— Командор! — окликнул Джек стоящего у руля Норрингтона, — Взбодритесь, что ли! Смотреть на вас больно!
— Очевидно из-за того, — процедил сквозь зубы командор, что на моем лице написано крупными буквами: «а что я, собственно говоря, тут делаю?»
Воробей ухмыльнулся.
— Даже у меня не хватило бы нахальства напрямую задать вам этот вопрос!
Норрингтон лишь хмыкнул; его брови нахмурились еще сильнее.
Крошечный лихтер «Бабочка», только что выведенный его умелой рукой из гавани Порт-Ройала, бодро разрезал водную гладь, устремляясь навстречу закату. Но это греющее душу любого моряка зрелище нынче не радовало командора. По сути дела, даже если бы у Джека хватило нахальства спросить, что он здесь делает, Норрингтон не нашел бы ответа на этот вопрос. Он мог сколько угодно успокаивать себя тем, что Воробья нужно было сплавить куда подальше, иначе он, в конце концов, угодил бы на виселицу, потянув за собой командора, столь упорно не желающего способствовать поимке опасного преступника. И что вследствие длительного пребывания в роли кабинетной крысы, его жажда выйти в море стала поистине непереносимой. Но купить через подставных лиц это суденышко, испросить у Его Превосходительства отпуск по семейным делам, и отправиться с Джеком на его фантастический остров Черного Жемчуга – это уж никак не вписывалось в рамки логики и здравого смысла. Мрачные мысли одолевали командора с такой силой, что он решил каким-то образом отвлечься.
— Капитан Воробей, — окликнул он Джека, с блаженным видом прислонившегося к борту и дышащего полной грудью, — если вам нечем себя занять, то сейчас самое время продолжить ваш рассказ.
— Ага! – торжествующе воскликнул Воробей, — вам все-таки было интересно! Что ж… После встречи с Островитянином, жизнь на острове стала не просто сносной, но даже приятной. А для меня наступили поистине замечательные времена. Охота, рыбалка, купания; маленькие и большие открытия… Я ощущал себя узником, после долгих лет обретшим свободу. Нет, я скорее ощущал себя ребенком, чего ранее не случалось никогда. Я был счастлив. У меня впервые в жизни появился друг, настоящий друг. Юность ведь не ведает расовых предрассудков, они появляются позже. Мы все время были вместе; спустя неделю нашему общению уже не препятствовало незнание языка. Островитянин не только учил меня охотиться, различать птиц по голосам, растения по запаху и читать следы. Он научил меня видеть истинную суть вещей и явлений. Эта идиллия длилась не так уж долго. Все некоторым образом изменилось после одного случая…
… Джек сидит неподвижно, почти не дыша. Ладонь сжимающая самодельное копье медленно потеет, становясь скользкой. Он осторожно перекладывает копье в другую руку, вытирает ладонь о штаны, забористо ругается про себя. «И как у Островитянина получается так долго сидеть в засаде и не шевелиться?» — думает он недоуменно. Слышится шорох кустов где-то справа. Джек покрепче перехватывает копье, осторожно высовывает голову из укрытия. Желанная добыча близка. Стайка пестрых птичек вдруг с шумом вспархивает из соседних зарослей, где по его расчетам должен находится Островитянин; круглая полосатая тушка дикой свиньи с визгом проносится мимо незадачливого охотника, не успевшего даже пальцем пошевелить.
— Черт, черт, черт!!! – Джек вскакивает на ноги, уже не прячась. – Э-ге-й! – кричит он, — я упустил его, эй, приятель!
Не услышав отклика, он устремляется вперед, ломясь сквозь заросли словно дикий буйвол и позабыв все уроки Островитянина. Резко останавливается, наткнувшись на примятые словно после яростной борьбы стебли папоротника. Сердце колотится, больше от некоего безотчетного страха, нежели быстрого бега. Джек впервые ощущает нечто подобное. Наверно потому, что впервые в его жизни появился человек, который ему небезразличен. Приказав себе успокоиться, Джек наклоняется и начинает изучать следы на влажной, полуприкрытой желтоватым мхом почве. Рядом с едва заметными следами маленьких босых ног четко отпечатались огромные сапожищи с подкованными железом каблуками. Алая бусина, одна из тех, что вплетены в волосы Островитянина, обнаруживается под примятым листом. Джек подбирает ее, прячет в карман. Крепче сжимает копье, глядя сузившимися глазами сквозь переплетение ветвей и лиан.
— Тихо, тихо, птенчик! – приговаривает Рипли, скручивая ремнем руки пленника. Тот мычит, пытаясь вытолкнуть кляп изо рта, дергает ногами. – Тихо, я сказал! – Островитянин замирает, ощутив лезвие ножа у своего горла. – Не рыпайся черномазый, больно не будет, — короткий довольный смешок сквозь зубы, прерывистое свистящее дыхание. Руки, по-хозяйски изучающие тело пленника. – Свеженькая цыпочка! – Рипли переворачивает Островитянина на спину, хватает за подбородок, гладя в расширенные от ужаса глаза, — Не бойся, маленький! Тебе это должно понравится. Губки у тебя как у девки, и задница гладкая. Хорошая шлюшка из тебя выйдет. Без баб совсем тут туго, видишь ли.
Рипли тяжело наваливается сверху, стискивая пленника словно в стальном капкане, обдавая несвежим дыханием. И неожиданно хрипло вскрикивает, ощутив острое лезвие, что упирается ему между лопаток.
— Поднимайся, ублюдок! – голос Джека не сулит ничего хорошего, соблазн убить ненавистного ему человека слишком велик.
Рипли медленно встает, пытается застегнуть штаны.
— Руки подними! – яростно рычит Джек
— Джек, приятель, ты же не убьешь своего товарища по команде из-за какой-то черномазой мартышки, а? – тон Рипли становится заискивающим, а у его съежившейся фигуры с обвившимися вокруг лодыжек штанами донельзя жалкий вид.
— На колени! – командует Джек, и Рипли подчиняется без единого слова.
Подойдя к нему сзади, Джек с силой бьет его по затылку древком копья и презрительно глянув на распростертое голой задницей кверху тело, склоняется над Островитянином.