Истинный художник всегда слишком занят, шедевры рождаются в муках, пишутся кровью, наделяются душой, которая изымается из сердца самого автора, а все прочие картинки по наведенным лекалам красятся подмастерьями.
Она слышала, что флорентиец Леонардо, служивший при дворе Лодовико Моро, а в конце жизни нашедший приют при дворе короля Франциска, работал над фреской шестнадцать лет. А это была всего лишь картина, плоское, неподвижное изображение. Сколько же времени и вдохновения должен был потрать небесный скульптор, чтобы создать земное воплощение Бога?
Подлинный ценитель не спутает фреску Леонардо с мазнёй уличного портретиста, как ценитель душ не обманется умелым мертвецом. Она и поступила, как тот искушённый ценитель, обнаружила шедевр среди множества плоских изображений, выбрала живого, несмотря на собственную принадлежность к обратному. И что же видит?
Умирание. Живой готов уподобиться мертвецам. Нет, он ещё не окончательно избавился от внутреннего жара. От него ещё исходит свет. И особенно ярко этот свет вспыхивает, когда он смотрит на дорогу.
Но стоит ему отвернуться, отойти, как свет тускнеет, багровеет, гаснет под расползающимся пепелищем. Тогда Геро становится почти невидим в толпе бездыханных собратьев. Он даже прилагает усилия, чтоб как можно быстрее им уподобиться. Его долг оплачен. Счет закрыт.
Его дочь более не нуждается в защите. Скорее наоборот, такой отец, отягощённый долгами, представляет для неё опасность. Куда бы он не отправился, тени прошлого потянутся следом и запятнают самый светлый день. Он не будет требовать свиданий, как делал когда-то…
Ибо каждая, пусть даже мимолётная встреча, будет продлевать жизнь, будет терзать надеждой, будет напоминать. Зачем же он тогда смотрит на дорогу? Разве это не глоток все той же надежды?
Говорят, надежда умирает последней. Осуждённый надеется даже на эшафоте, с тоской оглядывая жаждущую зрелищ толпу. Он знает, что никто не придет на помощь, отряд смельчаков не сомнёт стражу, не раздастся зычный голос глашатая, возвещающего помилование. Он всё это знает. Он уже исповедовался, принял последнее благословение, отдал последние распоряжения, подписал завещание, и даже обрёл некоторый покой, ибо судьба его определилась. И всё же…
И всё же он надеется. Оглядывается на королевскую ложу, на ближайшую крышу, на распахнувшееся окно, на людское море, на всадника, вывернувшего из-за угла. А вдруг?
Ведь не может эта жизнь вот так кончиться! Вот так внезапно! Когда ещё полон сил, и голова ясная, и сердце стучит! Не может это солнце погаснуть, а небеса свернуться и осыпаться шелухой. Живёт она, живет, эта подленькая, неугомонная надежда. Зачем?
Надежда, живучий демон, гонит Геро к окну. Возможно, это единственная уступка, которую он себе позволил. И последняя. Он вполне способен помериться с этим демоном упорством. Ибо ни в чём ином он более не уступит.
Клотильда размышляла над тем, стоит ли прийти к Геро на помощь в этом противостоянии с демоном надежды, или подождать, пока он справится сам. Он уже не приходит к этому окну каждый день, он принуждает себя проживать две-три ночи, прежде чем откликнуться на зов и вновь кинуться в омут бесплодного ожидания.
Он страдает. По-прежнему страдает. Даже притворяясь мёртвым.
В конце концов, она не выдержала. Если он сам не желает лицезреть неудобную правду, придётся ему помочь. Пусть уже умирает. Лучше так, чем эти метания на грани.
Убить надежду сейчас это почти coup de grace (удар милосердия). Ее misericorde не имеет трёхгранного лезвия, ибо выкован не из стали, а из слов, помещён в ножны из благоразумия и закален ревностью. Её кинжал — это разящая истина.
Он живет надеждой, а сама надежда произрастает из чаши иллюзий. Он всё ещё верит. Верит в любовь… Любовь…
Ах, любовь… Неуловимая, недоказуемая субстанция. Что же это такое? Что такое любовь?
Нет, она не верит в любовь, в приукрашенную версию, что воспевается высоким слогом. Все эти поэтические изыски — лишь красивые драпировки, одежды для некрасивой и жалкой сути. Есть влечение, похоть, жажда и голод. Есть погоня и удовольствие.
Вот она, Клотильда, разве она любит? Что она испытывает к этому мужчине, который её отвергает?
Правильно, жажду обладания. Она желает им завладеть, как редкой безделушкой, как шедевром мастера, как ювелирным парадоксом. Она терзается страстью коллекционера, который собирает незаурядные души. И это любовь?
А Жанет? Что испытывает к нему Жанет? Да то же самое! Жажда обладания. Разыгравшаяся при уязвленном самолюбии. Жанет нужна была победа, доказательства её неукротимой женственности, и завладеть любовником более удачливой товарки — самое действенное лекарство.
«Ах, мне удастся то, что не удалось ей!»
Вот и весь секрет.
Клотильда не верила, что за этим секретом кроется нечто большее, та самая неуловимая субстанция. Возможно, ещё желание поохотиться на редкого зверя. Развлечься.
Желание, родственное её собственным мотивам. Когда-то она изнемогала от скуки, от монотонности и незыблемости происходящего, она искала спасения, выход из одуряющего, утоптанного круга и усмотрела это спасение в юном книжнике. И как показали события, она не ошиблась.
У них с Жанет много общего — происхождение, воспитание, ранее вдовство, разочарование, пресыщение и, конечно, скука. Жанет должна была маяться этим недугом ничуть не меньше, а может быть, и больше, ибо характером она не в пример живее и ненасытней.
Это она, Клотильда, может находить удовольствие в неподвижности, даже в оцепенении, созерцая и рассчитывая прыжок, возможно, единственный за день или год, но безукоризненно выполненный, чтобы поразить жертву сразу или урвать приглянувшийся кусок, а Жанет по темпераменту, сложению, масти есть огонь и движение.
Вода, обратившаяся в ледник, качеств своих не теряет, и даже соперничает красотой снежинок со звёздами, огонь без движения и пищи гибнет. Огонь в порыве насыщения неприхотлив. Он пожирает всё, до чего способен дотянуться: сухие ветки, отмершие листья, подёрнутые синевой гнилушки, желтеющие стебли и даже плоть, если та уже обратилась в неподвижную массу или заперта в ловушку.
Огонь швыряет свои колючие искры, гонит их как лазутчиков-смертников и стелется вслед за ними, прыгая, перемещаясь, взбегая и увертываясь. Жалкий костерок мечтает обернуться стихийным бедствием, обратить цветущий сад в черную пустошь во имя самовлюбленного торжества.
Но Жанет, к счастью, благоразумна и раздувать необратимое пожарище не осмелится. Всего лишь тайно мечтает об этом. Временно развлекается тугоплавким металлом. На придворное олово не разменивается.
Ей, азартной и непоседливой, нравится эта игра. Скорей всего, унаследовала это качество любовного упорства от Беарнца. Тот совершал немало безумств, добиваясь благосклонности Габриэли д’Эстре.
Всем известно, что короля она не любила, а поначалу и вовсе испытывала отвращение. Генрих даже переодевался крестьянином и бродил под окнами избранницы. Жанет так же не сочла зазорным пренебречь сословной гордостью. Почему бы нет, если ожидаемый приз того стоит?
К тому же, Геро удивительно неприхотлив. Ему нужно так мало, что «пик» глупости этим не воспользоваться.
Клотильда ощутила приступ не то ярости, не то тошноты, но быстро справилась. Чего уж тут… Она первая побывала на пресловутом «пике». И с грохотом оттуда свалилась. А Жанет наблюдала за ней с расчетливым здравомыслием.
Зачем стирать ноги и выбивать колени, если есть кто-то, уже прошедший этот путь до тебя?