Аэронарты, поднимая клубы взвихренного снега, влетели в поселок рано утром. Лихо развернулись на центральной площади и, рыкнув напоследок мотором, остановились. Сияющий диск пропеллера замедлил вращение, распавшись на лепестки лопастей, бесшумно кружащиеся в догнавшем нарты облаке снежинок.
Пилот ловко выбрался из кокпита и спрыгнул на утоптанный снег площади. Обхлопал припорошенную инеем доху огромными рукавицами с меховой опушкой, постукал одну о другую ногами в лохматых унтах и, уперев руки в бока, огляделся кругом. Увидев, как в выходящих на площадь окнах замаячили бледные пятна лиц, осклабился в заиндевевшие усы и бороду и сдвинул на лоб закрывавшие поллица очки-консервы.
Глаза у пилота были отчаянно голубые и выпуклые. Они казались еще больше из-за обводивших их кругов незагорелой и необветренной кожи, открывшейся под очками. От уголков к вискам бежали веселые лучистые морщинки. Вид у пилота был лихой, и он сам это знал.
Оценивающий взгляд пробежал по ноздреватым снежным блокам, слагающим стены окруживших площадь домов, отметил желтые метки собачьих росписей на углах зданий и отсутствие самих добровольных сторожей у входов.
Пилот с легкой досадой качнул головой. Времени оставалось даже меньше, чем он предполагал.
Из домов начали осторожно показываться их обитатели, на ходу оправляя меховые одежды. Пилот дожидался, когда народ приблизится и рассмотрит его как следует. Смотрели с опаской, подолгу задерживаясь взглядами на притороченной к боку массивной деревянной кобуре и большой матерчатой звезде, нашитой на лохматый треух. Переводили взгляды на фюзеляж нарт, украшенный по бокам такими же звездами, и испуганно опускали глаза.
В поселок заявилась власть. Жди теперь неприятностей. Лица местных сделались унылыми, они негромко переговаривались между собой.
— Кто председатель?- спросил пилот, полностью завладев вниманием местных.
— Я председатель, однако, — выступил из толпы собравшихся крепкий еще мужчина с сединой в клочковатой бороде. Со смуглого лица из-под капюшона парки на пилота спокойно смотрели узкие щелочки глаз. Тяжелые веки прибавляли взгляду председателя усталой мудрости. Сеть глубоких морщин изборождала лицо.
— Зовут как? — спросил пилот, разглядев председателя как следует. Сам он представляться не спешил.
— Аюгын. Аюгын та Меерген, — ответил председатель.
— Аюгын Меергенович, значит… А фамилия как? — Пилот извлек из висящего на портупее планшета лист бумаги и изучал его содержимое.
— Нету, — развел руками председатель. — Род есть, зверь-предок есть, фамилия — нету…
— Предков ваших в паспорт не впишешь, — проворчал пилот, покосившись на стоящие тут и там по периметру площади столбы с грубой резьбой, испятнанные не пойми чем у оснований. Рубленые топором звериные морды недобро смотрели на пришельца пустыми бельмами глаз. Оскаленные пасти тоже были все в бурых пятнах.
Пилот почувствовал, как ледяные мураши шевельнулись где-то меж лопаток, но виду не подал. Дикий край, подумал он про себя. И народ краю под стать. Чужие мы здесь, даром что хозяева. И чужими останемся…
— Вот что, Аюгын Меергенович, — сказал пилот, шагнув вплотную и приобняв председателя задушевно за плечи. Тот вздрогнул было от неожиданности, но стерпел от власти панибратство — а власть между тем, наклонившись к самому его уху, негромко продолжала: — Буди-ка народ, дорогой мой. Снимайтесь, пожитки пакуйте самые необходимые, скот поднимайте с лежбищ — и уходите все на север. Час у вас на все про все.
Председатель встрепенулся было, но пилот сжимал его плечо стальной хваткой.
— Не паникуй, папаша. Не договорил я еще. Шерстянники к океану идут. Оттого и аврал.
Пилот явственно видел в неярком еще свете разгорающегося утра, как посерела вмиг смуглая кожа под капюшоном парки.
— Беда, однако, — выдохнул председатель.
— А то, — согласился пилот. — Проспали вы беду. Псы-то ваши, я смотрю, тихонько снялись себе ночью и были таковы. Далеко уж отсюда, поди. А хозяев с собой не позвали… Дикая тварь — она дикая и есть, сколько не корми ее. Чуть что — предаст. Вот так и получается — беда… Но еще больше беда бы была, если бы не приехал я сегодня, и разговора бы этого вот нашего не было. Стоптали бы вас шерстянники, и не нашел бы никто и следа вашего до самой весны. Так что скажи, Аюгын Меергенович, спасибо народной власти, что о вас позаботилась…
— Спасибо, — кивнул торопливо председатель, не глядя, впрочем, в глаза пилоту.
— Да не мне, — досадливо поморщился тот. — Я ж не власть, а только уполномоченный ее. С мандатом, как положено, все дела…
Он взмахнул синей от печатей, испятнанной сургучом бумагой перед лицом председателя, но тот интереса к документу не проявил. Решительно сняв с плеча руку пилота, он повернулся лицом к толпе и быстро заговорил на своем странном птичьем наречии. Народ зашумел взволнованно, и кто-то начал пробираться сквозь ряды наружу, но председатель каркнул как-то особенно грозно, и все мигом присмирели и обратились в слух.
— Люди знать хотят, откуда новости привез, — обернулся к нему председатель. — Верить им или нет…
Пилот прищурился и протянул:
— Ты что же, председатель, власти народной не веришь? Той, что тебя над твоими людьми поставила, полномочиями наделила, детишек твоих уму-разуму учит, бабам рожать помогает?! Так выходит? В слове народном сомневаешься?!
Голос его оставался ровным и негромким — а от того вскипевшая в нем ярость казалась еще страшнее. Председатель, впрочем, и глазом не моргнул.
— Однако, не сомневаюсь я. Люди подробности знать хотят. — Он развел руками в сожалении. И поди пойми по непроницаемой узкоглазой морде, притворяется или нет. Тьфу ты!..
— Подробности? — утерев губы тылом рукавицы, угрюмо спросил пилот. — Вот тебе, председатель, подробности. Аэрофотосъемка знаешь что такое?
— С неба? — спросил председатель. — Когда с неба власть смотрит на все вокруг?
Пилот несколько опешил, но все же кивнул.
— С неба, с неба, темнота… — а сам подумал: не такие уж они и простые, какими мы хотели бы их видеть. Ишь, дикари…
— С аэролета вчера днем увидели, что с ледника вал шерстянников покатился. Миграция у них, стало быть. Прямиком к океану рванули, пару поселков стоптали, и Урмеэн-таги стоптали бы, райцентр, ежели б валы не выдержали. Ладно, что на совесть их водой пролили — стены что зеркало гладкие, шерстянники не забрались, только подавили друг друга и дальше пошли. Теперь вот здесь уже скоро будут.
— Когда? — спросил председатель.
— Да к полудню, пожалуй, уже и будут, — сориентировавшись по выползающему из-за горизонта светилу, ответил пилот.
— Почему на север идти говоришь? — требовательно спросил председатель. — Лед там, а потом — вода. Зверь туда и пойдет. Почему обойти нельзя?
— Потому, папаша, что уж больно много шерстянника нынче в море топиться идет. Тыщщи многие. Таким фронтом идут — не обойти и за день пешком-то. И аккурат через ваш поселок прут. Так что будем мы вам организовывать э-ва-ку-а-ци-ю, — по слогам проговорил наверняка незнакомое слово пилот. — Знаешь, что такое?
Председатель потряс бородой — поди пойми, что это у них означает.
— Туда, к припаю, идет лодка большая. Ледокол называется. Караван ведет барж…ну, тоже лодки такие. Вот на них вас и погрузим.
— У нас, однако, столько лодок нет на берегу, чтобы все люди уплыли, — сокрушенно покачал головой председатель. — И до берега не успеем дойти, даже если сейчас выйдем налегке да на лыжах все побежим. Зверь-гора, однако, шибко быстро ходит. Подавит нас.
— Не подавит, — усмехнулся пилот. — Пойдете налегке, баб да младенцев — на крутобоков посадите. А на полпути вас дирижабли подберут да на баржи перенесут.
— По небу? — ахнул председатель.
— По нему самому, — ответил пилот, блестя зубами в смерзшейся сосульками бороде.
Председатель кивнул и крикнул что-то своим, размахивая руками. Полы его меховых одежд взметнулись парой широких крыльев, и он еще больше стал похож на большую птицу. Местные, лопоча, бросились врассыпную.
Скоро из домов потянулись к краю поселка бабы в бесформенных одеждах до земли, тащившие узлы с пожитками и запеленутых в шкуры детишек. Мужчины вооружились копьями и гарпунами, кое у кого в руках были длинные луки, а за плечами — колчаны с ярко оперенными стрелами. Кто-то безуспешно пытался дозваться собак, в досаде хлеща ни в чем не повинный снег поселковой площади сыромятными ремнями постромков, а кто-то уже и сам впрягался в нагруженные тюками шкур и закопченной посудой нарты и решительно устремлялся к выходу из поселения.
Где-то за околицей затрещал взламываемый наст, снова и снова, и мир огласился трубным ревом. Просыпались в своих снежных пещерах впавшие в спячку крутобоки. Разбуженные в неурочное время животные в ярости расшвыривали снег широкими лопатами рогов и норовили лягнуть деловито взнуздывавших их хозяев, которые ловко уворачивались, не отрываясь от дела. Мир наполнился встревоженными голосами, шумом и суетой.
Пилот наблюдал за всем этим, неспешно попыхивая папиросой.
Постепенно народу на площади становилось все меньше. Вскоре не осталось никого.
— Все, однако, — услышал пилот за спиной. Председатель курил гнутую трубку, пуская колечки дыма и посапывая чубуком. Вид у него был отрешенный.
— Ушли? — спросил пилот.
— Ушли. К большой воде идут. Трудно зверей посреди зимы поднимать, однако, — смуглое лицо вспыхнуло мимолетной улыбкой. — Зимой зверь спать должен, сердитый шибко сейчас. Идти не хочет совсем, спать хочет.
— Ну нет, — поморщился пилот. — Как приляжет скотина — так вам всем и конец. Имей в виду, председатель — не пригонишь скотину к точке рандеву…ну, туда, где на небо вас забрать должны — самих вас и не возьмут. Ибо — растрата. Скотина есть народная собственность и народное же достояние, и транжирить его не моги. Усек?
— Понял все, уполномоченный, — кивнул неспешно председатель. — Как не понять… Гнать будем зверя, ляжет — поднимать станем. Мы вам без зверя без надобности, а сами вы зверем править не можете… Так мы тут и остались, на земле предков, да, начальник?
— Верно понимаешь, старый, — пилот прищурился, разглядывая непроницаемое лицо местного сквозь клубы дыма из трубки. Неужели враг? Но откуда здесь, в снежной пустыне, взяться идейному врагу? Они ведь тут и читать-то не умеют, приказы и распоряжения устно передавать приходится с курьерами, а дебет с кредитом сводить счетовод из райцентра приезжает несколько раз в год.
— Крутобок для молодого народного государства — суть ценный ресурс. Богатство, значит. Заморские господа за желчь его да панты готовы золотом с нами рассчитываться. Валюта это, почище пушнины. Доход в народную казну. Вы с крутобоками спокон веку знаетесь — а посему там решено было, – пилот многозначительно поднял взгляд к холодной голубизне неба, ярко сверкнув глазами, – вас признать элементом для народной республики полезным, и уклад ваш житейский не ломать. Вы ж одно название, что нархоз, право слово! Живете в ледянках, нарсовет ваш — тьфу, название одно, ни политуголка, ни читальни… Флаг вон, и тот кверху ногами висит! Это ж статья! Хотя что тебе статья, старый… Куда вас отсюда уже ссылать… Словом, многое вам за крутобоков прощает новая власть — и житие частнособственническое, и верования темные, и идолищ ваших. Но ты знай, председатель — оно ведь не вечно так будет продолжаться! Вон, из детишек ваших новых людей вырастим, без старорежимных предрассудков — а для того их у вас отнять надо да в школы увезти, в район. Тут ведь кто их научит? И чему? Вы? Мракобесию вашему? Дудки! Власть теперь о них позаботится. Потом вернутся к вам — читать-писать научатся, и вас еще научат…
— Нам зачем? — только и спросил старик в ответ на пламенную речь уполномоченного. — Мы и так все знаем, что нам нужно, чтобы жить здесь. Всегда тут жили, и при иноземцах, и при князьях, и сейчас живем, и когда другая какая сила вместо вашей придет…
— Ой, старый, смотри не договорись до крамолы! — погрозил рукавицей пилот. — Считать будем, что я тебя не слышал сейчас. Новая власть навсегда пришла. И никаких мне тут речей пораженческих! Все, мотай за своими. Мне еще имущество коммуны вашей описывать, все же как есть в убытки теперь придется считать….
— Вернемся сюда, начальник? — спросил председатель, глядя прямо пилоту в глаза сквозь узкие расщелинки в веках, и тому сделалось вдруг очень неуютно от взгляда старика. Словно в душу заглянул, подумалось вдруг, а потом злость взяла на себя самого — ну какая душа может быть у настоящего бойца нового мирового порядка, атеиста и человека глубоко партийного? Да никакой! Поповство все это… Тьфу!
— Вернетесь, не вернетесь… — проворчал пилот. — Почем мне знать? Там разберутся. Вам, старый, какая разница, где снег топтать — тут или на новом месте?
— Тут земля моих предков, уполномоченный, — негромко сказал старик. — Духи наши здесь живут. И нам здесь жить надобно. Негоже духов одних оставлять.
— От духов твоих через полдня одна щепа и останется, — пилот махнул рукой в сторону неодобрительно косящихся на него идолищ. — А от вас, если убраться не успеете — красный снег! Топай, топай, старый, не рассусоливай!
— Эх, не вернемся, однако, — вздохнул председатель, и, выбив трубку о торбас, зашагал прочь, туда, где тянулись к дальним торосам черной змейкой люди и звери.
— Откуда ты… — начал было пилот, но оборвал себя на полуслове.
Председатель быстро уходил, опустив голову и глядя на снег под ногами. Плечи его поникли было, но расправились вновь, когда пилот крикнул ему вдогонку:
— Помни, дед — скотину береги! Не возьмут без нее на баржи-то! И бумагу, бумагу не потеряй, что я дал! Без скотины да без бумаги вам одна дорога — под пулеметы! Как шпионов заокеанских всех положат, и баб, и детей! Слышь, старый?…
Председатель, не останавливаясь, махнул рукой — дескать, услышал.
Пилот задумчиво смотрел ему вслед. И только когда председатель превратился в маленькую точку среди заполнившей мир белизны, сдвинулся наконец с места.
0
0