До конца рабочего дня Степан не дотерпел. Перекинул два малых трактора на Родченко, пообещав отработать в первый же выходной, и слинял домой. Голова слегка кружилась от недосыпа, но мыслил он ясно, как никогда. Внутри, в области солнечного сплетения, у него горел огонь. Будто тлеющую головню проглотил.
Мать удивилась, увидев Степана дома.
— Случилось чего?
— Все нормально. Пожрать есть?
— Сейчас соберу. Так что случилось-то?
Степан старательно мылил руки, не отвечая на расспросы.
— Ты в сарае прибиралась?
— Ну.
— Куда ящик с инструментами дела?
— Да там он стоит. Степа, что случилось-то?
Подогретый суп дымился на столе, хлеб, нарезанный крупными ломтями, стоял на полке буфета. Степан схватил хлебную тарелку, другой рукой обняв мать за плечи:
— Не волнуйся. Я отпросился, у меня дело есть очень срочное и важное.
— Какое дело?
Все ей надо знать.
Днем овражик выглядел куда менее эффектно. Всего-то метра два склона, загаженного мусором, нанесенным с дороги. В этом месте никто не ходил – поле весной засеивали горохом, и осенью убирали. Кроме трактора и комбайна на этот участок никто не заглядывал. Даже интересно, почему мотоцикл Олега оказался здесь.
Степан взялся за деревянную ручку ящика и аккуратно пополз вниз, хватаясь за ветки и вытаявшие из-под снега жесткие стебли. Вот и он, убийца – полеживает себе тихонько, засыпанный снегом и рваными пакетами. Подавив подступившую к горлу дурноту, Степан принялся откапывать мотоцикл.
Когда-то он был оранжевым. Модный, чертяка – Степан себе такой хотел, но купил в итоге старенький «Минск». На «Восходы» была очередь, но раз Рохлин кооператор, то для него это не проблема.
Расчистив себе площадку на дне оврага, Степан разложил там имеющиеся детали. Да, тут было без шансов: рама пополам, вилка оторвана, бензобак разорвало в клочья. Как ему говорили, Люда погибла мгновенно – перелом шейных позвонков. Ее перебросило через водителя и впечатало в бетонную плиту забора.
Хоть бы ей не было больно.
Пусть, раз уж это случилось, то все произошло в долю секунды. Чтобы она ничего не поняла, ничего не почувствовала, просто вдохнула и уже там. Где-то там, откуда сейчас она приходит в поисках изоленты.
На том, что осталось от бака, были три синие полоски – как раз изолентой наклеенные. Типа, Адидас. Гнев сжал кулаки Степана, раздул его ноздри и заставил оскалить зубы: выпендривался бы ты, Олег, поменьше.
Интересно, а если достать этот «Восход» и восстановить. Смог бы Степан на него сесть в память о Люде? Вот так взять и поехать, зная, что этот мотоцикл убил его женщину. С другой стороны, это просто железо. Степан вспомнил их подростковые страшилки про черную «Яву» с десятью крестами. Каждый, кто ее купит, погибает, а на бачке наутро появляется новый крест.
А на этом оранжевом моднике уже целых два креста, быстро он управился. Степан внимательно осмотрел двигатель и коробку и подумал, что восстановить-то вполне можно. И даже странно, что мотоцикл оказался здесь, а не в гараже местных умельцев, которые уже бы продали его в соседнюю деревню – «небит, некрашен».
Степан сидел на корточках, обгрызая веточку, сорванную с куста, и все думал и думал о том, что случилось за пару последних дней. Пальцы правой руки бездумно шарились по мертвым внутренностям мотоцикла. Он мял какой-то шланчик, давил на него в месте разреза, погружая большой палец в расползающуюся дыру, и думал.
Стоп. Какого еще разреза?
Степан внимательно всмотрелся и понял, что держит в руках тормозной шланг. Большой косой надрез пересекал его примерно посередине. Судя по ровным краям, его сделали острым ножом. Но с таким повреждением Олег бы далеко не уехал, при первой же попытке притормозить тормоза бы провалились. Он бы не стал так разгоняться.
Хотя… Надрез сделан по косой, жидкость вытекала медленно. Если с момента надреза не прошло много времени, он мог и не заметить ослабший тормоз. Степана затрясло, потому что, как ни крути, а шланг в его руке говорил только об одном – Олега и Люду убили.
Вылез он бледный и взмокший, шел через поле, не чувствуя ног. Что сейчас делать? Идти в милицию показать шланг? Была у него такая мысль, но быстро прошла. Если этим делом они в августе не занимались, то теперь и подавно не станут. Нет, в милиции ему делать нечего.
Домой тоже не пойдешь. Там мать замучает расспросами, а он сейчас не в состоянии ее успокаивать. С Левушкиным рассорился, на работе лучше не появляться. Степан вдруг остановился как вкопанный. Постоял мгновение, а потом двинулся вниз по Садовой.
Дом на Садовой достался Галке от родителей. Крепкий, приземистый, с дощатой крышей, которую так и не заменили на шиферную. Он стоял как влитой, хоть и врос в землю примерно на полметра. Но Галка не расстраивалась – главное, что теплый и не падает, а остальное пережить можно.
Степан подошел и поморщился на покосившийся палисадник. Стоит без догляду, сразу видно – рохля живет. Жердочки тонкие, даже бабе поправить сподручно, но то ж Галка! Выросли у нее руки длинные да сильные, но жалко, что из жопы.
День был пасмурный. Худое и облезлое после зимы воронье кружило над проводами, противно каркая. Полинялые ворота покосились – наверное и не открывались уже толком. Снег Галка не чистила, протоптала себе дорожку от калитки, а ворота пусть подгнивают, напитываются талой водой – рухнут однажды, а она и не заметит. Перешагнет, в небо глядючи, да пойдет со своей козой прямо к божьему престолу.
Степан постучал в калитку и долго ждал ответа. Пришлось лезть в палисадник, чтобы подолбиться в окно. Спит она там, что ли, посреди бела дня? И точно – мелькнула в окне бледная нечесаная физиономия, похожая на артиста Милляра.
— Ой, Степушка, а ты чавой-то не на работе?
Степан отодвинул Галку плечом и вошел в ограду. Давно не метеный двор по углам был забросан мусором и полусгнившими поленьями. Жалкое зрелище, но другого Степан и не ожидал – старушечья доля такая, медленно врастать в землю, покрываясь плесенью.
— Чаю дашь?
Галка пискнула и мухой метнулась в дом.
В принципе, чего-то подобного и ожидал Степан, переступая порог ее дома. Жилища одиноких стариков похожи друг на друга и на своих хозяев – такие же неопрятные, заброшенные и жалкие. Редко какая бабулька будет скрести полы да вытряхивать половики, и уж точно не Галка.
У нее по дому громоздились завалы, среди которых она проложила себе тропинки. Если и хотел Степан поначалу снять сапоги, то быстро передумал – на улице и то чище. Галка расчистила ему место, виновато сгребла со стола заплесневелую посуду и даже повозила тряпкой.
— Ты уж не взыщи, Степушка, неубрано у меня.
Всматриваясь в залежи всякого хлама, пока Галка кипятила чайник, Степан думал – как вот она живет тут, в этом хлеву? Затыкает разбитое стекло книжкой, ложится в постель, в которой давно не разберешь, какого цвета простынь. Коза еще с ней – тут же ест, тут же гадит.
На стене висели портреты ее родителей, заботливо убранные пестрыми конфетными фантиками.
— Скучаю по матушке. Очень. Она меня любила, все по голове гладила. А потом я ее, но она меня уже не признавала. С тех пор меня никто не любил. Только Маша вот.
— С чего ты решила, что я тебя люблю?
— А куда тебе деваться? – бесхитростно возразила Галка.
— В цирк Куклачева.
— Там кошки, тебя не возьмут.
Машка вздохнула, и прошла, цокая копытцами, куда-то в дальнюю комнату:
— Тем и спасаешься. Телевизор включи!
— Не включу! Гости у нас, невежливо это, в ящик пялиться, когда человек с тобой поговорить пришел.
Вычистить бы тут все – такая же мимолетная мысль, как утром на дороге, немного приотпустила клещи на горле Степана. Немощная уже Галка, и помощь ей действительно нужна. На стенах потеки и плесень – крышу надо менять, сама она нипочем не справится, будет замерзать тут и зарастать грязью. Но так же быстро как пришла, и эта спасительная мысль покинула его голову.
Сидя перед обкусанной кружкой с каким-то вонючим пойлом, Степан мрачно смотрел на порезанный шланг.
— Что теперь делать?
Галка вся застыла, прижав руки к груди – маленькая, сухонькая мумия с голубыми игрушечными глазами.
— В милицию, наверное, надо. Пусть разбираются.
— Они уже разобрались, — сунула мокрый нос Машка. Обнюхала шланг, поморщилась, — потому он в овраге и оказался. А как ты его нашел?
Степан отхлебнул из кружки и даже не поперхнулся:
— А его мне показал комбайн Елисей в благодарность за ночную прогулку.
— Кто показал?
— Комбайн.
Машка посмотрела на него с большим подозрением.
— Степа, тебе того… поспать надо.
— Это мне советует говорящая коза?
— Как говорят, если преступление произошло, ищи того, кому оно выгодно.
Степан с Галкой уставились на Машку:
— Что? Я не права? Судите сами: Олег этот кооператор был, а у таких врагов хватает. Там, где деньги, всегда есть и загребущие руки. Мало ли кому он перешел дорогу.
Галка тихонько шепнула Степану:
— Она телевизора пересмотрела. Как «Следствие ведут знатоки» начинают показывать, ее из избы не выгонишь.
— С другой стороны, у Людмилы на ферме тоже проблем хватало. Помнишь, скандал с Иванченко?
Это случилось с год назад. Люда писала рапорт на старшую телятницу Иванченко за то, что резко перевела 20-дневных телят на снятое молоко. Они стали поносить, и Люде стоило больших трудов восстановить им пищеварение. Получился большой замес, в который втянули даже председателя Панкратова. Телятам нужны витамины A и D, обрат нужно давать кислым, в разное кормление с молоком – то есть заморачиваться куда больше обычного. В общем, вот где вылезли Людины книжки.
Иванченко яростно защищалась, писала жалобы на Швецову, но в результате погорела на воровстве молока, которое ее зять сбывал в Ачинске. Пришлось ее уволить, хоть Панкратов и не хотел раздувать скандал. В общем, недоброжелателей хватало и у Люды.
— Думаешь, Иванченко с ножом ползала в ночи, как партизанка? С ее-то брюхом?
— У Иванченко зять есть.
— Он в Ачинске живет.
Не срасталось.
Пока Степан с Машкой напряженно морщили лоб, Галка порезала хлеба, достала из буфета банку сайры и открыла ее ножом.
— Поешь, Степушка, ты совсем с лица спал, одни глазюки остались. Знаешь, я вот чего скажу. Может, я и глупая, но ты меня все-таки послушай. Люду не воротишь, а те люди, которые такое утворили, могут и еще чего сделать. А жизнь у тебя одна.
— У тебя, понятно, душа куриная. А я не боюсь.
Галка поджала губы:
— Зря. Ну вот найдешь ты виноватого, что делать-то будешь?
— Убью.
— Нахрена? В тюрьму из-за этого выродка садиться? Тебя и так жизнь побила, зачем самому-то колотиться?
Степан вскипел в одну секунду:
— Да что ты понимаешь вообще? Ты любимого человека хоронила? В могилу его заглядывала? Оставалась одна, когда пойти некуда, и места тебе нигде нет? Я же один, как волк в лесу, я просыпаюсь, и мне выть хочется.
— Чой-то ты один… Мы вон у тебя есть с Машей.
— Совсем сдурела?! – он швырнул в стену кружкой, оставив на грязной известке еще одно пятно. Галка испугалась, вжалась в стул и задрожала губами – вот-вот заплачет, как тогда, в детстве.
— Ты бы тут вещами не швырялся, — Машка была очень недовольна. – Галка тебе последнюю консерву открыла, а у нее не очень большая пенсия.
Степан полез в карман за рублем, но трясущиеся пальцы его не слушались. Да и рубля в кармане не было.
— Черт, отдам я эту консерву! Подавились бы вы ей.
— Не жалко консерву, Степушка, тебя жалко.
— А чего его жалеть, вон какой конь колхозный. Нашел себе печальку, вцепился обеими руками и бегает, трясет. Как Лешка – онанист. Чего в прошлом году не поехал в город? Зачем тут мотаешься, раз хотел ехать?
Степан даже растерялся.
— Чего ты пристала к нему? Уймись, животное, горе у человека. Это ты умная такая, а все кругом дураки. Думаешь, легко свое сердце в узел завязать, да на полочку положить? Не отпускает его Людмила.
Коза взревела, будто и не коза вовсе:
— Людмила его не отпускает? Да она перекрестилась, поди, как в гроб легла! От него только на тот свет и можно сбежать – он же липкий, как сопля зеленая. Вцепился в девку, в ЗАГС тащил волоком, всем уши прожужжал про свою железную дорогу.
— Я ее не тащил.
— Ну конечно! Сколько раз в день ты ее в универмаг водил платья показывать? Или просто над душой висел, как упырь голодный? Она уже не знала, куда от тебя щемиться. Я однажды траву щипала возле фермы, вижу, Людмила задами выходит. Думаю, чой-то – а там у ворот Степан пасется. И так каждый день.
— Это плохо?
— Да хрен знает. Просто задушил ты ее, Степа, душный ты и липкий. Даже сейчас не можешь от нее отстать. Все твои мысли все равно вокруг нее вьются, как приклеенные. Разуй глаза, нету больше Люды, только ты остался, и тебе пора свою жизнь жить. Галка дело говорит, а ты бесишься. Даже если убили их, что ты можешь сделать? Ты как баран, надрываешься, пытаешься рогами бетон проломить. А мог бы уже учиться и работать.
Степан вылетел на улицу, задыхаясь от ярости. Отшвырнул Галку, и пошел, как председатель, с ненавистью вколачивая сапоги в землю.
0
0