось мордой в воздушный щит.
– Мр-ряф! – возмутилась Морковка, ткнулась в щит еще раз, чихнула и принялась сердито отплевываться.
– Кому-то надоело охранять тебя из кустов, – смеясь, прокомментировал светлый шер.
– Морковка хорошая, – вздохнула Шу и строго велела: – Иди, поймай мышь.
– Она ест мышей?
– Она все ест, но предпочитает газеты.
На слове «газета» Морковка прекратила плеваться и заинтересованно повела ухом. А светлый шер усмехнулся, вынул из воздуха газету, смял и бросил в кусты. Морковка тут же прижалась к земле и поползла к добыче, подрагивая от азарта коротеньким хвостом. Но когда Морковка уже готова была напрыгнуть – газета отрастила тонкие ножки и с паническим шелестом припустила прочь.
Шу рассмеялась, а светлый шер поднес ее руку к губам и поцеловал. По всему телу прошла волна мурашек, стало горячо и щекотно где-то внутри… И очень захотелось снять перчатки и ощутить мужские губы кожей. Вот что ей стоило забыть о перчатках к вечернему платью!
– Мне нравится, как ты смеешься, – не опуская ее руки, шепнул светлый шер.
Жар бросился в лицо, из головы вылетели все мысли, и она шагнула к нему ближе, совсем близко. Вплотную. Сглотнула невесть откуда взявшийся в горле комок – и дотронулась до его уголка его губ. Светлый шер раздул крылья носа, накрыл ее руку ладонью и улыбнулся так… хищно, горячо, и…
Она сама привстала на цыпочки и потянулась к нему, поцеловать, и почти дотянулась. Но он почему-то вздрогнул и поймал ее за плечи, уже без улыбки заглянул ей в глаза. На миг показалось, что в его глазах бушует штормовой океан, даже послышался рокот волн и грохот молний… Шу замерла в страхе и недоумении. Что она сделала не так? Он же хотел, она чувствовала, нет, чувствует прямо сейчас – он хочет ее поцеловать! Но почему не делает этого?
– Ты умеешь хранить тайны, Гроза?
Шу обрадованно кивнула: да, она права, он хочет, но что-то ему мешает. И сейчас он ей расскажет! Это будет их общая тайна!
– Когда я тебя поцелую, мне будет больно. Очень.
– Почему больно? Это… это проклятие? – сотня самых невероятных предположений уже рвалась с языка, но Шу его прикусила. Она – не какая-то болтливая клуша, вроде ее фрейлин, она… да, она умеет серьезно относиться к серьезным вещам.
– Я не могу этого сказать, никому и никогда. Обещай, что не будешь спрашивать, почему.
– Хорошо, я не буду… а… я могу тебе помочь?
Эта идея целиком и полностью захватила ее. Да, она поможет своему светлому шеру снять проклятие, в точности как в сказках! Только она не будет ждать, надеяться и плакать, как глупые принцессы в башнях, а подойдет к делу серьезно. Научно! Для начала – рассмотрит потоки, ведь проклятие всегда видно, она точно знает, она уже снимала проклятия! Настоящее смертельное проклятие с Зако, когда они влезли в развалины древнего замка неподалеку от Сойки. Но об этом Шу расскажет потом, сейчас светлому шеру вряд ли интересны их детские проделки.
Он погладил ее по щеке – и только сейчас Шу обратила внимание, что он тоже в перчатках. Мягких лайковых перчатках. Значит… ну же, что подсказывает логика?
Логика упорно молчала. Логике хотелось нежиться в объятиях светлого шера, впитывать его тепло и ни о чем не думать. Ну… ну и ладно. Совсем немножко можно. Еще несколько секунд, и Шу начнет думать головой. Сразу, как только светлый шер отступит хоть на шаг.
Но он не отступил, а склонился к ней – и коснулся губами ее губ.
Это было похоже на удар молнии. Так же ослепительно прекрасно и больно, словно они оба горели в небесном огне.
Боль оказалась такой же короткой, как удар молнии. Шу не поняла, как так получилось. Просто боль вспыхнула – и тут же переплавилась в острое, яркое, пронизывающее насквозь наслаждение. Оно кипящей лавой растеклась по венам – и вырвалось наружу тихим стоном. Ее стоном или его, она тоже не поняла. Она вообще перестала понимать – кто она, где, зачем…
– Моя Аномалия, – нежно шепнул светлый шер и, едва переведя дыхание, снова поцеловал ее.
Его сердце билось как сумасшедшее, в такт ее сердцу, выпрыгивающему из груди, рвущемуся куда-то в небо, чтобы там петь, кувыркаться в воздушных потоках и смеяться от счастья… чтобы танцевать на облаках под звуки гитары, и снова целоваться, и танцевать…
Она поняла, что земли давно нет под ногами, только когда что-то с душераздирающим писком дернуло ее за волосы и в них запуталось. Шу вскрикнула от неожиданности и приникла к Люка. А он со смехом выпутал из ее волос летучую мышь. Крохотный, дрожащий от ужаса горячий комочек с полупрозрачными крыльями и огромными ушами. И только отпустив мышь, Шу глянула посмотрела вокруг – и тоже рассмеялась.
Вокруг было… а ничего не было. Только прозрачно-голубые потки ветра, глубокая синева тумана и сиреневые искры иллюзорной музыки. Где-то внизу, под ногами, светился замок Уго-дель-Риу и прилегающий городок, в зеркальной глади реки отражалось бархатное небо и крупные, с яблоко, звезды. А напротив, держа ее за обе руки, счастливо смеялся Люка, и звезды путались в его волосах, и невероятной глубины морские глаза светились, словно ночной океан.
– Моя Аномалия, ты невероятна! – он притянул ее к себе, запустил обе руки в ее растрепавшуюся прическу, и шпильки разлетелись драгоценным звездопадом, а локоны тут же подхватил ласковый ветер. – Ты – самая прекрасная девушка на свете.
– И я сниму с тебя проклятие, вот увидишь! – Шу потерлась губами о его подбородок, впитывая новую вспышку боли до того, как Люка успел ее почувствовать. – Тебе больше не будет больно.
– Если это у кого-то и получится, то только у тебя.
– Ты поэтому хочешь жениться на мне? Из-за проклятия?
Люка вздрогнул, и Шу явственно почувствовала, как внутри него взвилась буря. Ярость, боль, отчаяние, надежда и снова ярость – ее чуть не сбило с ног волной его эмоций. Но вспышка была совсем короткой. Секунда, и Люка снова был почти спокоен, только очень глубоко внутри клокотал шторм.
– Нет, не поэтому.
Обняв Шу, он распустил держащие их воздушные потоки, и они быстро заскользили вниз, к Уго-дель-Риу. Через несколько секунд трава мягко спружинила под их ногами: они приземлились на зеленом склоне холма, между замком и Вали-Эр. Здесь, в саду, тоже было красиво и пахло ночной рекой, но волшебство закончилось, и от этого было грустно. Не только от этого. На самом деле Шу ждала, что Люка скажет: я люблю тебя. Это же так просто, и для этого совсем необязательно спускаться с небес на землю. Но что-то опять пошло не так. Опять между ними встали какие-то тайны.
Или не тайны? Может быть, Люка передумал на ней жениться? Да нет, какая чушь, он бы сказал сразу и не стал бы ее целовать. Наверное.
Ширхаб, как все сложно! И она совершенно его не понимает.
– Я не хочу ничего от тебя скрывать, моя Гроза, – только ступив на мощеную галькой дорожку и взяв Шу за плечи, Люка снова заговорил. – Я хочу на тебе жениться, потому что ты – это ты. Прекрасное чудо. Дар богов. С тобой я вспоминаю о том, что у меня есть сердце. С тобой я счастлив. Для тебя мне хочется творить безумства, носить тебя на руках и ради тебя побеждать чудовищ. С тобой я сам – человек, а не чудовище… ну что ты? Зачем ты плачешь?
Он губами коснулся ее лица, собирая слезы. Откуда они взялись, Шу не знала. И не знала, что она сейчас чувствует. Мир вокруг почему-то стал прозрачным и хрупким, словно стеклянным, и звонким-звонким. И она сама стала прозрачной и хрупкой, готовой разбиться от единственного неосторожного движения. Или слова. И внутри этой прозрачной хрупкости родилось и сейчас росло что-то странное и непонятное, готовое обнять весь мир, пролиться дождем над пустыней и солнечным светом над снегами, готовое любить всех без исключения, просто так, потому что…
– Потому что я люблю тебя, Люка, – тихо-тихо сказала она.
Он на миг замер, и она снова впитала вспышку ослепительной боли – не понимая, откуда она, почему? Спросить она не успела, да и не нужно было. Она же обещала не спрашивать, почему.
– Посмотри на меня, Гроза, – попросил он, чуть отстранившись и глядя ей в глаза. – На меня, а не на имена и титулы. Ты бы вышла за меня, не будь я из императорской семьи? За меня, со всеми моими тайнами и проклятиями? За того, кто не сделает тебя ни императрицей, ни королевой, но кто будет любить тебя не за твое наследство или драгоценный дар, а потому что ты – это ты? Ты простишь мне неволь…
– Вот вы где! – ворвался в их хрупкий стеклянный мир чужой голос, и стекло со звоном рассыпалось.
Люка вздрогнул, замолк… и исчез. Шу едва-едва чувствовала его присутствие под пеленой невидимости.
– Барон Уго, – больше всего на свете желая убить королевского сенешаля на месте, обернулась к нему Шу.
– Все ли с вами хорошо, ваше высочество? – старый барон придирчиво осмотрел Шу, словно выискивая свидетельство ее неприличного поведения.
– Со мной все прекрасно, барон. Как видите, я просто прогуливаюсь перед сном.
– Конечно же, ваше высочество. Прогулки перед сном… вам бы стоило взять сопровождающих. Юная шера в саду, одна! – барон недовольно пошевелил бровями. – Позвольте, я провожу вас.
– Не стоит за меня беспокоиться, шер Уго. В вашем саду совершенно безопасно.
– Разумеется, безопасно, но ваше высочество наверняка заметили нечто странное над замком? Весьма подозрительная воздушная аномалия.
Шу пожала плечами, мысленно прося: Люка, не уходи! Я сейчас отделают от надоедливого старикашки и отвечу тебе. Ты же знаешь, что я тебе отвечу! Боги, как же не вовремя этот сенешаль!
– Всего лишь воздушные элементали, ничего особенного. Ступайте, барон, я желаю еще погулять в одиночестве.
От ментального приказал барон покачнулся, словно потерял ориентацию в пространстве, но устоял. И – не ушел, только разозлился.
– Если вашему высочеству угодно прогуляться, я буду сопровождать ваше высочество. Прошу прощения, но его величество доверил мне безопасность и репутацию вашего высочества.
Ах ты старый пень! Обвешался ментальными амулетами и доволен! Да я тебя!..
Мягкое касание такой знакомой, такой родной светлой ауры остановило готовое сорваться проклятие, успокоило гнев.
«Мой светлый шер, не уходи, прошу тебя!»
«Мы скоро увидимся, моя Гроза. Я обещаю».
«Я люблю тебя! Мне чихать, кто ты – принц или нищий, я люблю тебя!»
«Я люблю тебя, моя Гроза», – шепнул прохладный ветерок с реки и растаял.
– Нашему высочеству угодно пойти спать, шер Уго, – вздохнула Шу. – Проводите меня, сегодня был непростой день.
Там же и тогда же
Дайм шер Дюбрайн
«Я люблю тебя, моя Гроза», – шептал ночной бриз, шелестели листья, шуршали галькой речные волны у его ног.
«Я люблю тебя», – рвано, болезненно бился пульс в висках, и пальцы в перчатках сжимались, словно желая порвать лайковую кожу и вырваться из оков.
Оков императорской воли. Оков лжи. Оков проклятой печати.
Дайм сам не понимал, правду ли он сказал. То, что он чувствовал к Шуалейде, совсем не походило на рафинированную любовь к Ристане. Скорее – на жажду, на эйфорию, на шторм и сумасшествие…
Спасибо Каменному Садовнику, обучающему кадетов Магбезопасности тактике и стратегии разведывательных операций! Он так крепко вбил в кадетов правило «прежде чем лезть в пасть демону, подготовьте пути отступления», что Дайму и в голову не пришло понадеяться на счастливый случай. Прежде чем идти к Аномалии под балкон, он взломал ментальную защиту барона Уго и велел ему спрятаться в саду и караулить подопечную принцессу.
«Эти юные ветреные шеры, никогда не знаешь, что у них на уме, за ними глаз да глаз!»
Барон Уго явился вовремя, хоть Дайм в тот момент и готов был его убить. Еще немного, и Дайм рассказал бы Аномалии правду – не только о Люкресе, но и о приказах императора, и о печати. И сдох бы, как подзаборная шавка. В лучшем случае – один, в худшем – утащив ее с собой. Шис знает, какой запас прочности заложили Светлейший и Темнейший в его печать верности, и что будет с тем, кто попытается ее снять.
Проклятие. Вот правильное название – проклятие. Аномалия не ошиблась.
«Я сниму с тебя проклятие».
Как же хочется поверить в сказку! Так хочется, что сердце рвется на части от сумасшедшей, отчаянной надежды – и от понимания, какой он на самом деле мерзавец, раз втягивает наивную доверчивую девушку в эту отвратительную историю. Обманом втягивает. Что бы она ни говорила, но влюблена-то она в кронпринца, а не в цепного пса. Шис. Еще немного, и цепной пес завоет!
Сжав виски пальцами, Дайм трижды повторил умну отрешения. Выть – нельзя. Страдать – некогда. Раз уж ввязался в игру, будь любезен идти до конца, светлый, мать твою, шер. Займись делом, и дурь как рукой снимет.
– Герашан! – успокоив дыхание и отрешившись от привычной боли, (нечего было непочтительно думать о печати!) позвал Дайм.
– Я здесь, полковник. – Капитан Герашан неслышно подошел и встал рядом, также глядя на едва угадывающийся вдали левый берег Вали-Эр.
– Мне нужно точно знать, есть ли еще какие-то улики против Бастерхази, и не тянется ли след в Метрополию.
– Бастерхази сделал амулет, об этом я вам докладывал, больше его с этим покушением ничего не связывает. Все остальное сделал барон Наба. Мне не удалось вытащить из него воспоминаний о контактах с самим Люкресом или его людьми.
– Даже если воспоминания стерты, я их достану, – зло усмехнулся Дайм: как приятно, когда есть противник, с которым ты можешь хоть что-то сделать!
– Сомневаюсь, что эти контакт были. Покушение – чистой воды дилетантство, – пожал плечами Герашан.
– И мой братец, как всегда, чище самой Светлой. Ладно, что ты навесил на барона Наба?
– Как обычно, полковник. Охрана, слежение, клятва о неразглашении с граничным условием «офицер МБ». Так что откровенный разговор с вами ему никак не повредит.
– Что ж, будем надеяться, что гильдия ткачей еще до него не добралась. Герашан, ты должен знать: Бастерхази последний раз прикасался к амулету больше трех лет назад. Из сокровищницы его достал мальчишка с псарни, сам мальчишка пропал после того, как всем под большим секретом рассказал, что его берет на службу очень высокопоставленная особа. Он похоронен в Лощине Памяти, так что допросить его не сможет и сам Темнейший.
Герашан тихо выругался, помянув слишком умных дилетантов. А Дайм усмехнулся про себя: когда Ристана не строит из себя невинную беспомощную овечку, она достойна уважения. Не любви, нет. Но уважения и понимания – да. Из нее вышла бы прекрасная королева или не менее прекрасная маркиза Дюбрайн, но не судьба. И если она не внемлет голосу разума и продолжит строить интриги против Каетано и Шуалейды, придется удалить ее с политической арены, а возможно и отправить на внеочередное перерождение. Вряд ли Бастерхази станет ее защищать, раз уж он сделал ставку на Шуалейду и самого Дайма.
Так же, как сам Дайм – он поставил на Шуалейду все. Даже больше, чем все.
Жаль, нельзя прямо попросить Бастерхази объяснить все Шуалейде! Ни Бастерхази, ни Герашана, никого. Император был достаточно предусмотрителен, чтобы отдать четкий приказ. Тот разговор, еще до поездки в Сашмир, Дайм запомнил дословно. Да что там, он мог в любой момент вернуться в него и просмотреть, как движущиеся картинки из писем Шуалейде. И, чего уж врать самому себе, жалел, что тот разговор не состоялся на месяц раньше – до того, как Дайм впервые увидел Аномалию. Тогда все могло бы повернуться совсем иначе…
Впрочем, все и сейчас еще может повернуться совсем иначе. Стать простым, понятным – и привести Дайма к вожделенной свободе от печати верности.
«Ты ни в коем случае, никоим образом не раскроешь Шуалейде тайну своего имени, пока она не выйдет за Люкреса. Ни ты сам, ни твои подчиненные или друзья. Ни вслух, ни мысленно, ни письменно. Надеюсь, ты хорошо понимаешь, Дамиен, насколько важен этот брак для империи».
Слова императора звучали как наяву. Дайм даже чувствовал запах шамьета по-сашмирски, которым угощал его отец перед беседой. И сейчас, как и тогда, Дайм старательно уговаривал себя не проклинать насмешливую судьбу, а принять все как есть – и сделать то, что должно.
«Я тебе не сомневаюсь, сын мой. Да пребудет с тобой благословение Двуединых».
О да. Благословение Двуединых ему очень, очень нужно. Отказаться от гарантированной свободы, от великолепной карьеры, да от всего, о чем он мечтал, ради призрачного шанса на чудо весьма непросто. Тем более ставка в этой партии – не мечта, нет. Ставка куда серьезнее.
Дайм вынырнул из воспоминаний лишь около единственной в Пуэбло-дель-Уго таверны. Той самой, где они с Бастерхази ночевали десять месяцев назад. Сейчас Дайм бы не отказался от еще одной беседы с темным шером. Если бы только он мог сказать ему правду, поделиться сомнениями и спросить совета! Вот только «приказы императора не обсуждаются» – не фигуральное выражение. Это часть его клятвы верности, и за нарушение он заплатит жизнью.
И за свою встречу с Шуалейдой сегодня, за свой первый поцелуй с женщиной – тоже, если об этом узнает император.
«Бездна дышит тебе в затылок».
Слава Двуединым, что Бастерхази даже не догадывается, насколько он прав.
Вода оказалась очень теплой и очень соленой. Он ушел в нее с головой, и уходил еще трижды, прежде чем понял, что бесконечные ряды сине-зеленых тетраэдров с фрактально-сложными гранями, отчаянно бликующие на ослепительно-ярком солнце, перетекающие один в другой и волнующиеся сразу в трех плоскостях – это море. Океан. Нечто бескрайнее, необъятное… Весьма добродушное. И никакой тебе Столицы, Тулы с Клином, комбинатов и промзон… А главное – никаких людей по всей линии горизонта. По крайней мере, пока.
Он завертелся в воде, скидывая невесть как оказавшиеся на ногах теннисные туфли и избавляясь от брюк и спортивного пиджака. Версию о падении с палубы яхты или круизного теплохода проверить было сложно – водяные горы цвета бутылочного стекла заслоняли все вокруг, вздымаясь и опадая. Как бы то ни было, где-то рядом должна быть она, безымянная женщина, к которой он привязан крепче, чем можно себе представить.
Та-ак, думал он, барахтаясь потихоньку и крутя головой по сторонам, такое вообще происходит впервые. Обычно мы воскресаем где-то неподалеку от столичных окраин… Если предположить, что территориально мы по-прежнему привязаны более или менее к тем же координатам, следует думать о том… О том…
Просчитать, сколько миллионов лет назад на территории столицы находилось такое вот, настоящее во всех отношениях море, а не жалкое болото водохранилища, он не успел.
Гигантская туша черно-зеленого окраса, о множестве плавников и широченной пасти, всосала его в себя вместе с несколькими кубометрами воды.
В последних лучах света, дробящихся о сахарно белые, очень острые треугольные зубы, покрывавшие челюсти существа во много рядов, он успел заметить, как вода вместе с кишащей в ней рыбой, закручиваясь в воронку, уходит в жерло пищевода, увлекая его за собой.
Внутри чудовищно большой рыбы было на удивление тесно. Он едва мог сидеть, согнувшись в три погибели. Стены упруго давили со всех сторон, норовя протолкнуть его дальше по кишечнику и в конце концов выдавить наружу. Он упирался спиной и ногами в противоположные стенки медленно перистальтирующего туннеля и пока ухитрялся оставаться на одном месте.
Откуда-то из недр рыбьего тела донесся сдавленный до уровня комариного писка крик. Он рванулся, расталкивая смыкающиеся стены, хлюпая по жгучей жиже из пищеварительных соков и полупереваренных останков, споткнулся, упал и дальше уже полз на четвереньках в кромешном мраке, протискиваясь по то сужающейся, то расширяющейся живой трубе.
Как ни странно это звучит, но подсознательно он ожидал встречи с троицей чекистов, и даже удивился, когда встреча эта так и не состоялась.
Ее он нашел по всхлипам. Ничего не говоря, пошарил рукой и обнял скользкое от слизи тело. Остатки одежды сползали с плеч. Вслед за одеждой сыпались волосы.
— Потерпи немного, любимая, — утешал он ее. – Скоро все закончится. Совсем уже скоро.
Когда вчетверо большая рыба одним махом заглотила ту, что позавтракала ими несколько часов назад, они вздохнули с облегчением – пускай и в последний раз.
Их сдавило, скрутило, сплющило и залило рекой пищеварительных соков, который болезненно растворял их прочные синтетические тела еще неделю, после чего бесформенный ком рыбьих экскрементов, величественно кружась вокруг всех осей, начал торжественный спуск в темные глубины древнего океана.
– И вы уверены, что он действительно укажет? Может, этот ваш благородный чеор просто решил добавить хлопот тайной управе? Позлить вас? Вдруг это ваши чисто ифленские внутренние дела, которые мало должны заботить Тоненг?
– Вас купили и собираются воспользоваться покупкой, – пожал плечами Шеддерик. – Впрочем, думаю, вы сможете и это проверить.
– Опасную игру вы затеяли… – вдруг нехорошо усмехнулся Каннег. – А если я поддерживаю светлейшего чеора Эммегила совершенно осознанно?
– Это вряд ли. Я видел вашу реакцию на мои новости. Впрочем, решать в любом случае вам. На чьей вы стороне? Своей рэты, своего народа или же – хитрого заговорщика, привыкшего загребать жар чужими руками?
– Опасная игра и красивые речи… а вы мне понравились, чеор та Хенвил. И смею вас уверить, я очень внимательно изучу эти документы!
– Есть ещё кое-что, – тихо сказала Темери, которая весь вечер наблюдала за гостями, стараясь запомнить всё как можно точнее. Ведь ей казалось, что ничего более существенного она сделать не сможет. Да ничего такого от неё и не требовалось.
И всё же одна мысль, пришедшая ей в голову, показалась удачной.
Оба собеседника замолчали и повернулись к ней.
Поморщившись от того, что ей самой придётся говорить о вещах, которые обычно при молодых девицах на выданье даже не обсуждаются, Темери осторожно сказала:
– Я невеста наместника. И раз уж так вышло… обычно невесту сопровождают к жениху родственники, родители, семья. У меня никого нет. Но я – мальканка, и было бы правильно, если бы…
– Опасно, – быстро сказал Шеддерик. – В своих людях я уверен…
– Я готов! – одновременно с ним вскинулся Янур.
– Послушайте… – Темери старалась подобрать слова, хотя самой ей больше всего хотелось куда-нибудь удрать или хотя бы спрятаться под стол. – Я знаю, это странно звучит… но это могло бы быть хорошим началом…
– В замке полно малькан, присягнувших императору и сохранивших почти всё имущество и титулы, – поморщился Каннег, – они вполне могли бы стать неплохой декорацией к вашему спектаклю.
– Это только разозлит горожан!
– Рэта Итвена права, – Шеддерик, кажется, сказал это с лёгкой досадой. – Дворяне, о которых вы говорите, не смогут, в случае чего, вести переговоры от имени города.
– Отчего же?
– Да оттого, что здесь сейчас – не они, а вы. Согласитесь, это стоит обдумать.
– Я обдумаю.
Вскоре таинственный хозяин Каннег с его не менее таинственными телохранителями удалился.
Темери перевела дух: разговор её увлёк, но он был – как сражение, или как общение с духом, который не желает отзываться на призыв.
Сама она не справилась бы так ловко. Ей всё ещё казалось, что её присутствие на этой встрече было лишним. Почти всё время она была той самой ряженой куклой, подтверждением чужого права вести разговор… и ещё неизвестно, что Шеддерик подумал об её идее. Надо было подождать, сначала рассказать ему… или нет?
А ведь она так и не вспомнила ни лица, ни голоса хозяина Каннега.
Хотя сам хозяин Каннег её узнал. И даже сразу поверил, что она – это она и никто другой.
Было бы неплохо, если бы хозяин Каннег поверил им… и если не стал бы союзником, то хотя бы не выступил на стороне врага.
– Устали? – спросил Шеддерик вполголоса.
– Ну… – попробовала она описать ощущения, – до избушки ещё далеко. Скорей, как после дня в лодке, когда мы гребли по очереди.
– А? Ах, да. Как в лодке, но не как в избушке. Бррр. Что скажете о хозяине Каннеге?
– Я его не помню по прежним временам. Но речь у него правильная… разве что манеры… но это может быть и притворство…
– Как вам показалось, ему можно верить?
– Я… не знаю. Он любит внимание. Видно, что при этом он много пережил и не любит церемониться с людьми, но ведь и вы тоже…
– Что?
– Не из тех, кто долго ходит вокруг темы. Он военный человек, прямой.
Шеддерик сидел некоторое время, нахмурившись. Потом неуверенно спросил:
– Это напомнило мне… а тот, кого вы подслушали в общественных банях… это не его голос?
– Нет. Тот ниже и резче. Но интонации… вот интонации иногда похожи. Жаль, что он не поверил нам. Теперь придётся начинать всё заново? Искать других союзников?
– Отчего же не поверил? – Шеддерик сцепил пальцы в замок и упёр в них подбородок. – Думаю, наоборот, поверил и встревожился. Но наши новости означают, что в его организации кто-то шпионит на Эммегила – и это его беспокоит больше всего. Сейчас он будет всё очень тщательно и внимательно проверять. А потом мы поговорим ещё раз – уже предметно. Ну, что. Час поздний, Темери. Разрешите проводить вас домой?
– В дом чеора та Дирвила. – Вздохнула Темери. – Конечно. Едем…
В карете Шеддерик та Хенвил задремал, и Темери всю недолгую дорогу разрывалась между желанием немедленно его разбудить и мыслью о том, что сама она всё-таки успела немного отдохнуть за эти дни. А он по привычке продолжает делать вид, что он железный, и ему сон не нужен.
Впрочем, когда карета остановилась, он проснулся сам. Потёр переносицу, невнятно извинился.
Нянюшка Эзальта качала головой каждый раз, когда Темершана сбивалась с такта. У малышки Валетри и то получалось лучше. Темери никак не могла подумать, что танцы в империи настолько не похожи на те, что танцует Побережье. Эти – строже. Каждое движение чётко регламентировано. Нельзя просто следовать за мелодией и подстраиваться под неё. Танцы Ифлена – это словно выученная наизусть история, сказка, в которой нельзя соврать ни в интонации, ни в слове. Каждый жест отработан, каждый шаг, каждый поклон…
Темери не танцевала лет десять и в первый раз вовсе чувствовала себя глупо. Казалась себе неуклюжей и неловкой. Платье, которое на ифленский манер наглухо закрывало плечи, руки и шею, мешало двигаться, а подол казался слишком длинным.
Вообще-то традиции империи не заставляли Темери танцевать с наместником Кинриком в первый же день знакомства – но знать азы ей было нужно. Так что Темери сама, на следующий день после встречи с хозяином Каннегом, попросила чеору Эзальту показать ей несколько движений.
Нянюшка не подала виду, но, кажется, даже обрадовалась этой просьбе, потому что учить Валетри было для неё испытанием терпения.
Мелодию наигрывал пожилой музыкант на большом чёрном рояле, Валетри исподтишка кривлялась перед зеркалом, Темери осторожно отрабатывала шаги, иногда пользуясь помощью наставницы, как вдруг двери в музыкальный зал распахнулись. Быстро вошла встревоженная хозяйка дома, чеора Алистери та Дирвил. По её лицу Темери сразу поняла – что-то случилось.
Утром Темери завтракала одна. Вернулись они с чеором та Хенвилом поздно, да ещё и заснуть долго не могла. Так что встала, когда на улице царил день.
Весь день никто из хозяев, кроме маленькой пиратской принцессы Вальты, ей не встретился, и теперь она была уверена, что увидит благородного чеора и его жену разве только за ужином.
И это было хорошо. Каждая короткая встреча с Дирвилом надолго выбивала её из равновесия.
И вот – чеора Алистери. Застыла у входа.
Поймала взгляд Темери и тихо попросила:
– Чеора та Сиверс… мне нужно с вами поговорить. Это очень важно. Прошу вас!
Темери поблагодарила нянюшку Эзальту за урок и поспешила следом за чеорой.
Опасения оправдались.
Бледная Алистери привела её в одну из давно пустующих гостиных, плотно закрыла дверь. Несколько раз пробежала по комнате, как будто что-то проверяя, но на самом деле просто пытаясь успокоиться. Её беспокойство передалось и Темершане. Впрочем, если бы случилось что-то в крепости или, например, с чеором та Хенвилом, вряд ли это заставило бы хозяйку так волноваться.
Темери ждала – просто не знала, что сказать.
Наконец Алистери немного успокоилась. Остановилась у окна, за которым тёплое солнце потихоньку топило остатки вчерашнего снега, превращая его в грязь и воду. Спросила:
– Кто вы, чеора та Сиверс? Кто вы, и почему разрушаете мою жизнь?
Темери подошла к тому же окну, но остановилась на некотором расстоянии от хозяйки. Понимала, что ближе к ней подходить не стоит. Что-то случилось в её семье. Вероятно, что-то сказал… или сделал… её муж, такое, за что ответ она решила спросить с Темершаны.
– Нас представили. Я не лгу – моё имя Темершана та Сиверс. Я – невеста наместника Кинрика, вероятно, это вам известно. Да, есть кое-что ещё. Но я обещала Шеддерику та Хенвилу… и вашему мужу – тоже… что не буду рассказывать большего никому – просто потому что так будет безопасней и для меня, и для вас.
– Сегодня он сказал, что мы должны уехать. Что вы – нам не друг. Но он ещё сказал, что даже если вы его простите, Шеддерик не простит никогда.
– Благородный чеор хочет, чтобы вы уехали?
– Я и Валетри. Он уже приказал паковать вещи, но я не могу… он изменился. Я знаю его шесть лет, я видела его всяким, злым, больным, пьяным, усталым. Но никогда он не был… никогда не отталкивал меня. И у него никогда не было такого взгляда. Именно поэтому я спрашиваю, кто вы, чеора та Сиверс? Кто вы, и какое вам дело до моей семьи?
– У вас кровь…
Действительно, Алистери в тот момент повернулась к Темершане, и та заметила, как возле левой ноздри у неё скопилась капелька крови. Темери быстро вытащила из рукава платочек и протянула хозяйке.
Та потрогала пальцами лицо и, обнаружив капельку, зажмурилась, да так и стояла несколько мгновений, словно не веря.
Потом медленно взяла платок, промокнула кровь. Нашарила высокий стул под чехлом, села, запрокинула голову.
– Я болею, – сказала тихо. – Наша земля – южнее, в горах, там много цветов и виноград, но врачи сказали, нужен морской воздух. Ланне не стал ждать – мы собрались и переехали в этот дом. И всё было хорошо… так долго всё было хорошо…
Темери хотела сказать, что уезжать ей никуда не надо, и что она поговорит с чеором та Дирвилом. Но почему-то просто села рядом с Алистери и взяла её за руку. Так, как сделал Шеддерик вчера вечером, когда ехали на встречу с хозяином Каннегом и с неизвестностью.
Антикварная лавка «Больному и мёд невкусен, а здоровый и камень ест» (с) Старинная русская поговорка
– Двадцать-двадцать пять процентов ожога поверхности тела, – сказал доктор Оржицкому.
– Это смертельно?
– Учитывая какую–то сложную инфекцию, на которую всё это наслоилось… Шансов мало. К тому же обожжены слизистые гортани и пищевод.
– Я её могу увидеть?
– Можете.
Доктор распорядился впустить Оржицкого в палату. На койке в углу лежало тело Глины под толстым слоем бинтов. Бинты были влажные и жёлтые, из–под них торчал крупный нос и опухшие губы. На месте сгоревших бровей и щеках запеклась корка. Оржицкий не смог сдержать слёз и закрыл лицо руками. Глина была в сознании, но хрипела и не могла говорить, а ему было нужно спросить у неё только одно: где её оберег, нитка жемчужных бусин.
Оржицкий вернулся на Бассейную и вошёл в разорённую квартиру Глины. Вещи были разбросаны, а нутро шкафов вывернуто. Замок входной двери выдрали, что называется «с мясом». Оржицкий не нашел нитки бусин. Он методично осмотрел все возможные уголки, но те, кто побывали в квартире до него, обыскали её весьма профессионально. Если что-то и нашли, то забрали.
Оржицкий выбежал вон, торопясь сделать только одно: самому скатать бусину, пока ещё не поздно. Оржицкий не делал этого давно. Он основательно забыл, что такое – зов памяти, где его можно услышать. Он мучительно думал, откуда можно получить розовато–белую субстанцию, где же находятся тёплые, дружественные ему места. В детский сад, где много игрушек, его не пустят, да и скатать от каждой вещи можно только мелкую бисеринку, на это уйдёт много времени и сил, а болезнь не ждёт. К тому же, он представил себе картину своего появления в детском саду, перещупывания игрушек. Так и в полицию загреметь не долго, за маньяка примут. Любая школа автоматически исключалась. Музеи стабильно выдавали беспрерывный цветной шум и были непредсказуемы и попросту опасны для ваятеля. Книги и цветы, как деньги и украшения, не имели собственной памяти. Стены домов могли только забрать последние слабые силенки, а отдать серую или вовсе уж тёмную жижу. Ничего в голову не приходило. Тут была нужна только личная вещь, сильная, ёмкая. Кто даст подержаться за такую? Ему нужно было скатать хотя бы одну, крупную и истинно чистую бусину…
И тут Оржицкого осенила догадка, и, хотя полной уверенности не было, попробовать стоило. Он направился на старую дачу, которая давно использовалась как кладовка для старья. В Комарово Тим попал только к вечеру.
Косматые верхушки сосен шумно качались, ветер шёл по верху, и Тим его не чувствовал, торопясь по раскисшей дороге от станции. Год назад он похоронил дядьку, который допился до чёртиков, и теперь дача пустовала. В домике хранилось много вещей — резервуаров тёплой памяти о юности Тима: удочки, ящик с плотницким инструментом, старые фуфайки, плакаты с любимыми рок–группами… Но эти вещи могли дать только янтарные или розовато–коралловые бусины, но не белые… А нужен был жемчуг или кристалл. Оржицкий залез на самую дальнюю полку и нашёл старый рюкзак, а в нём куклу в голубом платье, но без чепчика и одной ноги. От этой старой игрушки Зинаиды Всеволодовны теперь зависела жизнь той, другой женщины, которую он и любил и ненавидел.
Что он знал о Глине? Где были её родные, в какой школе она училась, ездила ли в пионерский лагерь? Какие книги любила? Какие ей нравились ароматы? Предпочитала ландыши или тюльпаны, мороженое или лимонад, балетки или сандалии, фильмы с Ричардом Гиром или Жаном Рено… Он никогда не говорил с Глиной о ней самой и сам не знал, почему. Будет ли теперь возможность восполнить упущенное… Почему он был так погружен в себя, так безразличен к женщине, которая искренне его любила?
Просидев с час, прижимая к себе старую куклу, Тим не добыл бусины. Со вздохом он стал перебирать вещи в доме, всё, что попадалось на глаза. Он обошел каждую комнату, прикасаясь ладонями и пальцами ко всему, что было ему дорого. Только к утру пришло осознание окончательного бессилия. Тим не знал никого, кто мог бы воспользоваться памятью вещей, никого, кроме Глины. Кроме Глины и, пожалуй, одного старичка…
Ранним утром Оржицкий уже стоял на Литейном у входа в антикварную лавку. Он не стал дожидаться открытия, а позвонил в дверной колокольчик. Ему не открыли, потому он позвонил ещё и ещё. Наконец, к нему спустился владелец лавки – Гомон Аркадий Аркадьевич. Оржицкий сразу его узнал по старому потёртому бархатному пиджаку.
Залоснившийся на обшлагах, со множеством карманов, пиджак был свидетелем прежней эпохи, когда вещи покупались редко, их ценили и хранили, чистили и перешивали. Да и сам пожилой господин словно был путешественником во времени. И хотя ему было можно дать между шестьюдесятью пятью и семьюдесятью годами, Оржицкому показалось, что пришедший к нему гость знавал ещё его пра–пра–пра–прадедушку декабриста.
– Мы открываемся в одиннадцать.
– Прошу меня извинить, – пробормотал Оржицкий, – возможно, меня вы не помните. Но вот эта вещь может быть вам знакома.
Оржицкий протянул Гомону старую куклу, антиквар повертел её в руках. Глаза старика блеснули, и Гомон пригласил Оржицкого внутрь лавки. Оржицкий прошёл между напольных статуэток и вешалок с мундирами наполеоновской эпохи и сел на предложенный стул.
– Я помню эту куклу, бывший пионер Фенькин, – произнес Гомон без улыбки, – только я не стану её покупать. Вещица занятная, но требует реставрации, и я не смогу её продать. Бизнес, ничего личного.
– Мне нужно, чтобы вы скатали бусину из неё, – нагло, напрямик сказал Оржицкий и, видя, что Гомон молчит, лишь в сомнении жует губы, добавил, – я заплачу столько, сколько потребуется.
– Вы пришли не по адресу, бывший пионер Фенькин, – ответил медленно Гомон, и Тим заметил, что его лицо потемнело, – я вам не смогу помочь.
– Кто сможет? – спросил Оржицкий.
– Я знаю только о клинике «Божья пчела», – начал Гомон, но Оржицкий резко встал и сказал довольно грубо:
– В эту живодерню? Ну, уж нет. Увольте.
Гомон странным взглядом одарил Оржицкого, словно припоминал что-то.
– Ах, вот оно что, бывший пионер Фенькин. Значит, это вы пошли на сделку с Фаустом, и получили в итоге кукиш, – расплылся он в глумливой улыбке, – может, сейчас как раз настало время выторговать то, чего вам не додали?
– Предложенный вами план меня не устраивает, – в том же тоне ответил Оржицкий, потеребив куклу, добавил, – благодарю за внимание.
Раздосадованный встречей с антикваром, Оржицкий прибыл в больницу к самому обходу больных, после которого доктор сообщил об ухудшении состояния Глины. Дождавшись его ухода, Тим вошёл в палату. Дрожащими руками, не обращая ни на кого внимания, он вытащил куклу из пакета и сунул её в руки Глины. Соседка по палате приподнялась на локте и с интересом посмотрела на Тима, потом громко охнула. Она заголосила, когда Глина захрипела и выгнулась дугой на кровати. Тим и сам испугался, не будучи уверенным в правильности своего решения. Глину словно подбрасывала какая–то неведомая сила. На ноги повскакивали обе соседки, причитая и крестясь.
В палату вбежала медсестра и кинулась к Глине, но Тим схватил её за плечи и не пустил дальше двери. Изумлённая медсестра протестовала и кричала на обезумевшего бородача, но вскоре Глина успокоилась, задышала ровно, и Тим отнял свои руки. На крики прибежал охранник. Медсестра выдрала куклу из пальцев Глины и отбросила, как дохлую крысу, в угол комнаты, а охранник вывел Тима из палаты.
О состоянии Глины Оржицкий узнал только на следующий вечер, так как в больницу его не пускали. Он дождался после смены врача на прибольничной парковке для автомобилей.
– Полицию бы вызвать! – с осуждением заявил врач, садясь в автомобиль, но Тим придержал дверь, не давая врачу уехать.
– Вы ошибаетесь на мой счет, я знаю, что делаю.
– Ей лучше, жить будет, – сердито ответил доктор и оттолкнул руку Тима.
***
Глина пробыла в больнице два месяца. За это время Оржицкого впустили к ней в палату только раз, когда она спала. Не подходя к кровати, под пристальным наблюдением медсестры, он увидел, что лицо девушки обезображено, как и руки.
– Волосы вырастут, но неровно, – сообщил недовольным голосом врач, – брови не восстановятся, слишком крупные рубцы. Один глаз будет хуже видеть. Два пальца на левой руке больше не будут сгибаться. Ожоги на плечах и шее зарубцуются, будут многочисленные шрамы. Голос изменится, скорее всего, она будет какое-то время говорить шёпотом .
– Помогут ли пластические операции? – спросил Тим дрожащим голосом.
Врач пожал плечами.
– Я не делаю прогнозов. Тут множество факторов. Главное, что мы сохранили ей жизнь. Особенно пострадала левая рука, я боялся, что будет некроз и как следствие — ампутация. То, что мы сохранили руку — большая удача. Девушка молодая, сильная. Боролась, как могла. Жаль, что родные не помогали ей, даже не приехали ни разу.
– Она сирота, – неуверенным голосом сказал Тим.
– Кто же будет ухаживать за ней после выписки? – спросил врач, недоверчиво глядя на Тима.
– Кроме меня — некому.
– Из вас своеобразная сиделка, – покачал головой Семён Анатольевич и протянул цветную брошюру «Уход за ожоговым больным».
***
Конечно, Тима одолевали сомнения, он не знал, что ему предпринять: куда поселить Глину и как за ней ухаживать, но больше всего он опасался, что Глина откажется от его помощи. Дважды к нему приходили какие-то странные субъекты и справлялись о ней. Один спрашивал, не оставляла ли Глина какого-то конверта, а второй принес тысячу долларов, не объяснив, что это за деньги.
Наверное, план, и правда, был отличный, но как же Азирафель не любил камины! Для него шагнуть в огонь, пусть даже и фальшиво-зелёный, было сродни самосожжению. Уж лучше эта их треклятая аппарация, но тогда пришлось бы столкнуться с бюрократическими проволочками… Поэтому Азирафель с радостью уступил свою очередь сначала Геллерту, а потом и Кроули, который шагнул в огонь с довольной улыбкой, продолжая что-то говорить про чёрную магию.
— Ваша очередь, мистер Азирафель.
Дамблдор любезно вызвался замыкать их шествие, и не оставалось ничего другого, как ступить в пламя, чётко проговаривая адрес. В холле Министерства Азирафеля встретил довольный Геллерт. Хитро улыбаясь, он закончил выцарапывать на каминной решётке треугольник с заключённым в него перечёркнутым кругом.
— Простите, не удержался, — пояснил он.
Кроули, кстати, тоже любил такие шуточки со смыслом, понятным ему одному. Азирафель вздохнул:
— А где Кроули?
— Ещё не появлялся. А должен?
— Ну, он скрылся в огне, и его куда-то, определённо, унесло, — Азирафель сокрушённо заглянул в камин.
— А он чётко произнёс адрес?
Вот оно! С дикцией у Кроули были сложные отношения. Вся эта любовь к нечленораздельным звукам…
— А куда его, в принципе, могло занести?
— Куда угодно, — Геллерт пожал плечами и поприветствовал Дамблдора: — Альбус, похоже, мы одного потеряли.
— В смысле?
— Кажется, его унесло куда-то не туда, — печально улыбнулся Азирафель.
— Что ж, подождём, — невозмутимо отозвался Альбус.
— А разве нам не надо идти его спасать?
— Милый мистер Азирафель, уверяю вас, даже если вашего приятеля и занесёт в самое злачное место, то лично ему это не причинит никакого вреда.
— Это-то понятно. Но вдруг его там расщепит? Или он потеряется?
— Он найдётся, — уверенно улыбнулся Альбус. — Я даже не сомневаюсь в этом. Нам стоит лишь набраться терпения. Геллерт, что за вандализм? Ты испортил каминную решётку.
— Я её украсил. И готов поспорить, что никто даже не заметит.
Терпения понадобилось не то чтобы очень много: взъерошенный Кроули появился спустя четверть часа и сразу же набросился на Дамблдора с обвинениями:
— Ну и куда, милый Альбус, вы меня направили?
— Понятия не имею. Я же объяснил вам, как правильно называть адрес.
Очевидно, Кроули прослушал, но сознаваться в своём промахе не собирался:
— Вы знали, что я новичок в этом деле! И вы, Геллерт, хороши! Не могли почётче артикулировать? Я не расслышал.
— А где ты был, дорогой? — перебил его Азирафель.
— В доме Блэка.
— Но как ты туда попал?!
— Если бы я знал! Но, похоже, это была библиотека. Такая старинная — тебе бы, ангел, понравилась.
— А ты быстро сумел оттуда выбраться.
— Снейп помог.
— Северус? — искренне удивился Дамблдор. — Но сегодня его очередь патрулировать коридоры.
— Полагаю, это дурное влияние Блэка, — усмехнулся Кроули. — Снейп просто не устоял.
— Постойте, Блэки — это из тех, что в родстве с Розье? — оживился Геллерт.
— Они, — кивнул Альбус. — Розье, Креббы и Краучи.
— Гремучая смесь, — взгляд Геллерта потеплел от одобрения. — Никто бы не устоял.
— Это вы просто со Снейпом не знакомы, — усмехнулся Кроули.
— Снейп… Снейп… — Геллерт мучительно поморщился. — Незнакомая фамилия. Новый Свет?
— Он полукровка, — пояснил Альбус.
— И ты позволил Блэку наплевать на чистоту крови? — возмутился Геллерт.
Похоже, этот вопрос вызывал у них массу разногласий, но Кроули не дал разгореться склоке:
— Кровь, мой дорогой Геллерт, одинаковая у всех. Красная! Даже если кто и мнит её голубой.
Благоразумия в Геллерте заметно прибавилось, потому спорить он не стал, просто несколько раз кивнув, а Альбус и вовсе перевёл тему разговора, видимо, чтобы Кроули не испытал неловкости. Будто тому знакомо было это понятие! Хотя, с другой стороны, назвать Кроули беспардонным у Азирафеля бы не повернулся язык.
Дамблдор привёл их к той самой телефонной будке, которая успешно исполняла роль лифта.
— Вот мы и на месте, — улыбнулся он. — Итак, вы спустились и что сделали дальше?
Кроули огляделся и, зловеще усмехнувшись, направился в сторону лифтов. Он снова обозвал китчем блестящую золотом композицию в фонтане и уверенно свернул в коридор. Азирафель заметил, какими многозначительными взглядами обменялись их спутники, но не стал комментировать. Пока. У них ещё будет время всё обсудить. А Кроули шёл по коридорам Министерства с той же уверенностью, что и в первый раз. Азирафель и близко не помнил этих многочисленных поворотов и лестниц, а потому сильно удивился, когда они оказались около ничем не примечательной двери.
— Прошу!
Кроули театральным жестом распахнул дверь, за которой и в самом деле была улица, освещённая многочисленными фонарями. Дамблдор ущипнул себя за кончик носа и принялся водить палочкой вокруг проёма, что-то невнятно бормоча, отчего дверь замерцала разноцветными огоньками.
— Убедились? — ехидно поинтересовался Кроули.
— Вполне.
— И что вы теперь скажете?
— Непостижимо! — Дамблдор лишь развёл руками. — Но как вы поняли, какую дверь надо открыть? Мы же прошли множество абсолютно одинаковых. И эта ничем не выделялась.
— Разве? — Кроули озадаченно почесал подбородок. — Над ней не хватает только таблички с надписью.
— Вот именно!
— Погодите! — Кроули даже снял очки. — Вы хотите сказать, что не чувствуете?
— Нет. А что мы должны почувствовать?
— Движение воздуха, шум улицы… вот это вот всё… — Кроули широким жестом обвёл пространство вокруг себя.
— Нет.
— И вы, Геллерт?
— И я.
Азирафель не стал расстраивать Кроули сообщением, что тоже ничего не почувствовал.
— Надо же… но прохожие тоже не видят эту дверь и эту лестницу. Я проверял, — в доказательство своих слов Кроули помахал велосипедисту, смотрящему, казалось, прямо на него. — Вот видите?
— А что вы сделали потом? — взгляд Геллерта стал цепким и удивительно холодным.
— Сели в «Бентли», припаркованную неподалёку, и я повёз ангела домой, ничего не заподозрив.
— Но разве вам ничего не показалась странным?
— Например?
— Мода, — Дамблдор с интересом оглядывал прохожих. — За четверть века же должно было что-то измениться?
— Наверное, — Кроули скривился. — Сначала я не заметил. А потом, когда мы попали в квартал, где был дом ангела, решил, что это какая-то игра. Корпорации любят устраивать сотрудникам такие развлечения. Считается, что они объединяют коллектив.
— А на самом деле?
— Альбус, вот скажите честно, стали бы вы объединяться с кем-то, кто вас довольно болезненно обстрелял краской?
— А такое бывает?
— Сплошь и рядом. Как только градус цивилизации снижается, в людях пробуждаются древние инстинкты.
— Мы немного отвлеклись от цели, — решил напомнить Азирафель. — Так вот, когда мы на месте моего дома обнаружили банк, стало понятно, что мы попали немного не туда, куда планировали.
— И что же вы сделали?
— Вернулись сюда, прошли обратно путь до дурацкой телефонной будки и сообразили, как заставить её работать на подъём, — Кроули недовольно фыркнул. — Только вот обратно нам вернуться не удалось.
— Печально, — скорбно заметил Геллерт.
— Издеваетесь? — Кроули иронично приподнял бровь, прежде чем надеть очки. — Ну как, есть идеи?
Идей не было. Обратный путь до нужного камина они проделали в полном молчании, и Азирафель лишь проконтролировал, чтобы Кроули попал куда следует, но в этом помог Дамблдор: он не просто бросил ему под ноги летучий порох, но и чётко назвал адрес. Поэтому, выйдя из камина в кабинете директора, Азирафель мог наблюдать чудесную картину под названием «Кроули воспитывает обитателей портретов». На его беду многие если и не были глухими, то вполне успешно притворялись.
Альбус лично проводил их до комнат, но, как оказалось, лишь для того, чтобы уединиться с Геллертом. С другой стороны, а когда им ещё решать важные вопросы и разрабатывать теории, да и просто обсудить вылазку в Министерство? Азирафель, например, собирался разузнать у Кроули подробности посещения дома Блэка, особенно того, что касалось библиотеки. Да и вообще возможность обо всём поговорить в полумраке спальни оказалась бесценной. Очевидно, в этом была какая-то магия, присущая этому миру.
Кроули сердито попытался рассказать Барти об осторожности, бдительности и безопасности, но, как оказалось, Азирафель слишком долго изнывал от любопытства, чтобы дослушать эту отповедь отца-воспитателя.
— Как?
— Что «как»? — Кроули прервал свой монолог, ошалело уставившись на Азирафеля. — Ты сейчас о чём, ангел?
— Разумеется, о Поттере. Как он это понял?
— По пушистику, — Барти попытался улыбнуться.
— В смысле? — Кроули с интересом разглядывал Барти.
— Я просто прикормил Хастура, — пожал плечами Барти. — Мы с ним часто коротали время вдвоём… не с овцами же мне разговаривать? В общем, я и не заметил, как он забрался ко мне в карман…
Ну, конечно! Всё оказалось проще простого. На том уроке с крысами Пушок тоже заскучал в кармане Азирафеля и выбрался на волю. И вроде бы никто не обратил на это никакого внимания… м-да… Поттер умел замечать детали и делать выводы. Хорошо, что Барти не растерялся и выяснил это.
— Лучше бы вы, мой неосторожный сын, вели беседы с овцами. Те, по крайней мере, обладают зачатками интеллекта, а их воспитанию может позавидовать любой Поттер. Или Малфой. Не говоря уже о многочисленных Уизли.
— Но они молчат.
— Вот именно! Можно подумать, Хастур в ответ читает сонеты Шекспира. Они идеальные собеседники.
Овечки, услышав похвалу, тревожно заблеяли и построились клином. Чертовски милые создания. Тем временем отвлёкшийся Кроули растерял свой воспитательный запал и взглянул на Азирафеля:
— Ангел, лично я сейчас собираюсь разобраться с тайной Дамблдора. Ты со мной?
Разве мог быть какой-то другой ответ?
— Разумеется. Кто-то же должен проследить за состоянием мистера Бинса.
Кроули такие вещи считал незначительными мелочами и никогда о них не задумывался.
— Только, если ты этого хочешь. Этот крепкий старикан ещё простудится на свадьбе Арманда… а женится тот очень поздно.
— Это ты сейчас предсказываешь или чудесишь?
Кроули в ответ лишь загадочно усмехнулся и первым вышел из комнат. Азирафель приободрил Барти улыбкой и поспешил продолжить знакомство с Геллертом. Когда дверь за ним закрывалась, он услышал упрямое:
— Но с овцами я всё равно разговаривать не стану.
Кроули вполне себе мог гордиться сыном.
***
Дамблдор так активно орудовал щипцами в камине, что если бы не чудо, давно бы их сломал. Похоже, они с приятелем только что поругались, потому что и Геллерт выглядел раздосадованным. Он пальцами пригладил растрёпанные волосы, а потом, ни слова не говоря, достал из-под подушки нож и принялся им обрезать клочковатую бороду.
Азирафель перевёл взгляд на Кроули и лишний раз убедился, что тот откровенно наслаждается зрелищем. Ещё бы, в замке ведь так мало развлечений! Надо бы напомнить кое-кому о приличиях. И о деле.
— Альбус рассказал о вашей проблемке, — Геллерт ощупал остатки бороды и недовольно поморщился. — Мне кажется, что он ничего не понял, ну или вы слукавили. Что-то мне не верится в реальность, где время бежит по иным законам.
— Придётся поверить, — Кроули изобразил любезную улыбку. — Всё так и было.
— Допустим. Но для этого надо понять, что собой представляет переход из реальности в реальность, на который наложилось перемещение во времени. Если честно, у меня не хватает на это воображения.
— Что говорит лишь о том, что вы его подрастеряли, — улыбка Кроули стала откровенно глумливой. — Видимо, последнее время вам не хватало впечатлений. Знаете, как это бывает? Праздника, эмоций, наслаждений.
— Пожалуй, вы правы.
— Вот, уже по первому вопросу мы договорились, — Кроули довольно потёр руки. — Переходим ко второму?
— Мистер Кроули, — заговорил Дамблдор, явно пытаясь отвлечь внимание от своего приятеля. — Я бы хотел уточнить, всё ли правильно понял.
— Валяйте!
Кроули сдвинул очки на кончик носа, чтобы лучше видеть, и Азирафель заметил, как любопытство во взгляде Геллерта сменилось откровенным восхищением. И это он ещё не видел, как Кроули может для устрашения частично принимать облик чудовища. Ну, или полностью, если войдёт в раж.
— Итак, — Дамблдор загнул первый палец, — вы появились из реальности, где кроме вас не было магов, зато технологии магглов намного опережали те, что мы можем наблюдать.
— Всё так, — подтвердил Кроули.
— Ваша реальность опережала нашу примерно на четверть века, — Дамблдор загнул второй палец.
— Примерно, — согласился Кроули.
— Вместе с вами загадочным образом перенеслись ваша квартира и машина, — Дамблдор поглаживал средний палец, словно не решаясь взять его в расчёт.
— Именно. При этом в квартире ангела гоблины устроили свой банк. А у него там, между прочим, была уникальная библиотека.
— Это правда, — подхватил Азирафель, — у меня были даже книги, считавшиеся давно утраченными, с авторскими автографами и замечаниями. Так, например…
— Мои цветы тоже пропали, — перебил его Кроули. — А в это время они у меня уже были. Там. В нашей реальности.
— И что вы хотите? — похоже, Геллерт начал вникать в суть проблемы. — Вернуться к себе или вернуть квартиру с библиотекой и цветы?
— Нам необходимо вернуться, — в ответе Азирафель был уверен. — У нас там есть одно важное дело.
— А как произошло ваше перемещение? — глаза Геллерта, оказавшиеся завораживающе гетерохромными, азартно блестели.
— В тот день сотовая связь в Лондоне не работала, — поморщился Кроули, — а мне надо было связаться с ангелом, чтобы договориться о встрече. Поэтому я воспользовался одной из чудом уцелевших телефонных будок и сильно удивился, услышав голос, приглашающий посетить Министерство магии. Удивительно, но сразу же после этого мой телефон всё-таки сработал, и я сумел дозвониться ангелу, который взял трубку и даже согласился подъехать по продиктованному мной адресу. Тогда это показалось мне забавным.
— И что было дальше? — оживился Геллерт.
— А дальше я поймал кэб… машину и доехал до той самой будки, — продолжил рассказ Азирафель. — Моросил дождь…
— Не столь подробно, ангел.
— Хорошо. Так вот, я зашёл в эту будку, где уже был Кроули. Мы оба туда зашли, странный голос нас поприветствовал, и будка начала опускаться под землю. Мне это показалось немного странным.
— Вас это должно было напугать, — пробормотал Дамблдор.
— Полноте! Что с нами могло случиться? — отмахнулся Азирафель.
— В общем, мы оказались в холле Министерства магии, — Кроули скривился. — Как поднять эту штуку назад, разбираться не хотелось, тем более что я увидел нормальный лифт, множество снующих тут и там людей и понял, что стоит поискать парадный вход, который обязательно должен быть у таких помещений. А где вход, там и выход.
— В Министерстве Магии нет парадного входа, — вздохнул Дамблдор.
— Но я-то этого не знал! — огрызнулся Кроули. — К тому же я его нашёл. И рядом с ним стояла моя «Бентли». Только вот это уже была не наша реальность.
— Запутанная история, — согласился Геллерт. — Тогда, может, нам имеет смысл проверить этот вход-выход? Альбус, это должно было первым делом прийти в твою старую голову.
— Я впервые про него услышал, — отозвался Дамблдор.
— Разве? — удивился Кроули.
— Ваш рассказ не был столь подробным.
— И ты приступил к делу? Даже толком не разобравшись? — присвистнул Геллерт.
— А тебя бы это остановило?
— Так я же известный авантюрист, а ты столп общества и носитель традиций.
— Когда это было?! — устало махнул рукой Дамблдор.
Понимая, что ещё немного, и сцена между ними станет довольно личной, Азирафель решил вмешаться:
— Господа, сойдёмся на том, что дело интересное, и продолжим.
Геллерт с любопытством на него взглянул, но никаких ехидных высказываний не последовало.
— Очень интересное!
— Да, очень, — поддержал Дамблдор. — А раз так, может, тогда определимся, когда навестим Министерство?
Первой мыслью Азирафеля было отказаться, потому что Кроули сегодня почти не выходил из-за руля. Конечно же, демоны не устают, но человеческое тело очень даже нуждается в отдыхе. Но, с другой стороны, проверить тот злополучный вход точно было необходимо.
— Завтра? — предложил Азирафель.
— Зачем тянуть?
— Геллерту надо бы ещё поспать перед дорогой в Лондон, — улыбнулся Азирафель. — Его здоровье всё ещё внушает опасения.
— Ерунда, — встрепенулся Геллерт.
— А зачем ехать? — искренне удивился Дамблдор. — Мы воспользуемся каминной сетью.
— Отлично! — обрадовался Кроули. — Давно мечтал попробовать.