Свадьбу помогал организовать министр Рханэ. Он полностью поддержал нашу идею, к обеду обещал познакомить меня с новым опекуном. На мои возражения по поводу того, что Гаэр-аш жив, Даргаэрш Рханэ сказал, что для высшего света лет на десять это будет секретной информацией. Каждый мужчина имеет право уединиться от политических дел с любимой женщиной.
По поводу Ярославы все тоже разрешилось хорошо. Ее сестру держали в плену. Инар не был ни любимым, ни любовником. Он угрожал невесте принца тем, что опозорит ее сестру, и леди Лирскую не смогут взять в жены. Казалось бы, что с этим давно надо было обратиться как раз к принцу или его дяде, но кто поймет этих скромных таинственных женщин! Теперь виновные были казнены, младшая сестра сидела рядом с Ярославой, держа ее за руку и, отказываясь отпустить даже на пару минут. Танаэш светился от счастья и очень хотел жить!
Сегодня его бой. Людвиг и Никас ушли готовить нежить: Кабан Хорхе обзавелся панцирем, с артефактом скольжения, а гном полировал латы и свой огромный топор, чтобы ослепить всех как в прямом, так и в переносном смыслах.
Это был третий бой команды академии Визериуса Молниеносного, но по жеребьёвке им везло: сначала попалась вторая команда из их королевства. Бой был бескровным. Не пострадала даже нежить. Побежденными признали тех, кого придавили и не давали подняться с травы.
Танаэш и братья Блаэд с удвоенным рвением так-таки порвали академию общей магии Сирилла. Не помогли даже два дракона и грифон. Подробностей не знаю, но судя по тому, что рассказывали братья, можно было предположить, что всю столицу забрызгали кровью некромантов и останками нежити. Академия Сирилла также продолжала участвовать в сражениях.
Как оказалось, не пострадали ни участники, ни драконы, грифон лишился нескольких перьев, но компенсировал кровожадностью.
Нам с Нортом пока не было дела до Мертвых игр. Дастел переживал о том, кого же назначат моим новым опекуном, хоть и фиктивным, (нужна была подпись – разрешение на брак), ведь после свадьбы я фактически буду принадлежать семье Дастел Веридан. Видимо, дневник Гаер-аша очень Норту не понравился. Хотя я честно вытащила пару особо пикантных страниц до того, как кто-то их мог бы прочитать.
Я переживала из-за встречи с отцом Норта – Ингормашем Эгар Дастел Веридан, военным министром Армерии, который за пару минут в Некросе раскрыл нашу фиктивную помолвку, а потом видел меня, уходящей под ручку с Риком Тарном. Боялась и встречи с Леди Иралиной Энарской – таинственным артефактором. Будущей свекровью.
Смотр платья я отложила на вечер и теперь просто сидела, и листала учебник по истории магии смерти, который тоже был из Некроса. Учебник, отобранный у Дерба. Норт полулежал рядом. Иногда отвечая на послания, которые ему передавал Молния.
В обед мимо нашей комнаты проходил какой-то дроу с золотой копной волос. Он постучал к нам. Норт снова чуть не загорелся от ревности, решив, что это «опекун», но эльф в ответ на недоуменный взгляд Норта, непринужденно ответил, что он «свой», и парни о чем-то долго рассуждали. Было видно, что дроу очень уверенно себя чувствует в компании темного лорда, видимо, он из Темной империи. Уходя, золотоволосый радостно пообещал, что на нашей тайной свадьбе будет чуть больше родственников, чем мы предполагали, и довольно подмигнул нам.
Через час вспыхнуло синее пламя в коридоре. Я вздрогнула, почему-то решив, что это Гаэр-аш, или даже сам король. Норт спал рядом, заметно горячий, и опять с отросшими волосами, даже во сне удерживая мою руку.
В нашу комнату вошел совершенно беловолосый высоченный мужчина, с пронзительно-синими глазами, тонкими сдержанными губами и выдающимся, с горбинкой, носом. У него были длинные и совершенно седые волосы. Улыбаясь, как-то по-доброму и, рассматривая спящего Дастела, незнакомец проговорил: «Правнучатый племянник, значит…». Затем уже мне: «Человеч-ч-чка… Как же они находят вас таких? А? Вот скажи, почему все эти черные нетопыри женятся, один я белый – от коллектива отбиваюсь… А я, между прочим, тоже брюнет был… в детстве… до того, как… хотя ладно!».
Я смутилась окончательно, помня, неудачное начало с бабушкой-королевой, не хотелось портить отношения с еще одним родственником будущего мужа.
– Здравствуйте. Меня зовут Лорд Эллохар – представился незнакомец.
– Трупов – ответила я. Мужчина откровенно задумался. Я представилась – Риаллин Каро.
– Трупов можно организовать. У нас в школе их остается предостаточно. Как говорится, наладить взаимовыгодные поставки… – затем снова посмотрел на Норта. – Ты знаешь, что твой жених… эм-м, не совсем человек?
– Да. Норт говорил, что в его роду была неприятная история, связанная с темным лордом.
– Если бы просто с лордом… – грустно улыбнулся странный родственник, – мой отец, потеряв жену, два года не мог прийти в себя. А увидев однажды леди из человеческого государства – совсем сошел с ума от того, как она была похожа на мою мать. Поступил папочка низко, жить с ней в браке не позволил дед. Кто же знал, что теперь у двух крупных родов Гаэр-аш и Дастел Веридан проснется демоническая кровь. Очень интересный случай! Удивительно, что мы раньше не узнали!
– А кто этот странный дроу, что приходил? Это он вам сказал?
– Он «свой», – сказал, ухмыляясь, лорд Эллохар, – патлато-ушасто-бородатый. Он мне должен за сокрытие свидетельских показаний – отрабатывает. (Я опять ничегошеньки не поняла, но решила не спрашивать). – И еще одно раскрытое дело агентства «ДэЮрэ». Вы знаете, что Гаэр-аш давно и безрезультатно хотел воскресить свою жену? (Кивнула). – Так вот, в Третьем королевстве был разряжен вчера, единственный в своем роде, оживляющий артефакт. Но он уже не нужен, я правильно понимаю? (Снова кивнула). – Будьте очень осторожны, Риаллин. Маги и артефакторы такого уровня и смекалки – очень большая редкость. Вам очень повезло, что вас полюбил столь сильный демон, способный защитить свою женщину.
Я задрожала. То ли от испуга, то ли сообразив, что слово «демон» относится к Норту. Лорд Эллохар потрепал меня по голове своими огромными пальцами: «Боишься брачной ночи?» и взял за руку.
Я об этом старалась не думать. Особенно старалась не думать о вчерашней угрозе. Но помнила, что это позволит Норту выздороветь. После того, как я его чуть не потеряла на поле боя, думать о нескольких каплях крови было кощунственно! Рана Дастела затянулась, но внутреннее кровотечение осталось. Регенерация шла плохо и медленно. Если в следующем бою нас опять потреплют, то в финале мы просто не сможем участвовать. А тогда меня вообще подарят, как вещь.
Женщины не коварны – женщины просто хотят выжить. Я все еще не знала, кого назначат моим опекуном, и сможет ли король Герон Четвертый как-либо повлиять на тех, от кого будет зависеть моя жизнь. В общем, ночи я не боялась.
Лорд Эллохар улыбнулся и посоветовал довериться мужу. Говорил он это как-то странно, будто не в первый раз убеждая невинную девушку перед свадьбой, но и как-то грустно – стало ясно, что он сам не женат.
– В конце концов, ни один демон в нашем роду не убил невесту на брачной шкуре. Все остались живы. – Закончил речь мужчина.
Затем пробормотал, что и ему следует почаще наведываться в человеческие государства, где бывают девушки, способные полюбить демона.
– У вас где тут целительский факультет?
– Целителей нет. Только индивидуальное обучение – как с Нортом. На целительских факультетах обучаются магианны в Третьем королевстве – ответила я.
Тут завозился, просыпаясь, Дастел. Его глаза загорелись синим огнем, увидев, как со мной разговаривает, держа за руку, странный беловолосый мужчина.
Эллохар одобрительно взглянул, улыбнулся, и назвал Норту их, казалось бы, очень смешную степень родства. Взгляд Дастела изменился с угрожающего на заинтересованный. А затем, они просто удалились вдвоем, используя портал.
Причем открыл его раза с четвертого Норт! Ну, хоть обещали вернуться к вечерней церемонии.
На прощание лорд Эллохар сказал, что поговорит с нашим «глупым некромантишкой» о правильном выборе опекуна для меня. С министром Рханэ? Никогда бы не подумала, что можно так небрежно о нем отзываться… Может, он тоже среди этих черных нетопырей затесался? И черноволосая же ведьмочка пробежала меж двух опасных мужчин, рассорив? Я встряхнула головой, отгоняя странное предположение. Какое мне, собственно, дело до личной жизни беловолосого демона.
Он же, под одобрительным взглядом Норта, сказал, что магу СМЕРТИ такого уровня, как я – самое то – быть под опекой администрации Школы СМЕРТИ. Вот уж точно, ни один соображающий мужчина близко не решится подойти! А враги замертво попадают. Еще упоминал о какой-то базовой защите для своих адептов.
Совсем ничего не понимая в этих странных словах, я лишь кивала, и очень обрадовалась, разрядившейся обстановке, когда портал закрылся, вобрав в себя обоих… демонов.
У Императора была семья – супруга-Императрица, три дочери и сын. И вот решили враги захватить столицу Империи, посадить на трон своего ставленника, и устроить всюду свои порядки. Захватить новые земли, а самого Императора и всю его семью убить, чтоб не осталось никого, кто мог бы унаследовать шлем со звездой.
Они подкупили наёмных убийц и шпионов, и в один ужасный день те напали на мирно отдыхавшую императорскую семью. Дело было на корабле. Никто толком не знает, что там происходило, но судно загорелось. Императрицу и её сына спасли матросы. А дочери, считается, погибли в огне и дыме.
Император, который в тот вечер почему-то ночевал в городе, так разгневался, что приказал поймать и казнить всех, кто был причастен к поджогу.
Среди пойманных был один юноша, сын колдуньи. На него указывало несколько улик, но доказательств всё-таки не хватало. А Император решил, что юноша всё расскажет под пыткой, и сам лично приходил на каждый допрос.
Юношу запытали насмерть, и его мать-колдунья, убитая горем, произнесла магическое проклятье, по которому каждый императорский наследник будет умирать той же самой смертью, что её сын, до тех пор, пока существует Ифленская империя.
Позже нашли и настоящих убийц, и саму колдунью, кажется, тоже казнили. И вроде бы всё успокоилось. Но когда единственному сыну императора, любимому наследнику, исполнился двадцать один год, проклятье сбылось в точности. Он умирал ровно столько, сколько умирал сын колдуньи, на его теле появлялись те же раны.
Император тогда приказал построить самый лучший боевой флот. Он собрался отправиться в чужие земли, завоевать себе новый остров и там начать всё с начала. Вскоре его хватил удар, и власть перешла к его племяннику. Теперь уж сын этого племянника был под угрозой, но тогда-то новый Император и придумал просить помощи у Золотой Матери. А потом и у сианов. Когда стало понятно, что это не поможет, он признал наследником одного из своих бастардов. Это оказалось решением многих проблем, ведь официально императорский род вымирать перестал. А Шеддерик у нас – первый из таких вот «подставных» наследников, который пережил свой двадцать первый год. Но – благодаря помощи чернокрылых, а не сианов. Знаешь, я часто ему гадал на плашках – и всегда выпадало три смерти. Это в какой-то мере нас даже успокаивало. Я больше испугался бы, выпади что-нибудь другое.
– А что говорят сианы?
– Что одно из двух. Или империя должна рухнуть… или нужно найти подтверждение вины того юноши, которого запытали. Сианы именно его и ищут. А пресветлые сёстры пытались убедить тень колдуньи, что мстить больше некому, и все, кто причастен к смерти её сына, давно получили по заслугам.
Темери покачала головой: да, именно так и снимают обычно магические проклятия. Или устраняя причину, или, если это невозможно, убеждают тень проклявшего простить того, кого он проклял. Чаще всего теням уже безразличны дела холодного мира, и они уступают просьбам сёстер – особенно если в дело вмешивается сама Золотая Мать. Но тут, похоже, всё иначе.
– Ровве, – тихо спросила Темершана. – На что он надеется?
– Да в том то и дело, что ни на что. Он же в юности, когда только узнал о своём предназначении, тоже… много всего попробовал.
– Я помню. Ты говорил, он с кем-то стрелялся.
– И это тоже. Но чернокрылые… – это была самая странная и самая страшная его задумка. То, что она сработала, удивило нас обоих. Они не смогли снять проклятье, но смогли его, я бы сказал, развеять. Отразить. Оно всё равно есть, но сейчас влияет больше на тех людей, что рядом с Шедде, не на него самого. Он считает, что я тоже умер из-за этого проклятья.
Да уж.
Темери устроилась на кровати, поджав под себя ноги, положила посох на колени. Больше всего хотелось начать действовать немедленно – но так нельзя. Мало того, что потревоженные семь слоев её Эа ещё не успокоились. Нужно было узнать как-то, каких результатов добились предшественники. Чего ей ждать от тени той колдуньи? От её сына? А может, придётся призвать тени четырёх поколений Ифленских императоров?
– Люди, когда им плохо, плачут, – грустно напомнил Роверик. – хочешь, я не буду тебя беспокоить?
Не дождался ответа и ушёл.
Темери упала лицом в подушку и разрыдалась. Кажется, в первый раз с того дня, как оказалась в Тоненге…
Самое мерзкое сочетание – когда хочешь что-то исправить немедленно и понимаешь, что ты бессилен, и ничего исправить уже нельзя.
Раньше днём она засыпала редко. А тут, наплакавшись, заснула. Ей снился Шеддерик, и он снова её обнимал, и дело было в холодном зимнем лесу, но во сне ей хотелось, чтобы он её не отпускал, потому что, стоит разомкнуть руки, и они снова потеряют друг друга. Только на этот раз уже не найдутся среди метели.
Когда проснулась, за окнами было темно, на желудке – голодно.
Но была ещё одна навязчивая потребность. Потребность увидеть Шеддерика та Хенвила прямо сейчас. Даже не поговорить с ним – просто увидеть, убедиться, что он жив и здоров.
Пожалуй, эти два желания можно было довольно легко совместить: подземным ходом добраться до спальни в квадратной башне. А потом немного вернуться, спуститься уровнем ниже и добраться до кухни. Там-то наверняка найдётся для неё какая-нибудь еда.
А ещё можно было бы позвать Шиону.
Но компаньонка, возможно, спит. Зачем её будить, если всё уже решила?
Темери привычно уложила постель так, чтобы казалось, будто в ней кто-то есть. Распахнула окно. Можно было давно перестать так делать, но ей почему-то нравилось повторять во взрослой жизни этот детский ритуал. Окинула взглядом карниз и соседние крыши. Привязала обрывок верёвки. Вот и достаточно. Всё равно же никто не оценит!
Нашла свечки – нужно будет попросить Дорри, чтобы ещё принесла. Быстро они кончаются…
Путь до квадратной башни занял считаные минуты. Темери только у потайной двери, ведущей в спальню Шедде, заставила себя остановиться. Сердце бешено колотилось, горели щеки. Спрашивать себя «что я делаю?» и «зачем я здесь?» было уже поздно. Пришла. Хотела и пришла! Сейчас убедится, что Шеддерик спокойно спит, и пойдёт дальше.
Шеддерик спал, скинув простыни с груди, одетым. Тайное окошко располагалось близко к кровати, света лампы у входа хватало, чтобы хорошо его разглядеть.
Почти. Часть вида перекрывала чья-то спина. То есть, Темери даже не сразу поняла, что это спина – просто что-то тёмное, заслонившее свет от лампы. А потом сверкнул нож… и рассуждать стало некогда. Темери пнула секретный замок. Механизм сработал как надо, каменная створка открылась, традиционно впуская в комнату и Темери и грязь из прохода. Темери – какое счастье, что успела хорошо запомнить, где в этой комнате что! – схватила прикроватный подсвечник и от души приложила им едва начавшего оборачиваться к ней убийцу. Тяжёлый подсвечник на три свечи, высотой почти до бедра Темершаны, надёжно уложил его на пол. И только когда он упал, она догадалась крикнуть:
– Чеор та Хенвил! Проснитесь! Скорее!
Шеддерик на самом деле проснулся в тот момент, когда открылась тайная дверь. Но всё происходило так быстро, что осмысливать приходилось, уже вскакивая с кровати и выхватывая из-под подушки заряженный пистолет.
В дверном проходе показалась ещё чья-то фигура – насколько увидела Темери, тоже вооружённая пистолетом.
Шеддерик не раздумывая выстрелил. Грохот поучился такой, что она на миг оглохла, но всё равно крикнула:
– Сюда!
Чеор та Хенвил выругался незнакомым словом, сунул разряженный пистолет за пояс и, не задавая лишних вопросов, проник в тайный ход следом за Темери.
Она сразу же закрыла его.
Шеддерик стоял с ней рядом – босой, с развязанной на груди сорочкой, в тех же штанах, в которых проходил весь день. Его взгляд метнулся по низкому своду, во тьму, в которую не проникал луч свечи. Да уж, ему здесь будет тесно… особенно если придётся лезть в самую старую часть ходов…
Но зачем убивать Шеддерика, и оставлять в живых наместника и его молодую супругу?
– Кинрик! – крикнули они вместе. И замерли оба.
Шедде первым стряхнул оцепенение:
– Этими ходами можно попасть в комнаты наместника?
– Нет, они в новой части, там всё перестроено. Но есть много пустующих комнат, которые ближе к перестроенному крылу!
– Тогда пошли!
– Можно ещё в караулку – робко предложила она.
Шеддерик сам днём увеличил число дежурных гвардейцев.
Если их предупредить, то переворот, может, и не состоится.
– Далеко?
– Рядом.
Больше они не разговаривали. В караулку по ходам не попадёшь – но пустующая комната напротив – тоже хороший вариант.
Когда они ворвались, недремлющие гвардейцы повскакивали со своих мест.
Двое из них играли за столом в кости, остальные просто отдыхали по лавкам, только что сменившись.
Шеддерик отдал несколько отрывистых приказов. Сунул ноги в одолженные сапоги, подхватил саблю со стойки и пистолет – со стола. Хозяин пистолета не стал возражать.
– Трое – со мной. Остальные – охранять рэту!
И умчался.
И только в этот момент Темери вспомнила, что Кинрик, наверное, не у себя в апартаментах. Он в городе, у Нейтри. А значит, предупредить его будет не так-то просто. А может, уже и поздно – если убийцы знали, где его найти.
И если убить хотели всё-таки не одного только Шеддерика.
Она вскочила и метнулась к двери, но путь ей тут же преградили:
– Чеор та Хенвил велел вас охранять! – пояснил гвардейский сержант, со всей вежливостью оттесняя её обратно к лавкам.
– Конечно. Но если вы отпустите со мной двоих человек, то выполните приказ! Наместник Кинрик в городе, он не в замке. Если на него нападут там…
– Чеор та Хенвил знает? – подобрался сержант.
– Нет. Я не сразу вспомнила. Адрес я не знаю, но помню дорогу.
«Вроде бы».
– Гарре! Предупреди тайную управу. Остальные, за мной! Ведите, рэта!
– Каретный двор…
Сержант поморщился:
– Верхом ездить умеете?
– Да.
Юбки её платья были достаточно широкими, чтобы вспрыгнуть в седло. Хотя, конечно, лучше бы это был костюм всадницы с разрезами по верхней юбке спереди и сзади. А так платье задерётся почти до колен…
Но Темери думала об этом лишь мельком, больше беспокоясь, правильно ли запомнила дорогу.
Хасеки Кёсем, прошлое которой стерто
Кёсем — гордая, надменная и стремительная — ходила по залитому солнцем дворику, отдавала распоряжения служанкам, устраивала выволочку невидимым евнухам, распекала рассевшихся у стены гедиклис за нерадивость и неподобающее поведение перед лицом достойных калфу. А те действительно вели себя совершенно неподобающе — вместо того чтобы устрашиться и преисполниться раскаяния, давились от хохота в ответ на каждое новое распоряжение или суровый разнос. И чем более гневалась Кёсем, чем суровее она их распекала — тем сильнее они смеялись. Словно она не ругала их вовсе, а щекотала за пятки! Некоторые даже на землю попадали от смеха, не в силах ни стоять, ни сидеть спокойно, другие же и смеяться уже не могли, стонали только.
Кёсем — настоящая Кёсем — стояла у резной решетки крытого балкончика и смотрела на саму себя, ходящую по залитому солнцем двору. Она не боялась, что ее увидят увлеченные разыгранным представлением гедиклис — сквозь узкие прорези в густом переплетении деревянных лоз, цветов и виноградных гроздий, снизу, да тем более с яркого света, разглядеть что-либо в полумраке балкончика не представлялось возможным. Этот наблюдательный пункт использовало не одно поколение валиде для тайного присмотра за младшим гаремом, и ни разу никто из наблюдаемых ничего не заметил. Кёсем в бытность свою гедиклис и сама не замечала ничего — пока не стала хасеки и не была допущена к тайному знанию. Подобных балкончиков в запутанных лабиринтах дворцовых павильонов и флигелей было довольно много, а еще были тайные лестницы, вроде бы никуда не ведущие, и слуховые трубы, и крохотные внутренние галерейки, рассчитанные на одного человека — много чего полезного было в Дар-ас-Саадет, о чем рано пока знать юным гедиклис.
Впрочем, не таким уж и юным…
Кёсем еще раз внимательно осмотрела Хадидже, что так ловко и похоже изображала ее перед своими товарками. Хороша. И похожа. И дело тут даже не в сходстве фигур или правильной парадной накраске — главное сходство скорее в уданчо пойманных и точно воспроизведенных движениях, интонации, жестах. Взрослых жестах, взрослой интонации и движениях тоже взрослых, маленькие девочки двигаются совсем иначе. Фигурка у Хадидже пока еще, увы, все еще не очень-то женственная, ну так и сама Кёсем никогда не отличалась пышностью форм. И это ничуть не помешало ей родить сыновей, и даже стать хасеки это не помешало ничуть. Только самые глупые наложницы полагают, что в этом деле формы — главное. Умные понимают, что внутреннее содержание этих форм порою куда важнее. Содержание и умение правильно пользоваться как им, так и формами.
Хадидже выросла — выросла во всех смыслах, не только физически. Научилась заботиться не только о себе — сегодня, к примеру, помогла накраситься Ясемин, а с Мейлишах все утро повторяла «проходку бара», которую той никак не удавалось освоить. Да и вон за совсем мелкой девочкой из последнего набора приглядывает, как же ее зовут, эту сероглазую малышку? Впрочем, это сейчас неважно, она пока еще слишком маленькая.
А важно то, что Хадидже готова. Ясемин тоже, и в какой-то степени Мейлишах.
И. значит, откладывать знакомство девочек с шахзаде не стоит — и неважно, что мальчишки пока еще не в том возрасте, когда мужчины заводят себе постоянных наложниц. Пусть привыкают. Впрочем… Может быть, и не такие уж они маленькие, это только чужие дети растут быстро, свои всегда кажутся младше, чем они есть на самом деле, а Кёсем считала своими всех шахзаде, считала искренне. И старалась все время делать на это поправку и не забывать, что мальчишки, скорее всего, остаются малышами только в ее любящих материнских глазах.
А даже если это и не так, если им действительно рановато думать о женских прелестях — что ж, пусть хотя бы узнают, что и молодые женщины бывают нужны не только для любовных утех и рождения наследника, что партнершами и помощницами в делах могут оказаться не только матери и бабушки, доверять которым они привыкли с раннего детства. Сверстницы могут выполнять эту почетную роль ничуть не хуже, да еще и общаться с ними куда приятнее. А главное — пусть привыкнут видеть подруг именно в этих девочках.
Ее девочках.
Шарнир заедал. Приволакивая правую переднюю ногу, жёлтенькая овечка Долли упорно шла по кругу. Санька хватала её пальчиками за бока и подпихивала в нужную сторону. Кормила бумажной травой, приговаривая:
— Ах ты непослушница! Куда опять копыта намылила?
А Лариса тупо пялилась в планшет.
Поверить было невозможно. Вообще.
Лотерея! Семь из сорока девяти. Более восьмидесяти пяти миллионов комбинаций.
А вот взяла и угадала! Взяла и выиграла! Двести сорок два миллиона деревянных рублей. Как с куста!
Из грязи — свечой в небеса!
Если, конечно, это не развод и не начало маразма.
Счастье осознавалось с трудом — разило от него искусственностью сериалов для домохозяек.
И надо было ехать в столицу за выигрышем. Саньку вот только оставить не с кем.
* * *
Фирменный скорый простёгивал осеннюю степь. Топорщились крахмальные занавески на окнах. Попутчица с разговорами была неотвратима, как налоговое бремя.
— В Москву? Каникул не дождались?
— Нам в школу на будущий год.
— Папу дома оставили?
— Папа наш альпинист… был. Погиб при восхождении на Эйгер.
— Ой, лишенько! Трудновато одной?
Беспардонное участие. И не заткнёшь ведь.
Долли кружила по нижней полке. Санька загнала её в импровизированный туннель меж двух подушек. Скомандовала:
— Смирно стоять! Спать!
* * *
Гостиничный номер — стандартный: кровать, телевизор, минибар.
Распаковали сумку.
— Ой, мамочка, а где Долли?
Лариса попыталась найти правильную интонацию.
— Доча, мы её, кажется, в поезде забыли…
— Ма-ама!
— Не плачь! Ну, не надо, маленькая! Я тебе сто таких долли куплю.
— Мне не нужно сто! Мне нужна моя Долли! Моя! Папина! Лучше бы я умерла!
* * *
Ларису лихорадило. Валерьянка и корвалол не помогали.
На вручении символического лотерейного билета размером с континент было людно. И Санька потерялась. Вот только что маячила перед глазами и вдруг — исчезла.
Лариса спохватилась после третьей порции брюта.
Случился скандал. Ну ещё бы! Пропала шестилетняя девочка. Дочь главного победителя.
Мегаполис! И время неспокойное.
Вызвали полицию, осмотрели игровой центр. Обнюхали всех с ног до головы: как? где? кто видел последний? фото девочки позвольте? может, телефон есть у ребёнка? родственники, знакомые в столице имеются?
Брют заменили нашатырём. Небо качало Ларису в мягких объятиях, но нечем было дышать.
* * *
На пороге ночи, когда земная твердь ушла из-под ног Ларисы и, казалось, ушла навсегда, её почти силком отвезли в гостиницу.
В холле, на скамье, спрятанной за квадратной колонной, сидела сонная Санька и шёпотом учила пластмассовую овечку:
— Надо слушаться тех, кто тебя любит! Папу и маму! И девочку Саню!
Лариса кинулась к ребёнку, обхватила крохотное тельце.
— Мамочка, мне было так грустно и так жалко Долли! — сказала Санька, выворачиваясь. — И я попросила папу помочь. Он приехал, и мы с ним нашли наш вагон, и нашли Долли, и это была радость, а она оказалась голодная, и я её покормила немножко, а потом папа ушёл, и я начала ждать тебя.
Лариса прижала Саньку к груди и молча, стиснув зубы, завыла.
Небо отпускало её.
Замок спал. Был серединный час ночи. Час, когда господствует и властвует неразделимо сила Ночи. В этот час спят люди, и ложатся кони. Замок спал. Мари тихо спустилась по лестнице для прислуги и вышла во двор. Клетка с волком стояла поодаль от всех. Зверь не спал. Мари отвязала от пояса храпящего стражника ключ и подошла к клетке. Она вставила в замок ключ, повернула его и сняла замок. Потом вытащила задвижку и открыла дверцу клетки. Чёрный зверь вышел и остановился перед ней. Он стоял очень близко, и смотрел ей в глаза. Потом повернулся и растаял во тьме.
Мари тихо поднималась в свою комнату. Она знала, что не забудет этой ночи никогда. Потому что он оставил ей часть своей души. Она сбросила надетое на голое тело платье, нырнула под мягкие лисьи шкуры и смотрела в огромный камин, сложенный из дикого серого камня, пока сон не сморил её…
Маша открыла глаза.
«Это ж надо такому пригрезиться! Надо поменьше читать перед сном. А, вообще, сон прекрасный. Яркий, как в жизни. Как будто сама там побывала».
Маша, библиотекарша из зауральского города, где только-только начала налаживаться мирная жизнь после четырёх лет войны, откинула одеяльце и наброшенное сверху пальто и подпрыгивая на холодном дощатом полу стала одеваться. Она разожгла примус и мельком взглянула на пришпиленный к стене календарь. Шла последняя неделя одна тысяча девятьсот сорок восьмого года.
***
Александр остановил машину перед входом и вошел на территорию. До открытия оставался ещё целый час, но создавалось впечатление, что зоопарк открыли на два часа раньше. Служащие с озабоченным видом сновали туда и сюда, но в их деловитости отсутствовала целенаправленность.
— Просто какое-то броуновское движение. И кто даст мне объяснение происходящему?
Александр остановил пробегавшую мимо девушку.
— Вы понимаете, у нас натуральное ЧП, — Она посмотрела по сторонам и продолжила, перейдя на шепот: — У нас ночью волк ушел. Клетка открыта, замок рядом лежит, тоже отомкнутый. Сторож клянётся, что не спал ни секунды, вон его фургончик, рядом… Ночью свет горел, две собаки у нас ходют… Директор, хозяин, в милицию, в полицию поехал… Сам волк себя отомкнул, что ли…
Александр уже не слушал. Коротко кивнув словоохотливой девушке, он вышел с территории зоопарка и сел в машину. Там, где река делала поворот, Александр съехал с дороги и вышел из машины. Перед ним свободно несла свои воды и тихо плескалась огромная река. Он был счастлив.
***
Машина перестроилась в правый ряд и направилась к аэропорту. Александр совершенно машинально нащупал во внутреннем кармане пиджака загранпаспорта, свой и Эрики. Чуть повернув голову влево, он видел её длинные пушистые ресницы… Через несколько минут они выйдут из такси, пройдут пограничный контроль и окажутся в зоне ожидания. Зона ожидания отлёта — особенное место, где человек, ещё не начавший полёт в физическом смысле этого слова, морально уже пребывает в нём, переступив некую черту.
Время и пространство для находящегося в этой зоне меняются, приобретают свойства и признаки почти мистического характера, чаще всего оставаясь незамеченными, неосознанными и проявляясь только в некотором повышенном беспокойстве или невесть откуда взявшимся ощущении какой-то торжественности, особой значимости момента. И, как правило, остаются без каких-либо объяснений. А всё просто. Человек, вступая в границы зоны ожидания, одной частью своей ещё находится здесь, он сидит за чашкой кофе, рассеянно листает предложенные проспекты и журналы, другой же частью он пребывает в полёте, а ещё одна часть его уже живёт там, в пункте назначения, где реально он появится лишь спустя какое-то время. И мистика этой зоны, зоны предполетного ожидания, зоны ожидания полёта, заключается в том, что человек становится как бы растянут, размазан во времени и в пространстве.
Александру было хорошо знакомо это чувство, это ощущение налёта нереальности.
Он, будучи натурой духовно весьма и весьма одарённой, всегда в часы и минуты, предшествующие полёту, впадал в состояние лёгкой эйфории с некоторым налетом мистицизма, и ему очень нравились эти моменты, когда он вдруг обретал способность ощущать, видеть, слышать, вообще воспринимать окружающее по-особенному ярко и ёмко или вспоминать скрытое.
Но то, что произошло с ним последний раз, он объяснить не мог при всем своем желании. И не просто понять, найти логическое объяснение. Он не знал, что открылось перед ним: сверкающие вершины познания или ящик Пандоры. За считанные мгновения, как в режиме ускоренной перемотки плёнки, в его мозгу, перед его внутренним взором пронеслось увиденное в тот день. И прожитое за тот день. Прожитое и пережитое, увиденное, услышанное, прочувствованное. Им, Александром.
Но, если следовать законам человеческой логики, подчиняться законам человеческого существования, этого не могло быть, потому что не могло быть по определению. Но оно было. В первые дни, последовавшие за тем днём, который он для назвал для себя Судным, Александр ещё копался в памяти, пытаясь вспомнить, где, когда, от кого, при каких обстоятельствах он мог узнать, услышать, прочитать, запомнить все то, что подобно мифическому Левиафану вдруг поднялось из глубин его памяти, пытался, но тщетно. И лишь спустя некоторое время пришло понимание и осознание простого, но совершенно не укладывающегося в голове решения: это его воспоминания, его, Александра, и никого другого. И не просто воспоминания знающего о событиях, имевших место чуть не за сто лет до его, Александра, рождения, а память участника.
Он чувствовал, что меняется.
Самолет слегка завалился на правый борт и стал набирать высоту. Из- за крена лайнера панорама уходящего вниз города была как на ладони. Александр, склонившись к окну и вглядываясь в хорошо знакомые линии Московского района, подумал о том, увидит ли он этот город — его родной город — снова. Эта мысль, слишком серьёзная, слишком значимая для того, чтобы просто промелькнуть, не оставив следа, отозвалась в его душе тяжёлой волной смешанного чувства печали и тревоги. До этого момента он как-то не думал о происходящем в таком ключе, потому что до сей поры не случалось ему быть в такой ситуации. Не было у него опыта расставания не просто с местом и людьми, а с целым куском его собственной жизни, и, что не исключено, навсегда.
Эта мысль, это ощущение пришло вдруг, сразу подчинив себе его чувства, заполнив душу. Но только на мгновения. Александр был эмоциональной натурой, впечатлительной и способной к самым ярким фантазиям и порой позволял им захватывать себя почти полностью… Захватывать, увлекать. Но не вести. Контроль и четкий, холодный анализ всегда оставался за ним, доминируя в его действиях и решениях. Каким образом ему удавалось объединить в себе, казалось бы, черты характера совершенно несовместимые, было для знающих его людей загадкой, и порой загадкой, неразрешимым ребусом для него самого. Александр откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Потом открыл, посмотрел на Эрику, беззаботно листающую журнальчик Аэрофлота.
Жена…
Он встретил её на дне рождения какого-то «нужного человека» в ресторане «Садко», танцующей у эстрады с каким-то толстым финном. В первый миг даже вздрогнул и протёр глаза – показалось, что в десятке шагов от него чудом воскресшая Клеопатра, дочь генерала Мефодия, с треском уволенного осенью 1982, что позволило Саше вернуться в родной город… Нет, эта выше, стройней, несказанно красивее. Но профессия явно та же.
Александр стал пристально наблюдать за этой парочкой, чей столик находился неподалеку от того, где чествовали новорожденного. Финн налегал на водку и вскоре совсем окосел, прекрасная незнакомка элегантно курила и скучала. Саша подошел и пригласил её на медленный танец.
Оценивающе скользнув взглядом по его английскому костюму и итальянским туфлям, она поднялась и взяла Александра под руку. Принюхалась.
— «Фаренгейт»? Люблю правильно ухоженных мужчин…
Финна они оставили уткнувшимся в белую скатерть стола. Поехали к Александру. Было классно…
Эрика оказалась не только великолепной любовницей, но и отменным деловым партнером – добывала и меняла валюту, фирменные шмотки, парфюмы, ювелирку. Вместе провернули несколько красивых афер, избавив с десяток богатеньких простачков от изрядного количества дензнаков, причем не всегда «деревянных». Но когда одна операция пошла не так и едва не стоила им жизни, решили с этим делом завязать.
Когда Александр устроился на комбинат, он взял Эрику секретаршей. И тут она оказалась на высоте – строга, подтянута, исполнительна, и лишь насмешливые искорки в красивых глазах показывали, что это лишь игра. И столь же увлеченно играл роль советского руководителя новой формации Александр, всё больше убеждаясь, что они с Эрикой – родственные души.
Эрика была в курсе и его предстоящего отъезда, и его конфликта с молодым бандюком. А когда в программе «600 секунд» Невзоров поведал народу об экзотическом убийстве и показал фотографию пришпиленного к полу арбалетными парня с рулем от «мерседеса» между ног, она поняла всё.
— Саша, надо ускориться с отъездом. С паспортом, визами помощь нужна? У меня есть кой-какие связи…
— У меня они тоже есть, так что помощь не нужна… Вот если бы ты знала, как безопасно вывезти валюту. Не хочется, знаешь ли, прибыть на новое место с голым задом…
—Я знаю, как. И сделаю – но при одном условии – ты возьмёшь меня с собой.
— Ну, милая, я был бы только рад, но как ты это себе представляешь?
— Женись на мне. Без всяких обязательств. Надоем тебе – разбежимся. Но уже там.
Александр задумался.
— А ты точно знаешь, как бабки перевезти?
— Да. Скоро сам убедишься.
— Когда?
— Дай мне недельку. Тем временем переводи, что можешь, в баксы…
На выходных Эрика познакомила его с громадным шведом по имени Бьорн. Тот дал две своих визитки – председателя правления «Нордик-Банка» и члена правления корпорации «Самсунг». Общение происходило в машине Александра, подальше от чужих глаз.
— Я сегодня улетаю в Стокгольм, — перевела его слова Эрика, — и подготовлю на ваше имя аккредитив для нашего филиала в Нью-Йорке. На какую сумму?
Александр замялся.
— Ну, у меня тысяч восемь…
— На двадцать, — весомо сказала Эрика. – Я свои внесу.
— О’кей, — улыбнулся швед…
Когда он покинул автомобиль и направился в гостиницу, Эрика томно улыбнулась Александру.
— Вот видишь. Теперь ты просто обязан на мне жениться…
Она где-то раздобыла справку о беременности и через неделю их расписали.
— Чет какт тихо, не?
Бес был согласен с Вейном. Обычно на этих захолустных планетках приход хоть какого-нибудь корабля — событие, ради которого все бросают работу и устраивают праздник до небес.
Поэтому такие поселки легко щелкать.
В пяти галактиках дохрена и больше каменистых планет в зоне Златовласки. На абсолютном большинстве может поселиться какая-нибудь разумная жизнь — при условии, что там не завелась собственная. А это вовсе не сплошь и рядом.
Многие такие планеты — абсолютно заурядные каменные булыжники с лужами воды, поросшие дерьмовым лесом или засыпанные дерьмовым песком. Не, если открытая планетка отличается чем-то интересным — видами, климатом, чем-то уникальным и необычным, что на ней водится или растет, ископаемыми на худой конец — хотя это говно давно уже проще добывать с безвоздушных кусков такого же камня — так просто на нее не заселиться. Таким присваивают планетарный класс А, и их подгребают под себя крупные конторы или государства. На таких создаются официальные колонии или крутые курорты. До планеты-тюрьмы додумались пока только в Гелиопее. Ну там, на Дейсе, конечно, и не курорт, и класс у нее даже не D.
На никому не нужные и ничем не примечательные каменюки типа вот этой летят те, кто не ужился на своих родных. Разного рода романтики, маньяки, сектанты и прочая шелупонь. Летят строить идеальное, мать его, общество. В стандартный год агентства продают от двухсот до пятисот концессий. И чаще всего это выглядит вот так — одна планетка с одним-единственным поселением на ней. Без ретранслятора. Без маяка. Без кораблей, даже планетарных. Свободная, дикая жизнь на лоне матери-природы. В которой можно надеяться только на себя и собственные силы.
Овцы, ждущие своих волков.
Когда Риан бесследно исчез со всеми деньгами, Бес почувствовал себя оскорбленным. Ему-то казалось, что они с Пантерой неплохо ладили, и он видел себя партнером не только в пиратских развлечениях. Во всяком случае, своего ручного неандертальца Шеф в рейды никогда не брал. Таким доверием пользовались только Бес и его команда. А поскольку вкусы у Риана были очень специфичные, все самое прекрасное доставалось Бесу. К тому же и все награбленное уходило к абордажникам во главе с ним. Риан брал только людей и сувениры. Конечно, Бес понимал, что эти их пиратские доходы — капля в море в сравнении с доходами Шефа от всей его организации, о размерах которой он имел самое общее представление. Но, положа руку на сердце, пиратствовал Бес совсем не ради денег. И на Дейсу в свое время угодил не за финансовые махинации.
Ему нравилась банальная, самая что ни на есть первобытная власть. Замешанная на крови, боли и страхе. Эта жажда привела его на Дейсу. Эта жажда помогла с нее выбраться. Она же сделала его главным среди риановских карателей. Узкий круг которых превратился потом во что-то вроде секретного клуба, объединенного этой общей страстью.
Когда Риан исчез, они рассудили трезво. И тоже исчезли, прихватив свое и немного не своего.
С тех пор «Ниньярги» принесла им немало приятных дней.
Находить зажопинские колонии было легко — всё те же конторы, которые продавали возможность колонизации, выпускали и подробные релизы своих успехов — для прессы, для турагентств, для мелких торговцев. Вроде тех, чей корабль Бесу и команде так удачно перепал.
Конечно, относительно крупные поселения, где набиралось больше пяти тысяч человек, они обходили стороной. Не подходили и зажиточные колонисты с собственным ретранслятором — внимание и огласка точно не нужны была новым обитателям «Ниньярги».
А вот такие уютные и укромные гнездышки, как Фрискауг — это всегда бывало отлично. Наемные рейнджеры, которых агентства колонизации приставляли к своей пастве, обычно мало что могли противопоставить вооруженным до зубов захватчикам. Как и сами колонисты. Как правило, дружные рыбаки и охотники.
Нет, далеко не в каждом исчезновении колонии можно было обвинить Беса. Очень многие прекрасно справлялись сами, и им оставалось только подобрать бесхозное добро.
Бес был родом с Сибири. Терраформированной восьмой колонии Земли. И он с детства знал, что волки — санитары леса. И даже гордился своей миссией. Слегка презирая Риана. Тот просто любил убивать.
— Да, как-то пусто для захолустного городишки, — согласился Бес, оглядывая посадочную площадку. Залитое бетоном квадратное поле с прожекторами по углам. Поодаль — пятиэтажный длинный барак, типовая общага, которую возводят для поселенцев силами агентства. Явно нежилая — все окна и двери наглухо задраены. Мощеная дорога, годная для большого грузовика, уходила в черный лес. Судя по ворохам осыпавшейся черной хвои, дорогой давно не пользовались.
И ни души. Обычно на помощь терпящим бедствие гостям присылают и медиков, и техников, и просто куча народу приходит, пригласить путешественников на рюмку чая, послушать новости галактик, недоступные без ретранслятора сети.
— Чет херня какая-то, — опять прогундосил Вейн. — С тобой точно не робот говорил?
— А я ебу? — окрысился Экерч. — По голосу обычный мужик. Приземляйтесь, сказал. Координаты сказал. Поможем, сказал.
— Так, ладно. Выдвигаемся к поселку. Посмотрим, что там и как. Стволы не светить, преждевременной паники не нужно. Хлопотно это.
— Поди сами передохли, чё, — рассудительно сказал Пинкола, наблюдая за опускающейся площадкой с транспортами. — Как на прошлой. А на приеме искин сидит, чё ему, дураку, сделается.
— Не каркай. Ебаться охота аж яйца гудят. Да и еды нормальной пожрать.
— Ну, мож найдется кто не сильно дохлый, чё. Погнали, чё.
Поселковые ворота были открыты настежь. Башенка охраны пустовала. Дорога вела дальше, мимо каменных горок, обсаженных хвойниками, к двух- и трехэтажным домам. Один стоял на отшибе, остальные образовывали небольшую площадь. Строили колонисты добротно, из поликамня. Деревянными были только вторые этажи и пристройки.
Площадь была явно украшена к какому-то празднику. Целые шлейфы сверкающей мишуры и лент трепыхались на ветру, бросая повсюду разноцветные яркие блики.
— Вижу кого-то, — сквозь зубы проговорил Вейн.
Сканер показывал одну крупную форму жизни впереди. Щурясь от то и дело попадающих в глаза солнечных зайчиков, Бес пытался разглядеть, кто же сидит на ступеньках большого дома.
На руке его загудел коммуникатор. Подумав, что вызов идет от оставшихся в корабле дежурных, Бес нажал на кнопку.
— Мне скучно, Бес, — услышал он насмешливый голос. И не поверил своим ушам.
Фигура на ступенях приветственно махнула рукой. А из коммуникатора послышалось:
— Ну что ты как неродной.
Выезд на площадь перегораживали каменные вазоны с какой-то капустой. Бес медлил – покидать защищённую кабину ему не хотелось. Мельтешение блестяшек раздражало, мешало сфокусировать зрение.
— По сканеру больше живых тут нет. Если только какой бункер экранированный, ну или дальше чем в километре. Ну, в смысле, какая-то живность лазит, но масса не для человека ни разу. Подвалы может еще, но это уже ходить.
Голос узнали все, кто слышал, но дальше возгласов типа «данунах» дело не пошло – все ждали слова главного.
А главный думал. Вся эта ситуация делала нервы. Риан — последний, кого он ждал бы обнаружить в такой глубокой перди. Со своим баблом и замашками он мог бы вести в корне другую жизнь. Купить у брунейцев еще одну планету, например, и самому заделаться князем. Бес мог бы много идей предложить, если б его спросили. Но уж точно не вот это.
Тревожно. Но ведь и любопытно.
— Ладно, выходим все, — решился Бес. – Оружие наготове. Послушаем, что нам скажут.
— Может, шмальнуть по нему, да и делов? – осторожно высказался Экерч. Остальные одобрительно загудели.
— И получить торпеду в люк, например. Лично я нигде не наблюдаю его волосатого геанейского гандона, а это все равно, что змея без хвоста — не бывает. Так что выйдем, поговорим.
Холодный воздух неожиданно защипал щеки и уши. Под подошвами хрустели блестящие конфетти и черные цветы – то ли искусственные, то ли засохшие местные.
Риан сидел на белых ступенях, опираясь локтями о колени. Улыбался без тени нервов. Бес остановился шагах в десяти. Шеф не сильно изменился. Отпустил бородку да волосы стал носить длиннее. И глаза по-прежнему красные, будто вообще не спит, а улыбка — без мыла в душу.
— Вот так нежданная встреча, — медленно проговорил Бес. — Не знаю уж, как и звать-величать-то теперь.
— Не блажи, Бес, — усмехнулся Риан. — Приветствую тебя на Фрискауг. Как поломка? С починкой помочь не могу, а вот свежего воздуха — завались. Дыши на здоровье.
Будто разрешил.
— Это ты нам ответил?
— Бездушный робот вам ответил. А я давно тут жду.
Ждет? Бес нервничал. С одной стороны, все говорило за то, что преимущество на его стороне. Это когда за Рианом была организация, а рядом вертелась эта его бешеная серая собака-геанеец, против его слова и пикнуть было нереально. Сейчас же расклад иной, и может интересно получиться.
С другой — очень его нервировали вымерший город и железное спокойствие бывшего шефа.
— Где все? — спросил он у Риана. Тот рассмеялся, раскинул руки в стороны. Пинкола и еще пара парней тут же прицелились ему в грудь. Риан и бровью не повел.
— Все здесь, дорогой мой.
Вейн мотнул головой. Мол нет, сканер как молчал, так и молчит. Риан снова весело рассмеялся.
— Ах, ну да. Надо бы познакомить тебя с моими новыми друзьями.
В доме по левую руку приоткрылась стеклянная дверь. Пять стволов уставились туда. Из двери на террасу вышла стройная хрупкая девушка. На распущенных длинных волосах лежал венок из черных цветов, такой же букет она прижимала к груди. Белое воздушное платье затрепетало на ветру. Девчонка шла как слепая, глядя прямо перед собой. И когда она начала спускаться по лестнице, Бес понял, что в ней странного.
— Это Офелия, — дружелюбным голосом представил Риан труп в экзоскелете. — Она понравилась бы тебе, Бес. Очень понравилась. Хотя, если я что-то о тебе помню верно — у нее и сейчас все шансы.
Громкий стук заставил Беса и остальных обернуться. На этот раз оружие вскинули все, а нервный Пинкола даже пальнул в огромного трупака, раскорячившегося на крыше их транспорта.
— Ну что ж вы так, — с укоризной сказал Риан. — Это всего лишь Дылда. Хотя хрен с ним. Умер он крайне не вовремя. Я иногда сам бью ему морду.
Да, морда у Дылды и в самом деле была странно деформированная.
Один за другим на площадь вышли еще три зомбаря. Шеф всех их называл кличками. Мертвецы были безоружны, красиво одеты и просто стояли. Но и сам Бес, и все его бойцы старались держаться от них подальше.
— Где Риккерт? — спросил он Риана напрямую. Тот улыбнулся грустно.
— Он умер. Тут, понимаешь, вообще все умерли. Какая невезуха.
Мечтательное выражение его лица сменилось жестким. Тон тоже.
— К делу, Бес. Мне нужно место на твоем корабле. Для меня и друзей.
Тут Бес наконец-то расслабился. И даже разулыбался.
Да хрен тебе, больная ты маньячина.
— А с чего это, скажи на милость, я должен тебя катать туда-сюда? — спросил он вслух. Риан снова ласково ему усмехнулся.
— Годы нежной дружбы для тебя, я вижу, не аргумент.
Бес оскалился. Команда одобрительно зашумела. Стояли они теперь тесной группой — каждый старался оказаться подальше от зомби. Те, впрочем, изображали столбы и сближаться не пытались. Экзоскелеты были типовые, медицинские, так что сюрпризов от них ждать не приходилось. Похоже, затея Риана припугнуть их пошла по звезде. Он, видимо, и сам это понял, потому что заговорил про деньги.
— Во-первых, я хорошо оплачу проезд. Хватит на твою маленькую мечту, Бес, — и подмигнул задорно.
— А во-вторых, чтобы помочь тебе решиться — пусть кто-то из тех, кого ты оставил на судне, осмотрит конвертер.
Что-то было в его голосе такое, что заставило Беса связаться с парнями на «Ниньярги». И через десяток минут он любовался изображением сибской магнитной мины с дистанционным взрывателем.
Риан улыбался, как сытый кот.
— Поговорим? — снова спросил он, и голос его источал только концентрированную любезность. Сколько раз приходилось слышать этот тон и этот вопрос, стоя рядом с ним, а не напротив.
Беса затопили страх и злость.
— Как ты, дьявол тебя побери, это сделал?!
Риан хихикнул.
— Может быть, она всегда там была. А может быть, у меня куда больше друзей, чем ты думаешь… и там, где ты не подозреваешь…
Бес выругался про себя. Это было возможно. Да, всей командой они были многажды друг с другом повязаны. Можно было не опасаться, что кто-то пойдет на контакт с федералами, к примеру. Но вот Риан — другое дело…
— Чего ты хочешь?
Бывший шеф приподнял брови.
— Я же сказал. Хочу свалить отсюда. Тут кончилось все веселье. И мне скучно, Бес.
И в этот самый миг все пять зомбарей с нечеловеческой прытью пошли в рукопашную.
Мы шли вдоль высокого берега Волги. Виктор молчал. Смотрел себе под ноги. Холодный ветер заставил меня намотать на шею бурый от старости, но теплый шерстяной плат, и все равно было зябко.
Наверное, я в нем выгляжу как одна из тех одинаковых мрачных, рано постаревших женщин, которых каждый день встречаю в очереди. Они как тени, и я как тень.
Еще десять минут назад Виктор оживленно рассказывал про дома на набережной. Но чем дальше мы отходили от Татарской, тем мрачней он становился, а потом и вовсе замолк.
— Пошли вниз? — предложила я. — Там, наверное, меньше дует.
— Пойдем. Есть там одно место… Раньше стояла барская усадьба восемнадцатого века. Сейчас от нее уже ничего не осталось, кроме яблоневого сада. Он небольшой, деревьев десять всего. Но зато какие там яблоки! Самые вкусные в городе.
От усадьбы осталось больше, чем от Покровской церкви. Фасад с окнами, сквозь которые видно небо. Деревянный сарай у покосившегося забора. И яблони. Это красиво — темно-серые, покрытые инеем стволы и красные яблоки.
Только рвать их мне уже не хотелось.
— Она как будто горела. Усадьба. Вон, наверху, следы огня. А раньше было не видно. Варь, ну ее к лешему, эту прогулку. Я же вижу, вам неуютно. Только не понимаю, из-за погоды, или вы просто не решаетесь сказать, что я — никудышный экскурсовод и плохая компания.
— Почему вы оказались в Озерцовской больнице?
— Не имею права рассказывать. Будем считать — несчастный случай на производстве. Что называется, и на старуху бывает проруха.
— Воевали.
— Да. Но давайте лучше о вас. Вы ведь впервые в Энске?
— Скорей всего, да. Но мне здесь как-то… неуютно, что ли. Как будто темно.
— А мне всегда казалось, что Энск — светлый город. Зеленый. Голуби кругом. И знаете, до нашей встречи он мне именно таким и казался. Правда, с поправкой на осень и плохую погоду. Но сейчас…
— Сейчас вы считаете, что заразились мрачным настроением от меня.
— Нет, Варь. Что-то происходит с самим городом, с нами, его жителями… Но я не могу понять, что! — Он усмехнулся. — Не могу почувствовать.
Мотор автомобиля мы услышали издалека, и даже отошли к заборам, чтобы земля из-под колес до нас не долетела. Но оказалось — зря.
Забрызганная свежей грязью черная «Эмка» резко затормозила в нескольких метрах от нас. Я хорошо разглядела солдатика за рулем — молодой совсем парнишка, наверное, только успел школу окончить.
Распахнулась задняя дверца. Из машины вышел высокий подтянутый мужчина лет сорока. Армейские галифе, сапоги, короткое кожаное пальто и кожаный же военный картуз с красной звездой. Взгляд холодный, с легким прищуром. Аккуратные усики. Черные.
— Виктор Алексеевич Цветков?
— Так точно. Цветков.
— Капитан Максимов Артем Мамедович, Главное управление государственной безопасности, следователь по важнейшим делам.
— Чем могу служить?
Следователь по важнейшим делам недовольно поморщился.
— Нужна ваша консультация и помощь. Поговорим наедине?
— Думаю, Артем Мамедович, вы поинтересовались не только моим именем, прежде чем отправиться на поиски, так что должны знать, что меня комиссовали не без причины. Вряд ли я смогу оказать вам профессиональную помощь. Разве что, посоветовать.
Максимов помрачнел еще заметней.
— Выходит, отказываетесь сотрудничать.
Виктор осторожно ответил:
— Не отказываюсь. Но сомневаюсь, что смогу помочь…
— Вы даже не слышали, о чем пойдет речь!
— Очевидно, о самоубийцах.
Максимов резко повернулся ко мне, как будто хотел уничтожить взглядом. Я была лишними ушами. Виктор это тоже понял:
— Варя, подождите меня немного. Мы поговорим с капитаном, и я вас провожу.
Я кивнула. Мне не очень хотелось стоять на морозе, да и пора уже было отправляться к Евдокии. И все-таки я не могла уйти, не окончив наш странный и вроде бы пустой разговор. Что-то важное все еще оставалось недосказанным.
И еще его взгляд — быстрый, едва заметный, ободряющий. Взгляд, ради которого стоило пару минут померзнуть возле полуразрушенной усадьбы.
Я подняла с травы крепкое красное яблоко размером с кулак. От него пахло свежестью и землей…
Он вернулся минут через десять. Сказал язвительно:
— Я советский солдат и мой долг — помочь расследованию!
Стало понятно, что убедить усатого Максимова в своей профессиональной несостоятельности ему не удалось. Я не стала расспрашивать. Видно же, что человеку и без моего любопытства тяжело на сердце. Так мы и добрели до рабочей окраины — молча.
До дома, в котором я живу, осталось всего ничего. Сегодня, с мокрым от дождя фасадом, под хмурым небом, он показался мне особенно мрачным.
— «Дом Фролова», — с ходу определил Виктор. — Так вы здесь живете?
— Да. Евдокия Леонтьевна его тоже так называла. Это старый дом, но он еще не совсем развалился. А кто такой Фролов, я не знаю.
Окна на первом этаже заколочены еще с давних времен, угол просел. Парадная дверь вросла в землю еще в прошлом веке. Жильцы пользовались черным ходом.
В начале лета здесь, кроме меня, жила еще семья, сумевшая в сорок втором выбраться по Ладоге из осажденного Ленинграда. Они, уезжая, оставили мне несколько нужных вещей, в том числе железную печку на первом этаже. К сожалению, слишком тяжелую, чтобы поднять ее ко мне наверх.
На втором этаже печь тоже была. Старая, покрытая изразцами… и крупными, руку просунуть, трещинами. Топить ее я пока не решалась.
Я отворила дверь, нашарила выключатель. Наверху загорелась, мигая, тусклая лампочка.
Лестницу тоже перекосило, как и весь дом.
— Вы здесь живете… — задумчиво повторил Виктор. — Не боитесь?
— Нет. Мне не бывает страшно.
Мы стояли на крыльце, плохо защищавшем от дождя, и лестница, что ведет вглубь дома, казалась дорогой в пустоту.
Виктор посмотрел на меня встревоженно и отстраненно:
— А как? Как вам бывает?
Я никогда не пыталась выразить словами эти свои ощущения. Навеянную городом безнадежность и бессмысленность любых усилий. То, как обычный пасмурный день ложится на плечи неимоверной, глухой тяжестью.
Ответила скорей себе, чем собеседнику:
— Как будто ты в пустой комнате, а вокруг тебя — нарисованный город. Кто-то заботливо переставляет картинки, но ничего не меняется. Темный подвал… или коридор без окон, без дверей, по которому идешь, идешь, а он не заканчивается. И впереди ничего нет… Пустота. И когда это накатывает… в такие минуты кажется, что и жить незачем…
Повисла тяжелая, неприятная пауза. Виктор вдруг осторожно взял меня за плечи и тихо, почти шепотом сказал:
— Не смей так думать. Никогда не смей. Слышишь? Даже если кажется, что выхода нет… на самом деле он есть. Надо только поискать. Слышишь? Смерть ничего не меняет и ничего не отменяет…
Я почувствовала запах его куртки — кожа, дождь, совсем немного — табачный дым.
Он замолчал, а я боялась шевельнуться. Он ведь, похоже, решил, что я на самом деле была готова… Что он еще мог подумать, когда услышал мои путанные объяснения? Я сама бы подумала то же самое.
Наконец он опустил руки. Вздохнул:
— Это все разговоры о самоубийцах. Извини.
— Ничего.
На Татарской об этом не говорят. Но надо быть слепой и глухой, чтобы не знать, не видеть и не слышать, что происходит в городе. Та женщина на крыше, позавчера. Она не первая. И не десятая. В газетах о таком не пишут. Зато в очереди, или на почте, или в поликлинике…
Сарафанное радио работает без сбоев.
Я спросила:
— Тот следователь приехал раскрывать самоубийства? Почему это секрет?
— Максимов ищет мага, который стоит за самоубийствами. Понятное дело, он боится утечки информации.
Я поежилась. А вдруг действительно есть кто-то, кто желает городу зла?
— Хуже всего, Варь, что я и в самом деле мало чем могу помочь.
— Пойдем в дом. Будем пить чай, — сменила я тему. — Но сразу предупреждаю — кроме чая есть только яблоки.
— Почему-то я не удивлен.
И я вдруг поняла, что не так с его улыбкой. Она лгала. Она говорила: «Мне весело» — даже тогда, когда самому Виктору было не до смеха.
Саммари: Кроули предается воспоминаниям о своих подкатах к Азирафаэлю… и узнает об ангеле много интересного.
— А помнишь, ангел, как я тебя ловко склеил во Франции?
— Это когда ты заказал в номер блинчики с медом? Причем как раз в разгар нашего третьего… э-э-э… братания? Действительно вышло довольно… липко.
— Да нет же, ангел! Я про подкат!
— Не знаю, мой дорогой, мне как раз кажется, что с подкатом тогда получилось не очень. Не стоило тебе их подкатывать… хм… туда. А вот склеилось действительно надежно, так, что не отодрать и не… хм… отодрать. Забавная двусмысленность, ты не находишь, мой дорогой?
— Нгк. Но вообще-то ты вроде как не особо возражал!
— Я скорее о тебе беспокоился, мой дорогой, я же тогда был по большей части восторженным зрителем, и моя расслабленная поза не доставляла мне никаких неудобств, а вот ты… Этакая пикантная пародия на Уробороса…
— Ангел! Я был пьян!
— …К тому же намертво залипшая в довольно скрюченной… хм… позиции.
— Очень пьян!
— Только вот заглотившая собственный вовсе не хвост, а…
— Ангел!!! Проехали!
— Но, мой дорогой! Ты же сам завел этот разговор, вот я и подумал, что тебе нравятся те воспоминания и ты не прочь…
— Я вообще не про тот случай говорил!
— А про какой? Про Бастилию? О-о-о! Да! Это был роскошный подкат, когда ты так шикарно и величественно появился в самый роковой момент у меня за спиной, сидящий в такой элегантно-небрежной позе… Ты был просто великолепен, мой дорогой!
— Хм… Да?
— Безусловно! Этакий мрачный романтичный герой! И пряжки на твоих элегантных туфлях из змеиной кожи так эротично сверкали в свете факелов… если. конечно. это были туфли! А твои потрясающие чулки черного шелка, так плотно облегающие твои и без того изящные икры… Словно ты специально натянул те потрясающие чулки каким-то дьявольским чудом, чтобы усладить мой взор… Если это, конечно, были чулки.
— Анг-нгк-гел… Я вовсе не…
— А твоя новехонькая ультрамодная лиловая карманьола! Небрежная революционная роскошь, элегантное совершенство, шикарнейшая скромность от лучших французских портных, я, помнится, даже слегка…
— Да вовсе я не… Стоп! А ты что… з-з-заметил?
— Ну знаешь, дорогой, такое трудно было бы не заметить! Ты сиял в темноте подземелья, словно роскошный ало-лиловый цветок на тонком черном стебле с серебряными шипами…
— Тебе понравилось?
— Я был в полном восторге.
— Хм. А почему не сказал?
— Ты же всегда злился, если я тебя хвалил. А ты тогда был слишком прекрасен, чтобы говорить о тебе нейтрально и без восхищения. Впрочем, как и всегда.
— Хм… Ну вообще-то, если честно… Если в том гребаном подземелье кто и светился, так это ты! Этакая бело-кремовая роза…
— О, как романтично!
— …На торте.
— О. Уже несколько менее.
— Так бы и слизнул!
— Хм. А вот это звучит хотя и двусмысленно, но довольно интригующе.
— Но вообще-то, ангел, я про другой случай. В баре, помнишь? Как я тебя раскрутил на первый поцелуй!
— Хм… На который из, мой дорогой?
— Ну когда я сделал вид, что прикусил язык! И что ты теперь должен, как истинный друг, высосать яд, иначе мое тело умрет. Ничего личного, чисто по дружбе. И ты повелся. Помнишь?
— О да! Отлично помню, как я тогда сделал вид, что поверил.
— Ты и на самом деле поверил!
— Конечно-конечно, мой дорогой.
— Иначе бы не согласился никогда! Ты же ангел!
— Ну разумеется, мой дорогой.
— У тебя был такой испуганный вид! Такие квадратные глаза!
— Вот такие, мой дорогой?
— Ангел!
— А знаешь, о чем я думал, когда… хм, ну назовем это высасыванием яда из змеиного языка… такого упругого, такого шустрого, такого ловкого, такого раздвоенного… Я ведь очень долго… хм… высасывал. Помнишь?
— Ангел…
— Старательно. Методично. Тщательно… И очень, очень долго. Так знаешь, о чем?
— Нгк… ну и о чем?
— О том, что как жаль, что ты прикусил себе именно язык. А не какую-нибудь, скажем так, другую часть тела.
— ???
— Более, хм, интересную…
— !!!
— Например, когда показывал мне ту пародию на Уробороса.
— …
— Остаток того вечера мог бы пройти куда интереснее… Э? Мой дорогой? Тебе нехорошо?
— Ес-с-сли бы я только… Ес-с-сли бы ты… П-п-почему ты молчал, ангел?!
— Ну знаешь, мой дорогой… Я все-таки ангел.
Некоторый выбор есть всегда, какой бы безнадежной ситуация ни казалась.Просто этот выбор может тебе не нравится, но это уже совсем другое дело, правда? Вот и сейчас имелось как минимум два пути, по которым события сегодняшнего вечера могли пойти дальше. Как минимум два. Например, пойти и хорошенько выспаться. Одному. В кровати и под крышей. Как изначально и собирался.
Или в гордом одиночестве таки нажраться прямо тут, прихватив для этой цели еще бутылочку гномьей можжевеловки и проигнорировав закусь. Потому что уже прихваченной вряд ли хватит для того, чтобы действительно нажраться, а закуска будет только мешать достижению основной цели.
Или пойти к Дайму.
Самому пойти. Наплевав на все расставленные тем точки и прочие препинательные знаки.
Просто потому, что “как минимум” значит именно что как минимум, а вовсе не ”ничего кроме”. Просто потому, что эта возможность тоже есть. Просто потому, что… потому что.
Все-таки был некоторый шанс, что Дайм его не пошлет. Если повезет, если повести себя правильно, если Дайм не завалился спать, наплевав на ужин. Много разных если. И шанс действительно совсем призрачный. Крохотный совсем. Но был. И это раздражало, не давая вернуться к куда более простому выбору между холодом свежезастеленных простыней и горечью можжевеловки.
То, что Дайм его все-таки пошлет, куда более вероятно. Девять из десяти. И будет, между прочим, абсолютно прав! Нечего лезть, куда не просят.
И все-таки…
И понятно уже, что выбора по сути нет. И что будешь жалеть потом, это тоже понятно. В любом случае будешь жалеть, проверено. Но…
Но все-таки лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, сделать чего так и не решился.
И потом столько лет пытался забыть. Уговаривал себя, что все было сделано (вернее — как раз-таки не сделано!) правильно, что иначе было нельзя, только не тогда, только не с этим шисовым светлым ублюдком… этим светлым ублюдком…
В такой же таверне, такой же ночью. И тоже на южном тракте… Может быть, как раз в этой самой таверне, ты так старательно старался забыть тот эпизод, что сейчас уже и не вспомнишь, как она выглядела, та таверна, и что там за вывеска висела у нее над дверью…
Ты тогда вошел в свою комнату (второй этаж, справа от лестницы, третья ступенька всерзу скрипит… странно, такие пустяки запомнились, а вот название таверны — нет, как и название деревушки) — и увидел их. На подоконнике…
А потом стоял у распахнутого в ночь окна, зарывшись вздрагивающими пальцами в ворох солнечных ромашек (которые, вопреки всем законам взаимодействия магий, не вяли у тебя под пальцами!), и разрывался в клочки от ненависти к этому шиссову светлому, дери его сем екаев, и страха, что он-таки все про тебя понял (или вообще подсмотрел, в мозгу или так, он же лучший ученик Парьена, кто знает, на что он способен?!). И давился бессильной яростью, комом застрявшей в горле, невозможностью отомстить и… надеждой? Глупой, несбыточной, невозможной, обреченной еще до рождения, потому что ее, конечно же, нельзя выпускать наружу.
Нельзя позволить кому-нибудь догадаться… ну, кому-нибудь! Неважно кому. Не важно.
Вообще никому нельзя позволить догадаться, что она могла быть, эта надежда, а уж тем более этому хиссову светлому с его улыбкой и глазами, в которых хочется утонуть. Нельзя. Иначе потом будет больно, очень больно, больнее, чем от паучьей трости… Когда окажется, что все это просто очередная издевка. Светлая, мать ее, шутка. Не более.
У светлых жестокие шутки…
…Ну и долго ты собираешься сидеть в опустевшей таверне и жалеть себя, да еще и на трезвую голову? Ворона ты щипанная, а не Ястреб, Рональд темный шер Бастерхази!..
Роне фыркнул над пришедшим в голову неожиданным сравнением: странным, почти оскорбительным. Почему вдруг ворона? Почему щипанная? И почему, в конце концов, на трезвую голову? Насчет первых двух вопросов непонятно, а третий мы сейчас исправим.
Резко поднявшись, он сделал большой глоток из бутылки и решительно направился к лестнице на второй этаж. Жидкий огонь обжег горло, прокатился по пищеводу, разлился по венам веселым горячим азартом, зашумел в ушах. Вот и прекрасно! Так и будем держать. И никаких ворон.
Но одной бутылки мало даже самому Роне. Это не дело, и это дело надо исправить. Проходя мимо стойки, он цапанул свободной рукой еще три. Вот теперь порядок. Полный! А дверь в комнату светлого ублюдка можно будет толкнуть и локтем. Ворона бы не смогла. Но он Роне, а не ворона!
Лестничная ступенька (третья сверху) скрипнула у него под ногой…