В первое лето после воцарения мира на просторах бывшей Российской Империи караван ледовых судов, ведомый ледоколами «Таймыр» и «Вайгач», миновал северную оконечность архипелага Новая Земля, и, следуя разрывам в сплошной массе полей пакового льда, достиг восьмидесятой параллели. После неудач экспедиций Нансена, Амундсена, Кука и Пири это был первый случай достижения столь высокого градуса северной широты человеком.
Возглавлял караван Валериан Альбанов.
Полномочия и материальное вспоможение, полученные им от Верховного Правителя России Колчака еще в 1919 году, позволили ему в то смутное время заняться организацией экспедиции. Сумев пережить настигший его во время обратного пути из ставки Колчака тиф, который надолго приковал Валериана Ивановича к больничной койке в Ачинске, он не утратил энтузиазма. Напротив, дух его укрепился, и даже сменившаяся в очередной раз власть не смогла отвратить полярного исследователя от реализации его планов.
Чувство вины, которое Альбанов испытывал перед своими сгинувшими во льдах Гиперборейского океана товарищами, оказалось сильнейшим стимулом для возвращения в места, где сам он чудом разминулся со смертью. Переполнявший его энтузиазм оказался заразителен, и новая власть выдала Валериану Ивановичу мандат, сделав его начальником первой арктической экспедиции Страны Советов.
Весь конец 1923 года склады Арктической партии в Красноярске принимали провиант и снаряжение, которые прибывали по железной дороге и с началом навигации были отправлены баржами на Диксон, где формировался караван экспедиции из судов, вставших там на зимовку с наступлением зимы в Заполярье.
С первой подвижкой льдов пришел в движение и сложный механизм экспедиции.
Валериан Иванович не верил в чудеса. Он знал, что все те, с кем он выходил в плавание на борту «Святой Анны» из Перербурга двенадцать лет назад, исключая матроса Конрада, его товарища по беспримерному переходу по льдам, мертвы уже почти десятилетие. Он хотел лишь отдать долг чести тем, кого не сумел спасти, тем, кто, возможно, надеялся на него, даже не совпадая с ним во взглядах и считая его трусом, бросившим сотоварищей на произвол судьбы ради собственного спасения, тем, кого он оставил умирать в ледяной пустыне давным-давно. Он не мог упрекнуть себя в малодушии — спасая себя, он тем самым давал шанс на спасение тем, кто предпочел остаться среди льда в сомнительном убежище вмороженного в него судна, предпочтя отсроченную на месяцы смерть чрезмерному риску самоубийственного броска через сотни верст пространства замерзшего океана.
Но он выжил, а они — нет.
В этом была вся разница.
И потому он возвращался во главе экспедиции, укомплектованной и подготовленной неизмеримо более тщательно, чем могли они с Брусиловым себе даже только представить в далеком 1912 году.
Возвращался, чтобы знать наверняка.
Когда арки и полотнища полярного сияния вспыхнули над головой, затмевая солнечный свет, а само солнце перестало даже касаться горизонта в своем беге по краю небесного окоема, когда с безоблачного неба посыпались градины и дымные факелы метеоров, Валериан Альбанов почувствовал, как в груди дрогнул и начал таять кусок льда, десять лет назад заменивший ему сердце.
Он возвращался туда, где смог выжить и остаться человеком — пусть даже ему пришлось доказывать это себе самому долгие десять лет.
Восьмидесятая параллель встретила их бескрайним пространством открытой воды. Не веря своим глазам, полярники наблюдали за тем, как все шире становятся разрывы в ледовых полях, как полыньи переходят одна в другую, как все сильнее истончается сковавший океан панцирь, а температура забортной воды повышается с каждой пройденной экспедицией в направлении полюса милей.
Наконец массив пакового льда остался за кормой, и суда вышли в открытое море. Воды Гиперборейского океана были неспокойны — все усиливавшееся течение подхватило суда и повлекло их вдоль неровной кромки льда в восточном направлении по витку широкой спирали.
Этому феномену не было внятного объяснения. Альбанов распорядился отвести караван в относительное спокойствие вод у края ледовых полей, где они замерли среди отколовшихся от пака льдин, работая машинами против течения, чтобы удерживаться на одном месте. В воздух поднялся гидроплан, который вел первый в мире полярный летчик — легендарный Ян Нагурский, переживший и полеты на несовершенных «фарманах» в суровых небесах Заполярья, и боевые действия Великой Войны.
Когда ярко-алый биплан, качнув на прощание крыльями, устремился в направлении полюса, совсем скоро скрывшись в поднимающихся над необъяснимо теплым океаном испарениях, Альбанов, стоя на мостике «Таймыра», долго смотрел ему вслед, страстно желая проникнуть взглядом за подсвеченный полярным сиянием занавес туманов, в которые, увлекаемая течением, ушла когда-то с остатками экипажа «Святая Анна», закончив здесь свой ледовый дрейф.
Нагурский отсутствовал восемь часов. Профессионал до глубины души, он совершенно точно рассчитал запас топлива, вернувшись на практически сухих баках, когда его уже отчаялись ждать. Гидросамолет выглядел плачевно — перкаль крыльев и фюзеляжа пестрел пробоинами, края части из которых были опалены. Пилот же счастливо улыбался, несмотря на то, что был явно измучен полетом. В меховой летной куртке, унтах и сдвинутых на лоб очках-консервах Нагурский имел совершенно залихватский и героический вид.
Едва взойдя на борт «Таймыра», он отрапортовал Альбанову:
— Открытая вода на три сотни миль к северу. Течение круговое, в восточном направлении, все ускоряется, если судить по скорости движения льдин внизу. Плотность осадков увеличивается, и град становится серьезной помехой для полетов. Метеорный дождь усиливается по мере приближения к полюсу. Самолет потрепало преизрядно, я несколько раз собирался уже повернуть, но все как-то обходилось. И хорошо, что не повернул, потому что дальше… Валерий Иванович, вы не поверите! Я бы не поверил, если бы не видел сам! Сейчас будут готовы дагерротипы, и лучше вам самому посмотреть.
Альбанов с трудом удерживал себя от того, чтобы не броситься в судовую лабораторию. Когда дагерротипы наконец принесли, он и действительно не поверил своим глазам.
Снимки были нечеткими, пересвеченными от солнца и полярного сияния, но ошибиться было невозможно.
Мальстрём.
Гигантский, чудовищный водоворот в сотни миль в поперечнике, большой настолько, что кривизна окружности его края была практически неуловима глазом, ввинчивался в самое сердце Земли, плюясь столбами пара кипящих в глубине раскаленных недр вод Гиперборейского океана.
— Господи… — выдохнул Альбанов. — «Святая Анна»…
Окружающим показалось, что бывалый полярник, закалившийся телом и духом в ледяном аду Арктики, молится.
Валериан Иванович Альбанов и в самом деле молился. Молился за упокой душ тех, кого покинул тогда, не ведая, какая судьба была уготована им — но никогда не мог бы предположить, насколько страшной оказалась в действительности их судьба.
Суда экспедиции пробыли у кромки льдов еще месяц, собирая данные, проводя измерения, организуя осторожные вылазки в открытое море на быстроходных катерах. Нагурский ежедневно поднимался в воздух еще две недели, привозя все новые снимки, пробы воздуха и данные метеорологических приборов, установленных в подвесных контейнерах под крыльями — до тех пор, пока однажды не вернулся с разбитым попаданием метеорита хвостовым оперением, и Альбанов не запретил ему дальнейшие полеты.
Когда солнце впервые коснулось кромки горизонта своим жарким боком, экспедиционный караван отправился в обратный путь, чтобы успеть пройти медленно смыкающимся лабиринтом разрывов сквозь льды до окончания короткого заполярного лета, унося с собой весть об удивительном открытии, истинную ценность которого сам Валериан Иванович осознал лишь многие годы спустя.
0
0