Ветер выл и свистел среди голых ветвей
Темных как смоль деревьев,
Неся в шуме своем плач и стон сотни душ,
Что застыли навеки в забвеньи.
Что это? Что за леденящие душу звуки, проникающие в глубины сознания, сковывая душу и тело? Маленькая хрупкая фигурка, дрожа от страха и холода, застыла в полной растерянности перед закрытой дверью поросшей мхом часовни. Может это все сон? Одно из тех неприятных призрачных видений, что иногда посещали девочку ночами в этом безмолвном сером месте, сотканном из самых разных кошмаров.
Морозный ветер, пронизывающий до костей, явно был реальным, да и мох, покрытый легким инеем, тоже. Келли провела рукой по заросшей стене, ощутив холодную мягкость растительности, и коснулась незаметной двери, что, казалось, была создана из толстого необработанного древесного ствола. Ни ручки, ни замка, лишь шероховатая неровная поверхность под кончиками замезших пальцев.
Девочка попробовала толкнуть эту странную древесную плиту, но та стояла нерушимым гранитом, надежно скрывая проход в загадочное пристанище. Келли уперлась в дверь плечом, навалившись всем своим весом, как вдруг твердая, жесткая поверхность будто растаяла, став не плотнее воздуха. Маленькая воспитанница полетела сквозь этот столь похожий на дубовую кору заслон, растворившийся в мгновение ока. Приземлившись на твердую поверхность, она так сильно ударилась локтем, что слезы брызнули из глаз. Потирая ушибленное место, девочка поднялась на ноги и вгляделась в окружающую ее темноту, столь плотную, почти материальную. Келли оглянулась, надеясь увидеть проход, через который она сюда попала, с занесенной снегом тропой за ним. Но тьма окружала малышку со всех сторон, никакого намека на дверь, что была здесь минуту назад.
Хоть глаз выколи! Казалось, мраку не было конца и края, но, вскоре, будто маленькими искорками то тут, то там начали тускло высвечиваться причудливые символы, смутно знакомые и в то же время неизвестные. Келли, зачарованная этим дивным, необычайным зрелищем, застыла в крайнем изумлении, всматриваясь в это светопредставление.
Внезапно, как гром среди ясного неба, пришло осознание того, что эти светящиеся знаки подобны тем, что девочка выводила под строгим надзором миссис Макмарен, казалось, давным-давно. Что бы это все значило? Ощущение реальности опять начало покидать маленькую воспитанницу. Ее очень давно перестали посещать такие особенные сновидения, столь яркие и продолжительные, наполненные такими правдоподобными ощущениями.
Келли осторожно и неспешно направилась в сторону символов, что светились ярче остальных. Вытянув руки в поисках опоры, девочка продвигалась с опаской, маленькими аккуратными шажочками в этом безмолвном пространстве, окутанная мраком и пустотой. Искрящиеся светло-голубыми всполохами знаки, казалось, отдалялись, будто убегая и дразня идущее к ним наивное дитя. Но все это было лишь иллюзией! Вскоре руки девочки все же еаикнулись на гладкую и теплую поверхность стены, с мастерски вырезанными на ней символами. Свет, будто, шел из глубины, скрытый отшлифованной, лишенной всяких шероховатостей преградой.
Келли решила направиться вдоль стены в надежде, что эта дорога куда-нибудь ее да приведет. Девочка волновалась и переживала, что-то будоражило ее изнутри, росло в душе. Предвкушение чего-то нового и, возможно, интересного? В этом сером, мрачном до жути пансионе казалось поблекли не только все краски, но и сама жизнь стала бесцветной и однообразной. И это путешествие в темноту неизвесности опьяняло и дразнило, заставляя кровь быстрее бежать по венам и напрочь забыть о страхе и возможных опасностях, подстерегающих впереди.
Пансион превратил своих воспитанников в серых безвольных призраков, безропотно выполняющих чужие приказы. Келли и сама стала одной из таких бесплотных кукол-марионеток, блеклым подобием прежней самой себя. И сейчас, робко ступая во мраке навстречу неведомому, девочка чувствовала себя донельзя живой. Живой, радостной и свободной, как когда-то в родном поместье, проводя время за играми со своими сказочными друзьями, показывающимися только ей и, иногда, маленькому ангелочку Бенджамину. Тоской защемило сердце, воспоминания о доме плавно перетекли в мысли о молчаливой темной фигуре со странной костяной маской с шестью глазницами. Извечной тенью следующий за девочкой, всегда поддерживающий и утешающий, сейчас он стоял перед ее внутренним взором там, в прекрасном мире великого древа, где они виделись последний раз.
Погруженная в свои мысли, Келли брела одна во мраке, чью густую темень не могло осветить сияние причудливых символов, что, словно, парили в невесомости, словно звезды на ночном небосклоне. Девочка могла разглядеть лишь свою узкую ладонь, которой скользила по гладкой поверхности спасительной стены, дабы не сбиться с намеченного пути. Сколько времени пролетело с тех пор, как маленькая воспитанница попала в это место, внезапно свалившись, будто в кроличью нору? На этот вопрос никто бы не смог дать точного ответа. Впрочем, сама Келли даже не задумывалась о таком, пока не начала клевать носом, накопившаяся усталость давала о себе знать, затуманивая разум, с каждым шагом все сильнее пытающийся погрузиться в сладкую дрëму.
Она резко очнулась, приходя в себя, и поначалу не могла понять, где очутилась. Келли сидела на гладком полу, прислонившись спиной к стене, перебирая в памяти события этой ночи. Когда и как девочка так быстро уснула? И, главное, сколько она проспала? Времени здесь, в абсолютной темноте, будто, и не существовало вовсе. Снаружи уже могло наступить утро, и все обитатели пансиона, возможно, уже проснулись, приступив к своим ежедневным обязанностям. Интересно, гарпии уже заметили отсутствие одной из воспитанниц? Ищут ли ее, рыская по всем закоулкам своего серого призрачного обиталища. А если найдут? Найдут ее здесь, насколько суровым будет наказание? Келли зябко поежилась, но решила отбросить мрачные мысли. Будь, что будет! Где-то вдалеке вновь слышались стоны и плач сотен голосов. Возможно, сильный промозглый ветер создавал эти жуткие звуки, кружа морозной вьюгой снаружи.
Встав на ноги, малышка снова продолжила свое путешествие, все так же держась за гладкую, почти невидимую, опору, усыпанную сверкающимися знаками, левой ладонью. Вскоре символы начали потихоньку тускнеть, словно медленно угасая, и впереди маленькую путницу ждала лишь тьма, настолько плотная, что, казалось, ее можно коснуться рукой. Келли чуть замедлила шаг, но все так же твердо продвигалась вперед, пока не уткнулась во что-то теплое и большое. На плечо легла чья-то большая и тяжелая рука, заставив девочку, оторопевшую от страха, испуганно вскрикнуть.
Алистера Броуди прозвали Креветкой еще в школе. В одной из школ, где ему выпало учиться после очередного переезда.
Его отец был специалистом по буровым установкам, и в силу особенностей этой профессии был вынужден время от времени переезжать с планеты на планету, согласно заключенному им контракту. Концерн, на который он работал, занимался разведкой и добычей полезных ископаемых в малонаселенных секторах Галактики, и в случае открытия нового месторождения направлял туда оборудование и обслуживающий это оборудование персонал. Отец Алистера занимался монтажом и наладкой буровых установок для сверхглубоких скважин. Когда работы на новом месторождении входили в обычный ритм, когда на астероид или планетоид прибывали вахтовики и когда вокруг уже стабильно функционирующей шахты возникал поселок, возводился купол, складывалась необходимая инфрастурктура, надобность в такого рода специалистах, как отец Алистера, отпадала и его перебрасовали на следующий объект. Если открытое месторождение имело незначительные запасы и не предполагало крупных вложений и основательного оснащения, отец отправлялся туда один, оставляя Алистера с матерью на Новой Земле-3. Если же месторождение оказывалось щедрым и долгоиграющим, отец перевозил и семью. Обычно к моменту запуска горнообогатительных комбинатов поблизости от таких шахт уже существовал маленький городок со всеми необходимыми для жизни атрибутами. Кроме гипермаркетов, баров и спортзала обязательно строилась школа. Иногда чисто символическая, из двух-трех классов, где оказывались дети самых разных возрастов, прибывшие вместе с родителями, иногда полноценная, вполне сравнимая с учебными заведениями на цивилизованных планетах. Алистер сменил около десятка. И в каждом классе, где он появлялся, его награждали прозвищем Креветка.
Первый раз его так назвал крепыш Додди. Алистер только появился в классе. Учительница представила его классу как сына инженера, прибывшего на Астрею, чтобы занять один из руководящих постов. На первой же перемене Додди, рослый мальчик, сын старшего техника, подошел к новенькому и попытался позаимствовать его планшет. Планшет у Алистера был дорогой, последней модели, а у ребят в классе гаджеты были в основном устаревшими, дешевыми. Алистер, надеясь расположить к себе первого заговорившего с ним одноклассника, ответил, что одолжит планшет, если Додди пообещает его вернуть, но Додди только расхохотался и ткнул Алистера кулаком в солнечное сплетение. Несильно ткнул, но Алистер сложился пополам и упал. Одноклассники галдели, тыкали в него пальцами, а потом кто-то сказал, что Алистер похож на замороженную креветку из гипермаркета. Такой же скрюченный и так же глаза пучит. С тех пор он и стал Креветкой.
Нет, в школе его особо не обижали. Даже тот же Додди. Вовсе не потому, что признали за равного и прониклись дружескими чувствами, а потому, что, во-первых, его отец был все-таки из начальства и учителя худо-бедно за ним присматривали, а во-вторых, ну какой интерес задирать креветку? Креветка даже бегать как следует не умеет, по школьному двору его не погоняешь. Толкнешь, он и свалится. К тому же, у Креветки всегда можно было списать домашнее задание. А в точных науках, всяких там алгебрах с геометрией, он шарил. Через полгода отец получил место главного инженера на Деметре, где так же предполагалось строительство нескольких горно-обогатительных комбинатов и бурение сверхглубоких скважин. Алистер пришел в новую школу, в следущий класс и… снова стал Креветкой. Оказывается, что двоюродный дядя Додди тоже занимается монтажом оборудования и у него тоже есть сын, кузен Додди. Так и пошло. Куда бы не переезжала его семья, в какую бы школу он не приходил, обязательно находился какой-нибудь кузен, друг по переписке, напарник по компьютерной игре или еще кто-то. В третьей школе Алистер уже сам назвался прозвищем вместо имени, не дожидаясь разоблачений. И так к нему привык, что подписывал электронные сообщения «Креветка Броуди», а набирая чей-либо номер, сразу представлялся, чтобы избежать неясностей:
— Это я, Креветка.
Несмотря на частые переезды Алистер учился хорошо и сразу по окончанию школы поступил в колледж. Отец предлагал ему место в IT-отделе корпорации, где сам трудился много лет. Но Алистеру опостылела эта бесконечная гонка за родием, иридием, платиной и кемберлитом. Он тайно ненавидел все, что связано с горнодобычей, с невзрачной, стандартной застройкой, шахтерскими поселками, с воздушными куполами, с грохочущими, чадящими механизмами, тусклыми метановыми облаками и безжизненными скалами, торчащими из планетарного тела как обглоданные кости. Он хотел иной жизни, захватывающей, азартной, чтобы ослепительно, ярко, весело. Чтобы музыка, голоса, смех… Чтобы он… чтобы он стал кем-то другим, чтобы сделал что-то значительное, дерзкое… Пусть даже это содеянное им будет дурным, преступным , пусть даже ему грозит тюрьма, пусть его преследуют… пусть будет страшно, пусть ему угрожают, но он сделает, он сможет, и тогда в его жизни появится она…
И она появилась…
Сразу после окончания колледжа, несмотря на уговоры родителей, Алистер уехал на Новый Лас-Вегас и устроился системным администратором. В казино.
Этим громким именем, Новый Лас-Вегас, обзавелся средних размеров астероид в системе Саргаса, теты Скорпиона. Когда-то (поговаривали, что такие планы вынашивает один из крупных пиратских авторитетов), этот астероид планировали превратить в один из галактических центров игорного бизнеса. Почему именно там? Потому что Саргас располагался на равном удалении как от сектором, контролируемых людьми, так и от секторов, подпадающих под юрисдикцию центавриан и крамарцев. Навый Лас-Вегас должен был стать игровым аналогом Ярмарки. Если на Ярмарке торговали краденным и запрещенным, то на Новом Лас-Вегасе предполагалось на это краденное и запрещенное играть.
Но что-то пошло не так, не так радужно и прибыльно, как предполагалось. Казино на астероиде все-таки построили. Заложили несколько отелей. Но известности и ожидаемой популярности это гнездо порока, увы, так и не приобрело. Закононепослушная публика предпочитала азартные развлечения на том же Джек-Поте, игры камерные и незамысловатые, за столом, в тесной комнате, без нарочитой пышности и публичности, без, как бы выразились на Земле в конце 20-го века, всей этой голливудщины. Занять столик в Кантине или тесный кабинетик за перегородкой, заказать у Клешни пива и посидеть тесной компанией, перекидывая с комма на комм виртуальные пиастры. Чинно, мирно, с понятием, согласно традициям, по воровскому закону. Вычислить «каталу», поставить проигравшего на счетчик. А вот чтоб так, как в кино, в зале под золоченой люстрой, с понтами дешевыми, это пусть такие как Балфер развлекаются. Те, которые из себя авторитетов корчат. Балфер-то, говорят, так свое состояние и спустил. На понты. Остался с раздолбанным, проржавевшим крейсером. И сгинул.
Окончательно Новый Лас-Вегас не захирел благодаря публике иного сорта. Его удаленность, обособленность и относительная благоустроенность привлекла пиратствующих в области менее кровавой. Астероид облюбовали мелкие и средние торговцы контрабандой и контрафактом, подпольные банкиры, букмекеры, спекулянты всей мастей, теневые биржевики, владельцы нелегальных и полулегальных производств и борделей. Там собирались боссы мафиозных кланов и картелей, семей, ведущих родословную еще с Земли, и шаек, только претендующих на это определение. Не настолько крупных и влиятельных, чтобы привлечь к астероиду внимание галаполиции, но и не настолько ограниченных в средствах, чтобы оставить держателей казиноо и отелей без прибыли.
Новый Лас-Вегас не процветал, но устойчиво держался на плаву, временами даже выплескиваясь на страницы онлайн-таблоидов репортажами о состоявшихся там конкурсах на самую большую грудь или самую упругую задницу. Поездка на Новый Лас-Вегас, посещение злачных мест, вечер в его Гранд-Казино даже вошели в пакет услуг одного известного туроператора, а многие бизнесмены средней руки, менеджеры, клерки и прочий офисный планктон совершали туда тайные вояжи, чтобы пощековать нервы и внести разнообразие в семейную и трудовую рутину.
Вот в это Гранд-Казино, уже пользующееся кое-какой известностью, Алистер и устроился системным администратором.Ему на глаза попалось объявление, вывешенное на одном билбордов всегалактической ярмарки вакансий. Отец почти уже договорился с администрацией, что сына, только что получившего диплом программиста, возьмут стажером в IT-отдел с перспективой дальнейшго трудоустройства. Мать Алистера, происходившая из семьи профессора математики, так же предприняла кое-какие усилия ради карьеры сына, обзвонив и озадачив всех коллег дедушки. Но Алистер не хотел ни стажером в IT-отдел, ни младшим научным сотрудником на кафедру. Потому что, несмотря на видимую успешность, он и в отделе и на кафедре останется Креветкой… Даже если никто уже не назовет его так в глаза, эта школьная кличка непременно станет кому-нибудь известна, и он в очередной раз уподобится этом уродивому ракообразному с выпученным глазами. Он раз и навсегда влезет в этот образ, облачится в этот психологический костюм и будет горбиться под розоватым панцирем до конца своей жизни.
Нет, он этого не хотел. Он должен покончить с этим, должен сбросить этот костюм, сломать панцирь и уехать далеко-далеко. Страшно, конечно, оторопь берет. Их дом на Новой Земле-4 был большим, благоустроенным, со всеми современными удобствами и кибернаворотами. Отец хорошо зарабатывал, его карьера неуклонно шла вверх, вся родня со стороны матери блистала научными степенями. Весь это бэкграунд не предполагал с его стороны каких-либо авантюрных действий. Да он и сам такого не предполагал. Зашел на эту ярмарку вакансий, движимый простым любопытством. Он не планировал ни серьезного поиска, ни смены местожительства. Он всего лишь позволил себе импровизацию, выстроил гипотезу. А что если… Вбил в строку поиска: специалист в области IT-технологий, и поисковая машина выдала результат. Двадцать пять горячих вакансий. Некоторые были схожи с теми, которые предлагали родители, тот же IT-отдел в крупной и не очень фирме. Был запрос от конторы крайне сомнительной. Похоже, им требовался хакер. Но открыто написать об этом они не осмелились и воспользовались всевозможными эвфемизмами. Вроде, специалист по поиску утерянной или труднодоступной информации. А вот последняя вакансия была от казино. Казино! В казино Алистер не был ни разу в жизни. Видел только в кино. Казино – это же что-то такое, от чего веяло одновременно и опасностью и приключением. Это было место, где царил азарт, где люди бросали вызов фортуне, где нарушали некие неписанные правила благоразумия. В казино приходили красивые женщины и опасные мужчины. В казино играли на судьбы и деньги. Там создавались и лопались состояния. Там ставили на одну единственную карту целую жизнь. Там впадали в отчаяние и обретали надежду. Казино это то, что находилось в абсолютном противостоянии с его серым, уже размеченным на всех картах скучным существованием. Это был антипод, отрицательная величина, противоположный полюс. Это было место возможного перерождения, метаморфозы. Место, где он скинет панцирь креветки.
И Алистер будто в тумане, во хмелю, отослал свое резюме на Новый Лас-Вегас. Через пару часов он одумался, испугался, но утешил себя тем, что вряд ли получит ответ. Там ведь таких, как он, желающих не меньше сотни. А у него никакого опыта, он только что окончил колледж. Зачем он им? Но ответ пришел. Ему предлагалось в течение недели прибыть на астероид и отработать испытательный срок. По окончание этого срока с ним либо заключат контракт либо отправят восвояси. Без оплаты. Алистер несколько минут пялился на пришедшее сообщение. Первым порывом было свернуть вирт-окно и очистить почтовый ящик. Да не поедет он никуда! В такую-то даль, в систему Саргаса. Он что, идиот? Он там никого не знает. Надо как-то обустраиваться, искать жилье, самому решать все бытовые вопросы, вести переговоры с возможным работодателем, знакомиться с людьми. Нет, он это не умеет. Это не для него. Здесь, дома, у него все есть. Здесь все уже устроено, отлажено. Здесь безопасно. Ему лучше остаться здесь, сидеть тихо, как… креветка. Чтобы не съели. Алистер очень ясно это представлял: тихая, теплая заводь, песочное дно и по этому дну, перебирая паучьими лапками, ползет он, Алистер. Он даже плавать не умеет. Только ползать.
Отогнав видение, Алистер вышел на страницу космопорта и забронировал билет на первый же рейс в систему Саргаса. В конце концов, он всегда может вернуться. Новый Лас-Вегас не пиратское гнездо, насильно там никого не держат.
Он выдержал испытальный срок и… остался. Даже вопреки тому, что реальность, как водится, имела очень мало общего с ожиданиями. И с мечтами. Да, был азарт, риск, безумные ставки, красивые женщины, но было все это каким-то… другим, без кинематографической романтики. Ничего особого авантюрного, захватывающего не было. Была работа, изнуряющая, многочасовая. В обязанности Алистера входил надзор над объединеными в сеть искинами, управляющими игровами столами и автоматами. Эти искины должны были вычислять мошенников и пресекать попытки воспользоваться какой-нибудь системой, за исключением примитивного Мартингейла. Алистер следил на исправностью и менее значимых искинов.
К концу испытательного срока ему стало скучно. И хотя босс был им доволен и даже обещал все оплатить, посулив премию, Алистер не чувствовал себя изменившимся. Он не преобразился, он по-прежнему был… креветкой. Но и вернуться означало бы поражение. Он общался с родителями через анонимный почтовый ящик, который нельзя было отследить, потому что этот ящик находился на удаленном сервере, принадлежащем центаврианам, и те умоляли его вернуться. Они взывали к его рассудку, к его сыновнему долгу и, возможно, уговорили бы, если бы мать не напомнила о его физической слабости и неприспособленности, почти о его никчемности, и он вспылил. Нет, он никуда не поедет. Он докажет, что способен действовать без их поддержки, что несмотря на свою субтильность и неловкость, он добьется того, чтобы его уважали.
Сразу после испытательного срока, подписав контракт, Алистер задумался над возможностью заработать денег. Провести всю жизнь на Новом Лас-Вегасе он не собирался. Это был первый этап, первый шаг. Он намерен стать великим, могущественным и неуловимым. А прийти к этому он может посредством своего таланта. Он – хакер. Повелитель кодов и протоколов. Он может взломать что угодно и куда угодно проникнуть. И он действительно взломал и проник. Для начала собственное казино. Он обнаружил на счету около миллиона единиц. От выстроившихся в ряд нулей рябило в глазах. Он мог в считанные секунды перекинуть часть суммы на другой счет и замести следы, но… он этого не сделал. Испугался. Он мог бы перекинуть деньги и тут же улететь с астероида, но… Он закрыл все окна, восстановил все нарушенные протоколы и подчистил свои следы. Почему? Да потому, что он по-прежнему был креветкой. А креветки живут в тихой, теплой заводи. Он взламывал и другие счета, заходил в тайные хранилища банков, заглядывал в чужие письма, исследовал чужие тайны. Но ничего не брал и не копировал. Он не получал материального вознаграждения, удовольствовался моральным. Пусть он не стал богатым и знаменитым, но кое-какое могущество он все-таки обрел. И ему это нравилось. Например, он мог кое-кого припугнуть, поставить на место, мог изобличить, мог вывести на чистую воду, а мог удалить, стереть из всех реестров и сделать человека как бы невидимым. Вот человек есть, ходит, дышит, питается, а в базах данных его нет. Время от времени он представлял, что делает это, и лелеял свою тайную власть как инопланетный цветок, требующий особого, ядовитого состава атмосферы. Он жил этой властью, утешался ею, искупал этой властью свое одиночество, заменял ею свою креветочную сущность и был даже счастлив, пока не появилась она…
Она… Она возникла внезапно, как неразпознанный лидаром, вспыхнувший опасной слепящей яростью болид. Пронизала серые, набухшие скукой, фаршированные однообразными механическими действиями часы и вошла в пределы ведимости огненной стрелой. Алистер отлаживал новую программу слежения за игроками и время от времени бросал взгляд на одно из вирт-окон, куда поступало изображение с одной из камер в зале. Вот только что ее не было. Было привычно, однообразно и сумрачно. У стола с рулеткой сидел всего один посетитель, перебирающий фишки, как последние, с трудом выпрошенные у прохожих медяки. Два недоросля наблюдали за руками крупье, раздающего карты для партии в блэк-джек. Казино только что открылось. Игроки появятся позже, по установившейся еще на далекой Земле традиции ближе к вечеру.
Дневные часы на астероиде, входящим в свиту желтого гиганта Саргаса, из-за мощного излучени исполняли роль скорее часов ночных, так как жизнь на поверхности и под поверхностью затихала и возобновлялась с обращением к звезде теневой стороны. Вот тогда что-то начинало происходить. Люди покидали свои благоустроенные норы и возобновлял деловую и развлекательную активность. Получалось, что вечер подменял утро для тех, кто работал, но оставался вечером для тех, кто искал азартных развлечений. Алистер принадлежал к первым – его рабочий день только начинался. Он пришел из своей «норы» час назад и сразу занялся инсталляцией и обкаткой. Он не ждал сюрпризов. Казино такое же рутинное, крутящееся на шарнирах инструкций предприятие. И вдруг… Она вошла в зал в сопровождении босса. Что удивительно. Обычно тот сопровождал только тех гостей, в ком был заинтересован. К тому же, она не гостья. Она одета в черно-белую униформу крупье. Блузка с длинными консервативными рукавами, черная, в талию, жилетка, черная юбка. И черные же, узкие туфли. Эта деловая строгость была призвана сыграть роль магического заклятья, определяя подпавшего под него как инструмент, как еще одну деталь игрового стола. Но она в этой форме была привлекательней и желанней, чем облаченные в вечерние платья дамы. Алистер затаил дыхание. Как она двигалась… Как поворачивала голову… Как изгибала запястье… Это было нечто завораживающее. Космическое.
— Ух ты, хороша! – сказал за спиной Алистера Том О’Коннор.
— Кто она?
Алистер не узнал своего голоса.
— Новая крупье. Некая Камилла Войчинская. Вроде с Аркадии.
Аркадия входила в число планет привилегированных. Это не Геральдика и даже не Новая Верона, но все же.
— Так почему же… она? Что же она… здесь?
О’Коннор заведовал отделом безопасности казино и в его обязанности входила тщательная проверка всех сотрудников.
— Из рая тоже выгоняют, — захохотал он, — если нет денег оплатить свое проживание. Вот девочке и приходится зарабатывать. Хотя из образованных, сразу видно.
«Она принцесса», подумал Алистер. И с этой минуты стал ее рабом. Совершенно добровольно. Ей даже не пришлось прилагать к его закабалению каких бы то ни было усилий. Он сам одел на шею стальной ошейник. Бросил к ее ногам свою жизнь. И ничего не попросил взамен. Да и что он мог попросить? На что рассчитывать? На небрежное слово? На благосклонный жест? Если только… Креветки служат принцессам только в качестве закуски, на другое они не годятся.
Она заметила его безмолвное робкое обожание несколько недель спустя. Все это время он очень неуклюже, по-школьному, пытался ей услужить. Оказывал мелкие услуги, которые она поначалу не замечала. Но однажды она застала его в комнате отдыха, куда выходила из зала, чтобы выпить кофе и немного расслабиться, сбросить узкие туфли на высоченном каблуке и откинуться в кресле, чтобы напряженные мышцы спины и шею получили наконец долгожданную передышку. Он уже в который раз приготовил для нее свежий кофе с воздушным низкоколорийным печеньем и нес туда, где она обычно проводила минуты отдыха. Прежде ему удавалось остаться незамеченным. Но тут она его застала. Пришла чуть раньше. Нет, он не уронил поднос и не бросился бежать. Он поставил поднос туда, куда и намеревался. Потом застыл, ожидая приговора. Блеклый, нескладный, сутулый, с редкими бровями и волосами, непропорционально длинный. Чего он мог ожидать? Гримасы отвращения? Брезгливости? Презрения? Или откровенного неузнавания? Но ничего этого не было. Она снисходительно усмехнулась и спросила:
— Как тебя зовут, паж?
И он ответил:
— Креветка.
Алистер не изменился. Он остался тем же пугливым, многоногим ракообразным, но ему это с некоторых пор не мешало. Напротив, этот казалось бы уничижительный статус обрел множество преимуществ. Он не просто ракообразный, коротающий жизнь в тихой заводи, в норе под нависающим камнем, он ракообразный на службе у принцессы, у сошедшей с неба звезды, по вине обстоятельств изменившей свою орбиту. Он ее преданный слуга, ее раб, ее собственность, ее космический спутник, сложившийся под воздействием гравитации из комков пыли и газа. Он больше не одинок, не потерян, не презираем. Он вращается вокруг этой звезды, он — обжигаемый солнечным ветром планетоид, который будет самоотверженно кружить, не замедляясь и не ускоряясь, даже если с каждым витком будет терять слой планетарной плоти под напором смертоносного излучения. Неважно. Пусть это произойдет скоро, за пару витков. Он не отступит, не сбежит, потому что если он и сгорит, то смешается с раскаленным, несущемся в пространстве звездным веществом, и останется растворенным в этом веществе до самого коллапса вселенной. Он останется единым с ней, со своей повелительницей, на несокрушимом молекулярно-атомном уровне.
А несколько дней спустя Алистер совершил свое первое преступление. Он взломал личный архив босса и скопировал несколько файлов. Полгода спустя они бежали с Нового Лас-Вегаса, прихватив всю выручку казино за последний месяц. К тому времени в системе «звезды» появился еще один спутник – бывший боксер по прозвищу Хряк. На Новом Лас-Вегасе он участвовал в боях без правил, но однажды отказался «лечь» после четвортого раунда, сорвав чью-то сделку, и за это был жестоко избит, а затем изгнан. Какое-то время скитался по барам, зарабатывая армреслингом, не имею ни цели, ни желания этой целью обзаводиться, и был бы в конце концов убит в какой-нибудь потасовке, если бы не попал в гравитационное поле той же «звезды». Внешне между субтильным хакером и огромным боксером не был ни малейшего сходства, но они были тождественны в другом – в своем служении. Хряк тоже обрел смысл, центр притяжения и вращения и тоже был готов по первому знаку сгореть в раскаленном звездном веществе. Они никогда не задавали вопросов и не сомневались. Они исполняли. Что ж, если их повелительница задумала поход на Геральдику (а к тому времени они уже знали о ее происхождении), чтобы вернуть украденное наследство, они сделают все, чтобы она это наследство получила. И пусть даже это сопряжено с огромными трудностями, пусть в случае неудачи им грозит тюремное заключение, они будут верны своей принцессе.
Только плохо они ей служили. Плохо защищали. Беглый преступник, которого наняли для участие в налете на радиотелескоп, стрелял в их поведительцу. Выстрелом из бластера он раздробил ей колено… Пролил ее кровь. Алистер мог поклясться, что боль обожгла и его. Настоящая боль. Эта боль прошла по нервам и скрючила его, согнула, обескровила. Он почувствовал в своем колене бешеную пульсацию. Казалось, и его колено распухло, обуглилось, почернело, из разорванных мышц брызнула кровь. Содрогнулся и Хряк, этот огромный, молчаливый, бесчувственный мужлан с переломанным носом. Под выбросом плазмы горела и его плоть. Алистер хотел было броситься на этого Уайтера, вцепиться в него, рвать зубами, но его удержал Хряк.
— Не сейчас, — шептал он, — не сейчас… Сейчас он нас пристрелит, как этого своего…
Чего им тогда это стоило – сдержаться. Но боксер прав. Нужно выбрать момент, собраться, что-то придумать. Захвативший яхту Уайтер держал всех запертыми по каютам, но сделал исключение для Алистера. Хакеру разрешалось передвигаться по космическому судну и даже исполнять обязанности стюарда. Уайтер посылал его на кухню, заставлял готовить или разогревать полуфабрикаты, а затем разносить по каютам. Так же Алистер выполнял обязанности медбрата – делал перевязки, колол обезболивающее и антибиотики раненым. Алистер перевязывал рану и ей. Перевязывал и беззвучно плакал. Камилла лежала на койке в своей каюте равнодушная, какая-то исстаявшая. Казалось, что она даже не узнает Алистера. Перевязывал он и того, кто был напарником Уайтера, этого худого, с желтым лицом. К этому худому Алистеру было позволено заходить одному, без сопровождения. Нет, Уайтер не проникся к жалкому ракообразному двоерием. Прежде чем позволить Креветке свободное передвижение, бывший пират тщательно его обыскал и конфисковал все хакерские примочки, чтобы тот не вздумал влезть в протоколы искина и пытаться его перепрограммировать. Объяснение такого неслыханного попустительства было простым: Алистер выглядел самым ничтожным, самым трусливым и самым подавленным. Он не способен на инициативу и не представляет собой никакой опасности. Однажды, хохоча, Уайтер направил на него ствол и сказал, что пристрелит в назидание другим, как урок желающим ослушаться и поднять бунт. Пристрелит самого ничтожного и бесполезного. Личинку. И Алистер ему поверил. Да, он никто, он даже не Креветка, он – личинка.
Креветка вошел в каюту желтолицого с подносом. Он намеревался поставить доставленный обед на столик у кровати и выйти, но неожиданно заметил, что раненый на него смотрит. Пристально и как-то… призывно. Потом щелеобразный, почти безгубый рот изменил конфигурацию и что-то произнес, беззвучно. Алистер подошел ближе. Что он сказал? Раненый снова что-то произнес. И снова без голоса, но с выразительной артикуляцией. Два слова. Алистер даже догадался, что первая буква в первом слове «о». Почему этот говорящий череп не скажет вслух? Не хочет, чтобы его кто-то услышал? Ах да, искин скорей всего фиксирует все звуки и разговоры. Уайтер же не дурак. Алистер стал переставлять тарелки с подноса на столик.
— Вот, я приготовил то, что вы просили.
Раненый едва заметно одобрительно кивнул. Значит, Алистер все делает правильно. Понять бы еще, что означают эти два слова. Желтолицый снова их произнес. И снова. Алистер смотрел на него и аккуратно раскладывал салфетки и приборы.
— Может быть, вы еще чего-нибудь хотите?
— Хочу, — уже в голос ответил раненый.
Взял у Алистера поднос, дохнул на него, как на стекло, и вывел на гладкой поверхности два слова, вернее, огрызки слов: освб… киб…
Буквы сразу исчезли. Но Алистер понял.
«Освободи киборга»
Он пришел в себя на каменном полу подземелья. Медленно заполз на тюфяк, свернулся клубком. Казалось, под рубцами на спине что-то шевелилось, Закат с трудом вывернул назад руку, пальцы нащупали влажные, воспалённые раны, отозвавшиеся резкой болью. Закат только крепче стиснул зубы, давя рвущийся из груди всхлип.
Тёмный Властелин тоже жаждал выбить из Героя крик боли, и, в конце концов добившись своего, продолжил мучить ещё изощрённей, наслаждаясь этими стонами, как музыкой.
Закат не хотел доставлять магистру такой радости. Не хотел унижаться — во всяком случае, не в надежде прекратить пытку.
Поэтому он лежал на тонком, пахнущем прелой соломой матрасе и пытался победить боль памятью. Старательно представлял Залесье: как пашут там сейчас землю или, быть может, уже сеют зерно; вспоминал Ро, хмурую разбойницу и одновременно заботливую лекарку; воскрешал в памяти шумные стоянки бродяг, острозубый оскал Пепла, хитрые глаза Искры…
Не получалось. Тщательно нарисованные перед внутренним взором картины раз за разом заслонял собой Герой.
Тёмный Властелин никогда не задумывался, как его враг держался тогда, в самый первый и самый страшный раз, когда ещё не знал, что победит, несмотря ни на что. Как он мог терпеть, когда со спины сходила кожа под кнутом, когда темнело в глазах от недостатка воздуха, когда суставы взрывались болью на дыбе?
Закат думал об этом теперь и чувствовал странную ноющую тоску, какая бывает, когда узнаешь о смерти незнакомого, но хорошего человека.
Герой мог бы быть прекрасным другом. Тот Герой, каким он был много жизней назад.
Одна беда — тому Тёмному Властелину друзья были не нужны.
***
Под утро его снова начало лихорадить. По телу растекался горячечный жар и в то же время от холода стучали зубы, слабость сковывала верней кандалов. Перед глазами вместо снов плавали смутные образы, чудились израненный Герой и подземелья Чёрного замка, где когда-то держали пленников, а потом — яблоки.
Когда его перевернули на живот, Закат даже не сразу понял, что происходит. По спине потекло что-то холодное, чужая ладонь скользнула вдоль рубцов — осторожно, но все равно заставив невольно выгнуться, вжимаясь в тюфяк. Боль, на миг вспыхнув сильней, начала угасать, резкий мятный аромат перебил запахи крови и пота, очищая голову. Закат приподнялся на локтях, оглянулся.
Рядом с ним стоял на коленях Солнцеяр, аккуратно выкладывая на исполосованную спину мазь из плошки. Взгляд он прятал, и Закат, ничего не понимая, спросил:
— Зачем?..
Подавился словами, когда рыцарь вместо ответа резко нажал на рану. Лежал дальше молча, напряжённый, не знающий, чего ждать.
Жар под кожей медленно таял, как растворяется кровь в воде — сначала кажется, что её стало даже больше, чем прежде, а потом не остаётся и следа.
— Почему ты пришел? — снова тихо спросил Закат. В голове толклось слишком много предположений: обманка? Новая пытка? Желание магистра проверить верность рыцаря?
— Потому что не хочу быть чьим-то инструментом, — отрезал Солнцеяр. Пересел ближе, зачерпнул остатки мази, начал втирать в плечи, безжалостно разминая измученные суставы. Закончив и подождав, пока Закат отдышится, добавил уже спокойней: — Если магистр считает нужным отомстить тебе за всю существующую в мире тьму, пусть делает это сам. Не знаю, кто ты и кем был раньше, но для меня ты не похож на зло. Ты нас даже не проклинаешь.
— А я должен? Вы всего лишь делаете то, чему вас учили.
Рыцарь поморщился, встал. Сказал, глядя в сторону:
— Я больше ничем не могу помочь. Мы уйдём из ордена завтра, я и Мирослава. Это она сделала мазь.
Закат кивнул, тихо пожелав доброй дороги.
Он думал, что готов вытерпеть тысячу пыток, если его палачи будут после них так говорить.
***
В окошко проникли первые солнечные лучи, когда дверь камеры снова открылась. Вошедших рыцарей Закат не знал и знакомиться они не собирались — подхватили под руки, поволокли куда-то. Кажется, удивились, когда поняли, что пленник способен держаться на ногах, даже пошли чуть медленней. Им тоже было удобней вести его, а не тащить за собой.
Оставалось радоваться, что мазь на спине давно впиталась и не могла выдать решивших помочь злу.
Они поднялись по нескольким лестницам, прежде чем оказались в узком коридоре. Рыцарь загромыхал ключами, которые, видимо, узнавал на ощупь — свет проникал сюда только сквозь щели меж камней. Распахнулась невысокая дверь, Заката толкнули в спину и он, едва успев пригнуться, оказался в тронном зале.
Цитадель построили на руинах старого дворца, и магистр желал принимать своих поданных там же, где раньше это делал король. Зал, вероятно, сильно пострадал за годы запустения: во всяком случае, массивное каменное кресло оказалось новым, в резьбе угадывалось солнце и расходящиеся от него лучи. За ним высился такой же новый витраж — светлое воинство во главе с магистром.
Пока Закат рассматривал изображенных на стекле людей — все белокурые и голубоглазые, даже крестьяне на дальнем фоне — дверь в потайной коридор заперли.
— Иди, раз можешь, — ворчливо потребовал рыцарь.
Подошли к трону. Закат опустился на колени у кресла, не дожидаясь приказа, словно во сне. Рыцари, путаясь в длинной верёвке, старательно связали ему руки поверх кандалов, притянули к вбитому в пол массивному кольцу так, что встать стало невозможно. Вокруг ещё виднелась каменная пыль, по гладким плитам змеились трещины.
Успели как раз к приходу магистра. Он, в ещё более дорогих одеждах, чем вчера, хищно улыбнулся. Провозгласил, словно репетируя речь:
— С этого дня любой сможет своими глазами узреть и убедиться — добро победило!
— Собираешься пугать людей пленником, прикованным у трона? — переспросил Закат. Взгляд против воли лип к ониксу, теперь подвешенному на золотую цепь, но такому неуместно-чёрному на белом фоне. — Так же, как делал Тёмный Властелин? Но тогда…
— Заткните ему рот! — перебил его магистр.
Закат только поднял брови, не мешая рыцарям поспешно исполнять приказ. Он был уверен, что его поняли, несмотря на недоговоренность. Во всяком случае, улыбаться магистр перестал. Сел, покрутил оникс на шее. Всё-таки спрятал под одежду. Вдоль зала выстраивались рыцари в желтых, кажущихся позолоченными доспехах — вероятно, личная гвардия.
Наконец, магистр махнул рукой:
— Впускайте просителей.
Широкие двери в дальнем конце зала распахнулись.
Просителей было много. Люди приходили в Светлую цитадель за советом, утешением, разрешением спора. Магистр отвечал всем, отечески улыбаясь, и Заката то и дело передёргивало от странной червоточинки в его словах.
«И да славится свет».
Да славится — после сочувственных слов о людях, убитых разбойниками на дороге. Да славится, когда заплаканная женщина, смущаясь, пытается объяснить, что обидел её как раз один из рыцарей. Да славится, когда трактирщик неловко намекает, что за выпитое вино и побитые кружки даже рыцарям стоило бы платить.
Но когда в двери вошел Светозар…
— Ты пришел, наш блудный сын, — магистр отечески улыбнулся рыцарю, а тот только выше задрал голову, упрямо выдвинул вперед подбородок. Так глупо. Так знакомо. Добро и зло, Герой и Тёмный Властелин. В нынешней борьбе Закат оказался всего лишь заложником.
— Вы ошибаетесь, магистр. Этот человек — не Тёмный Властелин, не то зло, которое мы должны уничтожать.
Закат подался вперед, желая возразить, попросить Светозара не делать глупостей… Но во рту был кляп, и всё что он мог — невнятно мычать.
Магистр только один взгляд бросил на пленника, дёрнув уголком губ. Отвернулся к своему бывшему рыцарю. Пешке, которая восстала против короля. Закат помнил — Тёмный Властелин убивал таких. Быстро. Безжалостно. Не давая надежды на спасение.
Но магистр был добром. Всего какую-то сотню лет назад был!
— Ах, Светозар, — магистр изобразил глубокую печаль, но Закат видел под ней раздражение. — Ты был одним из моих лучших рыцарей! Нет-нет, я уверен, что ты и сейчас остаешься им. Ты так легко можешь доказать это. Просто убей воплощение зла, что очаровало тебя.
Светозар даже не взглянул на Заката. Он изучал лицо магистра с тем выражением брезгливости, с которым рассматривают крынку, в которой вместо сметаны обнаружилась плесень.
— Светлые рыцари не убивают невиновных. Даже по вашему приказу.
— Заблудшая овца, — тихо рассмеялся магистр, пока люди вокруг ахали от ужаса. — Однако даже одна больная овца может заразить всё стадо.
Этой фразы хватило, чтобы светлая гвардия обнажила мечи, наставила острия на Светозара. Закат дёрнулся, но дотянуться даже до ног магистра не смог, пнул вместо этого стоящего рядом рыцаря, лишь бы привлечь внимание. Тот отпрянул и магистр, так и не взглянул в их сторону, вдруг поморщился. Едва заметным жестом отогнал самых ретивых гвардейцев.
— Впрочем, эта овца ещё может исцелиться. Достаточно будет удалить её от стада, — магистр поднялся с трона. Простёр руки к своду Цитадели. — Рыцарь, названный Светозаром! Ты изгоняешься из рядов ордена. Отныне нет тебе убежища ни в одной часовне, ни в одной келье света. Ни один рыцарь не примет тебя. Уходи! И не возвращайся, пока не раскаешься в своих дерзких речах.
Светозар медлил, бросил взгляд на Заката — отчаянный, растерянный. Закат поспешно кивнул, указал головой на дверь — иди, уходи скорее, пока тебе разрешают!
Гвардейцы ждать не собирались.
Изгнанного рыцаря выкинули за порог Цитадели.
Магистр снова опустился на трон, красивым точным жестом расправил полы белой мантии. Просители и рыцари отодвинулись к стенам, скопились в углах, будто пыль. Покачнулся Закат, сел на пятки. Подумал, что даже рад, что стоит на коленях — так проще не упасть. Слишком много сил ушло, слишком испугался, что не сможет помешать. Светозар рисковал ради заведомого смертника. И если пришел он, то…
— Однако у нас осталось ещё одно стадо больных овец, — эхом встревоженный мыслей прозвучал сверху голос магистра. — Деревня, называемая Залесье.
Закат вскинул голову, столкнулся с насмешливым взглядом странных, крапчатых глаз. Знал, что собственные сейчас расширены от страха, как ни пытайся уговорить сердце биться ровно, знал, что прозвучавшие слова — просто ещё одна придуманная магистром пытка. Он мучил его виной и отчаянием, причиняя боль куда большую, чем мог добиться, пытая тело. Оставалось пройти по тонкой грани — дать магистру насладиться игрой, но убедить, что играть долго он не сможет. Или…
Закат вдруг понял, что может сделать. Что проще всего сделать, чего от него на самом деле ждут.
Опустил голову. Дождался, когда изо рта вынут кляп, распутают узлы верёвки, стащат с высоких ступеней на ковровую дорожку для просителей. Рыцари разошлись, на всякий случай держа ладони на оголовьях мечей. Закат покачнулся, понимая, что не сможет долго простоять на ногах.
— У нас нет иных представителей деревни Залесья, — доверительно сообщил магистр. — Придётся тебе, Тёмный, отвечать за людей, которых ты совратил. Как думаешь, могут ли они вернуться к свету?
Конечно, это было ловушкой. Что бы Закат ни сказал, как бы ни пытался объяснить, как бы ни убеждал, что Залесье достойно жизни — магистр всегда сможет ответить, что словам зла нельзя верить. Ему нужны были не спор и не справедливость, а унижение старого врага. Магистр не смог добиться его мольб и стонов обычными пытками и теперь желал получить свое иным способом.
Если не смог сломать пленника — дай ему сломать самого себя.
На следующий день – шестнадцатого октября — обещанный модуль доставили в девять часов утра и с согласия Нины установили на Славном острове у входа в парк, почти напротив домика охраны.
Модуль оказался даже слишком вместительным для двоих девушек и одного DEX’а – три двухместные комнаты и одна четырёхместная, кухня, крошечная гостиная и совмещённый санузел — но Нина вспомнила, что Григорий Данилович обещал оставить этот модуль после отъезда студенток для проживания киборгов.
Вслед за модулем прилетели на флайере заповедника девушки, одетые в джинсы, короткие куртки и ботинки, и DEX, одетый в рабочий комбинезон — и Нина с досадой подумала, что зря выпросила их… слишком городские, долго не протянут… но она просила их на день или два, а их привезли явно на месяц, судя по запасам вещей, продуктов и оргтехники. Она подошла поздороваться:
— Доброе утро! Как долетели? Я Нина Павловна Сомова, хозяйка этого дома.
— Доброе? Наверное, да, доброе. Я Инга, а она Джуна. Четвёртый курс Ново-Самарской Сельхоз Академии, — ответила та, которая выглядела чуть старше и серьёзнее подруги, — мы пока на пару дней, а потом видно будет.
Инга — высокая шатенка с косой до середины спины – говорила много и охотно, а её подруга – среднего роста мулатка – мрачно молчала. Тур стоял рядом с Ингой, как равный, и это Нину и радовало, и напрягало одновременно, так как DEX не проявлял никаких эмоций и вёл себя, как исправная машина – хотя даже за два дня в посёлке он не мог не узнать подробности о жизни киборгов на островах. Но Инга словно не замечала смены настроения хозяйки острова:
— Это Тур, он много видел и много знает, зоотехнические программы у него есть все, и все инструкции есть тоже, он будет с нами, с ним надёжно и хорошо работать… третий уровень Вас устроит?.. я Вас ему уже прописала… а… здесь действительно много киборгов? И… у вас тут есть… и Irien’ы? Нам сказали, что у Вас коллекция… и Вы работаете в ОЗК… это как?
— Третий уровень нормально. Киборгов здесь действительно много… — Нина старалась держаться дружелюбно, получалось не очень, но надо было объяснить главное: — Да, я сотрудник ОЗК, и мой муж – киборг… вот он, кстати, знакомьтесь.
Заметив на лицах девушек испуг, Платон рассмеялся:
— Я Irien. Моё имя Платон. Фамилия Лебедев. Я здесь управляющий. И что? Вы меня боитесь? Размещайтесь и идите в дом. Завтракать и знакомиться. Дамир вас проводит, — и Платон голосом попросил DEX’а показать студенткам дом и остров.
***
Григорий прилетел на Славный остров в полдень на отцовском флайере и в сопровождении Лазаря. Выгружая из багажника чемодан и два огромных рюкзака, весело сообщил встретившей его Нине:
— Добрый день! Я надолго… очень надеюсь, что справлюсь. А Лазаря я знаю лучше, чем других… и отец не против. И сам Лазарь согласился лететь сюда. И… где есть свободные комнаты, чтобы нам вместе жить? Он мой друг… и почти брат.
— Если только над конюшней, — ответил вместо Нины Платон. — Там две свободные комнаты есть. Может, всё-таки в дом? Ты в одну комнату, Лазарь в комнате охраны расположится.
Григорий взглянул на своего киборга и уверенно ответил:
— Мы вместе.
— Хорошо. Устраивайся. Конюшня там, — и Нина показала рукой, куда им надо идти. — Отнесите вещи и идите в дом. Лазарь, в доме сразу подключись к искину, Пушок сообщит о тебе нашим охранникам, чтобы не мешали работать. Столовая работает круглосуточно.
После того, как все были устроены и накормлены, Нина вместе с Платоном провели для гостей небольшую экскурсию по Славному острову, а на Жемчужный остров Григорий и девушки с обоими DEX’ами пошли сами. Всё-таки Лазарь знал большинство местных разумных киборгов и многое мог рассказать и показать сам.
***
Студентки провели на архипелаге не пару дней, как планировали, а десять — и в это время провели бонитировку всего поголовья имеющих животных. Разумность такого количества киборгов они восприняли сперва с испугом, но, когда поняли, что здесь это почти норма, заметно успокоились. А признание в разумности Тура Ингу даже обрадовало.
Тур не мешал им работать, но и явно помогать не рвался, так как опасался, что и отсюда им придётся улетать – ведь по программе прохождения практики обе девушки все работы должны были сделать сами. По внутренней связи в первые пару дней Тур общался только с Платоном, но, когда понял, насколько на островах запущена чисто зоотехническая работа (нет племенных книг, нет учёта продукции по каждому животному, нет родословных, нет даже намёка на ведение селекционной работы, нет научно обоснованных рационов…), стал активно указывать – а потом и подсказывать – что и как надо сделать. В присутствии девушек общение между киборгами шло только по внутренней связи, а когда они вечером уходили в модуль – голосом.
Платон ещё в первый день нахождения практиканток на острове пообещал должность главного зоотехника одной из них, если она докажет свою способность руководить животноводством в колхозе. И Тур, которому на острове нравилось всё больше и больше, фактически сделал за девушек всю работу, так как все инструкции по бонитировке вместе с программами у него уже были.
DEX’у достаточно было взглянуть на животное, чтобы определить соответствие породе, продуктивность и физиологическое состояние. Результаты бонитировки Тур скинул Платону уже на пятый день, ничего не сообщая об этом студенткам, так как они должны были всё делать сами и под запись.
На шестой день нахождения Тур сам предложил чипировать всех овец и коз, рождённых на острове — но не вслух и не студенткам, а по внутренней связи Платону — его предложение было принято. Платон заказал на ветстанции тысячу чипов для животных (с запасом) и инструменты для чипирования, получил их на следующее утро и Тур с помощью Полкана и пары неразумных Irien’ов провёл эту процедуру для всех животных, кроме кур. Инга была шокирована такой самостоятельностью своего киборга, но мешать не стала.
***
В это же время Григорий с Лазарем обошли и осмотрели все острова и дамбы, Григорий отметил себе, где какие работы уже проведены и где что предстоит сделать в этом году, и что оставить на следующий год. Лазарь при подходе к каждому острову сначала сообщал охранникам о появлении нового управляющего, и только после этого Гриша выходил из флайера. Предосторожность не была лишней – нового человека киборги охраны восприняли настороженно, но работать не мешали, хотя и наблюдали за каждым его движением.
***
На седьмой день нахождения на острове – двадцать второго октября — Инга наконец решилась попросить у Нины разрешения покататься верхом и позвонила ей по видеофону, Нина с удивлением согласилась при условии, если бригадир на конюшне не будет против этого. Полкан был категорически против. Не впустить на конюшню Ингу он не мог, так как на конюшне стояли все пять коров, режим кормления которых изучала Джуна, но по внутренней связи снова обратился к Платону, чтобы он смог как-то сказать хозяйке, что на старых лошадях кататься нельзя. И на всякий случай сбросил сообщение на видеофон волхву, находящемуся в столярной мастерской.
Велимысл подошёл уже через пару минут:
— День добрый! Что случилось?
— Здравствуйте! А Вы здесь за старшего? – девушка даже обрадовалась, увидев ещё одного человека. — Я покататься хочу, и Нина Павловна разрешила, а он не даёт… я недолго, и немного… у нас на ферме лошадей нет, я их только по головизору видела… а тут столько! И они ничем не заняты…
— Покататься, значит, хочешь? Сначала денник вычисти, да навоз убери, да соломой его застели, да сена принеси, да лошадь вычисти… а уж после о катании думай.
— Вы хотите меня этим напугать? — рассмеялась Инга, — не выйдет. Я же на ферме всю жизнь. И навоз убирать приходилось. И сено раздавать. Только лошадей у нас нет. Папа говорит, что бесполезные животные не должны жить. А я думаю, что бесполезных животных не бывает. Все для чего-то нужны.
Велимыслу её слова явно понравились, и он ответил ей уже не так строго:
— Лошади у нас смирные, но очень старые. На них нельзя просто так кататься. Но если… очень хочется и если сама в конюшне поработаешь, то можно… но недолго и осторожно. Но спроси сначала у бригадира. Если Полкан разрешит, то покатаешься.
— Но он же… киборг! Как у него спрашивать? Он же… не может нарушить приказ хозяйки!
— Может, представь себе. Он теперь колхозник, заведует конюшней и знает всех лошадей лучше всех здесь. И если ты не сможешь с ним договориться, никакого катания не будет. Приказывать ему я не имею права, и даже Нина Павловна ему не приказывает без крайней необходимости, а просит. Попробуй договориться. А мне пора… заходите вечерком как-нибудь в гости на чай. С Туром вместе.
Инга удивлённо посмотрела вслед уходящему волхву и спросила у стоящего недалеко Полкана:
— Он это серьёзно? В смысле… в гости?
— Вполне. Он учителем в школе работал, теперь на пенсии и обучает нас. Если ты согласна отработать завтрашний день на конюшне, приходи в пять утра и вечером я дам тебе коня покататься. Но полчаса и в леваде. И попрошу Арнольда снять это на видео для тебя.
Инга согласилась. И действительно пришла в пять утра на конюшню, вычистила вместе с Туром денники, в шесть часов раздала овёс и сено, потом позавтракала на маленькой кухоньке на втором этаже конюшни – и пошла с Туром помогать Джуне бонитировать коз. Ян старался не попадаться девушкам на глаза и увёл Рыжика в самую дальнюю леваду, как только рассвело.
В полдень Инга с Туром помогли Полкану отвести половину лошадей в ближайшую леваду на Жемчужном острове, остальных отшагали в руках, а в три часа пополудни всех лошадей из левады вернули обратно в денники, так как стало подмерзать. В полчетвёртого Ян с Рыжиком вернулись на конюшню, а Полкан сам оседлал Ливня для Инги – но самостоятельно ездить пока не разрешил, а водил коня в руках по дорожкам парка. Тур шёл рядом со стременем, чтобы успеть подхватить девушку, если она вздумает упасть. И только на пару минут оба отошли в сторону, когда появился Арнольд с камерой – чтобы было видно, что Инга едет верхом сама.
Инга была счастлива! – и за полчаса катания она рассказала киборгам, как всегда мечтала работать с лошадьми и как отец запрещал ей это.
***
С шестнадцатого по двадцать четвертое октября в деревнях праздновали Сварожьи дни – так как Сварог был кузнецом, то и чествовали мужчин и парней, работающих с металлом. Нина решила, что одного дня для праздника будет вполне достаточно, так как именно кузнеца на островах нет ни одного, и потому двадцать четвёртого октября всем мастерам был дан выходной, а в усадьбе снова был праздник.
Инга и Джуна с нескрываемым удивлением слушали речи сначала волхва, затем Нины, Платона и Григория о хорошей жизни на островах и о том, что надо трудиться, чтобы жизнь стала ещё лучше. А потом было угощение в столовой большого дома, и разумные киборги вели себя настолько естественно и по-человечески, что студентки порой забывали, что перед ними биомашины.
После полудня Полкан снова оседлал Ливня для Инги — и она снова каталась, но только шагом и по парку, и Арнольд снова снимал её на камеру. А после праздника обе девушки с Туром сходили к волхву на чай.
***
Утром двадцать шестого октября Инга и Джуна засобирались обратно на ферму посёлка, но Нина их остановила:
— Сколько вся продолжительность практики? Четыре месяца, не так ли? Мне Снежана говорила, что на ферме вы уже почти всех коров осмотрели. Можете полетать по деревням, Гриша местный и он вам всё покажет, и вам полезно с людьми познакомиться, и местным крестьянам польза, если что-то подскажете. Но только надо вам обеим надеть длинные юбки или платья… здесь так принято.
Девушки согласились, и Гриша для начала сам позвонил в Кузино, сам договорился о посещении деревень – и в полдвенадцатого Инга, Джуна, Тур и Григорий с Лазарем на двух флайерах улетели в Кузино.
Не спалился.
Наверняка существуют на белом свете несколько уникальных специалистов, которые в частной беседе могут рассказать вам о кое-каких особенных свойствах киборгов линейки Bond, предназначенных для работы в сфере промышленного шпионажа. Могут. Но не расскажут. А потому на этот счет вам придется довольствоваться весьма разрозненными сведениями сомнительного происхождения, то есть слухами.
По слухам, все эти Bond’ы изготавливаются по индивидуальному заказу, стоят огромных денег и позволить себе такую роскошь могут только трансгалактические корпорации вроде «Южной Короны», которая выкопала уже добрую половину полезных ископаемых на тех планетах, до которых смогла дотянуться… Но скорее всего, это чушь. Курица не может стоить дороже яиц. Или яйца дороже куриц?.. Чушь, одним словом.
Утверждают также, что Bond’ы промышленного назначения функционируют в целом дольше, чем другие Bond’ы, а неотвратимая неизбежность будущих контактов промышленных кибершпионов с человеческими кадровиками на предприятиях обязывает разработчиков этих самых Bond’ов особенно серьезно подходить к генерированию фальшивых биографий. Эта заочная схватка двух служб заслуживает, как минимум, отдельного романа с последующими экранизациями, но никто и никогда этот роман, к сожалению, не напишет.
Говорят, что при отборе генетического материала для выращивания таких Bond’ов специалисты стараются отойти от стандартной, набившей оскомину внешности классического киногероя, а также от не менее стандартного варианта ничем не запоминающегося середнячка. Особенной популярностью у клиентов пользуются экземпляры, не вызывающие опасения у окружающих в силу своего возраста или, скажем, не очень хорошей физической формы. К последнему варианту относится разновидность «щуплый практикант-стажер». Таким стажерам положено всюду совать свой нос, вызывая при этом скорее сочувствие, чем раздражение. К таким практикантам относятся покровительственно и стараются не препятствовать росту молодого специалиста, который все равно через несколько месяцев наконец-то уберется отсюда защищать свой диплом.
Авария на «Арго» с последующей пересадкой в спасательный катер не очень сильно обеспокоила Bond’а, гораздо худшим для него было другое — необходимость тесного общения с соседкой по катеру. Первое время еще можно было прикидываться сильно пострадавшим в результате жестковатой посадки на поверхность планеты, но потом эта буйная девица настойчиво потребовала общения и знакомства.
«- Иен. А это… ты…»
У Bond’ов с самого начала есть имя. Это можно считать их привилегией. Бывает, что старое имя стирают и присваивают новое. Некоторые проходят эту процедуру неоднократно. Иногда попадаются вполне приемлемые имена, например, Иен. Пусть так и будет — Иен. Без кавычек.
Ну представился и представился, можно опять уйти в «обморок», так нет же: барышня собралась ковыряться в пульте управления. А поломку маячка по неосторожности Иен допустить никак не мог — это соседка может задержаться здесь хоть навеки, а у него — задание. Пришлось сначала наорать на нее, а потом забросать сведениями из раздела «Протокол идеальной эвакуации». А еще Иен не смог удержаться от намека на избыточный вес соседки, просто из вредности и на остаточном раздражении.
Реакция девушки оказалась сложной: «Да, когда-то я переживала на этот счет, но это в прошлом, а еще я представляю, что тебе с твоими данными тоже приходится непросто, поэтому мой тебе совет — не бери в голову». Слова были другие, но смысл сказанного был именно такой, и Иен, смягчившись, перевел разговор на более нейтральные темы.
Они проболтали остаток дня о том о сем, и все было штатно, но с утра началось такое…
Нет, просто невозможно было не восхищаться Карлой: столько раз прослушать писк маячка, безрезультатно отправляющего просьбу о помощи в бездушный, бесчувственный космос, и при этом продолжать шутить, да как шутить!
Хотя шуточка с литературным клубом напрягла нешуточно.
Когда Карла скрылась за камнем, Иен начал скачивать себе читалку.
Скачал, но не до конца, потому что визг Карлы просто-таки вынес его из катера.
Вынес не по протоколу «Услышав призыв о помощи, исходящий от XX-особи, следует, по возможности, немедленно оказаться на месте происшествия и всеми доступными вам средствами создавать впечатление своей готовности таковую помощь оказать».
А просто потому, что…
А это была всего-навсего мышь!
Поправка: ей привиделась мышь.
Ну чего еще можно ожидать от женщины?..
Чего можно ожидать? Идиотский вопрос. Вот чего Иен совершенно не ожидал, так это того, что сочинять продолжение романа будет настолько интересно. Сначала Карла читала ему вслух «Происшествие на станции», но планшет быстро разрядился. Потом пришла очередь Иена, который все-таки смог подготовиться к творческому заданию, успев скачать «Происшествие», но при этом категорически запретив себе ориентироваться на исходный текст, хотя и позволив себе же позаимствовать пару сюжетных линий из «Рекса в галактической полиции». Карла что-то подсказывала Иену, где-то исправляла его, смеялась над его удачными шутками, а когда пришла ее очередь сочинять продолжение…
«- Карла, это нечестно.
— Неужели?
— Мы договорились… я же рассказывал о том, в чем разбираюсь хорошо…
— Я тоже.»
Иен снова и снова прокручивал эту сцену на своем внутреннем экране. Сцена оказалась короткой.
И незавершенной.
Жаль.
***
Спалился, мальчик.
Поговаривают, что у Bond’ов, как и у людей, есть своя элита. При этом никто из поговаривающих не знает, по каким признакам можно отнести того или иного киборга этой линейки к этой самой элите. Если бы у кого-нибудь была возможность задать этот вопрос Карле, то она ответила бы, что элитный Bond — многоразовый. Такой, как она.
Потому что она возвращалась с самых сложных заданий, она неизменно выходила сухой из воды, ее постоянно совершенствовали, на нее устанавливали потрясающие обновления, а перед вылетом на Ню начальник нулевого отдела компании «Полярная Звезда» лично привез Карлу в лабораторию к специалисту, который работал над задачей распознавания Bond’а другим Bond’ом.
Карла прекрасно провела время в этой лаборатории, подслушала разговор своего босса со специалистом, записала этот разговор, а потом на всякий случай стерла его и, напоследок, взломав местный терминал, скачала себе парочку обновлений.
Провожая их с боссом, специалист галантно поцеловал руку Карле и как-то хитро улыбнулся. Он был не так-то прост, этот специалист. Наверное, он тоже был многоразовым.
«- Ты живой?
— Да.
— Целый?»
Человек постепенно приходил в себя после падения катера. Поправка: всякий человек может оказаться Bond’ом, но вероятность этого события ничтожно мала. Состояние человека удовлетворительное. Будем знакомы? Иен. Какой ты сонный, однако, Иен. А если я попробую понажимать на кнопочки на пульте управления?
Парень немедленно вскочил и стал нести что-то про протоколы эвакуации, да так увлекся, что чуть было не назвал ее, Карлу, толстой. И сам смутился, бедняга…
Ходят совершенно невероятные слухи о том, что Bond’ы настолько близки к людям, что даже могут испытывать вполне человеческие чувства. Из всех слухов о Bond’ах этот — несомненно самый бредовый.
Карла тут же попыталась сгладить ситуацию, попутно ободрив Иена, которому с его комплекцией тоже не больно-то повезло, а потом они стали беседовать о всяких пустяках. Какие уж тут могут быть проверки и распознавания, утро вечера мудренее.
А утром все пошло, как по инструкции: поставь творческую задачу — загони в угол — оставь лазейку — поймай на выходе. И Карла поймала.
Потом она читала Иену вслух «Происшествие на станции» и одновременно пыталась проанализировать… нет, не то, что произошло, а свою реакцию на то, что произошло. Она расстроена? Почему? Потому что тот, кто еще недавно был нейтральным объектом, вполне симпатичным, кстати, нейтральным объектом, теперь стал врагом или, как минимум, конкурентом? Да какой он ей конкурент — Bond одноразовый! Так спалиться…
Карла еще раз просмотрела отчет: 09:27:59 — она выходит из катера, 09:29:02 — она скрывается за камнем; 09:29:03 — к ее планшету подключились и начали скачивать файлы, 09:31:40 — экстренное прерывание подключения.
Синхронизация: 09:31:39 — именно в этот момент она начала визжать…
Карла с усилием сфокусировала свое внимание на том, что в данный момент говорил ей Иен.
» — Не факт, я очень хорошо набираю инструкции, почти без правок. Твой ход, Карла, в каком жанре ты будешь сочинять продолжение истории моего инспектора?»
Он что, пожертвовал информацией, чтобы прийти ей на помощь? Идиот. А она — не идиотка. В каком жанре, Иен? Стоит ли снова тебя проверять? Нет. Это… нечестно.
«- Карла, это нечестно.
— Неужели?
— Мы договорились… я же рассказывал о том, в чем разбираюсь хорошо…
— Я тоже.»
Пожалуй, она не будет его сдавать. Почему? Может быть потому, что полезнее будет просто установить наблюдение за объектом «Иен». Или приберечь информацию о нем в качестве козыря в рукаве. Нет? Не поэтому? Тогда почему?
А просто потому, что…
***
— Что ты хотел сообщить мне, малыш?
У ползуна нет органов речи, но для того, чтобы говорить с Ним, это и не требуется.
— То, что я узнал о тех, что были в не-кругляше, тревожит меня.
— Тревожит?
Он тоже начал слегка тревожиться, ползун это чувствовал, ведь они с Ним — единое целое.
— Да.
— Что ты узнал о них?
— Практически все.
26 день холодных вод, Суард
Рональд шер Бастерхази
Эфирная буря застала Роне в совершенно неожиданном месте. Для него самого неожиданном. То есть в салоне лучшей столичной портнихи. Дамской!
Но начнем с начала.
Этим утром Роне проснулся в теплой компании. Обожравшийся до полной потери страха Тюфа разлегся прямо на его одеяле и довольно пощелкивал. Эйты вылез из своей кладовки и притаился у самого изголовья с такой зверской рожей, что не будь он полностью послушен в силу своей природы, Роне бы испугался за сохранность собственного горла. А Ссеубех – свое переплетенное в человеческую кожу сокровище он давно уже привык называть по имени – парил в центре какого-то сложного плетения, растопырив страницы наподобие ушей летучей мыши. Роне даже показалось, что дохлый некромант успел создать себе антропоморфную проекцию и напитать ее дармовой энергией до изрядной плотности. Правда, проекция растаяла через мгновение после того, как Роне открыл глаза. Ну и пусть эта маленькая тайна пока остается в распоряжении дохлого некроманта. Рано или поздно – скорее рано, чем поздно – Роне все узнает и обратит на пользу дела. В конце концов, дело у них с Ссеубехом одно, благословенное Двуедиными.
– Брысь, – велел Роне пьяному гоблину и краснокожему умертвию разом.
Ссеубеха он трогать не стал, пусть развлекается.
– Светлого утра, патрон, – пригасив плетение, фолиант аккуратно спланировал на свой пюпитр. – Позвольте вас поздравить с великолепным приобретением. Уже вторым. Мое восхищение!
– Аномалия прекрасна, – согласился Роне, довольно потягиваясь.
Сила переполняла его, несмотря на трех проглотов. Да что там, сейчас он мог бы запросто оживить гоблинского шамана и Эйты разом! Но – не заслужили. А вот он сам вполне заслужил какую-нибудь приятную мелочь. К примеру, свежайшего шамьета с бушами прямо сейчас…
– Эйты, какого екая мне приходится ждать завтрака! Бегом!
…и повторения этой ночи – ночью. Или вечером. Или вечером и ночью. И утром тоже. М-м… и прямо сейчас Роне бы тоже не отказался, даже вместо шамьета.
О, эта Шуалейда! Совершенно сумасшедшая девчонка! Ее мать, светлая Зефрида, ни в какое сравнение с ней не идет! Не говоря уже про Ристану. Никто не идет, если уж начистоту, кроме Дюбрайна. Но Дюбрайн далеко, а Шуалейда – близко.
Семь екаев, как она хороша! Ослепительно хороша!
Правда, только для ценителей, то есть истинных шеров. Смотреть на нее взглядом бездарного категорически не рекомендуется: внешность у нее – Суардис во всем разбойничьем великолепии. Острая, смертельно опасная сталь и никакой женственности, к тому же одевается она… м-да… И это может стать проблемой.
Уже стало.
Обделенные мозгами и чувством самосохранения придворные моллюски уже вчера шептались о ее дурном вкусе, ужасной фигуре, кошмарных манерах и о чем-то там еще, оскорбляющем их тонкое эстетическое чувство. Роне бы назвал их шакалами, но не хотел оскорблять животных, обладающих отличным нюхом не только на падаль, но и на неприятности. Эти – не обладали. Слишком привыкли считать самой влиятельной фигурой Валанты старшую принцессу. Конечно же, Роне их не разубеждал. Но быть такими идиотами!
Бездарные, короткоживущие и отвыкшие от истинных шеров – что с них взять.
И Ристана тоже хороша. Ненависть ненавистью, но послать сестре достойных принцессы платьев она была обязана! Достойных – не в смысле дорогих и шитых по последней моде, а тех, в которых Шуалейда бы походила на принцессу, а не ворону в оборочках. Неудивительно, что Аномалия не стала их надевать. В нежно-розовом она бы, пожалуй, выглядела еще ужаснее и глупее.
То же, в чем Аномалия явилась во дворец, было воплощенной мечтой престарелой провинциальной девы. Наверняка это шедевр был создан под руководством компаньонки. Без сомнения, дамы достойной. Но вот беда, дама сия лет двенадцать не бывала в столице и не отличалась изысканным вкусом.
И если Шуалейда завтра выйдет на бал в чем-то подобном, ее непременно обсмеют, она расстроится… Глупую мысль «не хочу, чтобы она расстраивалась» Роне отогнал. Все намного проще и логичнее. Аномалии предстоит встреча с Люкресом и Дюбрайном – которого опять носит Мертвый знает где! А она и так нестабильна. Так что не надо добавлять еще одну соломинку на спину этого верблюда. Если Аномалия сорвется на балу, плакала должность полпреда Конвента, не говоря уже о шансе единения на троих. О нет! Ради перспективы сделать то, что не удалось самому Ману Одноглазому, Роне готов был заказать для Шуалейды не одно платье, а сотню! Тысячу платьев вместе с веерами, туфельками, ридикюльчиками, кулончиками, заколочками и без чего там еще дамы не мыслят жизни.
Хотя с его точки зрения, Шуалейда может одеваться хоть в драную простыню. Ее дар – вот лучшее платье…
Стоило вспомнить, как оно было – касаться ее, брать ее, сливаться с ней телом и магией – как резко захотелось вообще не пускать ее на бал и не показывать Люкресу. Никому не показывать, даже Дюбрайну. Ну… ладно, Дюбрайну можно. Он не такой глупец, чтобы выбрать одну только Аномалию, когда может получить и ее, и Роне. Хотя идея делиться добычей Роне все равно не слишком нравилась. Причем делиться и Дюбрайном с Шуалейдой, и Шуалейдой с Дюбрайном. По счастью, голос разума был все же сильнее инстинктов хищника, а он подсказывал, что единение на троих стоит некоторых жертв. Да и вообще, от них в паре Роне получит несоизмеримо больше, чем от каждого по отдельности.
Подавив желание сунуть Шуалейду в мешок, упаковать в заговоренный сундук и запереть на замок, Роне для начала попробовал дозваться Дайма. Но то ли поблизости от светлого не оказалось ни одного подходящего зеркала, то ли светлый заблокировал связь, но сказать ему пару слов в глаза не вышло. Пришлось писать записку.
«Ты нужен в Суарде. Срочно! Альгредо напортил везде, куда дотянулся. Аномалия чуть не сорвалась. Я сделал все, что мог, чтобы она не возненавидела тебя и не снесла дворец к екаям собачьим. Дальше – сам, мой светлый шер».
Отправив записку со свежепойманным вороном, Роне отправился в семью екаями драный модный салон, заказывать Шуалейде наряды. При его появлении заполошные курицы, осаждавшие мадам Как-ее-там требованиями немедленно заняться именно их платьями, вымелись из салона на счет «раз» и правильно сделали.
– Вы закрыты до самого бала. У вас срочный заказ, милочка, – обрадовал мадам Роне. – Вы шьете для ее высочества Шуалейды.
Мадам попыталась что-то лепетать о других клиентках, репутации и какой-то еще ерунде. Разумеется, Роне даже слушать не стал.
– Вам не нужна милость королевского дома? Или, быть может, вы желаете огорчить меня?
– О нет, темнейший шер, ни в коем случае! Я… все будет…
– Я знал, что вы не зря считаетесь лучшей в Суарде, – великодушно кивнул ей Роне.
– Но как же мерки… фасон… цвет…
– Меряйте!
Роне взмахом руки выставил перед помощницами мадам материальную проекцию Шуалейды, благо, экономить силу ему теперь не придется. Глаза мадам на мгновение приобрели сферическую форму, еще немного, и выскочили бы. Роне даже ей посочувствовал: нелегко, должно быть, жить в плоском и скучном мире без магии. Наверняка бедняжке приходится столько всего делать руками! А ведь ее предки были шерами искусства. Жаль, в самой мадам от прекраснейшего дара остался лишь жалкий золотистый отблеск. И это – лучшие!
Роне даже успел выбрать цвет, фасон и что-то там еще. Это оказалось проще некуда. Достаточно было улыбнуться мадам и заверить, что всецело доверяет ее вкусу. Ведь если ее высочеству понравится, у мадам будет шанс стать ее личной портнихой. А если не понравится, ее высочество может очень сильно огорчиться. Вы же слышали, что случилось с зургами в Олойском ущелье? Да-да. Именно, мадам. Они огорчили нашу добрую принцессу. Мягкой им травы. А первое платье должно быть у ее высочества сегодня к обеду.
– Первое?.. – мадам попыталась упасть в обморок, но Роне удержал ее слабеньким, чтобы не сломать хрупкую человеческую плоть, воздушным потоком.
– Разумеется, первое нужно сегодня. В чем, по-вашему, ее высочество будет встречать кронпринца империи? А завтра к четырем часам пополудни доставьте второе, бальное. И чтобы никакого розового цвета, от розового у ее высочества портится настроение.
Именно на словах о настроении ее высочества его и накрыло. Волна стихийной аномалии прокатилась по всему Суарду, слава Двуединым – не такая сильная и разрушительная, как год назад. Но ее вполне хватило, чтобы у Роне закружилась голова, он на мгновение потерял ориентацию в пространстве, а в следующее мгновение отмахнулся от мадам, выскочил на улицу – и обернулся в сторону Риль Суардиса.
В первый миг он не поверил собственным глазам. Линза! Настоящий и неподдельный магический Источник, прямо как из учебника!
Только этим утром спавшая, запечатанная намертво башня Заката теперь сияла, разбрасывая вокруг себя грозовые протуберанцы, гудела и выла так, что уши закладывало! И это буйство сейчас видели все мало-мальски одаренные шеры Суарда, а может быть и всей Валанты.
И кронпринц Люкрес тоже, он же прибывает в Суард сегодня.
Мертвый дери! Не может быть, чтобы Зефрида сумела спрятать Линзу у Роне под носом, провела, как последнюю деревенщину! Но какова мерзавка, а?! Чистый восторг!
– Нинья! – позвал Роне, наплевав на ожидающую его карету, вскочил в седло вышедшей из Тени химеры и помчался к Риль Суардису.
В голове вертелись десятки вариантов – что можно сделать с Линзой, каких высот добиться, и главное – это же его свобода, их с Даймом общая свобода, вот это подарок!..
У самых ворот Роне понял, что опоздал. Эфирная буря утихла, превратившись в скромную стихийную воронку на месте Закатной башни, а сияние Аномалии обнаружилось в покоях принца Каетано. Рядом с ней, едва заметные в короне сине-фиолетового солнца, подмигивали зеленая и голубая точки: Герашаны сумели увести Аномалию из башни и спрятать в относительно безопасном месте, но не смогли разорвать пульсирующий канал силы между ней и Линзой.
Проклятье, если бы не шисовы платья – он бы успел сам застать ее в Линзе, и тогда… Трижды проклятье! Упустить такой шанс!
Впрочем, еще не все потеряно. Шуалейда лишь коснулась своего Источника, но не успела ничего с ним сделать. А Зефрида наверняка не все предусмотрела, она всегда считала Роне недостойным внимания – и сейчас он впервые был этому почти рад.
Отпустив Нинью перед нижним входом в башню Заката – тем, что ведет прямиком в сад – Роне снес к Мертвому проржавевший замок, который ни динга не стоил без магии Зефриды. И двери башни Заката впервые раскрылись перед ним.
Злые боги, если бы пятнадцать лет назад он хотя бы допустил мысль о Линзе! Как же он недооценил Зефриду! Светлая, о да, она всегда была светлой – но никогда не была ни доброй, ни наивной. Но чтобы вот так провести его…
– Зачем, Зефрида? – шагнув в башню Заката, спросил он у разноцветного смерча, нижним концом уходящего в самую Хиссову бездну, а верхним колыхающего голубой подол Райны.
Столб тумана качнулся, забурлил и стал прозрачным, позволяя увидеть сидящую в кресле с вышиванием юную королеву. Зефрида закончила стежок и подняла взгляд на Роне. Он еле подавил дрожь: вместо не позабытых за годы лазурных, с синими крапинками глаз на знакомом до последней черточки лице сияли окошки в солнце – белое, ослепительное до черноты солнце. Горячее, безжалостное солнце.
– Здравствуй, Рональд. – Зефрида улыбнулась одними губами. – С чем пришел?
– Зачем ты обманывала меня?
Мертвая королева пожала плечами. Она казалась умиротворенной, словно вокруг не бушевала магия, способная снести и заново воздвигнуть весь мир Райхи. Нет, не вокруг – она сама была этой магией.
– Я не обманывала, Рональд. Ты обманывал себя сам.
– Все эти годы я любил тебя, искал средство вернуть тебя. А ты смеялась надо мной! Молчала о Линзе! Притворялась… злые боги, ты притворялась даже перед собственным мужем! Зачем ты умерла, когда в твоих руках такая сила?!
– А ты по-прежнему не умеешь слышать и видеть ничего, что не укладывается в твое «хочу», Рональд. – Королева покачала головой. – Столько прекрасных слов о любви, помнишь? Тот, последний, вечер. Я почти поверила тебе, почти рассказала…
Воспоминание об их последнем разговоре – за два дня до ее смерти – хлестнуло наотмашь разочарованием: как близко он был к цели! Если бы он тогда не отступил, не позволил бы ей сказать очередное «нет»! Если бы он знал, что времени у них не столетия, а считанные дни… Проклятье!
– Слава Светлой, только почти! – нанесла добивающий удар королева.
В этот момент она была так смертельно прекрасна, что Роне готов был упасть перед ней на колени и целовать ее подол. Или сорвать с нее платье и взять ее прямо здесь, на полу ее гостиной.
– Видят боги, я любил тебя, Зефрида. До сих пор люблю, – Роне шагнул к ней так близко, что почти почувствовал ее тепло. – Ты не веришь мне, никогда не верила. Все потому, что мне выпало родиться темным!
– Ты все еще темный, Рональд, – оборвала его Зефрида. – Потому что не любишь никого, кроме себя. И никогда не любил.
От несправедливости ее слов хотелось выть и крушить все вокруг. Она, единственная, кому он верил, единственная, кому хотел подарить бессмертие – предала! Утаила ключ к могуществу и свободе, сбежала в смерть, лишь бы не позволить жить ему.
Он смотрел на мертвую королеву, она – на него. Иллюзия рушилась, оставляя после себя лишь нагую, неприглядную правду: нет ни любви, ни предназначения, ни доверия. Только ложь, ничего, кроме лжи.
– Ты обрела эту силу лишь после смерти, – задумчиво проговорил Рональд. – Ну конечно, как я не понял. Ты боялась, что рассказав мне о Линзе, станешь не нужна.
Королева снова покачала головой, но Рональд спешил довести мысль до конца.
– Но теперь-то ты видишь, что ошибалась? Мне не нужна власть, и я никогда не желал зла твоим детям! Ты же знаешь, я уберег твою дочь от Паука, и снова уберегу ее от Люкреса…
– Только потому, что тебе это выгодно, Рональд, – устало сказала Зефрида.
– Но в этом нет ничего плохого! Я делаю это ради всех нас, Зефрида. Пусть всем будет хорошо – и тебе, и Шуалейде, и мне тоже. Позволь мне помочь, и ты снова будешь жива. Разве ты не хочешь сделать счастливым своего мужа? Своих детей? Как можно отказываться от жизни из глупого страха! Мы будем вместе, пусть и не сразу – я готов ждать тебя, пока истечет отпущенный Тодору срок. Или ты по-прежнему считаешь меня недостойным?
– Оставь, Рональд. Твое красноречие бесполезно. Ты даже не понимаешь, в чем твоя ошибка, и не поймешь.
– Все еще боишься за каких-то абстрактных людей, Зефрида? Да брось. Я не собираюсь становиться вторым Ману и нести свободу встречным и поперечным. Ты же видишь, мне вообще нет до них дела.
– Вижу, Рональд, – грусти и усталости в тоне Зефриды стало еще больше. – Для тебя люди, что мыши. Ты в погоне за сказкой разрушишь все вокруг и не заметишь. Зачем тебе свобода, что ты будешь с ней делать?
– Зачем что-то делать со свободой? Она стоит того, чтобы просто быть. Тебе не понять, Фрида, ты выбираешь между жизнью и юбкой Райны. А я… разве я выбирал тьму? Меня никто не спросил, хочу ли я в Ургаш!
– Это не мой Источник, Рональд. Это дар моей дочери.
Роне ждал, пока она закончит терпеливо и снисходительно нести чушь, словно он – трехлетний малыш.
– По-твоему, чушь! – солнечные глаза на человеческом лице полыхнули обжигающим пламенем, и Роне стоило огромного труда не отшатнуться: его камзол уже тлел, а кожа начала трескаться от жара.
Он снова ошибся, допустив неосторожную мысль, но на этот раз он не отступит. Ни за что.
– Зефрида, любовь моя…
– Тебе все равно, что будет с Шуалейдой, если кто-то заберет Источник! – прервала его мертвая королева. – И ты думаешь, мне твоя свобода дороже детей?
На миг повисла пауза: Роне пытался справиться с болью – разгневанная стихия уже мало походила на нежную Зефриду. Но тем прекрасней, тем желанней она была. И он не отступит!
– Никто у нее ничего не заберет… да, это чушь! Я – не Паук! – он все же не сумел справиться с собственным гневом. – И я – не светлый шер Кельмах, который пытался тебя убить! Открой, наконец, глаза, Зефрида! Увидь меня, а не тени из твоего прошлого!
– Ты – не тень из прошлого, Рональд, ты намного хуже Кельмаха!
– Да неужели? Чем же это, Зефрида? Я никогда не лгал тебе, я любил тебя все эти годы и оберегал твоих детей. Даже твоего мужа, хотя не вижу ни одной причины, по которой не должен был позволить ему умереть и оставить трон Ристане!
– А, вот мы и добрались до сути, темный шер Бастерхази. Ты, любовник этой злобной твари, смеешь говорить о любви мне? После того, как она лишила меня старшего сына? После того, как по ее наущению Кельмах чуть не убил и меня и моих детей?!
– Да плевать я хотел на эту бездарную сучку! Какое имеет значение Ристана, когда ты отвергла меня и сбежала?! Ты могла хотя бы дать мне шанс, но нет, ты не видишь и не слышишь ничего, кроме своего предубеждения! Ведь я – темный, а все темные – чудовища! И плевать, что виновница твоих бед Ристана вообще бездарна, а обманутый ею осел Кельмах – светлый. Во всем виноват темный и только темный, даже если темный в это время был за тысячу лиг и знать тебя не знал!
– Да, ты – темный, Рональд! От тебя ничего, кроме вреда, где бы ты не появился!
– Живая Шуалейда не в ученицах у Паука – это вред? Живой Тодор Суардис – это вред?
– Вред – это ты сам, Рональд. Ты – как плесень, как проклятие!..
Свет и жар стали почти нестерпимыми, кожа уже слезала клочьями, даже кости трещали от напора стихии. Но Роне лишь шагнул к мертвой королеве еще ближе, почти вплотную – немыслимым усилием преодолевая сопротивление воющего урагана.
– Я люблю тебя, Зефрида! Ты знаешь это, ты видишь правду! Так дай мне всего лишь шанс доказать, что я – не чудовище! Я помогу тебе снова стать живой, снова любить. Я знаю, как сделать так, чтобы Линзы хватило на всех, даже твой сын станет шером-прим, а не слабым отражением Шуалейды. И подумай о ней! Шу всего восемнадцать, она не справится с Линзой одна, без моей помощи. Никто кроме меня не сможет научить ее. Ради твоих детей, прошу тебя, Зефрида!
– Ты собираешься помочь Шуалейде? Рональд, твои увертки смешны! Ты научишь ее тому же, чему и Эйты – быть твоей покорной куклой! Думаешь, я не знаю, что ты сделал с ним? Или ты думаешь, я не знаю, как Паук украл Линзу у своего ученика и что стало с ее настоящим хозяином? Я скорее запечатаю башню Заката еще на триста лет, пока ты не провалишься в Ургаш, но не подпущу тебя к Шуалейде и не позволю сделать из нее куклу! Убирайся!
Голос мертвой королевы поднялся до пронзительного свиста, разноцветное торнадо взвилось, закружило Роне, швырнуло его сначала об стену – а затем вынесло обратно в сад и захлопнуло двери башни.
– Демоница! – восхищенно, с искренней ненавистью прошептал Роне. – Провалиться мне в Ургаш, если ты не пожалеешь!
Черные, потрескавшиеся губы его сочились кровью, но он улыбался. На этот раз он не отступит. Ни за что. Он предлагал сделать так, чтобы хорошо было всем. Но раз Зефрида ему отказала – что ж, сама виновата. Хотела чудовище – получит чудовище, дери ее Мертвый!
— Вы действительно считаете, что здесь подходящее место для практического воплощения вашей теории, Сергей Павлович? — спросил Валериан Альбанов, военный комендант острова Диксон, у своего собеседника, кряжистого молодого человека с волевым широкоскулым лицом.
Тот улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, располагающая.
— Теория ведь не моя, — ответил он. — За нее мы должны быть благодарны Константину Эдуардовичу.
— Циолковскому?
— Циолковскому. Все наше ракетостроение обязано в первую очередь ему. Я лишь развиваю тенденции, начало которым он положил еще при царе-батюшке. Гениальный был человек!
— Должно быть, так, — задумчиво ответил Валериан Иванович, наблюдая за строительством.
Эстакада, круто изгибаясь, поднималась в бледное северное небо на добрую сотню метров. Облепившие ее ажурное тело монтажники казались отсюда, с земли, суетящимися муравьишками. Рельсовые пути отблескивали полированным металлом, беря начало на стартовом столе посреди цветущей тундры в полутора километрах к югу от места, где стояли сейчас они с Королевым. Туго натянутая двойная струна рельсов уходила в самое небо, обрываясь в никуда.
— Но все-таки, почему именно здесь? — спросил Альбанов. — Не севернее? Не на Новой Земле, скажем?
Королев пожал плечами.
— Сотня-другая километров, и даже тысяча километров приближения к полюсу роли, по сути, не играет. Мы и отсюда, с Диксона вашего, туда доплюнем! — Он засмеялся. — Тут сейчас все определяет геополитика. Западнее старт размещать нельзя — всегда есть угроза захвата врагом. Северный морской путь сейчас небезопасен — германские рейдеры то и дело шалят, подводные лодки десанты высаживают… А здесь мы достаточно далеко от войны, и коммуникации хороши — конвои с востока и запада, подвоз оборудования по железной дороге до Красноярска и по Енисею — сюда… Мы с вами тут, уж простите за старорежимное сравнение, как у Христа за пазухой живем. Словно и войны никакой нет. По своим людям разве не видите?
— Да уж… — только и махнул рукой Альбанов.
Дисциплина на острове и впрямь хромала на обе ноги. Окутавшая остров атмосфера благодушия совершенно разлагающе действовала на персонал военной базы. Конвои шли один за другим, прикрытые с моря кораблями сопровождения, а с неба — авиацией, и слабо оснащенному гарнизону острова не находилось ровным счетом никакой работы. С другой стороны — много ли мог остров со своей единственной артиллерийской батареей из пары орудий да стоящими в бухте на якоре сторожевым кораблем и переоборудованным под военный транспорт пароходом противопоставить мало-мальски приличным силам врага, буде таковые случатся вдруг здесь, в самом сердце советской Арктики?
И даже внезапный запуск секретного ракетного проекта здесь год назад не привнес ничего существенного в размеренное течение будней островитян — ну разве что население увеличилось на сотню монтажников и техников, прибывших на Диксон вместе с главным инженером проекта, да пешие патрули усилили до трех человек, уплотнив заодно и график обходов… Да только от кого здесь, на богом забытом острове, охранять секретный объект? От песцов да медведей разве… Но секретность есть секретность — пусть всем и каждому, даже гарнизонной кухарке тете Глаше, известно, что отсюда, с Диксона, вскорости будут запускать ракету, целясь в полюс.
— Я ведь так понимаю, Сергей Павлович, проект ведь наверняка военное применение найдет в случае успеха? — спросил Альбанов, гоня прочь невеселые мысли. — Это уж я так, чисто из интереса спрашиваю, можете не отвечать. Тем более что наверняка подписку давали о неразглашении. Я вот давал, хотя в ракетном принципе разбираюсь на уровне общей эрудиции. Просто не могу представить себе мирного применения этой…штуки.
Валериан Иванович с опаской покосился в сторону нависшей над ними эстакады.
— А как же полеты к иным мирам? — пошутил Королев, но сразу посерьезнел. — Сейчас война, Валериан Иванович. Все мы работаем на войну, просто каждый по-своему. Все изобретения и разработки в первую очередь изучаются с точки зрения возможности создания оружия победы, и не только у нас. Немцы через Ла-Манш свои смешные ракеты пускают, за океаном ходят слухи о некоей супербомбе… Вот и наши с Цандером ГИРДовские еще разработки вдруг пригодились — то, на что прежде иначе как на игрушки никто не смотрел, сейчас получили шанс найти практическое применение.
— Это вот те ваши ракеты с крылышками? — спросил, прищурясь, Альбанов. И добавил, видя, как напрягся собеседник: — Да вы не волнуйтесь, Сергей Павлович. Я, как комендант острова, должен быть информирован обо всех прибывающих грузах, пусть даже самых секретных. Даже если и не понимаю, что это такое и для чего служит. А что до иных миров… Отчего бы не помечтать? Тем более что на всей Земле звезды толком только отсюда, из Заполярья, и видны-то. Отчасти за это Север и люблю. А отсюда и до самой Антарктиды облачность небо застит…
— Ну, теперь-то ответ на вопрос о происхождении вечного облачного полога, мучивший поколения древних, мы знаем — и во многом благодаря той вашей экспедиции, — улыбнулся Королев.
— Ну, полноте, Сергей Павлович, — отмахнулся Альбанов. — Нам повезло быть первыми, вот и все. Открыл бы кто-то еще, годом ли позже, десятью ли годами…
— В этом и суть первооткрывательства, Валериан Иванович — раньше прочих прикоснуться к неведомому.
И на сей раз Альбанову показалось, что Королев не шутит.
Воды Гиперборейского океана, закручиваясь в гигантской воронке полярного мальстрёма, устремлялись в расплавленные недра планеты и, удерживаемые незримым туннелем магнитных полей, проходили их насквозь, каким-то образом минуя твердь земного ядра — а потом выбрасывались, разогретые до огромных температур, сквозь контрапертуру в земной коре, расположенную в южном полушарии, в Антарктике.
Конрапертурой этой был величайший на планете вулкан Эребус, на деле оказавшийся гейзером, ледяной конус которого скрывался в облаках низкого неба царства вечных сумерек — Антарктиды. Извергаемый Эребусом чудовищный столб раскаленного водяного пара окутывал туманами все южное полушарие и половину северного большую часть года. Горные хребты всех континентов, выступая в роли ребер радиатора, конденсировали на себе влагу, возвращая ее по речным руслам в океан и обеспечивая круговорот воды в природе.
Все это Альбанов знал. Теперь — знал, вместе со всем остальным человечеством.
Но не переставал удивляться этому знанию, чувствуя нескромную гордость от своей причастности к открытию одной из великих тайн мироздания — и немного сердясь на себя самого за это неподобающее тщеславие.
— Есть теория — пока лишь теория, Валериан Иванович, и нам в скором будущем предстоит подтвердить ее или опровергнуть самым действенным, экспериментальным, путем — что наша планета, выступая чем-то сродни гигантского магнетрона, представляет собой, по сути, один огромный прямоточный реактивный движитель, который захватывает все на своем пути— межзвездный эфир, космическую пыль, мелкие небесные тела — сотканной из искажений магнитного поля воронкой у северного полюса и отправляет в топку недр в качестве рабочего тела, которое выбрасывается через гигантскую дюзу Эребуса в межпланетное пространство и двигает Землю невесть куда и зачем, — доверительно склонившись к собеседнику, говорил меж тем Королев. — Смысл этого явления ученым пока недостаточно ясен, но если это предположение окажется истинным, многие общепринятые положения пошатнутся. Я сейчас имею в виду прежде всего коперниковскую систему мироздания и законы движения планет Кеплера. Мы стоим сейчас на пороге настоящего переворота в науке — да ведь вам это не впервой, Валериан Иванович, верно?
Альбанов, захваченный перспективами, лишь намеченными ракетостроителем, мог лишь невразумительно хмыкнуть.
— Но ближайшей нашей задачей является изучение возможности вывода на орбиту вокруг земли искусственного тела, спутника, с наименьшими затратами энергии. Баллистические ракеты, которые используют германцы, пока все еще маломощны для этой цели, и нескоро еще станут пригодны для космических полетов. Мы незначительно опережаем немецких ракетчиков — но у нас иной подход: использовать естественный внутренний реактивный двигатель Земли для разгона нашего аппарата до первой космической скорости. По сути, мы только и должны, что забросить свою ракету в центр открытого вами мирового водоворота. Всего-то и дел!
Королев довольно прищелкнул пальцами.
— А почему именно ракета? — спросил Альбанов, чувствуя себя отчего-то преглупо. Вот в такие моменты и осознаешь вдруг, что стал настоящим ископаемым, реликтом прошлого, подумал он, человеком из того времени, когда мир был необъясним, а оттого прост и понятен. Будь неладен этот мальстрём, водоворотом закруживший его не готовое к переменам в мировоззрении сознание два десятилетия назад!
— Ну-ну, товарищ Альбанов! — Королев шутливо погрозил пальцем. — Вы же были там. Это же ад кромешный. Сконденсированная в град влага из верхних слоев атмосферы, рассыпающиеся кометы, метеорные тела, захваченные аппертурой воронки магнитного поля — все, что кормит реактивный двигатель недр нашей планеты, да еще вихревая турбулентность взбаламученной магнетизмом атмосферы, да пар из этого адова котла… Воздухоплавание в приполярье абсолютно невозможно, и мы не можем просто зависнуть над центром водоворота и опустить туда наш космический аппарат. Конечно же, ракета! Именно и только ракета! Для того мы здесь и трудимся.
Альбанов только и мог, что кивнуть. Королев продолжал:
— Овладев принципами орбитальной навигации, мы сможем доставить заряд любой мощности в любую точку Земли — но это лишь задачи ближнего прицела, диктуемые военным временем. А уж потом, когда победим окончательно и бесповоротно — тогда дело за изучением иных миров. Планеты, которые мы отсюда, из-под облачного щита атмосферы, и разглядеть-то до сих пор толком не можем даже в самые мощные телескопы, окажутся совсем рядом — рукой подать! Грядут великие дела, Валериан Иванович, дорогой — и я совершенно уверен, что в скором будущем мы с вами станем им свидетелями.
До рассчетных сроков ввода объекта в эксплуатацию оставалась неделя, когда «Адмирал Шеер», тяжелый крейсер Кригсмарине типа «Дойчланд», действуя в рамках операции Вундерланд, атаковал Диксон, появившись из тумана, словно призрак, и ударив из главного калибра по гарнизонному городку и кораблям в бухте.
Подавив огонь береговой батареи и выведя из строя сторожевик и пароход «Революционер», «Шеер» спустил на воду катера с десантом. Ни у кого не возникло сомнений, что целью германцев был именно ракетный объект команды Королева.
Бойцы гарнизона готовились принять неравный бой. Крейсер продолжал осыпать берег шрапнелью, прижимая защитников острова к земле. Альбанов, легко раненый осколком, из блиндажа КП видел, как один за другим гибли в траншеях его люди. Крейсер выставил радиопомехи, и неизвестно было, услышали ли на Большой Земле сообщение, посланное в эфир прежде, чем радиоузел был уничтожен прямым попаданием вражеского снаряда.
Внезапно в грохот разрывов вплелся новый звук. Мощный басовитый рев донесся из глубины острова, словно странно продолжительный громовой раскат. В этих широтах, неспокойных из-за близости к вечной электромагнитной буре приполярья, грозы бы ли очень часты. Альбанов видел, как на звук поворачиваются бледные пятна лиц скорчившихся в окопах людей.
Звук вдруг рывком приблизился и сделался оглушительным, но несколькими мгновениями раньше небольшое продолговатое тело стремительных очертаний взвилось к облакам над морем на столбе чадного пламени — а потом камнем рухнуло в океан. Громыхнул разрыв, и над свинцовой серостью волн раскрылся цветок дымного огня.
Обстрел прекратился.
Альбанов и его подчиненные смотрели вслед поспешно уходящим в открытое море десантным катерам. Вдали от берега, там, где совсем недавно маячил хищный силуэт крейсера, среди волн все еще что-то горело, испуская клубы черного дыма.
Рядом взрыкнул автомобильный мотор, скрипнули тормоза. Хлопнула дверца, и Альбанов услышал за спиной:
— Принимайте объект, товарищ военный комендант!
Королев ослепительно улыбался.
— Будем считать это незапланированными испытаниями в условиях, максимально приближенных к боевым, — улыбнулся в ответ Альбанов. — Объект принят.
— Это, конечно, вышло, что называется, из пушки по воробьям, — сказал Королев и досадно поморщился. — В прямом смысле — ближний прицел. Совершенно не космический масштаб. Расстояния не те. Очень сложно было телеуправлять полетом, помехи эти, да и баллистическая кривая абсолютно безобразная вышла… Ну да ладно! Уж если в таких экстремальных условиях все у нас получилось, то когда война закончится, и мы к процессу наконец подойдем с толком и расстановкой, успех просто неминуем! А, Валериан Иванович?
Королев подмигнул.
— Конечно, Сережа, — ответил Альбанов, чувствуя, как касаются кожи лучи нежаркого северного солнца. — Все впереди. Все получится. Не может не получиться.
1961г. Красноярск. Звезды
Валериану Ивановичу Альбанову было семдесят пять лет, когда первый искусственный спутник Земли сказал свое знаменитое «бип-бип» из динамиков сотен миллионов радиоприемников по всему миру.
Ему исполнилось семьдесят восемь, когда со стартового стола на Диксоне взмыли в небо, чтобы, пройдя сквозь воды мирового водоворота и пекло земных недр, совершить семнадцать витков вокруг Земли, космические собаки Белка и Стрелка.
Теперь ему все еще было семьдесят восемь, и этим апрельским днем он как никогда отчетливо осознавал стремительность течения времени, которое неслось мимо все быстрее и быстрее.
Возраст, подумал Валериан Иванович. Конечно же, это все возраст. Не время ускоряется, а сам ты живешь все медленнее, не поспевая за молодыми.
Человек в космосе. Надо же. Не чаял дожить, а поди ж ты…
Коляска неспешно катила его вдоль по улице, полной веселых, ярко одетых улыбающихся людей, которые искренне радовались погоде, весне и тому, что их Родина — лучшая страна в мире, и снова доказала это, послав своего сына в межзвездный эфир космического пространства.
— Как прекрасна наша планета! — доносился до Валериана Ивановича из репродукторов молодой голос, искаженный треском помех. — После головокружительного падения сквозь центр Земли, после полета сквозь царство расплавленного камня и облачный полог я первым из жителей нашей родной планеты отчетливо вижу звезды. Они холодны и далеки, и Земля мчит им навстречу. Отсюда, из космоса, она напоминает огромный ракетный корабль, который на гигантском столбе водяного пара возносится к звездам вместе с другими планетами, несется неизвестной пока нам цели. Мы, люди, экипаж корабля по имени Земля, должны объединить наши усилия, чтобы сохранить наш дом таким же прекрасным, каким он видится мне сейчас. Когда мы научимся управлять этим кораблем, нам откроется дорога к другим мирам…
Конечно же, откроется, думал Альбанов.
Иначе и быть не может.
Что ждет нас там? И — кто нас там ждет?
Скоро узнаем. Теперь совсем уже скоро.
Хорошо бы дожить.
Хорошо бы…
Сам готовый голыми руками рвать проклятое железо, Шеддерик вдруг вспомнил, что дарёная цепочка – магическая. И если это она превратилась в ошейник, а это она, какие могут быть варианты… значит, отреагирует на саруги ровно так, как любая другая магия сианов. Застыв на миг, озарённый этой идеей, он стянул с левой руки перчатку и дёрнул ошейник голой ладонью – ладонью, в которую были вживлены не менее десятка саруг…
Темери вскрикнула и, наконец, схватилась руками за шею. Рот несколько раз открылся в беззвучном вскрике, она тяжело дышала. Но дело было сделано. Шедде чувствовал, как под его руками мгновенно ошейник остывает, теряет магию. Как прочный ржавый, грубый металл превращается в нечто тонкое и хрупкое. Как это что-то легко рвётся от одного рывка. Оставив на память о себе широкий красный след на коже.
– Благородные чеоры, – громко возгласил наместник, – моей невесте стало душно. Прошу вас, продолжайте праздновать! Мы скоро вернёмся!
И они вдвоём повлекли её вон из зала. Как можно быстрее.
Но уходя, Шеддерик отметил всё-таки, что никто из присутствовавших в зале сианов в беспамятстве не упал. А значит, того, кто наложил на цепочку это губительное заклинание, следует искать в другом месте.
– Всё же нормально было… – растерялся Кинрик. – Она же сама дошла… что случилось-то? И как такое вышло?
Действительно, как?
Шедде обернулся к одному из стражников у входа в зал.
– Найди Гун-хе. Пусть поторопится. Мы будем… – он прикинул расстояние, и решил: – будем в комнатах наместника. В кабинете. Давай!
Темершана шла очень медленно, но всё-таки сама, лишь слегка опиралась на руки своих спутников. Почти до самого конца. Но на одной из лестниц вдруг беззвучно споткнулась, и, если бы не Кинрик, упала бы.
Как назло, именно в этот момент из-за угла важно вышел пожилой ифленский дворянин, слегка опоздавший на торжественный ужин и оттого расстроенный. По сторонам он не смотрел, надеясь только, что горячие блюда подавать ещё не начали, так что внезапная встреча с наместником, чеором та Хенвилом и бесчувственной Темершаной оказалась полной неожиданностью и для него тоже.
– О, Золотая Ленна! – выдохнул он, чуть не врезавшись в благородных чеоров, – это же рэта Итвена! Что с ней? Она умерла?
– Нет! – Так грозно рявкнули братья, что несчастный чеор втянул голову в плечи и поспешил убраться с их дороги. Но на бегу всё равно несколько раз оглянулся.
Шеддерик эту встречу сразу выбросил из головы.
Кинрик распахнул двери кабинета, подхватил с кресла клетчатый плед, поспешно освобождая место, и заоглядывался, пытаясь понять, что бы ещё сделать полезного.
Ну, что тут сделаешь?
– Кинне, подай воды, если есть.
Очнувшаяся Темери благодарно кивнула, когда наместник собственноручно поднёс ей воду.
Сделала несколько глотков. Но руки у неё сильно тряслись, и Шедде забрал стакан, чтобы не облилась. Кажется, она даже не заметила.
– Тише, – сказал он и осторожно провёл ладонью по волосам у виска, словно хотел пригладить выбившуюся прядь. Нежно и осторожно. – Тише, всё уже закончилось, слышишь? Всё уже хорошо, девочка, всё. Можно выдохнуть…
У неё были мягкие тёплые волосы и нежная кожа. Убирать ладонь не хотелось, и Шедде всё медлил, продолжая полушепотом уговаривать Темери, что всё плохое уже позади.
Кинрик, который наблюдал за происходящим со стороны, потому что больше заняться было нечем, вдруг задумчиво сказал:
– Шеддерик та Хенвил. А ведь ты беспросветный дурак. Совершенный и безнадёжный, я бы сказал…
Глава тайной управы даже не обернулся.
– Может и так, – вздохнул он. – Но поговорим мы с тобой об этом чуть позже и наедине. Темери, как вы? Слышите меня?
Она осторожно кивнула.
– А узнаёте?
Рэта Темершана Итвена
Может быть, так и теряют чувства, – в какой-то момент всё перед глазами поплыло и закружилось, а потом вдруг она поняла, что уже нет того яркого беспощадного света, шума возбуждённых голосов, а есть тёплый плед и тихий голос, от которого, как по волшебству, утихают всё тревоги и страхи. Кто-то легонько гладил её по щеке. Кто-то звал её по имени…
Темери открыла глаза и сразу поймала встревоженный взгляд чеора та Хенвила. Впрочем, тревога мгновенно сменилась облегчением.
– Узнаёте меня?
Стало отчего-то невероятно стыдно. Что случилось? Она что же, упала в обморок?
Как получилось, что сейчас здесь они только… втроём?
Темери перевела взгляд на наместника и сразу попробовала сесть ровнее. Шеддерику пришлось убрать руку от её лица – значит, не показалось. Это действительно чеор та Хенвил только что осторожно касался её щеки?
– Простите, – сказала она, подивившись, каким хриплым оказался голос. – Я не знаю, что со мной случилось… голова закружилась… почти ничего не помню.
– Украшение-то своё помните? – помрачнел Шеддерик.
Кивнула. Было видно, как быстро её щеки залились краской.
– Как вы догадались?
– Шарф по цвету не подходит к платью. Да и так шарфики не повязывают. – Пояснил Кинрик и даже показал жестом, как именно.
Темершана опустила взгляд.
– Я не смогла придумать ничего лучше.
Глава тайной управы подавился воздухом. Потом очень осторожно спросил:
– Скажите, а вам не пришло в голову попросить помощи? Вы же были там не одна.
– Но мы попросили! – растерялась Темери. – Вельва побежала за сианом. Только, наверное, не успела его найти.
– Надо было сразу сказать мне. Не доверяете мне – сказали бы наместнику… или… или вы заподозрили, что это испытание вам подготовил кто-то из нас? Это так?
Что она могла ответить? Согласиться? Ведь в какой-то момент она действительно поверила, что это мог придумать Кинрик. Правда, мысль как мгновенно пришла, так почти сразу и исчезла. Она зажмурилась, но ответила:
– Я теперь понимаю, что это глупо, но не спрашивайте. Я никого не заподозрила. То есть, может быть, но это было не главное…
– Так вы сочли, что я мог специально вам это подарить? Что я знал, что так будет? – возмутился Кинрик.
Голос сомнений не оставлял – не мог. Так пресветлая сестра могла бы возмутиться, если бы кто-то посмел обвинить её в краже, или того хуже – в безделье.
Темери потёрла лицо ладонями, а потом решительно перевела взгляд с одного брата на другого:
– Я думала только о том, что сплетни мгновенно полетят по городу, и скандал замять не удастся. И что если чеор та Хенвил прав, то люди возмутятся, сочтут, что их доверие было предано, и завтра же выйдут на улицы. И избежать кровопролития на этот раз будет очень трудно. Я надеялась, что это, – потёрла шею, – сочтут просто проявлением дурного вкуса, и никто не обратит внимания. А вышло по-другому…
Чеор та Хенвил криво усмехнулся:
– Вы невероятно предусмотрительны… не переживайте. Кинрик сказал всем, что вам стало душно из-за жары – зал хорошо натопили по случаю приёма. И не думаю, что много кто успел рассмотреть ваше колье. Свет за спиной, эти башни из угощений… нет, вряд ли. Впрочем, – добавил он мрачно, – теперь гадать бессмысленно.
– Значит, нам надо туда вернуться. Показать гостям, что всё хорошо…
– А если вас снова попытаются убить? – Всё с той же одновременно и насмешливой, и ворчливой интонацией поинтересовался Шеддерик.
– Думаете, это была именно попытка убийства? Всё равно. Я не боюсь.
Темершана даже попыталась встать, но тут, как будто ждал именно этого момента, подоспел Гун-хе. Пришлось ей вернуться в кресло…
Южанин тепло поприветствовал её, осторожно поинтересовался здоровьем, и только потом – засыпал вопросами о том, как всё происходило, в какой последовательности, и кто ещё принимал в тех событиях участие.
А когда он узнал от неё всё, что хотел, то сразу же переключился на Кинрика.
Темери, немного успокоившись, наблюдала, как наместник, сгорая от неловкости, рассказывает о поисках достойных даров для невесты – в последние два дня перед тем, как эти самые дары должны были быть вручены. Хорошо, что тактичный Гун-хе не задал щекотливый вопрос, который прямо-таки напрашивался – а почему, собственно, чеор наместник не позаботился о подарках заранее, ведь у него было больше месяца на то, чтобы не только придумать, что дарить, но и заказать, и даже получить заказ. Южанин насторожился, когда речь зашла о том, кто именно посоветовал Кинрику ювелира.
Темери тоже нахмурилась. Само по себе то, что именно Вельва посоветовала такой подарок, наверное, не странно. Ну, у кого он ещё мог бы спросить? И кто ещё мог бы это придумать? Подарок, который, наверное, она сама рада была бы получить.
Но ведь именно Вельва покупала у старой сотинки зелье, хотела им кого-то опоить… и именно она бегала за сианом, и не привела его…
Хотя, Вельва ведь примеривала украшение. И напугалась совершенно непритворно, когда увидела, во что оно превратилось у Темери на шее. Стала бы она его примерять, если бы знала, что такое вообще возможно?
Так может быть, всё дело в том, что ей самой Вельва Конне сразу не понравилась?
Между тем разговор ушёл на другие темы, а Темери так и не решилась его прервать. Может и зря.
Она видела – чеор та Хенвил тоже наблюдал за братом, но по его лицу совершенно невозможно было понять, что он чувствует и о чём думает. Кривоватая ухмылка, руки свободно лежат на коленях… а чёрную перчатку он где-то потерял, и стали хорошо видны саруги.
Темери, упустив нить «допроса», задумалась о том, что всё у неё получается не так, даже если очень стараться. Снова она стала причиной неприятностей, снова кто-то другой должен был придумать, как вытащить её из беды. Как будто у неё своей воли нет…
И что бы братья сейчас ни говорили, а она всем сердцем чувствовала – надо вернуться в зал. Надо сделать так, чтобы у сплетников не возникло ни малейшего шанса раструбить по городу об её слабости, болезни, или, ещё хуже, о покушении.
Исчерпав запас вопросов к наместнику, Гун-хе испросил позволения удалиться. Ему ещё предстояло найти и расспросить девушку Вельву, а также того сиана, которого она так и не довела до комнаты рэты.
Последующие дни стали для Саввы фантастически прекрасными. Он, оставивший за плечами шесть с гаком десятков лет, сорок из которых были до края наполнены всем, что может пожелать, испытать и почувствовать мужчина, полный жизненной силы, в равной степени открытый и любви, и риску, — вдруг с великим удивлением вновь открыл в себе способности и переживания, как ему казалось, навсегда утраченные. Они открылись ему, когда вчера он поцеловал эту девушку. То, что произошло между ними минутой позже, было естественно и божественно прекрасно, и чувство, родившееся в те мгновения, теперь росло и ширилось где-то в самой сокровенной глубине его сущности, постепенно наполняя и заполняя его. Ночь, проведённая в объятиях этой девушки, бурная, полная страсти, наделила его какой-то свежей, чистой энергией, и рано утром, касаясь бедра и плеча спящей девушки, Савва ощущал, что эта энергия и сила живёт в каждой клетке его тела. И ещё он был безмерно благодарен и признателен ей, безмятежно спавшей рядом, за то, что она смогла пробудить, вернуть то, что он испытал только один раз в жизни, и что, казалось, давно намертво засыпано холодными песками забвения минувших лет, и что никогда уже не посетит его в этой жизни… Но оно вернулось. С нею. Благодаря ей.
К покорной же, бессловесной, стремительно увядающей Рехии, жене, матери его детей, Савва мог испытывать лишь грустную нежность – и безмерную жалость.
Когда Кристина проснулась, он снова любил её неистово и нежно, и чудилось ему, что она отвечает ему тем же…
Они завтракали и обедали в ресторане отеля, как того требовал план акции, гуляли, ужинали… Потом всё повторилось. И повторялось вновь…
На следующий день мир вновь обрел свои привычные черты. Вернулась способность работать так, как Савва умел работать всегда: четко, опережая противника, принимая правильное решение, делая единственный правильный ход из множества предлагаемых и возможных. Но это не умаляло наполнявшего Савву чувства, не разбавляло того крепкого хмельного вина, которое пьянило голову и заставляло вскипать кровь… Но не мешало делать дело. А делом Саввы на оставшееся до реализации время было, никак не изменяя заявленного образа графа Пилсуцкого, ждать сигнала. И, если всё пройдёт как планируется, оставаться в отеле ещё несколько дней.
Сигнала не было второй день. Они, отпустив коляску до полудня, гуляли по аллеям городского парка. Кристина рассказывала о себе, о детстве, о жизни на цирковой арене, о брате, о хозяине цирка, преданном друге их матери, любившем её бескорыстно и преданно, пока она не ушла в лучший мир…
— А почему она не вышла за него?
— Она всю жизнь любила одного мужчину, первого и единственного, и не хотела забыть его, быть с другим. И не могла.
— А брат… Анджей…?
— Он сын маминой младшей сестры. Они с мамой близнецы. Мирра умерла родами, замужем она не была, и мама взяла Анджея к себе… Правда, мы с ним похожи?
Савва молчал. Слушая рассказ девушки, он вспомнил Марию, свою настоящую и единственную, как показали годы, любовь. Ни до встречи с нею, ни после, не испытывал он чувства такой глубины и яркости. Огромным усилием воли Савва запрещал себе вспоминать Марию, потому что, когда он думал о ней, становилось нестерпимо больно, а жизнь начинала казаться ошибкой.
Мысль, пришедшая ему в голову, была не к месту и не ко времени. Как он будет жить потом, когда всё закончится? Без неё? Сердце Саввы вдруг переместилось в центр груди и стало истекать медленным жидким огнём. Он по инерции сделал ещё несколько шагов и остановился.
— Савва, что? Ты побледнел, сядем… — Она подвела его к скамейке и усадила. — Что с тобой, Савва, что?
Савва глубоко вздохнул, улыбнулся.
— Всё хорошо. Просто захотел, чтобы ты села рядом.
Она внимательно вглядывалась ему в лицо.
— Сумасшедший, ей богу сумасшедший, — без улыбки произнесла она шепотом, одними губами.
— Всё хорошо, — так же, как и она, шепотом, сказал Савва. Там, на дорожке, он понял, что любит её. Потому что сейчас его заполняли те же чувства, которые он двадцать лет назад питал к Марии. Нет, не такие. Сильнее.
Сердце постепенно отпускало. Девушка тихо сидела рядом, глядя куда-то вдаль. В конце аллеи остановилось их ландо. Кучер сошел с козел и снял шляпу.
— Пойдём, Кристина, за нами приехали.
Савва не заметил, как впервые назвал её полным именем. Она повернулась к нему и сказала:
— Я люблю тебя, Савва.
Они решили не подниматься в ресторан и остались на воздухе, на террасе бельэтажа. Днём над расставленными здесь столиками натягивали парусиновый тент от солнца, а вечером его убирали, и над головой было небо.
Сев в парке в ландо, они ни о чем не говорили, девушка молчала, глядя в сторону, а Савва просто боялся, что ослышался. Так они доехали до отеля.
За все то время, что они были вместе, она впервые была так задумчива, тиха и печальна. Она долго смотрела куда-то в пространство, а потом негромко заговорила. Нельзя сказать, что Савва понравился ей с первого мгновения знакомства, нет. Но она сразу почувствовала его уверенность и спокойствие, за которыми читалась недюжинная сила личности и ещё то, что Бен Товий, которого очень уважали и побаивались в Варшаве, откуда, срочно собравшись, они с Андре приехали в Киев, явно почитает этого мужчину за равного. А потом, в гостинице, будучи рядом с ним уже неотлучно, поняла, что он нравится ей, нравится всё больше и больше. Прежде всего она ценила в мужчине силу и спокойствие и всегда, чаще неосознанно, искала эти качества в тех, кто оказывался рядом с ней.
Такое отношение к противоположному полу передалось ей от матери. Та рассказывала дочери о её отце, и девочка навсегда запомнила, впитала в себя его образ, образ мужчины сильного и спокойного, мужественного и смелого, который, спасая её, подставит под смертельный удар свою грудь, мужчины, с которым легко и спокойно, и единственное, что она будет желать — это чтобы завтрашний день был повторением дня сегодняшнего. Мать говорила о нем и не печалилась, что его нет, а радовалась, что он был, просто был в её жизни. Потому, что встретить такого человека и быть с ним, пусть даже недолго, — это счастье. Слушая мать, Кристина просто верила ей. А теперь узнала, прочувствовала, ощутила всем естеством женщины. Встретив Савву. Вместе с ним к ней пришло то, о чем, как о несбыточной волшебной сказке, говорила мать. Теперь всё, что случалось раньше, сравнимо было с мелким прудиком, наполненным не очень чистой водой, а сейчас она вошла в прозрачные воды безбрежного теплого моря, струи которого обнимали ее и несли навстречу солнцу.
— Я люблю тебя, Савва, — повторила она.
К их столу подошел официант.
— Прошу прощенья, ваша светлость… Просили передать… —
Он вынул из искусно сложенного пакета редчайшую тигровую розу и с поклоном протянул цветок Кристине. Потом поставил на стол изысканной формы сосуд тяжёлого тёмного стекла. Это был дорогой и очень редкий французский коньяк «Сен-Папен» 1888 года. На весь Киев коньяка этой марки насчитывалось всего полдюжины бутылок, и все они находились в винном погребе Бен Товия. Савва вальяжно откинулся на спинку плетёного кресла и взглянул на девушку. Её глаза, обычно ярко-зелёные, сейчас были прозрачно-голубыми и льдисто-холодными. Бутылка редчайшего «Сен-Папена» 1888 года означала, что главная, завершающая часть того, ради чего они здесь находились, началась.
Пока Кристина одевалась к ресторану, Савва достал из буфета графинчик с водкой, налил полрюмки. Поднес Кристине. Та понюхала, поморщилась.
— Гадость какая!
— Надо выпить. Тебе пьянеть никак нельзя.
— А нет ли иного способа?
— Можно, конечно, съесть полфунта коровьего масла. Но испортишь печень. И может случиться конфуз по желудочной части.
Послушно осушив рюмку, Кристина закашлялась, прикрыла рот рукой.
— Пора… — сказал Савва, посмотрев на брегет, извлеченный из жилетного кармана. – Шампанское начинай пить минут через сорок. Тогда всё сработает.
В коридоре они встретились с входившим в свои комнаты хозяином апартаментов. Сей господин, по виду чистый пруссак, положительно произвёл впечатление на дочь графа, что графу явно не понравилось, но на людях — напротив, в раскрытых дверях, стояли, беседуя, оба постояльца нумера — граф дочери ничего не сказал, только взял девушку под локоток и поднял выше свой породистый подбородок. В ресторане его светлость пребывал явно не в духе, раз или два довольно резко что-то говорил дочери на польском, она отвечала, граф мрачнел всё больше и налегал на коньяк. Видимо, алкоголь ударил графу в голову, потому что он, не обращая внимания на сидящую вокруг публику, громко выкрикнул что-то на своем тарабарском языке и ударил кулаком по столу. На лице девушки появилось удивление пополам с обидой.
— Ах, даже так, да? Очень хорошо, я это запомню! Но и вы запомните! Надолго!
Она отвернулась от графа, и, подняв носик, принялась осушать один бокал шампанского за другим. За соседним столом дама бальзаковского возраста склонилась к своему спутнику:
— Странные отношения у графа со своей дочерью, ты не находишь?
Спутник тонко улыбнулся в усы:
— Я бы сказал, высокие…
Его светлость, осознав наконец, что погорячился, пытался уговорить свою юную спутницу не увлекаться так дарами Бахуса, но получил эффект обратный — очередной фужер был выплеснут ему в физиономию. К слегка очумевшему графу подскочили два официанта и стали приводить в порядок его пиджак и манишку, а девушка с гордым и независимым видом направилась к выходу. Граф, бормоча на ходу извинения, поспешил за ней.
Коньяк этим вечером совершенно точно был не лишним, как и хорошая компания. После четвёртого бокала Барти отказался думать о явке с повинной и признал, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на месть. Тем более, самому себе. Когда Азирафелю показалось, что всё уже позади, Барти вдруг криво улыбнулся:
— А ведь он назвал его тоже Барти… никакой фантазии.
— Кого?
— Сына, — Барти фыркнул и невесело рассмеялся. — Хорошо, что я уже Кроули.
— Просто отлично, — согласился Кроули, — и ничто не помешает тебе пожелать счастья Барти Краучу и выпить за его здоровье.
— Точно, — Барти выпил и отсалютовал Азирафелю бокалом: — Его здоровье!
Кроули поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее:
— Пос-с-слушай, Барти, а с кем из нас ты будешь жить после перемещения?
— С кем? А разве вы живёте не вместе? Там у себя…
Кроули скривил губы и взглянул на Азирафеля, передавая слово ему, наверное, как самому трезвому. Действительно, такие вещи стоило объяснить заранее, и если про Армагеддон они с Барти уже поговорили, то теперь следовало осветить некоторые нюансы собственной природы… и вообще. Чтобы Барти хоть немного понимал расстановку сил.
— Мы живём не вместе, — Азирафель решил зайти издалека. — У меня свой книжный магазин в Сохо, а у Кроули квартира в Мейфэре. Я продаю книги, вернее, как продаю…
— Ангел, — Кроули поморщился. — Может, ближе к делу?
— Да-да… ближе… — согласился Азирафель.
Долго живя среди смертных и знакомясь с их технологиями, он прекрасно представлял, как работает наглядная агитация. Да и все эти «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Поэтому он встал и, отойдя на середину комнаты, сосредоточился, выпуская крылья. Эффект превзошёл все ожидания — крылья, кажется, стали даже чуть больше и, ощутив свободу, затрепетали, успокаиваясь. Кроули смотрел на них с таким восхищением, что Азирафель не выдержал:
— Дорогой, а теперь ты.
Когда крыла Азирафеля коснулись перья крыла Кроули, удержать восторженный вздох не удалось. Это было слишком хорошо и, наверное, слишком интимно, чтобы делать вид, будто ничего не происходит.
— Можно?
Кроули лишь кивнул, и Азирафель впервые коснулся чужих перьев, принимаясь их ласково поглаживать. Угольно-чёрные, они блестели в свете многочисленных свечей, словно антрацит, и ощущались очень мягкими и даже нежными.
— Я уже забыл, как это красиво, — улыбнулся Азирафель.
— Нгх…
От избытка чувств Кроули часто терял дар речи, но сейчас он казался потерявшимся в собственных ощущениях — на его лице отражалась такая гамма эмоций, что Азирафель забыл, как дышать, и вспомнил, лишь когда боль в груди стала невыносимой. Он закашлялся и почти пропустил первое прикосновение Кроули к своему крылу.
Этот способ протрезветь — ранее неизведанный! — оказался довольно действенным. Азирафелю вдруг показалось, что все его чувства стали гораздо острее, и он даже ощутил запах страниц старого фолианта, лежавшего в спальне на тумбочке. Что уж говорить об осторожных прикосновениях к перьям, от которых тело словно прошивало крошечными электрическими разрядами?! А ведь Кроули едва их касался, стараясь даже лишний раз не дышать. Наверное, именно так и ощущается настоящее волшебство.
Кроули закрыл глаза, а его губы тронула улыбка: лёгкая, нежная, воздушная. Он с шумом выдохнул, зарываясь пальцами в перьях.
— Вы анимаги? — Барти, о присутствии которого они совсем забыли, решил напомнить о себе.
— Кто? — голос Азирафеля немного охрип.
— Анимаги-гиппогрифы, — восторженно прошептал Барти. — Я о таком даже не слышал. — И вы умеете летать?
Кроули приоткрыл один глаз и недовольно поморщился:
— Вот поэтому я никогда не заводил детей. Любой трогательный момент способны испортить, — он уже пришёл в себя и с неохотой выпустил из рук перья Азирафеля. — Мы умеем не только летать.
— А полностью покрываться перьями?
— Дурацкое занятие, — фыркнул Кроули. — Оно тебе надо?
И хоть момент был безнадёжно испорчен, странное чувство в груди никуда не делось. Азирафель действительно мог сейчас покрыться перьями и взлететь — и это бы ему ничего не стоило.
— А меня вы можете этому научить? — Барти перевёл полный надежды взгляд с Кроули на Азирафеля. — Я легко учусь.
— Не в нашем случае, — вздохнул Кроули. — Мы такие, какие есть.
— Ну да, — подхватил Азирафель. — Мы ангел и демон. Просто так получилось, что мы друзья, но в наших конторах об этом никто не догадывается.
— Нет, — Барти пьяно усмехнулся, — так не бывает. У вас ещё и конторы есть?
— И бюрократия, — поморщился Азирафель. — Мне кажется, что тебе, Барти, стоит протрезветь.
— Точно стоит, — согласно кивнул Кроули, слегка расправив крылья.
Протрезвевший Барти казался немного дезориентированным:
— Но… это такие же сказки, как Мерлинова борода или Дары смерти…
— Попробуй, скажи это Гавриилу, — усмехнулся Азирафель.
— Или Хастуру, — мрачно добавил Кроули.
— Пушистику?
— Почти. Герцог Ада и редкий отморозок, от которого надо держаться подальше в любом случае. Радует, что на Земле он почти никогда не бывает. Ещё не передумал уходить с нами? — прищурился Кроули.
— Ещё не передумали взять меня с собой? — в тон ему ответил Барти. — А мне можно потрогать крылья?
— Нет, — покачал головой Кроули. — И не вздумай спросить о таком какого-нибудь ангела или демона, если вдруг доведётся встретить.
Всё-таки Барти был очень понятливым, а потому не стал задавать лишних вопросов о только что увиденном. И хорошо! Азирафель неторопливо рассказал ему об ожидании Последней Битвы и о подготовке к ней. А также о том, что они с Кроули будут до последнего пытаться ей помешать.
— Постойте, — Барти потрясённо уставился на Азирафеля. — Но ведь если Армагеддон состоится, то вам придётся сражаться на разных сторонах… друг против друга.
— Это как раз лишний повод, чтобы его отменить, — проворчал Кроули.
— Потому что мы не будем сражаться друг против друга, что бы ни произошло, — добавил Азирафель.
— И только ради этого вы идёте против всех? Вдвоём?!
Азирафель улыбнулся, искоса взглянув на Кроули:
— Лично мне будет очень не хватать малосольной семги под укропным соусом, а ещё уютных ресторанчиков, где меня знают в лицо, кроссвордов в «Дэйли телеграф» и антикварных магазинчиков.
— Ну да, — немного ошарашенный Барти кивнул. — Достойный повод. Особенно сёмга.
Поскольку самоубийственные мысли оставили бедолагу, Азирафель спрятал крылья и отправился спать. В конце концов, кто знает, как всё пойдёт после их возвращения? Теперь он начинал понимать торопливых смертных — когда времени остаётся не так много, хочется успеть как можно больше. А жизнь людей, если задуматься, сплошной цейтнот.
В спальне Азирафель улёгся на кровать и уставился в потолок, разглядывая тени. Кроули отправился в душ, и, помня о некоторой неловкости, возникшей между ними в прошлый раз, Азирафель не пошёл следом. Вместо этого он представлял чёрные как ночь крылья, одновременно нежные и сильные. Интересно, а как сильно они изменились после Падения? Не могли же просто почернеть?
Притихший Кроули устроился рядом, а потом вдруг перевернулся на живот и, обняв подушку, осторожно подполз под руку Азирафеля так, что его ладонь накрыла как раз основание крыльев.
— Ты их чувствуешь, правда? — прошептал он.
— Да, — тоже шёпотом ответил Азирафель. — Никогда не думал, что дотрагиваться до чужих крыльев может быть так приятно.
— Я тоже, — Кроули улыбнулся. — Значит, ты всё это затеваешь из-за сёмги?
— Ну, я не стал перечислять все пункты, — Азирафель почувствовал, как крылья под его рукой чуть дрогнули. — Но, в общем-то, дело вовсе не в рыбе и не ресторанчиках.
— Нет? — Кроули даже приподнял голову, чтобы лучше видеть лицо Азирафеля.
— Нет.
Ответом ему стал удовлетворённый вздох, и Кроули закрыл глаза, затихая. Азирафель продолжил поглаживать его выпирающие острые лопатки, явственно ощущая шелковистость перьев под пальцами и вспоминая, как впервые увидел их шесть тысячелетий назад. Тогда он их коснуться и помыслить не мог, считая такие действия верхом неприличия. Что изменилось сейчас? Азирафель не знал, но если честно, то и не хотел знать, предпочитая чувствовать. Может быть, впервые за всё время мира.