Софья Алексеевна Телегина – семидесятивосьмилетняя медсестра крепкой комплекции с абсолютно седой головой и заколотыми на макушке волосами – наспех заполняла документы, сидя на своём посту. Если можно было назвать сидением то, что ей постоянно приходилось отвлекаться на вновь поступивших и помогать бригаде фельдшеров. Но к такой суматохе за десятки лет работы она была привычна, и сама часто вмешивалась в процесс, если видела, что кто-то не справляется.
Людей сегодня было как никогда много. Вроде и не праздник, и даже не выходной, но все словно нарочно куда-то влипали. Так, например, к ним попал азербайджанец, хозяин киоска «Куры гриль», которому местное горэнерго отключило электроснабжение за просроченный платёж. Мужчина взял у соседа-электрика пассатижи и пошёл собственноручно восстанавливать подключение.
– Нет чтобы уже соседа с собой взять, пускай бы он уже своими пассатижами. Какого хрена ты сам полез? – качала головой Софья Алексеевна, обрабатывая бедолаге обожженную кисть.
– Слющяй, дарагая, абижяещь. Вахаб, по-твоему, безрюкий, да? Два проводка соединить не может, да?
– Если ты такой рукастый, что ж ты тогда к нам угодил? – вздохнула Телегина. – И вообще, не проще ли было погасить долг?
– Я всё заплятиль, даже свэрху даль! Вахаб – нэ вор, щтоб подключаться бэз дэнэг! – бойко говорил пациент.
– Ну так если заплатил, дождался бы, пока подключат. Чего самому было лезть?
– Так они прыедут завтра, а клиент – сэгодня. Люди галодный с работ возвращается. Вахаб галодным никого нэ оставит! Вахаб накормит всэх!
Колоритный пациент с не менее колоритным акцентом начал увлечённо рассказывать о своей закусочной, красноречиво жестикулируя и размахивая руками, мешая другой медсестре бинтовать повреждённую кисть.
И тут же, в смотровой, своей очереди ждали «братья-акробатья», как прозвала их Телегина. Двое дедулек сделали кульбит на приставной деревянной лестнице, когда один другому полез передавать гвозди. Закончив с Вахабом, медсестры подошли к ним.
Спустя несколько минут, санитары завезли в смотровую молодую девчушку – худющую, с ярко-малиновыми волосами – которая судорожно хватала воздух и бормотала что-то невнятное про негритянку и людей в масках.
Вахаб первым среагировал на вновь прибывшую.
– Ай, какая дэвущка! – залихватски начал он.
Однако, услышав хрипение пострадавшей, быстро осёкся.
– Обдолбанная, что ли? – вторая медсестра, высоченная и крепкая девица с косой почти до пояса, скептически оглядела поступившую.
– Да нет, Тамуль, тут явные признаки удушья, – старшая медсестра засуетилась у новоприбывшей.
Лицо у девушки было отёкшим, а щёки горели. Она не могла открыть глаза.
Телегина скомандовала Тамаре, чтобы пострадавшей, для начала, промыли глаза физраствором и сделали укол дексаметазона. После чего подошла на пост, где фельдшер заканчивал оформлять документы, передавая их дежурному врачу – худенькому щупловатому мужчине с двухдневной щетиной и усталым лицом. На его нагрудном кармане висел бейджик с надписью «Дмитрий Иванович Бухтеев».
– Её избили и запшикали из газового баллона, – объяснял фельдшер «скорой». – Полчаса она была на кислороде. Мы боялись её даже везти, потому как был риск остановки сердца.
– Родственникам сообщили? – уточнял врач.
– Да они с ней приехали. Тётка её с мужем вроде. Бродят где-то здесь, – фельдшер быстро подписал документы и заторопился на следующий вызов.
Бухтеев пробежался глазами по листку.
– Калинкова Вероника Николаевна, 21 год. Журналист. Асфиксия, химические ожоги слизистых оболочек глаз и дыхательных путей, подозрение на черепно-мозговую травму и химическую интоксикацию.
Он сделал на листе какие-то пометки и обратился к старшей медсестре.
– Софья Алексеевна, журналистку на рентген, потом на ЭКГ. – Быстрым почерком врач начал выписывать соответствующие направления. – Глаза промыть альбуцидом и в капельницу ресорбилакт.
Пока Бухтеев начал заполнять форму, Телегина с санитаром закатили Калинкову на коляске сначала в рентгенкабинет, а потом на электрокардиограмму. Девушка судорожно дышала и просила воды, поэтому медсестра старалась как можно быстрее закончить с направлениями и анализами.
Минут через десять со снимком головы Калинковой и расшифровкой её кардиограммы Телегина снова подошла на пост. Однако дежурного врача на месте не оказалось.
– Где Бухтеев? – спросила она у сидящего за столом медбрата.
– Его начмед к себе вызвал.
– Позвони ему, пусть скажет, куда он её определяет – в кардиологию или нейрохирургию, – деловито проговорила она.
Парень достал мобильный, набирая номер.
– Сбрасывает он, Софья Алексеевна, – развёл руками медбрат.
– Значит, капельницу придётся ставить в смотровой… – тяжело выдохнула старшая медсестра и ушла за препаратами.
В светлом и просторном помещении смотровой, удобно расположившись на кушетке, сидели перевязанные «дедульки-акробаты» и обсуждали с владельцем киоска «Куры-гриль», как клюёт рыба на Ингуле.
– Потише тут! – буркнула на них Телегина, снова закатывая Калинкову на коляске.
Вместе с санитаром они положили девушку на свободную кушетку, Телегина сняла с неё куртку и засучила рукав свитера. Медсестра Тамара принесла штатив для капельницы и систему. Старшая медсестра поставила Калинковой капельницу с сорбентом.
В дверной проём смотровой заглянула полноватая русоволосая женщина лет сорока в медицинском халате.
– Софья Алексеевна, там двоих после ДТП привезли…
Телегина пулей вылетела из процедурной. Вслед за ней выбежала и другая медсестра.
Дедки и хозяин киоска тихо шушукались на соседней кушетке.
– Воды! – простонала Калинкова.
Вахаб встал со своего места направился к ней.
– Слющяй, я нэ знаю, гдэ тут вода. Могу минэральки принэсти.
Ника слабо кивнула. Схватив свою барсетку, он выбежал в коридор и спустя пару минут вернулся с литровой бутылкой воды и пластиковым стаканчиком.
– Я бэз газа взял. А то вдруг с газом нэльзя, – он поднёс стакан с водой к потрескавшимся губам девушки.
Калинкова слегка приподнялась на кушетке, пытаясь рассмотреть своего собеседника.
– Слющяй, это ты дэмонтаж киоска Куры-гриль на Портовом проспэкте снималя?
Превозмогая боль, девушка попыталась хоть немного раскрыть глаза, чтобы разглядеть незнакомца.
– Так это ты мой киоск снималя! А я сматрю, аткуда такой красивий знакомый дэвущка, – рассмеялся мужчина. – Спасыбо тэбэ, дарагая, что в свой газэт написала! И видео сняла атличный!
Старики на кушетке прислушались.
– Ничего не понимаю, – подал голос один из них. – Она снимала демонтаж твоего киоска, и ты её благодаришь?
– Зато тэпэрь вэсь Баку знает, щто лючщий гриль в Адмиральске – у Вахаба!
И азербайджанец принялся рассказывать о том, как он готовит гриль по специальному рецепту, доставшемуся ему от дяди, а потом перешёл к рассказу о других деликатесах своей закусочной.
Тут в процедурную зашёл медбрат, неся лист с заполненными медицинскими формами.
– Мамедов Вахаб Сархан оглы. Хирургическое отделение, палата 404, четвёртый этаж. Распишитесь, – он протянул лист и ручку.
Вахаб поставил свою подпись и протянул листок обратно. Медбрат подошёл к девушке.
– Калинкова Вероника Николаевна. Амбулаторное лечение. Распишитесь здесь.
Свободной от капельницы рукой Ника взяла листок, однако строчки расплывались у неё перед глазами.
– Где подписать? Я почти ничего не вижу, – виновато проговорила она.
– Ты лючще скажи, какой этажь, какой палат, – перебил Вахаб. – Гдэ амбулатория твоя?
– Амбулаторно – в смысле по месту жительства, – медбрат продолжал стоять над кушеткой с Калинковой, держа листок с формой и ручку. – Подписывайте, Калинкова.
– Отказ от госпитализации, – прочитала Ника и, болезненно щурясь, уставилась на медбрата. – Почему я должна это подписывать?
– Так врач сказал. У нас свободных палат нет.
Вахаб, стоящий у входа, что-то достал из барсетки.
– Дарагой, давай меня в палату и дэвущку рядом, – предложил он.
– Не получится, – угрюмо ответил медик. – Женские и мужские палаты у нас отдельно. И тем более у вас повреждения разные. У неё ожог слизистых, а у вас удар током.
– Ожог током! Ты не путай, дарагой! Вон рука какая, пасматры! – Вахаб замахал перевязанной кистью перед лицом медбрата.
– Она задыхалась, уважаемый. А вы нет, – сказал медбрат. Шутки азербайджанца его начали раздражать.
– Так рады такой дэвущка я задохнуться готов. Мамой клянусь!
– В таком состоянии вам было бы не до этого.
– Так если у дэвущки такой состояний, пачему палат нэ даёщь? – недоумевал Вахаб.
– Вам ещё раз повторить? – едва не вспылил медбрат. – Мест свободных нет!
– Так сдэлай так, щтоб были, – сказал азербайджанец и положил на тумбочку две купюры крупного номинала.
Медбрат стал, как вкопанный.
– Что вы мне деньги тычете? Ещё и при всех, – бросил он на азербайджанца преисполненный возмущения взгляд.
– Так давай выйдем, нэ при всэх тыкну, – сказал азербайджанец, возмущённый, казалось, не меньше.
В этот момент к первой городской больнице подъехали главный редактор «Баррикад» Александр Громов и начальник управления земельных ресурсов Иван Стешкин. Их встретила съёмочная группа «Фарватера» – корреспондент Юлия Алютина и оператор Михаил Потапов. Как только Громов и Стешкин вошли в приёмное отделение, оператор включил камеру. Они вчетвером проследовали по больничному коридору. В одном из помещений на кушетке лежала Калинкова. Лицо, по всей видимости, ей уже чем-то промыли и теперь она была под капельницей. Но вид у неё был измученный и дышать ей было всё ещё тяжело.
Чиновник не припоминал, чтобы раньше когда-то такое было. В приёмном покое человеку обычно обрабатывали раны и заполняли медицинскую карту. Остальные процедуры выполнялись уже врачами и медсёстрами в палатах. Исключения могли быть, только если у человека резко ухудшилось состояние или когда счёт идёт на минуты. Но чтобы пострадавшего привозили в тяжёлом состоянии, оказывали неотложную помощь в приёмном покое и после этого отказывались класть в палату и отправляли лечиться домой – Стешкин даже представить себе такого не мог.
Чиновник вошёл в смотровую.
– Ника, как ты себя чувствуешь? – начал он, подойдя к кушетке.
– Голова болит. Почти ничего не вижу. Тяжело дышать, – прозвучал ответ девушки на кушетке.
– И тебя в таком состоянии отказываются госпитализировать? – чиновник строго посмотрел на медбрата. – Так, где врач?
Громов и съёмочная группа «Форватера» стояли у входа и снимали беседу чиновника с пострадавшей.
– А ну немедленно прекратите съёмку! Иначе я вызову полицию! – раздался противный женский голос из коридора. – Здесь вам больница, а не съёмочная площадка! Совсем уже оборзели!
– Я – журналист, и я выполняю свои профессиональные обязанности! – тут же отреагировала Алютина. – А вы, пожалуйства, выполните свои – госпитализируйте человека, который в этом нуждается!
– Вы – не врач, чтобы решать, кто нуждается в госпитализации, а кто нет! – не унималась медработница. – И если вы думаете, что вам удастся повлиять на решение врачей только потому, что вы журналисты, вам это не поможет. Уберите камеру, последний раз предупреждаю! Вам снимать здесь никто не разрешал!
– Я даю ей разрешение на съёмку, – твёрдо вычеканил Стешкин. – Так что камеру никто убирать не будет.
– А вы кто такой, что распоряжаетесь здесь? – ещё сильнее возмущалась та. – Больница – не ваша собственность!
– Она и не ваша, а городская. Распоряжаться общей собственностью города сейчас пытаетесь вы. Это первое. Второе: снимает человек меня, а не вас. Снимать себя я разрешаю. Третье: я начальник управления земельных ресурсов и официальный представитель исполнительных органов Адмиральского городского совета, Стешкин Иван Митрофанович. Я ответственен за состояние всех объектов инфраструктуры, включая больницы, – спокойно говорил Стешкин, угрюмо глядя на скандальную медработницу, которая, поняв, кто перед ней стоит, слегка остепенилась.
Потапов и Громов продолжали вести съёмку внутри смотровой.
– Может быть, другие пациенты не хотят, чтобы вы их снимали, – огрызнулась женщина.
– Кто нэ хотэт? Я хотэт! – раздался залихватский голос кавказца, сидящего на стуле у кушетки Калинковой. – Снимайтэ на здоровье. И абязательно скажитэ, щто лючщий гриль в Адмиральске – у Вахаба!
– Извините, – начал отчитывать пациента недовольный медбрат, – но пока здесь о гриле напоминает только ваша рука.
Азербайджанца такое сравнение не обидело, а даже развеселило.
В это время в смотровую зашёл врач приёмного покоя Бухтеев и слегка опешил, увидев в нём двух мужчин, вид которых явно не соответствовал виду обычных пациентов больницы скорой помощи.
– Простите, вы чьи-то родственники? – опасливо поинтересовался он, стоя перед ними с какими-то бумажками в руках.
– Хуже, – сказал Стешкин и назвал свою должность. – Мне поступил сигнал о том, что вы отказываете в госпитализации человеку, который нуждается в стационарном лечении, и я бы хотел уточнить, каково сейчас её состояние.
– Критическое состояние мы купировали, но могут быть симптоматические осложнения, вызванные частичной асфиксией. Рентген и электрокардиограмму мы ей сделали, а завтра пострадавшей нужно будет пройти и компьютерную томографию лёгких. Сейчас я напишу рекомендации для амбулаторного лечения, перечень препаратов, которые ей желательно будет попринимать и прокапать, и дам все необходимые направления. Её врачу по месту жительства я лично позвоню и попрошу завтра же взять её под своё наблюдение.
– Что значит – амбулаторного? – в недоумении спросил чиновник. – Вы что, отказываете ей в госпитализации?
– Я сам ничего не понял, – виновато произнёс дежурный врач. – У них там какая-то неразбериха. То ли палаты все заняты, то ли… В общем, принять её сейчас там не могут. Неотложную помощь мы уже оказали, состояние у девушки стабильное, так что лечиться она вполне сможет и дома.
– Это вам по телефону так сказали? – в раздражении произнесла стоящая рядом журналистка Алютина. Врач слегка оторопел. – Вы же не сами приняли такое решение, верно? Вы готовили документы на госпитализацию. Потом вам кто-то позвонил – и вы сказали, что госпитализация ей не нужна, и, как ошпаренный, убежали куда-то… Кто вам звонил? Кто дал указания не класть её?
– Что за шум-гам? – прогремел в коридоре голос Телегиной.
В дверном проёме показалась крепкая женщина с седыми волосами в медицинском халате.
– Почему здесь столько народу и все без бахил? А ну быстро все на выход, кроме пациентов! – Она вытолкала Стешкина Громова, и Алютину с оператором в коридор и подошла к врачу с медбратом, которые стояли у кушетки Калинковой.
– Куда вы, наконец, её определяете? – всё так же по-деловому продолжала она. – Почему я должна за каждым бегать?
Тут взор медсестры упал на тумбочку, где лежал больничный лист и две купюры рядом.
– Это что ещё такое? Кто оставил? Богатые, что ли, деньгами разбрасываться? Немедленно заберите! – крикнула она в коридор.
– Это нэ их, это его! – вмешался в разговор азербайджанец, указав на медбрата. Тот аж встрепенулся.
– Не обманывайте! Это не мои!
– Раз нэ твои, значит, его! – Вахаб направил палец на врача приёмного покоя. – Он же больной красивой дэвущке палат не даёт! Честным людям прыходытса дэньги плятить!
– Объясните мне, что происходит! – не выдержала пожилая медсестра. – Кто кому место не даёт?! Кто вам такое сказал?!
– Он не даёт этой дэвушке место. Говорит, щто нэт мэст. Для всэх есть, а для красиви дэвущка нэт. Вот Вахаб и рэшиль памочь красиви дэвущка.
Стешкин из коридора вдруг услышал голос, который показался ему знаком, впрочем, как и его обладатель.
– Мамедов? Тебя сюда каким ветром занесло? – чиновник удивлённо вздёрнул брови.
– О, Иван Митрофанович! Дарагой! Какие люди! – азербайджанец устремился в коридор, и горячо пожал обе руки Стешкина. – Нэ вэтром, дарагой – током занэсло!
Пока опешившая медсестра пыталась сообразить, что к чему, дежурный врач что-то шёпотом ей проговорил.
– Какой нахрен отказ от госпитализации? – прозвучал на всю смотровую её зычный голос.
– Софья Алексеевна, уже всё решено, – полушёпотом заговорил врач. – Я разговаривал с начмедом. Он сказал, что травмы не серьёзные, можно обойтись амбулаторно. В случае необходимости возможен вызов врача на дом.
Она подняла на врача ошарашенный взгляд.
– Что значит – «начмед сказал»? Её что, начмед осматривал? Может быть, он слушал её дыхание, смотрел её кардиограмму?
– Уже составлен больничный лист по соответствующей форме. И… пожалуйста, давайте не здесь, – умоляюще проговорил он, намекая на гостей, которые и так уже увидели и услышали много лишнего.
– А где? У начмеда? А ну, дай сюда, – Телегина выхватила листок, который держал в руках врач. Через пару секунд её глаза округлились. – Какая тахикардия? Вы с ума сошли?.. Где про химические ожоги слизистых оболочек?! Где про то, что она задыхалась?! А это что? – в крайнем удивлении произнесла она, уставившись в выписку. – «Диагноз при поступлении: ушибы мягких тканей лица и туловища, подозрение на сотрясение головного мозга, тахикардию… Рекомендации: наблюдение у врача по месту жительства… КТ, повторное ЭКГ…». Что за ахинею вы написали?! Где то, что писал врач «скорой»?!
Потапов уже из коридора снимал на камеру, как Телегина положила листок на тумбочку и перечеркнула его лежащей здесь же ручкой. Две купюры азербайджанца по-прежнему лежали на столе, оператор зафиксировал и их.
– Софья Алексеевна, это самоуправство, – прошипел над её ухом врач. – Это как минимум выговор.
– Да? – строго посмотрела на него медсестра. – И кто мне объявлять его будет? Ты? Или, может, начмед? Ты тут работаешь без году неделя, а он и того меньше!
– Вы меня вынуждаете идти к главврачу, – зло процедил Бухтеев.
– Так иди, кто мешает? Держу тебя, что ли? – усмехнулась Телегина. – Только не найдёшь его уже – рабочий день поди окончен. Выговор он мне объявлять собрался. Да хоть выгоните – через неделю назад позовёте! Потому что сами ни на что не способны. И про деньги обязательно ему скажи! Думаю, ему понравится, как вы здесь работаете! Тьфу!
– Я к этим деньгам не имею никакого отношения! – сквозь зубы процедил врач.
– Это ты им теперь объясняй! – указала медсестра на оператора, с довольной ухмылкой фиксирующего всё на камеру.
Сжав губы, врач поспешил удалиться. Однако Стешкин пошёл вслед за ним и буквально схватил его за руку.
– Будьте добры предъявить документ, который был составлен врачом «скорой помощи» при поступлении данной пациентки.
– То, что пишут врачи выездных бригад – это наша внутренняя документация. Осмотр при поступлении производится уже здесь…
– Тогда покажите мне вашу «внутреннюю документацию», чтобы я мог сравнить то, что писал врач на месте, и что выдаёте нам на руки вы. – Стешкин был очень зол и настойчив.
– Извините, но там информация, которая содержит врачебную тайну.
– От кого врачебная тайна? От органов досудебного следствия?.. Значит, документ, где зафиксировано состояние и все симптомы пострадавшей, с которыми обязаны класть в больницу, вы оставляете у себя, а нам выдаёте какую-то липу про тахикардию и ушибы мягких тканей?.. Вы вообще понимаете, на что вы нарываетесь? Это называется – подлог документов! Должностное преступление! Или вы действительно толкаете людей на коррупцию – вынуждаете их платить вам за то, чтобы вы дали возможность лечь в стационар?
– Слушайте. Вы, как я понимаю, тоже должностное лицо и у вас есть своя ведомственная больница. Вот туда её и оформляйте, – огрызнулся врач. – И нечего мне коррупцию плиплетать! Это откровенная клевета!
В этот момент в коридоре раздался голос Вахаба, который вышел из смотровой и направлялся в их сторону.
– Дарагой, ты дэньги забыль! – говорил он, выставляя вперёд руку с теми самыми купюрами. – Если маля даль, то так и скажи, я дам больше. Я же нэ знаю, какие тут у вас тарифи!
– Слушайте, да что вы творите? – не выдержал врач, глядя то на Стешкина, то на Вахаба. – К чему эти провокации? Зачем вы его сюда привели?
– Я привёл? – удивился Стешкин.
– А кто? Вы же с ним братались в смотровой две минуты назад!
– Не мелите ерунду, – ответил чиновник. – Это местный предприниматель. Он приходил в горисполком решать свои дела. И я с ним пересекался исключительно как представитель городской власти с представителем бизнеса.
– Я вижу, как он решает свои дела. Вы их тоже так решаете? Устроили тут провокацию! Взяточником решили меня выставить!
– Если бы вы добросовестно выполняли свою работу, ни у кого бы и мысли не возникло давать вам взятку!
– Если я говорю, что больница переполнена, свободных мест нет, это не значит, что я толкаю кого-то на взятку! – пытался оправдаться врач.
– Я не о переполненности больницы. Я о той бумажке, которую вы совали на подпись пострадавшей. Она не отказывалась от госпитализации. А вы её вынуждали отказаться. Это, по-вашему, не коррупция? Может, Вахаб адресатом ошибся и эти деньги надо начмеду занести? Это же он решил, что у неё нет показаний к госпитализации?
– Хорошо, – нервно выдохнул врач. – Если хотите, я напишу, что все показания к госпитализации у девушки имеются, но в больнице нет свободных мест, чтобы её принять. Такая формулировка вас устроит?
– Устроит, – сквозь зубы цедил Стешкин. – Но тогда, пожалуйста, укажите её настоящий диагноз и симптомы. Всё то, что как раз и выявил у неё врач вашей выездной бригады.
Чиновник из мэрии видал в своей практике всякое, но с подобным столкнулся впервые. Рядом находился Громов, который тоже всё фиксировал на видеоноситель. Выйдя со Стешкиным в коридор, он выключил камеру.
– Мне крайне не нравится эта вся ситуация, – в полном замешательстве и растерянности произнёс Стешкин. – Я бы мог на это повлиять. Позвонить главврачу и даже поднять этот вопрос на более высоком уровне, вплоть до министерства. Но после всего, что я здесь вижу, я не хочу, чтобы она лечилась здесь. Я не уверен, что при таком отношении её вообще здесь будут лечить. И не могу быть уверен в её безопасности.
Немного помолчав, он добавил:
– Я вот что думаю, Саш. Наверное, действительно сейчас отвезу Нику в нашу ведомственную больницу. У нас, правда, принимают только работников мэрии. Но я могу трудовой договор составить, что принял её на полставки выполнять обязанности своего пресс-секретаря, – размышлял чиновник. – А что, мне по штатному расписанию помощник положен.
Громов скептически покачал головой, глядя на Стешкина.
– Я бы предостерёг тебя от подобных действий, Иван. И дело не в том, что я плохо или как-то не так отношусь к Нике, или не хочу с тобой «делиться» своим сотрудником. Просто она – личность специфическая. Вроде и добрая, и безотказная, и на помощь бросится, не задумываясь. Но вот проблем от неё обычно бывает больше, чем пользы. И, как правило, натворит она, а потом расхлёбывают другие. То, что произошло с этой публикацией про квантовую ловушку – яркий пример. Мне уже Графченко звонил, требовал опровержение писать. А ещё предстоит с Караваевым объясняться и возвращать в университет синхронизатор, который она по ошибке утащила.
– Покажи-ка мне, дружище, что там Ника там написала такого, что всех так на уши подняла. Уж больно хочется узнать, из-за чего весь сыр-бор, – сказал Стешкин.
Громов включил на смартфоне публикацию, ссылка в которой вела на пост Калинковой.
Его превосходительство губернатор Блад внимательно разглядывал лицо своей жены, с самым отсутствующим видом сидящей за столом напротив него. Между ее бровей залегла складочка, и за все время завтрака они едва ли обменялись парой фраз.
– Дорогая? – негромко спросил он. – Что тебя беспокоит?
Арабелла виновато посмотрела на него и отставила недопитую чашечку шоколада:
– Питер, я получила письмо от мистера Дженкинса, моего управляющего.
– И как идут дела на Барбадосе? – вежливо осведомился Блад.
У его превосходительства не вызывало особых восторгов упоминание о тех самых плантациях, на которых он имел несчастье быть рабом.
– Плохо, Питер. Один из наших соседей затеял тяжбу и оспаривает ту часть плантаций, которую я унаследовала после смерти отца. Будто бы документы составлены неверно. А поскольку ты великодушно оставил мне право распоряжаться плантациями… – Арабелла вздохнула. – Боюсь, требуется мое присутствие. Капитан брига «Пегас», мистер Марлоу, был так любезен, что лично принес мне письмо мистера Дженкинса сегодня утром. И он готов взять меня на борт. Бриг отплывает на Барбадос послезавтра, капитан Марлоу торопится доставить ценный груз.
Питер чертыхнулся про себя, неблагородно желая не в меру предприимчивому и шустрому капитану упиться до зеленых чертей в какой-нибудь из таверн Порт-Ройяла, и осторожно поинтересовался:
– Арабелла, ты же не собираешься пускаться в путь сейчас, в самый разгар сезона ураганов?
– В этом году шторма не столь сильны. А капитан Марлоу – опытный моряк. Это очень важно для меня, понимаешь? – Арабелла пристально смотрела на хмурившегося мужа.
Блад поднялся, обошел стол и склонился над Арабеллой, обнимая ее за плечи.
– А для меня важно, чтобы ты была рядом со мной, мое сокровище.
– Я знаю, Питер. Поверь, это моя сбывшаяся мечта – быть рядом с тобой. – Арабелла закрыла глаза и улыбнулась, затем тихо, но твердо проговорила: – Но я должна ехать.
– Так значит, все уже решено?
Арабелла промолчала.
Блад ощутил закипающий гнев. За несколько месяцев, прошедших после свадьбы, он успел достаточно изучить жену и понимал, что ему не удастся заставить ее переменить решение. Но, черт возьми, он был готов запереть ее, если бы не понимал полную бесполезность подобных действий. Выпрямившись, он тяжело вздохнул и сухо сказал:
– Поезжай.
— Не Мелорн, а сущее наказание! — всю дорогу ворчала Мери, — то ему не так, это ему не так! Читать не хочет, писать не хочет, картинки, и те, рассматривать не хочет! Ну до чего бестолковый!
Потом она повернулась к Полине, застывшей у очередной лавки и, увидев на ней платки, спросила:
— Не замёрзла?
Та весело покачала головой в смешной соломенной шляпе.
— Тепло ведь совсем!
— Ну, мало ли… — Мери мимоходом поправила тунику, грозно посмотрев на торговца.
От взгляда смуглой красавицы-великанши тот только зацокал языком. Мери продолжила: — Красотища! Пойдём скорее! Нам туда, но далеко ещё!
Полина открыла, было, рот — спросить откуда она знает, где Маас, но вспомнила, что подруга рассказывала про вечный брачный союз мелорнов и, увидев новую лавку с цветным жемчугом Южного моря, застыла опять.
— Руку дай, — услышала она краем уха. — Ухмыляющийся толстяк протянул отвернувшейся высокой красотке потную ладонь и, под хохот друзей, поспешил за ней, на ходу просовывая ноги в шлепки. Полина осталась у лавки.
***
Когда через час они спустились со скалы, на которой находился портовый рынок, и вышли на холмистую равнину, Мери, наконец, отвлеклась от мыслей и обернулась. Вокруг росли высокие кусты с широкими колючими листьями, похожие на опунцию, и вдалеке виднелась пальмовая рощица. Мелорнская дева шла по дороге между пригородом и морем.
— Ты кто?, — встала она, как вкопанная.
— Я? Я почти твой раб, моя милашка, здесь не плохо! Иди ко мне, — произнёс в ответ толстый маленький человечек.
— Где Полина? — ещё не сообразив всего до конца, повторила великанша.
— Я, я теперь твоя Полииина, — пробормотал он, протягивая руку, и, замирая… Через руку, прямо на глазах, прорастал шевелящийся зелёный росток, с капелькой крови на конце.
Великанша облизнула губы, сказала: «Гадость!», и, приблизив свои глаза к нему вплотную, прошипела: «Где?!».
Толстяк попытался вырваться и, упав в тёплую пыль кричал: «Не знаааю!».
Кусок земли на дороге вмиг стал плодородным. Сорвав лист с ближайшего куста, Мери брезгливо вытерла руку и прошептав: «Гадость!», — почти летя над дорогой, помчалась вперёд! В пыли остались сиротливо лежащие штаны и кожаная безрукавка.
***
После получасового бега, который был больше похож на бег иноходца, Мери оказалась в лощине. Вдали виднелись заболоченная дельта небольшой реки, впадающей в море, заросшая жёлтыми листьями тростника, и холм, на котором высилась усадьба, а за ней начинался город.
На берегу этого болотца, в грязи среди ила, копались худые грязные мужчины.
Мери резко остановилась. Синяя туника соскочила, и перед поражёнными людьми предстала живая богиня, с горящим взглядом и волосами, разметавшимися по покатым плечам.
— Кто это? — грозно вопросило изваяние.
— Рабы, … Госпожа, — заикаясь сказал охранник.
— Пленные, — послышалось из трясины.
— Откуда?
— Из Бритландии…
— Отпустить!
— Но, как же можно, госпожа? Полковник-то… а Вы-то, кто?
Воздух сгустился вокруг охраны, и через пару минут на этом месте остались только сухая поверхность и пустая одежда. Мери облизнула влажные губы, произнесла: «Гаадость», и, повернувшись к остолбеневшим невольникам произнесла:
— На берег! Порт! «Морской Мозгоед».
Когда освобождённые выбрались из вязкой трясины, богиня уже исчезла за поворотом дороги.
Лето в Нью-Дели выдалось на редкость сухое. Уже несколько месяцев не было дождей, и, с восхода до заката, с бледного от жары неба изливались только жгуты солнечных лучей. Нестерпимая жара испекла и иссушила землю, только орошаемые человеком территории светились вокруг огненного города зелёными пятнами.
По усадьбе метались люди. Страшное вросшее в землю существо превращало сад вокруг дома в пустыню. Рядом с домом сидели оборотни и, вывалив из пасти красные языки, жадно облизывались. Губернатор остался в наглухо запертом здании, и желающих его спасать не находилось.
Из окна высунулся Теодор с чашкой в руке.
— Ну, слава Богу, всё! — громко сказал он
— Право, Гризли, дорогой, не ходи ты больше в гости. Никаких сил не хватает, — послышался голос графини.
— А это потому, что он — плохой организатор, — провозгласил появившийся в оконном проеме Ден. — Мы же все готовы были тебе помогать.
Теодор сердито уставился на приятеля.
— Если бы оставшаяся во дворе куча помощников оказалась здесь, чтобы тут сейчас творилось! Между прочим, тут картины. Нееет, остаток лета я хочу провести спокойно. Объясняться с капитаном — выше моих сил!
— Ну, тебя никто больше ничего и не просит. Рамзесище, дуй на «Мозгоед», мы ждём гостей!
— Да? И кого ты ещё пригласил?
— Насколько помню — никого.
— Смотри, если вдруг кто появится, отправляй к Бурому, пусть теперь он разбирается! Мааас! А как бы выйти отсюда?
— Пожалуй, перемена обстановки не повредит, — послышался голос Маргарет. — Морской воздух — лучшее средство от усталости, — как нам выбраться?
— Сейчас, леди, — послышался скрип, и к окну, выходящему на обрыв, подплыл гладкий широкий сук.
Маргарет, тихо выразив своё мнение, перебралась на него и плавно была доставлена на землю. Друзей же ждал аттракцион по названием «Ой, смотри не упади!», впрочем, и они были благополучно переправлены на свободу. Створка окна тихо скрипнула и вросла наглухо в раму.
— А этот? — поинтересовался Бурый.
— Пусть посидит. — коротко ответил Теодор, не поставивший бы и ломанного гроша за жизнь Милвертона, при условии нахождения его рядом с Бурым…
На центральной аллее послышались крики, и перед удивленными друзьями предстала Мери.
— Я не при чём, — только успел сказать Рамзес.
***
— Четыре!
— Шесть!
— Пять!
— Да, чтоб тебя, Арслан! У тебя прямо шайтан стоит позади! Вчера выиграл восемь монет! Сегодня! Неееет! Хватит! Денег больше нет! Но есть девка! Красивая! Ничья! Утром толкалась на рынке и потерялась! В мужских портках, представь! Попросила отвезти её в порт! Говорит — отблагодарят! Ставлю! В такую жару, что вести! Что играть! Больше-то не дадут за бабу в штанах-то! Играем?
— Три!
— Пять!
— Пять!
— Шесть!
— Снова выиграл, гад! Забирай! Вон сидит! Можно отвести к дальнему молу! Там сегодня под султанатским флагом торговец уходит, в Бхенин! Возьмут!
***
Небольшой торговый галиот действительно был готов к отплытию. Для своих размеров, он был солидно оснащён и представлял собой настоящий быстроходный корабль, благодаря обтекаемой форме. Едва ступив на верхнюю палубу, Полина, до этого момента пребывавшая в радостном возбуждении, окинув взглядом мачты и экипаж, наконец, поняла — куда её привели!
— Я — Полина Вингер, мой опекун — граф Грейсток, — обратилась она к предполагаемому капитану.
— Сдай девку вон тому, — не обратив особого внимания на неё, произнёс стоящий на палубе полный человек, и, выдав по счёту три серебряные монетки, жестом велел проводить торговца.
— Но послушайте! — вскрикнула девушка. — Стойте! Что Вы себе позволяете! Я просила отвести меня на «Морской Мозгоед»!
Хозяин вздрогнул и развернулся к ней.
— Куда? – переспросил он. — Это интереснее. Эй, человек! Вот тебе ещё одна, за молчание!
И серебряный кругляшок присоединился к своим собратьям в кулаке у торговца. Полину взяли за плечи и увели вниз.
Моряки распустили паруса и налегли на лебедку, поднимая якоря. Все это не заняло и получаса. Ветер наполнил освобождённые полотна, и судно, накренившись на один борт, гордо покинуло рейд, едва не задевая стоящий рядом на якоре бритландский галеон.
Внизу, в просторном помещении устланном ковром и подушками, среди десятка таких же как она, металась девушка в мужской шёлковой рубахе и рассыпавшимися густой волной каштановыми волосами. На миг она прильнула к окну, чтобы увидеть, как к маяку, стоявшему на обрыве, подлетел рыжеволосый всадник. В темнеющем небе огонёк маяка блеснул сталью, чтобы осветить ещё несколько появившихся у обрыва фигур.
Из дневников Драго Достославлена (конспект Инды Хладана, август 427 г. от н.э.с.)
Но вернемся к вопросам веры и климата, так тесно связанных в этом государстве между собой. Преодоление культа колдунов видится мне сложной (если вообще выполнимой) задачей. Успехи реформации Храма (называемого здесь «Большой Раскол»), так победоносно прошедшей в некоторых развитых государствах Исподнего мира, объясняются не столько мощью Храма (военной, политической, экономической), сколько его властью над умами верующих. Молки же просто не заметили реформ, появление ликов чудотворов в храмах никак не повлияло на веру молков (и их усердие в отправлении культа). Чудотворам поклоняются единицы фанатиков (в здравости рассудка которых я несколько сомневаюсь).
2 мая 427 года от н.э.с..
Продолжение
* * *
Славлена кипела. Мальчишки, продающие газеты, не носились с криками по улицам: сегодня к каждому из них выстроилась небольшая очередь. Люди толпились на площадях, сбивались в кучки, вслух читая друг другу газетные статьи, разглядывая фотографии и шумно обсуждая случившееся.
Йера Йелен с трудом смог подъехать к зданию Думы – Дара сигналил изо всех сил, но толпа, заполонившая площадь Дворца, не спешила уступать дорогу авто. Люди смотрели в основном на балкон пресс-центра Славленской Тайничной башни – скромного особняка по соседству со зданием Думы и напротив Северского Верховного суда, – но балкон пустовал.
Стоило открыть дверь авто и поставить ногу на мостовую, как Йера тут же услышал:
– Судья Йелен, я представляю «Славленские ведомости», не могли бы вы ответить на несколько вопросов?
– Ответы на все вопросы газеты получат в официальном порядке, – ответил Йера. Обычно он благоволил газетчикам, но сегодня не мог позволить себе обычной демократичности: происходящее требовало обдумывать каждое слово, которое услышит народ. Чудотворы уже сделали официальное заявление, Йера прочел его по дороге в Славлену, однако Думе следовало выработать свою позицию. Как и партии социал-демократов.
И здание Думы, и царский дворец, и пресс-центр чудотворов были оцеплены полицией. Однако полицейские всего лишь старались сохранить порядок: толпу не пытались разогнать, только сдерживали, не пропуская на ступени зданий. Да и толпа не проявляла агрессивности: люди собрались здесь от беспокойства и любопытства.
Йера прошел сквозь полицейский кордон, выставленный на ступенях Думы, и снова столкнулся с газетчиками.
– Судья Йелен, журнал «Деловая жизнь». Скажите, социал-демократическая партия снова примет сторону чудотворов или на этот раз выступит единым фронтом с консерваторами?
– Социал-демократическая партия, как всегда, выступит на стороне народа, – Йера не замедлил шага, распахнул дверь и тут же столкнулся с профессором Важаном.
Профессор не был депутатом Думы (и не хотел им быть), но в партии занимал одно из ведущих мест. Йера отдавал себе отчет в том, что их партия находится в очень щекотливом положении. С одной стороны, сложившаяся ситуация давала возможность немного поприжать чудотворов, а с другой – требовала нового витка в преследовании мрачунов, что нравилось далеко не всем консерваторам. И, Йера подозревал, профессору Важану – в первую очередь.
– Здравствуйте, господин Йелен, – церемонно кивнул профессор, отступая назад.
Йере показалось, что тот посмотрел слишком пристально, слишком… подозрительно.
– Здравствуйте, профессор. Рад вас видеть в добром здравии.
– Хорошо, что я вас встретил. Вы знаете, что ваш сын позавчера нанес мне официальный визит?
– Да, он говорил об этом, – Йера улыбнулся: «официальный визит»…
– Я благодарен ему за проявленное великодушие. Его поступок был в высшей степени дипломатичным.
Йера немного растерялся и почувствовал, что Йока явно о чем-то умолчал, говоря о встрече с учителем истории. Особенно настораживало «проявленное великодушие».
– Я рад, что инцидент между вами исчерпан.
Профессор же словно нарочно продолжил говорить загадками:
– Признаться, сначала я думал, что мальчик приехал ко мне по вашему наущению. Но, судя по составленной записке и по тому, как он оделся, он сделал это по своей инициативе, – профессор криво улыбнулся углом рта. – Достойный сын своего отца. Я всегда знал, что умение держать себя на высоте и способности к дипломатии передаются по наследству.
Важан сказал эти слова без тени иронии, но Йера почувствовал подвох. Возможно, профессор всего лишь хотел его уколоть – к этому Йера привык, далеко не все люди высшего круга приветствовали его приверженность социал-демократии. Но в контексте это прозвучало не столько иронично, сколько угрожающе. Или это только показалось? Потому что Важан, сам того не подозревая, затронул семейную тайну?
– Благодарю за лестные слова, – Йера искренне улыбнулся. Он умел улыбаться искренне.
Они раскланялись, и Йера скорым шагом направился наверх: похоже, заседание фракции социал-демократов уже началось.
Обсуждение длилось недолго: все понимали, что, кроме заявлений чудотворов, людям нужны действия от представителей власти. Было решено создать комиссию по расследованию и либо предоставить доказательства несостоятельности Откровения и факт провокации со стороны мрачунов, либо – если Откровение не лжет – найти существо, которое принято называть Врагом, и обезвредить его.
На заседание Думы Йера шел с сомнением: нижняя палата, конечно, поддержит начинание социал-демократов, но верхняя… Решение консерваторов, несомненно, будет совсем другим. Нетрудно предположить, что они вознамерились создать комиссию по расследованию провокации со стороны чудотворов, а не мрачунов. Что ж, борьба предстоит нешуточная.
Заседание началось с длинного и бестолкового доклада Председателя о событиях минувшей ночи, об убытках, нанесенных государству и страховым компаниям, о необходимости некоторые расходы частных предпринимателей покрыть из казны, а некоторые – из государственного бюджета. Депутаты не удержались от выкриков с мест о том, что эти расходы могли бы покрыть предпринимателям и казне сами чудотворы, что укрепило Йеру в мысли о решении консерваторов. Впрочем, социал-демократы выступили категорически против покрытия убытков из бюджета, а консерваторам было все равно, из какого источника их избиратели получат деньги. Ситуация, с самого начала казавшаяся противоречивой, обострилась еще сильней. Никогда еще социал-демократам не приходилось открыто выступать против чудотворов!
После этого перед верхней палатой выступил Приор Тайничной башни, говорил коротко и по существу, а также сообщил, что чудотворы и не думали перекладывать расходы на плечи налогоплательщиков: деньги будут выплачены немедленно, как только страховые компании определят размер нанесенного ущерба. Ход показался Йере красивым и беспроигрышным: чудотворы заткнули рты консерваторов деньгами.
Началось обсуждение более насущного и сложного вопроса: предотвращение паники в Славлене. На этот раз заверения Приора Тайничной башни никто не принял во внимание. Впрочем, верхушка чудотворов была не менее искушена в вопросах управления толпой и понимала: чем больше государственных учреждений и служб занимается «поисками Врага», тем легче обывателю поверить в то, что он под защитой и опасности нет.
И, как ни странно, о создании думской комиссии первыми высказались консерваторы. Их предложение отличалось от предложения социал-демократов только одним пунктом: выяснить, с чьей стороны последовала провокация – мрачунов или чудотворов.
Лидер фракции кивнул остальным, и социал-демократы приготовились проголосовать за предложение консерваторов, посчитав отличие непринципиальным. Но докладчик консерваторов в заключение добавил еще один пункт, вызвавший ропот в рядах социал-демократов:
– Мы считаем, что означенную комиссию должен возглавить депутат верхней палаты Йера Йелен. Он зарекомендовал себя честнейшим человеком, имеющим популярность среди избирателей, и, несомненно, его кандидатура вызовет в народе доверие к Думе.
Лидер фракции социал-демократов привстал с места, не вполне доверяя услышанному. Он был близорук и согнулся вперед, приставив к лицу монокль (хотя делал это очень редко), разглядывая докладчика. Жест столь откровенно выразил его отношение к происходящему, что рассмеялся даже Председатель.
– Между тем ничего смешного в нашем предложении нет. В данном случае наша партия так же заинтересована в отсутствии паники, как и ваша, – обиженно сказал докладчик, – и мы отдаем себе отчет в том, что паника возникнет не среди наших избирателей, а среди ваших. Зато ударит в первую очередь по нашим.
Йера стискивал подлокотники кресла и лихорадочно искал подвох в выдвинутом предложении. И не находил!
Предложение, очевидно, проходило большинством голосов, но, как это было принято, сначала выслушали доклады социал-демократов и аграриев, а перед голосованием распустили Думу на перерыв.
Йера избавился от общества товарищей по партии и спустился в буфет, но и там его окружили со всех сторон (у него было много знакомых и среди консерваторов). За столик к нему подсел однокурсник по университету, дальний родственник Ясны, Сона Сребрян.
– Ну как? Ты доволен? – спросил он, добавляя в кофе коньяк. – Мне кажется, на этот раз мы угодили социал-демократам, а?
– Угодили, угодили, – улыбнулся Йера.
– Председателя комиссии все равно утверждает нижняя палата, так что, считай, назначение у тебя в кармане. Я рад за тебя. Это хорошая и высокая ступенька в твоей карьере.
– Я рассматриваю это как ответственность, – скромно опустил глаза Йера.
– Я уверен, ты отлично с этим справишься. Как Ясна? Как дети? – Сона шумно отхлебнул кофе.
– Спасибо, все хорошо.
– Я слышал, у Йоки был какой-то неприятный инцидент с Ничтой Важаном. Это правда или слухи?
– Это правда. Но инцидент исчерпан, для слухов нет повода.
– Я так и думал. Злые языки утверждали, что ты серьезно насолил Важану. Между прочим, это именно он предложил твою кандидатуру на должность председателя комиссии. Не один я решил, что он хочет заткнуть сплетникам рты.
– Брось! – Йера поморщился. – Важан в партии занимает слишком высокое положение, чтобы пренебрегать интересами дела в пользу таких мелочей, как слухи. Да и инцидент, право, был столь мелок…
– Как бы там ни было, все мы сочли его предложение сильным ходом. Конечно, в комиссию войдут и консерваторы, так что ты там не разгуляешься, – Сона шутливо погрозил пальцем.
Йера натянуто улыбнулся: предстоящее назначение стало радовать его еще меньше. Профессор Важан произвел на него впечатление весьма неглупого человека. Властного и сильного. Такой ничего не станет делать просто так и уж тем более не будет заглаживать вину или обращать внимание на сплетни. Он что-то хотел сказать этим предложением, и сказать лично ему, Йере Йелену. Что-то нелицеприятное. То, что не мог сказать в открытую.
Возникло желание отказаться от этой должности, малодушное и грозящее обернуться множеством неприятностей: Йера чувствовал подвох, но не мог его обнаружить. И вдруг понял: он же боится Важана! Он начал бояться еще при первой встрече, в школе, на заседании преподавательского совета. Защищая Йоку, он знал, что наступает на хвост змее, но чувствовал себя правым. Кто еще, как не отец, должен был встать на защиту мальчика, пусть тот и вел себя неподобающим образом?
* * *
Сбежать из дома удалось только через два часа. Сначала кухарка никак не уходила из кухни, отец оставался дома, мама настойчиво пыталась уложить Йоку спать; потом проснулась Мила, и они с няней завтракали в столовой; садовник, как назло, копался в клумбе прямо под окнами гостиной, и незаметно подойти к нему Йока не мог.
Но в конечном итоге он раздобыл и медикаментов, и еды: большой кусок пирога с мясом, холодную говядину, сыр и бутылку вина. Нашлись и дощечки – Йока сам разыскал их на заднем дворе, в дровяном сарае.
Змая он нашел на том же месте, только не у воды, а повыше: тот спал, растянувшись на солнце, но сразу проснулся, словно издали услышал шаги.
– А я тут задремал… – словно оправдываясь сказал он.
Йока снова помог ему сесть.
– Ух ты! И вата! – обрадовался Змай.
– Там еще йод и мазь от ожогов.
– Здо́рово!
Рана на правой руке Змая была ужасной – словно кто-то воткнул в нее широкое копье, переломив кость. И Йока подумал, что это мог сделать только огромный острый коготь чудовища. В школе их учили оказывать первую помощь, хотя практики, конечно, Йоке не хватало. Лубок получился толстым, не очень аккуратным, но зато надежным.
– А плечо? – спросил Йока. – Нам говорили, на вывихи надо накладывать повязки.
Но Змай покачал головой:
– Само пройдет. Не вывих и был… Я тут потихоньку рукой шевелю – и ничего, помогает. Давай лучше поедим, что-то я проголодался. – Змай сунулся в корзинку с едой и присвистнул: – Ого! Неплохо.
Он вытащил на свет пыльную бутылку с вином, вытер этикетку о пиджак и долго разглядывал надписи.
– Нормальное вино? – спросил Йока. Сам он в винах не разбирался и взял в подвале то, что стояло с краю.
– Ничего себе… 394-й год… Тридцать три года выдержки… Тебе не влетит? Знаешь, сколько стоит такая бутылка?
– Нет.
– Лотов двести, не меньше. А может, и больше.
– Да ладно, жалко нам, что ли? У нас полный подвал этих бутылок.
– Эх, посидеть бы в твоем подвале недельку-другую! – хмыкнул Змай. – Вот только как мы ее открывать будем?
– А у меня есть перочинный нож! – с гордостью ответил Йока. – Восемь лезвий! И штопор.
Хотя Йока только что позавтракал, он не отказался разделить со Змаем трапезу: было здорово сидеть на солнечном берегу ручья, кусать мясной пирог и по очереди запивать его вином прямо из горлышка. В прошлый раз пить вино Йоке не понравилось: слишком много условностей надо было соблюдать за столом, и вино мешало. Теперь же хмель показался ему легким и приятным, потому что никаких условностей за завтраком в Гадючьей балке быть не могло!
– Слушай, Змай, – Йока хлебнул из бутылки и поставил ее на землю, чтобы взять кусок говядины, – а ты знаешь об Откровении Танграуса?
– Спросил! Кто же не знает старика Танграуса? – Змай, наоборот, положил на траву пирог, чтобы взять в руки бутылку.
– Тогда я вот что подумал: если чудовище появилось здесь, возле Славлены, значит, и Враг существует. И он где-то здесь, рядом, а?
Он очень боялся, что, как и любой чудотвор, Змай сейчас скажет, что это сказки и никакого Врага на самом деле быть не может.
– Я тоже так думаю, – невозмутимо ответил Змай, откусывая пирог. – В Откровении так и сказано: чудовище появится, когда Враг начнет набирать силу.
– Ты правда так думаешь?
– Так все думают, только не все говорят.
– Но раз чудовище убито, то Врага теперь защитить некому, правильно? – ободрился Йока.
– Ну да. А ты что, хочешь его изловить?
Как он догадался? Йоке казалось, Змай и видит его насквозь, и смеется над ним, но обидно от этого не было. Потому что, как ни странно, Змай принимает его всерьез. Может быть, поэтому не хотелось ничего из себя изображать и прикидываться.
– А ты не хочешь? – Йока сузил глаза и внимательно посмотрел на Змая. Он еще дома за завтраком понял, с какой миссией Змай прибыл в Славлену инкогнито.
– Я? Ну кто же не хочет изловить Врага! – он рассмеялся и снова закашлялся.
– А серьезно?
– А серьезно – Враг, покрытый шерстью, не ходит по улицам Славлены. И не один Йока Йелен его ищет. Может быть, у тебя есть какое-то преимущество по сравнению с десятью тысячами чудотворов?
– Есть! – усмехнулся Йока. – Враг – мой ровесник.
– Сам догадался?
– Четырнадцать лет – совершеннолетие чудотворов и мрачунов. Значит, Враг начинает набирать силу в четырнадцать. Может быть, он учится со мной в одной школе!
– Ага. А может, живет в лесу с мамочкой-росомахой, – улыбнулся Змай.
– Я думаю, ерунда это. Про росомаху. Метафора. Вот нашего учителя Важана студенты тоже зовут старой росомахой, может быть, кто-то из родителей Врага имел такое прозвище. Или Танграус употребил выражение про росомаху как ругательство.
– И по каким же тогда признакам ты собираешься его искать? В Славлене восемьсот тысяч жителей, из них тысяч пять – четырнадцатилетние мальчики.
– Я думаю, надо спросить мрачунов. – Йока испытующе посмотрел на Змая.
– У… – протянул Змай, – а то чудотворы не спрашивали! Мрачуны собственных секретов раскрывать никому не собираются. За последние четыреста лет ни один из них не выдал своих даже под пытками. Это клан сильных людей.
– А я и не предлагаю узнать у них что-то силой. Но можно же действовать хитростью…
– Йока Йелен – самый хитрый парень в Славлене? Хитрей всех чудотворов, вместе взятых?
– Дело не в этом. – Йока попытался изобразить высокомерие, но у него почему-то не вышло. – У меня есть идея. Я могу прикинуться сиротой, сыном мрачуньи, который ищет могилу матери и хоть каких-нибудь родственников. Мне кажется, мрачуны могли бы принять участие в судьбе несчастного сиротки, а? Ведь сын мрачуньи необязательно мрачун, правда? Но вроде как свой… Если проехать по окрестностям Славлены, наверняка кого-нибудь из мрачунов можно найти.
– Идея, конечно, продумана хорошо. Со знанием психологии мрачунов. Но ты что-нибудь слыхал о такой науке, как статистика? Генетические мрачуны составляют около двух процентов от всего населения Обитаемого мира. Большинство из них – латентные, то есть не осознающие своих способностей. Так что бедный сиротка в девяноста восьми случаях из ста никакого сочувствия не добьется. А примерно в сорока из них запросто может получить прямо по морде. И хорошо если только по морде.
– Я слышал о статистике и понимаю, что это риск со всех сторон. Но есть беспроигрышный вариант: надо действовать через женщин. Во-первых, они жалостливей мужчин. Во-вторых, они драться не полезут. А в-третьих – они будут разносить слухи, и информация может дойти до кого-нибудь из мрачунов. А?
– Здорово, – кивнул Змай, – информация в этом случае обязательно дойдет до кого-нибудь из мрачунов. Но сначала – до кого-нибудь из мужчин.
– А я, между прочим, никого не боюсь. – Йока сделал серьезное лицо и поднял голову. – Меня, между прочим, Стриженый Песочник драться с сытинскими берет в следующее воскресенье.
– Йока Йелен, я нисколько не умаляю ни твоей храбрости, ни боевых качеств. К тому же Стриженому Песочнику, разумеется, видней.
– Ты знаешь Стриженого Песочника? – удивился Йока.
– Конечно нет. Но догадываюсь, что это мастеровой парень лет семнадцати-восемнадцати, предводитель местной шпаны. И наверняка мама Йоки Йелена упала бы в обморок, если бы увидела своего сына в такой компании.
Йока не собирался смеяться (он вообще не очень любил смеяться над шутками, это роняло его в глазах окружающих), но не удержался и прыснул, представив, как мама встречает его в обществе Стриженого Песочника.
– Слушай, у меня есть другой план, – Змай плотно приложился к бутылке, допивая то, что в ней осталось.
– Какой?
– Если ты и в самом деле хочешь найти Веч… Врага, начать надо с того места, где недавно арестовали какого-нибудь мрачуна или мрачунью. И попробовать познакомиться с его родственниками.
– А… а как же я узнаю, где арестовали мрачуна? – удивился Йока.
– А газеты на что? В газетах всегда пишут об аресте мрачунов.
На улице Настя схватила Лику за руку.
– Давай через пустырь, так быстрее.
Они прошли через соседний двор и вышли к низкому кирпичному строению. Лика как-то не задумывалась, что это. Может, трансформаторная станция какая-то. За ней начинался небольшой пустырь, где порой собирались местные алкаши. Настя внезапно остановилась, продолжая крепко держать Лику за руку.
– Что? – обернулась та, и поразилась бледности подруги.
– Прости, Лик, – не смотря в глаза и кусая губы, сказала Настя: – Я не хотела. Но они заставили. Я не виновата. Они обещали, что жизни мне не дадут, что изобьют так, что ни один хирург не поможет.
Боковым зрением Лика увидела тень и резко повернулась. За её спиной стояли двое. Лика шагнула назад. Но и с той стороны тоже кто-то стоял.
– Молодец. Хорошая девочка, – сказал Роман. – Поступишь в институт, возьму над тобой шефство. А теперь иди отсюда. И вякнешь кому – тебе не жить. Поняла?
Лика повернула голову к Насте. Та стояла соляным столпом, нелепо вытянув вдоль тела руки с напряжёнными пальцами.
– Настя? – позвала Лика еле слышно, потому что голос вдруг предал её.
– Прости, – произнесла та одними губами и рванула с места.
Не успела Лика даже проводить её взглядом, как её сбили с ног точным ударом. Она скорчилась на земле. Ещё один удар в живот перехватил дыхание. Она глотала ртом воздух. Сильным рывком её поставили на ноги.
– Тащи туда, – прошипел Роман, – а то увидит кто.
Лику волокли на пустырь, и она даже не пыталась кричать. Только одна мысль билась в висках: «Настя меня предала. Предала. Предала…»
– Ну, что, подруга, как расплачиваться будешь? – Её припечатали спиной к кирпичной стене с такой силой, что она почувствовала, как внутри стукнулись друг о друга позвонки.
– За что? – спросила Лика и подняла голову.
– Ха! – Роман указал на неё своим дружкам, стоявшими рядом. – Девочка не понимает, что крутить динамо уже вышло из моды? Что за это теперь предъявляют? – Он тряхнул её ещё раз. Голова у Лики мотнулась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы.
– Да чего ты с ней церемонишься! – сказал круглоголовый Алекс. – Пусть отрабатывает.
– Прямо здесь? – ухмыльнулся Роман.
– А чего бы и нет? Посмотри на неё – подержаться не за что. Пусть хоть на коленочках постоит. Не размокнет, чай.
Парни весело заржали, предвкушая потеху. Лика замерла, не до конца понимая, что они хотят с ней сделать. А догадавшись, дёрнулась изо всех сил и тут же получила под дых. В глазах потемнело, грудную клетку скрутило болью, Лика хватала воздух ртом и не получала его.
– Ну что, поняла, что от тебя требуется? – Роман схватил её сзади за волосы и нагнулся близко-близко, так что она увидела его красивые голубые глаза.
Она зацепилась за эти глаза, как за что-то единственно реальное, за что можно зацепиться и вытащить себя из этого водоворота боли. И боль отпустила, Лика вдохнула вожделенную порцию воздуха и выцедила с гневом:
– Ты мразь! Фашист вонючий!
– Я мразь. Фашист вонючий, – повторил Роман, не отрывая от неё взгляда.
– Отпусти меня!
Роман послушно разжал пальцы и выпрямился. Он стоял неподвижно и смотрел на Лику не мигая. Она медленно сделала шаг назад. Парень не двинулся.
– Эй, ты чего? – окликнул его Алекс.
Роман был намного выше Лики, и ей пришлось задрать голову, чтобы видеть его глаза.
– Дёрни себя за ухо, – сказала она и, когда Роман послушно исполнил приказ, у неё от страха затряслись коленки. Он же не притворяется, это она взяла под контроль его волю! Но друзья Романа, не понимая, что случилось с их вожаком, подходили всё ближе, и Лика, даже не думая о том, что делает, коротко приказала: – Побей их. Они твои враги.
Роман повернулся и, не раздумывая, врезал тому, кто стоял ближе, Алексу. Парень покатился по земле. Второй не успел опомниться, как сложился пополам. Лика нагнулась над ним. Поймала его взгляд.
– Встань!
Парень встал и застыл истуканом. То же самое Лика проделала и с Алексом. Теперь вся троица стояла рядом и смотрела на Лику, не отводя взгляда.
– Вы забудете про меня и про Настю. Вы нас никогда не видели. Поняли?
Они дружно кивнули.
– Сейчас вы пойдёте домой и никогда не вспомните про то, что случилось. Идите!
Троица дружно шагала прочь, а Лика сидела на земле и размазывала по лицу едкие слёзы. В желудке горчило: почему-то слезы отдавали полынью. Плакала она и от пережитого страха, и от обиды предательства, и от эйфории внезапного своего спасения. «Я могу влиять на людей. Они выполняют мои приказы, – бились мысли в голове. – А если я прикажу кому-то прыгнуть под поезд, он прыгнет?» Вопрос не имел ответа, но в глубине души она знала, что прыгнет, а еще, что она смогла бы отдать такой приказ. Наконец она успокоилась, отряхнула одежду и пошла домой.
Мама словно ждала у входа, а, скорей всего, увидела её в окно. Не успела Лика нажать на звонок, дверь распахнулась, но прежде чем мама сказала хоть слово, Лика впилась в неё глазами. Мама осеклась на полуслове. Лика смотрела в её глаза, отмечая, какая тёмная каёмка возле серой радужки её глаз. Очень красиво. Зрачки у матери сузились, потом расширились, стали огромные, почти во всю радужку.
– Мама, всё хорошо, – быстро сказал Лика. – Ты не будешь ругаться. Ведь я звонила тебе и предупреждала, что останусь ночевать у подруги. Ты даже не волновалась.
– Да, – мама кивнула и посторонилась. – Я не волновалась.
Лика разорвала зрительный контакт, чувствуя себя последней сволочью, и в то же время испытывая необъяснимый восторг.
– Где папа? – спросила она и, услышав, что на работе, перевела дух. Проделать то же самое с отцом она бы не рискнула. Все силы ушли на шайку мерзавцев и на мать. Ей надо отдохнуть. Если сейчас снова появятся какие-то злодеи, она точно кого-нибудь убьёт. Захочет убить. И сможет. Наверное. Лика обхватила голову руками и побежала в ванну.
– Ты голодная? – крикнула мама вдогонку. – У меня вкусные котлеты.
Это был не Дайм.
Конечно же, это был не Дайм! Да и не мог быть Дайм, это же любому понятно, и это нормально, что не Дайм, и надо быть идиотом, чтобы даже на секунду предположить…
Ты идиот, Рональд темный шер Бастерхази. Ты идиот.
Но мир не обязан подстраиваться под идиотов.
— Да, конечно, я принимаю вызов… В смысле, отвечу.
И вот только не надо все эти мелодраматические глупости о пропущенных сердцем ударах. Это уж совсем… глупости, короче. Просто вдох. Просто выдох. И медленно повернуться, натянув на лицо самое невозмутимое выражение изо всех возможных. И улыбку, конечно. Самую наглую и высокомерную. Как всегда, когда больно. Идиотам всегда бывает больно, когда они убеждаются в собственном идиотизме, а ты ведь, хоть и идиот, все же все понимаешь заранее, тебе не надо смотреть, чтобы окончательно убедиться: это не Дайм. Это никак не может быть…
— Хм… Бастерхази? Я тебя не разбудил… мой темный шер?
Дайм.
Это был Дайм. Он улыбался из большого настенного зеркала — нагло, ослепительно и возмутительно невозмутимо. Светлый ублюдок собственной персоной, настолько неуместный здесь и сейчас, что Роне испугался.
— Дюбрайн? Т-ты? Что… Что-то случилось?
Наверняка случилось, и наверняка это что-то крайне неприятного свойства, и, скорее всего, очень опасное, ведь не мог же он просто так взять и…
— Паршивый вечер. — Дайм пожал плечами и мотнул головой, словно бы отмахиваясь от неважного вопроса. — Паршивая гостиница, паршивая погода… — Только тут Роне заметил за спиной у Дайма закрытое окно, по стеклу которого бежали водяные струйки. — Вот я и подумал, что беседа с умным шером может существенно поднять настроение и скрасить самый паршивый вечер… то есть печальный… то есть скрасить для тебя, мой темный шер, м-м-м?
Показалось, что улыбка Дайма стала еще ослепительнее.
— А с чего ты взял, Дюбрайн, что мой вечер и мое настроение нуждаются в чем-то подобном? Которые, кстати, были просто восхитительны, пока я не увидел твою наглую… хм, пока ты не позеркалил, короче.
Дайм расхохотался — искренне, открыто и очень вкусно. Перламутровая бирюза расплескалась по зеркалу, хлынула через край, сплетаясь с черно-алыми протуберанцами. Горло перехватило. Роне сглотнул — и почувствовал на губах привкус моря и сосен… и щекотную легкую ласку теплого света, скользнувшего по виску и запутавшегося в волосах — до мурашек.
— Ой, да ладно тебе, мой темный шер! — Дайм отсмеялся, но улыбка подрагивала на его губах, словно заблудившаяся девочка, пребывающая в сомнениях, стоит ли ей тут еще задержаться или пора валить. Она словно бы не очень уверенная была в себе и своем праве здесь находиться, эта улыбка. И словно бы даже слегка смущенная. Только ли улыбка? Или… — Все знают, мой темный шер, что, согласно древней сашмирской поговорке, уезжающий увозит с собой лишь треть печали, две трети остаются у провожающего. И если у меня тут так паршиво, то мне даже представить страшно, Роне, как же все обстоит у тебя, ведь у тебя-то этой паршивости вдвое больше!
Да нет, конечно же чушь! Полковник Магбезопасности — и неуверенность? Смущение? Глупости.
— Я тебя не провожал!
— О да, о да! Ты так усиленно притворялся спящим, чтобы только избегнуть этой великой чести помахать мне вслед платочком или хотя бы подать дорожную сумку и мужественно пробубнить что-нибудь очень пафосное, что с моей стороны было бы просто верхом неприличия не подыграть тебе в этом невинном обмане! К тому же ты так прелестен, когда спишь… Ну или хотя бы делаешь вид, что спишь.
Ласковый свет обволакивал Роне, гладил, ластился, забирался под рубашку и кожу, обнимал, укутывал, согревая. И точно так же радостно и жадно рвалась за зеркало огненная тьма — дорваться до источника, обнять, погладить, залезть под кожу, коснуться губ, почувствовать ответное содрогание и услышать, как светлый ублюдок споткнется на каком-нибудь слове в своей гладкой и отлаженной речи… Хотя вряд ли ему окажется в состоянии помешать такая ерунда, он же дипломат, их натаскивают мило болтать ни о чем даже в бессознательном состоянии.
Вот и пусть. Ни о чем. О чем угодно. Лишь бы тень продолжала сплетаться со светом, лишь бы запах хвои и горячего бриза щекотал ноздри, словно никакого зеркала не существует, словно на его месте просто окно — туда, где сейчас у совсем другого залитого дождем окна сидит, положив локти на стол и заглядывая смеющимися бирюзовыми глазами прямо в душу, полковник Магбезопасности. Светлый ублюдок. Палач Императора. Дамиен шер Дюбрайн…
Дайм.
Просто Дайм.
— В сущности, нет ведь никакой особой разницы, притворяешься ли ты или делаешь что-то на самом деле. Например, когда на улице так паршиво, можно притвориться, что никакой улицы вообще не существует. До тех пор, пока на ней снова не появится солнце. По-моему, очень изящное решение проблемы…
— Ты же вроде любил дождь, мой светлый шер? С чего бы это он вдруг стал для тебя паршивой погодой?
— Ну знаешь ли, мой темный шер! Дожди бывают разные. Очень разные, я бы даже сказал!
И почему в его исполнении любая самая невинная вроде бы фраза сразу начинала звучать двусмысленно? Но не спорить же…
— Не могу не согласиться с твоей точкой зрения, мой светлый шер. Хочешь поговорить об этом?
— Хм… а почему бы двум достойным шерам и на самом деле не поговорить о… хм… дожде?
***
Смотреть на свое довольное отражение в погасшем зеркале было… пожалуй, даже забавно. И оставалось только надеяться, что при разговоре с Даймом Роне все же удавалось сохранить более вменяемое выражение. Впрочем, это было не так уж важно. Куда важнее было то, что Дайм, прощаясь, сказал: “До завтра, мой темный шер…”
Да, он именно так и сказал.
До завтра…
— И что это было, Ястреб?
— Заткнись, — ответил Роне миролюбиво. И даже добавил: — Пожалуйста.
Спорить не хотелось. Ругаться тоже. Хотелось как можно дольше сохранить на себе этот теплый ласковый свет, гоняющий по коже волны сладких мурашек, на себе и в себе, как можно дольше.
— Ну-ну. Да я-то что? Да я ничего… Так, страничками шуршу. От сквозняка, наверное. В твоей башне, Рональд, страшные сквозняки, ты не находишь? Так и шуршат чем ни попадя…
Очень хотелось разозлиться и как следует рявкнуть на вконец обнаглевшего некроманта. Но не получалось. Никак.
Получалось лишь улыбаться.
— Вот и шурши.
Пришлось даже прикусить губу, чтобы удержать внутри так и рвущуюся наружу улыбку — шальную, счастливую и наверняка ужасно глупую. Роне вздохнул и зажмурился. пытаясь удержать отголоски запаха сосен и моря и чувствуя, что все-таки начинает улыбаться. И почти не удивился, услышав многозначительное:
— Вот и шуршу! И завтра, между прочим, буду шуршать тоже!
Завтра.
Улыбка Роне окончательно обнаглела. Наверняка берет пример с дважды дохлых некромантов. Или полковников Магбезопасности. Или с обоих сразу! Оба они хороши, и оба ублюдки, хотя Ссеубех не светлый ну вот ни разу ни с какого боку, оба друг друга стоят…
Разозлиться не получалось. Никак.
Завтра…
Обычная история.
Нет, для главврача она, может, и в диковинку, а что до санитаров – рядовое дело. Главный украрий психбольницы опять чужие анализы украл. Не дают ему покоя лавры Нобелевского лауреата. Вечно он эти анализы ворует и сажает в них семечки непонятных растений. Пытается селекционным путем вырастить манну небесную. Твердо уверен, что благодарные потомки ему за эту манну памятник поставят. А пока его просто бьют больные, которым анализы повторно сдавать приходится.
На взгляд Ангела, зря товарищи по несчастью его метелят. Им анализы повторно сдать дело пустяковое, а человек вроде делом занят. Безобидное занятие, то ли дело как по рассказам бывалых санитаров три года назад заготовитель фальшивой свинины в психбольнице объявился. И что характерно, за пределами больницы промышлял. Да…
Две бочки солонины наскирдовал, пока его люди в погонах не повязали. Автоклав собрал, чтобы тушенку изготовлять!
Андрей выливал в унитаз испорченные анализы, а в душе росла неприязнь к непризнанному селекционеру. Ишь, Лысенко какой выискался! Будет тебя, подлеца, чем побаловать! Я тебе устрою посещение родственниками два раза в неделю! Ты у меня сладкие аминазиновые сны будешь круглосуточно смотреть!
И тут надо сказать, что даже самая маленькая власть дает санитару почувствовать превосходство над больным. Уколы, как правило, не лечат, они применяются для карательных мер. Пациент бесправен, в случае непослушания на него могут сразу надеть смирительную рубашку. А вы лежали без движения, стянутые такой рубахой несколько часов кряду? А сульфазиновый крест на вас накладывали? Нет более бесправного человека, чем пациент психиатрической клиники!
Чем бы завершились намерения Андрея Ангела, претворил бы он злые мечтания в жизнь, или остыл бы помаленечку, как и полагается ангелу, но тут из коридора донесся ликующий звонкий вопль:
— Україна — це Європа!
Казалось бы, что в сказанном было плохого? Ведь и в самом деле Украина – это Европа, пусть и самые ее задворки. Была она окраиной Советского Союза, а теперь станет окраиной Европейского Союза, как Румыния, например. Но дело ведь не в том, что кричат, все дело в том, кто кричит.
Больной, кричавший столь правильные слова, ворвался в туалет и принялся лихорадочно раздеваться.
Черт его знает, что ему в голову взбрело, не иначе к безвизовому режиму загодя готовиться стал. Такие в своем творческом состоянии самые опасные, они и укусить могут.
Стриптиз сидельца до конца досмотреть Ангелу не пришлось – в туалет ворвались двое санитаров, опрокинули европейского страдальца на кафельный пол и принялись сноровисто напяливать на него смирительную рубаху.
Пациента Ангел знал – это был известный донбасский перфомансист Тарас Немец. В прежние времена он дважды в год лечился от запоев в больнице. Ну, как лечился? Сначала энтеродез, чтобы токсины вывести, потом физраствор с фенозепамом. Два дня и ты как огурчик – зелененький и в пупырышках. Готов, как говорится, к труду и обороне! От алкоголизма вылечить невозможно, можно лишь выработать рефлекс на алкоголь, когда тебя от запаха пива тошнить тянет. Так вот нашего Немца залечили до того, что его рвало от запаха пива даже, и с чистым сердцем выпустили в мир. И что же? Через два месяца он поступил снова. С сильнейшим отравлением алкоголем. Врачи его встретили словами: как же так, Тарас? Мы же вас закодировали! На что Немец гордо ответил: А я код подобрал! Что и говорить – бывалый человек — бывалый человек: бывал за столом и под столом. Под столом он себя даже лучше чувствовал! Вот не фига ему было скотчи и виски подсовывать! Вроде все марочное и качественное, но организму это все безразлично. Немец стал регулярно лечиться, потом его родственники положили на полгода. А что прикажете делать с человеком, который свою мошонку к асфальту прибил рядом со зданием городского головы? Кто устроил перфоманс, сплетя волосами почти сотню голых женщин, причем блондинки чередовались с брюнетками, а тех в свою очередь разбавлял рыжими. Отличился Немец и в Москалии — на презентации в галерее Хельцера в голом виде играл роль цепного пса. Бросался на публику, на автомобили, даже укусил кого-то пару раз, только Немцу это быстро наскучило, тем более что идея ему не принадлежала. Немец являлся участником так называемого «Фонда Садомазо», который с подачи вездесущего Хельцера организовал «Останнiй жидовский погром». В больнице Тараса Немца не любили за заносчивость и высокомерие, он себя непризнанным гением полагал, и в Европы рвался исключительно за признанием. Поэтому санитары, крутившие ему руки, делали это с особым удовольствием – а вот не надо посягать на украинские святыни! И главное – не стоит будоражить людей, когда тихий час. Ясный перец, Украина действительно Европа, но не фига со свиным рылом да в калашный ряд.
— Допоможи, — сипло сказал один из санитаров. Был он рыжий и небритый, даже из ушей и носа волосы торчали.
Да с удовольствием! Андрей Ангел ощутил прилив сил. Сейчас мы этого культуртрегера уконопатим со всей нашей душой! Аминазинчику ему для спокойствия души не надо? Немец пленным ворочался на кафельном полу и тихо рычал.
— Далі самі впораємося! – деловито сказал второй санитар. – Чуєш, Ангел, там до тебе гості! У приймальному покої чекають!
Кто? Откуда? Андрей гостей не ждал.
— Звідки я знаю!? — удивился небритый рыжий санитар, присев над добросовестно затянутым в смирительную рубаху перфомансистом. Тот напоминал египетскую мумию, только худые босые ноги торчали. – Звідки до ангелів прилітають? Схоже, з Чистилища! Чуєш, Ангел, проставити не забудь!
Кап-кап-кап…
Не самый обнадеживающий звук, особенно если капает не вода. Скорее всего, это скопился конденсат, а когда Король запустил маневровый, он от вибрации начал собираться в капли, стекать по трубам и проводам и осыпаться вниз с характерным звуком.
Умиротворяюще помаргивали огоньки контрольки у шлюза, на грани слуха гудел двигатель. В пяти метрах от Леси, в нише, застыли безголовые братья – пять скафандров для работы снаружи.
Одно из самых скучных мест для дежурства. Но это часть повседневной жизни, рутина. Традиция.
Леся вздохнула и взялась за отвертку. Вахта есть вахта. Запись в журнал она скинула сразу, теперь нужно изучить проблему своими глазами. Ибо оставлять неизученным посторонний шум на космической станции, по меньшей мере, недальновидно. Одна беда, панель у самого пола, а значит, придется поползать… и почему это случилось именно в ее дежурство?
За панелью было пыльно, но сухо. Она даже залезла рукой проверить, но кроме дохлого паучка не нашла ничего. Правда, звук стал немного громче. Значит, придется снять еще и соседнюю панель.
Леся так старательно прислушивалась к звукам в стене, что пропустила другой, куда более привычный – звук шагов за спиной. Среагировала только на свист и смешок, прозвучавший откуда-то сверху, но попытка встретить врага лицом к лицу с ходу не удалась. Вскакивая, она со всего маху ударилась затылком в кондиционер, охнула, и, конечно, села обратно.
Будет шишка.
К тому же оранжевая вязаная шапочка-подшлемник, хэндмей и визитная карточка, свалилась на пол, высвободив короткие мышастого цвета волосы. Встрепанные.
– Отличный ракурс! – широко улыбнулся Артур Скеблин. – Приятно видеть тебя у своих ног…
Артур вообще-то красавчик, в универе у его ног действительно кое-кто из девчонок мог оказаться не случайно. Но тут-то другая история. На станции – первым делом самолеты, в смысле, пилотирование, программирование, а так же дисциплина и режим дня.
Артуров приятель по прозвищу Дзен широко улыбнулся. Он наслаждался моментом, даже не убавив звук в музыкальном клипсе.
Как настоящей красотке для пущей неотразимости нужна рядом некрасивая подружка, так Артуру для демонстрации его лучших качеств рядом обязательно нужен такой вот Дзен. Крепкий, унылый и слегка в него влюбленный.
– А предложить помощь даме? – сердито спросила Леся, одновременно возвращая на голову хэндмей и той же рукой ощупывая будущую шишку.
Артур галантно протянул ей ладонь, и тут же получил в нее отвертку. А что? Встать-то она и без посторонней помощи может. А вот оставлять благородный порыв без внимания нельзя ни в коем случае!
– И что я с этим должен сделать?
Она все-таки поднялась. И сразу поняла, что зря: Артур был выше на две с половиной головы. Конечно, его черные брови, светлые волосы и волевой подбородок оказались значительно ближе к ней, но и разница в весовых категориях стала куда заметней.
– Я надеялась, поможешь разобраться с этой капелью, – вздохнула Леся, – но вижу, что зря. Отдай инструмент и проваливай!
Артур улыбнулся, показав ряд красивых отбеленных зубов и спросил:
– А если не отдам?
Осталось возвести очи горе и поинтересоваться у низкого потолка:
– А если там что-то серьезное утекло?
– Жидкое радиоактивное топливо? – снова шевельнул бровями Артур.
Дзен это услышал, схватился за горло и неубедительно изобразил агонию.
– Придурки! – Поставила она диагноз.
Но в этот момент в коридор как раз выглянул дежурный инструктор, Карл Петрович Изгорнов, по прозвищу Король, и прекратил безобразие одним своим присутствием. Этот бывший офицер вооруженных космических сил имел волшебный дар придавать серьезность любому моменту, при этом ему даже не требовалось использовать мимику. А казалось бы – и ростом ниже Артура, и лицо ничем не примечательное. Ни тебе выразительных глаз, ни высоких скул. Даже наоборот, глаза щелочки, что цвета не разобрать. Учебная площадка «Кассини Е-41» принадлежит гражданскому флоту, но когда появляется Изгорнов, армейская осанка зарождается даже у Дзена.
– Докладывайте, Чижова, – потребовал Король.
Леся пожала плечами:
– Я услышала звук капель за обшивкой. Отметилась в журнале и вскрыла панель.
– Что обнаружили?
– Радиоактивное топливо, – шепотом подсказал Дзен, и тут же огреб подзатыльник от Артура: надо знать, когда можно шутить. Леся бы обоим такой выписала еще три минуты назад, если б могла дотянуться.
– Я ошиблась с панелью. Капает за соседней…
Королевский взгляд с точностью радара навелся на Артура:
– Скеблин, отвертку!
– Да это конденсат, наверное… – пробормотал красавчик, но отвертку отдал.
И ответа так и не удостоился.
Пока Король быстро отщелкивал соседнюю панель, оба стажера благоразумно смылись, а Леся осталась наблюдать: все-таки ее дежурство.
Это действительно оказался конденсат от системы терморегуляции. Его удалось быстро стереть обычной ветошью. Король сам и стер.
в которой докеры празднуют победу на Кейбл-стрит, а потом обнаруживают жертву Потрошителя
Они не прошли. Часа три или больше продолжалась катавасия на Кейбл-стрит, в результате полиция сдалась и окольными путями препроводила чернорубашечников (тех, что не разбежались от страха или от скуки) в направлении Гайд-парка, где они могли сколько угодно произносить пылкие речи для самих себя и старушек, обычно кормивших там голубей.
Даже самые консервативные вечерние газеты говорили, что на Кейбл-стрит собралось не менее ста тысяч человек (и это против четырех тысяч чернорубашечников и десяти тысяч приставленных к ним полицейских!), а газеты полиберальней называли цифру в полмиллиона! Однако и ста тысяч было вполне достаточно, чтобы правительство оценило отношение лондонцев к идеям сэра Освальда: если кто-то и сочувствовал Британскому союзу фашистов, то не до такой степени, чтобы в воскресенье встать с утра пораньше и отправиться в Ист-Энд изъявлять свою волю. Разреши правительство марш коммунистов по Пикадилли, они бы тоже не собрали много сторонников, но вряд ли сто тысяч лондонцев вышли бы на улицы, чтобы этот марш остановить.
На месте власть имущих Тони бы всерьез задумался об этом соотношении сил, но ему почему-то казалось, что переговоры с кайзером оно не остановит: правительство Британии не прислушивается к своему народу, когда мнение оного расходится с точкой зрения кабинета министров.
Может быть, и правильно: откуда бы народу знать, что для него лучше? Политика умиротворения рассчитана на то, чтобы англичанам не пришлось воевать с рейхом. Это ли для них не благо? Пусть кайзер воюет с Советской Россией – как лев с крокодилом, – а барон Мюнхгаузен постоит за Ла-Маншем и понаблюдает, как они жрут друг друга. И конечно, Великобритания выступит союзником рейха – будет продавать ему оружие (сказочно на этом богатея) и даже для вида выделит некоторое количество воинских подразделений, которые будут сражаться не за немцев, впрочем, а за британские колонии, где не любят немцев и сочувствуют коммунистам. Опять же, Россия дальше от Англии, нежели Германия, а потому ее иметь врагом безопасней. Вот только что при этом будет с несчастной Францией? А также с Польшей, Венгрией, Чехословакией и другими европейскими странами, лежащими между молотом и наковальней? То есть, конечно, между дьяволом и бездной…
Тони затушил сигарету и оторвался от вечерних газет, которые просматривал, сидя в углу паба на Белл-лейн. Докеры вовсю праздновали победу и громко хвастались своими подвигами; музыкальный автомат, пыхтя, в пятый раз играл Марсельезу (Интернационала в репертуаре не было).
О’Нейла арестовали – обвиняли в подстрекательстве к беспорядкам, – а потому за Кирой приглядывали только братья, и она, видимо, решила этим воспользоваться. Щеки у нее раскраснелись, а в глазах бегали веселые чертики.
– Хошь джину? – загадочно спросила она и осторожно показала под столом початую бутылку.
– Не пей его больше, крысенок… – посоветовал Тони.
– Почему это? Я чё, хужей всех, что ли?
– Хуже, а не хужей.
– Почему это я хуже, а не хужей?
– Ты не хуже. Ты лучше. А юным леди не к лицу сосать джин, как мусорщикам. Леди должна пить шампанское.
Об этом Тони почему-то сразу не подумал, а теперь, после джина, шампанское могло только повредить.
– Тут нету шанпанского… – проворчала она.
– Тогда газировку. И шоколад. Я тебе фокус с шоколадом покажу, хочешь?
– А леди разве пьют газировку? – Веселые чертики в ее глазах облизнулись: может, предложение не очень соответствовало новой ее партийной кличке, но выглядело соблазнительней, чем джин.
– Конечно. И шоколад едят тоже.
– Вот я б ни за что б не согласилась, если б ты сёдня два раза́ меня не спас. Эх, жаль, папане не рассказать! Как думаешь, его из тюряги отпустят?
– Не знаю. Бутылку оставь и пошли за газировкой.
– И шиколадом?
– Ну да, и за шоколадом.
Пожилой бармен широко улыбнулся, получив необычный заказ (себе Тони взял еще пива и соленых орешков), а сперва смотрел на Киру неодобрительно.
– Для мисс О’Нейл могу еще приготовить крем-коктейль и орешки в сахаре, – намекнул он и подмигнул Тони.
– О! Коктель! – Кира посмотрела умоляюще.
– Давайте и то, и другое. Пусть ребенок забавляется, а не ноет…
– А вообще, не дело это для мисс – по пабам шататься. Отец небось не пустил бы.
– Сёдня ба пустил, – с вызовом ответила Кира и проворчала в сторону: – А я гварила, пошлите на Брик-лан, а вы: далеко, далеко…
Конечно, на Брик-лейн бармен не знал докеров в лицо и не стал бы цепляться к Кире. Поразительно, но рядом с ней Тони терял всякое желание напиваться и дурить и вообще превращался в тошнотворно правильного зануду. И вовсе не потому, что уважал мнение О’Нейла, и тем более не потому, что надеялся ему понравиться. Наверное, это было что-то сродни ответственности… До четырнадцати лет Тони отвечал лишь за самого себя, и только потом понял, как это важно, как это поднимает его над самим собой, толкает вперед – ответственность перед теми (и за тех), кто рядом.
– На Брик-лейн все бы перепились и передрались. И Марсельезу там не включают.
– Зато Брик-лан в Спиталфилдсе, там до полдвенадцатого открыто… Ладно, давай тада фокус-покус.
Вернувшись к столу, Тони все-таки хлебнул немного джина – для повышения тонуса, – и собирался показать Кире «фокус» с кусочком шоколада в газировке, но не успел. Музыкальный автомат выключили, и тот обиженно чихнул на полуслове; Боб Кеннеди, вскочив на стол, призвал присутствующих к тишине, – оказывается, Гарри-Харлей собирался спеть новую песню. Вставать на стол Гарри не стал, скромно сел на краешек с гармоникой в руках. Он неплохо пел и играл, а Боб Кеннеди пополнял его репертуар революционными песнями. Переводы были, как правило, скверными, а мелодии перевирались, но это никого не смущало. Тони, конечно, предпочел бы исполнение Поля Робсона, но зато Гарри очень старался.
Верхом мы скакали быстрей, чем стрела,
И песня про яблоко в бой нас вела…
Выговор кокни скрыть было трудновато, но, пожалуй, в этом и таилась особенная прелесть исполнения Гарри – для этой песни. И понятно, почему именно сейчас кто-то ее перевел и передал Бобу Кеннеди: трое из присутствовавших в пабе докеров со дня на день намеревались покинуть дом, чтобы отдать землю крестьянам в далекой Гренаде.
Пойми нас, Манчестер, и Дартмут, поверь:
Не зря на испанском поем мы теперь…
Ребята слушали Гарри затаив дыхание, и по пабу будто пронесся отзвук сегодняшнего «¡No pasarán!». Трудно сказать, понимали ли они, насколько игрушечной была «битва» на Кейбл-стрит по сравнению с войной, которую вела Республиканская армия.
Кира едва не расплакалась – жалела, что не едет в Испанию, – и Тони поспешил обнять ее за плечо. Разумеется, ни в какую Испанию она бы все равно не поехала, но он ценил ее жертву.
– Эту песню сочинил Микаэл Светлофф – пароход и человек, – подвел итог исполнению Боб Кеннеди.
Однако его поправил всезнающий Студент:
– Боб, пароход и человек – это товарищ Нетте, русский дипломат.
– Да?.. – Боб задумался. – Етить-колотить, я, наверно, чё-то попутал… Ну ничё, за такую песнягу можно и товарища Микаэла сделать пароходом.
– Ты сам-то понял, что сказал? – прыснул Тони.
– Ну хорошо, хорошо, не пароходом… – проворчал Боб. – Круизным лайнером, вроде «Графа Цеппелина».
Нет, ничего Боб не понял, и Тони не стал больше смеяться.