Мария беззаботна и весела. Уже пытается приоткрыть шкатулку с танцовщицей. Она, по-видимому, нисколько не огорчена тем, что ей отказано в приключении. Да и само приключение она не упоминает.
Весело щебечет, повествуя, как пряталась накануне от Максимилиана, а кот Лео, запертый в погребе и лишенный сметаны, жалобно мяукал.
«Это чтобы он мышек ловил. А он не ловит!»
Об отце по-прежнему ни слова. Может быть, Липпо отправил их на поиски наперстянки? Это растение опасно для непосвященных, вот девочка и осталась дома. Справившись со шкатулкой, Мария бежит на поиски Аннет, чтобы похвалиться игрушкой.
Я иду вслед за Катериной.
— Не желает ли ваша светлость отдохнуть? – подражая придворным строгостям, спрашивает она.
— Какой отдых, Катерина! Восемь лье неспешной езды в новом экипаже. Мне бы напротив, пробежаться, воздухом подышать. В Париже, сама знаешь, как дышится.
Я выхожу в сад, и тут вижу Максимилиана. Мальчик прячется за кустом сирени. Похоже, кого-то высматривает, но, вспугнутый солнечным бликом на стеклянной двери, сразу отступает. Выглядит, будто я непреднамеренно вторглась в игру. Что они затеяли? Сражение при Фермопилах? Тогда где же Ксеркс? Или битву при Павии? Максимилиан играет в лазутчика одной из сторон. Французы или испанцы?
— Извольте-ка приблизиться, юный господин. – Голос мой звучит с напускной строгостью. — Я вас вижу. Если ты лазутчик, то действуй со всей осторожностью, верь в свою подлинную миссию, не полагаясь на условность.
Куст сирени шевельнулся. Появляется мальчик. Следует ли мне объявить себя вражеским посланником и взять лазутчика в плен? Но вид у «лазутчика»… странный.
Он растерян. Но совсем не так, как был бы растерян, если бы потерпел неудачу в игре. Он хмур и сосредоточен, и кроме того… испуган. Я вижу симптомы и знамения страха.
— Что с тобой, Максимилиан? Что, мальчик? Что случилось?
Я беру в ладони лицо найдёныша.
Он бледен. В глазах… в глазах, — что это? Мне кажется? – слёзы. Стыдливые, мальчишеские. Внутри, за грудиной, вокруг, поверх, к горлу, под рёбрами, взрывается пустота.
— Максимилиан! – Похоже, что кричу. – Что? Говори!
— Он ушёл, — сдавленно произносит мальчик. У него в горле жаркая сухость. Потому слова шуршат и рвутся.
— Кто ушёл? Куда?
— Господин Геро. Он ушёл… Он ушёл к ней.
К ней? Что значит «она»? Я не знаю такого слова! У неё есть имя? Лицо? Тело? Она живая?
— Максимилиан, я не понимаю.
— Это все из-за меня, — шуршит мальчик. – Вот. Я принес её.
Снова «она». Местоимение женского рода! Но это книга. Он прежде держал её за спиной. Книга небольшого формата. В бархатном, изрядно потертом переплете. Но уголки золотые. Даже не потускнели. На обложке имя – Монтень.
Да это же знаменитые «Опыты», первое издание.
— Покажи. – Я вынимаю книгу из худых, мальчишеских пальцев.
— Это из-за неё, — глухо повторяет Максимилиан. – Он открыл, увидел тот, герб… Там герб, такой чёрный, с серебром. И корона.
Я гляжу в левый, верхний угол на внутренней стороне обложки. Там обычно стоят инициалы, полное имя или девиз владельца. Или его герб.
Герб есть. Заменяет имя. Я помню две его начальные буквы. Изящные, сведённые в нерасторжимые союз, исполненные не тушью и не шелком — железом. В глазах всё плывёт и мутится.
Вот как случаются обмороки. А я и не знала. Предметы будто залили водой, и они потекли, размякли. Так бывает с чернилами на бумаге, если капнет слеза. Слова текут.
Чёрными слезами плачет уже бумага. А тут не слова, тут вселенная скособочилась, размягчилась и поплыла. Вот уже и тошнота, а потом станет темно, но не сразу. Ещё некоторое время я буду различать звуки, они будут просачиваться, проступать, уже обезличенные. Их источник будет мне неизвестен. Потому верх и низ поменяются местами. Откуда я это знаю?
Рассказывали. Сама в обмороки прежде не падала. Притворялась. А для достоверности изучала и выспрашивала. Нюансы мне хорошо известны, и первая ступень мной уже пройдена.
Руки немеют, колени подгибаются. Сейчас кровь стечёт к сердцу, насытит его судорожные всхлипы и лицо обесцветится. Веснушки вспыхнут как оспенные пятна.
Нет, нельзя. Максимилиан испугается. Он уже смотрит на меня с молящим ужасом. Я делаю несколько глубоких вдохов. Так учил Липпо. Когда больно и страшно. Дурноты нет. И взгляд проясняется. Вселенная затвердела.
Я изучаю верхний левый угол страницы. Герцогская корона, венчающая замок. Герб города Ангулема. На этот раз тьма подкатывает быстрее, почти подпрыгивает из желудка. Я снова делаю вдох. Глотаю воздух, как воду из родника. Не помогает.
Тогда поступаю наоборот – не дышу. Чтобы лёгкие не разорвались. В них сейчас хлынет вода. Потому, что я где-то на дне, утонула, но ещё жива. Ногами стою на дне и смотрю вверх, там тусклое, зеленоватое солнце.
— Откуда? Откуда это? – Голос извлеченного сетями утопленника.
— Так я же принёс! – отвечает мальчик.
Он почти кричит. Он уже говорил, повторял, выкрикивал, а я всё не понимаю. Да что же я такая непонятливая?
— Это мне ясно. Книгу принёс ты. Но кто-то же тебе её дал. – Голос звучит твёрже.
Утопленник прокашлялся и сплюнул воду. Эта твёрдость в голосе действует на мальчика успокаивающе. Это твёрдость дна под ногами. Удерживает над бездной, утверждает её конечность. Максимилиан шмыгает носом, но уже без слёз.
— Книгу дала она.
— Кто она?
— Дама. В доме у старика.
— Какого старика?
— Да священника же!
Он снова почти кричит. Рассказ короткий, путанный. Книгу вручила дама, красивая, белокурая. Господин Геро увидел книгу, и с ним что-то случилось. Сломался, превратился… Вот уже и не он вовсе, другой, незнакомый. А утром… Утром он сказал, что уходит. Уходит! От него, от Марии, от всех. И вот его нет!
— Он ушёл к ней! Я знаю! – Мальчик сжимает кулаки. Подается ко мне, жадно, просительно заглядывает в лицо. – Вы же вернёте его, да? Вы его вернёте?
— Когда он ушёл?
Дурноты нет. Есть ярость. Ярость женщины.
— Сразу после завтрака.
Бросаю взгляд на солнце. Оно стыдится своего всеведения, укрывает лик за дырчатым древесным силуэтом. Полдень миновал. Геро нет уже несколько часов. И его не хватились.
Я не заметила беспокойства. Что не удивительно. Он здесь гость, а не узник. Лизиньи не тюрьма, я не требовала надзирать. Геро вправе покинуть поместье, когда ему вздумается. В моё отсутствие он не раз навещал отца Марво. И дети не раз отправлялись с ним.
Священник им нравился. Бывало, что он, напротив, до вечера отшельничал, оставляя Марию под присмотром Мишель или Валентины. Он нуждался в этих часах одиночества и покоя, в неприкосновенности коих я дала ему обещание. Он нуждался в тишине, а душа — в неподвижности.
Правда, Липпо шепнул мне, что Геро таким образом скрывает внезапный приступ мигрени, к счастью, не настолько мучительный и затяжной, какие случались прежде. К вечеру боль стихала, и он беззаботно спускался к ужину.
Мишель стоило немалых трудов воздерживаться от расспросов. Вероятно, она и сегодня сыграла в чертову деликатность. Уверена, что Геро так же непринужденно спустится к ужину и как-то объяснит свое отсутствие. Или… не объяснит.
Вот такой он, этот невесть откуда взявшийся избранник, возлюбленный их взбалмошной госпожи. Если она вопросов не задаёт и странностям не удивляется, а почитает их за достоинства, то и нам, людям маленьким, тревожится не по чину. Да и что с ним станется, с этим господином?
Вокруг, на десятки лье, ни разбойников, ни дезертиров. Поместье примыкает к королевскому домену и хорошо охраняется. Леса очищены от браконьеров.
0
0