Холодный северный ветер… его маленькие желтые воронки срывали с ещё зелёных ветвей первые листья, лишенные летних соков, и собирали в небольшие аккуратные кучки.
Василий Иванович, в натёртых до зеркального отражения ботинках, спускался с самолета по скрипящей лесенке-трапу, следом, в изящном светлом костюме и шляпке, блестя чёрным лаком остроносых туфель, шла Елена Дмитриевна.
Важный, от значимости порученного ему задания, святой отец настолько уверенно вручил свой паспорт на таможне, что ни у одного представителя власти новой Чехословацкой Советской Социалистической республики в голову не пришло задать ему какой-либо вопрос. Идущую за ним Елену Дмитриевну, тем не менее, остановили:
– Товарищ Морджинская?
– Да.
– С какой целью вы прибыли в Прагу? Ваше командировочное удостоверение, пожалуйста.
– Мы проездом, со святым отцом. В Рим. Вот разрешение.
– Товарищ Непершин…
Василий Иванович обернулся, и на его лице появилось выражение только что съеденного лимона:
– Мы вместе с… матушкой Еленой.
Пограничник посмотрел на разрешение от Комитета государственной безопасности и решил не задавать дополнительных вопросов этой шикарно одетой паре. В его стране священники так никогда не одевались! И совершенно точно, не имели таких расфуфыренных «матушек». А что там, в семье «старшего брата», пусть разбирается сам брат.
Через час новоиспечённая семья выбралась из машины перед аккуратным зданием, построенным из темного крупного камня.
– Мы в старом городе. И в одном из лучших его отелей, – восхищению Елены Дмитриевны не было предела. – Семья Йозефа Макеки с 1912 года владела им. Франц Кафка любил здесь пить пиво, Ярослав Гашек – есть самые лучшие в Праге кнедлики…
– Помолчи немного, Елена, – важно одёрнул носитель нательного креста.
Василий Иванович не любил больших городов. В этом же тёмном клубке хаотичных улиц, выложенных древним камнем, с их характерным запахом мочи и жареной свинины, пива, печного дыма, пропитавшего мостовые, да горя ещё не забытой войны, ему и вовсе было не по себе.
Навязанный, в качестве компаньона, Оладий ощущался на плечах дополнительной ношей – глиной, сырой и тяжёлой.
У болтливой спутницы на пальце блестело золотое массивное кольцо, в котором, вместо камня, был врезан крохотный кусочек человеческой кости нового жильца Харлампия, недавно появившегося в их общей обители. Это служило дополнительным раздражителем, хотя, судя по виду попутчицы, её «компаньон» не докучал ей.
Возможно, из-за этого, по дороге Непершин не смотрел на мелькавшие мимо архитектурные памятники – покрытые зелёной окалиной или чёрные от времени… по-прежнему хранящие свои темные тайны.
Не разрушенная бомбардировками Прага всё ещё находилась во власти средневековых мистерий, разыгранных в далёком прошлом на её улицах.
– Чёрный город, – вздохнул святой отец и перекрестился. Он чувствовал безумную энергию Праги, тот нескончаемый ураган, который порождал каждое новое столетие самых сильных ведьм и колдунов континента.
***
У них было странное задание. «Проездом, посмотрите», – попросил Ян. Именно попросил, что насторожило ещё больше.
Но на что?
То есть на что – понятно… а вот почему?
История, породившая свою тёмную и труднообъяснимую легенду. Доказательство любви генералиссимусу Сталину, просуществовавшее всего восемь лет. Или бесконечность, ведь восьмерка её суть. В любом случае, обозначивший Место метроном и сегодня отсчитывает свои мгновения.
В 1949 году мир торжественно отметил семидесятилетие Великого Руководителя КПСС – Иосифа Сталина. Ещё не отгремели заздравные тосты, как в Москву прилетели атласные листы, на которых десять миллионов жителей Чехословацкой Республики, (из четырнадцати миллионов), письменно выразили свою радость, по случаю рождения вождя. Подписи собрали меньше, чем за неделю. И вместе с ними приняли решение создать самый большой памятник Отцу Народов. Над Влтавой. У Чеховского моста. На холме.
***
Скульптор номер один – Ладислав Шалоун – «удачно умер». Карел Покорный, скульптор номер два, слепил фигуру вождя наподобие Иисуса – раскинувшим руки.
«Ваш Сталин излишне эмоционален», – сухо постановила комиссия.
Пятьдесят четыре претендента.
Не утверждён ни один проект.
Наконец, сын кондитера, специалист по созданию фигурок из сахара и марципанов – Отокар Швец – предлагает вылепленный им за сутки вариант. «На всё ушло две бутылки…», – цитировали некоторые знающие его собственное высказывание.
В документе отмечалось, что данная скульптурная композиция, состоящая из девяти фигур, «символизирует братскую нерушимость двух государств», в борьбе за дело Ленина и под руководством Коммунистической партии. Правда, в народе это гранитное единство вождя и пролетариата, почему-то, назвали «очередью за мясом».
В 1953 году умер Сталин. Не прожив и трёх месяцев, следом ушёл из жизни президент Чехословакии Клемент Готвальд. Первого мая 1954 года, после Вальпургиевой ночи, памятник над Влтавой торжественно увидел свет. Но перед его открытием умер Отокар, слабовольно уйдя «на тот свет» за покончившей с собой женой. Скульптор, как и супруга, оставил странную записку: «Он смотрит!».
Приехавший на открытие Хрущев по-быстрому вручил строителям Ордена Ленина и отбыл…
И вот теперь, Василия Ивановича попросили поглядеть на сооружение – «проездом».
***
Их встретила огромная, быстро увеличивающаяся на фоне голубого неба тёмная масса камня, которая не позволяла видеть идущим по мосту ничего: ни реки, ни домов вокруг, ни даже ярких стёкол гостиничных фасадов. Она молчаливо тянула к себе беззвучным криком, который, один раз ощутив, уже не забудешь никогда.
Елена Николаевна зябко ёжилась от налетевшего с реки ветерка. «Так холодно бывает только на кладбище», – думала женщина.
Кованая ограда здесь была причудлива: ангелы, с золотыми ветвями в руках, папоротники и травы… украшенный таким образом мост смотрелся узкой дорожкой, проложенной к горе с гигантским монументом, границы которого отмечали трёхглавые адские драконы-гидры, сжимающие в своих когтях герб древнего города.
Внизу тёмная вода казалась умершей и, потому, пахнущей грязным прудом. Руки отчего-то стали тяжёлыми, ими невозможно было взяться за ограждение. Прямо перед ней зияла тёмной щелью крышка канализационного люка. А она шла на неё и не могла свернуть, потому что ноги сковал лёд – суставы стали неподвижными. Елена Дмитриевна поняла, что ей суждено погибнуть в мутных водах Влтавы, она это заслужила…
Непершин, ступив на полотно моста, поморщился – воздух был наполнен каким -то кисловатым запахом… странный слабый свет от не затянутого тучами, но, отчего-то ставшего ледяным, синего неба, с трудом, проникал на мост. «Воняет, как варёная шерсть», – определился Василий Иванович. Он шёл и удивлялся, потому что не видел перед собой людей: вокруг, механически переставляя конечности, двигались в каких-то обрывках тканей тени – мумии.
– Смотри под ноги-то!
Что-то кольнуло в груди – Непершин сфокусировал взгляд, увидев поднятую крышку люка, зияющую дыру… и идущую на неё Елену!
Еле успел оттолкнуть.
Получилось резко. Она пошатнулась, но, устояв на ногах, упорно сделала новый шаг вперёд, ещё и ещё один… мучительно приближаясь к заветной цели.
Священник вздохнул и взял женщину под руку, уводя от подозрительно открытого железного диска, с изображённой на нём рогатой мордой сатира.
«Грехи наши тяжкие», – машинально подумал он.
Они, молча, обошли монумент и даже спустились по лесенке вниз, в сокровенную, закрытую для масс трудового народа, погребальную камеру: скрытый глубоко под толщей многотонного гранитного основания фундамент.
Здесь Елену Дмитриевну охватил странный буйный восторг, словно она нашла клад, и блеск золота стал разъедать её душу. Но, спустя мгновение, ощущение счастья от обладания богатством ушло, а вытянутые вперёд руки упёрлись в холодную гранитную стену. И женщина, не отдавая себе отчёта, с силой стукнула кулаком о камень.
А вокруг царила тишина. Люди знали, что там, за тёмной массой гигантского изваяния, среди любовно высаженных деревьев парка, разбитых цветников и кустов ярко-жёлтых и огненно-красных роз, есть день, наполненный движением и жизнью.
– Ну, спасибо этому дому, пойдём к другому, – внезапно сказанная Непершиным фраза, обращённая к сопровождающему их лицу, ударила словно выстрел.
Люди устремились прочь, будто из иного мира, а светлая гравийная дорожка парка была не тропой, а капилляром распластанного в этом месте окаменевшего чудовища. Будто там, на неимоверной высоте центральной головы монумента, прячутся, готовые разгореться, угли дьявольских глаз.
Елена Дмитриевна, выйдя, и, посмотрев на прикомандированного к ним чеха, ахнула. Лицо этого интеллигентного пражанина сейчас напоминало оскал. Перед ней стоял не человек, а мёртвенно-бледная маска, натянутая на череп. Женщина, ужаснувшись, попыталась взять себя в руки, и, со стыдом, признавшись себе в собственном малодушии, непроизвольно задрожала. Ей никогда не приходилось прежде видеть настолько страшное и деформированное человеческое лицо.
Что-то мазнуло по щеке. «Откуда здесь кошка?», – мелькнуло в голове. Через минуту к ней пришло понимание: «Олладий!», – и женщина, наконец, спокойно смогла вздохнуть и даже слабо улыбнуться.
Они молча вернулись в отель.
Там, сидя за маленьким столиком, ожидая невероятно ароматный чешский кофе, Елена Николаевна услышала:
– Смотрит, гад! Ждёт и смотрит…
***
Монумент можно считать самой большой и самой дорогой скульптурой советского времени. И, возможно, самой недолговечной. В 1956 на ХХ съезде КПСС был разоблачён «культ личности». Постепенно, с памятника в Праге исчезла благодарственная надпись, а затем, в 1961 году, его снесли. Снесли, кстати, с большим трудом.
При демонтаже и взрывах случайно погибло 16 человек, находившихся в разных местах и в разное время…
Во время проведения выставки народного хозяйства на пустующем месте поставили новый памятник. Огромный, символизирующий неизбежность времени метроном.
Но… его скульптор Владислав Новак, сразу после открытия, повесился. Оставленная им предсмертная записка гласила: «Он смотрит».
Чехов мост, и по сей день, является излюбленным местом самоубийц. Ежегодно с него, спрыгнув во Влтаву, прощаются с жизнью не менее восьми человек…
***
4 января 477 года. День и Вечер. Рим.
Кто такой Петроний, Ромул доподлинно не знал, но его вольноотпущенник и управляющий всеми делами в доме иудей Иосиф говорил о нём всегда с каким-то мрачным восхищением. Своим, сломанным ещё в далекой юности, носом этот человек всегда чувствовал приближение неприятностей, а потому, лишь услышав о сборах, он кивнул головой и, не глядя на стоящего рядом с креслом гостя, быстро вышел – отдавать соответствующие распоряжения.
– Хорош старик! – между тем заметил непонятно почему сочувствующий свергнутому императору таинственный товарищ.
Ромул только тяжело вздохнул. Было совершенно очевидно, что бежать ему некуда. Укрепившийся в устье Лауры Одоакар не просто совершал набеги на все близлежащие земли – именно он породил конфликт между королем Теодорихом и правителем богатейшей Суасонской области Эгидием. Как результат, Римская Галлия пала, и никто не мог больше противостоять саксам в их походе на Рим.
Молодого человека знобило. Пышущие жаром противни не давали тепла, через дверные щели, со свистом, врывался едкий колючий холод.
– Я никуда не пойду, – тихо шепнули губы. – Некуда. Да и зачем бежать? У меня нет сторонников, кто я, в самом деле?
Петроний удивлённо посмотрел на ёжащегося императора и решительно повернул к себе кресло, со сжавшимся в комочек хилым мальчишеским телом.
— Ты прав, ты никто. Даже в историю ты уже вошёл, как никчемный юнец, завершивший своим присутствием картину разрушения величайшей из известных в Ойкумене империй. Но жизнь ещё не окончена. Наступает новая эпоха, и, сейчас, мы в силах прорубить проход и облегчить участь будущих поколений. К тому же, фортуна – редкая негодяйка и, вполне возможно, она подарит тебе, в качестве благодарности за услугу, шанс…
Ромул поднял взгляд. На него смотрели чёрные, как будто лишённые зрачков, глаза. Сбитые костяшки длинных тонких пальцев выдавали борца, а странно тонкокостное и гибкое тело – породу.
– Петроний, а сам-то ты, кто? – решился спросить он.
Гость почесал кончик носа, хмыкнул и вдруг выдал:
– Ну, как бы это получше объяснить… вероятно, я часть той силы, что вечно хочет зла, но совершает благо.
Раздалось оглушительное: «А-а-а-апчхи…», и хихикнувший после этого жизнерадостный спаситель человечества закончил:
– Отлично я высказался, хоть прям в свитки к Катуллу запихнуть – и никто не отличит…
Ромул вздрогнул. Выдать плагиат за подлинник Гая Валерия Катулла, величайшего и самого любимого его поэта, показалось святотатством, но фраза и в самом деле была хороша…
– Ты пришёл поговорить об искусстве?
Спокойный тон вошедшего иудея не мог ввести говорящих в заблуждение.
Петроний громко расхохотался, а потом, хлопнув по плечу Иосифа, (словно старого приятеля), провозгласил:
– Будет интересно. Надеюсь, никто не пожалеет о подобном зигзаге судьбы, подарившей вам меня, в качестве компаньона.
***
Они вышли ближе к вечеру. Ромул оглянулся и посмотрел на свой дом. Малый дворец императора, служивший ему приютом все десять месяцев никчёмного сидения в кресле. Что он сделал? Ничего. Ну, пожалуй, кроме чеканных золотых монет, которые, в малом количестве, вошли в обиход. Да и то, его профиль на них – лишь заслуга отца.
Здание быстро исчезло за поворотом в зелени дворцового сада. Вот где можно было дышать и спасаться от презрительных взглядов, исходивших даже от рабов. Год назад он вошёл сюда и был поражён буйством и изобилием природы. Высаженные произвольно кипарисы и дубы, пинии и мирты спорили своей красотой с апельсиновыми и лимонными рощицами, белеющими во множестве мраморными статуями, отражавшими свое совершенство в синей воде прудов.
Сейчас водяная пыль фонтанов повисла серым маревом, смешавшись с мелким едким дождём, который день оплакивающим останки государства.
Несмотря ни на что, двигались быстро. Близкий вечер давал пока достаточно света, и приходилось торопиться, потому что испуганный город совсем не освещался, а редкие фонари, в руках городских рабов, не давали света в скользкой темноте холодных улиц. Лишь один раз им встретились чьи-то носилки.
– Дорогу благородному трибуну Марку Карелию, – услышали беглецы.
Петроний так стремительно шарахнулся в сторону, что хрипло прокричавшим лампадариям пришлось потратить силу своих лёгких на разгон пустоты.
Пройдя по улице Эсквиллина, они обогнули Капитолий и, сделав зигзаг, миновали два квартала за Тибром. Наконец, перейдя через мост Фабриция, странная троица оказалась на острове. К этому моменту было уже совсем темно.
Ромул начал отставать. Тощее тело сотрясалось от громкого каркающего кашля. Петроний вздохнул и, бросив свой груз, взял мальчишку на руки. Иосиф, кряхтя, взвалил на себя дополнительную поклажу. Над островом висела гулкая настороженная тишина. Люди вышли из-под охраны стен и оказались почти рядом со старой ареной Нерона.
– Нам направо, – сказал Иосифу ведущий.
– Там же старый некрополь. Мы не собирались прятаться на кладбище. Надо убираться отсюда. Что ты хочешь от нас, Кондуструм?! – начал было старик.
– Оглянись, – раздражённо рыкнул названный Проводником.
Там, где стоял малый императорский дворец, постепенно разгоралось зарево.
– Я не намерен возить вас по Лете, старик. Я строю только жизнь, запомни!
Бег возобновился. Они вошли в галерею глиняных саркофагов, каменных склепов и углубились к самому центру, где в тишине доживали свой век десяток забытых мавзолеев, и темнела красная кирпичная стена, отделявшая место упокоения язычников от христиан. Там Петроний нырнул в нишу. Здесь было сухо. Подземелье даже сохранило остатки летнего тепла.
– Нам сюда. Переночуем, – сообщил самозваный опекун и, опустив Ромула на пол, принялся собирать ветки, принесённые ветром со стороны старой, заросшей арены.
Все
Июль 2191 года.
К вечеру найденной девушке-киборгу стало резко хуже. Поднялась температура, под кожей бледными волдырями стал скапливаться гной и кожа обмякла, повисла мягкими складками, отслаиваясь. Пациентка стала задыхаться, в легких забулькало. Искин, разбудивший спавшего у себя Сэнди, по его просьбе выдал рекомендации по лечению лучевой болезни данной стадии. Для киборга рекомендация была одна — утилизировать. Для человека…
Разбуженный искином, а также беготней и суетой Расс задумчиво посмотрел на длиннющее голоокно со схемой лечения.
— Что вообще происходит?
— Ничего хорошего. Идет отторжение пораженных тканей по всему организму. Ей повезло, что она попала только под вторичную радиацию, под альфа- и бета-лучи. То есть, зона поражения только те органы, которые непосредственно соприкасались с фонящей пылью и водой. Кожа подкожные ткани вглубь до полутора сантиметров, кишечник, легкие. С кожей проще — отторжение идет медленно, регенерация успеет заменить отмирающие клетки, сейчас ставлю капельницу с глюкозой и аминокислотами. С кишечником тоже не проблема — струйное промывание поможет. С легкими сложнее — экссудат мешает дышать.
Рассел обратился к инфранету, он знал, где искать — в сборниках новейших медицинских разработок. Со стороны могло показаться, что мужчина закрыл глаза и уснул стоя. Минуты через три он «проснулся» и подвластное его взгляду, вернее, внутренней команде, распахнулось вирт-окно.
— Перфлуброн. И тотальное жидкостное промывание легких. Пока еще непризнанный метод, на людях его так и не довели до безопасного порога, но в нашем случае может и помочь. Мембранный оксигенатор и синтезатор, способный изготовить эту жидкость, может быть, найдутся в Пайнвилле, если нет, то в Ред Роксе точно.
Энди с восторгом глядел на открывшуюся информацию — в его программе такого не было, и сам по себе он этого еще не знал. Оказалось, получать новые внепрограммные знания — это так здорово!
Он кивнул и принялся за работу — подготавливать сочащееся гноем тело к промывке.
Рассел сначала помогал Сэнди, затем оставил вместо себя Арни, а сам, едва начался рабочий день, связался с пайнвилльской больницей. Мембранный оксигенатор у них в наличии имелся, но, к сожалению, как раз накануне поступил тяжелый пациент, которому он был жизненно необходим. Но главврач созвонилась с базой снабжения медицинских учреждений в Рэд Рокс и оттуда сообщили, что могут продать необходимые аппараты шерифу Харту как частному лицу. Главврач даже расстроилась: шериф столько за свой короткий срок пребывания на посту уже успел столько сделать для их городка, а они не могут сейчас помочь ему. Стоило оборудование довольно дорого, вряд ли у шерифа найдутся такие деньги. От вопроса же о том, зачем оно ему, Рассел виртуозно отвертелся.
Шериф размышлял не долго. В конце концов, необходимая сумма у него на счету, благодаря Харальду, имелась, самому ему и жалования прекрасно хватало, а аппараты могли пригодиться для других пациентов. Поэтому через час и мембранный оксигенатор, и синтезатор уже доставили в участок.
Глэйс снилось, что она куда-то плывет и захлебывается. Она пыталась вынырнуть, но тяжелая рука придавливала ее ко дну и суровый голос, проникающий в самый процессор, командовал: «Лежи!». Она успокаивалась на несколько минут, но начинала захлебываться снова. Бесконечный мучительный сон, который постепенно перешел в глухую вязкую непроглядную тьму.
Тьма внезапно кончилась и превратилась в солнечное ясное утро. Глэйс проснулась и поняла, что здорова, что у нее нигде ничего не болит и не отваливается, что уровень энергии вполне приличный, и что находится она не в лесу и не на свалке, а в человеческой комнате.
На радиочастоте открытого канала пришел местный запрос связи. Девушка ответила и получила стандартное приветствие искина. Подождала еще, но больше он ничего не сказал. Между тем, жутко было интересно, где она оказалась, и кто ее нынешний хозяин. Глэйс запустила программку доступа к искусственному интеллекту. Пару минут программа работала и даже успела вскрыть внешнюю оболочку искина, показав, что принадлежит он списанному армейскому транспортнику. А потом по всем каналам и на мозг и на процессор обрушился вой и скрежет, такой силы, что Глэйс скорчилась на кровати, зажимая уши ладонями и закричала.
Концерт заезжих музыкантов начинался в девять часов вечера. Расчет делался на то, что скоро стемнеет и освещение сцены будет смотреться более эффектно.
До этого времени Рассел успел переделать кучу дел: выгулял Хеша, помог Сэнди с установкой доставленной аппаратуры и подключением к ней DEX’очки, слетал на пару отдаленных ферм с проверкой и, наконец, занялся подготовкой к концерту.
Для начала Рассел обзвонил своих дружинников с просьбой подежурить на концерте в парке. Откуда взялись эти помощники? Все просто: после шумного дела с файерболами к шерифу явились пятеро молодых мужчин с предложением организовать группу добровольцев, которые в случае необходимости будут помогать ему с поддержанием порядка. Например, во время массовых мероприятий. Bond с радостью ухватился за это предложение. Всего дружинников набралось три десятка крепких мужчин и парней. Рассел заказал для них бейджи с изображением герба Пайнвилля и шерифской звездой, обговорил с ними их обязанности и полномочия. В частности, дружинники могли не просто делать замечания дебоширам, но и задерживать их до решения шерифа, который выбил у городской администрации два старых передвижных модуля под опорные пункты. Оружия дружинникам не полагалось, но они уверили Рассела, что прекрасно справятся и так.
Bond долго размышлял, как ему быть с DEX’очкой. Понятно, что в участке оставался Сэнди, а дверь каюты можно заблокировать, но на самом деле она не такая уж серьезная преграда для боевого киборга, если она решит вырваться. Понятно, что она еще далека от нормы, но… Вдруг она решит снова сбежать? Доверия она у него по-прежнему не вызывала, а подвергать опасности Сэнди не хотелось, поэтому пришлось оставить Арни. Вообще у Рассела за последние сутки возникло стойкое желание обзавестись парой клонов. В итоге, вместо «тройки» он взял с собой Хеша. Вид собаки, в холке оказывающейся выше пояса взрослого мужчины, отрезвлял даже самые дурные головы.
Перед концертом шериф еще раз проинструктировал дружинников, распределил их по местам, а сам вместе с Хешем встал в боковом проходе у третьего ряда — оттуда ему удобно было контролировать зрителей, сидящих на скамьях перед летней эстрадой.
На сцене появился Руслан, продюсер группы, и принялся настраивать звуковую аппаратуру. К нему подошел довольно рослый смазливый темноволосый парень, они о чем-то заговорили, но внимание шерифа привлекло отнюдь не содержание их беседы, а то, что его сканеры засекли процессор киборга.
«Ну ничего себе! — изумился он. — Интересно, а продюсер в курсе, что его солист Irien? Судя по тому, как он замялся с фамилией этого Мэрка, возможны варианты. И, судя по поведению этого парня… Черт, везет же мне на разумных киборгов!»
Нужно как-то попытаться прояснить этот вопрос, поэтому Рассел направился… в расписанную звездами, планетами и космическими кораблями палатку музыкантов, которую они разбили прямо позади сцены. Почему не напрямую к Руслану? Все просто. Он решил разговорить Тину, с женщинами это обычно легче удается. Особенно у него.
Рассел подошел к палатке, поискал, по чему можно постучать, покосился на Хеша, но признал, что у пса голова не настолько дубовая, поэтому просто деликатно покашлял у входа и громко спросил:
— Господа музыканты! Есть тут кто?
Из-за полотняной двери выглянула миниатюрная шатенка с яркими цветными прядями в густых волосах, скользнула по нему оценивающим взглядом, задержавшись на секунду на приколотом на груди значке.
— Да. Вы что-то хотели, господин шериф?
— Рассел Харт, к вашим услугам, — приветливо улыбнувшись, представился тот.
— Тина Баль, — кокетливо стрельнула серыми глазами девушка и протянула шерифу руку, которую тот галантно поцеловал.
— Вот заглянул поинтересоваться, все ли у вас в порядке. Не нужно ли чего?
— Благодарю, все хорошо, — Тина проявляла явную симпатию, но не более того. — Ой, какая у вас собака огромная! — воскликнула она. — Я таких и не видела в живую.
— Это Хеш, шеррская сторожевая. Он еще совсем молодой, с возрастом заматереет и станет массивнее.
— Ого! Куда же еще! Он и так мне почти по грудь! — девушка с уважением рассматривала собаку, а потом подняла на шерифа умильные глаза: — А его можно погладить? Не укусит?
— Хеш очень умный парень, без приказа не тронет, так что можете смело гладить, — улыбнулся Рассел. — Хеш, свои. — Пес счастливо «улыбнулся» во всю пасть, немного напугав Тину огромными клыками. — Не бойтесь, не бойтесь! Это он вам так радуется.
Тина протянула руку и несмело дотронулась до жесткой челки, топорщащейся между острыми ушами пса, тот изо всех сил замахал толстым хвостом, старательно демонстрируя дружелюбие. Девушка расхрабрилась и принялась увлеченно гладить здоровенную страшную морду, перебирать гриву, тянущуюся вдоль хребта, а Хеш тыкался носом ей в ладони.
— Уй, а кто у нас такой милый? Такой хороший, — ворковала Тина почесывая пса за ушами.
— У нас в участке еще киборг есть. DEX, «тройка», — «похвастался» Рассел. — Он, правда, простой, не сорванный. ПРиходите к нам в участок в гости, познакомлю
— Может быть, — кокетливо пожала плечиками девушка. — Если не будем отвлекать вас от работы.
— Да какая в нашей глуши особая работа, — ухмыльнулся шериф. — А вот участок, и правда, необычный — в списанном военном транспортнике.
— Ого! Значит, обязательно заглянем. Вы меня простите, пожалуйста, но мне нужно переодеться к выходу на сцену, — извиняясь, улыбнулась Тина.
— Конечно, конечно, — заверил ее Рассел, беря Хеша за ошейник. — Не буду вам мешать. Если возникнут какие-то проблемы, зовите Дэйва Карсона, вон того парня под деревом. Это наш дружинник, он здесь дежурить будет, чтобы вам не докучали.
— Ой, вот это иногда бывает очень кстати. Спасибо большое за заботу.
Получив заработанные три шиллинга с руганью извозчика и нахрапом сутенера, прекрасная леди согласилась прокатиться перекусить вместо того, чтобы пропустить галлончик пива. Тони любил катать ее на моноциклете, любил, когда она крепко держится за его куртку, прижимается щекой к спине и горячо дышит в шею. Если бы он не познакомился в тот злополучный вечер с ее отцом, их отношения, возможно, сложились бы иначе. Но… ему было важно, что о нем думает этот немолодой докер, так похожий на его собственного отца. Он слышал однажды, как, отправляясь на свидание, Кира сказала, стоя в дверях:
– Папаня, ты чё? Он же жентельмен!
И выразительно постучала кулаком по лбу. Вряд ли она могла себе представить, сколько усилий Тони прикладывает к тому, чтобы оставаться джентльменом.
Для ленча он выбрал вполне подходящее место, где на Киру никто не бросал косых взглядов, – в Уайтчепеле, неподалеку от кампуса университета королевы Марии. Там хватало девушек в гогглах, штанах и металлических нашлепках. Это не очень-то обрадовало Киру – ей как раз нравились косые взгляды и шипение кумушек за спиной. Разумеется, ей вовсе не хотелось быть затерянной в толпе таких же, как она. Тони сказал, что она нисколько не похожа на этих ученых селедок и что шарфика из медных колец тут нет ни у кого. И уж конечно, никто из студенток не умеет гонять на байке так же бесстрашно, как она.
Она смягчилась, усевшись за столик, и сделала знак, чтобы Тони нагнулся. А потом сказала тихо-тихо:
– Я скоро уеду. В Испанию. Меня почти что записали в интербригаду, буду воевать с фашистами.
Этого только не хватало!
– А «почти что» – это как?
– Ну, надо, шоба папаня согласился – и все. Поедешь со мной?
– Нет.
Она не ожидала такого ответа и долго обдумывала, что на это сказать. Не придумала ничего лучшего, как разразиться громкой площадной бранью, отчего на их столик оглянулись все присутствующие. Тони отметил, что «ученые селедки» смотрят на его леди с искренним восхищением.
– …Но, черт бы тебя нюхал, почему?! – закончила она и перевела дыхание.
– Не хочу.
– Ты… – дальше последовало невразумительное продолжение тирады, уже с повторами непристойных выражений, – Кира истощилась.
– Ты хотела сказать, что я трус и негодяй?
– Да! И предатель!
– Я не состою в коммунистической партии Великобритании, потому с последним согласиться не могу.
– С каким таким последним? Ты на чё такое мне намекаешь?
– С последним твоим утверждением о том, что я предатель. Трус и негодяй, но не предатель. – Тони рассмеялся.
– Но в воскресенье-то придешь? – уже вполне серьезно и даже немного робко спросила Кира.
– В воскресенье приду.
– Гварят, будет аж десять тыщ легавых!
Вряд ли Его Величеству понравится, если его любимцев забросают булыжниками, вывернутыми из мостовой. Но с каких пор фирма «Виндзор и сыновья» распоряжается лондонской полицией? Дело Виндзоров – красиво смотреться на балконах Букингемского дворца и поздравлять нацию с Рождеством. Да и июньское соглашение о воздушном флоте подписали еще при Георге Пятом, так что не король определяет внешнюю политику Британии. Шествием молодчиков сэра Освальда правительство расшаркивается не перед кайзером – оно готовит оправдания перед британцами за будущий союз с Германией. В результате июньского соглашения немцам позволили в три раза увеличить воздушный флот – вовсе не прогулочными дирижаблями. И наверное, не ради того, чтобы в будущей войне эти дирижабли бомбили Лондон.
Тони долго думал, с какой стороны баррикад примет участие в воскресном представлении. И решил, что примкнет к большинству – антифашистскому, разумеется. Ибо убийствами евреев и избиением оппозиционеров трудно привлечь сторонников; для создания реальной фашистской партии англичанам надо пройти по пути немцев: страшная война на собственной территории, огромные потери, искалеченные и умеющие убивать ветераны, нищета и обесцененные деньги, но главное – горечь поражения и желание реванша. Национализм – удел побежденных, победителям свойственен великодушный патриотизм. Нет, идеи сэра Освальда обречены на провал.
Тони не сомневался: если бы Кира узнала о его раздумьях – только раздумьях, не говоря обо всем остальном, – он бы никогда больше ее не увидел. Разве что издали. Впрочем, Кира – это блажь, и решать что-то, принимая ее во внимание, было бы… недальновидно. Но, черт возьми, эта блажь занозой засела внутри и саднила время от времени весьма ощутимо. Эрни знал от этого верное средство, но Тони не спешил им воспользоваться.
– Ты знаешь, что вчера случилось на Уайтчепел-роуд?
– Дык! Паяльная Лампа спалил весь дом вместе с людями!
– С людьми.
– С людьми, – кротко кивнула Кира. – Я так думаю, он фашист. Они тожа швыряют убитых евреев в Пекло, шоба замести следы.
– Я думаю иначе, но дело не в этом. Ты слышала, вместе с семьей Лейбер погиб случайный свидетель?
– Неа. Про дока слышала. Док Джефф, он у моей мамани принимал Пита, она тада чуть концы не отдала. Она гварит, мы все из нее выскакивали, как пробка из бутылки, а Пит, паскудник, полез вперед ногами и застрял. Док Джефф его вытащил. Маманя мне и рассказала, что его пришили. Поплакала дажа. А чё, Паяльная Лампа еще кого-то укокошил?
– Да. Моего друга Эрни Кинга.
– Вау, Тони…
Может быть, Кира и не умела выразить сочувствие словами. Не знала сентиментальных жестов, не поднимала брови домиком. Зато чувства, которые она испытывала, были искренни и отражались у нее на лице безо всяких преувеличений.
– Понятно, почему ты щас не можешь со мной в Испанию… – угрюмо сказала она. – А хошь, я тожа щас не поеду?
– Хочу, – усмехнулся Тони.
Кира уже приняла решение. За те несколько секунд раздумий она взвесила аргументы за и против – Тони в этом не сомневался. И задала вопрос вовсе не из вежливости. И вовсе не потому, что желание вступить в интербригаду было не слишком велико. Нет, она только что ради него отказалась от очень нужного с ее точки зрения и важного шага… И ответила твердо, взвешенно:
– Тада я потом.
Нет, он не хотел ее смерти. Он боялся ее смерти. Но подумал вдруг, что война в Испании могла бы стать выходом из ее беспросветного будущего. Впрочем, отец бы все равно ее не отпустил.
Кира еще некоторое время с грустью осмысляла принятое решение, вяло пережевывая жареную рыбу, но быстро оживилась.
– И мы будем искать Джона Паяльную Лампу, шоба отомстить за твоего друга?
– Нет. Мы поедем к его жене, чтобы принести соболезнования.
Собственно, Тони рассказал Кире об Эрни только ради того, чтобы вдвоем с ней съездить к Кейт. Потому что если он явится на Питфилд-стрит один, это можно толковать по-разному. А если со своей девчонкой – это будет дружеский визит, возможно – визит вежливости. Но никак иначе.
Где-то в промежутке между тремя и четырьмя часами утра Кроули, шатаясь, вернулся в книжный магазин.
Он распахнул дверь слишком широко, споткнулся о порог и, держась за стену, чтобы не упасть, захлопнул ее. Он волочил ноги по полу, заплутав в лабиринте книг, скрипел половицами. Азирафаэль выскочил из задней комнаты.
— Кроули! Кроули, с тобой все в порядке?
— Я…
Азирафаэль похлопал Кроули ладонями по щекам.
— От тебя пахнет дымом.
— Э-э…
Азирафаэль принюхался и нахмурился.
— И виски. Ты пьян.
— Да, есть немного. У тебя еще остался портвейн?
— Нет. — Азирафаэль вернул его на землю одним острым, как бритва, словом. — Где ты был?
— Демонические дела. Не беспокойся об этом.
— Я не мог не беспокоиться. Я искал тебя повсюду. Чуть не дошел до твоей квартиры. — Азирафаэль изучал лицо Кроули и поглаживал его подбородок. — Я думал…
Кроули отвел глаза, пытаясь увильнуть от ответа.
— Я оставил записку. Не хотел тебя будить…
— Да, но потом я увидел машину, и я… я не знал. — Азирафаэль наклонился и погладил Кроули между лопаток. — Я подумал, может, тебя похитили… после того, что случилось сегодня…
— Думаю, я предпочел бы это тому, через что только что прошел.
Азирафаэль помолчал.
— Что случилось?
— Послушай, я сейчас не в том состоянии, чтобы говорить об этом.
— Тогда пойдем. Протрезвей. — Азирафаэль повел его к креслам. — Я принесу тебе одеяло. Сделай себе чашку какао.
— Я серьезно, — прорычал Кроули. — Я не хочу об этом говорить.
— Что бы это ни было, ты не почувствуешь себя лучше, пока оно не выйдет.
Кроули взвился:
— Мне не станет лучше, что бы я ни делал!
— Тогда, по крайней мере, позволь мне утешить тебя, — Азирафаэль погладил волосы на затылке Кроули. — По крайней мере, дай мне почувствовать, что я пытался.
Кроули залапал линзы, снимая солнечные очки, и возился с дужками, пока они не сложились.
— Я ходил к Бодлеру.
Азирафаэль содрогнулся.
— О Боже. То логово беззакония?
— Мои звонки не проходили. Я должен был знать, что происходит.
— Ты хочешь сказать, что продолжал пытаться?
— Конечно, продолжал. — Кроули сунул очки в нагрудный карман. — Я должен был получить силы у Ситри. Как еще я мог спасти тебя?
— Что случилось? Ты не смог ее найти?
Кроули перестал терзать свой пиджак.
— В том-то и беда. Я нашел ее.
— Тогда, ради Бога, в чем дело?
— Ад внес меня в черный список, — невнятно пробормотал Кроули.
Азирафаэль тщетно открывал рот, подыскивая слова, пока наконец не выдавил из себя тихое и унылое:
— Ох.
Кроули пожал плечами и втянул в них голову до самых ушей.
— Меня уволили.
— Мне очень жаль, — сказал Азирафаэль, не зная, что еще сказать.
— Ты можешь в это поверить? — Кроули расхаживал по ковру. — Меня фактически выгнали. Именно так. Пока! — Он взмахнул рукой в воздухе. — Пинком под зад. Даже не предложили забрать свои вещи. — Его нетвердые ноги прекратили ходить по кругу и теперь направились к лестнице. — Мы тебе даже не скажем! Мы просто дадим тебе разобраться самому. Что ты такой неудачник во всем, что ты персона нон грата даже в Аду.
Азирафаэль слушал.
Кроули шмыгнул носом.
— По крайней мере, тебя они хотят убить, значит, считают угрозой. Кем-то важным. А я…
Азирафаэль изучал свои ботинки, но ничего не говорил.
— Это такой код! — Кроули снова взмахнул рукой, и его глаза наполнились слезами. — Я не смог взломать его на небесах. Я должен был догадаться, что и на этот раз все испорчу.
— Ты прав, — пробормотал Азирафаэль. — Не думаю, что нам стоит обсуждать это, пока ты пьян.
— Нет! — прорычал Кроули. — Ты единственный, кто хотел сделать это сейчас.
Азирафаэль сидел очень тихо, чтобы не провоцировать его.
— Я провел тысячи лет, желая, чтобы они оставили меня в покое, и теперь, когда они действительно сделали это…
Азирафаэль вздохнул:
— Это больно.
Кроули тупо уставился на него.
Азирафаэль сложил руки и прямо взглянул на Кроули.
— Не так ли?
— Что?
— Бросить все, даже если ты знаешь, что был прав.
Кроули, прищурившись, смотрел на него.
Азирафаэль понизил голос:
— Мысль о том, чтобы потерять то, в чем ты всегда был уверен.
— Нет, — поморщился Кроули. — Это даже отдаленно не одно и то же. Я знаю, во что ты играешь, и я… не стану тебе подыгрывать.
— О, но я думаю, что это так и есть. Думаю, так было всегда. — Азирафаэль пожал плечами. — Ты просто не хочешь этого слышать.
— Послушай, я могу ненавидеть начальство, но это единственное, в чем я хорош, ясно? Быть демоном. Я ленив. Мне нравится соблазнять. Я езжу быстро. Я слишком много пью. — Кроули опустился на вторую ступеньку и вытянул ноги. — Я был создан для этого. Я вписываюсь в общение с дерьмовыми людьми. Ты всегда был слишком хорош для Рая. Они никогда не заслуживали тебя.
— Ты действительно так о себе думаешь?
— Это не то, что я думаю. Это то, что я есть!
Азирафаэль стиснул зубы.
— Звучит как оправдание.
Кроули просто уставился на него, слишком пьяный, чтобы понять.
— Я знаю, что ты добрый и верный, защитник беспомощных и щедрая душа, и ты единственный настоящий друг, который у меня когда-либо был. — Азирафаэль сел рядом с Кроули на ступеньку, его обычная радостно-сияющая маска словно растрескалась, позволяя взглянуть на него настоящего. — Ты знаешь, как я был одинок у Восточных Врат? Когда ты пришел, я подумал: «Боже мой! Он тот, кто составит мне компанию”.
Вместо ответа Кроули отпрянул от него.
— Нет такого понятия, как «слишком хорошо для…» ну, может быть, и есть, но не в этом дело. — Азирафаэль коснулся запястья Кроули. — Я далек от совершенства. Небеса просто сбились с пути.
— Как ты можешь быть таким?! — буквально взвыл Кроули.
Азирафаэль вздрогнул и замолчал.
— Они показали тебе, кто они. Как ты еще можешь за них заступаться?
Азирафаэль сделал глубокий вдох.
— «У небес не будет крови на руках» — у них с самого начала была кровь на руках! Они топили детей. — Кроули спрыгнул с лестницы. — После всех твоих оправданий они все равно будут сдирать с тебя шкуру за что-то такое маленькое и глупое, как “слишком много чудес”.
Азирафаэль тоже встал.
— Это не так…
— Сколько раз еще ты будешь позволять им отбирать тебя у тебя самого, прежде чем у тебя наконец хватит самоуважения сказать: «Хватит»?
Азирафаэль на секунду закрыл глаза и проглотил комок в горле.
Кроули сжал кулаки.
— Я думал, после Армагеддона ты наконец-то придешь в себя.
— Кроули…
— Шесть тысяч лет, — сплюнул Кроули, — и до сих пор так и не отрастил хребта.
Азирафаэль медленно придвинулся к нему.
— Не надо.
Кроули нахмурился.
— Не надо?
— Ты слышал меня… — Азирафаэль погладил Кроули по затылку. — Я знаю, что это.
— Нет, не знаешь.
— Ты хочешь, чтобы я разозлился на тебя, потому что тебе нужно причинить себе боль.
Кроули отпрянул.
— Не надо меня жалеть!
— Ты бросаешься на камни. — Азирафаэль старался говорить мягко. — Ты пытаешься разбиться об меня. И я не собираюсь тебе помогать.
Кроули ссутулился, как побитая собака, и посмотрел на Азирафаэля с выражнием, средним между отвращением и жалкой, беспомощной яростью. С минуту он размышлял, а потом, не говоря ни слова, повернулся на каблуках и зашагал к выходу.
— Кроули! — взмолился Азирафаэль.
— Я вернусь. Я всегда так делаю. — Кроули отодвинул щеколду на двери. — Мне просто нужно время подумать.
Азирафаэль стоял в пораженном молчании у подножия лестницы и смотрел, как Кроули ковыляет к двери и позволяет ей захлопнуться у себя за спиной. А потом он выбрался на холодный грязный тротуар, тяжело опустился на бордюр и уткнулся лицом в колени.
Фургон бросили на стоянке за квартал от дома Риты. Лика отдала ей свою ветровку, чтобы скрыть засохшие кровавые дорожки на руке. Они шли по ещё не совсем проснувшемуся городу, словно по минному полю, нервно оглядываясь.
– Который час? – спросила Рита, возле двери своей парадной.
Лика машинально сунула руку в карман, забыв про утерянный телефон, и наткнулась на часы. Горло сжало спазмом. Ей казалось, что часы ещё хранят тепло Дэна. Она посмотрела на циферблат.
– Почти шесть.
– Ой, – Вика схватилась руками за щёки, – у меня же ключей нет, а запасные у соседки. В такую рань человека будить…
Лика чуть не зашипела от возмущения. Как чужого мужа из семьи уводить, так совесть молчит, а тут ой-ой, неудобно человека потревожить.
–Будем ждать, когда нас здесь эти серые поймают?
– Но ведь они же погибли?.. – пробормотала Рита, но тут же решительно набрала на домофоне номер квартиры и кнопку вызова.
Взяв ключи у не слишком довольной старушки, они с немалым страхом открыли квартиру, опасаясь засады. Первым делом Рита кинулась собирать чемодан. Лика с тоской представляла, что ждёт её дома: не пришла ночевать, не предупредила и не отвечала на звонки. И соврать нечего. Раньше можно было придумать, что осталась у Насти и забыла зарядить телефон. Настя бы подтвердила. Но это всё в прошлом. Ладно, придётся придумывать на ходу. Скажет, что пошла в ночной клуб. Пусть родители даже решат, что она напилась или даже что похуже. Это всё же прозвучит достовернее, чем правда. Да и Лика совсем не была уверена, что её правду можно рассказывать кому бы то ни было без риска.
– Не надо звонить по телефону, – посоветовала Лика, видя, что Рита, как обещала, собирается вызвать ей такси. – Дэн говорил, что не пользуется никакой техникой, которая может выдать его местоположение. А ещё лучше, выбрось его совсем. Думаю, что те двое не единственные, кто охотятся за нами. За такими, как мы, – Лика вздохнула.
Рита отложила телефон и уткнулась лицом в ладони.
– Господи, господи! Что же мне делать? Значит, и дома они смогут меня найти? Если я вернусь к себе в посёлок, то никогда не смогу жить спокойно?
Лика не знала, что ответить. Да и не было у неё ответов. Она и сама не знала, как жить дальше.
– Если ты спрячешься где-то, где нет техники, связи и всякого такого, то, может, они не смогут тебя вычислить?
– Точно! – глаза Риты засияли. – У меня тётя в монастыре живёт. Послушницей. Я к ней поеду. Там ни телефонов, ни компьютеров…
Лика кивнула. А ей тоже придётся всю жизнь трястись от страха? Она попробовала мыслить логически. Серые не знали, кто она такая, но у них остался её рюкзак и телефон, по которому раз плюнуть вычислить её. Если только вещи не сгорели вместе с машиной и серыми убийцами. Значит, ей самой пока ничего не угрожает, кроме, конечно, родительского гнева. Придётся как-то объяснять длительное отсутствие и пропажу телефона. Лика попрощалась с Ритой и вышла на улицу. Было семь утра, метро уже работает, к восьми она доберётся домой и тогда начнётся ад. Но думать об этом не хотелось.
Ничего не меняется в мире. Как и пикейные жилеты, описанные Ильфом и Петровым в своем знаменитом романе. Конечно, выглядят они сейчас совсем иначе, но суть их разговоров изменилась незначительно, сменились только фамилии политических деятелей и обстановка в мире. Не изменились лишь люди. Не изменились и их интересы.
Самым популярным и известным парком столицы является Крещатый парк. Парк этот находится близ Верховной Рады, в пяти минутах ходьбы от Майдана Независимости. В нем приятно проводить обеденный перерыв или просто побродить влюбленным.
Именно этот парк облюбовали странные смешные люди. Обломки прошлого и настоящего собирались здесь, чтобы поговорить о политике и обсудить новости.
Когда-то они приходили сюда, чтобы купить или продать валюту, но кому она сейчас нужна, если гривна выросла в цене по отношению к доллару, а пенсии стремительно упали.
— Смотрели выступление в ООН господина Обамы?
— Барак, — словно речь шла о его хорошем знакомом, отвечал второй постоянный посетитель тусовки. – Барак – это голова! А с речью Путина вы знакомы?
— Путін, звичайно, голова, — отвечал собеседник. – Інша справа, що це не наша голова. Скажіть, ну навіщо він вторгся на Україну? Навіщо відняв у нас Крим?
— Ясное дело, — вступал в разговор третий собеседник. – Воспользовался неразберихой. Конечно, Крым это цимес! Помню, я там прекрасно отдыхал в советские времена. До сих пор вспоминаю с удовольствием. Я бы тоже забрал Крым. А кто бы не забрал? Слушайте, Вальцман, вам нужен Крым? А что вы думаете о Путине?
— Я скажу Вам откровенно, — тут же отозвался тучный старик в сером джемпере и летних брюках. – Путину палец в рот не клади. Я лично свой палец не положил бы! Но Путин негодяй, в этом можете не сомневаться. Почитайте в Интернете, что про него говорят. Это ведь исчадие ада! Я даже рад, что Меркель поняла всю его сущность. Меркель – голова!
— Даже не сомневайтесь! – влез в разговор тощий старик с выпученными от базедовой болезни глазами и огромным кадыком. – Олланд тоже голова! Я думаю, что они с Меркель еще преподнесут сюрприз этому наглецу.
— Турецкий Эрдоган тоже голова, — сказал старик в джемпере. – Я думаю, он не простит Путину наглой выходки. Крым всегда считался турецким! Поинтересуйтесь хотя бы у Джамилева. Он, конечно, не голова и у Турции с русскими хорошие отношения, но всякого можно ожидать!
— Британский премьер Камерон за Украину, — воскликнул тот, кого называли Вальцманом. – Он сказал, что Украина должна точно войти в ЕС и стать ее жемчужиной!
Старики заволновались. Всем хотелось стать жемчужиной ЕС. Вот войдем в Европейский Союз, тогда они у нас и почешутся – в стране сорок два миллиона человек населения, это сколько по квотам будет депутатов от Украины в ЕС? Хорошо, что европейцы по быстроте мышления лишь немного превосходят эстонцев и латышей, пока они поймут, что к чему, мы уже все комитеты возглавим!
И наступит счастье!
— Да, Камерон это голова. Как он срезал Путина на Совете Безопасности Европы!
— Да… Я бы Камерону палец в рот не положил бы. Он шантажирует союз выходом Великобритании и не соглашается ввести на Британских островах евро!
— Хиллари тоже голова!
— Ах, отстаньте от меня с мисс Клинтон. Небезызвестная Моника, пользуясь только ртом, наставила ей такие рога! Лоси в карпатских горах умирают от зависти! Голова! К этой голове с таким мужем надо иметь… Ну, вы меня понимаете!
— До речі, про Закарпаття. Ярош це голова! Україна має бути українською!
— А що ви скажете за поляків?
— Тихо господа, милиция идет!
Поблескивая глазами и пенсне, старики подождали, пока мимо пройдет полиция, организованная новым министром Арсеном Аваковым вместо прежней милиции. Что говорить, дубинка у любой власти больно бьет по спине!
Остап задумчиво шел сквозь толпу, а когда очнулся, то увидел, что его крепко держит за руку пожилой человек в синем залоснившемся костюме, когда-то сшитом у отличного портного.
— Ну, — нетерпеливо сказал Остап. – И долго вы собираетесь пожимать мне руку?
— Вы торгуете краской, — сказал бывший человек в бывшем шикарном костюме. – Я имею вам что-то сказать.
Бендер посмотрел на собеседника и понял, что тот может говорить долго и смачно, так смачно, что его придется слушать бесконечно.
— Хорошо, — согласился он. – Только не на улице. Пройдемте в контору!
В конторе человек, задумчиво шевеля губами, пересчитал взглядом бочки с краской, задумался, потом спросил:
— Склады есть?
Выслушал ответ и кивнул.
— Очень хорошо! Моя фамилия Логарифмер. Мне восемьдесят лет.
— Очень рад, — сказал Остап. – Вы прожили хорошую жизнь. Рад за вас.
— Моя фамилия Логарифмер, — повторил старик и принялся смотреть в окно.
— И что? – нахмурился Бендер, начиная терять терпение.
— У вас контора, — наконец сказал старик.- Если мои глаза что-то видят, у вас действительно контора!
— Да, да, контора, — подбадривал Остап. — Дальше, дальше. Гони мысль, старина, у тебя неплохо получается!
Но старик только поглаживал себя рукой по колену.
— Вы видите на мне этот костюм? Это праздничный костюм. Теперь я ношу его каждый день.
— Это видно, — нетерпеливо сказал Остап. – Дальше, старина, дальше!
Петро Ангел посмотрел на командора и шлепнул старика по спине, чтобы слова не задерживались в его организме. Ожидаемого ускорения не произошло, похоже, организм старика рождал слова по мере его тягучей старческой мысли.
— Вам не нужен президент компании? — спросил Логарифмер. – Я согласен и на директора.
— Президент? – Остап захохотал.
Смешной был старикан, очень смешной.
— Официальный. Одним словом, глава учреждения.
— Я сам глава.
— Вы честно платите налоги? У вас нет заморочек с поставщиками? Есть? Значит, вы собираетесь отсиживать сами? Так бы сразу сказали. Зачем же вы морочите мне голову уже полчаса? Я всю жизнь сидел за других. Такая моя профессия — страдать за других. Я всегда сидел. Юрий Андропов собирался меня законопатить надолго, но очень вовремя умер. Выпустили прямо из следственного изолятора. При Горбачеве, — на выцветшем лице старика вспыхнула мечтательная улыбка, при нем я тоже сидел. И позже, уже в Украине, — старик принялся загибать пальцы. – При Кравчуке я сидел, при Кучме, при Ющенко, даже при Януковиче отсидел немного…
Как я сидел при Горбачеве! Как я сидел! Это были лучшие годы моей жизни! За семь лет я пробыл на свободе восемь месяцев. Выдал замуж трех внучек, купил квартиру в Москве, а потом разменялся на Киев, с хорошей доплатой… Я жил! Понимаете, жил, если вы что-нибудь понимаете в этом слове!
Он безнадежно махнул рукой.
— А теперь каждый хочет сидеть сам, не тратить заработанную потом копейку. Не понимают простой истины: меньше сидишь, больше зарабатываешь. Так вы будете брать меня на работу или мне забыть вас навсегда?!
— Можете не сомневаться, вы приняты! – улыбнулся Остап. – Я просто не понял вас. Ведь вы подставное лицо, да?! В наше время обычно пользуются чужими документами. Но вы нам подходите!
— Тогда я имею задать парочку вопросов, — улыбнулся и старик. – Люблю вести дела с умными людьми.
— Конечно, мы стеснены в средствах…
Логарифмер величественно махнул рукой.
— А вот этого не надо. Не надо выжимать из меня слезы, крупные как яйца Вити Януковича! Мои уши не хотят даже слушать об этом! Шоб вы так жили, как прибедняетесь!
— Я же сказал, вы приняты. Детали обсудим за обедом. Кстати, уже обед!
— Ой, не надо меня уговаривать, я и так соглашусь!
На улице Ангел, отстав от старика, шепнул побратиму:
— Командор, навіщо нам цей мухомор? Гроши на нього витрачати!
Старикан услышал.
— Я так вам так скажу, молодой человек, у вас умный начальник. Бесцельно тратить юные годы в тюрьме, значит разбазаривать молодость. Он это понимает. Я сам пришел к этому заработку в пятьдесят лет!
Петро Ангел был мрачен и задумчив. Тому была веская причина.
Знакомый рассказал Петру о страшной кончине Сашка Скрипки. Ускользнул Сашко от пули москальской в чеченской стороне, а в родной Батькивщине не уберегся – покончил жизнь отчаянным самоубийством посредством сразу десяти пистолетов, даже то, что в наручниках был, не спасло. А вот не надо было прокуроров за галстуки хватать! Молодые прокуроры самый обидчивый народ. Ты его с любовью и полным уважением за галстук, а он тебе статью, да что там статью, на дуэль может вызвать, только не сам придет, а побратимов из спецслужб пригласит, чтобы вразумили любителя затягивать галстуки на прокурорской шее. Кохаешь, кохаешь свободу, равенство и братство, а придет к тебе последний час и зрозумишь, что прожита жизнь за чуждые идеалы, и ничего с этим поделать нельзя. Что поделаешь, если смерть к тебе приглядывается черным шалым зрачком «Макарова»! Руки бы в недоумении развести, да бессильны сильные руки, скованные стальными наручниками.
На катер, удобную точку обзора, пробраться не удалось. Надо было подумать об этом раньше. Блаз, покружив по окрестностям, все же поднялся на уступ, с которого все было неплохо видно. Правда, фигуры людей казались маленькими и игрушечными, но зато ничто не загораживало обзор.
Успел увидеть, как патрульный пост подле крейсера опустел, и на борт начали подниматься простые горожане. Это было плохо, очень плохо, и Блаз даже потянулся к фонарю, но оказалось, что впустили всего десятка три зрителей. Остальные не стали покидать уже облюбованные места.
Как на концерте. Или в театре. Наверное, люди соскучились по зрелищам. Наверное, устали от кухонь и долгих зимних разговоров…
Появился конвой с заключенным. Все шло, как должно идти, но отчего-то на душе скребли кошки. Словно где-то в расчеты закралась ошибка. Словно что-то пошло изначально не так.
Потому-то Блаз не стал отменять приказ. И потому он, не дожидаясь казни, покинул свой пост. Он торопился на верхние улицы. Туда, где на удобном, почти плоском основании расположились суда Наследников. Прочные хорошо охраняемые суда. Сейчас их обитатели на линкоре. Сейчас Наследники наиболее беззащитны перед его бойцами.
На ходу Блаз вытянул из-за голенища красную ленточку и повязал на левый рукав. В суете боя легче легкого спутать своих с чужими, а такие ленточки помогут не ошибиться.
Уже добравшись до «Памяти Орра» он услышал звук взрыва и протяжный скрежет, свидетельствующий о том, что безумная затея Микеля удалась. А значит, нужно еще больше спешить.
Вверх по сходням, к охранному посту под килем «Святой Габриэллы» он поднялся почти бегом. И едва успел к началу атаки.
Он увидел, как распахнулись люки, как по веревкам вниз заскользили его воины, его бойцы армии свободы, как дружно они побежали вперед, туда, где из укрытий начали выходить привлеченные шумом служаки из личной охраны Наследников.
Блаз был уверен, что справиться с ними будет легко.
Он и сам оказался на гребне атаки и одним из первых вступил в перестрелку. Враг, начавший было бессистемную пальбу, отступил, как и предполагалось. На свежий снег брызнула первая кровь. Красное на белом — красивое сочетание. Красивое и зловещее. Но сегодня оно принесет беду только Наследникам и тем, кто вздумал их защищать.
И тут внезапно по его отряду с верхних палуб открыли огонь совсем другие люди. Зазвучали короткие, отрывистые приказы. Гулко раскатился в узком коридоре между судами ружейный залп. Двое упали, захлебываясь кровью.
Это был удар. Неожиданный и подлый. Блаз даже не сразу понял, что случилось. А когда понял, заорал:
— Под киль! С линии огня!
Услышали его немногие.
Атака продолжилась. А в голове шумело, как водопад: «Нас ждали. Они знали, что мы придем! Кто-то нас предал…»
Красное на белом — обманное сочетание.
Выскочили на открытую местность. Впереди, под бортом очередного судна, их встретили. Патрульные выстроились наизготовку, и дали залп, лишь только люди Блаза оказались на виду.
Еще двое. Посчитал он. Ничего. Сейчас с запада по верху должны подойти отряды Жероля.
Перезарядить ружья патрульным никто давать не собирался. Под чей-то хриплый вопль «В атаку!» бойцы кинулись врукопашную. Блаз сжимал пистолет и бежал вместе со всеми, как рядовой, как один из бойцов собственной армии. Влажный воздух, запах ржавчины, как запах крови… он подчинялся приказам командира отряда бездумно и легко, заранее зная, что отступать нельзя. Даже если силы не равны.
И когда вдруг почувствовал, как подломилась правая нога, как обожгло ее горячим, словно кто-то плеснул кипятком, ощутил только досаду: не продержался до окончательной победы, не добрался до «Белого льва», не увидел, как с его мачты сорвут зеленый флаг с хищной мордой и не поднимут красный треугольник нового флага. Того, что будет знаменовать начало эпохи справедливости и свободы…
Блаз не был смертельно ранен, но бежать вперед с простреленной ногой не мог. Кто-то помог ему подняться и усадил в тени огромного валуна, служившего опорой одного из кораблей.
Впереди продолжали раздаваться звуки боя. Где-то далеко, под скалой, разваливался подорванный линкор.
«А вдруг все напрасно? — думал Блаз зажмурившись. — Вдруг они все-таки победят?.. что будет тогда? Что ждет нас… город?»
Нет, Наследники победить не должны. Это неправильно, это нечестно: их время вышло! Нужно сражаться. Он, опираясь на камень, поднялся. Проверил, заряжен ли пистолет, и заковылял туда, где все еще не стих бой. По плану, его бойцы должны занять «Белого льва», закрепиться там и уже оттуда продолжить захватывать другие корабли Наследников. На этом фрегате, строившимся когда-то по «воздушным» чертежам, как стало точно известно, хранится довольно большой арсенал, есть даже несколько дальнобойных пушек. Если завладеть всем этим, можно считать, что победа в кармане. Вот только, никто не брал в расчет патруль. Ведь все знали — патрульные будут на казни…
И тут близко, в нескольких метрах, раздался взрыв. Звякнула рында, и кто-то раскатисто приказал в рупор:
— Всем стоять! Сопротивление бесполезно, вы окружены!
Видимо, стоять никто не собирался. Стрельба только усилилась. А потом Блаз увидел, как тем же путем, которым всего несколько минут назад двигались вперед, отступают его люди. Отступают организованно, никто не бежит. А значит, надежда все-таки есть…
— Наши заняли «Габриэллу», — сообщил командир отряда. — Отступаем туда.
«Габриэлла» — хорошее, прочное судно. Но вот долго ли оно сможет выдерживать осаду? Блаз не знал.
Но позволил двоим бойцам помочь ему идти.
После Соане один на один с Риккертом он не оставался — как-то все не до того было. И про это ощущение слегка отлетающей крыши он успел подзабыть. Хотя, может, тут все дело в задранной башке.
— Будешь у нас начальником. — Риккерт клыкасто ему улыбнулся. Тут Риан наконец моргнул.
— Видишь новую пиктограмму? Запускай.
Из пиктограммы нежданно-негаданно выплеснулся полный виртуальный план дома Альенде. Непривычный к такому Риан даже слегка пошатнулся. Разноглазый подхватил его за локти, а прислонился лбом к мягкому бархату чужого костюма он уже сам. Теплый ветерок теперь щекотал его ухо.
— Оранжевые — это гости и домочадцы. Красный — слуги. Зеленый — охрана. Синий — наемный персонал. Так все это видит домашняя система.
Риан прикрыл глаза — так почему-то было легче смотреть. Большая часть разноцветных искр на плане обосновалась в двух смежных больших залах. Редкие красные и зеленые огоньки ползали по бледно-голубой сетке других коридоров и комнат. Среди них затесалось несколько оранжевых. Некоторые из них не двигались. Бойкотируют видеобиографию Мамы Мо, вот засранцы.
— Те, кто не в зале — наша задача. И надо бы пошевеливаться.
Разноглазый отпустил его и шагнул к выходу. Помедлив секунду, Риан двинул следом, поймав уже на пороге:
— Дверь запри.
Нет, ну не охуел ли, а?
— Я тебе что, блядь, этот…
«ПРИВРАТНИК»
Линза нежданно выдала подсвеченную алым подсказку. Они все тут охуели.
— Какой еще, в жопу, привратник!
Риккерт даже не обернулся, заржал только и выставил «фак» через плечо. Риан торопливо прижал браслет к световой панели, дождался подтверждения и зарысил следом, чертыхаясь про себя. Над ним не то что давно никто не ржал. Над ним ваще, блядь, никогда никто не ржал. До появления этого хрена.
Он обогнал разноглазого на полшага. Кому-то из своих он за такие дела сходу дал бы по шее, наплевав на неподходящее время. Сейчас же только жестко проговорил:
— Первым — того, что в гараже.
Риккерт ничего не ответил. Риан решил считать это молчаливым согласием и продолжил размашисто идти к лифтам. Впрочем, сворачивать было некуда — все помещения вдоль коридора, по данным системы, были пусты.
— И что там твоя миллиардная прога? Работает вообще, или обычный фуфел?
Аванс, конечно, вытянул далеко не на миллиард, но сожрал все оставшиеся бабосы. К этому времени он окончательно убедился, что шансов свалить с Луны живым у него мало, а значит и потратить их будет некому. Так что расстался с деньгами легко и даже не слишком-то вдавался в пояснения Риккерта. А вот сейчас решил спросить.
— И за что такие бабки? Халупу Соане ты, помнится, сам вскрыл на раз и бесплатно.
Риккерт ухмыльнулся.
— Вот представь. Кто-то, к примеру, я, несколько раз от души прошелся твоей башкой по бетонной стене. И тебя больше нет. Тело при этом как-то живет — ест, спит, даже ходит, хотя чаще всего под себя. Но в домике пусто.
Риан зло прищурился. Риккерт продолжал с улыбкой рассказывать.
— Это то, что я сделал с домом Соане. И нам это совершенно не подходит, сам понимаешь.
Риан кивнул, хотя понимал не слишком.
— Теперь представь, что в какой-то момент ты обнаруживаешь себя в странной, даже дурацкой одежде и с документами в кармане на имя какого-то Клодьеза Риана…
Риан до скрипа сжал зубы.
— А ты точно знаешь, что тебя зовут Мэри Джейн, ты любишь розовые юбки из газа и белых пони. И так было всегда.
Получив локтем в живот, Риккерт даже с дыхания не сбился, не то что с шага. Риану же стало немного лучше.
— Это то, что произойдет со здешней системой. Паразит переделывает ее так, как нам нужно. Успешно, но необходимо время.
— А если времени не хватит? — Риан украдкой потер локоть.
— Тогда у вас появляется уникальный шанс надрать задницу моим хренолетам в заочном стрелковом соревновании.
Они остановились в ожидании лифта. Риан, прищурившись, вглядывался в каменное лицо разноглазого. Нет, если и издевается, то никак не показывает. Серьезен, как топор. Уже в лифте он все же спросил:
— А если все выгорит? Что тогда?
Уголки риккертовых губ слегка поползли вверх.
— А ты не понял, да.
Помолчал немного и добавил.
— Наш паразит учит систему убивать людей.
Какая-нибудь галимая землядь, конечно, не врубилась бы. Риан же, как всякий лунарь, твердо знал, что любая система жизнеобеспечения однозначно делает все, чтобы защитить людей, и ни в коем разе не может причинять им вред. Она так собрана, это как кровь и кости. Поэтому нет и ни одного чисто роботизированного оружия — везде на другом конце дула человек, так или иначе. Поэтому слова Риккерта прозвучали совсем как «снять Луну с неба».
— Гонишь!
Лифт с тихим звоном открыл двери. Единственным выстрелом Риккерт уложил ожидавшего их охранника, неторопливо вышел в гараж.
— С чего бы? Ты спросил, за что такие деньги. Вот за это.
Он тихо присвистнул, подхватил труп за ногу и потащил к остекленному наблюдательному пункту. Маленький каплеобразный робот уборщик тем временем полз к первым каплям крови на темном полу.
— А с чего ты взял, что все идет успешно?
Ногой уплотнив охранника в довольно узком пространстве, Риккерт задвинул дверь и обернулся к Риану.
— Ты слышишь тревогу? Я, лично, нет. А ведь все уже должно полыхать. Но системе не до того. У нее сейчас, можно сказать, раздвоение личности и кататонический ступор одновременно.
Риан медленно кивнул.
— А если бы заполыхало?
Разноглазый показал куда-то в сторону.
— Бронированный лимузин Альенде. Оба шлюза пройдет, если надо.
Риан медленно кивнул снова. И в очередной раз похвалил себя за умение тактически мыслить.
Риккерт тем временем спрыгнул с пандуса, остановился рядом. Глаза его весело сощурились.
— Куда дальше, командир?
Риан отеческим жестом похлопал его по локтю.
— Твоя замута, ты и рули. Я сегодня на подхвате.
Что-то во взгляде Риккерта опять напомнило ему про пустынных котов. Риан видел одного такого в бинокль. Тот как раз сыто щурился и зевал, дожевывая то, что осталось от его курьера.
— Тогда добро пожаловать в лифт для семьи и гостей.
Этот был отделан зеркалами и резным деревом и снова нездорово напомнил Риану путь в специально подготовленный зал «Алмазного грота». Что и говорить, шикарно его Винни с этим подставил. Чтобы отвлечься он продолжил расспрашивать.
— И что, эта самая система теперь сама кого надо ухлопает?
— Угу, — буркнул Риккерт, — Вылезет и всех нейроволокном передушит. Конечно, нет.
Риан досадливо скривился.
— Да не темни ты!
Спиленный кончик когтя, торчащий сквозь дыру в перчатке, уперся ему между глаз.
— Помолчи. Вик, десятиминутная готовность. Проследи, чтобы никто не ушел, и будь готов вывести команду.
Разноцветные глаза обратились к Риану.
— На этажах пятеро охранников. Еще трое отдыхают, их оставим напоследок. Остальные в зале, о них позаботится Виктор. Голосовой контроль. Подтверждаю.
— Чего? — вызверился Риан.
Разноглазый мягко улыбнулся, потом поморщился.
— Паразит закончил работу и передал мне управление. Теперь, можно сказать, система — это я. И от этого голова болит. Поэтому заткнись.
Лифт остановился, но двери не открыл. Риан вынул ствол. Происходящее его здорово нервировало.
— А делать-то что?
— Просто стреляй во все, что движется, кроме меня.
Лифт распахнул двери прямо в открытый космос. Риан отшатнулся было, но быстро понял, что вверху прозрачный купол, а впереди голографическая проекция, изображающая пять галактик. Риккерт двинул сквозь них, держа ствол в поднятой руке у головы. Его силуэт быстро растворился в сияющем замедленном вихре, но голос был хорошо слышен.
— Усилить звукоизоляцию жилых комнат. Подтверждаю. Отключить режим ночного видения для гамма, дельта, эпсилон, фита, каппа. Подтверждаю.
Риан осторожно двигался следом. Теперь он точно знал, как выглядит со стороны кто-то, у кого не все в порядке с головой. Впереди обрисовался полукруг света. Он поторопился туда.
Я подошла к напивающемуся Шеврину и похлопала его по плечу.
— Хватит, а то ноги промочишь.
— Чего? — дракон смерти оторвался от коньяка и удивленно взглянул на меня. Несмотря на стойкий запах спиртного, выглядел он вполне трезвым, только пришибленным и чертовски усталым.
— Мочевой пузырь лопнет, и ноги промокнут, — хихикнула я, понимая, что пугать высшего дракона байками про алкоголизм смысла нет. К тому же, для него пятая бутылка коньяка чем-то похожа на пятую банку аскорбинки. Не смертельно, но может случиться какой-нибудь казус.
— Да иди ты… — протянул Шеврин, прикидывая, куда бы меня так послать, чтобы я ему не мешала.
— Не пойду. А пить тебе все же хватит, — я убрала бутылку на полку кухонного шкафа. Все равно ведь достанет, когда захочет, но такой жест наглядно даст понять, что я не просто так сюда пришла. — Что случилось-то?
— Эти… говнюки… взорвали стадион, — буркнул дракон смерти. — Прямо во время соревнований.
— А я говорила, что это херовая идея эти ваши соревнования, — отмахнулась я, понимая, что все равно соревнования в Академии уже никто не отменит. Студенты просто не дадут этого сделать и из шкуры вылезут, но продолжат сражаться и пробовать свои силы. Еще бы, такая потеха! К тому же, соревнования были отличным способом заработать на ставках, а я уверена, что ушлые и предприимчивые студенты и ученики радостно наживались на боях. Так что прикрыть столь выгодную лавочку не сможет даже Шеврин, поэтому ему ничего не оставалось, как поддерживать эту идею и помогать с ее реализацией. А потом выгребать бедствия с последствиями.
— Раненные есть? — деловито спросила я, глядя на все еще хмурого Шеврина. Тот лишь поморщился.
— Нет, все вылечились. Стадион я восстановил. Так что тебе там делать нечего.
— Тогда чего ты такой хмурый?
— Потому что заебался, — отрезал дракон, явно желая меня телепортировать куда-то к чертовой бабушке с глаз долой. Но я продолжала маячить у него перед глазами, из-за чего в его мозге родилась гениальная идея. — Пошли разомнемся, что ли?
Я тяжко вздохнула и потащилась за ним в спортзал. Сейчас отобьет мне все окорока своим мечом, а ты потом страдай. Обидно было не поражение — я все равно знала, что против Шеврина не котируюсь, обидным казался именно сам факт избиения и словесных выпадов товарища черного. И понятно, что он желает мне только добра, вот только что-то это добро вечно постигается через задницу и прочие части избитого тела.
Тренировка началась как и все прочие — с пенделя мне мечом, чтобы резвее принимала нужную стойку. А дальше Шеврин просто гонял меня по залу, заставляя не сколько отбиваться, сколько следить за собственными ногами и стараться не запутаться в них, поскольку падение равнялось однозначному проигрышу. Мол, упал — убит. Ну да ладно, мы люди уже привычные…
— Да что ты шевелишься как толстая каракатица? — вызверился дракон, по его лицу прошлась чешуя, мотивируя меня отбежать подальше. А то в таком состоянии он частенько не сдерживался. В общем, если кому нужен для типажа настоящий холерик, то прощу любить и жаловать — господин Шеврин идеально подходил под эту категорию. Он быстро закипал и быстро остывал, в перерывах делая вид, что вообще душка.
— Как могу, так и шевелюсь, — буркнула я, с трудом отбив нацеленный мне в грудь удар. Пожалуй, в настоящем бою будет легче просто лечь ему под ноги, поскольку ничего больше против него я сделать не в состоянии.
— Ты слишком ослабла, — констатировал Шеврин, глядя мне прямо в глаза. В черных провалах его глаз заклубилась тьма.
Я снова как смогла отбилась, чувствуя, что он все больше и больше поддается то ли чтобы поддержать меня, то ли чтобы получилась хоть какая-то тренировка. Ну не виновата я, что каждый раз мне приходится все начинать сначала. И Шеврин учит не сколько меня, сколько мое тело действовать на рефлексах и сплошной интуиции, поскольку сознание пребывает где угодно, но только не на поле боя. И это на самом деле все больше убивает мотивацию заниматься тренировками. Какой в этом смысл, если я завтра снова буду чистым белым листом без памяти?
— Я знаю, что тебе тяжело, — шепнул Шеврин, заставляя меня изогнуться, чтобы пропустить лезвие меча над головой, — но и ты пойми — это необходимо. Ты все равно будешь слабеть день ото дня до тех пор, пока не переродишься полностью. Дальше будет только хуже…
— Да ты просто мастер-утешитель, — фыркнула я, ощущая набегающие на глаза слезы. Куда хуже? Что еще мне уготовано? Сколько можно это терпеть?
— Я это прошел не один раз, — вздохнул он и приостановил тренировку, чуть повернул мое лицо к себе. Плещущаяся в его глазах тьма казалась какой-то своей, родной, доброй… понимающей. Это несколько смущало. — И я знаю, что тебя ждет много того, о чем ты не хочешь сейчас думать. Умереть намного легче, чем тебе кажется. А вот восстановиться после этого и не сходить с ума будет очень сложно. Поверь, я, в отличие от остальных, представляю, что тебя ждет. И хочу натренировать хотя бы твое тело, чтобы ты могла отбиться на одних инстинктах, пока твое сознание будет охреневать от происходящего и задаваться вопросом: «Что это было?». Ты не поверишь, но это много раз спасало мою жизнь и может спасти твою.
Я сморгнула, чувствуя, что сейчас просто банально разревусь. Я знала, как мне будет сложно, но Шеврин сейчас сказал, что все будет еще сложнее. Что я даже не догадываюсь о том, как поведу себя потом, когда все закончится. И он прав. Он, черт его побери, прав на все гребанные двести процентов. Только от этого ни капельки не легче.
— Все остальные тоже прошли нечто подобное в той или иной мере, кроме молодняка и клонов, — сказал Шеврин, продолжая удерживать мое лицо, словно бы от этого взгляда в глаза что-то зависело. А быть может, и правда такой зрительный контакт был важен. — И ты это пройдешь. Ты не святая, но у тебя уже есть репутация, сверхи о тебе хорошего мнения, чего я от них не ожидал. Если ты и дальше не накосячишь, то скоро все закончится. Твоя задача сейчас быть хорошей девочкой, не делать глупостей и вести себя спокойно. Поверь, чем больше ты нервничаешь и доводишь себя до исступления, тем больше шансов, что ты допустишь какую-то ошибку. Ты же этого не хочешь, верно?
Я покачала головой. Мне и правда не хотелось начинать все сначала. В который уже раз… Но все равно мне придется выдержать все, улучшить свою гребанную карму, наполнить ее плюсами от спасенных, вылеченных, принятых в наши миры, договорами с высшими и примерным поведением. Все равно через это придется пройти, даже если я не хочу снова становиться полным ничтожеством. У меня выбор между одной смертью и множеством смертей. И здесь главное не промахнуться, поскольку умирать раз за разом, стараясь вспомнить былое, начинать с абсолютного ноля восстанавливать все утраченное и снова терять это все много раз будет больно. Больно морально, душевно. И лучше уже один раз перетерпеть, как бы сложно ни было. Но как же порой мучительно знать, что вместо прогресса у меня идет сплошной регресс, что все усилия и попытка учиться заканчиваются крахом. Что даже эти тренировки не для меня, а для плазмы, у которой и то больше шансов выкрутиться из этого всего…
— А теперь прекращай киснуть и поехали, — легкий пинок отрезвил меня и заставил собраться. Доказывать что-то кому-то глупо, но можно хотя бы пытаться. Даже зная, что это абсолютно бесполезно. Даже понимая, что завтра я все равно все забуду и снова стану выезжать только на природных возможностях своего тела.
— Я был карликом, мелочь. Я жил в цирке и развлекал людишек. Не находишь это унизительным? А еще я был много кем. И всегда тем, кого презирали, ненавидели и пинали. И ты не поверишь, как же мне хотелось рвать эти глотки. А я терпел. И тебе велю терпеть. Потому что иначе ты так и будешь метаться по телам, пока не потеряешь свою личность и память. Сколько таких преступников уже растворилось в общей массе из-за перерождений? Твоя задача оставаться самой собой и беречь все то, что ты помнишь.
Удары сыпались на меня со всех сторон, и я уже даже не пыталась отбиваться. Признание Шеврина осознать нелегко. Он никогда не рассказывал о своем заключении. Никогда не говорил о прошлых жизнях, не делился наболевшим. И тут вдруг такое… Я даже не знала, как следует правильно на это реагировать, потому молча старалась уворачиваться и сохранить хотя бы голову и руки, а то дракон разошелся не на шутку. Лезвие меча превратилось в один сплошной росчерк, сверкающий вокруг меня. Шеврин срезал левый рукав моей кофты, заставив меня понять, что все серьезно. Вот только мне до такого мастерства еще расти и расти. Быть может, и никогда не дорасту.
Я поняла, что он уже не сражается со мной. Он просто делает вид, что наносит удары, помечая их на моей одежде, но не трогает волосы и прочие части тела, зная, что потом ему же воспитывать в Академии тех огрызков, которые из них вырастут.
От следующего удара по полу посыпались пуговицы, а моя кофта окончательно пришла в негодность. Дракон как истинный гад ухмыльнулся, глядя на мигом появившийся лифчик, но ничего не сказал. Пуговицы исчезли, как и получившаяся из кофты тряпка. Я чувствовала себя как никогда жалкой и недостойной ни его, ни кого бы то ни было вообще. Все, что мне оставалось — это поставить меч на стойку, уничтожить остатки одежды и сделать себе новую. Это все, что я могла сделать прямо сейчас.
На выходе Шеврин меня окликнул, заставив удивиться еще больше.
— Ты станешь такой, как мы. Не сразу, конечно, но станешь. Из таких жирных гусениц всегда получаются красивые бабочки.
В дракона полетел силовой шар, но тот лишь пакостно ухмыльнулся и отбил его в сторону. Черт побери, этот гад меня еще и жирной назвал! Это просто какое-то ккомбо из издевательств.
Я плюнула и вышла прочь, решив проветрить мозги и снова упахаться до состояния полутрупа. Быть может, тогда все станет на свои места. Очередной завод на Закате уже приветливо ожидал кого-то из нас, помигивая светящимися окнами…
Окрестности острова Лас Мариньяс.
Норрингтон торопливо вскрыл конверт, уже не сомневаясь, кто автор этого таинственного послания.
«Любезный командор», — писал Джек своим угловатым, но аккуратным почерком, — «Прошу простить меня за столь внезапный отъезд, помешавший мне проститься с вами подобающим образом и выразить вам свою горячую благодарность. Обстоятельства сложились так, что я давно уже планировал наведаться на Лас Мариньяс, но не располагал достаточным количеством сил для подобной операции. И тут, словно подарок судьбы, появляетесь вы с вашим предложением вступить в ряды преданных слуг Его Величества. Я был бы жалким пиратом, если бы не воспользовался столь счастливым стечением обстоятельств. А я не жалкий пират. Признайте, что я являюсь самым лихим пиратом из всех, что вам довелось встречать. И я «положу ваше признание на алтарь своего тщеславия», как вы изволили выразиться. И сделаю это с удовольствием. Поскольку ни разу в жизни я не слыхал ничего более приятного, чем те слова, что вы произнесли над мои бесчувственным телом. Клянусь, я не забуду их до самой кончины!
Золото, что нам совместными усилиями удалось заполучить, я разделил согласно законам «берегового братства», то есть, исходя из количества людей на кораблях. Так что вам досталась даже большая его часть. Знали бы вы, каких трудов мне стоило удержать моих парней от того, чтобы не заграбастать все! Надеюсь, вы оцените мое благородство.
Искренне ваш –
Капитан Джек Воробей».
— Симулянт чертов! – кулак Норрингтона с такой силой обрушился на полированную поверхность стола, что стоявшие на нем письменный прибор и бутылка портвейна со стаканом, подпрыгнули, жалобно звякнув. – Лейтенант Тернер, — продолжал командор, овладев собой, — Прикажите капитану Джилетту и Мастерсу сниматься с якоря и преследовать дезертиров!
— Но сэр! – Уилл растерянно моргнул, — Нам ни за что не догнать пиратов, даже при попутном ветре!
Командор глянул на него как на безнадежного идиота.
— Я объясню вам смысл моего приказа, хотя и не обязан это делать. Мне необходимо будет отчитаться перед командованием, что мною были приняты все меры к поимке капитана Воробья, предателя и вора. Теперь вы поняли?
— Да, сэр!
Уилл слегка покраснел. Вид у него, однако, был куда менее унылый, чем во время первого визита к командору. Развернувшись, он отправился выполнять приказ, оставив командора одного.
Нынешнее состояние Норрингтона оказалось весьма далеким от недавней полудремы и находилось где-то посередине между «крайне возбужденным» и «взрывоопасным». Им вдруг овладел смех. Командор не смеялся, нет. Он ржал до колик и до слез, словно какой-нибудь подгулявший матрос в грязной портовой таверне. Помимо многообразной гаммы самых различных эмоций, он испытывал громадное облегчение, как человек, избавившийся от тяжкого груза. Все стало на свои места.
— Господи, Джек, — приговаривал он, утирая слезы, — ты провел меня, как мальчишку! Мерзавец эдакий! Построил мне глазки, словно стареющая кокетка, а я и расчувствовался!
Слегка успокоившись, Норрингтон плеснул себе портвейна для достижения еще большей гармонии с окружающим миром. И продолжал, уже серьезнее.
— Но я все равно тебя достану, ты же знаешь. Игра еще не кончена. В любом случае – твое здоровье, дружище!
Залпом опрокинув стакан, командор подумал, что жизнь в общем-то замечательная штука!
Конец второй части.