Сведения о ближайших соседях собирал сеньор Галли при покупке поместья, затем Клермон по личному моему поручению. Среди окрестных баронов новоявленного Жиля де Рэ, «Синей бороды», не усматривалось. Да и мелкие арендаторы лихоимством не баловались. Вот и причины легкомыслия. Нет в окрестностях дезертиров и каторжников.
Но есть женщина. Знатная, происхождения самого поднебесного. Неужели она? Сама Клотильда? Здесь, в глуши? В доме старого священника? Максимилиан мог и напутать.
Он ещё слишком мал, чтобы дать подробное описание виденной им женщины. Он сказал, что она белокура, у неё нежная кожа, и она красива. Способен ли десятилетний мальчик оценить красоту взрослой женщины?
Для него любая чисто и нарядно одетая пастушка кажется красавицей. В его ошибке сейчас мое спасение. Я буду «множить сущности», избегая ответа. Буду хвататься за версии и догадки. Соглашусь даже… О боже!.. соглашусь на некую белокурую соблазнительницу, которой… о боже! Боже!.. Геро взаимно увлекся.
Я даже его прощу! Уже прощаю. Он молод и пылок. Это вовсе не значит, что он меня разлюбил! О нет! Этого не может быть. Это всего лишь каприз, плотский каприз, мимолетный, ничтожный. Как приступ голода или жажды. Достаточно сделать глоток, и вот уже ничего не помнишь.
Но… женщина в доме отца Марво? Что же это? Кюре – сводник? И еще этот герб! Герб Ангулема. Он откуда? Случайность? Совпадение? А почему бы, собственно, и нет? Пути Господни неисповедимы.
Я готова верить в самое невероятное, во вмешательство ангелов и самого Папы.
— Она была в доме одна?
— Нет, там была служанка. Настоящая уродина. Имя у неё рыбье… Дельфина! Её зовут Дельфина!
Не хочу… Слышать не хочу. Догадываться не хочу. Не хочу, и всё! У меня есть право, право на беспамятство и слабоумие. На блаженное младенчество, на полное отрицание звуков, их смысловую наполненность и сочетаемость.
Я не умею их складывать и совмещать, не умею соотносить звучание с их письменным двойником. Я сведённая до первичного инстинкта боли телесная заготовка. Я могу дышать и бессмысленно улыбаться.
Что ты говоришь, мальчик? Что за имя ты произносишь? Нет, этих вопросов я не задаю. Я не умею. Моя разум чист. Там нет зазубрин для сравнения.
– А больше… никого не было?
Кто это говорит? Чей голос? Кто обучил эти губы двигаться? А слова? Откуда взялись слова? Максимилиан трясёт головой.
— Я не видел. Я же не знал!
— Тише. Ты ни в чем не виноват.
На кого с такой надеждой смотрит этот мальчик? На которое из божеств, сошедших на землю? На кого он уповает? Кому готов крикнуть: «Сотвори же, чудо, ты же можешь! Все можешь! Вправь этот вывих, излечи рану. Кто, если не ты, в кого я верую, кого почитаю?»
Стать бы невидимой. Закрыть глаза и раствориться. Язычники сотворили своих богов из первоначального хаоса. Христианские богословы твердят о непознаваемости божества. Куда же возвращаться мне? В какой прах обратиться?
Я открываю глаза, встречаю взгляд Максимилиана. Он всё ещё ждёт ответа, моего возвращения из небытия.
— Ты прав, мой мальчик, служанку этой женщины зовут Дельфина.
Кто нас предал? Кто? Кто?! Первое имя, молнией, вспышкой, Анастази. Наверстывает упущенное! Мстит за несостоявшуюся любовь!
Нет, не может быть. Если она, то неосознанно, по не осторожности, в бреду, под пыткой… Да и жива ли она? Если не Анастази, то кто? Кто?
Кто польстился на тридцать серебряников от казначея-выкреста? Кто был околдован, очарован, запуган взглядом серых прозрачных глаз из-под век алебастровой белизны? Страшно думать. Страшно подозревать.
Вдруг тот, кто рядом, кто зовется другом… Нет, не хочу! Это случайность!.. Еще одна случайность! Такая же, как благословенная корь.
Стороннее вмешательство, шутка судьбы. Из гнусного, запредельного озорства, из божественной тяги к разнообразию и переменчивости сюжета. Чтобы избежать унылой прямолинейности, переместить облюбованный островок, выбить его из-под ног смертного, как скамью из-под ног висельника, и наблюдать, как этот смертный дёргается, взбрыкивает в поисках опоры.
Нет, петля не затянется, не переломит гортани, ибо не в том её суть. Эта петля скорее послужит рычагом для переворота. Чтобы с ног на голову и разогнать загустевшую кровь мира. Всему причиной могло быть наше легкомыслие.
Мы с Геро не особенно и скрывались. В доме Липпо болезнь служила благовидным предлогом для соблюдения тайны. Геро не чувствовал себя узником. Он не выходил из дома, ибо не находил достаточно сил, да и повода не было. Нам тогда и в голову не приходило, что надо оглядываться и запирать ставни.
Для Клотильды Геро был мёртв. А если и не мёртв, то оспа служила охранной грамотой. Шрамы и возможная слепота.
Из тихого, пропахшего сидром Лизиньи Париж виделся призраком по ту сторону вечности, будто преодолеваешь не восемь лье, а стигийские топи. Прошлое обратилось в тени, те, что населяют предрассветные кошмары, но все же тени. Они пугали во сне, строили рожи, простирали костлявые, полусгнившие руки, но с первым лучом света они исчезали.
Днём наша спальня была залита солнцем. Свет властвовал безраздельно, просачивался и проникал под сомкнутые ресницы. Чего нам было бояться? Мы верили в охранительное могущество света. Мы не прятались.
Бродили по окрестностям, бывали в церкви отца Марво. Геро мог видеть любой, бывавший в Лизиньи под хозяйственным или соседским предлогом. У работников в окрестностях жили родственники. Уж те девицы, что работали на кухне и в саду, не отказывали себе в удовольствии посудачить. Да и как промолчать?
История лакомая. Поэма Ариосто с иллюстрациями. И всё происходит у них на глазах.
Персонажи не нарисованные, а живые. Незаконнорожденная принцесса крови, вдовая княгиня, взбалмошная и безрассудная, затеяла интригу с таинственным гостем. А кто он, этот гость, никто не знает. Красив, молчалив, печален.
Глаза – бездна, губы – соблазн. Слухи самые волнительные, как крошки или камешки в ботинках, колются и щекочут. Как тут утерпеть? Как не поделится прерывистым, жарким шепотом о собственном кратком перегляде с этим таинственным незнакомцем? А ведь поговаривают, что хозяйка у него из принцесс не первая, была ещё одна…
Вот так сплетни и ползут. Тётка, кузина, мать или сестра потешат рассказом другую свою родственницу, что в услужении у супруги барона, а та — свою хозяйку, баронессу или маркизу. А она, в свою очередь, перескажет доставшуюся ей уже искаженной фабулу в парижской гостиной. А следующий зритель уже окажется в театрике Рамбуйе или красотки Нинон.
Люди всегда будут болтать, от зависти или от скуки. Любое значимое действие, слово, порыв расходятся волнами по людскому морю и порой возвращаются смертоносным валом. Я не пряталась, не хотела уравнения любви с грехом и, кажется, просчиталась. Заигравшись в добрую волшебницу Нимуэ, позабывала о ревнивой Моргане.
Я была беспечна. А Клотильда ничего не забыла. Хотя, казалось бы, к чему ей слушать сплетни, если её любовник мёртв? Какое ей может быть дело до похождений какой-то незаконнорожденной? Такую удивительную проницательность могла бы явить женщина любящая. Но что есть любовь в исполнении её высочества?
0
0