Всю ночь дул восточный ветер – и сейчас песок, что он принес из пустыни, был везде – хрустел под ногами, скрипел на зубах, царапался под веками. Вся площадь была покрыта мелким, вездесущим песком – и как только в городе умрет последний человек, он с утроенными усилиями накинется завоевывать освободившуюся территорию.
Самое сложно было развесить гобелен. Она не рассчитала сил – и он оказался слишком тяжел для нее. Поэтому пришлось провозиться целый час – а не пятнадцать минут, как она предполагала еще вчера.
Но все равно, даже и через этот час, площадь была пуста и безлюдна. «Может быть, за ночь умерли и все остальные?» – мелькнула у нее мысль, но она быстро отогнала ее. Нет, нет. Так не может быть. Не может быть, чтобы она так глупо… не успела.
Старая пластинка на патефоне, хрипя и повизгивая, заиграла совсем древнюю, полузабытую мелодию. «Интересно – а сколько в этом городе не слышали музыки? Не думали о музыке вообще?» – снова мелькнула у нее мысль. Но и эту она тоже изгнала прочь. Не время, не сейчас. Потом. Если… если будет это «потом».
Она закрыла глаза.
Будь что будет.
– Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи,
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой? – начала она.
Раздались хлопки.
Она открыла глаза.
Скамьи перед сценой уличного театра.
Ровно тринадцать рядов – она помнила это с детства.
На самом последнем сидел Доктор. Именно он и хлопал – размеренно, чуть неуклюже, как старый механизм.
– Спасибо, – сказала она. – Но это еще не все.
– Вот видишь, – под маской усмехнулись. – Никто не пришел.
– Потому что я больше никого и не звала.
– Вот как?
– Да, именно так. А вы – как вы узнали о том, что я уже тут?
Доктор не ответил.
– Вот видите, – покачала головой она. – Вы поняли. Вы это как-то поняли. Я надеюсь, что так же поймут и другие.
– А если нет?
– Значит, нет.
– То есть ты все это делала зря, – кивнул доктор.
– Нет, – снова покачала головой она. – Не зря.
– У тебя так мало жестов, – вдруг сказал он.
– Что?
– Так мало жестов. У тебя, – он поднял руку и покрутил кистью. – Ты пожимаешь плечами, киваешь, качаешь головой – и все. Да, кажется, все. У тебя больше нет жестов. Это очень плохо для актрисы – разве нет?
– Может быть, мне просто некому их показывать?
– А я?
– А вам тем более, госпожа.
– Почему на гобелене именно тигры? – спросил Чумной Доктор с первого ряда.
Она моргнула, но не подала виду, что удивилась:
– Потому что я буду рассказывать о тигре.
– А почему о тигре?
– А почему бы и нет?
Доктор покачал головой.
– Я знаю, почему ты не заболела.
– Отчего ж?
– Ни одна бацилла не выживет в тебе. Она подохнет от скуки и тоски прежде, чем ты почувствуешь хоть какие-то симптомы.
– А вы научились шутить, госпожа.
Доктор дернул головой, словно хотел что-то сказать.
Но она успела закрыть глаза:
¬– В небесах или глубинах
Тлел огонь очей звериных?
Где таился он века?
Чья нашла его рука?
Что-то зашуршало там, в мире за закрытыми глазами.
Она разлепила веки.
Человек, весь замотанный в тряпье, тяжело опираясь на клюку, ковылял через площадь к сцене. Добравшись до ближайшей скамьи, он тяжело упал на нее – но тут же поднял голову. И кажется, приготовился слушать.
– Что за мастер, полный силы,
Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий звук? – продолжила она.
Люди.
Люди шли сюда.
Каким-то образом почуяв, прознав – они шли сюда.
Шли за искусством, шли к искусству – забыв про мор и чуму.
Ковыляя, помогая себе палками, поддерживая друг друга – они шли сюда.
Что за горн пред ним пылал?
Что за млат тебя ковал?
Кто впервые сжал клещами
Гневный мозг, метавший пламя?
Чумной Доктор не находил себе места. Словно каждый вновь пришедший человек выталкивал, выпихивал эту птицеобразную фигуру, изгонял прочь. Доктор появлялся то на одном, то на другом ряду, иногда даже пытался метнуться к выходу с площади – но будучи приглашенным, не мог покинуть ее.
А когда весь купол звездный
Оросился влагой слезной, —
Улыбнулся ль наконец
Делу рук своих творец?
Гобелен за ее спиной зашевелился. Сначала медленно и едва ощутимо, потом все сильнее и сильнее – пока не заходил ходуном, словно под порывами пустынного бурана. И среди движения гобелена она чувствовала и еще одно – рождение чего-то нового, могучего и великого.
Неужели та же сила,
Та же мощная ладонь
И ягненка сотворила,
И тебя, ночной огонь?
И два огромных тигра, сплетя свои гибкие тела, в едином прыжке ринулись на Чумного Доктора.
И исчезли вместе с ним в всполохе света, рассыпавшись солнечными зайчиками.
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи!
Чьей бессмертною рукой
Создан грозный образ твой? – тихо закончила она.
И тигры легли у ее ног.
– Мама, мама! – мальчишка прыгал за окном, пытаясь подтянуться на подоконнике. – Мама!
– Что тебе? – мать подняла голову от гобелена.
– Мама! Мы нашли в овраге такое!
– Что – «такое»?
– Мама, иди посмотри! Мама, это здорово!
– Потом, хорошо? Вы же никуда это «такое» не денете?
– Нет! – мальчишка замотал головой. – Нет, мы спрячем это в наши сокровища!
– Ну вот и славно, – кивнула она. – А я потом как-нибудь совершу набег на ваши сокровища. Хорошо?
– Хорошо! – он еще пара раз подпрыгнул, а потом побежал обратно к оврагу.
Приятели толпились на краю, шумно обсуждая находку, валявшуюся у них прямо под ногами.
Старый плащ, перчатки, какая-то палка с крюком, поношенная сумка. Стеклянные линзы, странный кожаный чехол, истрепанная шляпа.
И еще «такое».
Череп.
Странный, непохожий ни на один виданный доселе.
Чуть больше человеческого, с массивными костями – и видимо, очень прочный и тяжелый.
С вытянутыми челюстями – как будто сложенными в клюв – и огромными провалами глазниц. Словно останки гигантской птицы – неведомой, страшной и чужой. Не из этого мира.
– Теперь уж стонов никаких
Из этой кости не исходит,
И сим единым не походит
Она на черепы живых, – пробормотал какой-то мальчишка, даже не успев понять, зачем он, собственно, это делает.
Череп дрогнул и рассыпался в прах.
0
0