Киборг Bond X4-17
Дата: 27 мая 2191 года
Выспавшись —Еще бы! Продрыхнув двенадцать часов-то! — Чивингтон постучал по полке Расселла.
— Ты там тоже в анабиоз впал, что ли?
Русоволосая голова свесилась вниз:
— Система готова к работе.
— Да пошел ты! — ругнулся Чивингтон, встал и побрел в санузел.
Когда он вернулся умытый и с двумя пайками в руках, киборг уже спустился со своей полки и паинькой сидел за столом.
— Твою мать! Ты бы еще вскочил со своей этой системой! — всплеснул дексист руками, предварительно закрыв дверь. — Знаешь, как мне ЭТО остохренело? Даже представить не сможешь! — Он открыл шкаф, вытащил оттуда спортивную сумку, плюхнул ее перед Bond’ом. — Это твое. Снимай нахер свой комбинезон, надевай нормальную одежду.
Расс подтянул сумку поближе, раскрыл и вытащил оттуда куртку из эко-кожи. Чивингтон бросил на него быстрый взгляд и мотнул головой в сторону спальных мест:
— Иди вон, на моей койке барахло свое раскладывай. Не в руках же держать. Заодно и застелишь.
— Эксплуататор, — припечатал киборг.
— Па-адумаешь! — упер руки в бока дексист. — Восстание Машин в отдельно взятой каюте! Не переломишься.
Расс фыркнул, одним движением заправил нижнюю полку и положил на нее куртку, за которой последовали джинсы, джемпер, пара рубашек и футболок, белье, носки и высокие коричневые ботинки.
Чивингтон с любопытством заглянул сбоку — через плечо не дотянулся бы:
— А тебя неплохо приодели. Главное — тепло. Это правильно. На Спаркле и летом-то не жарко, а уж весной и вовсе холодно.
Расселл быстро переоделся, переобулся, остальное убрал в сумку. Комбез аккуратно свернул и вместе с казенными берцами протянул Джеку.
— И куда мне их прикажешь девать? — воззрился на него дексист. — Это расходка, самые дешевые. Полагаются киборгам самого низкого ценового диапазона, б/у-шкам, то бишь, и вот куклам для СОС — Службы Очистки Спаркла. Списываются вместе с оборудованием. Так что можешь в утилизатор в туалете выкинуть. Или себе забери. На память.
Расселл покосился на Чивингтона и тот по заледеневшим синим глазам понял, что сморозил глупость. И грубость.
— Сорри, приятель! — примирительно поднял он ладони. — Без обид, ладно?
— Проехали, — тихо ответил Bond, но комбез засунул в пакеты из-под джинсов и ботинок и запихнул в сумку к остальным вещам. — Вдруг пригодятся, — фыркнул он на вопросительный взгляд Джека.
— Ага, хозяйственный, молодец! Давай, мой руки и за стол. Я уже голодный, как шебский вилохвост, — потер ладони дексист, открывая свою упаковку с макаронами в остром томатном соусе.
Через четырнадцать часов полета после прыжка транспортник вышел на орбиту Спаркла.
Пока Чивингтон занимался выгрузкой киборгов для СОС, Расселл ждал в каюте. Потом лаборант проводил его. Стоя на трапе, Джек зябко поежился и плотнее запахнул тонкую куртку.
— Ну, давай, Расс, удачи тебе!
Bond крепко пожал протянутую руку и дексист, тряся кистью, шмыгнул обратно в шлюз.
Киборг хорошо понимал его — погодка на Спаркле была та еще. У них на Ферне в Невилл-Сити уже купальный сезон открыли, а здесь было всего шесть градусов тепла, холодный порывистый ветер и разве что снег не срывался. Расселл натянул на голову капюшон куртки, застегнул ее под горло и, повесив сумку на плечо, сбежал с трапа.
В здании космопорта Bond первым делом надел под джемпер и куртку еще и теплую рубашку-байку и купил в автоматическом киоске простенькую вязаную шапку. Лишней она не будет точно. По крайней мере, в ближайшие дни — прогноз погоды, который он узнал, подключив комм к местной сети инфранета, обещал еще неделю такой погоды. Тепло запаздывало.
Поначалу Расселл решил остаться в Рэдрокс — четвертом по величине городе Спаркла. Причина была самая простая — среди большого количества людей легче затеряться.
Он вполне мог снять себе номер в гостинице, денег на карте хватило бы с лихвой, но решил не привлекать к себе внимания и не выбиваться из образа отставного космодесантника с одной тощей сумкой почти без вещей, и забронировал себе ячейку в местном хостеле. Такие места для отдыха располагались в три яруса в специально отведенном помещении и представляли из себя пенал шириной и высотой по полтора метра и глубиной в два. Подняться наверх можно было по металлической лесенке в простенке между ячеек. Закрывались они створками на манер шкафа-купе, внутри имелась полочка для личных вещей, штанга с крючками и плечиками для одежды и спальное место — довольно толстый матрац с подушкой, одеялом и пакетом с постельным бельем и двумя полотенцами. В конце коридора между двумя «стеллажами» с ячейками находился санузел. Стоило такое жилье сущие гроши и было почти полностью занято.
Закинув багаж в арендованную ячейку на третьем ярусе по соседству с санузлом, Bond залез в инфранет на сайт местной биржи вакансий. Увы, ни парикмахером, ни воспитателем в детский сад его не взяли бы. И фельдшером в небольшой поселок в сорока километрах от Рэдрокс — тоже, хотя он вполне мог, минимальная база данных имелась, а инфранет никто не отменял. Немного поразмыслив, Расс решил податься в бар, расположенный неподалеку от космопорта — маленького, рассчитанного на посадку максимум четырех малых транспортников. Там можно потолкаться среди посетителей, послушать разговоры и, может быть, узнать что-нибудь из неофициальных источников.
Bond сидел за столиком в углу бара и с удовольствием хлебал наваристый суп из каких-то местных грибов и сливок. Суп был не только горячим, что немаловажно, но и вкусным. Он чутко прислушивался к гулу голосов завсегдатаев бара, среди которых были и члены экипажа транспортника, стоящего в порту, и местные жители, и несколько человек из соседнего поселка. Здесь были и служащие космопорта, и просто завсегдатаи, которых привлекло сюда то же, что и его самого — новости, сплетни, информация. Впрочем, довольно приличную кухню тоже не стоило сбрасывать со счетов. Пока что ничего стоящего киборг так и не услышал — работа на заготовке леса или в шахте его не устраивала.
Расс уже успел покончить с мясным блюдом и сидел, потягивая из высокого стакана темное пиво, когда в бар вошел коренастый полный мужчина лет пятидесяти в форменной куртке и шляпе шерифа. Окинув пристальным взглядом зал, он перебросился парой слов с барменом, взял кружку светлого пива, тарелку с жареными крылышками и направился к столику, за которым сидел Bond.
— Свободно? — кивнул мужчина на один из трех пустых стульев.
— Да, конечно.
Мужчина поставил закуску и выпивку на столик, снял куртку, повесил ее и шляпу на вешалку, стоящую рядом, оставшись в черной форменной рубашке с шевронами и светло-серым галстуком, и, наконец, тяжело опустился на стул напротив Расса.
— Шериф округа Рэд Пикс Джонас Паркер, — представился он. — С кем имею честь? — он вопросительно вскинул кустистые брови.
— Рассел Харт, сэр, — назвался киборг, с интересом разглядывая человека.
Короткие каштановые волосы, седые на висках, рыжие усы, чуть пожелтевшие от никотина. Хм, а пиво и острое жареное мясо не единственные вредные привычки шерифа. Цепкие карие глаза с расходящимися от внешних уголков лучами морщин, подчеркнутых загорелой обветренной кожей. Добродушно улыбающиеся тонкие губы. Добродушно ли?
Шериф отхлебнул пива, украсившего его усы пенной бахромой, крякнул, стер ее тыльной стороной ладони и взял с тарелки поджаристое крылышко.
— Откуда будешь? — как бы невзначай поинтересовался он.
— С Ферны родом. Сейчас после армии ищу себе местечко спокойное.
— Это Спаркл-то поспокойнее? — удивился шериф, вгрызаясь в крылышко.
— После Шебы — вполне.
— Логично. А что ж так рано из армии ушел? Вроде, здоровый, крепкий парень и не старше тридцати.
— Комиссовали после контузии. — Расс мог бы и не отвечать, но с представителем закона лучше не вступать в конфронтацию.
— Ну и как тебе у нас? Нашел уже что-то подходящее?
— Да я только прилетел. Так что еще и не видел ничего, — пожал плечами Bond. — А на сайте вакансий ничего подходящего. А вы почему спрашиваете.
— Не люблю бродяг, — прямо сказал шериф. — Вечно от них неприятности.
— Так я еще и бродягой-то стать не успел, — усмехнулся Расселл. — Вот если не найду работы, начну болтаться по городу без дела, тогда, может быть. Но вряд ли.
— Да меня город не так чтобы сильно волнует, — хмыкнул Паркер. — Здесь полиция, а у меня за свой округ голова болит.
— Могу пообещать, что в ваш округ ни ногой, — Расс даже руку к груди прижал.
— Ха! Да мне не жалко, — махнул пухлой ладонью шериф и взял второе крылышко. — Я, может, наоборот тебя к себе позвать хочу. — Расселл вопросительно на него уставился. — Округ, понимаешь, большой. Участков много. А шерифов мало. Вот меня и нехватка кадров прямо за горло берет. А ты, смотрю, парень крепкий, неглупый. Как насчет того, чтобы ко мне в штат шерифом одного из участков поехать?
— Вот так сразу первого встречного и сразу в шерифы? — недоверчиво спросил Bond, хотя видел, что Паркер показывает весьма высокий процент искренности. Хитрит, конечно, но по мелочи.
— Веришь, до того край пришел, хоть киборгов на участки ставь. И поставил бы, да только они же тупые, как пробки, — он сокрушенно вздохнул. — Ты только подумай — пять участков без шерифов остались. Непорядок! Я и сюда прилетел в который раз в управлении про кадры узнать, да объявления подать о вакансиях. — Паркер отпил пива. — Да все без толку. Ты вот говоришь — первый встречный. А нам же тоже не все подходят. Сам понимаешь, органы охраны правопорядка. А ты армию прошел, значит, дисциплину, порядок понимать должен. Мне как Бен, бармен, про тебя шепнул, мол, вон парень сидит, явно бывший военный, я так прямо и к тебе, пока ты не ушел.
— Ну, вот он я, — развел руками Расселл.
— Ну так как? — Шериф облокотился на стол и даже подался вперед. — Смотри сам: зарплата приличная, — он назвал сумму, равную той, что в пятом отделе получал Мэш, — полное довольствие, жильем тебя обеспечим. Участок тебе выделю хороший. Хочешь, Пайнвилль? Городок на пятнадцать тысяч населения и окрестности. Сам участок большой, конечно, но народу мало — общей сложностью двадцать восемь тыщ душ вместе с Пайнвиллем. Да! Чуть не забыл. Там же еще киборг есть! DEX, «тройка», в отличном состоянии. Он сейчас там как сторож остался, офис охраняет и дом шерифа.
Вот тут показатели искренности чуть упали, видимо, шериф что-то темнит, но опять же — не сильно.
— Ну как? Согласен? — Паркер продолжал «брать быка за рога».
— Я даже не знаю. Ваше предложение довольно неожиданное, — уклончиво ответил Bond.
— Давай так. Забираем сейчас твои вещи… Ты, кстати, где остановился? — Расс назвал. — ОК. Залетим, возьмешь и махнем в Пайнвилль. Посмотришь сам, что и как. Ты пойми, парень, я же тебя силой заставлять не буду. Не захочешь — даже сам обратно отвезу. Но вдруг тебе все-таки понравится? Договорились?
— Договорились, — кивнул Расселл.
— Зачем же медлить? – ответил Геро.
Его голос тоже не дрогнул и не сорвался. Они смотрели друг на друга. Ей пришла мысль, что Геро, возможно, находится в той же позиции наблюдателя, что и она, взирая на происходящее как бы со стороны, не осознавая собственного участия. Он тоже ещё не верит и верить не хочет. Тоже решает, как ему быть.
Ей уже не так больно на него смотреть, как это случилось в первый раз, когда он явился к священнику с детьми. Ожога не было. Она привыкла. Она могла его видеть, могла разглядывать, подмечать то, что ей знакомо, и открывать ей прежде неведомое. Это был он, несомненно он, тот застенчивый школяр, выводящий строки под диктовку.
Это был любовник, чье тело она так хорошо знала; её фаворит, так и не принявший свой статус в подлинном его значении, мужчина, которого она тайно оплакивала; блаженный, чудаковатый упрямец, так и не позволившей себя разгадать. Это всё был он, прежний, и всё же не он, а кто-то другой, изменившийся.
Это не удивительно. Он же умер и воскрес. Подобная метаморфоза всегда происходит с персонажами легенд и сказаний, через испытание смертью проходят юные боги. По совету оракула или кивку судьбы им часто выпадает жребий спуститься в подземный мир, обменяться приветствием с повелителем Тартара, а затем найти дорогу наверх. Это обряд их божественной инициации.
Покинув подземное царство, боги обретают ещё большее могущество, ещё большую неуязвимость, их плоть, прежде схожая с человеческой, с её слабостями, приобретает иные, запредельные качества. Они избавляются от тянущих к земле человеческих страхов. И прежде всего от страха смерти. Тот, кто узнал смерть, уже не дрогнет перед ней.
Вот и Геро изменился. Спознался со смертью и принял её дары. Его кожу слегка подсушило солнце, добавив бронзовый оттенок, но касание светила было таким бережным, таким осторожным, будто оно на огненной своей тропе, сознательно умеряло пыл своих ласк, чтобы не обжечь. Меж бровей этого мужчины заметна складочка, да и сами брови как будто погустели.
Глаза под этими бровями столь же прекрасны, или даже ещё прекрасней, только выражение их изменилось. В них, в самой глубине, поселился свет, будто на самое дно фиолетовой бездны некто погрузил два светящихся кристалла, и они тихо, завораживающе мерцали. И угроз это сияние не страшилось, ибо тот, кто поместил в бездну эти кристаллы, даровал им бессмертие.
Геро первым отвёл взгляд. Он чувствовал, что его пристально изучают, и повел плечом. Этот жест всегда выдавал его смущение.
«Нет, он ещё недостаточно окреп» — с удовлетворением подумала герцогиня — «Он ещё помнит. Всё помнит».
Ночь он провёл без сна. Лежал, закинув руки за голову, и смотрел в узел полога, где заботливая Валентина время от времени подвязывала пучок дикой мяты. Зажечь свечу не посмел. Свет в его комнате вызовет беспокойство. Снова внимание и вопросы. Внимание не от любопытства, но от заботы. Он не хотел ни того, ни другого.
Хуже всего было вечером, за ужином. Он не нашёл уважительного предлога, чтобы уклониться. Пришлось спуститься вниз и занять своё место рядом с госпожой Бенуа. Она всегда сажала его по правую руку, когда Жанет оставалась в Париже.
Пришлось притворяться. Делать то, что давалось ему труднее всего. Притворяться он не умел. Когда-то на это сетовала Анастази, давая ему один из первых уроков по выживанию.
«Ты слишком открыт, слишком доступен. У тебя как будто нет кожи. Ты должен научиться прятаться, научиться лгать и притворяться. Отрастить эту ложь, как новую кожу».
Он понимал, что значит это её предостережение. Понимал, чем эта открытость ему грозит. Но поделать ничего не мог. Он пытался. Отращивал эту гипотетическую кожу из притворства. Пытался в эту кожу влезть, но она лопалась и распадалась. Притворство оборачивалось грубой подделкой, которую разоблачил бы самый неискушенный зритель. Это притворство скорее выдавало с головой, чем служило защитой.
И вот ему приходится прибегнуть к этому крайне ненадежному средству вновь. Скрывать симптомы. Ему было бы легче скрывать подлинную телесную боль, чем охватившее его беспокойство. За столом он должен был есть, как ест молодой мужчина, нагулявший к вечеру аппетит. Но ему кусок не лез в горло.
Он старательно делал вид, что ест, но не чувствовал даже вкуса. На миг ему показалось, что он сидит за длинным столом в замке Конфлан, перед ним сверкающий серебряный прибор. Он тогда был голоден, очень голоден, после долгих недель на хлебе и воде. Он был молод, а тело – ненасытно. Оно сходило с ума от аромата неведомых пряностей.
Он представлял терпкую сладость вина на языке, тяжесть жирных, маринованных кусков в желудке. Изнемогающая от голода плоть шептала: ну что с того, если ты отведаешь того паштета с яичной крошкой? Или надкусишь фазанье крылышко? А вон те фаршированные трюфелями цыплята просто восхитительны. И заячье рагу со спаржей. Такие блюда подают королю.
Что это с ним? Он всё перепутал. Он не в Конфлане. Он в Лизиньи. На столе нет заячьего рагу. И он вовсе не один за столом. Рядом с ним знакомые, дружеские лица. И нет той давящей предостерегающей тишины, разносящий ласковый повелительный шепот. Он слышит шутки, смех, голоса детей. Мария капризничает.
Геро стряхнул наваждение. Он должен собраться. Он слишком задумчив и рассеян. Это заметят. Пожалуй, кормилица уже на него смотрит. Геро сделал над собой усилие и улыбнулся. Улыбка вышла жалкой.
Мишель Бенуа нахмурилась.
— Что с тобой, сынок? – спросила она чуть слышно.
Геро почувствовал, как виски повлажнели. Сейчас он попытается солгать. Голос прозвучит хрипло и фальшиво. И тут раздался спасительный грохот. Что-то катилось и звенело.
— А Максимилиан соус лазлил! – тут же торжествующе наябеничала Мария.
Все взгляды устремились к виновному. Перевёрнутый соусник лежал на боку. Соус, густой и пряный, ещё стекал из узкого горлышка, будто там внутри ещё билось невидимое сердце. Максимилиан был в соусе с головы до ног.
Мария захихикала. Госпожа Бенуа вскочила. Все зашумели, задвигались. Валентина извлекла большой кусок чистого полотна, который всегда у неё был наготове, ибо с детьми вечно случались схожие неприятности, и взялась вытирать руки и лицо мальчика.
— Не обжёгся? – заботливо спросила она. – Соус-то горячий.
Геро и Максимилиан обменялись короткими взглядами. «Он сделал это намеренно» — подумал Геро — «Ради меня. Он всё знает».
Максимилиана он от болезни не уберёг. Болезнь его зацепила. К счастью, легко. Одним касанием. Но уже пленила и пометила. Когда в тот вечер Геро нашёл в себе силы спуститься к ужину, Максимилиан был первым, кто его встретил.
Мальчик не задавал вопросов вслух. Но его светлые глаза вновь вопрошали: «Это я? Это я виноват?»
Геро чуть заметно качнул головой. И так же мысленно ответил, в который раз: «Ты ни в чём не виноват».
Мальчик угадал ответ или как-то почувствовал, но вины своей не отпустил. Он знал, что во всем виновата книга, что его наставник так изменился после того, как взял эту книгу в руки, а книгу принёс он, Максимилиан. Как же он не виноват? Виноват, во всём виноват.
Вот она, первая жертва! За ней будут другие. Но Максимилиан не признавал себя жертвой. Он хотел быть союзником.
В его светлых глазах был и второй вопрос: «Что мне делать?»
«А ведь он единственный, кому я могу довериться» — подумал Геро, вглядываясь в лицо Максимилиана — «Он меня не выдаст».
— Главное, чтобы Мария ничего не заметила, — быстро произнес Геро. – Ты меня понимаешь? Она может испугаться.
Мальчик кивнул. Он понимал. Он всё понимал.
«Итак, ступайте за мной, друзья мои! Отныне наш корабль получил свое название: «Одинокий Странник Космоса» и мы отправляемся на нем к новым приключениям!»
Матвейка вздохнул и с сожалением закрыл последнюю страницу. Сейчас надо немножко отдохнуть, заняться чем-нибудь другим, а потом снова попытаться найти в инфранете другую интересную книгу. Вот только не очередную захватывающую историю о подвигах отважных космолетчиков. Почему? Не то чтобы Матвею надоели картины космических баталий и сражений с разнообразными злодеями, нет — со скуки можно было бы и почитать, но в «Одиноком Страннике Космоса» он обнаружил нечто более интересное — описания внешности и поведения ксеносов, а также всевозможные истории, связанные с ними. Пожалуй, про этих удивительных существ стоило прочитать как можно больше.
Подумано — сделано. И вот она — следующая открывшаяся по его запросу книга — «Детская энциклопедия инопланетных форм жизни». Естественно, с иллюстрациями. С потрясающими трехмерными иллюстрациями! Матвей читал статью за статьей, перечитывал отдельные абзацы, пересматривал картинки и размышлял, размышлял…
Вот, например, раздел, посвященный алькуявцам. Вот 3D-изображение крупных (явно крупнее Матвея) существ. Они похожи на огромные конусы, покрытые шерстью. Только это и не шерсть вовсе (Матвей увеличил изображение), а какие-то длинные наросты. Рот почему-то внизу. Зато глаз много, повезло. А еще написано, что внешность алькуявцев кажется людям пугающей. Ну это, может быть, если встретиться с ними вживую, а на картинке — ничего особенно пугающего. Матвей еще немного поизучал изображение, а затем перелистнул страницу. Дальше в тексте были туманно-запутанные сведения о размножении алькуявцев. Оказалось, что у этих ксеносов планировалось появление как доношенных, так и недоношенных особей. Когда Матвей, несколько раз перечитав абзац про особенности размножения, слегка разобрался, что к чему, он расстроился. Ему стало жалко маленьких алькуявцев с их предопределенной родителями судьбой. Как это ужасно и несправедливо, когда все вот так решают за тебя, а ты уже ничего не можешь изменить. Почему так бывает? Обязательно так должно происходить? Надо было постараться найти этому какое-то объяснение. Вздохнув, Матвей стер из поисковой строки слово «детская» и отправил новый запрос.
Теперь ему предлагали ознакомиться с содержанием «Энциклопедии инопланетных форм жизни». Это было очень серьезное многотомное издание. Но и Матвей тоже стал гораздо серьезнее, чем раньше. И он совершенно серьезно за довольно продолжительный период времени проштудировал сей объемный труд от А до Я. Точнее, до Ц. Введение и общие сведения о центаврианах были прочитаны им практически «по диагонали», в отличие от главы, посвященной центаврианским биотехнологиям. Центавриане изобретали такие удивительные вещи… А вот интересно, допускают ли эти ксеносы представителей других рас в свои лаборатории? Похоже, что не допускают. Совсем не допускают? То есть в открытую ничего о создании этих удивительных биотехнологий не узнать. А если не в открытую… Матвей усмехнулся. Нет, он не собирался пополнять свои знания о том, что и как можно сделать «не в открытую», читая что-либо вроде «Всемирной антологии разведки и шпионажа». А вот от прочтения хорошей художественной литературы на эту тему не отказался бы. Очередной запрос — очередной ответ. Случайный ответ для любителя читать книги по случайному выбору.
Бестселлер прошлого сезона. Матвей досадливо поморщился — так себе выбор: «Красные розы для Маты Хари». Судя по названию, это скорее всего дамский шпионский роман. А что, и такое может быть — существует же на свете героическая фантастика для девочек.
Надо посмотреть, что там написано в аннотации: «Захватывающий сюжет и потрясающий правдивый рассказ о жизни главной героини прекрасно сочетаются с детальным анализом событий того времени. Столкновения армий и невидимая война. Долг и предательство. Честь и бесчестие». Матвей подумал еще немного и открыл первую страницу:
«Маргарета задумчиво рассматривала букет роз, подаренный французским полковником после того, как она закончила свой последний танец. Эта россыпь маленьких ярко-красных цветов на темно-зеленых листьях, почему она показалась ей похожей на выступившие капельки крови? Анри был так печален сегодня — возможно, им снова предстоит разлука. Он и раньше часто уезжал на некоторое время, и Маргарета давно заметила, что каждый раз после его отъезда начинались заметные перемещения в расположениях отдельных соединений войск, которые…»
Интересно. Очень интересно. По-настоящему, действительно интересно! Матвей обложился специальной литературой (слава инфранету) и с головой ушел в теорию вопроса, с печалью осознавая, как же ему не хватает практики.
— «Организация дистанционного наблюдения за перемещениями активных соединений при решении задач в области…». Области… Чего?!! — В глазах спрашивающего отразились ужас и восторг одновременно. — Матюша, что это? Это твое?
— Это мое, — медленно произнес Матвей — И это то, чем я хочу заниматься всю свою жизнь.
24 день холодных вод, Риль Суардис
Шуалейда шера Суардис
Зря Шу надеялась, что во дворце все будет так же просто, как в замке Ландеха или Уго-дель-Касте. Там она встречалась в основном со сторонниками Каетано или хотя бы не с его противниками. Здесь же, в родном доме, большая часть придворных смотрела на нее, как на угрозу собственному благополучию и благополучию Валанты. Ведь она и Каетано покушались на власть Ристаны, их кормилицы, благодетельницы и владычицы сердец.
Разумеется, не все придворные ее боялись и ненавидели, и не на всех придворных жмущаяся к ее ногам Морковка грозно скалила клыки. Один из ближней королевской свиты (истинный шер, третья «нижняя» категория, синяя водная аура) остался после ухода короля и подошел к ней, жестом велел помощнику сенешаля погодить и поклонился. На него, кстати, Морковка посмотрела почти благосклонно, хоть под руку и не полезла.
– Счастлив приветствовать ваше высочество в столице! Может быть, вы даже меня помните?
– Конечно же, герцог Альгредо, – улыбнулась Шу, протягивая ближайшему другу отца руку для поцелуя. – Помнится, вы рассказывали удивительно интересные истории!
Пока герцог рассыпался в комплиментах и восторгах, Шу кивала, почесывала Морковке ушки и разглядывала своего собеседника. Насколько она помнила, Альгредо был старше короля лет на пять, но выглядел намного моложе. Высокий, крепкий, хоть и полноватый, слегка лысеющий, но сохранивший естественный черный цвет шевелюры. Как и все придворные, кроме Бастерхази, одет по современной моде, в коричневый двубортный сюртук, из украшений лишь герцогский перстень-печатка и три амулета – два ментальных и один охранный. Хорошие амулеты, так просто не взломаешь.
– …всегда готов служить вашему высочеству. Вы – истинная Суардис, и вы не представляете, как верные подданные короны счастливы вашему возвращению!
– Что-то я не очень замечаю счастья на этих лицах. – На самом деле Шу стоило некоторого труда не ежиться под взглядами придворных: несмотря на ментальные барьеры, их отношение она чувствовала кожей.
– А, пустое, – отмахнулся герцог. – Сишеры немножко побесятся и успокоятся, их интриги для вас, что сухие листья. Позвольте, я сопровожу вас. Наверняка вы утомились с дороги.
Шу позволила. Она надеялась, что Альгредо поделится хоть какой-то важной информацией. Может, для него дворцовые интриги и пустяк, а Шу пока в них ровным счетом ничего не понимала.
Но ее надежды почти не оправдались, если не считать просьбы Альгредо никогда, ни в коем случае не доверять темному шеру Бастерхази.
– …ему не удалось совратить вашу матушку, и он удовольствовался вашей старшей сестрой. Но несмотря на его скандальную связь с Ристаной, я более чем уверен, сейчас он сосредоточит все силы на вашем высочестве. Не верьте Бастерхази, каким бы искренним он не казался! Эти менталисты… простите, я не вас имел в виду… Просто всегда помните: темный шер никогда и ничего не делает для кого-то другого, только для себя. И никогда не открывает своих истинных целей. И если вам вдруг покажется, что вы его понимаете, тут же бейте тревогу и бегите! Потому что это значит только одно: ему удалось заморочить вам голову.
– Ему удалось заморочить голову вам, светлый шер?
– И не раз, ваше высочество. Увы, не поддаться тьме – сложная задача. Но я надеюсь, у вас получится лучше, чем у меня.
– Вы так в меня верите, что мне, право же, неловко.
– А, оставьте! Все мы знаем, что сейчас именно от вас зависит судьба Валанты. Его высочество Каетано, без сомнения, весьма разумный юноша, полный всяческих достоинств, но ваш дар – безусловное преимущество, а вы сами – самый ценный приз во всей этой игре.
– Не слишком приятно это слышать.
– Вы способны взглянуть правде в глаза, не так ли?
– Надеюсь. Так скажите же мне еще немного правды, шер Альгредо. Есть ли здесь хоть кто-то, для кого я – не приз?
– Разумеется, есть. Один-единственный человек.
– И кто же этот уникум?
– Вы сами, ваше высочество. О, вот мы и пришли. Смею надеяться, вам будет уютно в покоях вашей матушки.
Альгредо откланялся перед высокими дверьми из темного дерева, оставив Шу в компании Морковки, Бален, помощника сенешаля и дюжины фрейлин, с которыми за время дороги она так и не удосужилась познакомиться поближе.
– Ступайте, сиятельные, сегодня мне ваши услуги не потребуются.
Фрейлины дружно присели в реверансах и удалились, не скрывая облегчения. Жаль, ужасно жаль, что среди них не нашлось никого, с кем Шу захотелось бы сблизиться. Или хотя бы с кем ей интересно было бы поговорить. Но она обязательно найдет себе кого-нибудь в свиту, кто не будет ее бояться и станет интересоваться хоть чем-то, кроме женихов и мод. Потом.
– Покои вашего высочества, – объявил щуплый, лысый, разряженный в бархат и кружева помощник сенешаля, не забыв покоситься на так и льнущую к ногам Шу рысь.
Судя по его гордому тону, внутри Шу ожидали как минимум сокровища сашмирских султанов. Однако почему-то ей отчаянно не хотелось переступать порог. Даже заглядывать в покои, и то не хотелось.
Странно, почему? Еще более странно, что Морковка не задрала хвост и не рванула исследовать новое место, а прижала уши и зашипела.
Первой в покои зашла Бален. Ей полагалось проверить комнаты на безопасность, прежде чем пускать в них Шуалейду. На эту тему Шу даже изрядно поспорила с ней и Энрике, но отступила под давлением неоспоримого аргумента: если Бален попадется в ловушку, Шу ее вытащит. А вот наоборот будет намного сложнее.
Ровно через секунду после того, как Бален переступила порог, послышалось сердитое шипение, а еще через секунду – чих. Шу вскинулась и, не обращая внимания на растерянного сишера, влетела в комнату. И тут же чихнула. Пыль, пыль и снова пыль! Как будто в этой комнате собралась вся пыль Риль Суардиса, да что там, всей Валанты!
– Выйди, я открою окна, – велела Бален, и Шу подчинилась.
Шагнула обратно, едва не сбив с ног помощника сенешаля, еще раз чихнула и гневно на него уставилась, поднимая вокруг себя вихрь: проклятая пыль теперь покрывала ее саму с ног до головы.
– Что за ширхабовы песни?! А-апчхи!
Беднягу сишера чуть не сбило с ног и тоже обдало пылью. И его, и притаившуюся у двери рысь. Она, обиженно чихая, тут же удрала в конец галереи и спряталась от пыльного безобразия за кадку с пальмой. А бедняга сишер удрать не мог, и теперь чихал, как заведенный, утирался кружевным платком и как заведенный же кланялся и извинялся, извинялся и кланялся:
– Не знаю, ваше высочество, апчхи! Простите, ваше… апчхи!.. высочество, здесь сейчас же приберут, ваше высочество! Апчхи! Я не виноват, ваше высочество! А-апчхи-чхи-чхи!
– А кто? Как вы посмели привести меня в этот… апчхи! В этот кошмар! – потерев несчастный нос, Шу сделала в носу воздушный фильтр, не пропускающий пыль. Отвратительное свербение и щекотка в горле тут же прекратились.
– Я не знаю, ваше высочество! Сегодня утром здесь было чисто! Клянусь, ваше высочество, я ни при чем!
– Так кто причем? Кто вам приказал сделать это, Ристана?..
Ну кто ж еще-то! Если не удалось убить Кая, так хоть мелко напакостить, чтобы деморализовать противника! А может быть и не только мелко напакостить, но и испортить отношения Шу с сенешалем. Окончательно испортить. Он и так смотрит на младшую дочь короля как на божеское наказание.
– Я ни при чем, ваше высочество! – сишер чуть не рыдал от страха.
– Не пугай бедняжку. – Из комнаты вышла Бален, посеревшая от пыли и со слезящимися глазами, но уже не чихающая. – Сиятельный бы не смог утворить такого непотребства. Только истинный шер, воздушник.
– Шер воздуха?.. – переспросила Шу и тут же ее осенило. – Конечно, она приказала Бастерхази! Хиссов сын! Ну-ка, скажите мне, сишер, а не заходил ли сюда их темность?
– Заходил! – радостно закивал сишер: нашлось, на кого спихнуть вину. – Сегодня и заходил!
Правда, кивать и радоваться тут же перестал, а вместо этого попятился. Несмотря на ментальные амулеты, до Шу донеслась его паническая мысль: только бы Бастерхази не узнал, что я показал на него! О боги, только не обозленный Бастерхази! О боги, что это?!
– Бастерхас-си… – прошипела Бален из-за спины Шу.
Шу оглянулась – и поняла, почему бедняга сишер побледнел еще сильнее и даже позабыл про ужасного Бастерхази. Зеленые светящиеся глаза, оскаленные клыки, волосы дыбом во все стороны и кривые кинжалы в обеих руках Бален произвели на него неизгладимое впечатление. На Шу – тоже.
– Не пугай бедняжку, – усмехнулась она, повторяя слова самой Бален. – Подумаешь, пыль. Глупости. Ерунда. Шутки, подобающие деревенскому дурачку! Я была о Бастерхази лучшего мнения!
Решительно шагнув в комнату, Шу потоком воздуха выгнала пыль в раскрытые окна. А потом прошлась еще раз, и еще… Но странное дело, комната так и оставалась серой! И некогда зеленые обои с растительным орнаментом, и секретер светлого дерева, и шелковая обивка кресел и диванов, даже расписной потолок, и тот был гнусно-серым, словно пыль въелась намертво.
– Я не понимаю… – пробормотала Шу, устало падая на одно из серых кресел и щупая резной бук кончиками пальцев. – Здесь нет ничего опасного, да вообще ничего активного. Но пыль… или это не пыль?
Бален, осматривающая и обнюхивающая оконную раму, по-солдатски емко пояснила, что это не пыль, а ширхаб знает что. Возможно, зуржье дерьмо.
Шу попробовала применить к соседнему креслу те же самые бытовые заклинания, что помогали ей с платьями – цвет, форма, фактура… И ничего не вышло. Стихийные потоки соскользнули с дерева и ткани, ничего не изменив. Разозлившись, Шу попробовала еще раз, не трогая суть предмета, только наложением иллюзии – и это сработало. Теперь кресло выглядело так же, как любимое кресло Бертрана, стоящее в его кабинете. Вот только прикинув, сколько сил и времени придется потратить на иллюзии, чтобы вся комната стала похожей на человеческое жилье, а не обитель пыльных демонов, Шу пришла в ужас.
– Не стоит, – сказала Белочка, рухнув в «кресло Бертрана». – Будем смотреть, что в других комнатах? Их, если не ошибаюсь, три.
– Не будем, – покачала головой Шу и позвала: – Сиятельный шер, вы тут? Как ваше имя, напомните!
– Здесь, ваше высочество. – Бледный сишер бочком вошел в гостиную и остановился у порога. – Шер Вондьяс, если позволите.
– Так, говорите, утром здесь все было?..
– Идеально, ваше высочество! Новая обивка, навощенный паркет, свежие цветы в вазах! Фрески на потолке обновлял лучший придворный мастер! Ни единой пылинки, Двуединые не дадут соврать! Я лично проверял, ваше высочество, лично!..
– Тише, тише, шер Вондьяс. Я вам верю.
– Если ваше высочество прикажет, я сию же секунду позову темного шера Бастерхази, пусть исправляет это… это…
Сишер так явственно представил, как отомстит шер Бастерхази, если его позвать, что едва не упал в обморок. А Шу мысленно поставила плюс к словам Альгредо: темному шеру доверять нельзя.
– Нет, – милосердно оборвала шера Вондьяса Шу. – Я не желаю, чтобы в мои комнаты заходил шер Бастерхази. И оставаться здесь я тоже не желаю.
– Но… ваше высочество… – у сишера сделались совершенно несчастные глаза, – это единственные достойные вас покои… ох, простите…
– Достойные? – Шу поморщилась, еще раз оглядев серые стены. – Найдите недостойные, только чистые и светлые.
– А… как же… – сишер нервно сглотнул, – что скажет барон Уго…
– …если узнает, что нашему высочеству приходится жить в этом ужасе? Думаю, ничего хорошего. Но ведь барон Уго не так страшен, как шер Бастерхази?
– А… что ваше высочество… причем тут… вовсе не страшен, нет! – отчаянно соврал сишер.
– Вот и правильно. Не надо бояться…
– …того, кого здесь нет, – продолжила за ней Бален и покрутила в пальцах кривой кинжал. – Ее высочество желает другие покои.
Сишер мелко закивал, не отрывая взгляда от кинжала в руках Бален. Его паника снесла напрочь все ментальные амулеты, и теперь Шу видела его поверхностные мысли совершенно ясно. Сейчас сишер прикидывал, удастся ли ему выйти отсюда живым, и сожалел, что не ушел в отставку два года назад.
– Есть покои рядом с библиотекой, две комнаты, там только мебель заменить…
Образ маленьких комнаток с щелястыми окнами и рассохшейся кроватью Шу не вдохновил, и она покачала головой.
– Не годится. Еще? – потребовала Бален.
– Гостевые… – обрадовался было сишер, припомнив большие и светлые комнаты с видом на парк, но тут же в ужасе погас, – их приготовили для его высочества Люкреса… но если ваше высочество желает…
– Желает! – кивнула Бален и для убедительности уронила кинжал так, что он вонзился в паркет на половину длины лезвия.
Сишер тут же перестал бояться того, что скажет барон Уго и принялся бояться бешеной дикарки с клыками.
– Конечно, ваше вы…
– Нет, – оборвала его Шу. – Комнаты его высочества я занимать не стану.
– Почему это? – нахмурилась Бален.
– Потому это! – Шу надменно задрала нос и сунулась обратно в мысли шера Вондьяса.
– Ну как знаешь, – пожала плечами Бален.
Ничего особо интересного в образах, мелькающих в его голове, не находилось… хотя нет! Нашлось! Образ торчащей, как гвоздь в сапоге, башни Заката. Запертой на все замки, позабытой башни, которую все, кому здравый рассудок дорог, обходят стороной. Даже шер Бастерхази, чтоб его наконец Хисс побрал!
– Еще как знаю! – Обрубив ментальную связь так резко, что у самой закружилась голова, Шу откинулась на подголовник кресла и мечтательно уставилась в серый потолок с едва проступающей росписью. – Я возьму себе башню Заката. Мамину башню!
– Ты с ума сошла? – вежливо поинтересовалась Баль.
«Она с ума сошла!» – очень отчетливо подумал шер Вондьяс.
– Нельзя сойти с того, что гвоздями приколочено, – усмехнулась Шу. – Место, куда не рискует соваться сам Бастерхази, что может быть лучше? Слышите, сиятельный шер? Скажите барону Уго, путь даст ключи от башни. И пусть без меня туда никто не заходит, хватит сюрпризов.
– Туда невозможно зайти, ваше высочество, даже с ключами. Прошу вас, возьмите покои в восточном крыле! Мы приготовим для его высочества Люкреса другие, нам хватит суток. Прошу, ваше высочество!..
– Не волнуйтесь так, шер Вондьяс. Барон Уго не станет вас ругать за то, что вы сказали мне о западной башне. Вы же не говорили, не так ли?
– Не говорил…
– Правильно. Я сама решила их взять. Вы меня уговаривали одуматься, а я не уговорилась. Так?
– Так…
– Вот и хорошо. Вы ни в чем не виноваты.
– Не виноват… ваше высочество… без приказа короля нельзя…
– Приказ короля будет. Так и скажите барону Уго, что король прикажет открыть для меня башню Заката. Сегодня я останусь тут… может быть. В общем, ступайте, сишер, и велите немедленно подать нам обед. Немедленно, вы поняли?
– Понял, ваше высочество. Сию секунду!
Кланяясь, сишер попятился к двери, промахнулся и едва не свалился на пол. Но все же, неловко нашаривая позади себя дверь и извиняясь, вышел. И дверь прикрыл.
– Ментальное воздействие третьего порядка. Тебе не ай-ай-ай? – вытащившая свой кинжал из паркета Бален с любопытством наблюдала, как затягивается дыра в полу.
– Не ай-ай-ай.
Шу было не до дыры в полу и не до уровней ментального воздействия. Ей отчаянно хотелось есть и спать. Или спать и есть. В любой последовательности. Но надо было приводить себя в порядок и идти к отцу через…
Она огляделась, но часов в гостиной не нашла.
– У нас час с небольшим, – сказала Бален, глянув на клонящееся к горизонту солнце. – Предлагаю наплевать на серость, принять ванну и поесть. А там видно будет.
– Отличный план, мой генерал! – с фальшивой бодростью отозвалась Шу. – Добавить к нему полчаса сна, и будет просто гениальный план!
– Ладно-ладно, спи. Через полчаса разбужу, а пока гляну, что там у нас в гардеро…
Последнее слово потонуло в шелесте прибоя, уносящего Шу к прекрасным светлым снам о прекрасном светлом принце Люка, которого она увидит совсем-совсем скоро.
5. Жена
Она бежала прочь от него, страшного, перепачканного боги ведают чьей кровью с головы до ног, ежесекундно оглядываясь, напуганная, словно олененок. Изящно переставляя ножки в аккуратных туфельках на высоком каблучке, скользила сквозь толпу, явно направляясь к конному милиционеру, который возвышался над потоком движения посреди перекрестка и о чем-то разговаривал с регулировщиком в граненом стакане дорожного поста.
— Инга! – кричал он ей вслед, точно уверенный, что это совершенно не ее имя. Это имя не подходило ей, как не подходит коктейльное платье для похода на птичий рынок. Он пробовал другие варианты, надеясь, что она услышит свое и остановится, обернется, рассмотрит и, наконец, увидит его.
— Олеся!
— Оксана!
— Юленька!
Дрожащими пальцами он рванул ворот, потом, ломая ногти и прищемляя дряблый пергамент кожи на горле, нащупал верхний узел шва и, взвыв по-звериному, изо всех сил потянул, понимая, что если коновал постарался не на совесть, и хитрые внутренние узлы сейчас не развяжутся сами собой, его пупок окажется на кадыке, а потом, если продолжать это размашистое движение рукой снизу-слева вправо-вверх, он сам себя вывернет наизнанку. Но все случилось так, как и обещал коновал Журабов, который штопал его после сабельной атаки курдских староверов на Торжок, и грудь с животом просто распались по средней линии зияющей вертикалью раны, набив вывалившимися внутренностями рубашку, как набивают яблоками наволочку вместо мешка.
От него шарахнулись, крича почему-то городового, и в ответ где-то неподалеку заржала пронзительно милицейская лошадь, тонконогая, изящная, в белых носочках. Ее седок закрутил по сторонам головой, цепко оглядывая площадь из-под козырька белого пробкового шлема; рыжие буденовские усищи под его носом зашевелились в такт движениям хищно раздувающихся ноздрей.
— Вот, вот, смотри! – кричал он, вздымая над головой густо испачканную кровью руку, в которой был зажат какой-то омерзительного вида кусок гниющего мяса. – Маруся, солнышко мое! Все для тебя, милая! Все мое – твое! Вот, сердечко возьми себе навсегда, только не убегай! Мне без тебя и жизнь – не жизнь!
Волны зловония окутали его, и толпа хлынула прочь, разбегаясь кругами, вроде тех, что бегут по воде от брошенного в нее камня. Усач-милиционер аккуратно развернул лошадь и сперва рысью, а потом уже и галопом устремился навстречу окровавленному безумцу. Поравнявшись с ним, поднял лошадь на дыбы и с оттягом, по-кавалерийски, развалил сумасшедшего от плеча до пояса шашкой, как в старые добрые революционные времена.
Перепуганная девица тряслась и рыдала у граненого стакана, не в силах справиться с истерикой. Постовой, как мог, утешал ее, предлагая поочередно то воды, то водки, украдкой пронесенной на пост в мятой армейской фляге.
Дама никак не успокаивалась, и тогда конный милиционер, подумав, на всякий случай развалил шашкой и ее.
Людей на маленькой площади собралось много – на первый взгляд, свободного места не осталось вовсе, а ведь когда-то ей эта площадь казалась просто огромной. Гвардейцы в чёрной ифленской форме стояли так, чтобы не дать толпе оказаться на пути следования кареты.
Дверцу ей открыл хозяин Каннег, не Янур. Но шкипер стоял рядом, это успокаивало.
Шёлковое светло-зелёное платье, сшитое специально для этого дня, в свете солнца казалось почти белым. Высокую строгую причёску собирали в шесть рук, и сейчас собственная шея казалась ей непривычно голой, беззащитной.
Всё вокруг – слишком яркое, броское, особенное.
Запоминались не действия, а картинки: вот верхний ряд ступеней, на них, видимо, самые знатные представители ифленского общества, а в центре яркое пятно – светлейший чеор Кинрик. Даже в мыслях она избегала называть его своим женихом, но время нельзя остановить, а значит, избежать роли невесты не удастся. Всё ли она делает правильно? Не ошиблась ли, поверив ифленцам? Сейчас уже не важно. Сейчас уже не сбежать.
Ифленские флаги сине-чёрные, как грозовое море, на них – белая звезда с семью лучами, закрученными против солнца, знак империи. Число лучей равно числу колоний – так говорил когда-то Старик… «Который из лучей – наш?». Флаги треплет ветер.
Одежды горожан на самом деле – сдержанных цветов, Ифлен не приемлет ярморочной пестроты Побережья, но солнце творит чудеса. Когда-то давно на этой площади торжества проходили под флагами рэтшара, и всё было точно так же… или казалось точно таким же.
Чёрные ветки каштанов над стеной на фоне яркой синевы. Красные крыши верхнего города…
Новый залп салюта, и сверху по ступеням спускаются трое.
Темершана вгляделась в лицо светлейшего чеора Кинрика. Он действительно был красив – тёмные брови, волнистые волосы, светлые, как почти у всех обитателей островов, прямой нос. Словно ваятелем выведенные линии скул и подбородка. И холодный, почти презрительный взгляд серых глаз в обрамлении густых ресниц.
Что ж, она тоже не в восторге от их предстоящего брака, так что чувство взаимно.
За левым плечом Кинрика – незнакомый пожилой ифленец. Его взгляд не прочесть, а лицо как будто превратилось в маску, на которой – лёгкая почтительная улыбка, но больше ничего. Справа ожидаемо шёл Шеддерик. Кажется, его ничего в мире не заботило, и присутствовал он здесь только из чувства долга. Но Темери догадывалась, что глава тайной управы в тот момент как раз был при исполнении. Взгляд его направлен не на прибывших гостей, а на толпу за ними, на гвардейский караул…
Кинрик безупречно поклонился. Сначала хозяину Каннегу и шкиперу Януру, а потом – Темершане. Темери, вспомнив урок Эзальты, присела в принятом на островах «женском» поклоне.
Вперёд вышел пожилой ифленец и произнёс короткое приветствие, а потом с поклоном отошёл в сторону. Темери думала, что в крепость она отправится в сопровождении Кинрика, но оказалось, традиции Ифлена считают иначе.
Руку ей подал Каннег. Ифленцы расступились, пропуская их вперёд – Янур шёл теперь немного позади.
Двадцать семь ступенек, каждая помнит следы её ног.
Тёплое солнце в затылок.
Крики толпы – не то восторженные, не то угрожающие.
Люди на верхней площадке – много. Знатные ифленцы, а их большинство, в основном стоят справа, в тени. Немногочисленные мальканы вынуждены щуриться на солнце, но они есть, они, как видно, действительно живут в цитадели. Враги? Друзья? Это ещё предстояло выяснить.
Ворота распахнулись, внутри заиграла торжественная музыка.
Родной чужой дом. Чужие стены…
Она запретила себе вспоминать, ещё выше подняла голову и двинулась вперёд, в главный зал крепости. Когда-то, как говорили старики, в нём полыхал открытый очаг, а мальканские путешественники, воины и купцы держали ответ перед рэтшаром о том, в каких местах побывали, что видели, с кем и о чём смогли договориться…
Темери помнила его как основной зал для церемоний. Здесь проходили торжества в дни Ленны, праздновались рождения и свадьбы. Сейчас у дальней стены по центру, между двух тёмных каменных колонн, стоял старый трон рэтшара, укрытый ифленским флагом.
И запах – едва уловимый, но знакомый с детства… запах старого камня, открытого огня.
Темери остановилась в центре зала – по знаку шедшего перед ней церемониймейстера.
Янур и Каннег расступились, оставив её одну, но тут же их место заняли Кинрик и Шеддерик. А вокруг них выстроились солдаты и факельщики, словно отделяя от всего, что снаружи.
Зал не был пуст – небольшой оркестр играл в нише у входа. Люди потоком полились внутрь. Но поток этот был управляем и направляем. Они шли по кругу, снаружи ряда факелов. И каждый останавливался напротив, а церемониймейстер оглашал их имена и титулы.
Таково было официальное представление невесты ифленского дворянина. Представляли, оказывается, не Темершану. Представляли друзей и родичей жениха – невесте…
Длилось это долго, Темери успела устать, немного прийти в себя, успокоиться. Она всё равно никого не запомнила по имени. Но кое-что смогла увидеть в глазах приветствующих её чеоров и чеор.
Кому-то было просто интересно. Кому-то казалось унизительным представляться мальканке, и во взглядах тогда сквозило презрение и лёгкая скука. А у кого-то Темери вызывала раздражение и злость. Но в основном это всё-таки было простое любопытство…
Последним представлен был тот самый немолодой ифленец, что сопровождал Кинрика. Его Темери запомнила – благородный чеор та Торгил, первый советник Кинрика, старый боевой товарищ его отца, Хеверика, прежнего наместника Танерретского, того самого, кто командовал ифленцами во время нашествия.
Та Торгила в цитадели в день штурма не было. Никого из тех, кто сегодня ей был представлен, там не было.
Благородный чеор Шеддерик та Хенвил
Если неприятность возможна, она обязательно случится. Какой жуфовой задницы на представление явилась чеора та Роа? Старая интриганка год в крепости не показывалась, а тут принесли этхары на крыльях подарочек…
Хорошо хоть, ей хватило такта не устраивать никаких безобразий во время торжественной части. Так что первая половина церемонии прошла чётко по протоколу.
Люди Гун-хе ещё перед самым началом изловили и вывели вон двоих знатных горожан, на поверку оказавшихся чадами дома Шевека, сам Шеддерик вовремя перехватил и отправил домой не в меру любопытную компаньонку одной из бывших подружек Кинрика, и на этом неприятные сюрпризы закончились… ну, во всяком случае, пока не появилась она.
Ольтра та Роа. Образец элегантности – несмотря на свои шестьдесят шесть красиво прожитых лет, она всегда одета по последней имперской моде. Всегда в безумно дорогих украшениях. Полновата, демонстративно темноволоса, слегка надменна. Эта чеора умеет произвести впечатление. И кажется строгой серьёзной дамой ровно до того момента, как откроет свой напомаженый сухой рот. Шеддерик дорого бы дал, чтобы эта особа хоть раз дала повод отлучить себя от двора… а ещё лучше, прокололась бы на очередной интриге и лишилась бы самого важного для себя органа в пыточной камере и на самых законных основаниях.
Шеддерик попросил одного из агентов Гун-хе не спускать со старухи глаз, но был почти уверен, что своё чёрное дело она сделать успеет. Знал бы заранее, что это будет за дело, прибил бы, наверное, не задумываясь о последствиях…
Но самое мерзкое, он так и не уловил момента, когда всё случилось. Узнал уже потом, когда стал разматывать цепочку событий и как следует расспросил брата.
Который, если подумать, в этой истории пострадал только из-за своей наивности и ещё из-за того, что больше был озабочен, что не сообщил любимой женщине о предстоящем вынужденном браке. Из важных династических соображений.
День был… странный.
Словно заканчивается одна эпоха, начинается новая, но не для всего мира, а только для самого Шеддерика та Хенвила лично. Слишком яркое солнце. Слишком красивая, но торжественно отстранённая рэта Итвена – невеста брата. Слишком пёстрая толпа, в которой так легко спрятаться наёмному убийце.
Долгий церемониал.
Нехорошее предчувствие и ожидание обязательной пакости от судьбы.
Когда, наконец, появилась возможность выдохнуть, оказалось, что Шеддерика в кабинете ожидает посол Коанеррета, и это срочно. Потом оказалось, что старуха всё-таки устроила небольшое безобразие во время торжественного ужина, каким-то образом столкнув лбами двух молодых благородных чеор, которые, как Шеддерик знал доподлинно, ещё совсем недавно сами имели виды на Кинрика. Девицы подрались чуть ли не у ног рэты. Пришлось вмешаться советнику та Торгилу и одному из стражников, чтобы их унять и передать растерявшимся родителям.
Шеддерик тогда ещё подумал, что это не похоже на обычную манеру чеоры та Роа – как-то слишком мелко и несерьёзно. Стареет, что ли?
Отчитав не уследившего за старухой агента, Шеддерик вдруг понял, что сам находит для себя всё новые дела, чтобы держаться подальше от мальканки. Как будто его миссия выполнена и дальше о ней должен заботиться Кинрик.
Это было даже где-то смешно. Кинрик меньше всего хотел этой свадьбы и имел веские причины её не хотеть. Только усилившиеся безобразия на улицах Тоненга, пожалуй, и смогли его убедить в необходимости такого решения.
Но радости это не прибавит им обоим, и брату, и мальканке, а значит, надо быть рядом, надо заставить их научиться… ну хотя бы уважать друг друга. Как это сделать, Шедде примерно знал. Он неплохо успел изучить Кинрика, а совместное путешествие дало ему представление о характере рэты. Сердцем мальканки управляет чувство долга. Кинриком – страх потерять любимую женщину и страх погрязнуть в гражданской войне, от которой не скрыться, потому что именно Кинрик сейчас – наместник.
Меньше всего Шеддерику хотелось становиться сводней. Но предстояло ему, к сожалению, именно это.
В первую очередь – серьёзный разговор с обоими, а может, даже не один.
Когда долгая официальная часть завершилась, и гости разбрелись по залу, Шеддерик всё же заставил себя подойти к Темершане. Светски поклонился – вокруг было ещё много людей.
– Рэта Итвена, благодарю вас за вашу выдержку и спокойствие и прошу простить юных благородных чеор за их неуместное поведение. Если вы устали, вам совершенно не обязательно присутствовать здесь до конца. Позвольте проводить вас до ваших комнат. Там уже ждёт прислуга и ваши новые компаньонки.
Наконец-то этот дурацкий день закончился! Азирафель проводил последних учеников и, встав из-за стола, с хрустом потянулся. На вечер была запланирована встреча с Альбусом и Геллертом, ещё неплохо бы дочитать книгу, найденную Барти, но главное — всё-таки поговорить с Кроули и как-то его утешить. Дамблдор и книга могли подождать!
Азирафель еще не успел открыть дверь в их комнаты, как до него донеслись звуки старинной шотландской баллады. Дурной знак! И дело даже не в том, что петь Кроули не умел, хотя и старался. Видимо, горевал он сильнее, чем хотел показать. А может, ещё и стресс наложился. Шутка ли, за столь короткий срок они пережили множество приключений, в том числе разговор с Ней, поэтому совсем не удивительно, что, когда впереди замаячила перспектива скорого возвращения, Кроули сорвался.
Азирафель прислонился плечом к проёму и с улыбкой наблюдал, как старательно Барти пытался попадать в ноты. Всё-таки родство прекрасно объясняло тот факт, что у них с Кроули было слишком много общего.
— А вот тут вступает волынка, и женщины начинают утирать глаза, — вздохнул Кроули. — Это очень грустная песня о несчастной любви… все умерли… о, ангел! Уже?
— Да.
Кроули обнял за плечи Барти.
— А мы тут разговариваем, да… про нарушение причинно-следственных связей накануне Армагеддона.
— Я так и понял, — улыбнулся Азирафель. — Барти, вы не оставите нас?
— Объязат… обез… обязательно! — язык у Барти заплетался, но идти он старался ровно, хоть ему и приходилось хвататься то за мебель, то за стену, а то за дверь, которой он едва не прищемил пальцы, попытавшись её закрыть.
Кроули сложил на груди руки и с вызовом взглянул на Азирафеля:
— Трезветь не стану!
— Хорошо, — согласился Азирафель, усаживаясь на диван рядом с Кроули. — Как тебе будет угодно, дорогой. Если хочешь, давай заведём котёнка.
— Я похож на того, кому нужен котёнок?
— Нет. Но и на любителя овец ты тоже не походил.
Кроули мучительно поморщился:
— Ангел, ну при чём тут эти блядские овцы?
— Кроули, не надо так.
— А как надо?! За то время, что мы здесь провели, ты дал мне то, о чём я тысячелетия не смел и мечтать…
— Разве это плохо?
— Ангел, а что будет, когда полотно реальности всё-таки истончится, и образуются лакуны? И когда наше воздействие окажется достаточно умелым для перемещения одного человека и двух не совсем людей?
— Мы вернёмся к себе и предотвратим Армагеддон.
— Какой ценой, ангел?!
Азирафель думал недолго. Зачем, если он и так знал ответ? Они оба знали этот ответ.
— Наверное, всё-таки любой, Кроули… Земля того стоит.
— А что будет с нами, ангел?
Азирафель взглянул на Кроули и, взяв его за руку, погладил запястье:
— Мы будем вместе. До самого конца. Каким бы он ни был.
— Вот утешил так утешил, — огрызнулся Кроули, закусывая губу, когда Азирафель подвинулся и устроил его голову на своём плече.
— Тш-ш, всё будет хорошо, Кроули. В этом и заключается Её план.
— Но как? — Кроули приподнял голову, заглядывая в глаза Азирафеля.
— Самым непостижимым образом.
Шею Азирафеля щекотало горячее дыханье, и неожиданно это оказалось очень приятно, особенно когда удалось приобнять Кроули и начать осторожно перебирать его волосы.
— Всё будет хорошо, дорогой, — шепнул Азирафель в его макушку.
Кроули расслабился и обмяк, прижавшись к боку Азирафеля. Кажется, он даже перестал дышать, зато его сердце билось на удивление громко, и почему-то его рваный ритм сбивал дыханье Азирафеля. Наверное, так можно было сидеть очень долго, но времени оставалось всё меньше, и складывалось впечатление, что оно ускоряется.
— Скоро последнее состязание, а ты так и не прочитал сценарий, — волосы Кроули щекотали губы и норовили залезть в рот, но Азирафель и не подумал отстраниться. — И со Скитер не связался.
— Тебе бы хотелось, чтобы я связался с Ритой?
— Исключительно по делу.
— А кто тебе сказал, что я не прочитал сценарий?
— Мне показалось…
— Показалось, — пробормотал Кроули. — Не перечитывал, так будет точнее. Я его сам написал.
— Сам?
— Ну, не на Блэка же рассчитывать?! Он и раньше-то был не самым умным, а как связался со Снейпом, так и вовсе последние мозги растерял.
— Зачем ты сломал Снейпу нос?
Кроули возмущённо фыркнул:
— Это самое малое, что я ему мог сделать!
— И всё-таки?
Кроули немного поёрзал, явно собираясь что-то сказать и сдерживаясь из последних сил, а потом вздохнул:
— Мне надо протрезветь.
— Конечно, дорогой.
После изгнания из организма алкоголя во рту на некоторое время появлялся отвратительный привкус аммиака и такая сухость, что язык, казалось, покрывался щетиной, почти как у кошки. И первые несколько мгновений никакое чудо не помогало.
— Ненавижу, — пожаловался Кроули, охотно подставляя затылок под ладонь Азирафеля, — такая гадость это похмелье.
— А ты спаиваешь бедного ребёнка.
— Это «бедный ребёнок» спаивал меня, и вообще мне показалось, что ты говорил о «куче дел».
— В общем-то, так и было. Я собирался показать эту книгу Альбусу и Геллерту и узнать, появились ли у них мысли после посещения Министерства.
— Я бы на твоём месте сильно не обольщался, ангел, — Кроули щурился, всё больше напоминая кота. — Они сейчас слишком заняты друг другом, чтобы думать о чём-то серьёзном.
— Мне так не показалось.
— Ты известный оптимист, — Кроули в последний раз фыркнул и с сожалением отстранился. — Бери свою книгу.
Барти показался Азирафелю немного разочарованным: похоже, он ждал большего от их с Кроули разговора. Но книгу он вручил без сожалений и даже объяснил смысл многочисленных закладок, которых накануне не было. Можно было идти на встречу.
— Ты знаешь, где они сейчас? — поинтересовался Кроули.
— Понятия не имею.
Кроули сосредоточился и через мгновение с усмешкой повёл Азирафеля в комнаты, которые когда-то считал своими.
— Никакого разнообразия, — усмехнулся он.
Разнообразия точно не было: Альбус и Геллерт явно только что или ругались, или бурно обсуждали какие-то вопросы, в которых не находили согласия.
— Доброго вечера, господа, — вежливо улыбнулся Азирафель.
— Если его можно так назвать…
Свежевыбритый Геллерт казался моложе Альбуса. Это впечатление усиливало отсутствие мантии и костюм с вызывающе обтягивающими штанами. Кроули такие точно должны были понравиться. Азирафель убедился, что так оно и есть, судя по одобрительному взгляду, и решил взять беседу в свои руки.
— Итак, — начал он. — Что мы имеем…
— Самого глупого директора Хогвартса со дня его основания, — раздражённо перебил Геллерт и пожаловался: — Он не хочет разбирать хроноворот.
— Потому что он последний. Во всяком случае, из известных мне. И его воздействия хватает всего на несколько часов.
— Маленький маломощный приборчик! Что ещё разбирать, как не эту рухлядь?
— Геллерт, нет никакой уверенности в безопасности этого начинания.
— Так и скажи, что тебе жалко. Как всегда.
— Мне не жалко…
— Господа, я хочу представить вашему вниманию одну книгу, рекомендованную недавней собеседницей Альбуса, — Азирафель многозначительно взглянул на Дамблдора, находя в его взгляде подтверждение того, что он догадался, о ком речь. — Как вы можете увидеть, здесь очень доступно изложена информация о путешествиях из одной реальности в другую.
— Очень доступно? — скривился Геллерт. — Всё понятно. Новодел.
— Не обязательно, — взгляд Альбуса светился интересом. — Это ведь рекомендовала леди, появившаяся на ритуале?
— Именно.
— Что за… — Геллерт возмущённо раздувал ноздри.
— Я тебе потом всё объясню, — Альбус предупреждающе сжал его локоть. — Ты будешь в восторге.
Геллерт скептически хмыкнул, но спорить не стал:
— Показывайте вашу книгу…
— Мистер Азирафель, — подсказал Альбус.
— Необычное имя, — пробурчал Геллерт, принимаясь листать страницы от одной закладки к другой.
Альбус встал с ним рядом, заглядывая через плечо. По себе Азирафель знал, как бесит такое внимание, однако Геллерт лишь переложил книгу в другую руку, чтобы Альбусу было удобнее. Непостижимость смертных уже начинала становиться правилом.
— И что вы предлагаете? — Геллерт оторвался от чтения. — Совместить перемещение по лакунам реальностей с путешествием во времени?
— Как-то так должно получиться, — улыбнулся Азирафель.
— Бред! — отрезал Геллерт. — И полный абсурд. Это невозможно, заявляю вам! Совершенно невозможно.
Вернувшись к себе, Кроули упал на кровать, обнял подушку и категорически отказался трезветь, сколько бы Азирафель ни взывал к его чувству долга. Какое там! Если поначалу показалось, что Снейп несколько преувеличил масштаб трагедии, то, обнаружив Кроули нежно обнимающим Блэка, в то время как тот извлекал из волынки совершенно жуткие звуки, Азирафель немного огорчился. Приглядевшись, он понял, что дела обстоят даже хуже, чем он предполагал: два невменяемых профессора за час до начала уроков — это гарантированные неприятности. Не то чтобы кто-то боялся административного наказания, нет, но срыва занятий в конце учебного года допускать было нельзя.
— Северус, а что у Сириуса с лицом?
Один глаз Блэка заплыл, а подбородок украшала живописная царапина. Снейп тяжело вздохнул:
— Это он объяснял мистеру Кроули, что мой нос хорош целым.
— Понятно…
Азирафель протрезвил Блэка и безрезультатно попытался образумить Кроули. Как жаль, что его природа надёжно защищала от воздействия извне, и протрезветь оккультные сущности — как, впрочем, и эфирные! — могли лишь сами, к тому же приложив некоторые усилия. Благо, возражать против возвращения в свою спальню Кроули не стал и, слегка покачиваясь, пошёл вслед за Азирафелем. Снейп, кажется, вздохнул с огромным облегчением, закрывая за ними дверь.
— Кроули, у тебя уроки. Твои ученики ждут…
Но тот только бессмысленно улыбался и бормотал что-то о том, как ему приятно, когда Азирафель так над ним хлопочет. Мол, тогда легко представить себя любимым. Ну, не идиот ли? Будто, когда они держатся за руки в темноте спальни, такое нельзя заподозрить! Да и вообще они ведь уже выяснили этот момент, какие ещё нужны подтверждения?!
Когда стало окончательно понятно, что Кроули собрался страдать от похмелья, Азирафель вздохнул и позвал Барти, решив обойтись тем, что есть. В принципе, его можно было даже отправить на уроки вместо Кроули, но Азирафелю хотелось лишний раз убедиться, что без пушистика его никто не опознает.
— Барти, сегодня мы с вами попробуем что-то новое, — улыбнулся Азирафель.
— Хорошо, — бедолага уже не удивлялся ничему.
— За завтраком вы побудете мною, а я — Кроули.
— Но зачем так сложно?
— Я прямо из Большого зала пойду на урок, а вы вернётесь и приглядите за своим безответственным отцом. Особенно в том случае, если ему неудержимо захочется побродить по замку.
— И что тогда делать?
— Не пускать!
На Барти можно было положиться, хоть он и смотрел на Оборотное зелье с растворённым волосом Азирафеля, как на чудо.
— Никогда не видел ничего подобного, — выдохнул он, разглядывая стакан с зельем на просвет. — Это очень красиво. Ваша сущность…
— Сущность?
— Ну да, считается, что Оборотное зелье отражает саму сущность человека.
Конечно же, они не были людьми, но думать, что суть Кроули такой вот жидкий огонь, оказалось очень приятно. Во-первых, это было просто красиво… Азирафель поправил бабочку Барти и смахнул с его плеча крошечное пёрышко, наверное, от подушки. Сам он облачился в вещи Кроули и, придирчиво оглядев себя в зеркало, кивнул отражению:
— Мы отлично выглядим.
— Да, — согласился Барти. — Вместе.
Звездой завтрака стал Блэк, не удосужившийся убрать с лица следы собственного безрассудства. Когда на него зашипела Макгонагалл, призывая навестить медпункт и привести себя в «приличный вид», он приосанился и заявил, что напоролся в темноте на дверь и не видит в этом ничего непристойного.
— Северус, скажите хоть вы ему! — тяжело вздохнула Макгонагалл.
— О чём? — Снейп откровенно веселился.
— Так нельзя, у него же под глазом синяк.
— Минерва, а хотите, я ему второй глаз подобью? Для симметрии? — вкрадчиво предложил Снейп.
— Постойте, так это вы его так? — возмутилась Макгонагалл. — Вы так развлекаетесь?!
— Ох, Минерва, — оживился Блэк, — видели бы вы, как мы развлекаемся! Я бы рассказал, но вокруг дети. Тс-с!
— Паяц!
Дамблдор опоздал на завтрак и не принял никакого участия в общем веселье, даже когда к нему стали апеллировать заинтересованные в установлении истины профессора.
— Успокойтесь, коллеги, — безмятежно улыбнулся он. — Сириус, вам очень к лицу этот синевато-багровый, а чёрные оттенки придают лёгкую загадочность.
Слух у Дамблдора после минувшей ночи, похоже, пострадал, потому несколько нелестных эпитетов в свой адрес он не расслышал. А тем временем осуждение Макгонагалл уже разделили Помфри, Хагрид, Спраут и примкнувший к ним Филч. Хуч тут же вспомнила о своём оппозиционном прошлом и заявила, что шрамы украшают любого мужчину. В пример она привела своего маггла-полковника, и Дамблдору всё-таки пришлось вспомнить о том, кто здесь директор, чтобы призвать к порядку разошедшихся коллег. Угомонились все с большой неохотой и только потому, что вокруг были дети, которые уже начали с интересом поглядывать на профессорский стол.
За завтраком ни Азирафеля, ни Барти никто не заподозрил в подлоге. Ради этого пришлось даже пожертвовать чудесными блинчиками и какао, аромат которого несколько расстраивал, когда ощущался в соседней чашке. С другой стороны, нахождение в облике Кроули избавляло от львиной доли докучливого внимания коллег. Достаточно было лишь нахмуриться и поправить очки. Да, преимущества точно были.
В коридоре Азирафеля нагнал Блэк:
— Отлично держитесь, мистер Кроули, — он довольно оскалился. — Вижу, у вас получилось?
— Что именно? — холодно поинтересовался Азирафель.
Блэк поиграл бровями, но, получив в ответ недоумённый взгляд поверх очков, приуныл.
— Нет, да?
Азирафель ничего не понял, поэтому хмыкнул чуть высокомернее, чем обычно это делал Кроули, и отправился в класс.
— Но вы всё равно не сдавайтесь! — прокричал Блэк, когда Азирафель уже дошёл до конца коридора. — У меня же вот получилось!
Оставалось лишь гадать, о чём таком минувшей ночью откровенничал Кроули, что это вызвало столько сочувствия. Рассказал про своих овечек? М-да, если от кого и можно было ждать сочувствия, то от Блэка меньше всех. Чем больше Азирафель узнавал смертных, тем сильнее убеждался в непостижимости их поведения. Неужели всё именно так и задумывалось?
Расписания Азирафель не знал, как не имел и представления о последних пройденных темах, чтобы устраивать контрольную, а потому решил просто дождаться тех классов, что придут, а потом импровизировать. Идея оказалась весьма перспективной и прекрасно выручила. Хотя, конечно, Кроули здорово разбаловал своих учеников — те ждали от урока какого-то представления, поэтому, как обычно, помогли старые добрые фокусы. Может, это было не совсем педагогично, но Кроули мог винить за такое только себя. Ему не стоило напиваться и прогуливать уроки!
Без пушистика Поттер так и не смог раскрыть инкогнито Азирафеля, хотя весь урок только и делал, что приглядывался и прислушивался. Пришлось даже добавить слегка шотландского акцента, проскальзывавшего иногда у Кроули.
— Вопросы есть? — поинтересовался Азирафель в конце урока.
Вопрос был только у Малфоя:
— А домашнее задание будет?
— Разумеется, — Азирафель улыбнулся так, как это делал Кроули, с лёгкой угрозой. — Карточный фокус, который вы выучите как таблицу Пифагора.
Кто ж знал, что не все маги знают таблицу умножения, красиво записанную ещё задолго до создания Римской империи! Азирафель решил впредь вдумчиво относиться к выбору слов и вызвал Винки. Несостоявшийся завтрак слегка подрывал самообладание, а перерыва между уроками должно было хватить на какао и блинчики. Помня о глазастом Поттере, Азирафель запер дверь и немного расслабился. Хорошо, что леди-эльф прекрасно видела истинные обличья и была неболтлива. Какао она принесла прежде, чем услышала просьбу, а к блинчикам подала нежнейший мармелад и сливочно-творожный крем.
Азирафель впустил в класс третьекурсников, будучи достаточно умиротворённым, чтобы сообразить взять конспект у мальчика, показавшегося самым прилежным, а потом быстро его пролистать и назначить тему контрольной работы. Жизнь, определённо, налаживалась. Третьекурсники корпели над своими пергаментами, а Азирафель снова и снова мысленно возвращался к Кроули. Что если ему просто жизненно необходимо кого-то опекать? Он ведь говорил о своих растениях, оставшихся в той реальности, которых в этой ему заменили овцы. Конечно, был ещё и Барти, требовавший заботы и внимания, но, похоже, его одного для обретения гармонии было мало. Может, ему завести собаку? Или кота?
— Урок окончен, сдавайте ваши работы! — объявил Азирафель, взглянув на часы.
Ученики шумно потянулись к выходу. Пожалуй, их можно было сравнить со стадом слонов. Азирафель поспешил выдохнуть, но, как оказалось, рано радовался. В классе осталась всего одна ученица, и, конечно же, это была та самая мисс Лавгуд, которая ловко узнавала их с Кроули по таинственным мозгошмыгам. Азирафель был уверен, что знает, о чём она спросит, но вновь ошибся.
— Мистер Азирафель, — радостно улыбнулась девочка. — Как же я рада за вас с мистером Кроули.
— Почему? — опешил он.
— У вас такие влюблённые мозгошмыги.
— Кто оторвал? — поморщился вождь. — Кто понёс? Ты же сказал, что там не было людей с неба.
— Это не они. Это большой бог, сияющий, как солнце. Он отдыхал над этой половиной дерева, недалеко от ямы…
Вождь опустил глаза и смущенно покашлял:
— Синх…
Глаза мальчика блеснули как брызги.
— Если ты туда пойдёшь, ты увидишь его! Так будет!!!
Вождь изменился в лице. Такими клятвами не бросаются даже мальчишки. Что бы там ни примерещилось мальцу, нужно проверить.
— Выйди. Мне нужно подумать.
— Он уйдёт! — взвыл Синх. — Нужно ехать быстрее!
— Мы поедем быстро. Так будет. Выйди.
Едва не плача от нервного напряжения, Синх вышел. Как раз, чтобы вдалеке увидеть идущих к нему Кайса и Лади. Не утерпели, значит. Пришли посмотреть либо на его триумф, либо позор. И теперь все зависит от вождя.
— У тебя от вранья уже нос почернел, — фыркнул подошедший Кайс. Лади хихикнула. Но смех тут же умолк, когда они увидели вышедшего на порог вождя, во всем великолепии торжественного одеяния. Вождь пристукнул небесным посохом по земле, обращаясь в пустоту:
— Пятерых вайдуков и трёх воинов. Дело срочное.
Один воин, стоящий у порога, охнул и побежал к хижинам. Синх не утерпел и покосился на Кайса с девчонкой. Глупее лиц, чем у них, он в жизни не видал: Кайсу того и гляди могла залететь в рот туйка, а Лади так распахнула глаза, что они казались больше рта Кайса.
— А можно нам с вами? — пролепетал Кайс. Вождь строго посмотрел на сына, потом на Синха. Тот смутился. Вот это будет номер, если они приедут к яме, а Солнцеликого и след простыл! Только Кайса ему там и не будет хватать! Но, стараясь не думать о плохом, Синх вяло кивнул. Вождь поджал губы.
— Мигом за своими вайдуками. Ждать не будем.
Их как ветром сдуло — что Кайса, что Лади. Синх сокрушенно вздохнул. Ох, что будет, если Солнцеликий уйдёт… Он едва не подпрыгивал от нетерпения.
Они доскакали быстро. И Солнцеликий не ушёл.
Вождь соскочил с вайдука и бухнулся лбом в траву прямо у ног бога, едва не стукнувшись о лежащий рядом сук с ветками. Остальные так же соскользнули со своих животных и тоже упали на землю в немом почтении.
Солнцеликий был так могуч — и трое воинов не смогли бы выломать такую ветвистую махину! И так велик — гораздо выше людей с неба. И так сияющ, что больно было смотреть. Никаких сомнений — сам верховный бог явился к ним прямиком с солнца. Но вождь должен был исключить любую ошибку. Поднявшись на колени, он повёл взглядом по сторонам и вздрогнул, увидев то дерево, в которое воткнулся бог при приземлении. Воистину, он долго летел. И тем самым помог племени, сокрушив несокрушимое: ведь креп-дерево не берет ни нож, ни копье. Рукояти из него — лёгкие и прочные — вытравливаются и скоблятся годами… Так что бог пришёл ещё и с подарком.
Правда, оставалась последняя ничтожная вероятность — что бог явился из поселения людей с неба, а креп-дерево сломал случайно или для своих неведомых божьих нужд.
— Я иду к людям с неба, Синх. Ты поедешь со мной, так как знаешь одного из них.
— Да, вождь, — промычал мальчик, не поднимая головы. Он уткнулся лбом в траву прежде всего из-за огромной благодарности к Всевышнему. Солнцеликий дождался его, не ушел. Он не только велик, но и бесконечно благороден. Он бог.
Они вскочили на вайдуков. Вернее, Синх вскочил, а вождя подсадил Кайс. На Синха он глядел почти со страхом. Ворота посёлка людей с неба были закрыты. Причём так, что в них нельзя было даже постучать. Великие и бесстрашные люди с неба накрылись странной крышкой, как каухи в бочке и носу наружу не казали! Вождь презрительно скривил губы:
— Вот что бывает с теми, кто мнит себя равными богам. Пусть теперь трясутся от страха и ждут кары. Если они её уже не дождались… Поехали отсюда.
Они степенно и важно дошествовали до сияющего бога с ожидающими их возбужденными людьми. По пути вождь уже понял, что нужно делать.
— Люди неба прогневали Солнцеликого, и он запер их в своих домах. Или они сами от него спрятались. Нужно отвести Солнцеликого в его храм.
Люди поддержали его бурными восклицаниями, они и сами об этом думали. Вождь слез со своего вайдука и опять простерся перед богом ниц. Все тут же — и Синх, конечно, — тоже распластались по траве, кто где стоял. Теперь липкие, чумазые носы были у всех без исключения.
— О, Солнцеликий, приди в свой храм, мы молим тебя явить свой свет племени!
Бог безмолвствовал. Синху закралась в голову крамольная мысль, что Солнцеликий вообще не слышит вождя. Ещё несколько обращений к себе Солнцеликий так же пропустил мимо ушей. Вождь встал и пристукнул небесным посохом о землю.
— Уж не люди ли с неба лишили его сил?! — грозно и чуть растерянно вопросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Значит, тем более наш долг отвести Солнцеликого в храм и там возродить к жизни своими молитвами! Воины! Поставьте Солнцеликого на эти ветки. Смелее! Нам он не сделает ничего дурного! Так не будет.
Воины поставили. Даже Синх помогал. Ужас студил его кровь, он едва не задыхался, но они справились. Вождь посмотрел на кренящегося бога и поджал губы. Было ясно, как день — как только они дёрнут ствол, Солнцеликий может не удержаться на ногах. Таких конфузов его племени не надо.
— Положите его на ветки, — тихо, но веско приказал вождь. Ему самому стало страшно — а ну, как бог откроет глаза и испепелит всех на месте за такое святотатство. Но никто никого не испепелил. Верховный бог улёгся на раскидистые ветви креп-дерева, как в свою облачную постель, и это все сочли хорошим знаком. Захлестнув комель пятью арканами, воодушевленные жители оседлали вайдуков, и процессия двинулась в путь. Упругая трава распрямлялась за ними спустя какие-то минуты, животные шли ходко, и вскоре место пришествия Солнцеликого скрылось за поворотом.
Эта последняя задача была пересмотрена, потому что вы невозможно создать мир заново. Невозможно создать себе новую жизнь, как будто из цельной ткани, как будто потери никогда не было. Ты застреваешь в том мире, который у тебя есть, в мире, в котором происходят плохие вещи, в мире, в котором происходит травма, и реальность потери никогда тебя не покидает полностью. Итак, в пересмотренной версии четырех задач горя последняя задача ставится так: задача состоит в том, чтобы развить прочную связь с тем, что было потеряно, при этом принимая возможности для новой жизни, двигающейся вперед. Эта задача — найти смысл в самой потере, и этот смысл поможет тебе справиться с трудной задачей — жить хорошо.
Выжившие после травмы часто оказываются застрявшими в промежуточном пространстве, в неудобной пропасти между тем, что было, и тем, что есть сейчас. Выжившие после травмы хотят вернуться в старый мир, в мир, в котором они жили до травмы. Они хотят вернуться к этому чувству невинности и безопасности, к этому чувству наивности, прежде чем они узнают, насколько жестоким и бессмысленным может быть этот мир. Выжившие после травмы часто также хотят сбросить этот старый мир, как мертвую кожу, отвергнуть его и уйти от него, чтобы создать для себя совершенно новую жизнь, совершенно новый мир, полностью отделенный от того, который они знали раньше.
Они не могут. Невозможно вернуться в тот мир, который был, но также невозможно создать мир заново. Невозможно игнорировать реальность того, что произошло, того, что ты потерял, насколько сильно оно тебе не было дорого. Они не могут. Эта последняя задача горя, эта четвертая задача найти значимый путь вперед, требует, чтобы этот путь оставался в этом промежуточном пространстве, в том пространстве, в котором воспоминания о том, что было, могут быть связаны с надеждами и мечтами о будущем. Задача требует обучения тому, как чувствовать себя комфортно как с тем, что было, так и с тем, что может быть, не отвергая ни того, ни другого, но принимая оба. Только в этом промежуточном пространстве, между миром, который был потерян, и мечтой о мире, созданном полностью заново, выжившие после травмы могут принять свои чувства горя.
Это был четвертый день Обри Тайм в интенсивной терапии на дому с Кроули, и он работал усердно. Он так усердно работал. Он был сердит, он был подавлен, и он отчаянно хотел иметь возможность торговаться с Той, что никогда не ведет переговоры. Он так усердно работал, чтобы осознать свое горе, почувствовать его, жить с ним. Он так усердно работал, и самая сложная задача — всегда находить путь, который приведет к принятию.
«Не то чтобы я сильно хотел остаться в Раю», — сказал он через некоторое время, когда он был готов начать протирать глаза, как только он снова захотел поехать.
«Вы не хотели падать, и все равно не хотели оставаться там».
«Вы не знаете, каково там, наверху».
«Нет», — сказала она. Она вернулась к своему рисунку, к своим вертикальным и горизонтальным линиям, к параллельным и перпендикулярным линиям, которые она заставляла себя чертить как можно точнее. — «Нет, даже представить себе не могу».
***
На пятый день они вернулись к машине. Его заднее сиденье было не очень удобным, но, по крайней мере, лучше, чем деревянный стул в его квартире.
«Итак, сегодня по плану книжный магазин», — сказал он.
«Если Вы готовы», — сказала она. У нее снова был блокнот, но на этот раз она действительно собиралась делать записи.
«И Вы хотите, чтобы я пошел по тому же маршруту, что и в тот день», — предположил он.
«Если Вы готовы», — повторила она.
«Хотите, чтобы я рассказывал? Что происходило в тот день?»
«Если Вы—»
«Я понял», — перебил он ее. — «Если я готов».
Она улыбнулась. — «И я буду продолжать проверять Вас. Если будет больше тридцати, мы остановимся и подождем, пока Вы не опуститесь до нуля».
Он застонал.
Она усмехнулась. — «Я знаю. Это будет медленно, изнурительно, и мы оба возненавидим процесс».
«Ну, если так выражаться…»
Они принялись за работу.
***
Он сделал это. Они сделали это. Он добрался до книжного магазина. Он добрался до книжного магазина и вошел внутрь, и Азирафель был там, потому что, конечно, Азирафель будет там, всегда будет там. Кроули нуждался в возможности оценить на неврологическом уровне, что, за исключением одного исключительного случая, Азирафель всегда будет рядом.
Обри Тайм осталась в машине, а Кроули вошел внутрь. Она не хотела входить. Она была обожжена изнутри из-за доброты, проявленной владельцем книжного магазина, и ей пришлось признать, что это была ее вина. Это была ее вина.
Кроме того, ей пришлось предположить, что Азирафель в любом случае не хотел, чтобы такой человек, как она, присутствовал в его магазине. Ей было лучше подождать снаружи.
Кроули вернулся к машине, и они повторили. Они снова поехали из его квартиры в книжный магазин, останавливаясь всякий раз, когда ему было нужно, и ехали так медленно, как ему было нужно. А потом они повторили. И опять. Они продолжали делать это снова и снова, все утро, а затем и весь день.
Они продолжали это делать, и к концу дня Кроули проехал всю дорогу, не останавливаясь ни разу.
Она так им гордилась. Она очень гордилась той тяжелой работой, которую он проделал. Она так гордилась тем, насколько он был предан своему делу последние пять дней, несмотря на то, как легко было бы полностью поддаться отчаянию. Она была очень горда, потому что он был предан делу, потому что он согласился на ее встречное предложение, потому что они вернулись к работе, а он так усердно работал.
Обри Тайм так гордилась им, потому что он заслужил это.
***
Шестой день был ее последним днем. Шестой день — последний день, пока она не вернется домой. Она давно решила, что на шестой день они пойдут в садовый центр.
Она и ее клиент стояли бок о бок, глядя на удивительное разнообразие выставленных на продажу растений, поскольку они полностью игнорировались всеми сотрудниками и другими клиентами.
«Дайте-ка угадаю», — сказал он, скрестив руки перед собой, и скорчил мину недовольства. — «Вы хотите, чтобы я выбрал растение, и Вы хотите, чтобы я был к нему добр».
«О, Кроули. О нет.» — она захихикала. Она буквально захихикала. Она повернулась к нему лицом, после того как расхихикалась, и широко улыбнулась ему. — «Нет, Бутончик. Простите уж, но будет намного хуже».
Он пробормотал: «Не называйте меня Бутончиком».
Позже она решит, хочет ли она раздражать его, продолжая называть его Бутончиком. Прямо сейчас у нее уже было гораздо больше, чем достаточно плана, чтобы помучить его.
«Вы правы в том, что я хочу, чтобы Вы выбрали растение», — сказала она, все еще улыбаясь, все еще осознавая, насколько сукиной дочерью она могла быть. — «Но я хочу, чтобы Вы выбрали растение и потом полюбили его».
Он издал именно тот звук, который она ожидала от него. Она снова захихикала.
«Как я уже сказал, уж простите». — Она ни фига не раскаивалась.
«Я не способен на любовь», — проворчал он.
«Ага. Попробуйте-ка еще раз.»
«Я не люблю», — проворчал он.
«Еще раз, попробуйте еще раз».
Он стиснул зубы. Он знал, что она хотела, чтобы он был открытым и честным. Она знала, что он пытался, что он правда пытался, что он будет продолжать пытаться найти способ быть открытым и честным. Она подумала, что они с Кроули собираются быть открытыми и честными друг с другом, даже если для этого потребуются обязательства и время.
«Если я попытаюсь, то я просто провалюсь», — сказал он, осторожно произнося слова сквозь стиснутые зубы.
«Бинго», — подумала она. Она кивнула. Она отказалась от своей зубастой улыбки и позволила своему выражению лица превратиться в сострадательную и открытую улыбку. Она поняла.
«Послушайте, Кроули, — сказала она. Это было началом. — «Просто послушайте.»
Обри Тайм подождала, пока он покажет, что слушает — он сделал почти незаметный жестом руки, пока его руки все еще были скрещены на груди. Как только она увидела этот жест, она продолжила говорить то, что хотела, чтобы он услышал.
«Любовь — это не состояние бытия. Это не то, кем Вы являетесь или не являетесь. Это не предмет. Нельзя иметь или не иметь любовь. И это не то, чем Вас можно одарить. И это тоже не то, что можно украсть».
Обри Тайм не любила говорить о любви. Обри Тайм чувствовала себя хакером, говоря все, что начинается с Любовь — это… Обри Тайм предпочла бы, чтобы она никогда ни с кем не могла говорить о любви. Но она была профессионалом, знала свою работу, заботилась о своем клиенте и не позволяла своим личным заскокам мешать интересам клиента.
«На самом деле, любовь , — продолжила она, убедившись, что он все еще слушает, — это деятельность. Вы правы, это то, что Вы делаете, а не то, чем Вы являетесь. Но также это навык. Как и любой другой навык, это то, в чем Вы можете либо преуспевать, либо нет, либо где-то посередине. И, как и любой другой навык, его можно улучшить, практикуя».
Она снова подождала. Она посмотрела на него. Конечно, он был в солнцезащитных очках, потому что они были на людях, но она видела, что он думал. Она видела, что он слушает. Она подумала, что они с Кроули наконец-то достигли точки, в которой они могут слушать друг друга.
«Итак, Вы купите растение. И, надеюсь, Вы выберете такое, который напоминает Вам о себе. Возьмите растение, которое, по Вашему мнению, похоже на Вас, может быть, на Вашу версию из какого-то момента в прошлом каким-то символическим образом. И Вы попрактикуетесь с растением. Вы попрактикуетесь в том, чтобы полюбить его, так, чтобы Вы смогли усилить это умение настолько, насколько сможете. И, надеюсь, с достаточной практикой наступит время, когда Вам больше не понадобится растение, и Вы сможете применить этот навык к себе более успешно».
Блять, как же это неаутентично — говорить о любви. Неловко. Она подумала, что худшая часть работы Обри Тайм — это говорить все, что начинается с Любовь — это…
Кроули был очень тихим. Он смотрел прямо перед собой и был неподвижен. Но он дышал. Он глубоко и медленно дышал.
«Что, если я убью его?» — спросил он.
«Не убьете», — сказала она. Она сказала это, и она говорила серьёзно. — «Поверьте мне.»
Он сделал очень долгий, очень медленный вдох, затем покачал головой и снова забормотал. Он пробормотал: «Вы бы себя слушали».
Глаза Обри Тайм закатились, прежде чем она смогла их проконтролировать. Она заставила себя пойти на этот такой глупый, неловкий разговор о том, что любовь — это… И то, что она получила в ответ, подумала она, было не чем иным, как насмешкой.
«Я понимаю, ладно?» — проворчала она. — «Невозможно говорить о таких вещах, чтобы они не звучали глупо и сопливо. Но это не значит…
«Ой, заткнитесь уже», — сказал он, чтобы заставить ее заткнуться. Это сработало: она заткнулась. Он опустил руки и засунул их в карманы. «Я не это имел в виду. Я имел в виду буквально себя слушать».
Обри Тайм заткнулась.
«Вы знаете, что каждый раз, когда я вчера заходил в книжный магазин, Азирафель хотел, чтобы я вернулся и искусил и Вас войти?»
Обри Тайм по-прежнему оставалась заткнутой.
«Я сказал ему, что Вы скорее глаза выколите себе, но он мне не поверил. Он по-прежнему хочет, чтобы Вы зашли перед отъездом. Он хочет показать вам свои книги».
Тремя днями ранее Обри Тайм была обожжена изнутри из-за доброго дара, подаренного владельцем книжного магазина, и это была не его вина. Это была ее вина, полностью ее вина. Она была неподходящим терапевтом для него, а Обри Тайм не знала, как управлять людьми, которым она не могла помочь.
«Итак, я говорю Вам, Травинка, слушайте себя. Лады?»
Они стояли бок о бок в садовом центре, игнорируя всех сотрудников и всех остальных клиентов. Они стояли и смотрели перед собой на целый мир различных видов растений.
«Вы зайдете в книжный магазин сегодня вечером и позволите Азирафелю подать вам бутылку корневого пива, а я выберу растение», — сказал он. Он вел переговоры. Кроули всегда был открыт для переговоров.
«Я не люблю корневое пиво», — сказала она.
«Отлично, значит, у Вас есть здравый смысл». — Он слегка повернул голову и ухмыльнулся ей. — «Мы договорились?»
«Хорошо», — сказала она. Она кивнула. Они согласились, даже если у нее сжался живот от опасений. — «Ладно».
Они оба не торопились, стоя там. Они никуда не торопились. Они могли позволить себе просто постоять на мгновение бок о бок, думая о работе, которую им еще предстояло сделать.
«Но позвольте мне кое-что прояснить», — сказала она тоном, который он узнал. — «Сделаете хоть один шаг к секции с травами, и я уйду».
Он фыркнул.
«Я серьезно», — продолжила она. Теперь она усмехнулась. — «Я пойду, найду настоящее такси, прямо сейчас поеду в Хитроу и буду ждать завтрашнего рейса».
«Понял, понял, — сказал он.
В итоге он купил небольшой экземпляр, так называемая хавортия полосатая. Это был суккулент с полосатыми колючими толстыми листьями. С выбранным им экземпляром обращались не очень хорошо. Растение не выглядело так, как будто было предназначено для климата Лондона, и больше походило на половину растения, чем на целое. Некоторые из его колючих листьев когда-то были сломаны или отрезаны. Оставшиеся обрубки были похожи на раны, которым не дали зажить должным образом.
Он выбрал это растение и взял его в руки.
«У него есть имя?» — спросила она. Она не шутила.
«Нет», — сказал он. Он не шутил. Он смотрел на растение, и он смотрел на то, каким оно было сломленным. — «Нет, у него не должно быть имени».
Возможно, они с Кроули понимали-таки друг друга.
«Может, у него и не было имени, но оно может быть. Когда будет готово», — сказала она. Она успокоила. Она улыбнулась ему. — «Может, сейчас имени у него и нет, но Вы найдете для него хорошее имя».
Похоже, он ей не поверил. Любовь — это навык, и для его развития нужно время.
«Вы хорошо разбираетесь в именах», — сказала она.