Два дня в ожидании встречи с Глаголеном Войта провел в своем заброшенном доме, в пыльной лаборатории – он даже не прибрался как следует, пожалел времени. Слишком велика была злость на ректора Йергена, на Достославлена, на всю верхушку Славлены и слишком невыносимо ощущение собственного бессилия – Войта собирал магнитофорную махину, убеждая себя в том, что она в любую минуту может ему пригодится.
И только собрав ее полностью, зарядив батареи, проведя несколько пробных выстрелов, пришел к выводу, что сделал это напрасно. Да, махина имела совсем небольшой вес, но все равно выглядела смешно и глупо… Смешно и глупо было угрожать ею чудотворам.
Он не мог спать: едва закрывал глаза, так сразу видел воеводу замка Глаголена, который при детях надругается над Ладной, а потом убьет их – у нее на глазах…
Войта думал, что его проведут в крепость тайно, ночью, но все вышло иначе – отец сговорился не с рядовыми стражниками, а с комендантом, и Войту пропустили к Глаголену в открытую, среди бела дня, ни от кого этой встречи не скрывая.
Жаль, Войта рассчитывал посмотреть, можно ли, подкупив стражу, проникнуть в крепость и выйти оттуда. Понятно, среди бела дня, не таясь, да еще и под поручительство отца, помочь Глаголену бежать было невозможно.
Крепость не была тюрьмой, но для содержания пленных в ней имелось несколько камер с крепкими решетками на окнах. Бежать оттуда в самом деле возможным не представлялось: кроме непосредственной охраны возле двери, запертой на замок, нужно было пройти через десяток помещений, где всегда кто-нибудь да был, пересечь три широких двора, которые от и до просматривались со стен, миновать двое ворот, у которых стояла стража, и в довершение перейти мост через ров, который поднимался на ночь. Окно камеры выходило во двор, который тоже просматривался со стен. Легче было взять крепость приступом, чем тайно из нее бежать… Впрочем, Войта пока не отчаялся – собирался подумать о побеге чуть позже.
Глаголен был один в камере – его товарища по несчастью держали отдельно. Выглядел он неважно, но был вполне здоров, разве что слегка простужен.
– Ба, доктор Воен! – поприветствовал он Войту довольно бодро. – Не ожидал, что тебе удастся сюда пробраться!
– Это мой родной город, Глаголен. У отца нашлись связи в крепости. Как поживаете, кстати?
– Не очень хорошо. Готовлюсь достойно встретить свой конец. Был уверен, что чудотворы согласятся на выкуп, но, видно, Славлена разбогатела настолько, что кровь врага ценится здесь дороже золота. Садись, доктор Воен. Вот сюда, на солому. Или ты заглянул на минутку, попрощаться?
Ничего, кроме соломы на полу и ведра для нечистот, в камере не было.
– Признаться, мне не до шуток. Я осмотрелся тут немного… Бежать отсюда будет трудно.
– Бежать отсюда невозможно, – ответил Глаголен спокойно. – Но, знаешь, это хорошо, что ты пришел. Я не очень доверяю страже, а у меня есть бумага, которую я непременно хочу отправить в замок. И, думаю, на тебя в этом можно вполне положиться.
– Разумеется, я передам в замок бумагу…
– И сделаешь это как можно скорее. Дело в том, что в этой бумаге – моя последняя воля. Завещание мною давно составлено, с этим вопросов не возникнет. А тут… Я боюсь, твои собраться приложат все усилия, чтобы моя последняя воля не дошла до замка вовремя.
Глаголен подвинулся и откинул с пола солому, доставая сложенный вчетверо лист бумаги.
– Я не хотел, чтобы ты это читал, но лучше тебе ее прочесть, чтобы ты понимал, почему я тороплюсь, – добавил он, протягивая бумагу Войте.
Чтобы прочесть написанное, пришлось встать и подойти к окну – в камере было сумрачно. Войта недоумевал, откуда Глаголен взял бумагу и чернила, но чернил ему, по всей видимости, не дали – текст был нацарапан на бумаге углем. Под ним, кроме витиеватой подписи мрачуна, отпечатался его большой палец – что бы не осталось сомнений в подлинности. Три четверти письма как раз и посвящалось попыткам убедить адресата в его подлинности.
Последняя воля Глаголена выражалась одной строкой: немедля доставить в Славлену семью доктора Воена живыми и здоровыми.
– Глаголен, подписать эту бумагу все равно что подписать себе смертный приговор. Вы это понимаете?
– Доктор Воен, ты дурак. Мой смертный приговор давно подписан. Как бы я ни поступил, как бы ты ни поступил – все однозначно закончится моей смертью.
– Я надеялся на обмен. Не все чудотворы в Славлене столь бессердечны, чтобы убивать детей ради политических амбиций.
– Смею надеяться, что это так. Но не эти чудотворы принимают решения. И дело вовсе не в политических амбициях, хотя громкое судебное дело играет чудотворам на руку.
– Я понимаю, что дело в магнитодинамике… В том, что вы не позволите сделать ее однобоким разделом герметичного мистицизма, как вы однажды изволили выразиться.
– Ничего ты не понимаешь, доктор Воен… – Глаголен нарочито отвернулся к окну и снисходительно вздохнул.
Войта ждал, что мрачун все же объяснит, что хотел этим сказать, но тот все так же смотрел в окно и продолжать не намеревался.
– И все-таки я сначала попробую добиться обмена, – проворчал Войта.
– Ты можешь опоздать. Я не знаю, сколько времени в замке готовы ждать моего возвращения, но вряд ли там станут дожидаться известия о моей смерти.
– Десять дней. Они готовы ждать десять дней.
– А, так из замка уже прислали сюда свои требования?
– Да. Но, понятно, чудотворы не поспешили рассказать об этом даже мне… – Войта скрипнул зубами.
– Это логично, ты не находишь? – Глаголен наконец повернулся и глянул на Войту.
– Весьма, – кивнул тот.
– Логика не может иметь степеней сравнения, – усмехнулся мрачун. – Так зачем ты пришел? Я понял, мою бумагу ты считаешь поступком недальновидным, а потому вряд ли собирался просить меня спасти твоих детей ценой моей жизни. Тогда зачем? Выразить соболезнования? Сомневаюсь.
– Я пришел спросить, – Войта расправил плечи и посмотрел на Глаголена в упор.
– Спрашивай. Ты так редко о чем-то меня спрашиваешь, что, я подозреваю, ответ для тебя очень важен…
– Да. Важен. Я хочу спросить: почему в зале совета вы, Глаголен, не ударили по балкону, когда оттуда начали стрелять? Мне плевать, почему этого не сделали остальные мрачуны…
Глаголен снова вздохнул и поглядел в окно. Подумал о чем-то и, прежде чем ответить, все же повернулся к Войте.
– Я ударил по балкону еще до того, как первая стрела достигла цели, доктор Воен. И, уверяю тебя, так поступили многие мрачуны, присутствовавшие в зале. Когда за спиной щелкает тетива лука, успеваешь нанести удар прежде, чем подумаешь и оценишь опасность. На звук.
– И что, ни один удар не достиг цели? – не поверил Войта. И лишь договаривая фразу, сообразил, о чем ему только что сказал Глаголен.
– Я не хотел говорить тебе этого. Мне показалось, тебе будет больно это слышать.
– Едрена мышь… Вам это не показалось чудовищным?
– А не чудовищно расстрелять из лука гостей, ученых, прибывших на сессию университета с самыми мирными намереньями? Почему ты считаешь, что мрачуны могут совершать чудовищные поступки, а все остальные – нет?
– Ну… чудотворы враги мрачунам…
Глаголен презрительно поморщился:
– Это мечты чудотворов – надеяться, что мрачуны станут с ними враждовать. Мрачуны плевать хотели на чудотворов, они не враждуют с чудотворами, а смеются над ними! Да, кто-то из них готов запретить изучение магнитодинамики, кто-то готов снарядить поход на Славлену, чтобы поживиться, продавая пленных чудотворов. Но никому из мрачунов нет нужды убивать ученых из Славленской школы. Потому что это не смешно.
– Едрена мышь… – повторил Войта. Он мог бы и сам догадаться. Это было очевидно. С самого начала очевидно.
– Ничего не сказать тебе о письме из замка – не менее чудовищно, ты не находишь? Разумеется, мой воевода тоже чудовище и приведет угрозу в исполнение, но у него есть резон: во-первых, он пытается спасти мне жизнь, во-вторых, если он не выполнит угрозу, никто никогда больше его угроз всерьез рассматривать не станет. Но убьют меня не за эту догадку: то, что с балкона по чудотворам стреляли чудотворы догадались все мрачуны, удары которых почему-то не достигли цели.
– Об этом надо рассказать всем, – Войта вскинул голову.
– Не говори глупостей. Тот же Достославлен объявит, что мрачуны воспользовались услугами наемников-чудотворов. Но даже не это главное – главное, никто в это не захочет поверить. Здесь, в Славлене, людям очень нравится считать виноватыми мрачунов. Праведный гнев – упоительное чувство, ты не находишь?
– Не вижу ничего упоительного в праведном гневе, – проворчал Войта.
– Не путай праведный гнев с бессильной злостью. Когда есть возможность отомстить – это упоительно.
– Значит, вас убьют, чтобы насладиться местью?
– Нет. Видишь ли, на меня напали ближе к утру. А я был так потрясен твоим уходом, что непременно хотел представить тебе доказательства виновности чудотворов…
– Мне показалось, или вы вообще не собирались мне об этом говорить? – кисло усмехнулся Войта.
– Говорить об этом сейчас совершенно бессмысленно, это ничего не меняет. А тогда я собирался встретить тебя на выезде из Храста и изменить твое решение. Согласись, оно того стоило.
– Я ждал этого. И удивился, когда не встретил вас у северных ворот.
– Да, так вот я, разумеется, отказался от светового представления. К чести научного сообщества, мой отказ приняли с пониманием. Даже ректор высказался против увеселений после произошедшего… И, как только официальная часть приема была закончена, я присоединился к страже, пытавшейся найти стрелявших. Стражники как раз осматривали тела двух убитых во дворе чудотворов. Их не застрелили, как чудотворов в зале, а перерезали им глотки. Должно быть, они пытались задержать стрелков. Поскольку я серьезно занимался герметичной антропософией и неплохо знаком со строением человеческого тела, мне сразу бросилась в глаза разница между двумя убитыми. И при ближайшем осмотре стало ясно, что один из убитых в самом деле был зарезан – именно его кровь залила лестницу и брусчатку перед ней. А второму сперва сломали шею и только потом перерезали горло, его сердце уже остановилось, когда ему нанесли ножевую рану – кровь не била из его горла фонтаном, а медленно стекала в аккуратную и небольшую лужицу. Я не слишком углубился в подробности? – Глаголен с усмешкой посмотрел на Войту.
– Вы намекаете, что я боюсь крови? Я не боюсь крови. И в обморок при виде крови, как девица, не падаю. Это было… другое.
– Хорошо, тогда я продолжу, – кивнул Глаголен, убрав обидную усмешку с лица. – И я подумал: зачем мертвецу перерезали горло? Опытный наемник в пылу сражения, может, и не отличит мертвого от живого, но не станет разить врага, который повержен – на это в бою нет времени. И мне пришло в голову, что мертвецу перерезали горло нарочно. Чтобы никто не заметил сломанной шеи. И никто бы ее и не заметил, если бы не я. Учитывая, что у мертвеца был сломан нос и повреждены глазные яблоки, я подозреваю, что он был убит ударом чудотвора. В лицо. Известно, что такой удар, нанесенный в полную силу, ломает шейные позвонки. Я прав?
– Разумеется. Любой наемник-чудотвор пользуется именно этим приемом, если к тому располагает ситуация. Впрочем, удар в грудь ломает грудную клетку и останавливает сердце. В грудь или в спину ударить проще, но если твой противник чудотвор, он успеет нанести ответный удар. При смертельном ударе в лицо ответного удара не бывает.
– Я так и думал. Кулаки убитого были сжаты, на левой руке у него не хватало двух пальцев, из чего я сделал вывод, что убитый когда-то участвовал в сражениях. Смутило меня только отсутствие доспеха на нем, но потом я вспомнил внезапное появление на тебе кожаной брони и догадался, что убитый – тот человек, который говорил с тобой на галерее.
– Трехпалый… Он был героем.
Глаголен покивал, изобразив понимание.
– Разжать ему кулаки было непросто, но я это сделал не напрасно. Должно быть, убийца ударил его в упор, и, подозреваю, что убитый не собирался бросаться на своего убийцу с ножом, а всего лишь ухватил его за грудки. Потому что у него в кулаке были зажаты две пуговицы, и пуговицы весьма примечательные. Мне дорого стоило их сохранить: когда меня обыскивали, я прятал их за щекой.
Глаголен распустил шнурок ладанки, висевшей у него на груди, выкатил на ладонь две крохотные пуговички и показал раскрытую ладонь Войте.
– Произведение искусства… На такие пуговицы наемник застегиваться не станет. Это с богатой тонкой, а не грубой мужской рубахи. На пуговицах оставались кусочки материи, белого батиста, но их мне сохранить не удалось. Вряд ли нечудотвор стал бы украшать пуговицы солнечными камнями…
– Я убью его! – Войта вскочил на ноги с грязной руганью. – Я задавлю эту гниду своими руками!
– Доктор Воен! – одернул его мрачун. – Я вижу, тебе известен хозяин этих пуговиц… Но не упустил ли ты кое-чего из моего рассказа?
– Что я такого упустил из вашего рассказа? – заорал Войта: вот только шуточек Глаголена как раз и не хватало!
– Ни в коей мере я не хочу задеть твое самолюбие, но не показалось ли тебе, что этот человек убил опытного воина, в полной мере владеющего ударом чудотвора?
– Потому что он подлец! Потому что только он может ответить ударом чудотвора лишь на то, что ему дали по зубам! А Трехпалый дал ему в зубы – тогда, в «Ржаной пампушке». За меня…
Глаголен прав. Войта безоружен против Достославлена. Он вообще безоружен. Беспомощен. Бессилен.
Он опустился обратно на солому рядом с Глаголеном. Скрипнул зубами.
– Хочешь, я принесу тебе извинения за то, что мои люди лишили тебя способности к удару? – вполне искренне спросил тот.
– На кой хрен мне ваши извинения? – проворчал Войта. – К тому же вы совершенно правы: упрямство – мудрость осла…
– А как поживает твоя магнитофорная махина? Ты можешь собрать ее здесь, в Славлене?
Войта поднял голову.
– Вы и про магнитофорную махину догадались?
– Ну разумеется. Я даже догадался, для чего ты с таким упорством над нею работал.
– Магнитофорная махина – полная ерунда. Поможет лишь увечным чудотворам вроде меня. Да и я нож могу метнуть дальше и точней…
– Не скажи. Ты, может, еще не понял, в чем ее ценность? Для чудотворов, разумеется. Она ведь не только мечет магнитные камни, она способна собирать и накапливать магнитный заряд. Конечно, накопленная энергия одного чудотвора – это малоинтересно, но я бы и ей нашел применение: для светового представления не требуется выгонять под стену десяток чудотворов, можно собрать их энергию заранее и быть уверенным, что ни один из них не заснет, не взбунтуется, не ослабеет настолько, что не сможет выйти в межмирье…
– Меньше всего я думал о ваших световых представлениях… Так вы считаете, что Достославлен выкрал вас именно из-за пуговиц?
– Он их искал. У меня в доме. Потому они и оказались со мной здесь, это вышло случайно. Однако не надейся, что у тебя получится его в чем-то обвинить – он назовет меня лгуном и скажет, что пуговицы просто потерял. Разумеется, записанные выводы университетской стражи для чудотворов тоже не доказательства.
– Я убью его… – простонал Войта. – Гнида, слизняк… Его и подлецом-то назвать противно, не дорос он до подлеца – он ничтожество!
– Я бы на твоем месте занялся чем-нибудь более плодотворным. Дельным. Например, приложил хоть немного усилий для спасения своей семьи.
– Едрена мышь, Глаголен! Вы считаете, я хочу избавиться от жены и детей?
– Конечно нет. Я даже думаю, что ты по-своему к ним привязан, хотя ничто в твоем поведении не выдает этой привязанности…
– Я заберу их из замка только для того, чтобы хорошенько выдрать этого малолетнего доносчика, который вздумал шпионить за родным отцом!
– Мой тебе совет: сам в замке не показывайся – не поверят.
– Глаголен, я не повезу в замок вашу последнюю волю. Пока не буду убежден, что другого пути нет.
– Ты хочешь из глупого упрямства погубить своих детей?
0
0