(постканон, юст, Рождество, поцелуй)
У демонов и ангелов разная скорость реакций, а шутки — дело серьезное и требуют самой тщательной подготовки с учетом обязательного переключения скоростей. Кроули это знает. Кому и знать-то, как не Кроули! Шесть тысяч лет медленных пируэтов по кругу, ограниченному танцполом околоангельской френдзоны еще в те времена, когда и слов-то таких не было и в проекте Великого Плана (да будет он вечно Непостижим!), и все это лишь для того, чтобы в ответ на робкое: «Куда угодно, ангел… куда тебе угодно…» опять получить осторожное: «Ты слишком быстр для меня, Кроули».
Вот так. Все еще слишком быстр. Все еще…
И что тогда остается? Да, в сущности, ничего! Ничего нового. Только лишь улыбаться, растягивая свою коронную от уха до уха и надеясь, что она выглядит более натуральной, чем завалявшийся в кармане позолоченный тринадцатипенсовик*. Улыбаться во все тридцать два и шутить — конечно же, куда же без шуток. А шутки, как мы уже говорили, дело серьезное.
Так вот, о шутках.
Эту, рождественскую, Кроули, как и положено, планировал тщательно и заранее**, подстраивал долго и сосредоточенно: придирчиво переворошил не менее тысячи самых разных венков из омелы и остролиста, чтобы выбрать из них два наиболее подходящих***, и с не меньшей тщательностью просчитал наиболее выгодные стратегические точки для их размещения (назовем их условно точками А и В). Теперь оставалось проделать два последних шага: сначала непринужденно и вроде бы случайно познакомить ангела с обитателем точки А****, а потом с такой же непринужденностью и вроде бы ненароком загнать под точку В. После чего в полной мере насладиться видом того, как пойманный врасплох ангел будет смешно и мило смущаться и краснеть. А потом всего лишь несколькими словами великодушно избавить его от неловкой ситуации. Ну а потом, может быть, и… Омела все-таки! И Рождество. Мало ли какие чудеса…
Но так далеко лучше вообще не загадывать, особенно когда имеешь дело с ангелами, с ними и шутить-то опасно, если на то пошло.
И трижды опаснее, если шутишь всерьез.
____________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
* Да к тому же еще и с ангелами на обеих сторонах — очень удобный девайс, если ты принял за правило решать споры с одним конкретным и очень доверчивым ангелом при помощи ну совершенно случайно завалявшейся в кармане монетки.
** И нет, Кроули вовсе не перепутал шутку с экспромтом, просто хорошая шутка требует еще более тщательной подготовки.
*** Можно было бы даже сказать и более точно — идеальных, Кроули никогда не согласился бы ни на что меньшее, но вслух не собирался поощрять ни одно растение, пусть даже и заплетенное в венок, чем-либо большим, нежели не слишком неодобрительное хмыканье.
**** «Азирафаэль, разреши тебе представить, это омела… Омела, знакомься — это ангел!» — ну где-то как-то, возможно, так.
***
С точки зрения Кроули Азирафаэль всегда был и до сих пор оставался самым прекрасным существом в этой Вселенной (а может быть — и еще нескольких. расположенных поблизости), хотя некоторые и отдавали пальму первенства в этом вопросе единорогам, но что они понимают, эти некоторые*! От начала времен и до сегодняшнего дня ангел оставался самым теплым, самым прекрасным, самым очаровательным и самым ослепительным, на него невозможно было не смотреть, хотя бы исподтишка. Им невозможно было не любоваться. Его кудри искрились вокруг головы бело-золотым нимбом, глаза сияли, в улыбку, мягкую и теплую, хотелось закутаться с головой, а щеки напоминали зефир***.
Отрывать от него взгляд было больно. Каждый раз. Все шесть тысяч лет — словно впервые.
— Ой, ангел! Смотри-ка, а там омела! Ну кто бы мог подумать?!
— Омела. Над дверью. В Сочельник. Действительно — кто бы мог подумать?
Волосы Азирафаэля — волосы настоящего ангела, мягкие и невесомые, и наверняка шелковистые и прохладные на ощупь. У Кроули даже пальцы зудят от желания запустить руки в эти роскошные кудри, запутаться в завитках и навеки так и остаться прикованным мягкой и невесомой цепью, разорвать которую куда сложнее, чем любые самые прочные кандалы. Он отводит взгляд, сутулится и втискивает руки в карманы узких джинсов. Но тут же вытаскивает обратно, потому что так только хуже.
— Хм… И правда, ангел. Как удачно получилось, что мы свернули в этот коридорчик и не прошли под той аркой, да? А то могло бы выйти… хм… неловко. Ну, ты же понимаешь, человеческие традиции и все эти ритуалы… Пришлось бы соблюдать, чтобы не выделяться… Ну, ты же понимаешь, да? Люди чего только не… хм… придумают.
Азирафаэль улыбается, тепло и мягко. Позволяет взять себя под локоть.
— Действительно, мой дорогой. Они очень изобретательны. Нам повезло.
Фраза звучит двусмысленно, и в любое другое время Кроули бы задумался над тем, что же на самом деле имел в виду ангел. Но сейчас сердце выбивает о ребра тарантеллу и сложно думать о чем-то, кроме того, что осталось уже меньше десяти шагов. Девяти. Восьми…
Глаза у Азирафаэля совершенно непроницаемые, пронзительно голубые смеющиеся глаза с золотистыми искрами в самой глубине, словно в них навсегда утонул осколок солнца — того, допотопного, еще настоящего и ничего не знающего о горьковатом привкусе радуги. То солнце еще доверяло всем вокруг и не умело не улыбаться, вот и Азирафаэль, как и то допотопное солнце, не умеет не улыбаться и не доверять. Он и Кроули доверяет точно так же безоглядно и не раздумывая, просто послушно следуя туда, куда его ведут под руку, словно бы вовсе и не специально ведут, а он лишь улыбается светло и наивно и ни о чем не спрашивает…
И мысль о подстроенной шутке почему-то начинает горчить на раздвоенном языке, словно та самая радуга, и, может быть, стоило бы трижды подумать, может быть, отложить, может быть, вообще отменить сразу и полностью, все равно никто не узнает…
Поздно.
Смеющиеся голубые глаза смотрят вверх со все тем же непостижимым выражением. Моргают. На нежных бело-розовых щеках проступает очаровательный румянец.
— Ох… Надо же, мой дорогой… Снова омела?
Румянец становится ярче, две белоснежные зефирины словно обжигает внутренним огнем.
— Д-да, ангел.
— Хм… Как, однако, неловко.
Азирафаэль трепещет ресницами, его взгляд скользит по всему вокруг — по украшенным к празднику стенам, по свисающим с потолка серебристым нитям, по усыпанному конфетти полу, по мерцающим рождественским гирляндам, развешанным там и тут. И, может быть, именно от этих перемигивающихся гирлянд искры в его глазах становятся ярче и многоцветней.
Потом — очень быстро, очень коротко, почти мимолетно — он смотрит на Кроули. Буквально укалывает стремительным взглядом. И снова в сторону, в пол, куда угодно. Переступает с ноги на ногу, вздыхает. Румянец становится гуще, расползается к ушам.
Кроули сглатывает. Странно. На этапе планирования все это казалось куда более забавным, а теперь… Теперь оно вовсе не выглядит таким уж смешным, и, пожалуй, самое время рассмеяться и сказать…
— Эй! Ребята! А вы в курсе, что стоите под венком из омелы?!
Кажется, Азирафаэль при этих словах вздрогнул, но поручиться Кроули бы не смог: сложновато отслеживать чужие вздрагивания, когда тебя и самого коротнуло. Чертов Ньют, вечно он лезет не вовремя!
— О. Кажется, вы правы…
Азирафаэль снова бросает на Кроули короткий взгляд исподлобья, закусывает припухшую нижнюю губу. Ох… Не просто закусывает — теребит крепкими мелкими зубами, делая еще более розовой и припухлой… Гос-с-с… С-с-сат… Зрелище почти невыносимое, и пусть будет трижды благословенен Ньют с его появлениями так не вовремя (вовремя!).
— Ха! Так целуйтесь тогда, чего вы ждете? Традиции нельзя нарушать!
Азирафаэль бросает на Кроули еще один неуверенный быстрый взгляд, мнется. Щеки у него пунцовые. Сердце Кроули, до этого колотившееся о зубы, внезапно проваливается в желудок: он вдруг с кристальной отчетливостью понимает, что ангел вовсе не сердится. Ангел смущен, но это радостное смущение, и он, вполне возможно, вовсе бы и не возражал пойти немного дальше… или даже много… Если бы не свидетели. Не при свидетелях же, ну в самом деле, при свидетелях Азирафаэль точно не станет, он не такой, он…
Чертов Ньют, будь ты трижды проклят!
«Ладно,— хочет сказать Кроули, — ладно. Все это просто глупая шутка. Пошутили и хватит!» Только вот в горле как назло застрял тугой комок, и его никак не сглотнуть, и слова путаются на раздвоенном языке.
— Что ж, — говорит тем временем Азирафаэль и преувеличенно тяжко вздыхает, только вот в голосе его никому бы не удалось отыскать сожаление даже при помощи электронного микроскопа. — Традиции — это вам не шутка, традиции надо соблюдать. Не так ли, мой дорогой? — Губы его предательски подрагивают уголками, глаза искрятся, щеки алеют розами. — Но только давай не здесь! — добавляет он быстро, сморщив нос и стрельнув пронзительно голубыми молниями по сторонам. — Не при свидетелях же, ну в самом деле…
Ньют провожает их аплодисментами и одобрительным свистом, и кажется, он уже там не один, слишком громко свистят и хлопают за спиной — или это просто звенит в ушах? Ньют, черт бы тебя побрал и да будешь ты триста тридцать три раза благословен!
Теперь наступает очередь Кроули быть ведомым и улыбаться доверчиво… ладно, ладно, пусть не доверчиво, действительно перебор был бы для демона, но ошалело — это уж точно. Тут даже и спорить глупо. Азирафаэль с самым решительным видом тащит его по запутанным коридорчикам и переходам коттеджа, который изнутри не просто намного больше и сложнее, чем снаружи, — он как будто бы вообще запутался среди нескольких измерений, словно одна очень странная телефонная будка или вывернутая наизнанку сумка той еще более странной девочки на вокзале*****.
Ангел ведет быстро и уверенно, держит под локоть крепко, не сбежишь, даже если бы Кроули и хотел. Разумеется, он не хочет! В заднюю часть коттеджа, мимо гостевых первого этажа, через кухню, мимо узкой боковой лестницы и приоткрытой двери в чулан. К черному выходу и веранде. Дверь за их спинами захлопывается, отрезая праздничный шум, и они остаются вдвоем, в тишине и полумраке.
Азирафаэль больше никуда не спешит, улыбается только. И стоит слишком близко. Нет — еще ближе. Что ж ты творишь, ангел, Мать твою?! Ладно, ладно — нашу! Но все-таки, ангел, так же нечестно! Кроули загнан в угол — и это, Мать твою (нашу то есть), никакая не гребаная метафора! Правый локоть Кроули упирается в стенку, и за спиной тоже стена, и некуда деться, а перед носом — чертов ангел, перед самым, Мать нашу, носом!
Глаза Азирафаэля в полумраке кажутся почти черными, и это завораживает. Он приближается, все так же неторопливо, еле заметно улыбаясь самыми уголками губ. Уже вплотную. Кроули не помнит, когда сам он перестал улыбаться, теперь только смотрит.
— Ангел. Я пошутил.
Улыбка проступает явственнее, голос вкрадчив.
— А я — нет.
Наверное, именно в этот момент шутка окончательно перестала казаться Кроули такой уж удачной.
_________________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
* Единороги, конечно, были невероятно красивыми тварями, но все же не шли ни в какое сравнение с Азирафаэлем — по крайней мере с точки зрения Кроули. Поскольку от природы обладали звериной серьезностью и совершенно не умели улыбаться**.
** Во всяком случае, улыбаться так, чтобы одному конкретному демону приходилось прилагать немалые усилия, чтобы удержать себя в относительно вертикальном состоянии и не растаять на месте.
*** Кроули догадывался, что, скорее всего, во всем виновато его слишком сильно развитое воображение, но почему-то был твердо уверен, что они такие же сладкие, если лизнуть. Ему приходилось прикладывать поистине демонические усилия, чтобы удержаться и от этого, и каждый раз напоминать себе, что таковой поступок был бы не менее самоубийственен, чем лизание стен в Аду****.
**** И нет, адские стены ничем не напоминали щеки Азирафаэля. И любого, кто даже бы только рискнул посмотреть в сторону подобной святотатственной мысли, Кроули убил бы не задумываясь.
*****Очень милая была девочка, Кроули столкнулся с ней на вокзале, засмотревшись на номер перрона (странный был такой номер — девять и три четверти), и сумка вывернулась у нее из рук, и просто сама по себе вывернулась тоже, завалив вещами половину перрона, пришлось срочно помогать при помощи маленького демонического чуда******.
****** И если бы Кроули тогда не опаздывал, причем катастрофически, на встречу с одним вполне конкретным ангелом в секретном месте за номером четырнадцать (которое он поначалу перепутал с тринадцатым, почему и опаздывал), он бы наверняка задумался о странностях если не самой той девочки, то хотя бы ее сумки, в которую влезло абсолютно все, но которая при этом выглядела ничуть не крупнее обычного школьного рюкзачка.
0
0