Он вставал и, сильно прижав ладонь к желудку — ему казалось, что так легче, — продолжал путь, стараясь как можно скорее добраться до улицы Свердлова. А там уже и до бабушки рукой подать. Кроме того, ему стало очень холодно, и его сильно трясло. В тот момент, когда Александр свернул с бульвара, шедший навстречу мужчина ненароком обдал его облаком табачного дыма, от чего его внутренности резко скрутило от сильнейшей боли, и его просто вывернуло наизнанку над ближайшей урной. Почти сложившись пополам, Александр вошел в парадное бабушкиного дома.
Дом, в котором проживала Регина Иосифовна, был добротной «сталинской» постройки. Четырехэтажное здание возвели в конце сороковых — начале пятидесятых для работников облисполкома, как тогда говорили, номенклатуры. Дом отличался от стоящей рядом хрущевской пятиэтажки и ростом, и статью. Оштукатуренное и украшенное лепниной, строгое и немного помпезное здание больше походило на официальное государственное учреждение, чем на жилой дом. Кроме того, имея четыре этажа, оно возвышалось над соседним, пятиэтажным, ровно на половину — потолки в «сталинке» были пятиметровой высоты.
Дело в том, что отцы города решили создать особый, присущий только их городу, комфорт проживания простых советских граждан, и потолки во вновь отстроенном, первом послевоенном жилом доме поднялись на рекордную высоту, перекрыв даже столичные стандарты. Когда Александр в далеком шестьдесят девятом первый раз приехал в Одессу — его привезли родители провести последнее предшкольное лето в гостях у бабушки, напитаться перед питерской хмарью теплом, солнцем и здоровьем, он, шестилетний Сашенька, был просто поражен огромностью, высотой комнат бабушкиной квартиры.
Комнат насчитывалось целых четыре, одна из них со всех сторон, от пола до потолка, была уставлена книжными полками. Кроме этих полок, в дальнем от окна углу стоял старинный письменный стол, пять очень похожих на него стульев и этажерка с двумя телефонными аппаратами. Посередине комнаты, на полу, был расстелен большой квадратный ковёр с едущими на конях рыцарями. Бабушка, когда Сашенька сказал, что ковёр — это не ковёр, а картина, очень красивая, и лучше его повесить на стену, погладила его по голове, ответив, что он прав, что ковёр называется гобелен, и место ему на стене, но дедушка хотел так, значит, пускай так и будет. А ещё там стояла лестница, по которой следовало подняться, если требовалось книга, стоящая на одной из самых верхних книжных полок. Лестница была снабжена колесиками, и передвигать её было легко даже маленькому Саше. Бабушка не запрещала внуку практически ничего, и он забирался на самый верх огромной стремянки, брал книгу, и удобно устроившись на широкой ступеньке, рассматривал великолепные иллюстрации Гюстава Дорэ и альбомы Матисса, Караваджо и Брейгеля.
Когда Регина Иосифовна увидела скрюченного, бледно-зелёного Александра, то с присущей ей невозмутимостью, не задавая никаких вопросов, просто молча распахнула перед ним дверь туалета, деликатно удалившись в комнаты. Когда трубные звуки стихли, она нашла Александра в прихожей, неудобно приткнувшегося к валику стоящего там старого кожаного дивана. Регина Иосифовна знала, что внук не употреблял никакого алкоголя, не прикасался к нему принципиально. На её лаконичный вопрос «что?» услышала столь же короткий ответ: — «Желудок».
Александру не помогли ни содовый раствор, ни выпитая вода, приступы неудержимой тошноты участились, усиливалась головная боль. Регина Иосифовна приложила ладонь к покрытому крупными каплями пота лбу внука, пощупала, посчитала пульс. Накрыв Александра пледом, она достала из сумочки маленькую записную книжку, полистала её, и раскрыв на нужной странице направилась в кабинет.
— Здравствуй, Яков. Да, я. Яша, послушай, нужна твоя помощь. Нет, не мне …
Поговорив несколько минут, Регина Иосифовна вызвала «скорую».
Звонок был негромкий и мелодичный. Яков Иванович, заступив на должность замглавврача и переехав в новый кабинет тому уже пятнадцать лет как, долгое время вздрагивал при громогласном, металлически жёстком звонке стоящего на его столе телефонного аппарата. Звонок по своему воздействию больше напоминал сигнал тревоги, и Яков Иванович, так и не привыкнув к внезапному дробному грохоту, попросил электрика сделать что-нибудь, чтобы можно было работать, не подпрыгивая и не сбиваясь с мысли при каждом звонке.
Правда, сперва Яков Иванович просто оставил сестре-хозяйке заявку на замену телефона в его кабинете, и та на следующий день принесла новый, в смысле, другой. Который оказался ещё хуже. Недовольная сестра-хозяйка унесла его, сетуя на то, что новый зам сам не знает, что хочет, телефончик новый, и цвета красивого, какого рожна-то ещё, ну и пусть сидит со старым… А электрик, поколдовав над аппаратом, явил себя просто кудесником, потому что теперь вызов звучал как колокольчики с треугольником камерного симфонического оркестра.
И когда Якова Ивановича назначили главным врачом, единственное, что он забрал с собой, перебираясь в огромный кабинет на третий этаж, был старый, немодный, чёрный телефон, обладающий совершенно уникальным голосом. И когда вновь назначенный главный клинической областной больницы первым делом распорядился перенести со своего стола серебристый, под сталь, гэдеэровский чудо-телефончик к секретарше, а на его место собственноручно водрузил видавший виды последыш сталинской эпохи, заслуженная часть персонала усмотрела в этом приверженность нового руководителя к традициям и принципам, а молодая — склонность к чудачеству. На самом же деле и те, и другие были равно далеки от истинной причины.
Звонок древнего телефона, негромко звучащая бархатная мелодичность, точь-в-точь повторяла ту музыкальную фразу, которая была заложена в немецком музыкальном агрегате, стоявшем в зале, то бишь, гостиной, отцовского дома. Иногда он, отец, уважаемый состоятельный деловой человек, разрешал сыновьям позаниматься с чудесным музыкальным ящиком, и они, подняв тяжёлую деревянную крышку, расписанную множеством маленьких картинок, заводили механизм большим бронзовым ключом, и смотрели, как вращается медный валик, утыканный множеством тонюсеньких иголочек, которые, задевая за специальную планочку, издавали каждый свой тон, сливавшийся с остальными в волшебной красоты мелодию. Мелодия эта повторялась и повторялась, пока работал механизм, и совершенно невозможно, немыслимо было остановить, выключить его, а наоборот, хотелось слушать эту мелодию вечно.
И теперь, сидя за огромным столом, стоящим в центре немалого кабинета, главврач ведущей областной больницы краевого подчинения Яков Иванович Гродненский подспудно ждал и надеялся, когда оживёт старый черный телефон и опять зазвучит простая и прекрасная мелодия, уносящая его душу в детство, что помнится и сейчас во всех подробностях так четко и ярко, словно было это вчера, а не без малого девяносто лет назад.
И вновь зазвенели серебряные колокольчики… Яков Иванович не спешил поднять трубку, ожидая, пока мелодия прозвучит дважды. Конечно, если бы он знал, что ему звонит Регина, он ответил бы тут же… Регина, Регина Иосифовна, была женой его старого знакомца, председателя облисполкома, а потом секретаря крайкома партии. Знакомство было официальное, и при очередной встрече на том или ином заседании бюро, комиссии или комитета они подчеркнуто вежливо — один светило от медицины, другой партийный функционер — жали руки и тут же забывали и о встрече, и друг о друге.
Так продолжалось до того дня, пока однажды Яков, в общем-то случайно, не попал на полузакрытый, только для своих, концерт столичной эстрадной знаменитости, где он увидел Регину. Пришлось бы погрешить против истины, сказав, что она целиком и полностью с того момента завладела его сердцем, нет, но в его мыслях и чувствах она прочно заняла свое место на долгое время, и место это было далеко не последним. В момент их знакомства Якова поразила даже не столько красота этой женщины, сколько её спокойствие, тщательно скрытая скука и какая-то нездешняя печаль, и даже скорбь. А ещё она была очень похожа на его первую любовь… Потом они встретились случайно, на улице, и проговорили полтора часа. И Гродненский страшно обрадовался, когда она позвонила ему и обратилась с какой-то мелочью для дальней родственницы. Они стали встречаться, не часто, но регулярно, и общение приносило радость им обоим… Прошли годы, умер её муж, стали взрослыми дети, ушли в прошлое их встречи … Но осталась теплота. Они поздравляли друг друга с праздниками и днями рождения и иногда звонили просто так.
Яков набрал номер главврача службы скорой помощи, распорядился, что бы внука Регины везли к нему, и спустился в приёмный покой.
Александру промыли желудок ещё в приёмном отделении, и рвота прекратилась, хотя позывы и слабость остались. Там же у него взяли анализы, весь стандартный комплекс при поступлении, и пока дежурный врач проводил предварительный осмотр, проминал и ощупывал живот, задавал вопросы и заносил ответы в карточку, составляя анамнез, Яков, как бы наблюдая за работой врача, рассматривал Александра. Он видел его раньше, но тогда это был ребёнок, а теперь перед ним сидел взрослый молодой мужчина, спокойный, владеющий своими эмоциями — приехав «по скорой», Александр тонко и умно шутил с осматривавшим его врачом, способный замечать и анализировать, казалось бы, незначительные нюансы:
— Прошу прощения, Яков Иванович, не могу не сказать: вы просто в отличной форме!
И поймав вопросительно недоуменный взгляд Якова, пояснил:
— Я имел честь встречаться с вами пятнадцать лет назад, мне тогда было около шести … И вы с тех пор ничуть не изменились … Ещё раз прошу прощения …
Александр заметно смутился. Спортивный, мускулистый, в меру загорелый, молодой человек сразу понравился Якову, и он даже ощутил вдруг нечто похожее на зависть, тут же несказанно удивившись подобному чувству. И ещё больше внук Регины расположил к его к себе, когда очень вежливо, но твердо отказался от каталки, поднявшись на лифте на девятый этаж самостоятельно, и, невзирая на очевидно плохое самочувствие, прежде чем лечь, коротко принял душ. Яков Иванович сам поставил Александру поддерживающую капельницу и распорядился, чтобы результаты анализов, как будут готовы, сразу принесли ему лично.
0
0