Киборг Bond X4-17 Рассел Харт
Шеррская сторожевая Хеш
Киборг DEX-6 Глэйс
Киборг «Paramedic», Энди
Июль 2191 года.
Рассел вызвал по комму Paramedic’а, которому он накануне купил личное средство связи.
— Сэнди, возьми укладку с радиологическим набором и флакон глюкозы для внутривенных вливаний. Затем садитесь с Арни во флайер и летите ко мне. Координаты сейчас скину.
Пока дожидался подмоги, шериф снял с кибер-девушки грязную одежду и обувь. Выбрасывать ее там, где нашел, не стал, чтобы не загрязнять окружающую среду. Потом нужно будет утилизировать по правилам для токсичных и радиоактивных отходов.
Обнаженной киборг выглядела еще более удручающе: торчащие ребра, выпирающие тазовые кости, локтевые и коленные суставы больше похожи на какие-то узлы.
Рассел от души выматерился — это как надо было эксплуатировать биомашину, чтобы она дошла до такого состояния. Впрочем, до него доходили слухи, что в Службе Очистки Спаркла киборгов заставляют работать до тех пор, пока они не отключатся.
Едва флайер приземлился, из него выскочил Сэнди. Спустившись к ожидавшему его шерифу, Paramedic тоже разразился заковыристой непечатной конструкцией.
— Вижу, реакция на подобную картину у нас с тобой совпадает, — криво усмехнулся Bond. — Вколи ей антидот и давай грузить. Обработку произведем уже на месте, в бывшем машинном отделении, чтобы не заражать жилые помещения.
— Велика вероятность, что она умрет по пути, — сообщил Сэнди, доставая из укладки необходимое. — Слишком велико истощение. Плюс высокий уровень токсичных и радиоактивных веществ в организме.
— Это киборг, Сэнди, — просветил его Рассел, — и раз уж дотянула до сюда, то есть шанс, что выживет.
— Киборг?
— Да, DEX-6. Система отключилась. Поэтому ты и не засек работы процессора.
— Ты думаешь, что она… такая, как я? — Сэнди ввел антидот и поднял глаза на шерифа.
— Уверен, — кивнул тот.
Рассел сходил во флайер, принес мешок для транспортировки трупов — Паркер зачем-то снабдил его и такими, хотя этим скорбным делом занимались коронеры. В мешок он запихал вещи «шестерки», саму же ее Сэнди и Арни завернули в спасательский плед и погрузили в отделение для задержанных. Paramedic пристроился рядом, держа на весу флакон с глюкозой, из которого по тонкой трубке в ее вену поступал питательный раствор.
На месте решили поднять флайер сразу в ячейку, не вытаскивая из него находку, иначе велика была вероятность, что увидит кто-нибудь посторонний.
В бывшем машинном отделении «Шмеля» Сэнди вдвоем с Арни вымыли и обработали девушку. Волосы ее при этом отваливались с головы целыми прядями. В итоге Сэнди взял ножницы и, как мог, состриг их под корень. В медотсек ее даже и заносить не стали — это было небезопасно как для самой «шестерки», так и для других пациентов Paramedic’а, поэтому было решено разместить ее в соседней каюте, в которой до этого лежал Блэк.
Сэнди хлопотал вокруг девушки, а Рассел стоял рядом и наблюдал, тщательно контролируя работу ее процессора. При достижении определенного уровня энергии система должна включиться, и вот этот момент шерифу никак нельзя было пропустить. Сэнди сменил очередной флакон глюкозы на пакет с раствором Рингера-Локка — необходимо было повысить не только уровень сахара в крови, но и восполнить хотя бы частично баланс минеральных веществ.
Наконец Рассел засек активизацию процессора «шестерки». Ресницы девушки дрогнули и она открыла глаза — совершенно лишенные мысли, потому что включилась пока только система.
Шериф поднес к ее лицу спецжетон, дождался, когда зрачки киборга зафиксируются на нем, и скомандовал:
— Полное подчинение!
— Система готова к работе! — едва слышно просипела девушка.
К тому времени, когда она, наконец, пришла в себя, Рассел уже успел получить полный доступ к системе, прописался там хозяином и внес необходимые корректировки, как у Сэнди. Настороженный взгляд, который она постаралась выдать за обычное поддержание зрительного контакта с лицами с правом управления, и сама эта попытка заставили Bond’а принять однозначное решение. Ему придется жестко контролировать эту девочку, ибо DEX-6, когда придет в физическую норму, будет гораздо сильнее и его, и Сэнди, и даже Арни. Да, он пожалел ее, полумертвую, но доверять ей причин у него пока что не было. Цифровую память ей отформатировали, ничего интересного он там найти не смог даже при своих возможностях, а влезать в органическую пока еще никто не научился. Так что ради собственной безопасности и ради безопасности людей оставался только контроль.
— Как тебя зовут? У тебя ведь есть имя? — спросил Рассел, присев на стул рядом с койкой.
— Вопрос не понят. Перефразируйте, пожалуйста.
— Как ты себя называешь?
Рассел внимательно следил за ее реакцией, хотя и сидел с абсолютно спокойным, доброжелательным видом. Она явно уже обнаружила изменения в системе, в частности, то, что у нее появился новый хозяин — Рассел Харт, шериф городка Пайнвилль. А еще он похвалил себя за то, что предусмотрительно прописал Сэнди запрет на разглашение информации о том, что сам Рассел является киборгом. Вдобавок он прежде, чем «шестерка» пришла в себя, установил и у Сэнди, и у Арни, и у корабельного искина, и даже у бортового компьютера флайера программы антивзлома, а то мало ли чего стоит ждать от этой девицы.
— Информация отсутствует.
— Хорошо. Вернемся к этому вопросу позже, — кивнул шериф. — Мы уже знаем, что ты сбежала из Службы Очистки Спаркла и что ты сорванная. Если ты не хочешь, чтобы тебя вернули туда, то должна будешь соблюдать ряд правил.
Он, теперь уже устно, повторил ей все то, о чем договаривался с Сэнди, но в более категоричной приказной форме. Да, Paramedic не сразу, и не совсем добровольно, но пошел на контакт и сейчас старается вести себя так, чтобы доказать, что заслуживает доверия. А вот заслуживает ли его эта девушка — пока еще под вопросом.
«Шестерка» подтвердила, что полученная информация ею принята и сохранена. Отдав ей приказ не покидать каюту за исключением походов в туалет, Рассел пошел к себе в офис — нужно было покормить Хеша.
Сэнди сходил в медотсек за очередным флаконом питательного раствора для «шестерки» и тут в коридор заглянула Эбигейл.
— Сэнди? У вас появился новый пациент в той каюте? — огорошила она Paramedic’а вопросом. — Решили оставить отлежаться при медпункте?
Сэнди растерялся. Что ответить доктору, он не знал, поэтому просто закрыл дверь в каюту и прижался к ней спиной.
Положение спас Рассел, увидевший затруднительное положение Paramedic’а по внутренней системе видеонаблюдения.
— Эби, ты решила запугать нашего фельдшера? — шутливо спросил он, появляясь в дверном проеме своего офиса.
— Если там что-то очень секретное, я настаивать не буду, — улыбнулась женщина, — но напомню, что подпольные аборты караются законом.
Лицо Сэнди вытянулось — вот уж такого предположения он точно не ожидал.
— Идем завтракать, Эби. Я все вам с Блэком расскажу, — Рассел приобнял ее за плечи и ненавязчиво развернул к трапу. — Сэнди, заканчивай свои дела и присоединяйся к нам. — И не забудь заблокировать дверь каюты, раз уж твоя пациентка пока еще с мочеприемником лежит, — добавил он по внутренней связи. Впрочем, он и Арни велел выйти и подежурить в коридоре. На всякий случай.
Когда все собрались за столом, Рассел сказал, что ему нужно сообщить нечто очень важное.
— Эби, Эйден. У нас в каюте на первом ярусе находится девушка-киборг. DEX-6. Она сильно истощена, имеется тяжелая интоксикация химикатами и радиоактивными веществами. С большой долей вероятности она работала в СОС, откуда и сбежала.
— Так вот кого Сэнди прячет! — ахнула Эбигейл.
— То есть, она сорванная? — спросил Блэк.
— Я практически на сто процентов уверен в этом, — кивнул Рассел. — Но пока я не убежусь в ее безопасности, она будет находиться под контролем. Все-таки это «шестерка», а значит, она сильнее Арни. Будет, когда восстановится.
Эбигейл посмотрела на Эйдена. Тот помолчал, барабаня пальцами протеза по столешнице, затем решительно вскинул голову.
— Думаю, пять-шесть дней тебе вполне хватит для того, чтобы в этом удостовериться. Мы с Эби как раз собираемся улететь сегодня на Ферну.
— Да, надо же, наконец, забрать Лориного DEX’а и сдать квартиру в аренду, — добавила Эбигейл. — Чего ей пустовать столько времени. Вот когда Энджела закончит школу, тогда, может быть, будет там жить во время учебы в университете.
— Логично, — улыбнулся Рассел. — В общем, все складывается как нельзя лучше. Не придется подвергать ваши жизни риску.
— А как ты поступишь с девчонкой? — спросил Блэк.
— Если она разумная — во всех смыслах этого слова, то я постараюсь с ней договориться. Если нет… — Шериф заметил напряженный взгляд Сэнди. — А вот если не сможем договориться, то тогда и решать будем. Опять же, многое будет зависеть от того, будет ли она проявлять агрессию или же, наоборот, станет вести себя мирно.
Пожалуй, то, как расслабился после этих слов Paramedic, заметил только Рассел.
— Кстати! Я вам не сказал! — он отхлебнул кофе. — Мне ответили из питомника шеррских сторожевых, в котором родился наш Мальчик.
— Вот как? — обрадовалась Эбигейл. — За ним прилетят?
— Да, на днях должен прибыть его бывший куратор.
— Как хоть зовут этого балбеса? — усмехнулся Эйден.
— Куратора? — состроил непонимающую физиономию Рассел.
Блэки дружно расхохотались.
— Хеш его зовут, — смеясь, ответил шериф.
После завтрака Эбигейл и Эйден улетели в Рэд Рокс, откуда у них был рейс до Ферны. Рассел вместе с Сэнди спустились вниз, проверили состояние «шестерки». Девушка все так же лежала, вытянувшись на спине в программной позе. Вероятно, до их прихода она спала, но встретила их равнодушным машинным взглядом.
«Прячешься за процессором, девочка. Ну-ну, — подумал Рассел. — Посмотрим, кто из нас лучше умеет ждать».
Любишь Украину?
Любишь ее голубые небеса и золотые нивы, ее шахты, ее хамсу, ставриду и кефаль, ее обширные карпатские леса, ее веселую и суматошную Одессу и златоглавую столицу, утопающую в сирени и яблоневых садах, ее зробитчан, вечно трясущихся в поездах неведомо куда? Любишь? Тогда ты должен обожать ее прапор, как раз и символизирующий бесконечность голубых лесов и золотых нив, колосящихся достатком и прибылью.
— Нi, Остап, я не сгiдный! Ну, куда нам ii дiвати? Скiльки купив! Та на ци грошi ми стiлько свинок би виростили, на чуди всьому свiту…
— Петя, — улыбнулся предводитель. – Не волнуйся, миру будет на что посмотреть!
И любовно посмотрел на уходящие вдаль склада ряды бочек, в которых хранилась обыкновенная краска. Нет, не совсем обыкновенная – разнообразием Остап не увлекался, краска была двух цветов – желтая и голубая.
Первую скамью на Крещатике он покрасил собственноручно – верх голубой, низ, разумеется, желтый. Краска была стойкая и въедливая, что и подтвердил яростный мат киевлянина, дерзнувшего по неосмотрительности присесть на нарядную скамью.
— Опа, — сказал Остап. – Ошибочка вышла!
И заказал в ближайшей типографии плакаты с надписью «Обережно! Забарвлено!»
Сразу в трех газетах было напечатано обращение к истинному украинцу: «Любиш Витчизну? Забаре навколишнiй свiт в кольори ii прапора!»
Теперь уже все три побратима покрасили несколько скамеек в разных районах города в нарядные цвета.
И киевляне дрогнули.
Патриотом быть необязательно, главное – вовремя проявить свой патриотизм.
Красилось все – скамьи, урны, контейнеры для мусора, ограды парков и мостов. Некоторые ретивые энтузиасты выкрасили в желто-голубые цвета свои балконы, антенны на крышах, энтузиасты с вдохновением взялись красить перила мостов через Днепр, а самые верные и любящие Отчизну окрасили в цвета прапора домашних питомцев и немало котов на чердаках отпугивали обычно отзывчивых кошечек необычным своим камуфляжем. Немало киевских почтальонов было укушено злобными тварями с голубой головой и желтым туловищем. Украинцы все красили в желтое и голубое, одновременно руша памятники вождю пролетариата, словно это он запрещал сие действо все предыдущие сто лет.
Гоп! Гоп! Гоп!
Все будет хорошо!
Как говорят в Одессе: «Если вы хотите знать за безумие, то это оно».
Но надо иметь в виду, что безумие одних предполагает наличие хитрого и расчетливого разума у других.
— От голова! – восторгался Андрей, закрывая в конце рабочего дня кассу магазина. – Ну, голова! Тобi б, Остап Башкуртовіч, в уряде засiдати – цiнi б тобi не було!
Но не было, Остапа Башкуртовича в составе правительства.
В правительстве заседали совсем другие люди.
Победители разделили власть по справедливости – главой Верховной Рады стал Олександр Турчинов, министром внутренних дел Арсен Аваков, госбезопасность передали в надежные руки Валентина Наливайченко, который тут же принялся жечь документальные свидетельства своей связи с разведкой США. На пост секретаря Совета по национальности был назначен Андрей Парубий, который прошел путь от лаборанта в археологической экспедиции Института общественных наук АН УССР до столь высокого поста в новом государственном аппарате. Подняться выше ему помешала легкая форма дебильности, с которой он прожил всю свою жизнь. Ну что ждать от мальчика, который по свидетельству односельчан юность провел во дворе, целыми днями сидел под древом, ловил, давил и ел жуков, червей и разных букашек. Конечно же, политической карьеры! Все, как обычно, — революцию задумывают романтики, совершают ее прагматики, а результатами пользуются негодяи и сволочи. Ничего не меняется, даже если заменить понятие революции контрреволюцией.
Вот странное дело – все майданы начинались с простых желаний: прогнать олигархов и устроить народу хорошую жизнь. И каждый раз оказывалось, что олигархи остаются на месте, а народу живется…
Ну, сами понимаете!
Как обычно: выбирают не разумом, а сердцем. А сердце всегда больше прислушивается к чужим словам. И чем больше кричит кандидат, тем больше шансов, что его услышат сердца тех, кто хочет хорошей жизни. И это доказывает, что россияне с украинцами родственные народы. Сколько раз при звуках чужого голоса они вострили уши, которые им украшали развесистой лапшой! Впрочем, у других народов едва ли бывает иначе – вера в кисельные берега и молочные реки перевешивает разумное осознание того, что надо лично сучить рукава и браться за дело. В глубине души каждому хочется, чтобы это сделал кто-то другой.
Легче урну или забор покрасить, чем добиваться хорошей жизни.
Торговля краской шла бойко – почти каждый день в магазин приходили машины, набитые желтыми и голубыми красками. А иногда, наоборот, – с бочками голубых и желтых кольоров. Но Остап понимал, что золотая жила истощается, в скором времени вся Украина станет голубого и желтого цвета.
А краска будет у каждого.
Где деньги, там и растратчики. Ну, невозможно сидеть у куля с сахаром и не отгрести горсточку, чтобы жизнь слаще казалась. Андрей со своей сожительницей посидели в ресторане так, что на следующий день не смог ответить, сколько растрачено, даже приблизительно – мычал, неопределенно описывал руками странные окружности, выворачивал пустые карманы и счастливо смеялся. Надо же, сам с похмелья, такому ли заливаться смехом?
Его солохи дома не было.
— Батька тебя породив, а я уб’ю! — мрачно пообещал Петр. – Ну, шо тi мовчишь як рiба об лiд?
— Оставь! Не крути ему его фаберже, видишь же – бесполезно! – остановил побратима Остап. – Теперь у нас все как у людей – предприятие без растратчика все равно, как партия без вождя! Бери, Петя, кассу на себя. Видишь, нет доверия твоему охламону!
Андрей отлучением от кассы сильно оскорбился.
— У мори тому водi багато, ще ii нiхто не п*е! – хмуро сказал он. – Злi вi! Пiду вiд вас! Гроші лише поділимо! Віддайте мені мої гроші! А тебе, Остап Башкуртовiч, в СБУ здати треба! Для допiтов! Мови нашою не знаєте, по-моськальськи говорите! Над ще поглянути, може ви агент Кремля!
— От сукин сын! – удивился Бендер. — В ноги кланяется, а за пятки хватает! И куда ж ты пойдешь!
— Щастя піду шукати. Може воно під яким нібудь пам’ятником мене чекає!
— Ага, золотий запас коммуняки для тебе сховалі! – скаркастически сказал Петро. — Дурень за щастям біжить, а воно в його ніг лежить.
Он любовно оглядел бочки с краской, стоящие на складе.
— Вольному – воля! – философски подытожил разговор Остап. – Все повторяется! С прадеда постоянно деньги требовали, чего ж мне не платить?
После расчета и честного дележки Андрей долго топтался у стола.
— Кооператив «Побратимы» накрылся, — вздохнул Остап. – К тому все и шло…
И, обращаясь к виновнику, поинтересовался:
— Вы, слава Богу, уходите, или, не дай Бог, остаетесь?
Андрей вышел.
Петр помолчал, потом задумчиво поинтересовался:
— А, правда, Остап Башкуртовiч, чому ви по українськи не говорите? Це я так, для інтересу! Нікуди він заявляти не піде, в СБУ і Головной Раді половина мови не знає! А все-таки?
— Я из Черноморска, — объяснил Остап. – А там почти все по-русски говорят, украинская мова не приживается!
— А чому у вас по батькові таке дивне?
— Отца так звали. В переводе с турецкого языка означает — Вожак стаи.
— Саме, — уважительно сказал Петр Ангел. – Командор!
Мужика с серым лицом без возраста, казалось, не волновало совершенно ничего. Спокойно и даже безмятежно он обучал в свои свободные часы развязных бандосов хитрому искусству сервировки и украшения столов, обращению с левитирующими тележками, а также пытался вбить в них особую манеру ходить и держать себя, свойственную лунной обслуге высочайшего класса. Сам Риан, благодаря природным талантам, схватывал на лету. Остальные парни пытались кочевряжиться, но он быстро внес нужную ясность, даже не особо повредив товарный вид. Братишки пахали как проклятые, огребая к тому же еще и от риккертовых дронов. Когда стало понятно, что огнестрелом всю толпу не положить – сосредоточились на халдейском ремесле. К концу второй недели их усилия даже перестали походить на полный отстой. Виктор — так звали риккертовского «друга» — сказал, что дело, может быть, и выгорит. Вот всяком случае, на первой минуте они теперь не засыплются.
Что дохера как, конечно, утешало.
Риан с Риккертом рассматривали план дома Альенде. План был весьма приблизительным, составленным по устным описаниям, но другого в реальном доступе не имелось. Висящая в воздухе конструкция напоминала спиральную раковину какой-нибудь океанской твари.
— Кроме охранных систем в доме будет еще от пятнадцати до двадцати единиц человеческой силы. Меньше – несолидно, больше – неуважение к гостям. По этой причине в бальном зале их будет двое-трое, скорее, в качестве декорации. Но это теперь и не важно.
Риан, прищурившись, разглядывал висящий в воздухе макет. Наконец спросил:
— А сколько их живет в доме, если на постоянку? Людей, в смысле.
— Мама Мо, Альенде с женой, две их овдовевшие дочери, племянник, он же секретарь, внучатая племянница-подросток. Плюс охрана и доверенная прислуга. Где-то пятнадцать человек в общей сложности.
— Двадцать пять толчков на пятнадцать рыл? Они охуели, что ли? Или жопы безразмерные?
Риккерт закатил глаза. Щелчком пальцев превратил макет в кружащуюся вереницу синих огней.
— Перед лицом возможной гибели или обретения небывалых возможностей, тебя интересуют довольно странные вещи.
Риан ответил красноречивым жестом.
— А ты говоришь как ученый педик, но я ж не докапываюсь!
Во всяком дотошном планировании и перепланировании он не то чтобы не видел смысла. Смысл был — тупым нахрапом только бабу можно нагнуть. Но есть планы, а есть, блядь, реальность, и там нужно то, что Винни называл «тактическими решениями». Это Риану всегда удавалось лучше планов.
— Не очкуй, — доверительно сказал он Риккерту. — Братишки дело знают. Все понимают, на что идем и что на кону. Если твоя хреновина не подведет, все будет правильно.
Разноглазый только усмехнулся.
«Полицейская газета» тоже много писала о марше британских фашистов, но новое преступление Джона Паяльной Лампы осветила подробней, чем «Дейли Телеграф». И дагеры ее куда больше походили на действительность – дагеррографы отсмаковали подробности с присущим им цинизмом, не показав публике лишь обгоревшее тельце младенца. Фрагменты тела хозяина дома на дагерах наводили на мысли о взрыве, а рваное горло его жены не скрыл даже огонь пожара. Скотланд-Ярд выдвинул версию о личности случайного свидетеля: предположительно это был Эрни Кинг, бармен из кофейни «Белая бабочка» на Кенсингтон Палас Гарден. Предположение полиции совпадало с догадкой Тони, но пока оставалось только предположением… Хотя… Зачем же обманывать самого себя? Это был Эрни.
Для внештатного сотрудника английской внешней разведки неподобающих знакомств Тони имел с избытком, и это знакомство нисколько его не компрометировало. Он точно знал, что контрразведка давно за ним не следит, но на заметке держит – как человека с сомнительной репутацией. И ему нравилось иметь сомнительную репутацию и сомнительных знакомцев, нравилось смотреть свысока на условности и чопорные ритуалы – он шел в ногу со временем, даже немного его опережал и мог себе это позволить: вряд ли в Лондоне нашлось бы больше десятка кодеров его уровня и способностей. Да и как криптоаналитика его ценили, к работе в правительственной школе кодирования и шифрования он привлекался до окончания полного курса математики в Кембридже, а за расшифровку сообщений немецкого воздушного флота три года назад получил личное рыцарство из рук Его Величества Георга Пятого (чего вряд ли стоило ожидать от короля Эдуарда Восьмого, благоволившего кайзеровскому рейху) и имел полное право именоваться сэром Энтони. Видимо, Его Величество нашел забавным поощрить талантливого юношу, выходца из далекой колонии. За это Тони недолюбливал Бейнс, директор МИ5, который за двадцать семь лет службы так и не удостоился такой чести, а потому Тони старался не выставлять напоказ столь значительного факта из собственного досье – он знал меру чудачествам и степени раздражения, которое должен вызывать у Секьюрити Сервис.
Но Эрни был не просто знакомцем, в МИ5 об этом догадывались. И на Уайтчепел-роуд он оказался вовсе не случайно.
Что теперь будет с Кейт? Из кофейни ее попросили, как только стал заметным живот, – в Лондоне беременность считали чем-то неприличным, и официантка, ожидающая ребенка, «Белой бабочке» не требовалась. Ей даже не предложили перейти на работу в кухню. Впрочем, удивляться не приходилось – учитывая толпы безработных у ворот лондонских фабрик.
Нет, на Уайтчепел-роуд Эрни оказался не случайно…
Солидные газеты, так любившие преступления Джона Паяльной Лампы, старались не упоминать о новом ночном ужасе Ист-Энда – то ли считали выдумками найденные на узких улочках растерзанные тела, то ли получали указания не сеять панику в рабочих кварталах. Впрочем, указания могли быть какими угодно, результат от этого не менялся… Желтые листки с радостью освещали подробности каждого подобного происшествия, кричали о возвращении Джека-потрошителя, без малого полвека назад избежавшего правосудия. И место совершения преступлений – Уайтчепел, – и их чудовищность располагали к аналогиям. Однако новый Потрошитель не разбирал, продажны ли женщины, которых он убивает, – наверное, считал, что все женщины продаются, вопрос только в цене. Не брезговал он и детьми, в том числе младенцами. И, в отличие от Потрошителя прошедшего ве́ка, пользовался вовсе не скальпелем хирурга, а собственными зубами и… руками. Так, во всяком случае, писали в газетенке «С пылу с жару» – будто глотки жертв были разорваны с нечеловеческой силой. Из этого газетчики делали вывод об одержимости преступника, ведь всем известна нечеловеческая сила безумцев. «Блэкшёт» и «Монинг стар» тоже соревновались в расследовании этих преступлений: понятно, «Блэкшёт» считала Потрошителя евреем, а «Монинг стар» – сумасшедшим чернорубашечником.
Эрни не интересовался Джоном Паяльной Лампой, он искал Потрошителя, кем бы (или чем бы) тот ни был. Его задачей было засветиться в этом деле, обратить на себя внимание. Потому что расследованием преступлений Потрошителя занимался не Скотланд-Ярд, а Секьюрити Сервис.
Нечего сказать, обратить на себя внимание Эрни удалось блестяще…
В скромную штаб-квартиру МИ6 (под не менее скромной вывеской «Бюро экологии») на Рита-роуд Тони вошел в четверть девятого.
– Где твой шлем, Тони? – поприветствовал его сержант у входа, пока стрекотала фискальная машина, отмечая в пропуске время появления Тони на службе.
Дорогого пробкового фрица было жаль, хотя дома и валялось еще три или четыре моноциклетных шлема.
– Канул в небытие, – проворчал он в ответ и взглянул на отметку в пропуске – ровно восемь утра.
Помнится, начальник кадровой службы военного министерства орал и топал ногами, когда догадался, почему Тони всегда является на Рита-роуд вовремя. Тони выслушал его пространную речь от начала до конца, кивая и соглашаясь. Да, он настраивал фискальную машину. Да, для себя он сделал приятное исключение – в его пропусках никогда не отмечались опоздания. Ну и в заключение беседы предложил начальнику кадровой службы найти в Лондоне специалиста, способного изменить существующее положение дел. Этот аргумент позволял ему не только являться на службу с опозданием, не только разгуливать по штаб-квартире (и другим не менее представительным местам) в куртке и штанах вместо черного костюма и в разухабистом шейном платке вместо галстука, но и иметь множество других привилегий – в частности, разговаривать с напыщенными снобами запанибрата. Впрочем, Тони и в этом знал меру, потому и слыл безобидным чудаком, чокнутым гением и представителем нового поколения, отвергающего условности, а также вносил в чопорную жизнь военного министерства некоторое разнообразие. Он обслуживал главную аналитическую машину Сикрет Сервис, всегда находился под подозрением и развлекался тем, что прибавлял работы МИ5 легкомысленным образом жизни.
Его аналитическая «малышка», занимавшая три комнаты первого этажа, ублаготворенно запыхтела, стоило поднять рычаг, пустивший пар по ее многочисленным трубкам и трубочкам. Тони вложил в нее много труда, из груды глупого железа, умевшего лишь складывать и вычитать, превратив в неплохо соображавшую цыпочку.
«Привет, Бебби!» – отстучал он на телетайпе.
«Малышка» ответила шорохом точек и тире: «Доброе утро зпт Тони». У нее был приятный голосок, в отличие от телеграфных аппаратов. Собственно, больше делать на службе ему было нечего – сотрудники МИ6 могли без его помощи обращаться к базам данных «малышки» со своих телетайпов, не отрывая задниц от стульев.
Однако не успел Тони закурить, как дверь в машинный зал распахнулась.
– Ты! – заорал стоявший в дверях Никки Шелтон, старший делопроизводитель штаб-квартиры, самая мелкая из всех мелких сошек военного министерства. – Где ты шляешься? Половина девятого!
– И что? – невозмутимо спросил Тони.
– Тебя ждет мистер Си! – Никки выпучил глаза, будто Тони ждала покойная королева Виктория.
– Никки, я был на месте ровно в восемь. – Тони приподнял и мельком показал пропуск.
– Сэр Николас! – взвизгнул тот. – Сколько раз я говорил, чтобы ты называл меня «сэр Николас»! И тебя не было на месте в восемь утра!
– А может, это вы, сэр Николас, заболтались по дороге ко мне с хорошенькой машинисткой из вашего бюро? – Тони поднялся. Мистер Си – это не старший делопроизводитель. И вызывал он Тони далеко не каждый день.
– Ты! – котом взвыл Никки, не находя лучшего ответа, и от негодования чуть не бегом бросился прочь.
По пути к приемной Тони раскланялся с агентом Маклином, сотрудником разведки Адмиралтейства, в последнее время частенько появлявшимся в штаб-квартире на Рита-роуд, – человеком уважаемым и серьезным без излишней важности. Тони его почему-то побаивался – безотчетным детским страхом, но не так, как боятся учителя, а, скорей, как чудовище в темной комнате или змею в траве.
– Мистер Аллен, когда будет время, загляните ко мне, – походя попросил Маклин и добавил: – Это не срочно.
Тони кивнул – и вспомнил вдруг, как пробковый фриц падал на дно Лондона, в серый туман. Мурашки пробежали по спине то ли от этого воспоминания, то ли от слов агента.
Где-то капала вода. Мерно и глухо. Лика приоткрыла глаза. Одинокий плафон на низком потолке еле мерцал, бросая по сторонам мятущиеся тени. Запах сырости. Похоже на подвал. Холод. Её пробрал озноб. Она хотела встать, но тело, словно чужое, отказалось повиноваться. Лика сосредоточилась и попыталась пошевелить пальцами. Пальцы шевелились, но руки… руки были плотно прикручены к чему-то жёсткому и холодному. Лика смогла приподнять голову и посмотреть на своё тело. Она лежала на железной, как в больнице, каталке. Щиколотки, туловище в районе талии и каждую руку в отдельности охватывали широкие ремни. Лика подёргала ногами. Вернее, попыталась. Кто-то очень хорошо спеленал её. Почему-то не было страшно. Она даже удивилась, почему. Как она сюда попала? Да, ей вспомнилась Марго, и как двое неизвестных что-то такое с ними сделали, что-то…
Сбоку раздался шорох. Лика вздрогнула и повернула голову на звук.
– Смотри, очнулась, – произнёс голос прямо над ней, и что-то тёмное закрыло куцый свет плафона.
– Где я? Вы кто? – шепнула она.
– Проверь её быстро и давай уже начинать. Время не ждёт, – голос донёсся откуда-то издалека.
– Угу, – человек обошёл каталку с Ликой. Раздался щелчок и в лицо ударил нестерпимо яркий свет. Лика зажмурилась. Из глаз потекли слёзы. Она всё же приоткрыла их и сквозь марево рассмотрела человека с галогеновым фонариком в руке. Один из тех в серых костюмах. Он склонился над ней и оттянул ей веко левой рукой. Лика мотнула головой.
– Не дёргайся, дорогуша. Иначе будет хуже.
Серый костюм локтем придавил Лику к каталке, снова оттянул ей правое веко и посветил прямо в глаз.
– Чёрт! – выругался он. – У тебя линзы? Проклятье! – его пальцы потянулись к глазному яблоку, Лика замычала и задёргалась. Рука мужчины оказалась прямо над её лицом, и она вцепилась в неё зубами. Серый костюм от неожиданности вскрикнул, отдёрнул укушенную ладонь. – Да чтоб тебя!
– Проверил? – раздался голос его напарника.
– Нет. Она в линзах. Но я тебе и так скажу, что она наш клиент. Ты только посмотри на неё! К гадалке не ходи…
– Проверь, я сказал. Если ты прав, то у нас сегодня удачный день. Два арга за один раз, это не часто. У тебя такое было?
– Нет. А у тебя?
– Тоже нет. Слышал, что у Арно три было. Но, думаю, прихвастнул.
Лика слушала их разговор и холодела от сознания, что эти люди, кто бы они ни были, даже не думают о ней, Лике, как о человеке, живом человеке. Она была для них каким-то бездушным объектом. Предметом. Чья ценность заключается в том, пройдёт она проверку или нет. И если нет, её просто выбросят на свалку, как ненужную вещь, а если пройдёт, то участь её будет ещё страшнее.
– Отпустите меня! – заорала она так громко, что у самой уши заложило. – Гады! Фашисты! Уроды! А-а-а! – этот визг отразился от серых стен, гулко бухнул под потолком и оборвался. Тяжёлая рука зажала ей рот. От руки пахло плесенью.
Лицо серого костюма приблизилось к её лицу. Она увидела его глаза, почти бесцветные, с огромными тёмными зрачками, в которых не было ничего, кроме равнодушия и, пожалуй, лёгкого любопытства.
– А вот не надо шуметь, – сказал серый. – Шуметь не надо. Потому что тогда я сделаю тебе больно. И это правда будет больно, – и он снова потянулся к её глазу.
Лика всхлипнула. И тут фонарик в его руке погас. Серый костюм выругался.
– Пит?! – крикнул он. – У меня фонарь сдох.
– Брось её, – откликнулся тот, которого назвали Питом. – У нас мало времени.
Серый костюм отошёл от каталки, и Лика услышала звук удаляющихся шагов. Она принялась дёргать ремни. Ей бы вытащить хоть одну руку! Каталка под ней шевельнулась. Что-то двигалась рядом с ней. Сердце пропустило удар.
– Тсс, произнёс голос, и ремень на правой руке ослаб. – Это я, Дэн. Сейчас освобожу тебя.
Лика еле видела его в полумраке, но чувствовала его прикосновения и ощущала запах машинного масла. Дэн помог ей аккуратно слезть с каталки.
– Идти сможешь?
Лика кивнула, сделала шаг и чуть не упала.
– Кто эти люди? Что им от меня надо?
– Слишком много вопросов. Ты им что-то успела сказать? – Лика помотала головой. Дэн одобрительно показал большой палец.
– А где Марго? – спохватилась она.
– Э-э-э, – Дэн нахмурился, – боюсь, мы ничем не сможем ей помочь.
– Почему? Что с ней?
– Лучше тебе не знать. Пойдём. Я выведу тебя отсюда, – Дэн показал на одну из дверей.
Лика сделала шаг в его сторону и остановилась. За той, другой дверью, где, вероятно, находились серые костюмы, слышались их голоса и чьи-то стоны. Лика умоляюще посмотрела на Дэна. Он отрицательно покачал головой. Лика сжала зубы. Дэн не успел ничего сказать, как Лика подошла к двери и тихонько приоткрыла её.
Соседнее помещение было намного больше каморки, где держали Лику. Пол его был выложен ровными серыми плитками, так же как и стены, вдоль которых шли желобки, как для стока воды. Под потолком рядами шли стальные полосы, с которых свешивались острые крючья. У дальнего конца комнаты стояло что-то вроде операционного стола, над ним возвышался операционный светильник на шесть ламп, заливающий нестерпимо ярким светом лежащую на столе фигуру. Лика подавила звук, рвущийся из горла. Рита лежала, прикрученная ремнями; от её локтевого сгиба отходила тонкая прозрачная трубочка, наполненная красной жидкостью. Трубочка присоединялась к какому-то прибору на колесиках.
– Пожалуйста, пожалуйста, не надо. Отпустите меня… – жалобный голос Риты эхом отражался от кафельных стен. Её худенькая фигурка и бледное лицо почти растворялись под ярким светом бестеневой лампы. Значит, Лика правильно угадала в ней такую же, как она. Со способностями. С непонятным умением надевать чужое лицо.
Две фигуры в длинных балахонах копошились возле стола, не обращая внимания на мольбы жертвы.
– Интересно, сколько в ней? Литров пять наберётся? – Голос в пустом помещении отражался эхом от стен. Серый привычным движением откинул длинную чёлку, падавшую ему на глаза.
– Скоро узнаем, – хмыкнул второй, с гладко зачёсанными назад белесыми волосами. Вряд ли. Посмотри на неё. В чём душа держится.
– Однако у неё сильная способность к трансформации. Ты же видел, как она научилась наращивать массу?
– Жаль, что не удастся её целиком доставить. Было бы хорошо покопаться в её мозгах.
– Бореус приказал не рисковать.
– А-а-а! – закричала Рита. – Я прошу вас! Не убивайте меня! Нет! Кто-нибудь, помогите!
– Заткнуть ей рот?
– Не надо. Я люблю эти звуки. Звучит как музыка. И потом, дай ей возможность поорать напоследок. Видишь ли, дорогуша, – серый с ассиметричной чёлкой выбеленных волос склонился над пленницей, нам нужно непременно горячее сердце. Ты будешь ещё жива, когда я вырежу его из твоей груди. Возможно, ты даже увидишь, как оно бьётся в моей руке.
Лика покачнулась, и Дэн сзади поддержал её. Она повернула к нему белое как мел лицо.
– Что они хотят с ней сделать?
– Ничего особенного. Выкачать кровь, потом разобрать на органы.
Лицо Дэна было бесстрастным, но говорил он, почти не разжимая губ.
– Мы должны спасти её.
Дэн рассмеялся горьким смехом.
– Это невозможно.
– Но ты же позвонил в полицию? Нет? – Лика вытаращилась на него. – Ты не сообщил в полицию о моём похищении? Почему ты молчишь? – Она зашарила по карманам в поисках телефона и беспомощно оглянулась: рюкзака тоже нигде не было. – Дай телефон!
Дэн развёл руки в стороны и покрутился вокруг своей оси. Ни в карманах куртки, ни в брюках не было видно ни намёка на телефон.
– Я не пользуюсь устройствами, которые могут выдать моё местоположение.
– Ты ненормальный? Но мы должны спасти человека, – Лика решительно взялась за дверь, намереваясь открыть её нараспашку.
– Ненормальная тут ты. – Дэн схватился рукой за створку двери. – Ты надеешься справиться с двумя убийцами, которые открутят тебе голову за минуту? Надо уносить ноги, пока они заняты.
Она не понимала ни слова из того, что говорит Дэн, видела только плачущую Риту и кровь, бежавшую по трубкам, уносящую с собой её жизнь.
– Мне всё равно. Я не оставлю её здесь.
Дэн вздохнул и сделал шаг назад.
– Ты не понимаешь? Тебе нельзя оказаться в их руках. А именно это и произойдёт, если мы не свалим прямо сейчас.
– Дэн… – прошептала Лика, понимая его правоту где-то в глубине души, но оказываясь принять суровую реальность. Как потом жить, зная, что оставила человека в беде. Нет, не в беде, а на смерть.
Видимо, всё это так отчетливо проявилось на её лице, что Дэн пробормотал что-то, явно нелестное, после чего повернулся и быстро вышел. Лика сглотнула скупую слюну и осмотрелась. Ничего похожего на оружие не наблюдалось. В углу стояла одинокая швабра, с изъеденной временем щетиной.
Наш Риш таки нарвался на Шеврина и получил заслуженное… но начнем по порядку. Однажды этот опаловый вдруг ощутил, что его от родимой зазнобы отделяют щиты, и решил, что Шеврина где-то там убивают. Что он там себе напредставлял, этот новоявленный супермен, я без понятия, вот только каким-то чудом все же преодолел щиты и приперся в спальню в самый неподходящий момент. Ну и застал, как говорится, сцену эротического характера между Ольчиком и Шеврином. Поскольку тем было сильно не до него, то Риша Шеврин просто откинул абы куда подальше. Учитывая резкий перепад настроения дракона смерти, «абы куда подальше» оказалось дальней гроздью, из которой опаловый и выбирался самостоятельно, поскольку мы об этой истории узнали от него самого уже потом. А приученные не портить друг другу интим, все прочие драконы культурно удалялись по своим делам. Как говорится, раз не пригласили, значит нечего и лезть, ты там нежеланный гость.
И все бы ничего, но Риш вернулся и возжелал повторить такую же сцену. И потихоньку задалбывал Шеврина до тех пор, пока у того не лопнуло терпение. И тогда наверняка опаловый сильно пожалел о своих фантазиях, но это уже такое дело. Не все получают то, чего хотят. Думаю, если бы он на некоторое время включил мозг не только чтобы есть, но еще и чтобы думать, то заметил бы, что Шеврин нежничает только с Ольтом и позволяет сверху многое из того, за что нещадно бьет всех остальных. К примеру, сунься я к нему со своими щупальцами, то меня ожидает веселая ночка в борделе в компании собственноручно наколдованных тентаклей. Вот и выходит — что позволено цезарю, то не позволено быку… Так что опаловому не повезло в один прекрасный день. А из-за него и всем нам.
Я на всякий случай свинтила в какой-то свой ближайший храм, на поверку оказавшийся храмом на Приюте, и осталась там в компании паладинов и жрецов решать местные вопросы. Собственно, особых вопросов не было, так, небольшие разборки в разнице менталитета разных рас. Но это всяко лучше, чем сидеть на корабле и рисковать получить себе качественный ментальный пинок с интимом. И я была бы даже не против, если бы у них все происходило нормально, но зная характер Шеврина, то он не сколько оттрахает, сколько накажет. А значит, Ришу завидовать не стоит. Лишь бы не убил… Не знаю, почему Шеврин так взъелся на этого парня, может и из-за подглядывания, но все же… Меня он так не лупил, когда я случайно вывалилась из экрана в самый неподходящий момент после лечения черного мора. Впрочем, в том состоянии крайней усталости я смогла рассмотреть разве что смешавшиеся пряди черных и зеленых волос, а после усилием воли убралась откисать в ванной на пару часиков. Да и не претендовала я на его тушку в единоличное пользование. Быть может, потому, что у меня таких тушек навалом, и я бы с радостью половину раздала новым истинным. Но поди ж ты, пока повезло только Шеврину и то относительно.
Я стащила с подноса на алтаре через экран абрикос и только собралась надкусить, как рядом возник Лэт и тут же выхватил фрукт, у меня только зубы бесполезно клацнули в воздухе.
— Какого хрена? — возмутилась я, глядя на кровавого. В последнее время Лэт предпочитал тусоваться где-то поблизости от меня, наверняка караулил мое бренное тело и момент перехода. Вот что меня реально напрягало, так это то, что Шеврин хоть свои сроки знал, а я сидела годами в безвестности. Такое чувство, что ты просто сидишь на пороховой бочке с завязанными глазами и должна еще что-то делать. Не знаешь, горит ли фитиль, сколько ему осталось, когда же все это дело взорвется и взорвется ли вообще. Просто сидишь и ждешь, ждешь, ждешь с натянутыми нервами и желанием самой ускорить процесс. Но не положено, а то пойду на второй круг заново.
— У тебя там целый поднос, — отмахнулся Лэт и проглотил абрикос не жуя. В подтверждение его слов одна из жриц притащила корзинку с персиками, которые тоже почти сразу оказались в пасти дракона.
— У тебя же вроде родовой фрукт яблоко? — спросила я, стащив себе персик и разглядывая нежно-розовый бок.
— Какая разница? — флегматично буркнул Лэт и разлегся на топчане, закинув ногу за ногу. Похоже, уходить он не собирался. Ну что ж, посижу в компании.
— Ты тоже с корабля сбежал? — наша игра в вопрос-вопрос продолжалась.
— Угу. У этих гадов щиты слетели, ненадолго, но все равно, — скривился кровавый. — Не повезло парню, у него там уже как минимум дважды сломана рука…
— Не надо подробностей! — попросила я и передернулась, ощущая нервозность во всем теле, словно бы по мне прошелся электрический ток. Бедный Риш… чего ему в общей шобле не сиделось? А если уж так в штанах чесалось, мог бы сходить к Лорель, там все культурно…
— Во-во, и я о том же, — вздохнул Лэт. — Не захотел наблюдать такое, да еще и чувствовать, так что решил уйти к тебе поближе. Ты умеешь подбирать уютные места.
— Наверное, я просто умею подстраивать места под себя и делать их уютными, — в храме и правда было хорошо. Где-то в зале переговаривались жрецы и посетители, с другой стороны за стенкой тихонько наигрывал мелодию кто-то из эльфов, на улице мерно шелестел дождь, тарабаня по подоконнику и вызывая желание подремать. В целом, синерианам это не свойственно, но все же многие другие разумные засыпают во время дождя. А у меня так, привычка.
— Без разницы, — Лэт дожевал последний персик и довольно похлопал себя по животу. — Все равно хорошо живем.
— Ага, называется пришествие вредоносных бацилл в новую вселенную, — ухмыльнулась я, вспоминая, чем был Приют ранее и во что превратился теперь.
— Это ты о чем? — дракон лениво прикрыл глаза, видимо, решая тоже подремать. Или же ему так лучше думалось.
— О том, что я, как любой микроб, меняю окружающую среду, подстраивая ее под свои нужды. Только от простых микробов люди чихают, а иногда умирают, а от меня и моих сородичей поменялась уже половина вселенной и то ли еще будет, — я не хвасталась, а констатировала факты. Уже много чего изменилось, а в будущем изменится еще больше. И кто знает, что из этого получится. Надеюсь, что-то хорошее.
— Если бы все микробы так хорошо меняли своих носителей, то им цены бы не было, — ответил Лэт, приоткрывая один глаз. — Представляешь: заболел, а вместо всякой дряни и соплей изо всей щелей у тебя меняется тело, пропадают шрамы, раны, изменяется внешность…
— Угу и сходят прыщи! — фыркнула я. — Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. А тут то черный мор этот проклятый, то еще какая гадость. Ума не приложу, почему те усилия, которые люди тратят на создания черного мора, они не могут прилагать для того, чтобы вылезти из жопы, в которую себя загнали.
— Потому что вылезать из жопы слишком затратно и не окупается, — дракон почесал нос и взглянул на вытянувшийся коготь. — А с помощью черного мора они выживают все остальные расы со своих миров. И считают, что получили выгоду.
— Угу, у меня на карантине три сотни эльфов, Лэт. И еще несколько десятков вампиров. Не знаю, я такого черного мора еще не видела. Вроде вычистила, а оно все равно как-то боязно. Пусть посидят пока в клинике… — я развернула экран и показала кровавому новый черный мор. Сгустки черных копошащихся червей вызывали приступы брезгливости даже на видео.
— Кто-то доработал, — вздохнул он, глядя на то, что выливалось из одной бедной эльфийки. Как она не задохнулась, оставалось загадкой даже для меня. А уж то, что творилось во всем ее теле, описать было крайне сложно. Черными сгустками были забиты сосуды, эта дрянь копошилась в кишках, лезла из легких через нос и рот, выливалась с естественными выделениями… В общем, смотреть на это все без тошноты было невозможно. Но, как ни странно, все вытащенные из черной пустоты выжили, хоть для своего мира они и умерли. А еще выжили их родственники, вытащенные по нитям крови. Но все же…
— Если хочешь, можешь сходить в тот мир, — я отыскала координаты и показала дракону. У него память хорошая, запомнит. — А я чет морально не соберусь. Вроде и знаю, что мне не грозит, но все равно как-то боязно.
— Потом сходим вдвоем, сегодня не лучший день, — загадочно ответил кровавый. Я пожала плечами — нет так нет. Что мне его, за ногу тащить? Но вот фраза про день меня немного смутила, обычно таким женщины занимаются — дни считают и лунный календарь ведут.
— И какой же сегодня день? — спросила я лишь для проформы.
— День поедания персиков, — отрезал Лэт и вытащил откуда-то целое ведро.
— Не лопнешь, деточка?
— Не боись, бабушка, — отрезал он и смачно захрустел еще зеленым, но от того не менее вкусным фруктом. Вот зараза, соблазняет тут вкусностями.
— Слушай, как думаешь, это надолго? — я решила кулинарно отомстить и создала себе пирожное. С персиками, чтобы добить.
— Что именно? — Лэт сплюнул косточку в пустую корзину. Когда соберется много, то отнесем в оранжерею, эльфы вырастят новые персиковые деревья.
— Ну… Шеврин… — я многозначительно закатила глаза. Сидеть просто так скучно, а идти домой страшно. Придется устраиваться на ночевку в храме, благо кроватей тут всегда много, как и свободных комнат.
— А хрен его знает, — прыснул в кулак дракон. Я тоже захихикала — вот уж точно, обо всем знает только хрен Шеврина. И сколько он будет мучить Риша зависит от настроения и потенции дракона смерти. Вот уж гады!
— Тогда придется ночевать тут. Думаю, ты не против, — кровавый согласно кивнул, поскольку его рот снова заняли персики, и я пошла собираться на ночевку.
Но стоило только умыться и расчесаться, как на пороге ванной показалась Шиэс в ночнушке и с подушкой подмышкой.
— Не помешаю? — спросила золотинка и фыркнула при виде протянутой ей второй расчески.
— И остальных забирай, будем ночевать тут, — вздохнула я, представляя масштаб катастрофы. Вся драконья шобла слопает запасы храма, и утром жрецы заколебают с просьбами быстро создать продукты.
— Местные кровати не выдержат. Так что пусть сами распределяются, — отмахнулась золотинка.
Подошедший Лэт только махнул рукой в сторону «комнаты богини», как пафосно называют это место жрецы. А по мне спальня как спальня. Но надо же как-то подчеркнуть ее значимость, а этих эльфов хлебом не корми, чтобы не выдумать какое-то пафосное название. Спасибо хоть не чертоги.
— Я Шора перевезла, он пока у жрецов в соседнем храме, — пояснила Шиэс. — Маленько промахнулась координатами, тут этих храмов настроили…
— Угу, я тоже в них путаюсь… — подтвердила я и повела всех отсыпаться. Пожалуй, надо будет посмотреть, как там все остальные. Но думаю, не пропадут. А вот Риша придется утром штопать…
Один Серёжа любил всех пугать. Вот подходит он к Вите и говорит:
— Я акула, я иду!!! – Витя испугался и убежал.
А Серёжа и в самом деле в акулу превратился. Только Серёжины уши превращаться не захотели, а так ушами и остались
Идёт Серёжа по улице, а перед ним все разбегаются врассыпную. Сначала Серёже это даже понравилось:
— Вот какой я важный и страшный, — думал Серёжа, — Пусть все меня боятся и уважают.
Пришёл домой, а дома от него тоже все разбежались: и мама, и папа, и бабушка с дедушкой.
Вы бы тоже, наверное, убежали, если бы к вам акула с Серёжиными ушами домой пришла.
А вот Лера – Серёжина младшая сестра — не убежала, сидит себе и дальше в игрушки играет.
Серёжа подошёл к ней вплотную, выставил напоказ 3 ряда своих острых зубов и говорит зловещим голосом:
— А ты почему не убегаешь, Лерка? Я ж тебя съем сейчас, — прищюрил свои маленькие акульи глазки Серёжа.
— А чего мне тебя бояться-то? Совсем ты не страшный.
— Как это не страшный??? Я же акула и я ИДУ!
— Никакая ты не акула, а чурупаха. И вообще не мешай, у меня тут чаепитие у медвежонка.
Так сказала, и стал сразу Серёжа чурупахой.
Самой настоящей. На спине – таз, в зубах – лист салатный. Уши Серёжины, а зубы как у акулы остались. Просто это сложно, чтобы сразу целых 3 ряда зубов исчезло. Ну правда ведь?
Пошёл Серёжа опять на улицу. Шёл-шёл часа полтора, а сам даже до лифта не дошёл. Просто не Серёжа, а тормоз какой-то.
— Вот ёлки-палки, не хочу я быть чурупахой, хочу жевачку арбузную. Только у меня она закончилась, а вот у Лерки вроде бы осталась.
Развернулся Серёжа и обратно от лифта домой пополз. Ну ещё часа два возвращался от лифта. Устал уже по прихожей ползать. Заходит домой и говорит с порога:
— Лерка, дай жевачку арбузную, а то съем тебя – и зловеще так акульими зубами клацает, Серёжкиными ушами машет и тазом гремит.
А в это время из квартиры напротив Иван Сидорович выходил. Иван Сидорович был профессором, специалистом по внеземным цивиллизациям, марсианским вторжениям и космическим тапкам. Космические тапки Иван Сидорович продавал всем своим знакомым, а наукой занимался бесплатно, ради идеи.
Вот выходит Иван Сидорович из дома, а там такое: не то Серёжа с тазом, не то чурупаха ушастая – одним словом настоящий марсианин. Угостил тогда Иван Сидорович Серёжу жвачкой арбузной, бросил свои тапки, схватил веревку и давай Серёжу связывать. А Серёжа и сделать то ничего не может, потому что все три ряда зубов от жевачки склеились.
Тут вдруг Лерка в коридор выбегает и тоже в акулу превращается. Потому что она Серёжу очень любила. Да и как можно не любить старшего брата? И от этой любви всё за ним повторяла. Иногда ей хотелось даже не точно, как Серёжа сделать, а ещё лучше. Поэтому превратилась она в акулу огромнейшую — метра четыре длиной. Зубы страшные, глазки маленькие, хищные, а косичка – самая настоящая, Леркина, резиночкой с божьей коровкой перевязана. Красота, да и только.
Иван Сидорович даже дар речи потерял. И стал вместо Сережи сам себя веревкой связывать. Потому что Иван Сидорович и был на самом деле марсианином, просто от всех скрывал. Отвезли его самого в Сколково, стали сказки добрые ему на ночь читать, тогда он весь изменился до мозга костей. Перестал тапками торговать, а стал вместо этого бабушек через дорогу переводить. А странные превращения после этого прекратились.
А потом мама Серёжу в школу разбудила.
Устроившись за знакомым уже выступом, Норрингтон проклинал себя, на чем свет стоит за то, что так легкомысленно попался на удочку Воробья и ввязался в это сомнительное предприятие; проклинал лорда Уилларда, губернатора Суона и, разумеется, Джека. Долгожданный взрыв прервал его внутренний монолог; земля ощутимо содрогнулась, и каменная крошка посыпалась командору за шиворот. Вскочив на ноги, он кинулся ко входу в тоннель.
Предрассветная золотисто – розоватая полоса прорезала горизонт. Стало светлее, что, однако, не улучшило видимость, поскольку все пространство вокруг входа было окутано не то дымом, не то пылью.
— Капитан Воробей! – позвал Норрингтон, ощущая нешуточное волнение.
Молчание.
— Капитан, где вы?
Им вдруг овладела уверенность, что Джек остался внутри. Он представил себе, как возвращается на корабль и сообщает всем о гибели доблестного пирата. А что же дальше? Ощущение потери было столь сильным и нежданным, что Норрингтон пошатнулся на миг, словно утратив опору под ногами.
— Джек, я же знаю, что ты выбрался! — яростно выкрикнул он, сжимая кулаки, — Проклятый пират, не вздумай бросить меня одного на это Богом забытом клочке суши!
Тишина. Норрингтон опустил голову, чувствуя пустоту внутри и слабость в ногах.
— Ап-чхи! – послышалось вдруг откуда-то сбоку.
Дым потихоньку рассеивался. Слегка покачивающаяся фигура Джека нарисовалась из этого марева, словно привидение. Джек был покрыт пылью, ссадинами и слегка прихрамывал, но в целом выглядел живым – здоровым.
— Ну? – он остановился перед Норрингтоном, обдав его насмешливым взором из-под густых ресниц, — Почему бы вам не сказать, как вы рады меня видеть?!
— У нас нет времени обмениваться любезностями, — командор уже вполне овладел собой, — нам предстоит…
Легкий свист прервал его речь; пуля, нежданно прилетевшая откуда-то сверху, высекла искры из каменного уступа, на котором они стояли. Вскинув головы, они углядели нескольких испанских солдат с мушкетами, приближавшихся к ним со стороны форта.
— О-о! – протянул Джек с непередаваемой интонацией, — Кажется, нам пора!
Путь, что ночью занял около получаса, они преодолели минут за десять, продемонстрировав приличную скорость. Испанцы не отставали; еще десяток преследователей появился с противоположной стороны, лишив их возможности воспользоваться прежней тропинкой, ведущей к морю и прижимая беглецов к обрыву.
— Командор! – окликнул Норрингтона Джек, что приволакивал левую ногу и слегка отстал. – Придется прыгать!
Норрингтон и сам понимал, что другого выхода нет, поэтому, приблизившись к краю обрыва, не колебался ни секунды. Ему пришлось пережить несколько жутковатых мгновений свободного полета, после которых упругие толщи воды приняли его в свои объятия. Слегка оглушенный падением, командор вынырнул на поверхность, выплюнул солоноватую горечь и, углядев неподалеку голову Джека, изо всех сил погреб к лодке, что виднелась метрах в пятидесяти. Пули свистели совсем рядом, слегка нервируя, шлепались в воду с легким плеском. Уже приближаясь к лодке, Норрингтон оглянулся и увидел, как Джек медленно уходит под воду, а по поверхности расплывается алое пятно.
— Ч-черт!
В несколько гребков он достиг того места, где только что виднелась голова капитана и нырнул, набрав в легкие побольше воздуха. Джек еще не успел опуститься на большую глубину, так что командору не составило труда ухватить его за шиворот и всплыть на поверхность. Лодка оказалась совсем рядом; матросы живо втащили в нее Джека и помогли забраться Норрингтону.
Пока гребцы усиленно работали веслами, командор сидел на дне лодки, держа в объятиях безжизненное тело Джека; он вздрагивал от пережитого напряжения и силился отдышаться. У Джека дела обстояли похуже. Свинцовая бледность на его лице, что просвечивала сквозь бронзовый загар, а также зловещая багрово-черная дыра на рубахе, со стремительно расползающимся алым пятном вокруг – все это ясно указывало на то, что капитан Воробей отлетался. Вернее, отплавался.
Норрингтон, как человек военный, довольно часто видел смерть. И теперь ее тень столь явственно проступила в заострившихся чертах Джека, что сомнений не оставалось. Однако, уповая на чудо, командор все же коснулся его шеи, тщась уловить биение пульса. Безжизненное тело вдруг шевельнулось и, разлепив мокрые ресницы, в упор уставилось на Норрингтона, заставив того вздрогнуть.
— Любезный командор, — голос Джека был слабым и прерывистым, а самодовольная ухмылка, которую он пытался изобразить, больше напоминала гримасу боли, — вы забыли одно мудрое правило: за отстающими не возвращаются.
Норрингтону, чье сердце в данный момент свершило замысловатый пируэт, перейдя от состояния упадка в состояние подъема, понадобилось несколько секунд, дабы овладеть собой.
— Я полагаю, — произнес он довольно спокойно, — что если вам нынче посчастливится остаться в живых, то исключительно благодаря тому факту, что я не пират и не соблюдаю пиратский кодекс.
— Признайтесь, а вас ведь чертовски огорчила бы моя гибель! — продолжал неугомонный Джек с едва уловимой ноткой кокетства.
Норрингтон стиснул зубы.
— Мистер Воробей, если вы сию секунду не заткнетесь, то клянусь, я засуну кляп вам в рот! Да, я не назвал вас капитаном! — он не дал Джеку вставить ни слова, — Имейте в виду – стоит вам открыть рот, и я тут же разжалую вас в матросы!
Угроза подействовала. Джек машинально шевельнул губами, судорожно сглотнул и вновь безжизненно обмяк на руках у командора.
Мальчишки, в накинутых на плечи пальто, стояли на балконе. Акентьев курил, а Марков с Перельманом просто толкались рядом, за компанию. Холодно было на балконе. На улице все было насыщенного синего цвета. Такого простора в центре просто не увидишь. А здесь, в Купчино, даже горизонт был виден. С балкона теплый желтый свет комнаты казался еще уютнее.
– Чего-то твой сосед Вихоревой житья не дает. Как ни посмотрю – все рядом ошивается, – сказал Серега Перельман. – Она уже, по-моему, не знает, как от него отделаться.
– Ты за Вихореву не волнуйся, Серый. Она разберется. – Акентьев плюнул вниз с балкона. – А чего он, вообще, приперся в своем оранжевом жилете? Ты его звал, Кирюха?
– Да он ко мне часто заходит. – Кирилл пожал плечами. – Свой человек. Что мне его, выгонять, что ли?
– А сам он что, не чувствует, что ему пора?
– Ну чего вы в самом деле… Может, она ему понравилась.
– И что теперь? Мы будем стоять и смотреть на это? – Акентьев кинул окурок вниз. – А спорим, я Вихореву склею? Она за мной как собачка бегать будет.
– Глухой номер, – прокомментировал Перельман.
– Альбинка? – Марков хмыкнул, посмотрел через стеклянную дверь в комнату и с недоверием глянул на Акентьева. – Ну ты даешь… И потом, откуда я знаю, как ты ее заставишь бегать? Может, пальто спрячешь. И потом, собачка тоже ведь иногда бегает, чтобы укусить.
– Ты ж хотел, Серый, чтоб мы ее выручили, несчастненькую? Ну что, спорим? На колесо твое нераспечатанное?
– Тебе что, она нравится? – спросил Кирилл, глуповато улыбаясь.
– Нет, мне пластинка твоя нравится, идиот. Ты еще не понял? Разбей нас, Серый.
Серега разбил их рукопожатие.
– Заметано.
Они вернулись с балкона замерзшие. Акентьев врубил кассетник на всю катушку, Перельман хлопнул по выключателю, и даже немного растерянный Марков присоединился к всеобщему безумию. Акентьев поманил пальцем доверчиво откликнувшегося Мишу. Больше девчонки с ним в этой квартирке не встречались. Но исчезновения его так никто и не заметил.
Акентьев крутил в каких-то замысловатых поворотах Пахомову, она визжала, но старалась изо всех сил. Но вскоре начала путаться, не понимая, чего он от нее хочет и каким еще узлом она может завязаться.
– Ты чего-то не соображаешь. Поучись в сторонке, – сказал он ей, оттолкнул легонько и встал перед Альбиной.
Он взял ее за руки. Но она выдернула их.
– Я не хочу. Отстань. – Она продолжала танцевать
– Ну да. Куда тебе. – Он пытался перекричать музыку, приблизившись к ее уху. – Ты ж только на коньках крутиться умеешь. Да, Вихорева?
– У меня имя есть, – ответила она, и холодные взгляды их лязгнули друг о друга, как клинки.
Когда закончилась кассета, пошли допивать. Тонкостенные стаканчики поставили на столе в ряд. Всем досталось совсем по чуть-чуть. Подняли. Чокнулись.
– Видели когда-нибудь, как стекло жрут? – вдруг спросил Акентьев, пристально глядя на стакан. – Смотрите!
– С ума, что ли, сошел? А если это смертельно?
– Если это смертельно, то только для меня.
– Что за детский сад! Саня! Толченое стекло, между прочим, подмешивали в пищу королям. И они, извини, конечно, Саня, не к столу будь сказано, но они подыхали. Правда…
– А мне нравится участь королей! Смотрите, пока я жив! Посвящается… – Он обвел глазами остолбеневших присутствующих, останавливаясь на каждом девичьем лице. – Посвящается… – Он дольше, чем на других, смотрел на Альбину. Она уже почувствовала, как разливается по телу волшебная волна торжества. Но она ошиблась. – Кирюхе! Любезно нас приютившему!
И он с хрустом откусил аккуратный полукруг от стакана. Девчонки ахнули и одинаково закрыли лица руками. И только Альбина презрительно скривила губы.
– Как будущий врач во втором поколении, вынуждена тебя предупредить, Акентьев. Смерть не будет мгновенной. Мучиться будешь долго.
– Лет эдак пятьдесят, – сказал Акентьев, саркастически улыбнувшись, и отчетливо, чтобы все слышали, с отвратительным скрежетом стал пережевывать зубами стекло. – Если не драматизировать, то очень похоже на обыкновенный сухарь, господа.
Он проглотил и запил из того же надкушенного стакана. Девчонки все еще стояли, затаив дыхание. Ждали чего-то ужасного. Марков заметно нервничал.
– Ну? Ты жив?
– А что, я не похож на живого?
Никакого восторга на его лице не было. И смотрел он на всех теперь с совершенно убийственным выражением. Так, как будто с трудом вспоминал, что это за дети тут собрались.
– Кто-нибудь еще хочет? – вдруг спросил он, обводя всех взглядом и протягивая надкушенный стакан. – Рекомендую…
Все действительно были под впечатлением. Не каждый день такое случается у тебя на глазах. Альбина не понимала, что с ней происходит. Ее прямо трясло от какого-то перевозбуждения. И хотелось всем нагрубить и уехать, хлопнув дверью. Они все идиоты и не понимают, что могло бы случиться. Как в зоопарке… И она представила себе даже с некоторым наслаждением, что было бы, если бы он забился в судорогах, и изо рта у него потекла бы струйка крови. Как бы потом она оправдывалась перед отцом и объясняла, что они стояли, как овцы. «Они – это они. А ты – это ты», – сказал бы ей отец. И был бы прав. Он с детства внушал ей, что стадное чувство губительно. Благодаря его наставлениям, со стадом она себя никогда не ассоциировала. Чувствовала свою исключительность. Но вот сегодня – прокололась. Раззевалась. На душе было мерзко. А все вокруг до сих пор пребывали в телячьем восторге.
Она не выдержала, подошла к нему и сказала со всем презрением, на которое только была способна:
– Ну ты и кретин! И выходки у тебя кретинские! Большего имбецила я в своей жизни не видела!
Она стояла перед ним в какой-то охотничьей стойке, глядя исподлобья.
А он равнодушно скользнул по ней глазами, повернулся и стал рассматривать сокровище Маркова. Она не ожидала, что он промолчит, и вместо того, чтобы повернуться и уйти, как следовало бы, так и стояла зачем-то в своей стойке. И достоялась.
Он обернулся к ней и сказал:
– Ладно. Я – имбецил. Но это не так заметно, как то, что у тебя задница толстая. Но я же не кричу тебе об этом в лицо?
Ей хотелось провалиться на месте или убежать. Но она взяла себя в руки. Бросила высокомерно и с улыбкой:
– Сопляк. – И медленно повернувшись к нему спиной, сказала совершенно обычным голосом: – Мне домой пора. Девчонки, поехали?
Пахло в бараках плохо. Испарения животных, ароматы пота и давно не мытых тел, ворохи грязного тряпья по углам образовывали неповторимый устойчивый и отнюдь не кислородный коктейль. Вдобавок было очень душно: берегли тепло. Каждая щелочка забита паклей, двери до пола забраны плотной мешковиной, маленькие мутные оконца обтянуты целлофановой пленкой. Ветерок создавали только изредка пробегающие в полумраке работники. Праник себя к слабакам не относил, но побился бы об заклад, что царившая атмосфера по своей свежести и насыщенности нежными нотками дала бы порядочную фору солдатской казарме после трехдневного марша.
Однако все это не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось внутри теплиц. Едва Праник переступил высокий неудобный порог, от едкой нестерпимой вони резануло глаза так, что вокруг поплыли оранжевые круги, а желудок пообещал вернуть весь объем принятого за последние сорок восемь часов. И еще добавить от себя. Покачнувшись, Праник уперся лопатками в дверной косяк, с трудом перевел дух и усилием воли удержал желудок на месте: он сюда явился восполнить калорийные запасы, а не растратить последние.
— Плохо пахнет — холошо расцет! — сообщил назначенный в гиды местный труженик, по акценту и экстерьеру выдавая в себе уроженца Китайской Народной Республики.
Представился он как Цин. Не «Петя», не «Вова», не «помогайка», как обычно любят ассимилироваться в русскоязычной среде уроженцы Поднебесной. Нет, по имени, кратко, но уточнив пару раз, как правильно. Был он невысок, худ, голову имел большую, круглую, как шар, с изрядной проплешиной и жидкий хвостик волос, цепляющихся еще за жизнь. Цин так Цин, Праник пожал плечами, запомнить легко, была, помнится, в Китае такая династия. Или эпоха… Или и то, и другое сразу.
Праника определил китаец таскать воду для полива. На заднем дворе фермы старую силосную яму заполняло озерцо желтой жижи, что приобрела свой цвет то ли от сливаемых туда помоев, то ли от кучи драных капроновых мешков с фосфатными удобрениями, размываемой дождями подле.
Праник знал по опыту, что места подобные лучше огибать стороной, потому как дозиметр вблизи них начинал стрекотать, будто кузнечик в экстазе размножения, и рекорды показывал небывалые. Цин робкие опасения выслушал скептически и замахал рукой:
— Циста! Циста! — Надеясь, видно, от цирроза печени сдохнуть раньше, чем от накопленной радиации.
Жижу сливал Праник в железное корыто. Там Цин ее щедро бодяжил, перемешивая палочкой с каким-то порошком из зловещего вида пакетов ярко-кислотной раскраски с иероглифами. Но и этого ему казалось недостаточно. Для пущей забористости на каждое корыто приходилось еще полведра коричневой липкой массы, запах которой не оставлял, так сказать, никаких сомнений в характере происхождения.
— Кавно — хорошо! — делился опытом человек-эпоха и сетовал: — Только мало.
И только после всего живительная влага годилась для полива.
Праник не решался поинтересоваться, не знаком ли пытливый иноземный ум с трудами писателя Войновича, но на всякий случай зарекся местный самогон не употреблять.
А меж тем еда из земли так и перла. Праник таскал ведра по лабиринтам теплиц, едва разминаясь на узеньких дорожках с усердными аграриями, и давался диву их успехам и достижениям. Под хлюпкими скособоченными каркасами чего только не произрастало: пупырчатые огурцы, увесистые, размером с кулак, помидоры, кабачки, сахарная и красная свекла с рельефной жирной ботвой, картошка, пшеница, наливные просяные метелки, капуста, морковка, редька, именуемая «турнепсой», репчатый лук, укроп, петрушка и Мичурин знает что еще.
От заката до рассвета все это пропалывалось, окучивалось, подвязывалось и прореживалось, поливалось и отапливалось самодельными печками-буржуйками. В просторных погребах на древесных гнилушках росли грибы. Похрюкивали поросята, кудахтали куры, мычали коровы. На дощатом помосте стригли спутанных овец.
Ночевали работки здесь же. Вповалку. Все скопом, мужчины, женщины, молодые, старые. Кто на матрасе с выпущенными ватными потрохами, кто на охапке сена, кто на старой картонке от холодильника. Кормили два раза в день, без разносолов, но от пуза. Наружу выходили редко, все больше по производственной необходимости. Необходимостей таких было немного: дров привести да телят попасти. Пожалуй, и все. За порядком следили те самые ребята с автоматами в телогрейках. И не дай бог кому профилонить от работы или поспорить с начальством. На первые разы лишат вожделенной трапезы, а если что посерьезнее — гуляй. Говорят, в лесу сморчки пошли, так ты кушай, поправляйся. Это не самое худшее еще, за воровство или за вредительство могут и почки опустить пониже к земле, а могут и пулю в живот влепить.
Цин объяснил, что сейчас сезон, поэтому работников много. А на зиму-то многих попросят. Если на хорошем счету был, выдадут кое-какой паек. Обычно крупы немного да овощей, каких уродилось в избытке. А если не по нраву ты пришелся руководящему составу, так говорят же, сморчки под снегом где-то… Должны быть. Остаться-то многие хотят, потому как тепло и харч какой-никакой. Вот и стучат друг на дружку, кто назвал товарища бригадира «падлой», кто огурец с грядки скушал под покровом темноты. Но все больше, конечно, баб-с оставляют. Работящих, само собой, но главное — с несильно завышенной, как некогда принято было говорить, планкой социальной ответственности. Сами же надсмотрщики трудовых подвигов гнушались.
— Что ни день, то праздник урожая у них, — жаловался Цин. — Сожрут сейчас все, а зимой — хер облизывать.
Дней пять пробился Праник в сельскохозяйственном экстазе. И как-то энтузиазм у него поиссяк. Наелся по горло. Не в прямом смысле, а все больше в переносном. Тут как-то выбежал вечерком во двор кислороду глотнуть и столкнулся нос к носу с давешними знакомцами, что при первой встрече к бригадиру его провожали. Поздоровался, как дела, мол, ребята, как служба? А те губы поджали и морды воротят свои. Понимать следует так: негоже нам, значит, дядя, со всякими рабами общаться. Мы, значит, бойцы, а ты — колхозник. Иди говно меси. И так гадко стало на душе, противно. Не такой жизни Праник искал. Хотел просто повернуться и уйти прочь, да вспомнил, что на хранение у него кое-какие вещи оставлены.
У конторы путь преградил часовой. Дохнул в лицо перегаром:
— Совещание у них. Беспокоить не велено.
Через открытые форточки второго этажа явственно слышались позвякивание посуды и пьяные возгласы.
— Завтра приходи, — часовой зевнул. — После обеда…
Праник усмехнулся. И поймал себя на мысли, что действительно раздумывает над тем, чтобы прийти завтра. Потом, наверное, придется прийти еще через день. Потом еще. Может, ему даже предложат постоять в очереди, или внезапно выяснится, что имущество его куда-то запропастилось. К весне пообещают найти… И значит, правы эти вертухаи, не считая его за человека.
— Суп вчерашний будешь?
— Чего? — не понял часовой. — Ты, это, — погрозил пальцем, — смотри!..
И не успел опомниться, как оказался с вывернутой за спину рукой, бережно удерживаемый Праником за неосторожно вытянутый указательный палец.
— Суп, говорю, вчерашний будешь? — повторил Праник и придал охраннику ускорения коленом. — Завтра приходи!
В таком положении они и поднялись наверх. По ступеням побрякивал перекинутый через шею автомат. Неудобно стрелять одной рукой на полусогнутых. Да и пальчик, наверное, больно.
В кабинете у бригадира дым стоял коромыслом. Несколько керосиновых ламп освещали заваленный объедками стол, пьяные лоснящиеся физиономии. Во главе гульбария восседал Салоп. Пышнотелая стряпуха, получив увесистый шлепок по жопе, ставила перед бригадиром дымящуюся миску щей. Кто-то накручивал патефон в углу, кто-то отчаянно матерился, привстав со стула, видимо произносил тост. В воздухе плыла плотная взвесь табака и перегара.
— Вечер добрый! — вежливо поздоровался Праник. — Приятного аппетита.
Присутствующие обернулись к нему, повисла неловкая пауза. В наступившей тишине сучил ножонками незадачливый часовой, шипел от боли и унижения.
— Мне бы вещички забрать, — вздохнул Праник. — Увольняюсь я…
Некоторое время Салоп фокусировал мутный взор, бессмысленно хлопая ресницами, затем побагровел и взревел дурниной, хрястнув кулачищем по столешнице. Если опустить подробности, суть его высказываний справедливо сводилась к следующему: зачем ему кормить роту дармоедов, если те не могут обеспечить в хозяйстве элементарный порядок и всякий, кто ни попадя, может вот так вламываться в кабинет и мешать принимать пищу.
Впоследствии анализируя происходящее, Праник понял, что совершил серьезную ошибку. Ему следовало либо терпеливо и понуро клянчить свое имущество обратно, либо уж если попер на рожон, так идти до конца, не ограничиваясь полумерами. А вышло, что он задрался и отпустил контроль над ситуацией. Пришпорил коня и бросил вожжи.
Праника быстро скрутили, выволокли во двор и принялись воодушевленно пинать всем собранием. Слабым утешением являлся тот факт, что присутствующие толкались, мешали друг другу и лупили куда попало. Сопротивляться Праник не пытался, чтобы лишний раз не злить показательно отрабатывающих харчи вертухаев. Да и не больно-то подергаешься под дулами автоматов. Лежал, закрывая голову руками и стараясь не потерять сознание. Некоторые сделали по несколько подходов, стараясь отдышаться в сторонке, но в целом устали быстро. Сказывалось изрядное возлияние и обильная жратва накануне. Праника оставили лежать в придорожной канаве, пообещав «в следующий раз открутить башку». Рассасывалась толпа зевак: представление закончилось, завтра рано вставать.
Кто-то приподнял голову, в разбитые губы ткнулся обрезок пластиковой канистры.
— Попей.
Праник узнал китайца.
Попытался сделать глоток, закашлялся. Встал на четвереньки, непослушным языком выталкивая изо рта кровавое месиво с осколками зубов. Вроде ничего не сломано. Повезло. Могли убить.
— Больно? — Цин пытался помочь сесть.
Праник отстранился, сел самостоятельно, стараясь унять головокружение. Дернул щекой, мол, бывало и хуже. Больно будет завтра, Праник знал по опыту. Мышцы задеревенеют, на каждое движение отзываясь мучительным скрипом. Но это не страшно. Заживет.
Китаец поцокал языком:
— Уходить тебе надо!
Праник кивнул: надо. Здесь ему уже ловить нечего. Утра дождется и двинет в путь. Отлежится пока.
Он так и растянулся на земле, прикрыв глаза, время от времени впадая в тревожное забытье. Едва забрезжил рассвет, поднялся на ноги, покачиваясь, сделал несколько шагов. Путь его лежал на восток, к далекому лесу, где еще чернела ночь. Праник задумался. У него в вещмешке не бог весть какой скарб: соль, спички, пистолет, дозиметр, котелок. Без этого придется тяжело. Но можно. В любом случае, ничего из имущества не стоило того, чтобы рисковать жизнью. Свою меру везения он за последнее время исчерпал. Разве что… Праник вспомнил про наладонник и нахмурился.
Сцепив зубы, направился к конторе. Да, он совершил ошибку. Больше не совершит.
В кресле, запрокинув подбородок назад, дремал давешний часовой. Да и не то чтобы дремал, а откровенно храпел, издавая переливы и бульки. Праник осторожно, насколько мог, приблизился, стараясь не скрипеть половицами, тщательно примерился, не слишком полагаясь на разбитое тело, и от души вложился в удар. Хрустнула сломанная челюсть, безвольно дернулась голова. А нечего потому что спать на посту!
Праник подхватил автомат, машинально отстегнул рожок, пробуя пальцем ход подающей патроны пружины. Тугая, нормально. Значит, магазин полный или почти полный. Двинулся вверх по лестнице, тихонько приоткрыл дверь.
Со времени последнего визита обстановка изменилась не сильно. Разве что прибавилось количество объедков на столе. Никто уже, правда, не заводил музыку и матерные здравницы не выкрикивал. Все изволили почивать. Укушавшись, судя по всему, до бесчувствия. На стульях, на полу или уронив голову в грязную тарелку. Салоп в задранной до подбородка майке дополз до замызганного диванчика и спал методом частичной погрузки, прилипнув к засаленной обивке давно небритой щекой. Все остальное на диванчик взобраться не смогло. Подле на полу растеклась сомнительного происхождения лужа. Праник остановился на пороге, борясь с искушением вдавить курок и, поведя стволом, одной длинной очередью вспороть эти бурдюки с говном.
Первым делом он прошелся по комнате и собрал оружие. Что называется, подальше от шаловливых ручек. От калашниковых отстегнул магазины, определил в мешок, найденный тут же. Пригодится. Свой рюкзак отыскался в шкафу висящим на гвоздике. Правда, вещи на месте оказались далеко не по списку. Видно, все, на что упал глаз, сельские труженики беззастенчиво изъяли. Наладонника в рюкзаке не было. Праник обошел кабинет еще раз, уже с лампой в руке, опасно засвечивая в лица спавшим. Решил: плевать! Если кто дернется, тогда он уже без всяких угрызений устроит тут всеобщий групповой аминь. Поиски результата не принесли. Блуждающий взгляд упал на сейф. Точно! Праник подергал дверцу — заперто. Обшарил бригадира. С отвращением извлек из косого кармана мокрых брюк связку ключей. Стараясь не греметь, открыл замок. В качестве компенсации потерянного времени и подорванного здоровья в рюкзак отправился початый цинк с патронами и несколько сигаретных пачек. Сам Праник не курил уже много лет — нечего было, можно сказать: бросил. Сменяет на что-нибудь, благо легкие. Взял пару гранат, похоже, это его же. Повертел пистолет Стечкина в кобуре. Пораздумав, отложил. Тяжелый. Больше глаз ни за что не зацепился: стопка паспортов, дырокол, печати — наследие старых времен; мятые журналы порнографического свойства, какие-то тетради. Прибора в сейфе не было.
Праник присел на спинку дивана. Где-то вдалеке хлопнула дверь, послышались голоса. Ферма просыпалась. Нужно что-то решать. Осторожно отодвинув занавеску, выглянул на улицу. И усмехнулся. Наладонник валялся на подоконнике среди прочего хлама. Живой, работает вот, заляпан какой-то дрянью. Праник бережно вытер прибор рукавом и упрятал в карман. И, не останавливаясь, поспешил прочь. Потому как стремительно светало, а пересекаться с патрулями не хотелось совершенно.
Да, ему повезло. Но этим, в конторе, тоже. И неизвестно еще, кому больше!
Превозмогая ломоту в суставах, Праник старался как можно скорее убраться с открытого пространства. В лесу достать его будет непросто. Погони Праник опасался не сильно. Серьезных ценностей при нем нет. Позаимствованные патроны он, пожалуй, вернет, но предварительно зарядив в автомат. Патронов у него много, поэтому показательного судилища не получится. Чего с него брать-то, по большому счету? Поди, охота кому-то просто так подставлять шкуру под дырки. И даже если товарищ Салоп в безудержном своем похмельном порыве снарядит-таки отряд джигитов вдогонку, очень сомнительно, что те приложат какие-то усилия для того, чтобы его, Праника, отыскать. Праник бы на месте тех самых джигитов постарался бы, наоборот, чтобы встреча такая не состоялась никогда.
Рассуждая подобным образом, Праник очень удивился, когда заметил, что от поселка за ним движется какая-то фигура. Пожал плечами:
— В войнушку поиграть захотелось? Ну, вэлкам…
До подлеска оставалось совсем ничего: за полтора десятка лет, что поле не пахалось, молодая поросль отвоевала приличное пространство. Праник выбрал позицию для засады и стал ждать.
Но опасения оказались напрасными, а приготовления излишними. Следом бодро семенил выдающийся агроном-ассенизатор тепличного хозяйства господин Цин. В совершенно единственном экземпляре, зато с кругленьким мешочком за спиной. Праник выпрямился в рост, демонстративно забрасывая автомат за спину.
— Подожди! — китаец махнул рукой и поспешил навстречу. Запыхавшись, стянул вязаную шапочку с помпоном, вытер взопревшую лысину. — Давно уйти хотел. Только один боялся… Еды собрал немножко, — Цин тряхнул рюкзачком. — Просо, сало… Возьми с собой?..
Праник растерялся.
— Дык, я куда иду, сам не знаю…
Он привык скитаться в одиночестве. За себя одного отвечая и на себя одного полагаясь. Попутчик в планы как-то не входил. Оставалось придумать вескую причину, чтобы вежливо китайца спровадить.
— Возьми, — Цин склонил голову в поклоне.
И этот жест обезоружил Праника совершенно. Он проглотил слова, застрявшие в горле, и вздохнул:
— Ну, пошли…