Добротная и ладная телега весело ехала по утрамбованной лесной дороге. Тащившая ее лошадка, была резва. Пекки Юкки напевал под нос нехитрую песенку и постоянно трогал привязанный к поясу кошель, туго набитый звонкой монетой. Его младший сын, семилетний Тимо, дремал, прислонившись к спине отца. Во рту он держал крупного леденцового зайчика и посасывал его в дремоте. Тонкая сладкая струйка слюны стекала на воротник. По дороге подобрали деревенского дурачка Олафа, который бежал за телегой, боясь заблудиться.
Дорога к хутору была неблизкой, но Пекки Юкки не скучал: ярмарка в этом году удалась. Как всегда было много бестолковой балаганной шумихи, которая интересна мальчишкам да молодым девкам, но и торговля шла бойко. Пекки Юкки продал даже прошлогодние тюки с шерстью, не говоря уж о свежем тонком руне и прекрасно выделанных шкурах, и теперь. Качаясь на козлах, он планировал, что бы прикупить на вырученные деньги. Нужен был строевой лес для нового амбара, да лодку новую справить не помешало бы для сына, мальчик рыбалке удачлив и сметлив не по годам.
Олаф находился под впечатлением от шумной ярмарки, а в особенности от объявления о беглом арестанте. Малахольный не умел читать, а только топтался в толпе возле столба с портретом сбежавшего кандальника. Видано ли дело! Дерзкий побег арестанта в их тихих краях! Жалостливый лавочник подарил дурачку аляповатую лубочную картинку про разбойников, и Олаф мычал и тыкал в нее пальцем, отвлекая Пекки Юкки от размеренных хозяйственных размышлений. Только когда Пекки пригрозил Олафу, тот угомонился, боясь, что его ссадят с телеги.
Дорога захватывала край владений богатого помещика Ялмара Линда, который отрезал всем фермерам, по куску земли, разрешив устроить хутора. Пекки Юкки всегда снимал соломенную шляпу, подъезжая к дорожным камням с предупреждениями о границах владения, словно господин Линд мог его видеть.
Вот и теперь хуторянин приподнял шляпу, но взглянул на качающиеся верхушки сосен, нахмурился. Воздух сгустился, надвигалась гроза, небо потемнело. В августе пророк Илия бывает ох, как грозен! И Пекки Юкки решил свернуть с широкой дороги и проехать вглубь леса, к сторожке, которой пользовались сборщики ягод и грибов у Ялмара Линда.
Неожиданно на развилке двух дорог – одной, утоптанной копытами лошадей и быков, с привычной тележной колеей, и второй, узкой, но проезжей, Пекки Юкки заметил старуху Немолодая, в толстом суконном платье-подряснике, в клобуке, надвинутом на самый нос и поддерживающем его платке, монашка вышагивала по пыльной дороге. Услышав скрип колес телеги, остановилась, опершись на толстый посох. Пекки Юкки поравнялся со старушкой и спросил: «Куда, мать, путь держишь?» Старуха сипло ответила:
– Иду от господина Ялмара Линда, гостевала пятеро суток. Теперь путь мой к строящемуся скиту под Синюю Горку, такое у меня послушание.
– Э, бабушка, – сказал несколько фамильярно Пекки Юкки, – под Синюю Горку – это же совсем в другую сторону! Да и от гостеприимного господина Ялмара ты зря перед грозой в путь двинулась. Вишь?
Пекки Юкки показал кнутом на вершину ближайшей сосны, за которую словно зацепилась дождевая туча. Странница только вздохнула.
– Садись-ка на телегу, поедем в сторожку, пересидим грозу. А ты, вона, уже и так простуженная.
Монашка замотала головой, отнекиваясь, мол, с мужчинами ей путешествовать совсем уж неприлично, но заботливый Пекки Юкки уже спрыгнул с телеги. Сын повалился на мешки и тут же проснулся, недоуменно вертя головой. Олаф глупо улыбался. Пекки Юкки помог страннице умоститься рядом с Олафом. Громыхнули вериги под рясой, когда старушка громоздилась на телегу. Подхватив монашку под локоть, Пекки Юкки бросил быстрый взгляд на ее лицо. Маленькие черные глазки, крупный нос картошкой, губы в ниточку. Не красавица, так что не удивительно, что монашкой стала. Устыдился хуторянин своих грешных мыслей, сел на свое место и прицыкнул на лошадь, направляя ее вправо по узкой дороге в лесок.
Сторожка, как старый гриб, торчала посреди поляны. Из трубы вился дымок.
– Здравствуйте, добрые люди, – сказал Пекки Юкки, открыв дверь внутрь и поклонившись, как полагается. Следом за отцом в тепло нырнул шустрый мальчонка. Старуха вошла медленно, слегка согнувшись, а дурачок Олаф застыл на пороге. Тут же за спинами путников загрохотал гром, и грянул ливень.
Пекки Юкки оглядел сторожку, освещавшуюся очагом. На кучах старого сена сидели двое: один повыше и постарше, а второй – пониже и помоложе. Еще один храпел в левом углу, были видны только его опорки.
– И тебе здорово, добрый человек, – сказал тот, что повыше, сидевший ближе к очагу.
– С дороги сбились, почтенные? – спросил со смешком второй, что пониже.
– Эх, кабы не гроза… – посетовал Пекки Юкки, оглядывая сторожку, ему непременно надо было знать, с кем ему привелось он пережидать грозу, потому что кровно заработанные денежки карман Пекки вовсе не жали. – Что тут за честная компания собралась?
– Юхан, – представился тот, что пониже, и Пекки Юкки рассмотрел, что одет он бедно, на стеганой летней куртке пришиты заплаты, – а это брат мой, Петер. Плотники мы.
– А фамилия ваша какая? – спросил недоверчивый хуторянин.
– Коскинены мы, – буркнул Петер.
– Коскинены… – задумался Пекки Юкки, – знавал я одного Коскинена, церковного старосту. Да только слышал я, что сыновья его не больно то ладили с ним…
– Батюшка наш покойный, – ухмыльнулся Юхан, показав гнилой рот пьяницы, – хоть и мироед был редкостный, упокой черти его душу, а наследства нам не оставил. Вот и добываем мы себе пропитание у добрых людей. От ярмарки к ярмарке, от хутора к хутору.
Петер поддакнул, потягиваясь и зевая, а Пекки Юкки покрутил носом, потому что не нравилось эму компания.
– Сам-то ты кто? – спросил нахально Юхан у Пекки Юкки.
– Да так, человек себе и человек, – уклончиво сказал хуторянин, – с ярмарки еду. С сыночком. Пекки Юкки меня кличут.
–Ну, садись, погрейся, – уже более дружелюбно сказал Петер и махнул приглашающе.
– Ну, нас ты знаешь, а тот, что спит в углу – мы его сами не знаем. Сказал, что счетовод, ежели не врет, – сообщил Юхан.
Пекки Юкки покивал головой. Все разместились, где кому было удобно. Пекки Юкки постелил на лавку свою куртку, и малыш Тимо устроился на ней досыпать. В дальний угол присела на свой мешок монахиня, не уставая осенять себя крестом и бормоча еле слышно молитвы. Сам Пекки Юкки сел у очага, потирая руки. Олаф крутился по сторожке. Он явно боялся грозы, нового места и незнакомых людей. Не находя себе места, он подходил то к одному, то к другому, но всякий его прогонял. И даже спящий счетовод дрыгнул ногой в сторону назойливого Олафа. Тогда Олаф подошел к Пекки Юкки и стал мычать что-то совсем уж громкое, тыча пальцем то на лубочную картинку, то на всех в сторожке разом.
– Ну, чего тебе неймется, дурной ты человек! – с укоризной сказал ему Пекки Юкки, – да хватит же шуметь, дай людям отдохнуть. Гроза кончится, и домой поедем.
Однако Олаф не унимался, и в его бессвязном мычании можно было разобрать: «Тать, тать!»
– Да где тут тать! – встревожился Пекки Юкки, затем взглянул на лубочную картинку и увидел изображенного разбойника и успокоился, – это малахольный картинкой копеечной хвастается.
– В такую погоду, – засмеялся, привстав с соломы Юхан, – все разбойники в тепле сидят, брагу пьют да мясцо жарят.
– Не худо бы и нам поужинать, – поддакнул Питер.
Все стали рыться в котомках и доставать припасы. Даже спавший под раскаты грома счетовод проснулся и поздоровался. Аккуратная стриженая бородка и длинные крученые пейсы выдавали в нем представителя известной нации.
– Якоб Шнеерзон, – представился он и добавил, – бухгалтер я, по-простому – счетовод.
Пекки Юкки назвал себя и своих спутников.
– Что же уважаемый счетовод делает в лесу в столь грозный час? – спросил хуторянин недоверчиво.
– То же, что и все, – с легким акцентом ответил Шнеерзон, – таки пережидаю грозу.
– А отчего же не в теплом кабинете? – подозрительно продолжил Пекки Юкки допрос.
– О, чем меньше доверия, тем больше ума, – похвалил Шнеерзон Пекки Юкки, — да только кабинета нет у меня. Пропил я кабинет, нанимаюсь к помещикам за скромную плату.
– Не от господина ли Ялмара Линда вы идете? – спросил плотник Петер.
– От него, – покивал головой Якоб.
– Что же он вас в такую непогоду отпустил?
– Да не то, чтобы отпустил, – неприятно захихикал Шнеерзон, – сказать по правде – выставил. Насчитали ему налоги – сумму превеликую. Подати-то на землю, по указу русского императора, нынче немалые. Вот и пригласил он меня угодья пересчитать. Мы с землемером всё ходили да мерили, а когда намерили лишнего, да расчеты произвели, то взял суровый господин, да и выставил нас обоих.
– И денег не заплатил? – осведомился веселый Юхан.
– Какие уж тут деньги! Собаками травил, по старинному финскому обычаю гостеприимства.
Вся компания, за исключением старушки-монахини бесстыдно рассмеялась над бедами еврея.
– А я-то думал, кто еврея обманет, тот дня не проживет, – продолжил смеяться Юхан, но Якоб Шнеерзон ответил:
– Издали все люди не плохие. Денег мне не дали, но одарили бесценным опытом. К тому же записи землемера у меня остались…
– О, да ты, господин хороший, не так-то прост! – заметил Пекки Юкки, – с записями можно и в управу сходить, пусть сверят правильность определения подати.
Якоб Шнеерзон покивал головой и ответил:
– Знания – товар бесценный, но всегда найдётся тот, кто за него хорошо заплатит.
На базе «Южной Короны» царила та самая разновидность порядка, который культивируется достаточно долгое время, чтобы войти в привычку, но в самый последний момент слегка сдает свои позиции, потому что хозяева помещения приобрели горящий тур и поспешно отправились в поездку, не обращая внимания на всякие мелочи вроде кучи из непарных носков на кровати или кастрюли с выкипающим супом.
Выкипающего супа на здешней кухне Иен не увидел, возможно потому, что вообще не заглядывал туда, но зато, беспрепятственно пройдя через несколько открытых настежь дверей, он довольно быстро добрался до командного отсека, где обнаружил тарелку с недоеденным свежим бутербродом на столе перед терминалом. Терминал был включен.
На то, чтобы отправить записанное Ото сообщение о бедствии на «Полярной Звезде», у Иена ушло меньше минуты. Неплохое время, кстати. Он хорошо подготовился. Если хорошо подготовиться, всегда есть шанс успеть сделать свое дело до того, как тебя обнаружат гостеприимные хозяева. Чисто теоретически Иен тоже мог отнести себя к сотрудникам здешней базы, то есть к хозяевам, но это уж как повезет. А Иену сегодня, похоже, непрерывно везло, потому что, медленно обернувшись на нечто среднее между очень слабым звуком и тишиной, он увидел направленный на него бластер, из которого, слава Космосу, пока не собирались стрелять.
— Я не покушался на твой бутерброд, — заявил он, с готовностью поднимая руки, — честное слово. Рад видеть тебя, Карла.
— Взаимно, — Карла опустила бластер, но не отложила, — Как поживаешь? Хорошо устроился на «Полярной звезде»? Какими судьбами тебя занесло сюда?
Режим «Светская беседа» никогда не нравился Иену. Низкая скорость поступления информации, лишние условности и большая вероятность дальнейшего перехода к боевым действиям. Бывают ситуации, когда такая последовательность событий вполне приемлема. Но сейчас была не такая ситуация.
— Ну… в начале все было просто замечательно, а вот сегодня пришлось лететь сюда, чтобы отправить сигнал бедствия и вызвать спасателей для персонала «Полярной Звезды», — Иен было опустил руки, но тут же поднял правую в предупреждающем жесте. — Вижу, здесь тоже не все в порядке. Мне есть, что тебе рассказать, тебе, я думаю, тоже есть, что рассказать мне. Только я предлагаю сделать это в форме игры. Игры, немного похожей на драконий покер.
Карла неторопливо уселась за стол и положила его на блестящую темную поверхность такой же блестящий темный бластер. У Иена мелькнула мысль, что такое сочетание могло быть неслучайным, но мыслей сейчас и без этого было предостаточно, и от этой он попросту отмахнулся.
— Я люблю играть, — согласилась Карла. — Какие правила?
— Правила? Правила такие: каждый из нас по очереди выкладывает карту. Не настоящую, конечно, карта в данном случае — это некая информация, которую игрок по каким-то соображениям считает нужным выложить. — Иен подкатил к себе стул от терминала и тоже сел. — Интерес в том, что в зависимости от мгновенно изменяющихся обстоятельств карта также может изменить свое старшинство в любую сторону и повлиять на уже составленную комбинацию. И это… твой ход первый.
— Почему первый? — Возмущение Карлы боролось с ее же любопытством, — И где ты вообще взял такой странный покер?
— На «Полярной Звезде», — Иен улыбнулся, — мы играли в него с моим другом.
Карла придвинулась поближе к столу и облокотилась на него.
— Пожалуй, первый ход ты уже сделал. Сколько карт будем выкладывать?
— Каждый по три. — Иен задумался, — Думаю, что этого будет достаточно.
— Три карты. Согласна. — Карла выпрямилась. — Персонал «Южной Короны» примерно четыре часа назад в полном составе покинул базу на двух флайерах. Они брали с собой только самое необходимое, но при этом совершали много… лишних движений и непрерывно разговаривали сами с собой. Удивительно, что они вообще смогли как-то слаженно действовать и вообще взлететь. Я спряталась. Меня не заметили и обо мне не вспомнили.
Карла замолчала. Иен кивком подтвердил, что ход принят.
— За прошедшие сутки из пяти человек, работающих на «Полярной Звезде», в здравом уме остаются только двое. Остальные введены в медикаментозный сон. Мы с экспедиционным врачом осмотрели место, где за несколько часов до первого инцидента проводились геологоразведочные работы, и обнаружили почти на каждом валуне-аккумуляторе тепловой энергии существо, которое предположительно проводит там всю холодную ночь, а утром сползает со своего камня. Возможно, что эти объекты интереса горнодобывающих компаний имеют хозяев, которые каким-то образом защищают свою собственность.
Иен с удовольствием отметил, что впервые со времени начала их беседы Карла была действительно удивлена.
— У нас на «Южной Короне» не было тяжелых случаев помешательства. Все люди просто были слегка странными. Вели бессмысленные беседы. Окончательно выбились из своих рабочих графиков. Никто, кстати, не обнаруживал хозяев камней. То есть не рассказывал о них. Хотя… может быть, обнаруживал и сразу забывал?
«Похоже, что хозяева камней действуют разнообразно. Здешние — те еще затейники, а вот наши предпочитают более жесткие приемы», — подумал Иен про себя, а вслух продолжил:
— Третьим по счету пациентом является начальник базы Гектор Лаханас. Впав в безумие, он раскрыл информацию о киборге линейки Bond, работающем на базе «Южной Короны» и недавно вышедшем с ним на связь. Он даже рассказал, кто именно является этим киборгом. А потом предпринял безрезультатную попытку вычислить внутреннего врага, при этом убив двух DEX’ов.
Высокая скорость обработки информации — великое благо. Пауза в игре длилась не дольше двух секунд. Карла вздохнула.
— Я даже самой себе не могу четко и убедительно ответить на вопрос, почему Гектор Лаханас не узнал внутреннего врага еще девять дней назад…
Иен не стал контролировать имплантатами расползающуюся довольную улыбку, сочтя это необоснованной затратой энергии.
— Ну что, мы доиграли? — на всякий случай уточнила Карла. — И кто победил?
— Я, конечно, — ухмыльнулся Иен.
— Вот нахал. Ну, это мы еще посмотрим, — отпарировала Карла. — Дальше что делать будем, победитель?
— Ты заказывала эвакуацию, могу подбросить до базы.
— Но тебе-то туда не надо.
— Мне и сюда, в общем-то, не надо. Согласно инструкции, я могу выйти на связь с местным начальством только для того, чтобы передать имеющиеся у меня данные при угрозе моей ликвидации или… самоликвидации.
Что-то подобное Карла заподозрила еще десять дней назад: Bond, который рассчитан только на один раз.
— То есть твоя компания относится к тебе, как расходному материалу?
— А ты предлагаешь организовать профсоюз? Сейчас это вряд ли получится. Вернусь на «Звезду», помогу Ото, а там будь что будет.
— Ото? — Заинтересовалась Карла. — Он же — экспедиционный врач, он же — твой друг? А он о тебе что-нибудь знает?
— Да, — коротко ответил Иен. — Он сам все понял.
— Без комментариев, — подытожила Карла. — Полетели, у вас там явно интереснее, чем здесь.
Иен встал и снова подошел к терминалу. Словно в ответ на это искин радостно заверещал сигналом входящего сообщения.
— Это ответ спасателей на мой запрос о розыске сотрудников «Южной Короны».
Последние слова девушки заглушил очередной сигнал. Иен подумал, что у здешнего начальника тоже были свои интересные особенности, раз он предпочел звук взбесившейся сирены всем остальным из множества базовых настроек.
***
Удостоверившись, что известие о проблемах «Полярной Звезды» также достигло адресата, они покинули базу. В воздухе Карла потребовала подробного рассказа о проницательном докторе и немедленно заявила, что зато спасатель из Иена получился бы просто замечательный. Иен с этим покладисто согласился, добавив, что наблюдатель из него тоже пока никудышный, потому что вот этот спасательный катер, явно такой же, какой был у них, по дороге на «Корону» он не заметил, а сейчас заметил, возможно из-за изменившегося освещения.
— В нашем, кстати, ещё много еды было, — похоже, у Карлы остались более теплые воспоминания о «Вкусе Юго-Восточной Азии», чем у ее спутника. — Давай этот катер проверим. Что найдем, с собой заберем.
Припомнив шуточное обещание почти двухнедельной давности съесть его, если провизия вдруг закончится, Иен промолчал и повел флайер на посадку.
Двухместный спасательный катер под номером «30-30» мирно лежал в небольшом распадке, слегка замаскированный кустами. Видимых внешних повреждений у катера не было. Но было над входным люком нечто другое, заставившее инспектора по технике безопасности насторожиться.
— Карла, — он обернулся к девушке, — этот катер после посадки не вскрывали. Взгляни на индикатор.
— То есть внутри кто-то есть? Целых десять суток? Ты сможешь его открыть?
Иен пожал плечами и отправился к флайеру за инструментами. На всякий случай.
Он вставал и, сильно прижав ладонь к желудку — ему казалось, что так легче, — продолжал путь, стараясь как можно скорее добраться до улицы Свердлова. А там уже и до бабушки рукой подать. Кроме того, ему стало очень холодно, и его сильно трясло. В тот момент, когда Александр свернул с бульвара, шедший навстречу мужчина ненароком обдал его облаком табачного дыма, от чего его внутренности резко скрутило от сильнейшей боли, и его просто вывернуло наизнанку над ближайшей урной. Почти сложившись пополам, Александр вошел в парадное бабушкиного дома.
Дом, в котором проживала Регина Иосифовна, был добротной «сталинской» постройки. Четырехэтажное здание возвели в конце сороковых — начале пятидесятых для работников облисполкома, как тогда говорили, номенклатуры. Дом отличался от стоящей рядом хрущевской пятиэтажки и ростом, и статью. Оштукатуренное и украшенное лепниной, строгое и немного помпезное здание больше походило на официальное государственное учреждение, чем на жилой дом. Кроме того, имея четыре этажа, оно возвышалось над соседним, пятиэтажным, ровно на половину — потолки в «сталинке» были пятиметровой высоты.
Дело в том, что отцы города решили создать особый, присущий только их городу, комфорт проживания простых советских граждан, и потолки во вновь отстроенном, первом послевоенном жилом доме поднялись на рекордную высоту, перекрыв даже столичные стандарты. Когда Александр в далеком шестьдесят девятом первый раз приехал в Одессу — его привезли родители провести последнее предшкольное лето в гостях у бабушки, напитаться перед питерской хмарью теплом, солнцем и здоровьем, он, шестилетний Сашенька, был просто поражен огромностью, высотой комнат бабушкиной квартиры.
Комнат насчитывалось целых четыре, одна из них со всех сторон, от пола до потолка, была уставлена книжными полками. Кроме этих полок, в дальнем от окна углу стоял старинный письменный стол, пять очень похожих на него стульев и этажерка с двумя телефонными аппаратами. Посередине комнаты, на полу, был расстелен большой квадратный ковёр с едущими на конях рыцарями. Бабушка, когда Сашенька сказал, что ковёр — это не ковёр, а картина, очень красивая, и лучше его повесить на стену, погладила его по голове, ответив, что он прав, что ковёр называется гобелен, и место ему на стене, но дедушка хотел так, значит, пускай так и будет. А ещё там стояла лестница, по которой следовало подняться, если требовалось книга, стоящая на одной из самых верхних книжных полок. Лестница была снабжена колесиками, и передвигать её было легко даже маленькому Саше. Бабушка не запрещала внуку практически ничего, и он забирался на самый верх огромной стремянки, брал книгу, и удобно устроившись на широкой ступеньке, рассматривал великолепные иллюстрации Гюстава Дорэ и альбомы Матисса, Караваджо и Брейгеля.
Когда Регина Иосифовна увидела скрюченного, бледно-зелёного Александра, то с присущей ей невозмутимостью, не задавая никаких вопросов, просто молча распахнула перед ним дверь туалета, деликатно удалившись в комнаты. Когда трубные звуки стихли, она нашла Александра в прихожей, неудобно приткнувшегося к валику стоящего там старого кожаного дивана. Регина Иосифовна знала, что внук не употреблял никакого алкоголя, не прикасался к нему принципиально. На её лаконичный вопрос «что?» услышала столь же короткий ответ: — «Желудок».
Александру не помогли ни содовый раствор, ни выпитая вода, приступы неудержимой тошноты участились, усиливалась головная боль. Регина Иосифовна приложила ладонь к покрытому крупными каплями пота лбу внука, пощупала, посчитала пульс. Накрыв Александра пледом, она достала из сумочки маленькую записную книжку, полистала её, и раскрыв на нужной странице направилась в кабинет.
— Здравствуй, Яков. Да, я. Яша, послушай, нужна твоя помощь. Нет, не мне …
Поговорив несколько минут, Регина Иосифовна вызвала «скорую».
Звонок был негромкий и мелодичный. Яков Иванович, заступив на должность замглавврача и переехав в новый кабинет тому уже пятнадцать лет как, долгое время вздрагивал при громогласном, металлически жёстком звонке стоящего на его столе телефонного аппарата. Звонок по своему воздействию больше напоминал сигнал тревоги, и Яков Иванович, так и не привыкнув к внезапному дробному грохоту, попросил электрика сделать что-нибудь, чтобы можно было работать, не подпрыгивая и не сбиваясь с мысли при каждом звонке.
Правда, сперва Яков Иванович просто оставил сестре-хозяйке заявку на замену телефона в его кабинете, и та на следующий день принесла новый, в смысле, другой. Который оказался ещё хуже. Недовольная сестра-хозяйка унесла его, сетуя на то, что новый зам сам не знает, что хочет, телефончик новый, и цвета красивого, какого рожна-то ещё, ну и пусть сидит со старым… А электрик, поколдовав над аппаратом, явил себя просто кудесником, потому что теперь вызов звучал как колокольчики с треугольником камерного симфонического оркестра.
И когда Якова Ивановича назначили главным врачом, единственное, что он забрал с собой, перебираясь в огромный кабинет на третий этаж, был старый, немодный, чёрный телефон, обладающий совершенно уникальным голосом. И когда вновь назначенный главный клинической областной больницы первым делом распорядился перенести со своего стола серебристый, под сталь, гэдеэровский чудо-телефончик к секретарше, а на его место собственноручно водрузил видавший виды последыш сталинской эпохи, заслуженная часть персонала усмотрела в этом приверженность нового руководителя к традициям и принципам, а молодая — склонность к чудачеству. На самом же деле и те, и другие были равно далеки от истинной причины.
Звонок древнего телефона, негромко звучащая бархатная мелодичность, точь-в-точь повторяла ту музыкальную фразу, которая была заложена в немецком музыкальном агрегате, стоявшем в зале, то бишь, гостиной, отцовского дома. Иногда он, отец, уважаемый состоятельный деловой человек, разрешал сыновьям позаниматься с чудесным музыкальным ящиком, и они, подняв тяжёлую деревянную крышку, расписанную множеством маленьких картинок, заводили механизм большим бронзовым ключом, и смотрели, как вращается медный валик, утыканный множеством тонюсеньких иголочек, которые, задевая за специальную планочку, издавали каждый свой тон, сливавшийся с остальными в волшебной красоты мелодию. Мелодия эта повторялась и повторялась, пока работал механизм, и совершенно невозможно, немыслимо было остановить, выключить его, а наоборот, хотелось слушать эту мелодию вечно.
И теперь, сидя за огромным столом, стоящим в центре немалого кабинета, главврач ведущей областной больницы краевого подчинения Яков Иванович Гродненский подспудно ждал и надеялся, когда оживёт старый черный телефон и опять зазвучит простая и прекрасная мелодия, уносящая его душу в детство, что помнится и сейчас во всех подробностях так четко и ярко, словно было это вчера, а не без малого девяносто лет назад.
И вновь зазвенели серебряные колокольчики… Яков Иванович не спешил поднять трубку, ожидая, пока мелодия прозвучит дважды. Конечно, если бы он знал, что ему звонит Регина, он ответил бы тут же… Регина, Регина Иосифовна, была женой его старого знакомца, председателя облисполкома, а потом секретаря крайкома партии. Знакомство было официальное, и при очередной встрече на том или ином заседании бюро, комиссии или комитета они подчеркнуто вежливо — один светило от медицины, другой партийный функционер — жали руки и тут же забывали и о встрече, и друг о друге.
Так продолжалось до того дня, пока однажды Яков, в общем-то случайно, не попал на полузакрытый, только для своих, концерт столичной эстрадной знаменитости, где он увидел Регину. Пришлось бы погрешить против истины, сказав, что она целиком и полностью с того момента завладела его сердцем, нет, но в его мыслях и чувствах она прочно заняла свое место на долгое время, и место это было далеко не последним. В момент их знакомства Якова поразила даже не столько красота этой женщины, сколько её спокойствие, тщательно скрытая скука и какая-то нездешняя печаль, и даже скорбь. А ещё она была очень похожа на его первую любовь… Потом они встретились случайно, на улице, и проговорили полтора часа. И Гродненский страшно обрадовался, когда она позвонила ему и обратилась с какой-то мелочью для дальней родственницы. Они стали встречаться, не часто, но регулярно, и общение приносило радость им обоим… Прошли годы, умер её муж, стали взрослыми дети, ушли в прошлое их встречи … Но осталась теплота. Они поздравляли друг друга с праздниками и днями рождения и иногда звонили просто так.
Яков набрал номер главврача службы скорой помощи, распорядился, что бы внука Регины везли к нему, и спустился в приёмный покой.
Александру промыли желудок ещё в приёмном отделении, и рвота прекратилась, хотя позывы и слабость остались. Там же у него взяли анализы, весь стандартный комплекс при поступлении, и пока дежурный врач проводил предварительный осмотр, проминал и ощупывал живот, задавал вопросы и заносил ответы в карточку, составляя анамнез, Яков, как бы наблюдая за работой врача, рассматривал Александра. Он видел его раньше, но тогда это был ребёнок, а теперь перед ним сидел взрослый молодой мужчина, спокойный, владеющий своими эмоциями — приехав «по скорой», Александр тонко и умно шутил с осматривавшим его врачом, способный замечать и анализировать, казалось бы, незначительные нюансы:
— Прошу прощения, Яков Иванович, не могу не сказать: вы просто в отличной форме!
И поймав вопросительно недоуменный взгляд Якова, пояснил:
— Я имел честь встречаться с вами пятнадцать лет назад, мне тогда было около шести … И вы с тех пор ничуть не изменились … Ещё раз прошу прощения …
Александр заметно смутился. Спортивный, мускулистый, в меру загорелый, молодой человек сразу понравился Якову, и он даже ощутил вдруг нечто похожее на зависть, тут же несказанно удивившись подобному чувству. И ещё больше внук Регины расположил к его к себе, когда очень вежливо, но твердо отказался от каталки, поднявшись на лифте на девятый этаж самостоятельно, и, невзирая на очевидно плохое самочувствие, прежде чем лечь, коротко принял душ. Яков Иванович сам поставил Александру поддерживающую капельницу и распорядился, чтобы результаты анализов, как будут готовы, сразу принесли ему лично.
В одной далекой Вселенной… Нет, не так.
Сначала было слово.
Ммм… тоже нет, слово было позже…
Сначала был Хаос. Был он красив, затеист и безответственен.
Хаос умел и мыслить — ergo существовать, и, одновременно, хотеть всё поменять в своей неустроенной жизни. Дробясь на мириады концептуальных сущностей, он доказывал в жарких спорах с ними-собой бесцельность, регрессивность и деградацию существования собственной действительности, но всякий бессчётный раз оппоненты били его непреклонными сингулярными контраргументами. Бесконечность дробилась, закручивалась, схлопывалась — споры не утихали. Хаос раздражался: собеседники, какими бы умными и интересными они ни были — вконец надоели, захотелось новизны.
И Хаос понял, чего ему недостает. «Да будет Гармония!» — возликовал он, и во Вселенной вдруг очутилась Гармония.
— Что это за бардак!? — ужаснулась она, посмотрев по сторонам.
— Хаос, — обиделся Хаос.
— Ну уж нет! — дерзко заявила новая хозяйка. Существующая действительность вздрогнула в тот момент. Она синхронно и одновременно вздрогнула во всех точках пространства — Хаос впервые тогда пожалел о собственной несдержанности и, заодно, о грядущих переменах в своей жизни. Гармония споро и профессионально распихала всё по местам, отделила гравитационное излучение от вещества, саннигилировала материю с антиматерией, получив тем самым электромагнитное излучение и вообще всерьёз занялась пространством, что-то сердито бормоча себе под нос.
Шло время, Вселенная расширялась и облагораживалась. Приведя мир в более-менее пристойный вид — энтропия Хаоса постоянно что-то портила, сбивала, взрывала — Гармония успокоилась и, приняв позу лотоса, недвижимо зависла в точке сосредоточения Вселенной.
Хаос выдохнул. Он посчитал, что легко отделался. Впрочем, через несколько миллиардов лет ему пришло на ум, что это, в общем-то, его жилплощадь — да и вообще над оппонентами он привык доминировать. Что это она тут…
И Хаос легонько толканул сожительницу в бок. Выведенная из транса Гармония, распахнув прекрасные глаза, стала внимать кто она такая, кому всем обязана и как ей надлежит вести себя в дальнейшем. Ей хватило ума не перечить — ведь если она пойдёт на конфронтацию, новый мир снова канет в хаос и разруху.
— Да, дорогой. Это всё?
— Всё! Теперь отдыхай.
Хаос был доволен. Он довел Вселенную до совершенства и теперь мог спать, сколько ему вздумается: теперь с его выстроенным миром разберётся любой гомункул.
Прежде, чем отбыть в астрал, Гармония решила опять привести в порядок всё то, что испортилось за прошедшее время. Покончив с делами, она устремилась к точке сосредоточения, но там уже похрапывал Хаос, чуть вздрагивая во сне. И новому миру, опять-таки, такое развитие событий было на руку — Гармония вздохнула и присела рядом, пытаясь найти покой, не входя в транс. И у неё получилось.
В течение последующего десятка миллиардов лет они просыпались и по очереди, и вместе, и в дурном расположении духа, и в благоприятном — жизнь текла своим чередом. Вселенная научилась быстренько и погружаться в хаос, и достигать гармонии в зависимости от того, кто в мире хозяин на сегодняшний век. Но усилиями Гармонии мир чаще склонялся к порядку и благоденствию, нежели к глобальным катаклизмам. Хаос был таким неловким — он совершенно не мог пронестись по Вселенной, чего-нибудь при этом не своротив. Гармония уже привыкла минимизировать ущерб от его присутствия в совместном пространстве и не обращала на досадные неприятности большого внимания.
Она занималась благоустройством Вселенной: развешивала светильники, разбивала клумбы и дорожки. Цветникам требовалась определенная температура и какая-никакая мобильная живность — Гармония обеспечила в каждом оазисе и то, и другое. Живность плодилась и размножалась, умнела и совершенствовалась, но порой и погибла подчистую, если Хаос спросонок ронял на клумбу что-то непотребное. Гармония давно привыкла к фортелям такого рода, трудности её не пугали — механизм возрождения жизни на клумбах запускался сам.
Однажды проснувшись и отправившись на очередную проверку, Хаос спросонок споткнулся о газовый гигант, едва не воткнулся астральной головой в одну из своих клумб и обнаружил там снующих туда-сюда зверьков.
— Органика, — презрительно фыркнул Хаос, поковыряв клумбу ногтем. — Терпеть не могу бессмысленности существования! — сказавши это, Хаос размножил свои микроипостаси и влетел ими в только что созданный мозг зверьков.
Гармония ахнула. Конец клумбам, подумала она и, так же размножив свои сущности, тоже попыталась заполнить ими остатки несчастной живности.
— Э, куда? Тут занято! — запротестовал Хаос.
Но Гармония убедила его, что с ней всем будет лучше. Хаос сильно в этом засомневался, но махнул астральной рукой на очередные капризы Гармонии. Благо в мозг зверьков она не лезла, и особых разрушений в их организмах не учиняла.
Зверьки постепенно становились людьми, согласно генеральной линии развития всего сущего. Структурировав своё общество, они научились воевать, обращать пленных в рабов и строить города. У них появилась культура, эстетика и механика. Хаос на их успехи нарадоваться не мог.
Гармония же, как всегда, только мешала. У людей появлялись душевные терзания, чувственность, совесть. Они стали долго ходить вокруг да около, взмахивая ручонками и хватаясь за грудь, вместо того, чтоб как раньше — смело бросаться на выполнение поставленных задач. И Хаосу это наконец надоело.
Вселенная опять тогда чуть не вздрогнула — Хаос бушевал и заикался от бешенства.
— Я — структуризация и порядок! — орал он каждой своей микроипостасью. — Мозг операции! У меня всё чётко и конструктивно! От тебя же одна регрессия и разруха! Бабья нестабильность! Ну что за дура!..
— А люди говорят, что разруха в головах…
— Разумеется!!! Что они ещё могут болтать, пока ты мешаешь всем жить! Убирайся! Убирайся отовсюду и не лезь в планирование жизни! От тебя толку нуль!
И тут уже Гармония почувствовала, что сейчас сама взорвется каждой точкой пространства.
— Ну уж нет! — дерзко возразила она звенящим голосом.
Она выскоблила Хаос из голов тех, до кого смогла дотянуться и с тех пор люди познали покой и уважение к собеседнику. Правда, некоторые несознательные индивидуумы, все еще подвержены деструктивному доминированию над кем бы то ни было вне зависимости от пола.
Но Гармония не опускает руки. Она верит, что мир ещё достигнет совершенства.
Послевоенные годы, маленький городок. Варя приехала туда, потому что когда-то пообещала помочь Евдокии Леонтьевне, женщине, чей сын погиб на войне, где-то в Польше. Однополчане передали Евдокии в память о Сереже нехитрое наследство — письма и фотографии. И красивый серебряный кулон, не весть как доставшийся юноше. Варя часто видела его на шее у женщины, но и предположить не могла, какую роль это украшение сыграет в ее судьбе.Она поселилась на окраине и время свое отдавала старикам, живущим на Татарской улице. Так бы все и продолжалось, если бы однажды в Энск не приехал на реабилитацию бывший военный контрмаг Виктор Цветков… и если бы он не увидел Варю из окна психиатрической больницы имени Озерцова…
— В ее глазах отражается небо, ангел… голубое такое, бездонное. Точно такое же, как и в твоих… Светлое, прекрасное, далекое небо с золотыми искрами. В эти глаза можно упасть, как в пропасть, упасть… но не Пасть, понимаешь, да? И не пропасть, а взлететь, даже если крылья твои сгорели, даже если их у тебя никогда не было, даже если… Ангел, ты ведь меня понимаешь, правда?
— Конечно, мой дорогой. Она прекрасна. И очень похожа на тебя.
— Прекрати, ангел!
— И не подумаю. Вот эти золотые искорки в ее глазах откуда, как ты думаешь? От тебя. У меня таких нет: ангелам, знаешь ли, не положено… А уж про волосы я и совсем не говорю… Вернее, как раз говорю! И буду говорить! Восхитительные, теплые, яркие, словно живое пламя, но не злое и хищное, а… Ладно, ладно, не буду про мягкость и милоту, помню, что ты не любишь. Скажу просто, что это очень красиво: вы как два огонечка на тонких фитильках, такие тонкие, такие яркие, такие стремительные и прекрасные… а я… ну… Я рядом с вами словно бы восковая свеча, основательная такая и… хмх… корпулентная. Плотная и надежная такая свеча благородного кремового оттенка, даже местами в тартан… Должен же кто-то поддерживать шустрые огонечки, правда, мой дорогой?
— Кончай ржать, ангел, ребенка разбудишь, я уже почти ее усыпил, а ты снова!
Их трое.
Ангел — пухлый, белокурый, улыбчивый, с ярко-голубыми вечно смеющимися глазами, предпочитающий в одежде мягкие сливочные оттенки в легкую клетку и сам такой же мягкий, уступчивый и пушистый, словно облако, при взгляде на которое как-то и в голову не приходит, что именно в облаках прячутся молнии. Демон — яркий, стремительный и угловатый, как та самая молния, с золотыми глазами ночной змеи и волосами, яркими, словно вспышка адского пламени. И девочка у них на руках — больше чем ангел, больше чем демон, человеческий ребенок с голубыми глазами и огнем ярко-алых волос, мягкой улыбчивостью и стремительным умением всегда оказываться там, где меньше всего ждали.
Их трое — и они одно целое.
— Как ты думаешь, ангел, а крылья… ну ее крылья, когда прорежутся… Они какими будут? Какого цвета? Белые или…
— Тут и думать нечего, мой дорогой! Конечно же, они будут самыми красивыми!
Со двора раздались звон цепи, крики и рык.
– В подвал, живо! – прошептала Оля, и дети проворными мышатами юркнули в открытый люк. Старшая, Надя, быстро и тихо закрыла крышку изнутри. Молодцы, научились, не зря она устраивала частые «ложные тревоги».
Оля схватила находящуюся всегда под рукой самодельную пику. Нож, прикреплённый множеством слоёв скотча к древку швабры, выглядел немного странно, но был не раз испытанным надёжным оружием.
Когда Ольга вышла из дома, Гришка и Дина уже порвали незваного гостя и, утробно рыча, пировали. Тошнотворное зрелище, к которому невозможно было привыкнуть.
Вдоль проволоки зазвенело ещё больше цепей – подбежали Макс, Тоша и новичок, имени которого узнать не удалось. Они с рыком бросились на Ольгу, зубы заклацали всего в паре метров от женщины. Но время спустя заражённые повернулись к более лёгкой добыче. Последовала яростная, но короткая схватка. В конце концов каждому удалось урвать кусок.
Осталось и кое-что интересное для Оли – грязный и потрёпанный рюкзак, да и в карманах разорванных джинсов и куртки убитого могли оказаться полезные мелочи. Но сейчас ко всем этим богатствам, конечно, не подойти.
Сначала доедят заражённые. Когда они убегут подальше – проволока длиной в несколько сотен метров образовала круг, в центре которого стоял дом – можно будет осторожно собрать вещи.
Оля всю жизнь занималась собаками, но и в самом страшном сне не могла представить, что станет хозяйкой таких вот сторожевых псов.
Прежних питомцев съели. Остались проволока, ошейники и инструменты, какие использовали для поимки бешеных животных.
Прежде чем вернуться в дом, Ольга ещё раз внимательно осмотрелась, но, если незнакомец и пришёл не один, его спутники явно предпочли бегство.
Возможно, ни погибший, ни его товарищи, если они существовали, не хотели ничего плохого. Но они могли быть опасными. Нельзя рисковать. Ошибки в этом новом мире стали непозволительной роскошью.
– Спасибо, Гриша, верный пёс, – тихо сказала Ольга. Оба заядлые собачники – это было их личным нежным прозвищем.
Гриша бросил короткий взгляд через плечо и зарычал. Можно было подумать, что он отозвался на имя. Хотелось верить. Ведь, несмотря на вирус и произошедшие изменения, он делал то же, что всегда: защищал свою семью.