Евнух был совсем молоденький. Это не очень удачно, на нем бы другой массаж ног показывать — тот, который для ночных удовольствий как раз. Для него он бы подошел идеально: с возрастом подошвы грубеют, их приходится долго отпаривать и счищать старую отвердевшую кожу. Особый массаж позволял промять и самую грубую кожу, но на это потребовалось бы куда больше времени, а Хадидже хотелось бы показать результат как можно скорее. И не только свои достижения — на вторую стопу она поставила Мейлишах, у той уже вполне прилично получается, пусть и наставница увидит.
Только вот — увы и ах! — Кюмсаль не интересует тот вид массажа, ей куда более интересен “ноги как перышко”, она сама так сказала. Глупая гедиклис, конечно, могла бы и перепутать, и показать то, что хотела, что с нее взять, с глупой? Могла бы, да… если бы видела в том смысл. Но, подумав немного, умная Хадидже сочла, что смысла особого нет: Кюмсаль не из тех обитательниц Сада Тысячи Наслаждений, все удовольствия и интересы которых сосредоточены вокруг доставления удовольствия мужу и повелителю. Как это ни странно звучит, но мужем и повелителем , вокруг которого сосредоточены все удовольствия и нитересы новоиспеченной калфу, похоже, является ее работа… то есть ее прежняя работа.
Ей действительно интересен новый вид массажа, которого она раньше не знала. И только.
Странная, странная Кюмсаль! Впрочем, что с нее взять: даже сделавшись калфу, в душе она так и осталась всего лишь массажисткой по своему складу, всего лишь массажисткой, не более. Из массажисток могут получиться хорошие наложницы, но достойные жены выходят редко. А уж тем более из тех, кому интересен только массаж, и не интересен султан или его сыновья. Из таких никогда не выйдет ничего путного!
— А вы что застыли, как сонные мухи? Пошевеливайтесь!
— Как будет угодно госпоже!
Под пристальным взглядом Кюмсаль Хажидже и Мейлишах снова распластали евнуха на каменной плите и приступили к массажу. Лишь отодвинули его поглубже — ведь сейчас им нужны были только ноги ниже колен. Сначала общая разминка, — пройтись по икрам от подколенных впадинок до лодыжек, снять напряжение, размять затекшие жилки, разогреть кожу и ближний подкожный слой. Волнами, несколько раз снизу вверх и обратно. И аккуратно обходить подколенные впадинки и другие особенно щекотные места, а то велик риск скатиться к ненужному ныне массажу ночных удовольствий. Нет-нет! только “ноги как перышко”. только то самое. что и себе Хадидже делала, еще будучи глупой Шветстри.
Евнух хихикал и дергался. словно ему и на самом деле было щекотно. Словно он не помнил, как бывает щекотно на самом деле. словно это не на нем вчера тогт самый массаж ночных удовольствий Хадидже показывала интересующимся гедиклис. А может, и не мог он этого помнить — все эти молоденькие ученики евнухов были для Хадидже на одно лицо, может, вчера другой был.
Разогрев икры и размяв щиколотки, Хадидже сделала Мейлишах знак — и они перешли к стопам. Сначала все то же самое — разминка и разогрев, без этого никак, хорошо что старую кожу уже счистили, а то бы еще и с нею возиться пришлось. Хадидже работала пальцами ловко и споро, не забывая время от времени поглядывать на руки Мейлишах. Поначалу — настороженно и часто, потом — все реже и успокоенней. Мейлишах справлялась.
Когда стопы были размяты и разогреты, Хадидже снова сделал знак и они в четыре руки потихоньку двинулись к икрам, аккуратненько разбирая мышцы на тряпочки и потом эти тряпочки выглаживая. Хотя какие там мышцы, конечно… Эх, все же жаль, что евнух такой молоденький, ничего толком на нем не покажешь, да и разница не такая показательная с первоначальным состоянием будет.
Евнух, поначалу довольно настороженный, теперь расслабился и даже иногда постанывал от удовольствия.
— Ему больно? — спросила жалостливая Ясемин.
Вот же сущеглупая! Хадидже языком запихнула за щеку отравленную колючку обидных слов. Еще одну. Сколько их уже было сегодня? И не сосчитать!
— Нет. Ему хорошо.
— Но он же стонет!
Видит Аллах, скоро за щекой у Хадидже не останется места! Но на этот раз ответить она не успела — ответила Кюмсаль, и голос ее был странным, чуть ли не уважительным:
— Если боль слишком сильная, она становится подобной наслаждению. И наоборот.
Хадидже хмыкнула. Ну еще бы! Кому же и знать подобное, как не массажистке! Жестом показав Мейлишах завершать первый круг, Хадидже пошла на второй — но на этот раз медленно, повторяя каждый этап и с подробными пояснениями для Кюмсаль.
Кюмсаль больше не притворялась равнодушной и незаинтересованной — подошла вплотную, заглядывала через плечо, азартно переспрашивала, а иногда и сама хватала мальчишку за ногу, если какой-то прием казался ей не совсем понятным и требовал растолковывания на пальцах. Вернее — под пальцами. Видя такую заинтересованность калфу, остальные гедиклис тоже осмелели и подтянулись поближе, Хадидже видела их осторожное приближение краем глаза, но массажа не прекратила. Было бы из-за кого! Эти пустоголовые все равно не запомнят, а если и запомнят — повторить правильно не сумеют.
На середине второго медленного круга Кюмсаль решительно оттеснила Хадидже и повела массаж сама — теперь они работали на пару с Мейлишах, а Хадидже только приглядывала за действиями обеих и поправляла, если требовалось. Но требовалось редко. Да что там! Вообще почти что никогда не требовалось поправлять ни Кюмсаль, ни Мейлишах. Ах. какое же это изысканное удовольствие — смотреть. как другие работают! И испытывать гордость оттого. что это ты послужила причиной.
Такая гордость, оказывается, ничуть не менее приятна, чем когда радуешься успехам собственным. Даже, может быть, и больше — ведь радуют не только сами успехи твоих подруг-учениц (а, значит, и твои собственные в глазах Кёсем), но и того, что достигнуты они только благодаря тебе. Не было бы тебя — не было бы и успехов. Интересное ощущение, очень, очень приятное.
Из горячего зала вышли еще две калфу и одна из старших наложниц, хотели мимо пройти, но остановились, присмотрелись, прислушались — да так и остались в массажной. Отлично! Чем больше значимых людей увидят и оценят ее умения — тем лучше!
Когда их прервали, Хадидже чуть не разрыдалась от обиды — совсем немножечко оставалось! Конечно, хорошей перчатке богини не следует испытывать эмоций, и Хадидже это понимала, пожалуй, лучше, чем Шветстри или даже Кюджюкбиркус — что первая вообще понимать могла, малявка неразумная?! Да и мелкая птичка недалеко от нее улетела, если уж на то пошло, с высоты своего нового имени Хадидже это видела отлично.
Хорошая перчатка должна быть бесстрастна и пуста, должна быть готова в любой миг дня или ночи наполниться волей богини и эту волю исполнить. Если перчатка окажется набита разным ненужным богине хламом — та вполне может выбросить ее и найти другую, более подходящую, более достойную, более умеющую быть пустой… нет, о таком не надо даже и думать! Не может во всем подлунном мире быть никого, достойного более, чем Хадидже, и богиня это отлично знает, иначе не помогала бы так часто. Хадидже послушна одной только воле богини, ловит малейшие намеки и старается предугадать. Хадидже хорошая перчатка, богиня будет довольна.
Однако даже самой хорошей перчатке дозволено испытывать удовольствия от того, что полезно для дела богини. От правильно выполненной работы, к примеру. От настороженного удивления в глазах тех, кто еще вчера и глядеть-то на тебя не хотел. От чистого восторга Ясемин, у которой — ну наконец-то!!! — что-то вдруг получилось. От одобрительных взглядов Кёсем и благодарной улыбки Мейлишах. Даже от завистливого уважения Кюмсаль — она ведь теперь на Хадидже совсем иначе смотрела, не так, как в самом начале, когда только вошла и спросила «Что тут происходит?». Как на равную или даже обошедшую в чем-то. Буркнула себе под нос:
— Далеко полетишь, пташка… эх, если бы я в твои годы так умела…
Тихо буркнула, не расслышал никто, разве что только Хадидже и расслышала. Ну да прочим и незачем. Особенно гедиклис. У них свои мелкие цели — как бы протиснуться поближе, на глаза попасться и приятное впечатление произвести.
Теперь уже и на Хадидже тоже произвести приятное впечатление стараются, мелкие-то мелкие, а догадливые, сразу сообразили, куда ветер дует. Суетятся вокруг, только что в рот не заглядывают, две малявки чуть не подрались из-за того, кому из них принадлежит честь подать Хадидже банные сандалии и полотенце. Крутились вокруг, старались всячески услужить — не иначе как сами себя уже произвели мысленно в бас-гедиклис Хадидже.
И — быть прерванной на таком упоительном моменте?! Да еще так нагло!
— Обидно видеть, как наглые выскочки глумятся над вековыми традициями Дар-ас-Саадет и втаптывают в грязь честь султанской избранницы, равняя себя с прислугой и выполняя ее обязанности.
Голос у Халиме-султан отвратителен — мерзкий, скрипучий, режет уши. Гадкий голос. А слова еще гаже. Падают прямо в душу, как дохлые жабы — и хотелось бы выкинуть, да противно дотронуться.
Ведь нарочно пришла, только жаб этих кинуть, а не париться — иначе оставила бы в илыклыке богатый халат валиде, замоталась бы в банную накидку. Так ведь нет, стоит при полном параде и в окружении злорадно улыбающихся подпевал. Значит, кто-то из гедиклис успел сбегать и доложить.
Интересно — кто такой шустрый?
И наивный — думает, что Хадидже не узнает ее имени.
— Чесать пятки — разве это достойное занятие для избранной даже в гедзе?
Подпевалы дружно захихикали.
Ах, до чего же мерзкая старуха! Стоит у входа в илыклык, смотрит надменно. И когда только войти успела? Заметь ее Хадидже вовремя — вела бы себя поскромнее, не та это женщина, перед которой умной гедиклис стоит показывать свои умения. И уж чего точно не стоит делать — так это возражать. Молчать, сгибаясь в почтительном поклоне, и кивать — тогда она быстро успокоиться и забудет, и даже наказать недостойных требовать не станет. Только ни в коем случае не возражать, даже самым почтительным образом! Хадидже это знала отлично.
А вот Кюмсаль, похоже, нет.
— Мы проводим дополнительный урок массажа, валиде-хатун. Традиции это дозволяют в свободжное от основных занятий время. И даже поощряют подобное усердие.
Голос почтителен, и глаза у новоиспеченной калфу подобающе потуплены — да только это уже не важно. Хадидже мысленно охнула, втянула голову в плечи, согнулась еще ниже.
Не повезло.
Разъяренное сопение Халиме-султан было подобно приближающемуся урагану — вроде и далеко еще, вроде и не так уж и громко, а по коже все равно бегут мурашки.
— Дозволяет. И предписывает. Да. Но только для младших гедиклис, тех, чья судьба еще не определена. Не для избранных. Предполагается, что у избранных другие заботы. Более важные чем то, что может исполнить любой ученик евнуха. И если избранные не понимают и не ценят оказанной им чести… что ж, полагаю, мой долг сообщить Кёсем, что она поторопилась.
Величественно развернувшись, Халиме-султан покинула массажный зал, подпевалы устремились за ней, шумя и толкаясь.
Неприязнь — плохой советчик, она делает мысли мутными и липкими, словно прокисший виноградный сироп, а потому смысл последних фраз дошел до Хадидже не сразу. Постепенно, не как по ступенькам даже, а словно бы на качелях. «Судьба определена, избранные…» — это ведь о них! Значит, имя действительно неслучайно, значит, со дня на день свершится… вернее, с ночи на ночь, конечно же! И сердце взмывает под самые облака, словно на качелях, и замирает сладко-сладко в самой высшей точке, где ты паришь, словно птица…
«Не ценят оказанной чести… долг сообщить… поторопилась».
И качели летят вниз. Не просто вниз — в самую бездну отчаянья, в прОпасть, чтобы пропАсть… навсегда, без возврата и без надежды. Нового взлета не будет — веревка оборвалась. И бесполезно кричать в спину ушедшим, что ты не знала. Что совсем не хотела. Что искупишь и оправдаешь. Поздно. Халиме-султан уже все для себя решила, а она валиде, и еще вопрос, захочет ли Кёсем ссориться с номинальной хозяйкой гарема и идти поперек ее воли из-за какой-то гедиклис, не способной по достоинству оценить честь, ей оказанную…
Кюджюкбиркус была птичкой. Она хотя бы летать умела. Хорошо, когда умеешь летать… Хадидже летать не умела. Даже та, самая первая Хадидже, хотя и была женой пророка (мир ему), но все равно не умела летать. Она бы тоже упала вместе с качелями, если бы оборвалась веревка.
Только вот в том-то и дело, что веревка у той Хадидже никогда бы не оборвалась — она разбиралась в людях и умела собирать караваны. Она бы ни за что не позволила какой-то глупой веревке просто так оборваться.
Имя обязывает.
Хадидже распрямилась, отведя плечи назад, и улыбнулась — так, как папа-Рит учил улыбаться навстречу не только самым богатым зрителям, но и самым опасным головорезам с большой дороги. Головорезы — они ведь тоже могут заплатить тебе хорошую цену, если ты им понравишься. Твою же собственную жизнь, например.
Привычная уловка сработала, голос не подвел, оставшись звонким и радостным:
— Отличная новость, правда, девочки?! Пойдем отсюда, на сегодня мы достаточно напарились. Будем праздновать! Мы — избраны! Сама Халиме-султан подтвердила, а кому и знать-то, как не ей!
Вот так. И никак иначе. Потому что иначе быть просто не может.
Запоминается всегда последняя фраза, к вечеру весь гарем будет знать, что «девочки Кёсем» сдали последний экзамен и скоро предстанут перед шахзаде. И что сама валиде это подтвердила. И неважно, что на самом деле Халиме-султан говорила совсем другое. Запомнят и повторять будут именно так, потому что запоминается последняя фраза. И даже если сама валиде попробует опровергать — ничего не получится, все всё равно уверены будут, что вздорная старуха просто вдруг пошла на попятную. Из вредности характера или старческой забывчивости. И стоит ли прислушиваться к тому, что говорит настолько вредная и переменчивая в своих суждениях старуха? Стоит ли и далее учитывать ее суждения?
Вот и отлично.
Хадидже приобняла растерянных подруг за талии, закружила, не давая им опомниться и возразить (а Ясемин пыталась, видит Аллах, ну до чего же все-таки глупая, просто плакать хочется!), повлекла к выходу. В илыклыке к Хадидже подскочила одна из давешних малявок, протянула аккуратно сложенную рубашку-камиз, помогла надеть. Ясемин, глаза у которой снова были на мокром месте, робко попыталась объяснить, что на самом деле все очень плохо и Хадидже просто неверно поняла слова валиде, но Хадидже была настороже. Прервала ее на полуслове и с радостной улыбкой (а главное — громко) объяснила, что это сама Ясемин все неверно поняла. И все как раз таки очень даже хорошо. Все просто отлично, лучше и не бывает! И была Хадидже при этом куда убедительнее — имя обязывает.
Во всяком случае, Ясемин поверила. Хотя и не сразу, но все же поверила, успокоилась, разулыбалась. Мейлишах молчала, но тоже улыбалась задумчиво, время от времени бросая на Хадидже быстрые взгляды (когда думала, что та не видит). Втроем, держась за руки и весело болтая (болтала в основном Хадидже, но это было неважно), они дошли до фонтана и сели рядом с ним на широкую каменную скамейку. Вот так, пусть видят все, как они довольны и счастливы тем, что их судьба наконец-то определилась.
Малявка, что помогла одеться и бегала с полотенцем, тащилась следом, но не приближалась. Второй нигде видно не было. Что ж, каждый сам творец своей судьбы — если, конечно, он не перчатка богини! — эти девочки сделали свой выбор. А хорошая перчатка никогда не упускает возможности, идущей в руки.
Хадидже встретилась с малявкой взглядом и жестом велела приблизиться. И спросила, когда та подбежала, обрадованная:
— Тебя как зовут?
___________________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
Чапати — тонкая бездрожжевая лепешка из ржаной, гречневой или кукурузной муки.
Алу-паратхи — картофельная лепешка, может быть с овощной, сырной или даже мясной начинкой.
0
0