— Предлагаю покончить с этим как можно быстрее. Я вижу из окна ваших людей. Надеюсь, у вас хватит благоразумия не доводить разыгравшуюся драму до трагедии. Повторяю, Геро сам принял решение. Я предложила свои условия, а он счел нужным ситуацию изменить. В оставшееся время, пока я иду к двери, он волен изменить развязку. Препятствий чинить не стану. – Она обращается к Геро. – Ну так как, сделаем по-моему? Я уезжаю, а ты остаёшься.
Я тоже смотрю на возлюбленного. Смотрю с отчаянной, безумной мольбой. Ну же, соглашайся! Она уедет! Уедет! Уберётся отсюда. Исчезнет.
Она говорит, что на время, что вернётся за данью, за налогом. Но за это время мы что-нибудь придумаем. Мы найдём выход. Но Геро молчит. Затем качает головой. Клотильда пожимает плечами.
— Так тому и быть.
Геро вдруг бережно, но решительно отстраняет Максимилиана и делает шаг к двери. Он проходит мимо, даже задевает меня, но в лицо не смотрит.
В это время Клотильда вдруг произносит:
— Пожалуй, у вас кое-что все-таки есть.
Я слышу, как Геро спотыкается и замирает. Клотильда разглядывает нас почти торжествующе. Наслаждается произведённым эффектом. Две рыбки пойманы, и она готова дернуть их из воды, а пока они только заглотили приманку, но сталь ещё не распробовали. Они ещё перебирают плавниками и ходят у самой поверхности кругами.
— Мне не нужны ваши акции Ост-Индской компании, и торговая флотилия тоже. У вас есть кое-что более ценное.
— Что же это?
В горле у меня пересохло. Его царапает крючок.
— Вы сами. Помните, я сказала, что почти восхищалась вами. Вместо ревности я испытывала признательность и уважение, ибо, благодаря вам, вашей дерзости, Геро всё ещё жив. Вы пренебрегли сословными предрассудками, бросили вызов придворным ханжам. А это дорогого стоит. Поверьте, исчезающе малое количество смертных вызывает у меня сходные чувства. Не хотелось бы это уважение потерять.
— Так говорите прямо, не тяните!
— Выкуп за свободу Геро это вы сами, ваше имя и ваше положение. Я согласна раз и навсегда отказаться от своих притязаний, оставить его в полное ваше распоряжение, если… — Она делает паузу и тянет удилище, наслаждаясь метаниями рыбки, — если вы выйдете за него замуж.
Я слышу, как Геро за моей спиной тихо стонет. Клотильда, не дожидаясь ответа, тоже идет к выходу. А я пытаюсь вдохнуть, крючок уже ранит нёбо.
— Постойте, — хриплю я, — подождите.
Клотильда, крепко ухватив Геро за руку, ведёт его к экипажу. Лошади от нетерпения мотают головами и переступают с ноги на ногу.
— Я всё сказала, — бросает через плечо герцогиня. – Вы просили меня назначить выкуп. Я его назначила. Чего же ещё? Обдумайте ваше решение и дайте знать, когда ваше решение созреет. – И добавляет со смехом. – Я буду ждать. Мы… будем.
Геро от её слов вздрагивает. Оглядывается, бросает взгляд. Последний. Дурнота подпирает, но я бросаюсь к двери. Двигаюсь медленно, будто вновь ступаю по дну.
Продираюсь, протискиваюсь. Захлебываюсь. Слепну. Но мне их не догнать. Я уже по щиколотки в скользкой, ядовитой тине. Во дворе дома растерянные Перл и Клермон. Картина, им представшая, поистине апокалиптична.
Клотильда, как мифический зверь, выходящий из вод, и поглощенный этим зверем праведник. На крыльце – неприкаянная душа человеческая, их злосчастная княгиня. Они ещё верят в спасительный подвох, в театральность действа. Ибо через мгновение всё благополучно разрешится.
Герцогиня Ангулемская, занесённая в эту хижину невесть какими ветрами, сядет в свою карету и вернется в Париж, Геро останется, я сменю зеленоватую бледность на улыбку, а через полчаса все окажутся за ранним ужином в Лизиньи. Ум человеческий скор на утешительные догадки.
Но первым эти догадки опровергает Максимилиан, маленькая жертва разыгравшейся драмы. Он выбегает вслед за мной, обгоняет и успевает схватить Геро за рукав.
— Сударь, куда же вы? Вам нельзя с ней ехать. Нельзя! Она злая дама.
Геро пытается успокоить мальчика, но Максимилиан его отталкивает и кричит:
— Она ведьма! Ведьма!
— Прости меня, Максимилиан.
Голоса Геро я не слышу, я угадываю его слова по губам. Мальчик тоже скорее догадывается, ибо Геро уже давно лишился голоса. Его гортань и голосовые связки омертвели в тот миг, когда он сказал мне, что уходит.
— Не прощу! – кричит Максимилиан. Плач злой, надрывный. – Вы предатель! Предатель!
Он смахивает слезы худым кулачком и плюет под ноги поверженному богу. Повторяет презрительно:
— Предатель…
«Не надо, Максимилиан, не надо!» — мысленно кричу я — «Ему и так больно. Очень больно».
Геро даже не вздрагивает. Не чувствует. Глядит пустыми глазами. Затем медленно отворачивается. Клотильда уже в экипаже, она забралась туда раньше. Помедлив, Геро следует за ней.
Кучер-лакей поднимает подножку и захлопывает дверцу. Вскочив на козлы, подхлестывает лошадей. Те, давно заскучавшие, путаясь в ногах, дергают постромки. Тяжёлые колеса проворачиваются. Максимилиан, после своего плевка повернувшийся спиной, вдруг срывается с места и с плачем бежит за экипажем.
— Предатель! Предатель! – захлебываясь, повторяет он. Спотыкается, падает.
Снова встаёт, снова падает. Но экипаж двигается всё быстрее. Из-под колес летят мелкие камешки, клубится пыль. Максимилиан задыхается. Экипаж растворяется в желтом облаке. Максимилиан снова падает.
Он лежит лицом вниз. Пыль оседает. Маленькая фигурка почти невидима. Где-то рядом с ним должна быть и я, такая же запыленная и потерянная. Я тоже что-то кричала, падала и поднималась.
Всё это успело проделать мое сердце, бившееся о камни дороги. Оно подпрыгивало, как как игровой мяч, взлетало, сокращалось, судорожно глотая и выплескивая кровь, затем, когда воздуха не хватало, катилось вниз, чтобы вновь оттолкнуться, порезаться об острый край и взлететь.
А теперь я бреду вслед за ним к застывшему на дороге мальчику. Максимилиан уже сидит, обхватив колени руками. Плечи его подрагивают. Я шла медленно, но за ту дюжину туазов, которые он одолел, пережила неровности этой дороги сотню раз.
Обессилев, я опускаюсь с ним рядом, в пыль. Максимилиан плачет, зло, стыдливо, по-мальчишески, но я не могу его утешить. Ибо это наши общие слёзы. Я, женщина, плакать не могу. Мои слёзы тоже где-то на дороге, уже высохли, ушли в землю, или подобраны любопытным облаком. Больше слёз нет.
Они вернутся, в недалеком, бесцветном будущем, когда я осознаю утрату. Когда почувствую боль. Максимилиан ещё ребенок и умеет плакать. Его обманули, предали.
Полутонов для него не существует. Всё просто. Я глажу вихрастый затылок, влажный от пота, серый от пыли.
— Пойдём, Максимилиан!
Он мотает головой, скидывая мою руку.
— Он предатель! Предатель! Он обещал.
Я вздыхаю. В глазах резь.
— Нет, Максимилиан, он не предатель.
— Он ушел! Он нас бросил!
— Нет, мальчик мой, он нас не бросил. Он нас спас.
0
0