Азирафель мог лишь согласиться с Кроули: с мальчиками им чудовищно везло — и это они ещё не добрались до нужного! — но Дамблдору пока не стоило раскрывать инкогнито Барти. Хотя бы для того, чтобы не ставить председателя Визенгамота в неудобное положение.
— Вы принесли хроноворот? — улыбнулся Азирафель. — Что-то не терпится начать.
Кроули намёк понял и тоже сменил тему, заговорив об овечках и временных парадоксах. И Альбус, и Геллерт если и легко повелись на этот нехитрый трюк, то исключительно из-за любопытства и жажды эксперимента.
— Мистер Кроули, вы собирались что-то показать, — Геллерт нетерпеливо потирал руки, — и обещали, что нам понравится.
Кроули слишком любил шоу и красивые моменты для того, чтобы сейчас просто остановить время. Он удлинил цепь хроноворота так, чтобы все оказались внутри контура, и, попросив Дамблдора сделать один оборот, с усилием вскинул руки, щёлкнув пальцами. Судя по лёгкому мерцанию пространства вокруг и тому, что стало легче дышать, всё получилось. Альбус взглянул на побледневшего Геллерта и выхватил палочку, собираясь защищаться:
— Что происходит?!
— Не чувствуете? — безмятежно улыбнулся Кроули, делая вид, что происходящее не стоит ему никаких усилий. — А если приглядеться?
— Я никогда не чувствовал ничего подобного, — выдохнул Геллерт. — Что произошло?
— В момент перехода назад я остановил время, — начал объяснять Кроули, подтаскивая к себе опустевший холст. — И если моя теория верна, это должно достаточно истончить эту чёртову границу между реальностями, чтобы осуществить переход.
— Это невозможно! — Дамблдор несколько раз взмахнул палочкой, но появлявшаяся в воздухе проекция часов показывала одни и те же цифры. — Геллерт, ты это видел?!
— Я сейчас это вижу! Немыслимо…
Если быть до конца честным, то Азирафель не ожидал такого восторга от смертных, обычно склонных осторожничать и в более обыденных ситуациях. Но, наверное, именно поэтому эти двое сошлись и стали важны друг для друга, что не изменилось и спустя полвека. Они могли сколько угодно спорить и ссориться, но это ничуть не влияло на их близость. Азирафель замер, нечаянно сравнив их отношения с тем, что происходит между ним и Кроули. На первый взгляд вроде бы не похоже, но если приглядеться…
— Ангел, ты это видишь?! — теперь и Кроули от восторга позабыл часть слов, тыча пальцем в картину. — Она пробирается! Сюда к нам! Сама… целая овца!
Овца действительно была целой и прямо сейчас медленно появлялась на картине, словно выходя из густого тумана.
— Умница моя! — закричал Кроули.
— Не спугни! — Азирафель вспомнил, с чего всё началось. — Они сбежали после…
— Точно! Где тебя черти носили, профурсетка?! Не стыдно?
Овца, которая попятилась было от ласковых слов, воспряла духом и с громким блеянием вышла на первый план. Теперь её можно было разглядеть, чем Кроули и занялся, строго расспрашивая об остальных.
— И что нам это даёт? — Альбус снял очки и задумчиво покусывал их дужку.
— То, что процессом, очевидно, можно управлять, — оживился Геллерт.
— И ты понял как?
— Мы разберёмся.
— Как тогда в Париже?
— Тогда всё было под контролем!
— Позволь мне усомниться…
— Да сколько угодно! Ты тогда, кстати, так и не появился и можешь судить лишь с чужих слов.
— По результату…
— Уймитесь, а?! — Кроули оторвался от разглядывания картины. — Вы мне весь трогательный момент испортили. Счастливое воссоединение.
— Воссоединение будет после, дорогой, — решил напомнить Азирафель. — Когда вернутся остальные.
— Моё с ней, — Кроули поскрёб холст. — Она поняла свои ошибки, раскаялась и больше не будет меня разочаровывать, правда?!
Овца согласно заблеяла, вызвав умильную улыбку Дамблдора:
— Всё же, мистер Кроули, у вас очевидный педагогический талант, и мне будет очень вас не хватать. Я буду счастлив, если вы передумаете. И вы, мистер Азирафель. Согласитесь, вам было у нас хорошо.
Спорить с очевидным было глупо, да и совершенно не хотелось.
— Это был лучший год в моей жизни.
— Я готов продлить ваш контракт на любых условиях, соглашайтесь. Может, вам нужно посоветоваться?
Улыбка стоила Азирафелю большого труда, и сказать то, что должно, оказалось непросто:
— Спасибо, Альбус. Нас ждёт одно дело. Очень важное. Кроме нас никто с ним не справится.
— Очень жаль, — Дамблдор со вздохом надел очки и привычным жестом попытался погладить несуществующую бороду. — Боюсь даже спросить, что это за дело… с вашей-то силой и возможностями.
— Не спрашивайте, Альбус, — Азирафель покачал головой. — Но это действительно очень важно.
— А завтра на последнем педсовете я смогу вас поблагодарить? — Альбус хитро взглянул на Кроули. — Такого профессора маггловедения Хогвартс не знал со дня основания. Да и с хранителем библиотеки замку в этот год повезло.
Кроули встрепенулся, собираясь разрешить, но в последний момент передумал:
— Лучше не надо. Ещё одного потока восторга от Хуч я не выдержу. А если к ней присоединится кто-то ещё… нет! Лучше уж обойтись без этих сентиментальных сцен.
— Как знаете.
— Неужели вы так уверены, что переместись? — Геллерт скептически хмыкнул. — Одна вернувшаяся овца не делает погоды, как и случайно сбившаяся с курса ласточка не означает прихода весны.
— У нас нет выбора, — развёл руками Азирафель. — Мы должны.
— Тогда нечего разводить эту сентиментальную чушь, — скривился Геллерт. — Давайте уже займёмся делом!
Никто и не возражал. Пытаясь выявить закономерности, Кроули ещё дважды останавливал время, а Дамблдор запускал механизм хроноворота. Однако их усилия оказались тщетны — овец на картине не прибавилось.
В свои комнаты Азирафель и Кроули возвращались немного в сумрачном настроении. Не то чтобы кто-то приуныл, но перспектива опоздать на Армагеддон не радовала. В гостиной их встретил совершенно расстроенный Барти. Азирафелю сначала даже показалось, что тот чересчур близко к сердцу принял их неудачу, но потом он заметил газету, явно пережившую не одно комканье с последующим разглаживанием. Приглядевшись, Азирафель увидел на первой полосе портрет Крауча-старшего под заголовком «Счастливая семья — залог успеха». Скитер умела привлечь внимание к своим статьям.
— Что-то случилось, Барти?
Азирафель уселся на диван рядом с ним и ничуть не удивился, когда Барти поджал колени к животу, обнимая их и пряча лицо.
— У него родился сын, — глухо выдохнул он. — Любимый и правильный… тот, от которого только счастье… и которого не пнут… и не отрекутся… никогда…
Азирафель успокаивающе обнял Барти за плечи и, повернув голову, заметил полный боли взгляд Кроули. А ведь трагедия Барти была так похожа на его Падение! Кроули криво улыбнулся и скрылся в спальне, оставив Азирафелю возможность утешать бедного ребёнка наедине. Будто эту рану можно было залить благодатью и исцелить словами… но время, возможно, её залечит. Если его хватит.
— Мне нет места в этом мире, — продолжил Барти, — и я не знаю, что было бы со мной, если бы не вы… возможно, я бы сумел возродить Тёмного Лорда и встать с ним рядом, доказав, что тоже чего-то стою… а возможно, я бы просто сгинул… без следа… и никто бы не вспомнил… никогда…
— У вас будет шанс начать всё сначала.
— Да… Когда-то я был уверен, что магия — это высший дар, признак превосходства, исключительности, и я думал, что лишая себя её, я всё искуплю… ведь в вашей реальности нет магии, а значит, можно будет попробовать начать с чистого листа…
— Что-то изменилось?
— Не знаю… сейчас мне кажется, что это будет награда, которой я недостоин… и, наверное, всё-таки хочется сделать гадость ему… чтобы Скитер написала ещё что-нибудь про счастливую семью, как она умеет…
— Вы о чём, Барти?
— Я хочу сдаться… Азкабан так Азкабан! Казнь так казнь! Чтобы знал, как бывает, когда отрекаются… мне плевать!
— Ох, Барти! В том-то всё и дело, что не плевать. Вам больно, но эта боль пройдёт, потому что проходит всё. И вам не нужно ничего доказывать.
— Мистер Азирафель, скажите, зачем я вам? — Барти с усилием повернул голову, чтобы взглянуть на Азирафеля. — Если я не нужен ему, то вам-то я зачем?! Вот лично вам зачем? Только честно!
— Мне? — Азирафель на мгновение задумался. — Потому что вы нужны Кроули. А ещё потому, что вы не безразличны мне лично, и мне хочется, чтобы вы были счастливы.
— А Кроули я зачем?
— Для гармонии! — Кроули вернулся с бутылкой коньяка. — Нам всем надо выпить! И забудьте эти глупости: «сдамся», «казнят»… Вы теперь Кроули, а Кроули делают всё, что угодно, только не сдаются!
Лицо мальчика лучилось весельем и беззаботностью. Тот же пацан, теперь сомнений в этом не оставалось. Най ещё пристальнее вгляделся в снимок — ну да, те же черты, будто руку резчика вела сама Иснея, покровительница скульпторов и подобных художеств.
Вольная ищейка Най Виперс — охотник за головами и обладатель сущей прорвы профессиональных умений, откинулся в кресле. Одну его способность — фотографическую память на лица, теперь следует присовокупить к другой — цепкому аналитическому уму, и из этого что-то может получиться.
Най закрыл глаза, вспоминая, как всё это началось, а заодно ещё раз пробегая по ключевым деталям. Известная скульптура «Идиллия». Изваял её по малодостоверной версии сам Леонсо — южанин, как известно, лет эдак полтораста назад. Мальчик сидит в обнимку со своими родителями. Известный мифологический сюжет, олицетворение детского счастья. Впрочем, людьми искусства такие сюжеты всегда использовались сплошь и рядом, да и впредь будут использоваться к месту и не к месту…
«Идиллия», видимо для большей восприимчивости, установлена в огороженной, освещенной нише музея, чуть в отдалении от остальных экспонатов. А лицо пацана находится в вполоборота к посетителям, поэтому никто до сих пор не понял, в чём тут схожесть. Вернее, в ком. По изощренной своей привычке Най, пару недель назад забредший в музей по случайному поводу, чисто машинально принялся воображать, как этот парень будет выглядеть анфас.
Далее. Полотно «Купание» — произведение какого- то малоизвестного путешественника, тоже с юга — написано двести лет назад. Очень похожий парень готов нырнуть в набегающую волну, на берегу маячит какая-то размытая группа людей. На эту картину он наткнулся на следующий же день, когда воспоминания и образы были ещё ярки. Увидел он её не в музее, а листая какой-то выставочный проспект — и снова что-то щёлкнуло в мозгу. Най впился взглядом в этого парня, всё ещё не веря своим глазам. Боги, благословите похитителей произведений искусств и с ними связанные заказы. Когда бы он ещё в музей выбрался… Так и пошло далее — отслеживать-то мелочи Най умел, как никто другой: «Наездники», «Друзья», «Беззаботность»… Один и тот же пацан встречался в скульптурах и на картинах совершенно случайных художников — разных национальностей, вероисповеданий и времен. Например, эта последняя, только недавно найденная статуэтка, снимок которой посчастливилось раздобыть Наю, датируется прошлым тысячелетием.
Далеко не везде он изображался на переднем плане — наоборот, порой пацана приходилось отыскивать среди массовок или персонажей второго плана. Да, Най не сразу начал воспринимать всё это всерьёз: сравнивать, отслеживать новости, посещать выставки, сопоставлять повторяющиеся лица… Сначала это было игрой, аутотренингом. Но теперь — если кто-нибудь скажет Наю, что эти совпадения случайны — он рассмеется тому в лицо.
Была, разумеется, вероятность, что все творцы просто срисовывали мальчика друг у друга. Но Най чувствовал, видел — нет, не срисовывали. Писали — или ваяли — с натуры.
Итак, статуэтка встала в выстраиваемый пазл предварительных расчетов и поисков, как последний патрон в обойму. Наверняка есть ещё изображения нашего таинственного бездельника, но пока довольно, переходим к следующему этапу. Следует понять одно — кто он, откуда взялся? Либо все воплощали одного из тех бессмертных, что живут на Острове, либо образ одной из муз, частенько являющихся художникам во снах и видениях. И то и другое весьма вероятно: пантеон богов у нас большой, и они то и дело снисходят до нас, смертных. Да и легендарный Остров бессмертных тоже где-то существует — не зря по свету бродит столько россказней про счастливчиков, туда попавших и вернувшихся невредимыми. А сколько бедолаг до сих пор рыщут по морям в поисках неведомой земли, где нет нужды и горестей из века в век… Скольких поглотили бездна, кракены и коварные миражи, сколько разбилось о рифы и поддалось чарам сладкоголосых сирен, сколько сгинуло за краем земли… Но все они не знали, где искать. А вот мы попробуем это определить.
Най смахнул снимок в ящик стола, к остальным, и расстелил карту. На ней уже были нанесены места жительства тех, кто так или иначе изобразил невинное дитя. Теперь к ним следует добавить ещё и древнее селение на западе, где и была откопана последняя статуэтка. Да и пришла уже пора всерьёз заняться маршрутами их путешествий.
Остров изображали все, кому не лень, с незапамятных времен. Благоденствие, изобилие, беззаботность и бессмертие так заманчивы, когда они существуют в твоей реальности, на расстоянии вытянутой руки. Если он сможет отыскать туда путь — хм-м… хищная ухмылка приподняла мелкие усики Ная. Он знает, где искать. Вернее, кого — тех, кто, судя по их произведениям, и правда там был. Был, видел одного из бессмертных, и сумел запечатлеть его, судя по всему, весьма близко к оригиналу. Да, многие болтают о том, что посещали Остров, но не все способны это доказать. А эти ребята смогли. Так что следует вплотную заняться поисками: покопаться в лоцманских архивах — нет ли там маршрутов жителей этого древнего селения, да и всех остальных писак и ваятелей.
Най бережно сложил карту, убрал её в ящик стола, надел шляпу и вышел за дверь. Через некоторое время можно было видеть его спину, мелькающую на извилистых улочках цитадели, а затем она окончательно скрылась в толпе.
Три дня Най проторчал в портовом квартале. Только дьявольская целеустремленность помешала ему сгинуть здесь: в извилистых закоулках, тёмных тупиках и сомнительных тавернах с лихими завсегдатаями. Козни отребья и завистников, соблазны и новые проекты друзей, убийственная настороженность осведомителей… Каждый из этих факторов мог свести в могилу любого искателя информации. И уж тем более искателей приключений — к счастью, Най себя к таковым не относил. Только бизнес, без романтических бредней и жажды путешествий — вот, что способно охладить пыл собеседников или их многообещающие посулы.
Информаторы не спешили легко расставаться со своими секретами — кого-то пришлось купить, кого-то подпоить, кого-то припугнуть. К каждому из этой публики у Ная имелся свой ключик, но порой приходилось использовать и ломик — издержки профессии, ничего личного. Карты и нужные россказни о конкретных маршрутах — дорогой товар, и порой у местных прощелыг хватало гонору жадничать и привередничать, а этого Най страсть, как не любил. Но, хвала Богам, пока обошлось без трупов, и это тоже своего рода профессионализм — его тут пришлось пользовать по полной.
Разумеется, Ная здесь знали. Тут привыкли, что раз уж он заглянул на огонёк — держи нос по ветру, парню нужна либо информация, либо что-то посущественней. Уже трое прожжённых деляг намекнули, что у них есть качественная посудина и всё, что только может понадобиться в серьёзном предприятии. О, да — нюх у этой публики почти не уступал его собственному, но компаньоны в таких делах обычно только мешают, могут ненароком создать ненужные проблемы, а то и представить ощутимую угрозу. Най многозначительно кивал, говорил, что учтёт и подумает, но только ради того, чтоб выудить новые нюансы возможных осложнений. Информация лишней не бывает, а многое услышанное из того, что он и не собирался выпытывать, может спасти ему жизнь, коли Боги занесут не туда, куда нужно.
Встречалась и иная публика — ей казалось, что нового посетителя можно без труда облапошить или навязать свои, некие сомнительные услуги. Приходилось вежливо объяснять, что новый посетитель в таких услугах совершенно не нуждается.
На третий день сложилась вполне определенная картина, и она наконец внушала доверие — по той причине, что была многократно перепроверена. Теперь оставалось только улизнуть от настырных компаньонов и прилипчивых друзей — как ни крути, ушёл ещё день. Вернее, почти сутки — и тут всё же не обошлось без закономерного в трущобах трупа, первого за неделю. Настырных и наглых Най не любил, и к одному субъекту, особо непонятливому, пришлось применить радикальную меру. Сыщик огорчился, но не сильно — главная задача решена: маршрут известен, и из местной публики никто о нём не имеет понятия. Остров манил своей достижимостью и близостью.
Сцена первая
Планета Новая Москва. Квартира Корделии Трастамара.
Ночь. Из бывшей комнаты Мартина выползает тень. Тень в ночном сумраке чем-то напоминает страдающую близорукостью черепаху. Потому что передвигается на четырех конечностях и регулярно натыкается на углы. Панцирь «черепахе» заменяет покрывало, призванное сыграть роль маскировочной плащ-палатки. После очередной встречи с мебелью покрывало с авангардной части «черепахи» откидывается, и под ним обнаруживается Катрин. Потирает лоб и беззвучно шепчет всевозможные пожелания этому железному болвану. В основном желает «заржаветь». Настороженно прислушивается. Не уловив ничего угрожающего, вновь набрасывает покрывало на голову (видимо, ей кажется, что покрывало делает ее невидимой) и направляется к гостевому туалету. Сенсор у двери помигивает красным, сигнализируя о находящемся внутри посетителе. Подкравшаяся тень долго изучает сенсор. Потом наугад нажимает несколько кнопок. Сенсор не реагирует. Красный глазок продолжает издевательски светится. Катрин делает еще одну попытку. Опять ничего. Катрин тяжело вздыхает и скребется в дверь.
Катрин (шепотом):
— Кешенька…
Из-за двери слышится шорох и жалобное поскуливание.
Катрин:
— Кешенька, ты голодный?
Кеша (из-за двери, приглушенно):
— Же не манж па труа жур! Гебен зи мир битте айн штук брот. У-у-у!
Катрин:
— Ах ты мой бедненький! Ах ты мой голодненький! Не бойся. Я тебя спасу.
Откуда из-под покрывала Катрин извлекает совершенно архаическую отвертку. Примеривается к сенсорному замку и начинается методично его отковыривать. Замок стойко сопротивляется. Из дверей комнаты Корделии выскальзывает другая тень. В отличие от первой эта вторая тень двигается совершенно бесшумно и неотвратимо, как ангел возмездия. Катрин, упоенно орудуя отверткой, естественно, ничего не слышит. Тень останавливается за спиной Катрин и задумчиво ее изучает красными глазами. Отвертка срывается. Катрин шепотом ругается. Тень за ее спиной склоняет голову набок. Неожиданно Катрин замечает отсвет светящихся глаз на одной из отражающих поверхностей. Она медленно оборачивается.
Тень с красными глазами (хриплым и низким голосом):
— Мне нужна твоя одежда и твой мотоцикл.
Катрин, пискнув, падает в обморок. Отвертка с грохотом выпадает у нее из рук.
На шум с противоположных сторон появляются Корделия и Камилла. Камилла — в кокетливой ночной рубашке, Корделия в шелковой пижаме и в наброшенном поверх халате.
Корделия:
— Свет!
Потолок начинает мягко светится.
Корделия:
— Ну что же вы за семейство такое! Нет, вы не семейка Адамс, вы хуже! Вы — Симпсоны. Нет, Дятловы!
Тут она замечает Мартина. На нем, кроме элегантных боксеров от фирмы Кевин Гросс, ничего нет. Эту скудость гардероба замечает и Камилла. С восторгом вытаращивается на Мартина, внезапно шагнувшего из ее грез прямо в реальность.
Камилла:
— Ух ты, это я удачно зашла!
Корделия:
— Мартин, это что еще за кастинг для рекламного агентства? Собираешься стать новым лицом фирмы Кевин Гросс?
Камилла:
— А почему лицом? Они же белье производят. Нижнее, мужское. Его же не лицом показывают.
Кеша(из-за двери):
— Ой, да чего там у него показывать!
Камилла (у которой таким же волшебным образом, как и у Катрин, в руках возникает лорнет):
— А по-моему, очень даже чего. И посмотреть, и… пощупать.
Корделия издает тихое рычание. Снимает халат и бросает Мартину.
Корделия:
— Быстро надевай. Не хватало нам тут еще повторного приступа.
Мартин послушно надевает халат. Правда, этот халат ему узок в плечах и кончается сразу под коленями.
Камилла:
— Ой, а так еще лучше! Очень эротично. (Корделии) Слушай, а давай ты купишь этого Кевина Гросса.
Корделия:
— На хрена?
Камилла:
— Ну как это на хрена? Будешь заниматься своим обычным онлайн-трепом, а я — мальчиков для дефиле опробывать. Вот таких.
Кивает на Мартина.
Кеша(из-за двери):
— А я? А мне? Я тоже хочу. В белье на дефиле.
Корделия (обращаясь к закрытой двери):
— А ты вообще молчи, зерно хаоса в решетке порядка. Тебе слова не давали.
Катрин, на которую по-прежнему никто не обращает внимания, начинает подавать знаки, призывая отдать должное ее бедственному положению. Постанывает, наращивая громкость и помахивая рукой.
Корделия:
— Мама, завязывай с театром. Бодрой, шестидесятилетней, начинающей жизнь сначала женщине это не к лицу. И вообще, что ты здесь делаешь?
Мартин:
— Несанкционированное вторжение в охраняемую зону с целью освобождения опасного объекта посредством порчи спецоборудования. (Предъявляет Корделии отвертку) Был применен метод вербального воздействия.
Корделия (изучая отвертку):
— И что ты ей сказал?
Катрин (уже в сидячем положении, негодующе):
— Он заявил, что я… я… порядочная женщина должна раздеться и отдать ему… отдать…
Камилла:
— А я завтра тоже пойду освобождать объект! И он у меня тоже что-нибудь попросит.
Пытается отнять у Корделии отвертку.
Катрин:
-… что я должна отдать ему… отдать ему какой-то… мотоцикл. А что такое мотоцикл?
Корделия, чтобы не расхохотаться, закусывает губу.
Корделия:
— Мартин, ты опять старые фильмы смотрел?
Мартин (смущенно):
— Я изучал допрыжковую мифологию человечества. Религиозные символы в блокбастерах конца 20-го века. Апокалиптические мотивы и признаки. Экстраполяция образа древнеиндийского бога Шивы в западную культуру.
Камилла (благоговейно):
— Опять йога!
Корделия:
— А… Терминатор это вроде как… он и есть… этот самый бог, древнеиндийский?
Мартин:
— Ну да.
Корделия трясет головой, чтобы изгнать из воображения синего Терминатора, сидящего в позе лотоса.
Корделия:
— Ладно, вернемся к собственным фольклорным элементам. (Задушевным голосом) Мама, а какого Шивы тебе тут понадобилось?
Катрин:
— Да вот, водички пришла попить.
Корделия:
— В гостевом туалете? То есть, водичка из горных источников в герметичной упаковке тебя не устраивает. Тебе требуется что-то особенное?
Катрин:
— А я… я заблудилась.
Корделия:
— То есть за три месяца проживания в этой квартире ты так и не удосужилась ознакомиться с планом?
Катрин (не сдаваясь):
— Было темно. А я женщина слабая, среднего возраста.
Корделия:
— Да неужели! А отвертка тебе зачем?
Катрин (судорожно придумывая версию):
— Ну как зачем… Я это… проверяла… тыкала… Вдруг там предмет какой, опасный…
Камилла:
— Например, чей-то глаз.
Катрин (бросив на нее презрительный взгляд):
— Это было бы неслыханное везение, но увы…
Корделия (еще задушевней):
— Где валюту взял… тьфу, так зачем тебе отвертка?
Катрин (неожиданно уходя в глухой отказ):
— Какая такая отвертка? Не знаю никакой отвертки. Где?
Показывает пустые ладони, как вор карманник, успевший скинуть кошелек.
Мартин:
— Факт использования отвертки для взлома запирающего устройства зафиксирован в видеофайле. Показать?
Кеша (из-за двери):
— У-у, предатель!
Корделия:
— Мама, ты зачем сенсор ломала?
Катрин (переходя в наступление):
— Да, ломала. И чего? Казните меня, проклинайте меня, гоните меня. Но я принципами не поступлюсь. Я исполняла свой долг!
Корделия:
— Какой еще долг?
Катрин:
— Долг высокодуховного, разумного существа. А долг каждого разумного существа защищать униженных и оскорбленных.
Корделия:
— И кто у нас… бедная Лиза?
Кеша (из-за двери):
— Я! Я Лиза! То есть униженный и оскорбленный. Я несправедливо осужденный и подвергнутый тюремному заключения без суда и следствия.
Катрин:
— И голодный!
Кеша:
— Да, и голодный!
Мартин:
— Не гони. Я тебя кормил. Перловкой.
Кеша(негодующе):
— На воде! Без соли.
Катрин:
— Без соли! Ты слышишь, какое зверство?
Корделия качает головой.
Корделия:
— Ай, ай, ай, вот ужас-то. Перловка без соли. Непостижимая степень цинизма и жестокости. Мартин, а почему перловка?
Мартин:
— Мне Тед рассказывал. Когда Мозгоеды были на Медузе, их кормили перловкой. Тед сказал, что это страшно.
Корделия:
— Ну, есть вариант куда более циничный.
Мартин:
— Какой?
Корделия (нарочито громким шепотом):
— Кормосмесь.
Кеша:
— Не надо! Я согласен на перловку!
Корделия:
— А по-моему, надо. Ты же у нас маленький. А маленьким нужны витамины и аминокислоты. Минералы там всякие. Для укрепления костей и роста мозгов.
Кеша:
— Нет, я большой. Я хочу взрослую еду.
Корделия:
— Ты и под уголовную ответственность не подпадаешь. Судить тебя нельзя.
Слышится жалобный вой Кеши.
Кеша:
— Можно, можно меня судить! Хочу расследование и суд!
Корделия:
— Ну если хочешь…
Катрин (подозрительно):
— Какой еще суд?
Корделия:
— Пока товарищеский. А там видно будет. Мартин, пошли спать.
Камилла:
— Ну ни фига себе! Малолетка, малолетка, а сама в постель тащит.
Корделия:
— Мартин у меня вместо плюшевого мишки. Ну или я у него. Это была моя детская мечта. Такой большой, теплый плюшевый мишка.
Катрин:
— У тебя был заяц!
Корделия:
— Я не хотела зайца. Я хотела мишку! А ты мне купила зайца.
Мартин:
— А у меня вообще игрушек не было.
Камилла:
— Эдипов комплекс в действии! Прав был дедушка Фрейд.
Кеша за дверью хихикает.
Кеша (по внутренней связи):
— Теперь понятно, кто Гибульского грохнул. А то свалили все на беднягу Джонсона. Он-то, оказывается, и ни при чем.
Мартин (по внутренней связи):
— Где-то у меня баночка DEX-элита завалялась. Правда, срок годности вышел. Но утром поищу.
Сцена вторая
Утро. Кухня в квартире Корделии. За столом сидят Корделия, Камилла и Катрин. У всех троих торжественный вид. Корделия во главе стола, под рукой у нее молоток для отбивания мяса. Мартин в большой кастрюле что-то размешивает.
Корделия:
— Мартин, бросай свое варево и веди сюда это членистоногое.
Мартин аккуратно прикрывает варево крышкой и уходит.
Катрин (взволнованно):
— Корделия, я прошу тебя, прими во внимание особые обстоятельства.
Корделия:
— Это какие?
Катрин:
— Стресс, замкнутое пространство, тонкую душевную организацию. Ранимость и неопытность. Жажду внимания и ласки.
Слышится голос Кеши.
Кеша:
— «…А на черной скамье, на скамье подсудимых… И какой-то жиган…»
Корделия:
— Я так понимаю, это она и есть. Тонкая душевная организация.
Появляется Кеша с гордо поднятой головой.
Кеша:
— «…Расставалися молча, как всегда горделиво… и слилися уста в поцелуе едином…»
Корделия:
— А если его стукнуть?
Мартин:
— Тогда он станет фиолетовым в крапинку.
Сажает Кешу за стол напротив Корделии и ставит перед ним миску с дымящейся кашей. Кеша замолкает и принюхивается.
Кеша:
— Что это? Овсянка, что ли? Снова без соли?
Мартин:
— И без масла.
Кеша стряпает трагическую мордочку, но тем не менее начинает уписывать кашу.
Корделия (некоторое время понаблюдав за процессом):
— А скажи нам, Кешенька, с кем это ты так красиво отдыхал?
Кеша делает паузу, откладывает ложку и кокетливо смотрит на Корделию.
Кеша:
— Такой женщине, как вы, стоит только намекнуть. Я же всю жизнь верным буду.
Корделия:
— Ну это мы позже обсудим. Ты давай про приключения свои расскажи.
Кеша делает растерянную мордочку.
Кеша:
— Так не помню я. Вот тут помню, тут не помню.
Корделия:
— Ага, а тут рыбу заворачивали.
Мартин:
— Врет он все. У Irien’ов объем жесткого диска больше, чем у DEX’ов. Это чтоб они побольше компромата записывали. А еще некоторые клиенты любят все заново пересматривать.
Кеша:
— Не бери на понт, мусор.
Камилла:
— Точно, точно. Мы на Трехрублевке так и делали. Сначала книжки все вместе обсуждали, а потом особо спорные моменты пересматривали.
Катрин:
— Иди в отказ, Кешенька. Ни в чем не признавайся. Седьмая поправка к Конституции дает тебе право не свидетельствовать против себя.
Корделия:
— Какие познания в юриспруденции! Да пусть молчит. И без него доказательств достаточно. (Извлекает из кармана свой видеофон) А скажи-ка нам, Кешенька, лилия наша полевая, символ невинности и целомудрия, по какой такой причине я обнаружила на своем видеофоне 144 запроса с незнакомых номеров?
Катрин:
— А Кешенька здесь при чем? Сама раздаешь свой номер всяким… пизнесменам.
Корделия:
— Ничего подобного. Для, как ты выразилась, пизнесменов у меня другой видеофон, официальный. А этот номер известен только Мартину, Вадиму, моим заместителям, ну и Президенту.
Катрин:
— Ну вот! С них и спрашивай.
Корделия:
— То есть ты хочешь сказать, что это мне Президент 144 раза звонил? И каждый раз с нового номера?
Катрин (храбро):
— А почему нет?
Корделия:
— Отлично. Глянем, что ему от меня надо.
Активирует видеофон и один из присланных файлов. Разворачивается вирт-окно. И в этом вирт-окне появляется Кеша. Кеша в окружении развеселых ХХ-объектов различного возраста танцует на столе стриптиз. Звучит незабвенный Джо Кокер «You can leave your hat on». ХХ-объекты орут от восторга, подпрыгивают, пытаются дотянутся до исполнителя и что-нибудь с него сорвать, ну из того, что осталось. Камилла и Катрин смотрят как зачарованные. Корделия смотрит на Кешу. Кеша стыдливо опускает глазки.
Корделия:
— Посмотрим, что в другом файле.
Кеша (робко):
— Не надо. Я готов сотрудничать со следствием. Написать явку с повинной.
Корделия:
— Ладно. Мартин, дай ему планшет и стилус.
Мартин вручает Кеша требуемые предметы. В это время видеофон подает сигнал вызова.
Корделия: 145-й. (Принимает вызов без видеосигнала)
— Алло.
Из видеофона раздается задыхающийся женский голос.
Голос:
— Мне нужен Бог Секса и Легендарный Космический Жеребец Иннокентий.
Корделия (сохраняя абсолютную невозмутимость):
— Кто, простите? Космический Жеребец?
Голос (с хрипловатым выдохом):
— Иннокентий…
Кеша втягивает голову в плечи.
Катрин (со слезами в голосе):
— Кешенька, ну как же так…
Корделия:
— Извините, жеребцов у нас нет. Могу предложить только страдающего обжорством кровососущего паразита.
Отключается.
Корделия:
— Ну-с, это тоже был Президент?
Катрин (гордо выпрямляясь):
— Ну, а что? Он, может быть, пол сменил. С его-то возможностями.
Корделия:
— Действительно. Такая мелочь.
Смотрит на Кешу. Кеша усердно водит стилусом.
Камилла (завистливо):
— Эх, живут же люди. Развлекаются. А я тут… за зря пропадаю.
Кеша:
— Облигация или аблигация?
Корделия (машинально):
— Облигация. (Камилле) Ну так я могу тебя выпустить. Давай… по холодку. (Кеше) Чего? Какая облигация? Мартин, что он там пишет?
Мартин заглядывает и читает.
Мартин:
— Я, Манька Облигация…
Кеша хихикает, но тут же делает серьезную мордочку. Мартин очень выразительно показывает ему кулак.
Корделия:
— Ты тоже старые фильмы смотрел?
Кеша:
— Ага.
Корделия:
— Тоже допрыжковую мифология изучал?
Кеша:
— Не-а, историю допрыжковой преступности.
Корделия:
— Да кто б сомневался. (Слышит всхлипывания) Мама, что с тобой?
Катрин:
— Корделия, это все сфабриковано. Все эти ужасные ролики. Это фейк, провокация, попытка очернить моего бедного мальчика.
Камилла:
— Очень качественная провокация. А чего там еще? Посмотреть дашь?
В это время раздается еще один звонок.
Корделия:
— 146-й. Алло.
Раздается другой голос. Более молодой и задорный.
Голос:
— Кешенька, сладкий, приходи к нам на вечеринку. Помнишь? Мы те самые близняшки, Сельма и Ильзе. Ты та-а-акой кла-а-ассный. Давай повторим.
Корделия сбрасывает звонок. Катрин хватается за сердце. Камилла вскакивает и начинает бегать по кухне. Кеша приосанивается. Мартин отвешивает ему подзатыльник.
Корделия (замогильным голосом):
— И это еще не все.
Катрин (закатывая глаза):
— Как? Это не конец? Я больше не выдержу.
Корделия:
— Что ж поделать, мама, реальность, она жестока и беспощадна.
Убирает видеофон и достает свой портативный терминал. Активирует и вытаскивает вирт-окна одно за другим.
Корделия:
— Штраф за незаконное пользование летающим средством. Штраф за нарушение правил воздушного движения. Штраф за нахождение без маски в общественном месте. Штраф за распитие спиртных напитков в неположенном месте. Штраф за нарушение режима тишины. Штраф за мелкое хулиганство. Штраф за большое хулиганство. Штраф за приставание к лицам обоего пола. Штраф за танцы в голом виде на подоконнике. Штраф за попытку совокупления со статуей в парке.
Мартин в изумлении смотрит на Кешу. Кеша делает невинные глаза.
Мартин:
— Тебя заглючило, что ли?
Кеша:
— Это клевета. Не было такого.
Корделия:
— Продолжать? Там еще 27 пунктов.
Камилла:
— А с кем или чем он еще, кроме статуи, пытался совокупиться?
Корделия:
— Тебе лучше не знать. (Мартину) И сколько получилось в итоге?
Мартин:
— 27 тысяч единиц и 36 центов.
Корделия:
— А учитывая те 25 тысяч, которые я отдала дядюшке Георгу?
Мартин:
— Итого 52 тысячи 36 центов.
Корделия:
— А сколько стоит новенький, девственный Irien-69?
Мартин:
— В момент выхода на рынок 30 тысяч. Сейчас уже дешевле. За червонец можно найти. Подержанного.
Корделия:
— А если мы еще прибавим ко всему этому моральный ущерб…
Катрин:
— Ты… ты всегда была меркантильной!
Корделия:
— А я могу еще и на счетчик поставить. (Берет молоток для отбивки мяса и ударяет по разделочной доске) Итак, суд принял решение. Общественно-полезные работы до конца карантина. В полном соответствии с допрыжковой мифологией.
Сцена третья
Снова кухня в квартире Корделии. На полу печальный и понурый сидит Кеша. Перед ним два ведра. В одном картошка, в другом — вода. Кеша чистит картошку самым архаичным способом — ножом. За процессом наблюдает Мартин.
Мартин:
— Как закончишь, будешь полы мыть. Шваброй.
Кеша (робко):
— Я не умею.
Мартин:
— Ничего. Я тебе учебный фильм покажу. Называется «Технология очищения полов в допрыжковую эпоху человечества». Тебе понравится.
Она понятия не имела, что содержалось в этой отредактированной главе. В этом и заключался весь смысл этого упражнения: удержать ее слишком смертный разум от познания всего, что описано в отредактированной главе. Однако она задалась вопросом. Она задалась вопросом, что это могло бы быть, что позволило Кроули так много выразить Азирафелю. Она задалась вопросом, как перспектива взять что-то красивое, сжечь его дотла, а затем утопить, могла иметь романтическое значение, которое Кроули и Азирафель явно в этом видели. Ей было интересно, что же произошло за это время между схваткой в Тэдфилде и их обедом в «Ритце». Она могла только задаваться вопросом.
Ей пришлось задаться вопросом, что же такое Кроули выразил в стихах, что, по-видимому, имело такое большое значение для них обоих. Ей пришлось задаться вопросом, как это вписывается в остальную часть изложения о травме, которое она теперь так хорошо знала. Ей пришлось задаться вопросом, какой была бы версия всего этого изложения о травме у Азирафеля, на что была бы похожа вся книга, если бы Азирафель написал её. Ей также пришлось задаться вопросом, что же произошло на самом деле, как бы выглядела история, если бы ее рассказывал кто-то, кто не участвовал в этих событиях, кто-то, кого они не травмировали. Ей пришлось задаться вопросом, какой была бы история недели, когда мир еще не закончился, если бы ее рассказал какой-нибудь всеведущий рассказчик, какой-то беспристрастный наблюдатель, который мог бы описать все это с бесконечной ясностью и точностью.
Она могла только задаться вопросом.
Обри Тайм не верила в существование такого беспристрастного наблюдателя. Она считала, что не жила в мире, в котором каждый был бы вправе рассказать историю целиком, изложить ее непредвзято. Она знала, Кто объявит Себя беспристрастной и непредвзятой зрительницей, но Обри Тайм отвергала это. Она отвергала Ее как авторитет, как беспристрастного рассказчика, как источник истины. Обри Тайм не верила, что живет в мире, где может существовать всеведущая книга, и, наблюдая, как Кроули и Азирафель держатся за руки над отредактированной главой, которую ей никогда не разрешат прочитать, она знала, что никогда не поймет всю их историю.
Она все это знала. Она также знала больше. Она знала, когда видела, как Кроули смотрел на Азирафеля, и как Азирафель смотрел на Кроули, когда она размышляла над всеми причинами, по которым Кроули отвергал слово любовь, защищал Азирафеля от этого шестибуквенного слова, когда она размышляла обо всем, что она знала о себе, её клиенте и его сверхъестественном партнере, она знала: как бы эта история ни выглядела, кто бы ни рассказывал ее, с какой бы точки зрения она ни была представлена, это наверняка была история любви.
Обри Тайм не верила, что она из тех людей, которые заслуживают быть свидетелем такой истории любви. Она чувствовала, насколько она её не заслуживала. Но она была благодарна. Она была благодарна и считала, что переживать такие моменты во время работы с таким клиентом, как Кроули, больше всего для такого человека, как она, похоже на благодать.
Обри Тайм была благодарна за роль, которую ей отвели в качестве наблюдательницы и свидетельницы.
***
Она попрощалась с Азирафелем. Она закрыла за ним дверь, а затем вернулась в свое компьютерное кресло, все еще стоящее напротив Кроули. Азирафель ждал еще пятнадцать минут, пока она и Кроули проводили последнюю проверку. Совместное занятие, подобное которому они только что провели, всегда лучше всего сопровождалось возможностью осмыслить то, что произошло.
«Все было не так уж и плохо», — сказал Кроули.
«Ага.»
«Думаю, все прошло хорошо».
«Конечно.»
«Я рад, что сделал это».
«Бинго», — сказала она. И улыбнулась.
Экспрессивная терапия
Комментарий к Экспрессивная терапия
Обри Тайм и Кроули переключают внимание на другую книгу.
Конечно, трехфазная модель травмы дает только абстрактное представление о том, как на самом деле работает терапия травмы. Эти три этапа не так однозначны, как может показаться. Вопросы смысла и ценности входят практически во все виды терапии, включая первую и вторую фазы работы с травмами. Определенно так же считала и Обри Тайм, пока она работала со своим клиентом Энтони Дж. Кроули. Однако теперь, когда его изложение о травме было завершено, пришло время более полностью обратить их внимание на эти сложные и трудные вопросы: Ради чего ты хочешь жить? Кем ты хочешь быть?
Как правило, во время третьей и последней фазы терапии травмы Обри Тайм позволяла себе занять более экзистенциалистскую позицию по отношению к своим клиентам. В конце концов, экзистенциалистская терапия полностью сосредоточена на том, что человек выбирает для себя, какие ценности он примет и использует для управления своей жизнью. Это не всегда была наиболее четко сформулированная форма терапии и не всегда позволяла легко определить цели лечения, но она могла быть полезной. Для людей могло быть полезно взглянуть на жизнь через призму экзистенциализма.
Проблема, с которой столкнулась Обри Тайм, заключалась в следующем: экзистенциализм построен на единственном, центральном, фундаментальном предположении. Экзистенциалистская терапия всегда, всегда начинается с этого: Твоя смерть неизбежна, так что ты хочешь делать с оставшимся временем?
Определенно, экзистенциализм был терапевтическим подходом, разработанным для смертных. Все люди умирают. Обри Тайм умрет. Не было никаких ресурсов, никаких практических руководств, ничего о том, как приблизиться к смыслу жизни без предположения о неизбежной смерти. Что значит жить хорошей жизнью, когда нет ни рождения, ни смерти, чтобы подпереть время, остаток которого будешь ходить по Земле?
По профессиональному мнению Обри Тайм, было достаточно сложно осмыслить всю свою жизнь, когда тебе осталось жить в лучшем случае 60 лет. На что может надеяться такая смертная, как она, помогая человеку разобраться в более чем 6000-летней личной истории и в будущем, которое может длиться бесконечно?
В нашем чуланчике темно, тесно и душно. Мы в шутку называем его шестой палатой: строгий Вождь патрулирует периметр, Журналист перечитывает «Науку и жизнь», а Часовщик чинит пузатый кварцевый хронометр. Я же любуюсь своим портретом в тяжелой бордовой раме и размышляю. Нам уютно и спокойно. И не раздражает суета странных коротышек под ногами. Кто мы? Призраки, эгрегоры, ангелы… нет, называем себя «жильцами». Чуланчик не заперт, но днём выходить нельзя, по закону мироздания нам запрещено попадаться на глаза людям. И говорить с ними тоже. Мы прислушиваемся к покашливанию Хозяйки, обрывкам её песенок, обстоятельным телефонным беседам и благородному скрипу старого паркета. В этих волшебных звуках – безупречные традиции поколений, которым мы честно служили.
Нет, не одинока. Нет, дети и внуки хорошие. Но все заняты, у всех быт-семья-работа, поэтому навещают редко. Они купили ей тёплый халат до колен. Фастум гель, вишнёвое варенье и плоский телевизор. Она включает «Ностальгию», слушает романсы и оперы. А мы с наивной гордостью бережем в каморке сундук, гитару, швейную машинку, весы, кукол и гипсовый бюст вождя. Наши стеклянные тени раскачиваются в сумраке, словно орхидеи под дождем… боже! – эта хрупкая старушка дороже самой памяти.
Прервались тихие шаги, короткое ойканье хлынуло штормовой волной. Шлёп! Что-то упало?
– Ребята! Хозяйка…
Тревога! Палату тряхнуло. Ужас. Мне привиделись расколотые мраморные колонны Помпеи, ледяные брызги зеркала и распахнувший беззубую пасть сундук. В пыльном трепете журналы «Огонёк» взмахнули крыльями, беспомощно спикировав нам под ноги. Внезапно вскрикнули старые часы, сморщился патриарх на моём портрете, и у меня задрожали губы.
Часовщик вскочил, я услышал стук его сердца. Журналист замер у порога. А потом мы забыли о запретах, вырвались четырьмя испуганными мороками, метнулись к ней, единственной. Хозяйка лежала на полу в кухне. Маленькая, съежившаяся, как птенец. Жива ли? Вытянутая рука. Тонкая жилка на виске. Воды! Воздуха! Капель каких. Вождь проскользнул в ванную, а я ворвался в комнату. Нужен врач. Бирюзовую трубку польского телефона мы приподняли втроём, и откуда силы взялись? Дружно навалившись, умудрились покрутить диск и пропищать по-детски плачуще: «П-помогите. Тут. Бабуля!»
…Меня часто волновал вопрос: как ЭТО произойдёт? Будет ли страшно, больно, смешно? Теперь же, когда друзья стали растворяться в безбрежности, я успокоился. Но потом вздрогнул: «Дверь!» Как врачи «скорой» войдут? Сам слаб открыть. И тогда я ПРИЗВАЛ, будто петардами полыхнуло в квартире. Секунда, две – и из нашего чуланчика хлынул радужный поток. Малышня, забытые души и душенята – бессмертного чугунного утюга и одноглазого трюмо, жаждущего самовара и угрюмых галош, протертого паласа и матёрой радиолы, хромой тумбочки и эмалированного бидона. Карикатурная толпа коротышек облепила дверь, и под сочное «Эх, ухнем!» произошло… чудо.
Успели!
Благо!
Не хочу прощаться…