«Слова – они как ключи. Правильно подобрав слова, можно открыть любую душу и закрыть любой рот» (Плутарх)
Что же происходило всё это время внутри паромобиля? В горячке боя некогда было рассуждать о целесообразности или нецелесообразности расходования сил. К большому сожалению астральщицы, «игра на нервах» оказалась совершенно недостаточной.
Топот, вопли и звуки ударов приблизились. Затем за двумя случайными свидетелями началась суетливая погоня вокруг паромобиля, перемежающаяся потасовкой и сменой направления движения. Из нападающих больше никто не стоял на месте, а по бегущим невозможно было выстроить точку приложения воздействия. Так что Варамис оставила попытки выцепить магией ещё кого-нибудь, спешно сползла на пол и там уже раскрыла чемодан в поисках того, что могло бы пригодиться.
Удар по капоту, бег наискось по крыше, салон содрогнулся от чьего-то впечатанного в дверь тела…
«А накрепко запереться в паромобиле вообще реально?» — спохватилась женщина, широким жестом мазнула рукой по двери, — «По крайней мере, на каждой дверце есть ручки-скобы. Что мне сгодится? Пояс? Широкая лента со шляпки? Срочно связываем их между собой».
Задуманное было сделано так быстро, словно Варамис всю жизнь только и вязала узлы в каком-нибудь искусстве макраме. Заглянувший в боковое окно бандит на секунду замер, встретившись взглядом с целительницей.
«Это последнее, что ты увидел сегодня, лиарец», — с лёгким сожалением подумала она, вскидывая руку и направляя удар по зрительным нервам заглянувшего.
Человек пошатнулся, зацепился ногой за ногу и с криком повалился спиной вперед на мостовую. Если Вейлин, заходящий на очередной круг, ещё как-то успел среагировать и перепрыгнул через упавшего, то преследователи успели по нему знатно потоптаться.
И ведь, что обидно, в таком скорее отсутствии, чем присутствии освещения, пузырьки с препаратами нормально не рассмотришь! Ориентироваться по порядку их расположения и форме – то ещё удовольствие. Ситуация – глупее не придумаешь. Благо, склянка с едким растворителем уже найдена, ох и не поздоровится первому ворвавшемуся в салон.
Кто-то дернул пару раз за внешнюю ручку двери, и женщина обернулась. Хорошо, что внутренние ручки-скобы уже были накрепко связаны между собой. Но затем попытки войти прервал глухой звук удара и возмущённый крик перевозчика «Руки прочь от мобиля! Не пущу!». Звук падения тела сменился топотом, гоготом. Крики «Ага, попался!», «Ну всё, добегался!» и сошедшее на панику «Н-не подходи-и-и!» Варамис тоже услышала.
А затем голоса бандитов у двери зазвучали торжествующе, в них очень быстро потонул крик боли, сменяясь хрипом. И астральщица поняла: сейчас или никогда. При этом сил хватит только на одно полноценное воздействие. На одно из трёх.
В ближайшие мгновения увеличить число калек за счёт тех, кто замер и с упоением смотрит на расправу.
Чуть попозже увеличить число трупов за счет тех, кто попадётся под руку свеженького зомби.
Или же…
Женщина подхватила пузырек с парализатором. В граммах не отмеришь, да и не до весов сейчас, но по расчетам половина остатка должна соответствовать нужной массе… Лучше уж так, чем вырубать саму себя сильным заклинанием, что неизбежно привлечёт к персоне Варьи Иглежской ненужное ей внимание местных. Глоток противной жидкости – и Варамис в два шага оказалась у двери, рухнула на колени, прижала ладони к металлу, вычисляя, что расстояния для первоначального воздействия хватает. Едва-едва, но хватает же! Ещё миг – и целительница закрыла глаза, настроилась на своё основное ремесло.
В тот момент ей не зрение требовалось, а точная и быстрая работа по магическим связкам мира. Выбить пациента из сознания до того, как это сделает болевой шок. Остановить выдох, чтобы в его лёгких осталось побольше воздуха. Перекрыть смертельно опасные раны, настроить и начать целительство… А ещё — надеяться на то, что бандитам быстро надоест пинать бездыханное тело, неподвижно валяющееся кулём. Пульс проверять они вряд ли станут.
А вот по поводу резерва для повышенной скорости и точности действий Варамис пришлось позаботиться дополнительно…
«Мы вытащим его, Асилмис, если будем действовать заодно! Выручи меня! Очень нужно помочь, понимаешь?»
Слабое свечение возникло вокруг фигуры астральщицы. Её глаза открылись, но теперь белок у них был черного цвета, а радужка – светлого.
— Я понимаю, — тихо, через силу произнесли губы, но та, кому предназначались эти произнесённые по-русски слова, уже не слышала их.
Власть бреда, неминуемого и беспощадного, захватила сознание целительницы. Она воспринимала происходящее как вихрь диких образов, поднимающийся из бездны. Вихрь, который так и стремится увлечь за собой, растерзать на части. А потом завивается вокруг, превращаясь в какой-то туннель из тянущихся от его стен царапающих когтистых лап и хохочущих уродливых морд. И от того, чтобы остаться тут навсегда, спасает лишь тонкий серебряный луч, за который едва-едва держишься. И сколько ни стремись по нему вверх, туннель не заканчивается.
К этому никак не получалось привыкнуть.
Да, на Земле и в окрестных мирах ощущение здешней боли, страха и беспомощности успевало частично стереться. Сгладиться до того самого уровня «допустимости»: мол, ничего страшного, можно и перетерпеть, раз для дела надо. Но вот в момент пребывания внутри «вихря» оставалась лишь способность исходить на беззвучный крик и на обещания самой себе больше никогда, никогда-никогда не оказываться здесь снова.
Пока все боеспособные бандиты были заняты вторым свидетелем, первый, успешно закрываемый корпусом паромобиля, мелко дернулся и, не приходя в сознание, восстановил дыхание. Не сам по себе, конечно, а через медицинское вмешательство по магическим связкам мира.
О, если бы это можно было сравнить с музыкой, то в данный момент симфонию жизни и смерти виртуозно играл бы человек-оркестр. Многолетняя практика, помноженная на опыт, из последних сил творила если не чудо, то нечто близкое к нему. Вот только начни леди Варамис Ежнир играть свою партию чуть позже, её единственная «слушательница», совмещенная с «инструментом» уже не смогла бы помочь. Да и до пациента было бы уже не дозваться. Но сейчас вложенные усилия уже окупались результатом.
Волна жара заставила перевозчика очнуться, а кашель и хрипы как-то умудрились пососедствовать с рвотными позывами. Мужчина долго не мог понять, что же происходит и где именно происходит. Он точно ощущал, как брусчатка охлаждает разбитое в кровь лицо, как мышцы не отзываются на попытки сдвинуться с места, как нещадно зудит под ребрами.
А целительница, на остаточном упорстве и стремлении обезопасить себя и попутчика, уже устремилась всеми силами проворачивать ещё один «финт ушами».
Тот самый финт, когда совершаешь невозможное, когда идешь и действуешь просто потому, что надо и всё тут. А в остатке — всего лишь двадцать-тридцать таких коротких и в то же время таких длинных секунд до начала действия парализатора… Главное, не пережать с воздействием. Временного эффекта и простого приказа должно хватить, а вот устраивать локальный зомби-апокалипсис в отдельно взятом Лиаре совершенно незачем! Именно так… А после уже можно падать, главное, чтоб на бок, а то крови из носа стекать некуда будет…
«Талант к некрономии пригодился… талант к некромантии тоже… Прости меня, Асилмис, девочка моя, прости…»
Ещё десять секунд… Самое ценное изначально находится во внутренних кармашках корсажа, так что скроется вместе с телом и одеждой в подпространстве, а чемодан — не жалко. В содержимом склянок без адекватных надписей тоже мало кто разберется. А если специалисту отдадут – так из эликсиров, незнакомых местным, там разве что бодрин да остатки парализатора и есть, но их вполне реально купить в окрестных мирах. Не подкопаешься. А вот записи – на всякий случай – простите и прощайте. Растворитель из бутылочки щедро оросил бумаги. И ленту от шляпки заодно.
«Всё равно некогда её скальпелем перерезать или того дольше – развязывать», — успела подумать целительница, буквально вываливаясь из дверцы рядом со всё ещё не осознающим реальность перевозчиком и тем бандитом, которого он успел выбить из сознания гораздо раньше, — «Возвращение в самый раз пришлось, пусть думают, что убежать успела…»
Пробуждение сопроводил резкий звон разлетающегося на осколки стекла. Варвара Степановна несколько секунд лежала с открытыми глазами, унимая волнение, затем поднялась и удостоверилась, что звук был именно «с той стороны сна», ведь в комнате вещи находились на своих местах, а окно оказалось целым. После этого женщина поспешила к комоду, где хранились пухлые тетради дневниковых записей. Нехорошее предчувствие постепенно овладевало ей, но осознать причину всё ещё не получалось.
В свете настольной лампы под пальцами замелькали листы.
«Что там оставалось? Предновогодняя суета и зимние каникулы? Нет отклика, пустота. Подготовка к экзаменам, когда весна так и манит бросить всё и погулять? Пустота, листаем дальше. Скромный букетик без подписи на окне? Последний звонок и обещания встретиться через пять, десять и так далее лет? Пфф! Лица тех одноклассников, с которыми больше ни разу в жизни не получилось увидеться, канули в Лету. И как же дико сейчас смотреть на вклеенную черно-белую фотографию, где лишь два лица ощущаются знакомыми… Летние впечатления, вступительные экзамены в медицинский, соседки по первой комнате, краткий приезд домой перед началом учёбы, памятная встреча, прогулка вдвоём по набережной и обещание приложить все усилия в учёбе, чтобы увидеться на каникулах через год… Всё улетело в небытие! Первосентябрьский концерт, учебные будни…
О, День Первокурсника в памяти ещё чёткий, насколько может быть четким воспоминание многолетней давности!»
Женщина переместила ленточную закладку-плетенку на найденную страничку. Отметила маркером новое место. Пора собираться на работу. Просто поваляться и понежиться в постели подольше (с её-то постоянными задержками «во сне») который месяц уже не получается.
«Стоило ли мне действовать как-то по-другому?» — думала Варвара Степановна, на скорую руку шинкуя бутербродики под трель закипающего чайника, — «Да, чем смогла, я помогла, только вот опять за свой же счёт! А что ещё было из вариантов? Активно магичить чем-то попроще или вовсе сбегать с помощью первокристалла?»
Как ни крути, а вариант «аккуратно вмешаться на самом сложнодостижимом уровне и тихо исчезнуть» даже сейчас, после недолгих размышлений, казался астральщице наилучшим.
Уже заправив кровать, переодевшись и почти вернув дневники на их привычное место хранения, женщина всё-таки ещё разок открыла тетрадь с закладкой.
«А растрата в календарных днях на этот раз… не больше ли получилась? Как бы вычислить более чётко… Зависимость строится от силы воздействия? От времени воздействия? Или дело не в самих днях, а в «плотности» остаточных воспоминаний, в количестве впечатлений?»
И тут женщина даже вскрикнула от неожиданности: «Дня Первокурсника» в её памяти уже не было! И обидного выговора за проваленную практическую работу, о котором запись чуть не на полстраницы была раскатана, тоже не было!
Варвара Степановна так и села.
«Процесс утраты воспоминаний продолжился даже на Земле?! Что тут вообще происходит?!»
Женщина вскочила и от волнения принялась ходить по комнате из стороны в сторону.
— Сообщить, срочно сообщить о ситуации нашим… вот только чем это мне самой-то поможет? Даже если соберут и вышлют подкрепление…
_____________________
Звук шагов в спальне, тихий скрип двери – и чуткий сон астральщика прервался, как не было его.
— Ты это куда, Мия? – тихо уточнил он, узнавая ту, что решила побродить в ночи. А ещё – соображая, насколько же в итоге получилось восстановить силы, и на кого внешность сейчас больше похожа – на Дакира или на его внезапно нашедшегося старшего братца.
«А, ладно, разберемся по ходу, благо одежда всё равно одинаковая», — боец Домена оставил этот вопрос на откуп случая.
— Мне бы в очень нужное и важное место попасть… — ответила девушка уклончиво. Она держала в руках найденный в спальне и затепленный фонарь, который слабо коптил из-за редкого использования.
— А-а, ну ясно, пошли, сопровожу.
— Да я и сама, простите, могу…
— Это на всякий случай. Вдруг упадёшь по пути или того хуже, приступ начнётся, — поднялся с дивана мужчина.
Теперь он уже говорил достаточно громко, чтобы услышал и прикорнувший в шкафу Дакир. И даже дверь при выходе из апартаментов закрыл шумно, а ключ вместо двух оборотов в одну сторону повернул на один оборот вперед и один назад.
— А сильно я… набедокурила в прошлый раз? – уточнила принцесса цирка.
— Пока что только переполошила соседей по этажу, но мы успели тебе помочь.
Мужчина предложил свою руку как опору, и девушка с некоторым удивлением приняла помощь. Отметила мысленно, что эта помощь действительно пришлась кстати – ноги почему-то так и норовили подкоситься.
— Ты, Мия, не стесняйся сказать, если что-то ещё нужно, — продолжил меж тем лже-Дакир, — А днем к лекарю на всякий случай свожу. Всё будет хорошо.
— Ну вот, ещё и лишние траты из-за меня, — усмехнулась девушка, — Или потом из оплаты вычитать будете?
— О, я посчитаю это вложениями в будущий успех.
— С чего бы такая щедрость? – невинно похлопала ресницами блондиночка.
— Ну, так мы же теперь заодно, разве нет? К тому же, твой талант достоин много большего, чем то, чем ты пока что зарабатываешь на жизнь. Я считаю, что у нас есть возможности для того, чтобы стать известными не только в Лиаре, но и во всех окрестных мирах.
— Правда?
— Будем работать вместе – достигнем, а если в одиночку – сама посуди! Ты точно не сможешь одновременно и творить, и продвигаться. Впрочем, как и я. На одном таланте, без помощи, никуда не уедешь. А я, может, и плохой творец, но хороший управленец. И я знаю, чем получится завлечь больше зрителей. Будешь выступать так, как я подскажу, будет и успех. А твой успех – это и всему цирку успех.
Девушка кивнула, меж делом заметив, что первое из двух возможных на этаже «мест назначения» её сопровождающий вообще проигнорировал, но виду не подала. Её сомнения в том, кто же с ней сейчас рядом, всё ещё не разрешились.
«Мог ведь не знать именно потому, что притворяется? Или не притворяется, а всё дело в том, что во втором помещении небольшого окна нет, а в первом есть? Так сказать, во избежание побега? Поведение-то не сказала бы, что нехарактерное для управляющего. Когда нужно, он может и обходительным быть… Ох, нужно срочно продумать стратегию, например, задать совершенно неподозрительный вопрос, правильный ответ на который может знать только настоящий Дакир… Хотя, какая на данный-то момент разница? А может, мне просто запереться, раз убежать не получилось?… Нет, ну надо же, обосновав всё моей же безопасностью, мужчина внешнюю дверь оставил приоткрытой и, стоя снаружи, носком ботинка подстраховывает. Вариант с запиранием отпадает. Впрочем, внутри и так не нахожу ничего такого, чем можно было бы заблокировать ручку».
— Элиан, милый мой Элиан, многое бы я отдала за возможность всё вернуть, — прошептала девушка, так живо представив их последние совместные похождения на Центральной площади, — Ты не поверишь, знала бы тогда заранее, так рванула бы с тобой хоть на родительскую ферму, хоть на край света! Но сейчас… что мне сейчас делать?!
_____________________
— … Что же делать? Что мне делать-то?! Госпожа, госпожа, придите в себя, — донёсся до слуха голос, вещающий на лиарском, и Варамис со стоном очнулась, приоткрыла глаза.
Голова гудела, в глазах двоилось, так что на данный момент в свете горящего переносного фонаря в доступной для зрения области нарисовалось целых два одинаковых перевозчика.
— Ох, вы живы, какое счастье! – сообщили оба, но голос, благо, шел в одинарном, а не задвоенном состоянии.
Ощущая, как отступает бредовая круговерть и постепенно ослабевает действие парализатора, женщина сразу поняла, что что-то тут не так. Сейчас она сидела, прислоненная к колесу паромобиля. Вот только по её расчетам, на дороге в складской зоне никого уже не должно было быть. Кто в тюрьме, кто в лазарете, но никак не рядом с ней.
— Сейчас помогу! – мужчина потянулся к пассажирке, доставая из кармана чуть мятый платочек.
— Не… — мотнула головой женщина, отмечая, что губы разлепляются с трудом из-за подсохшей на них корки, а веки так и норовят сомкнуться.
— Но, всё же, у вас кровь…
— Из носа? Это когда я сильно волнуюсь… бывает. Пройдёт, – догадалась Варамис, о чем шла речь, и в итоге сама медленно протянула руку за предложенной тряпочкой, попутно разминая пальцы, — Я так испугалась, вы не представляете! Но что здесь всё-таки случилось?
— Сложно объяснять, половины сам не понимаю. А у вас точно нигде ничего не болит?
— Точно, — соврала Варамис, щурясь. Головная боль с трудом, но позволяла ей сосредоточиться, и основную проблему астральщица сейчас видела в том, что пробуждение и возвращение на Землю у неё по какой-то причине не произошло.
За спиной были слышны сдавленные вопли разной громкости и удалённости «Помогите!», «Вытащите отсюда!», «Спасите-отцепите!», «Гр-р-р, на месте урою!», «Не трогай мою фамильную реликвию!» но их перекрыл громкий не то вопрос, не то распоряжение «Помолчите уже, а?!»
В этом голосе женщина узнала голос попутчика и, не теряя времени, прижала правую ладонь к левому боку, одновременно с этим подогнув большой палец, чтобы тот попал точно в небольшую прореху и коснулся длинной опорной пластины корсажа. Задействованная самодиагностика тут же передала, что организм приходит в норму после парализатора, кровопотеря прекратилась, зрительное восприятие отсутствует.
«Это ещё как?!» — моргнула леди Варамис, — «Алгоритм, что ли, сбой выдал? Резь в глазах ощущаю и прищуриваюсь – это да, но ведь вижу же».
— Госпожа… простите, я запамятовал, как Вы мне представлялись ранее… Всё ли в порядке? Как Вы себя чувствуете? — это Вейлин, хромая и потирая то собственную шею, то запястья, доковылял до паромобиля и остановился у капота, поглядывая то на попутчицу с перевозчиком, то на малоприятное зрелище в лице бандитов, по-прежнему зажатых в своеобразных «объятиях» своих почивших сотоварищей. Лошади умудрились хаотичными рывками утолкать сцепленные телеги с грузом в тупичок и застрять уже там, изредка оглашая округу ржанием. Пустующие склады для сезонных товаров отзывались им эхом.
— А, да, вспомнил! Кажется, госпожа Вивария… Верно?
Женщина непроизвольно фыркнула, тут же скрыв реакцию за кашлем. «Угу-угу, госпожа Вивария, королева Птичника, повелительница Террариума и властелинша Коровника…» — мысленно добавила астральщица, но спросила лишь: «А Вы-то как?» И затем самостоятельно поднялась, придерживаясь за колесо.
Перевозчик тут же подставил плечо.
— Вот так, держитесь. Вы всё ещё мои пассажиры, и я несу за вас ответственность.
— Благодарю, – ответила Варамис, всё же не приняв помощи. Она направляясь именно к попутчику из рода Игзешесов и уточнила у него, — Вы не ранены? Помочь целительством? Я немного умею.
— Не сработает, у меня врожденная защита от прямых магических воздействий. Так что и не ранить и не исцелить ими.
— Ох, вот оно как, но эти разбойники были вооружены отнюдь не магией. Нужно осмотреть…
Женщина подалась вперёд, чувство, называемое «ауросенс», выдавало ей сейчас весьма любопытную картину.
— Легкие ранения от оружия или те же синяки, например, с недавних пор заживают, пусть и постепенно. Средние тоже, — неохотно сообщил Вейлин, продолжая скрести ногтями область за ушами и чуть ниже.
— А родители не рассказывали, отчего так может быть? – «забросила удочку» целительница. Она не решилась вот так сразу сообщить малознакомому лиарцу то, что поняла из его слов и действий, а так же из собственного восприятия, о котором местным и знать-то не желательно.
— Ой, это ладно! Я вообще думал, что помру, но глянь – только одежда порезана, — встрял перевозчик и похлопал пассажира по плечу, — А может это, у меня какие-нибудь скрытые силы организма проснулись? Надо будет вашему брату показаться на проверку.
— Брату? Так он тоже без способностей к магии, — недопонял Вейлин.
— Не-е, это просто говорится так, «вашему брату», в том смысле, что вашему роду, Игзешесам, в общем.
— И всё же обработать раны надо, у меня и бинты есть, — высказалась Варамис, возвращаясь и поднимаясь по ступенькам в салон паромобиля. Ей, во-первых, хотелось убедиться, всё ли подозрительное разъел растворитель, а во-вторых, обзавестись поводом, чтобы поближе провести диагностику одного любопытного с медицинской точки зрения субъекта. А ещё как-то найти способ скрыться, пока не нагрянули его не обделённые магией родичи.
Перевозчик вместе с фонарём последовал за целительницей, намереваясь помочь. «Что ж он так старается угодить-то?» — раздраженно подумала женщина, отводя назад окончательно растрепавшиеся волосы, — «Хотя, может, у перевозчиков принципы гильдии такие? Или же он страшится, что мы отзыв плохой в газету после поездки напишем, вот и любезничает? Но ладно, пусть у меня свидетелем-очевидцем побудет».
Варамис всплеснула руками.
— Ой-ой, ты смотри-ка, пролилось случайно… Это разъедающая штука, так что ты осторожней. Я, как напугалась, так сразу и подумала, что, чем смогу, но отбиваться буду, а если этим раствором плеснуть, так он и до кости прожечь может.
— А не опасно такую штуку с собой возить? – подёрнул плечами перевозчик.
— В запечатанной прочной колбе – не особо. А сейчас ещё и быстро её остатки в чемодане неопасными сделаю, если те есть.
Варамис времени терять не стала, ведь при свете фонаря в разы проще отыскать нужное вещество и нейтрализовать растворитель. Неприятный запах слегка шибанул в нос и быстро выветрился через разбитое стекло. Целительница кинула в чемодан свой перепачканный меховой воротник и шлейф от юбки. Раз чистить их все равно ни времени, ни желания не будет, так пусть хоть жидкость впитают, чтобы не протекла.
— Всегда восхищался возможностями алхимиков, — с чувством высказался перевозчик, — А из чего чемодан, если его не разъело? И… Ой, а что это господин Игзешес делает?
Вейлин шел прямой наводкой к главарю разбитой в пух и прах банды. Придавленный ныне неподвижным телом, тот слабо елозил в луже… нет не крови, а несколько другой жидкости.
— Зачем?! Я просто хочу понять, зачем тебе всё это?! – музыкант присел и сорвал с главаря самодельную тряпичную маску. По голосу-то он его ещё в начале нападения узнал.
Перевозчик и подхватившая свой чемодан Варамис подоспели как раз к продолжению разговора.
— Отпусти, а? Сколько надо, столько денег дам, — отводя взгляд в сторону и не особо надеясь на то, что попытка откупа вообще сработает, прошипел пойманный.
— Ну вот чего тебе в жизни не хватало, холёный ты отпрыск нормального с виду семейства!
В устах Вейлина эти слова прозвучали так, будто все до единого были нецензурными.
— Молчишь да? Остроты ощущений не хватало а, Ульфион? Это же позор на седины твоих родителей, понимаешь? Я бы ещё мог понять, будь ты оголодавшим отчаявшимся бедняком. Но даже так! Нуждаешься в чём-то? Вставай на учёт. Но нет, там ведь работать надо! Ленишься? Хочешь, чтобы всё на блюдечке готовеньким приносили?! Так ведь и приносят! И потому не-ет, не в том дело, что тебе мало… Скажи мне, в чём?
— Ненавижу вас… Страна непуганых идиотов! – сквозь зубы высказался Жюстего-младший, — Да у вас даже двери домов до недавнего времени не на замки закрывались, а палочкой притыкались! Ущербные!
— Э-нет, это ты со своими дружками решил творить какой-то беспредел! Это вы, дрожа за свои шкуры, готовы были сейчас убить двоих случайно оказавшихся на пути человек то ли за кусок тряпки, то ли за мешок цемента, не знаю, что вы там стащили!
— А скольких лишил жизни ты? Смени репертуар, Игзешес! Это вы держите всех в подчинении и под свою дудку плясать заставляете. Но недолго вам править, мы-то свободны от ваших усыпляющих иллюзий! А ваш медлительный мир застыл, закоснел в навязанных вами рамках, ясно?
— Ясно, — поднялся Вейлин, — Начитался романтической чуши про грабёж караванов, или там «работников ножа и топора». И решил подражать. Аферист недоделанный! Но теперь попался, и рядишься под освободителя…
— Слова! Вы хорошо жонглируете словами! Но держите-то этот мир в своих руках только за счет силы?! – взъярился пленник.
Варамис потерла веки, под которыми, согласно ощущениям, всё еще обнаруживались не то россыпи песка, не то наждачная бумага. Машинально женщина достала треснувшее зеркало, ныне переставшее быть средством связи, и попятилась, увидев свое отражение. С радужками светлого цвета, а белками – черного.
Где-то вдали уже гудел приближающийся транспорт, а рядом с паромобилем начал формироваться контур портала, крайне дорогостоящего по меркам этого мира.
Оставалось менее суток до прибытия в форд Нью-Дели. С галеона был уже виден подёрнутый дымкой берег. Однако, перспектива попасть в руки новоявленному губернатору, словно куча гнилых веток и листьев, принесённых морем, не улыбалась Станиславу. Поэтому, сделав небольшой поворот на тридцать градусов, они решили зайти в Голубой поток и попробовать укрыться от любопытных глаз, предприняв вылазку в город уже с суши. Отыскивая безопасный путь, корабль долго лавировал между изрезанными дельтой реки берегами. Наконец, они нашли подходящий фарватер и осторожно двинулись вдоль заросших буйной тропической зеленью крутых берегов.
Пройдя под мостом, созданным природой, из переплетённых гигантских лиан, поросших орхидеями и мхом, они встали на якорь. Вдали шумела вода, накатываясь на пороги, и тяжеловооружённый корабль не мог продвигаться дальше по широкому, но не глубокому устью реки.
Являющийся авангардом Скалистых гор, закрытых от глаз шапкой низко висящих облаков, над ними возвышался пик Крок и, согласно карте, рядом с ним, у самого подножия, располагался Мертис — маленький городок со смешанным населением, состоящим из туземцев, метисов и городских оборотней, не имевших кланов.
Когда полуденная жара медленно уползла в море, и с гор прилетел освежающий ветерок, Станислав решил обследовать поселение. Главная улица была вымощена камнем. Выбеленные известковой краской фасады и плоские крыши одно и двухэтажных домов, в целом, производили хорошее впечатление.
Пираты пересекли старый мост и углубились по аллее из апельсиновых деревьев к дому мэра.
Двигаясь по улице компания быстро потеряла счёт людям и нелюдям разных рас. Шумная, пахнущая мускусом, цветами, тухлой рыбой, гнилью и лавандой толпа, окружила их со всех сторон и, казалось, увлекала в самое сердце тропического рая. Мимо них пробегали негры, тащившие паланкины. Чинно шествовали смуглые матроны, обмахивающиеся веерами из рисовой бхенинской бумаги. Пробегали стайками дети всех цветов и возрастов. Гремя железом, проходили воины туземных эльфов-альфар, и, наконец, тенями проносились то ли огромные псы, то ли тощие облезлые больные волки.
Наконец, миновав храм с колокольней и, поднявшись на холм, они заприметили сады. Городские сады издревле считались собственностью мэра. В них выращивали фрукты, предназначенные для продажи в городской черте. По закону, прибыль шла в казну и использовалась для общественных нужд. Такое решение обеспечивало гарантированный спрос этих продуктов на рынке. Остальное облагалось городским налогом.
Официальная резиденция находилась немного за городской чертой. На протяжении многих лет, здесь, в маленьком невзрачном доме, жил старый
альфар, назначенный на эту должность ещё первым бритландским консулом. Тихий городок на границе Скалистых гор, моря и огромного шумного Нью-Дели, жил своей неспешной, никого не возмущающей жизнью.
Мэр бережливо инспектировал сады и, как и подобает настоящему эльфу-альфару, преобразил их в отличное место отдыха. В хозяйстве у него имелись плеть, для наказания попрошаек и кнут, для устрашения воров.
Подойдя к зданию, Станислав долго не мог понять, кому необходимо представиться, чтобы мэру могли сообщить о его прибытии. Наконец, до пиратов донёсся гомон голосов и компания двинулась на эти звуки. Они опять спустились с холма, правда, уже с другой стороны, и остановились. Перед ними сплошным зелёным коридором буйно цвела приречная растительность. Кругом ухала, квакала, стрекотала и щебетала жизнь во всем своём неисчислимом многообразии. Здесь цивилизация была полностью разгромлена дивной красотой первобытного леса. В конце зелёного туннеля на резной декоративной скамье сидел смешной человечек. В синих чулках с розовыми старомодными подвязками, ярко-жёлтом камзоле, с прорезями для ослепительно белых рукавов батистовой рубахи, и в зелёном колпаке, седой мэр альфар производил смешанное чувство удивления и умиления одновременно. В настоящий момент он спал.
***
Разношерстная компания, состоящая из мелорнов, оборотня и флибустьеров, покорно ждала, когда маленький толстый человечек, наконец, обратит на них внимание.
Спустя четверть часа, Рамзеса укусило какое-то особенно упорное и голодное насекомое. Продраться сквозь шерстяной покров упитанного оборотня — было очень не легко, поэтому он, от неожиданности громко взрыкнув, полез арестовывать святотатца. В этот момент маленький мэр открыл глаза и, обозрев присутствующих, громко спросил:
— А вы, собственно, по какому делу?
Станислав, вежливо поприветствовав городское начальство, представился и перечислил по именам всех присутствующих. Он явно знал, как угодить альфару.
— Ну, пойдёмте! — ответил мэр.
Как раз вчера, он лично потратил целое утро, изучая рецепт нового супа из свёклы и квашенной капусты. Рецепт был настолько необычен, а ингредиенты сомнительны, что Томасу Вэю (так звали повара-экспериментатора, садовника, биолога-любителя и мэра, по совместительству), что он не решился испробовать его действие на домочадцах. И вот, удача! К нему явилась целая компания голодных господ! Он быстро засеменил по аллее, размахивая руками и напевая про себя.
Угостив всех стаканом вина и предложив фруктов, он, сверкая синими, как васильки, глазами, лично принялся разливать угощение по тарелкам.
Удивлённые посетители не сразу сообразили, что когда вас приглашают в дом, дело может не ограничиться полумерами. И за всё надо платить. Перед гостями, сверкая капельками жира, и, переливаясь на солнце бордово-малиновой волной, стояло блюдо.
— Это кислые скифские щи! — провозгласил удивительный мэр. — Ну же… Взяли ложки, господа, пробуем, пробуем…
Смешной человечек прыгал, вертелся на стуле, наклонялся и вёл себя за накрытым белой скатертью хлипким дощатым столом не как величественный пожилой мэтр, а как цветастый петушок, в окружении восхищённых несушек.
Впрочем, редкий деликатес оказался съедобным, красное вино терпким, а воздух густым и удивительно прозрачным.
Услышав, что мэр лечит и почти врач, Скелет, со всей душевной простотой, принялся описывать, со всеми подробностями, свои бесчисленные симптомы. Правда, под конец он надулся, услышав рекомендацию меньше пить вина и побольше двигаться, зато прислушалась Маргарет…
Главная комната была небольшой, а компания под конец ужина сплочённой и дружной. Друзья не заметили, как над головами Полины, Денниса, Маргарет и Станислава, Мери и Мааса появились, словно сотканные из воздуха, маленькие цветочные венки, как парные ореолы. Мэр продолжал гудеть что-то приятно-смешное, а венки периодически менялись местами. Все чаще слышался смех, и компания, в присутствии женщин, отпускала весёлые шутки. Вино, булькая, лилось в рот, пираты были счастливы… Над головой Теодора вилось двойное кольцо, вдруг половинка его отломилась и крошечной звездой унеслась к небесам… Проследив за полётом странной звезды, Рамзес почесал за ухом, и на него сел… Венок из белых ромашек…
Наконец, уже за полночь, веселие закончилось, и старый альфар, посадив гостей на осликов, долго махал им вслед… Шепча старую песенку…
Родись сын, родись дочь,
Берегите их в ночь,
Берегите их в день,
Сердца чистого тень
Не промочит порок,
Будет толк… будет толк…
Огонёк маленького домика угасал в ночной пелене, а счастливые путешественники, раскрасневшиеся и неутомимые всё кружились и пели… Тихо покачиваясь на спинах ушастых лошадок.
Гранатовые угольки погасли за поворотом, и старый альфар-волшебник отправился спать….
***
Боб уже начал основательно волноваться, когда из глубины тропических зарослей вдруг донеслись нестройное пение и хохот. Через несколько минут команда уже могла различить голоса Теодора и Мааса. Вся компания, включая Полли и Маргарет, весело смеясь, ворвалась на галеон и, встреченная сердитым шиканьем боцмана, сбилась кучкой на палубе.
— Пили!? — полувопросительно-полуутверждающе поинтересовался Боб.
— Вино, — сообщил Теодор и икнул.
— Вино, — подтвердил Деннис. -—А ещё мы танцевали. И я танцевал. И Полли танцевала. И Маас танцевал… И…
— Да, — величественно перебил его капитан.
— Вам надо ложиться, — сказал, определивший тяжесть состояния, боцман.
— А ещё Теодор танцевал, — продолжил Ден.
— Я уложу его в постель, — предложила Полина. — Он такой слабый…
Нестройно переставляя ногами, команда продолжила совместное передвижение…
— Теперь я танцую с Рамзесом, — это Теодор, доходчиво объяснял боцману, для верности повиснув на поручнях.
Утро принесло некоторые проблемы…
— Откуда у нас навоз?— громко интересовался Боб с палубы.
Каждое слово ввинчивалось в виски поверженных искателей приключений и грохотало в области затылков раскалёнными в доменной печи литаврами.
— Кто затащил на корабль ослов? Мы завалены помётом!
Вышедший на крики капитан не стал уточнять, какие именно ослы вчера вернулись на галеон…
В бар на Пятой авеню я заходила, как в пасть ко льву, и присутствие группы поддержки за спиной меня ничуть не успокаивало. Раньше я никогда не была в этом пафосном местечке, предназначенном для скучающих миллионеров, бог миловал. Да и в целом бары – не мое.
– Спокойно, amore mia, – группа поддержки в лице… короче, в одном сицилийском и чуть более чем полностью мафиозном лице, нежно погладила меня по обнаженному плечу. – Все будет отлично.
– А… – я глубоко вдохнула, задержала дыхание на два удара сердца и медленно выдохнула. – Ладно. Я тебе верю. Но если что-то пойдет не так…
– Я спасу тебя, amore mia.
Нервно хихикнув, я так же нежно поцеловала его в губы, провела по мягкой щетине ладонью и, чтобы не передумать и не струсить в последний момент, резко развернулась на десятисантиметровых шпильках.
Изобретение дьявола эти шпильки!
– Ты великолепна, – послышался сзади восхищенный шепот.
– Знаю, caro, – я выше задрала нос.
Что я великолепна, подтверждали откровенные взгляды тех самых скучающих миллионеров – юристов, директоров и прочих очень важных персон с платиновыми кредитками. Зеркала тоже были с ними согласны. В них отражалась роковая брюнетка с ногами от ушей, походкой топ-модели и надменно-томным выражением подведенных глаз. Для полноты образа надо было бы сказать, что подведенных в лучшем салоне Нью-Йорка, но врать – нехорошо. Так что я честно признаюсь, что макияж мне делала сицилийская мафия лично. Он умеет. О, сколько в нем талантов!..
Черт. Ладони вспотели. И зачем только я поспорила? Я же ни разу никого не крала! Ну, вишня в соседском саду не в счет!
Все мысли о вишне, талантах и мафии разом вылетели из головы, когда я увидела свою цель, лорда Белобрысое Совершенство, мать его за ногу. Даже в этом чертовом баре он смотрелся, как спустившийся с Олимпа бог. Вполне себе древнегреческой внешности. Так вот, лорд Совершенство расслабленно сидел за столиком близ барной стойки. В одиночестве. И лениво разглядывал мои ноги в черных чулках со стрелками. Я буквально ощущала касание его взгляда. Ледяного. Высокомерного. Оценивающего. Взгляд серых, в светлых ресницах, глаз обласкал мои лодыжки снизу вверх и запнулся на кромке юбки – ровно на три сантиметра прикрывающей кружевную резинку чулков. Жесткие бледные губы чуть изгнулись в одобрительной усмешке, и взгляд скользнул выше – по обтекающему мое тело шелку. Разумеется, алому, разумеется, натуральному, из первой линии Армани.
Под взглядом лорда Совершенство я начала загораться. Скорее от злости, чем от возбуждения… впрочем, кому я вру? Адреналин такой адреналин. Да и лорд… м… надо ввести закон, запрещающий миллионерам выглядеть, как древнегреческим богам. И плевать, что боги не носили серых деловых костюмов от Бриони и не распускали консервативный галстук, попивая пятидесятилетний коньяк в баре на Пятой авеню.
О, есть! Лорд Совершенство преодолел самую опасную зону – декольте, зависнув на ней всего-то на три секунды. Черт. Я рассчитывала минимум на пять. Теперь – поймать его взгляд, медленно улыбнуться и… пройти мимо, к стойке.
Шаг. Второй. Выразительно покачиваем бедрами, как учила сицилийская мафия. Третий шаг… черт! Неужели не клюнул?
– Леди, – у него низкий, бархатный, медленный голос.
Досчитав до трех, я обернулась. Неспеша и равнодушно.
– М?.. – высокомерная полуулыбка мне невероятно идет. Лицо у меня такое, породисто-стервозное, если правильно накраситься.
– Позвольте угостить вас, миледи, – он поднял бокал, салютуя мне. Серый взгляд потеплел где-то на полградуса.
Слегка поведя плечом, что должно было выражать снисходительное сомнение, я развернулась к нему. И, не отрывая взгляда от серых глаз, опустилась в кресло напротив. Оно появилось словно по волшебству: официанты в барах на Пятой авеню обязательно владеют телепатией и телекинезом, а еще невидимостью сотого левела. Так же по волшебству передо мной явился пузатый бокал, и в него полился коньяк.
– Вам идет алый, миледи, – дождавшись, пока официант отойдет, лорд Совершенство пригубил свой коньяк.
А ведь он почти трезв, зараза такая. Сидит тут полчаса, а выпил едва ли грамм пятьдесят. Это несколько осложняет дело.
Так. Не думать о провале! У меня все получится. Он уже клюнул, жеребец недоеный. Все мужчины одинаковы, с Олимпа они там или откуда. Основной мозг у них не в голове, а сильно ниже.
Отвечать словами я не стала, ни к чему это. Правильная женщина должна говорить только «ах, еще, дорогой» и «ты великолепен, дорогой». Поэтому я чуть подалась вперед, давая ему возможность оценить содержимое декольте, и насмешливо улыбнулась. Надо было призывно, но чертов лорд будил во мне неправильные инстинкты. Агрессивные. Особенно его руки, идеально ухоженные, с длинными чуткими пальцами. А уж легкий золотистый пушок на его жилистых запястьях, едва выглядывающих из кипенно-белых манжет с запонками…
Я невольно облизнулась, но тут же заставила себя оторвать от них взгляд. Хм. Похоже, он клюнул! Именно на взгляд, тот, что на запястья. Его губы стали ярче, скулы обозначились четче, ноздри породистотого длинноватого носа зашевелились. Значит, надо сказать «ты великолепен, дорогой».
– А вам идет черный сапфир, милорд, – я снова обласкала взглядом его руки и пригубила коньяк.
Изумительный коньяк. Шелковистый, с ореховым послевкусием. От него внутри разливалось мягкое тепло.
Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга, и тепло внутри меня превращалось в жар предвкушения.
Да, дорогой. Я очень этого хочу! Ты не представляешь, как сильно! Давай, следующий шаг за тобой. Можешь галантно позвать меня потанцевать. А можешь так же галантно сразу в постель.
– Какой кофе миледи предпочитает на завтрак? – поставив на стол так и не опустошенный бокал, лорд Совершенство легко коснулся моих пальцев.
Ох, черт. Лучше бы он этого не делал. Я же отвлекаюсь! Если он вот так будет касаться меня и говорить таким же глубоким бархатным голосом, я ж могу и забыть о синих китах. А мне ни в коем случае нельзя о них забывать! Нет ничего важнее синих китов…
– Лосось по-норвежски с зеленым салатом и тарталетки с белужьей икрой, – что характерно, я сказала чистую правду.
– Какая досада, что здесь их не подают, – сукин сын уже завладел моими пальцами и круговыми движениями поглаживал ладонь. – Сменим дислокацию, миледи.
Черт. Черт! Как он смеет вот так… с полной уверенностью, что любая пойдет, нет, побежит с ним! За белужьей икрой и его чертовыми миллионами! Сукин сын. Шовинистическая свинья. Как он смеет не думать о синих китах!
Отвечать вслух я не стала. Просто медленно опустила ресницы, обозначая согласие. Фу ты, ну ты, голливудская дива. Моника Белуччи, не меньше.
Тут же по волшебству рядом оказался официант, отодвинул кресло сначала лорду Совершенство, затем мне – когда лорд подал мне руку.
Откуда-то от барной стойки послышался тихий одобрительный смешок. Я готова была поспорить, что если бы весь этот снобский сброд был чуть менее снобским, не миновать бы завистливого присвиста. Эти же, акулы мороженые, лишь смотрели. Молча. Максимум, позволяя себе легкие ухмылки истинно мужской солидарности.
Сукины дети. Все. Вот что им стоит вместо просиживания костюмов в баре и выцеживания виски по тысяче баксов за стаканчик дать по этой же тысяче на спасение китов? Между прочим, пока они тут перемигиваются от избытка тестостероновой солидарности, экология гибнет.
Так-то.
А вот прижимать меня к себе не надо, милорд. И класть ладонь мне на бедро – тоже. И нет, я не собираюсь сворачивать к туалетам. Сами обещали белужью икру на завтрак, никто вас за язык не тянул, так-то.
Ладонь с бедра он убрал, но положил на плечо, слегка задевая шею. Прямо там, где с сумасшедшей скоростью бился пульс. Честно говоря, мне отчаянно хотелось сбежать, и плевать на сицилийскую мафию! Я не готова к такому… к такому…
– Как твое имя, моя леди? – он склонился к моему уху, касаясь его дыханием. Только дыханием!
– Можешь звать меня Моникой, – я томно взмахнула ресницами.
– Моника, мне нравится, – он провел пальцем по яремной вене. – Ты так сильно любишь икру на завтрак? Или боишься?
– Разумеется, боюсь, – я накрыла его ладонь своей. – Ты чертовски опасно выглядишь… а как мне звать тебя?
Он тихонько рассмеялся.
Швейцар поклонился, открывая перед нами дверь, и мы шагнули на улицу, в прохладный смог осеннего Нью-Йорка. Мне на миг стало страшно: наступает самый тонкий момент. Если он догадался, то хана мне.
– Меня зовут Ирвином, – подмигнул мне лорд и, обняв за плечи, повел к белому «Бентли».
На водительском месте сидел шофер в форменной тужурке и фуражке.
Уф, слава богу, милорду миллионеру не встряло сегодня поехать на спорткаре. Иначе бы весь наш гениальный план пошел коту под хвост!
Дверь машины тоже открывал швейцар. Я садилась в пахнущий кожей и дорогим парфюмом салон с отчаянно бьющимся сердцем и дрожащими коленками, прижимая к себе сумочку, словно в ней было последнее мое достояние. Лорд Совершенство насмешливо покосился на это дело, но я мило похлопала глазками, мол, не обращайте внимания, сэр, все женщины – дуры, брюнетки тоже.
– Домой, – распорядился лорд и знаком велел шоферу поднять стекло.
Машина тронулась, а я судорожно вцепилась в сумочку. Все. Пути назад нет. Надо действовать по плану. О, боже… ну и влипла же я!
Он, ссутулившись, сидел на скамейке в Летнем саду, приподняв воротник пиджака от утреннего холода. И держал в руках мамино кольцо. Все закончилось. И он ничего не смог доказать.
Но теперь он знал, как рассказать ей о самом главном.
Разве это не поступок? Как можно еще доказать ей свое чувство? Клясться здоровьем матери? Но зачем приплетать сюда здоровье ни в чем не повинных людей? Зачем прикрываться дорогим человеком? Отвечать надо своим здоровьем. Продолжения не будет. Теперь это ясно. Да и не хочется. Все пропитано ядом. Чтобы он ни сделал – продолжения не будет. А значит, он должен напоследок сказать ей, что все было по-настоящему. А она не разглядела.
И это будет так красиво, так правильно. А главное… Главное, что ему уже будет абсолютно все равно, потому что его страдания закончатся. И это единственная правда. Кажется, нет спасения от этой сердечной боли и невозможности продохнуть от обиды. Но стоит принять решение, и боль закончится. Какой грандиозный соблазн!
И он вспомнил несчастного Тимофея Пригарина. А ведь он так и не зашел с ним попрощаться. И тот, наверное, до сих пор лежит и мучается, потому что никто не возьмет на себя смелость протянуть ему то, о чем он просит. А его, Женькины, страдания сейчас закончатся.
Выйти из игры – это ведь так легко.
Это просто конец.
И он встал. Решительно подошел к ближайшей от него статуе и несколько грубовато нанизал ей на палец кольцо.
А потом побежал так быстро, как никогда в жизни не бегал. Шагнул с разбега ногой на ограду и, раскрыв руки, как крылья, полетел навстречу черной воде.
А после того, как ударился об воду, увидел перед собой яркую вспышку. И тут же зажмурил глаза, точно так же, как на последней в его жизни фотографии десятого «Б» класса на цветущем школьном дворе.
Но конца жизни, похоже, не существует…
Он читал об этом тысячи раз.
Но вот ведь дурак, не верил.
Салли как всегда, появилась на сцене полуголой – для чопорной Англии, где еще десять лет назад показать щиколотки считалось верхом бесстыдства, ее сценические костюмы отличались редкой смелостью. Танец был не менее непристойным, потому публика и выла восторженно, стоило конферансье объявить ее выход.
Тони заглянул в «Кит-Кат» довольно рано – представление только начиналось – и сидел в темном углу за столиком, потягивая горький коктейль и подумывая о глотке чего-нибудь покрепче. Спать хотелось невыносимо. Салли не могла его видеть – ей в лицо светили мощные газовые лампы.
Вообще-то Тони любил девок покруглей и помягче, но эти подвязки на чулках, выставленные на всеобщее обозрение, в первый раз вскружили ему голову не хуже, чем стакан джина. А зовущие движения и теперь приводили в приподнятое настроение. Махонькая, худенькая, вовсе не красавица – Салли была непостижимо хороша именно первобытным, звериным бесстыдством. Тони не питал иллюзий, отдавая себе отчет в том, что далеко не единственный герой ее романа, но в глубине души ощущал над прочими зрителями некоторое превосходство: в отличие от них, он на Салли не только смотрел. Это заводило: сидеть, покуривать, тянуть коктейль, поглядывая на сцену, – наравне со всеми, а на самом деле ждать, когда она закончит петь для всех.
– Тонкин, привет! – пропела Салли, залетая в гримерку. – У меня сейчас еще один выход, а потом я свободна целых сорок минут. Не вздумай уйти!
Она скинула тряпочку, едва прикрывавшую ее наготу, и принялась прыгать на одной ноге, стягивая чулок. Вдвоем в гримерке они еле помещались, и Тони придержал ее под локоть.
Вблизи ее блеск не так ослеплял, как со сцены, – девушки с таким образом жизни, который вела Салли, быстро увядают. Ей было всего двадцать четыре, а выглядела она на десяток лет старше: желтые от папирос пальцы, худущие сморщенные руки, сухие узловатые мышцы, прикрытые еще не дряблой, но уже и не гладкой кожей, сетка голубых вен на голых ногах. Сценический грим на расстоянии вытянутой руки казался надетой клоунской маской.
Когда-то она мечтала стать театральной звездой и теперь время от времени со смехом говорила о собственной наивности, но Тони знал, что Салли до сих пор ходит на кастинги и просмотры – уже без особенной бравады, но с затаенной в глубине души надеждой. Она давно оставила попытки подцепить какого-нибудь режиссера и переключилась на старых сладострастных меценатов, но и тут не добилась желаемого – меценаты в лучшем случае готовы были заплатить за ужин, но не больше. Будущее Салли было ближе и страшней, чем у Киры, и она прекрасно его себе представляла. Ее неизменный оптимизм становился все более и более циничным – но не иссякал.
– Не уйдешь? Гляди, какая шляпка. Мне идет, правда? – Шляпку она надела раньше всего остального и начала натягивать белые чулки вместо снятых черных. – Можешь тут пока посидеть. Или лучше посмотри, как я буду петь, это возбуждает. Черт, мне надо хоть чуть-чуть выпить. Там под трюмо бутылка, дашь мне глоточек? Иначе я просто умру. Посмотри, швы ровно?
Салли на секунду повернулась к нему спиной, продолжая возиться с подвязками. В бутылке под трюмо был неплохой виски, но, увы, на самом дне. Она успела сделать глоток и выдохнула:
– Все, я бегу.
Из-за кулис смотреть на ее «песенку» было неинтересно, и Тони спустился в зал – чтобы заказать бутылку виски и большое пирожное с кремом.
С пирожным он угадал: вернувшись в гримерку, Салли начала именно с него, а не с выпивки. Она всегда хотела есть – жизнь ее не баловала.
– Тонкин, ты прелесть, – бормотала она с набитым ртом. – Обожаю крем. А чего ты хромаешь? Опять врезался в стенку на своем ужасном байке? Кстати, у меня есть такие сигареты! Один старый херр привез из Голландии специально для меня, представляешь? В ящике лежат, попробуй – это потрясающе.
Тони прикрыл дверь в гримерку – Салли восторженно закатила глаза.
– Мне нравится, как решительно ты это делаешь, – продолжила она, не успев проглотить. – В этом есть что-то варварское. О, я недавно читала комиксы про парня, который все детство провел с обезьянами, – это потрясающе! Он был такой огромный! Не расстраивайся, мой сладкий, ты тоже ничего… Всяко лучше того старого херра, что привез мне сигареты.
Она рассмеялась, и Тони подумал, что успеет вставить два слова в ее звонкий щебет.
– Мне надо кое-что передать Максу.
– Отлично! Мне как раз ужасно нужны деньги. Давай быстренько, пока я не доела пирожное. Или лучше сам сунь это куда-нибудь.
Тони положил рулончик с телеграфной ленточкой в ящик трюмо.
– Тонкин, признайся: ты бы не пришел, если бы не эта ерунда.
– Если бы не эта ерунда, я бы пришел завтра. И попозже вечером.
– Приходи и завтра тоже. Но ты же не уйдешь вот прямо сейчас, правда? Я думала, мы как раз успеем перепихнуться. По-моему, это потрясающе: заниматься любовью в неположенных местах и когда совершенно нет времени! Ты не находишь?
– Я только это и делаю… – проворчал Тони.
– Неправда. Месяц назад мы провалялись в постели целое воскресенье.
– Это было три месяца назад…
– Разве? Ну и пусть три месяца, какая разница?
В отличие от Киры, Салли он блажью не считал, и хотя спать с ней было вовсе необязательно, но, в общем, желательно.
— Командо-ор, па-арус!
Буря грохотала, заглушая голос Джека, что всем телом налегал на штурвал, кружила крошечное суденышко в кипящем котле воды и ветра. «Плохо, — думал Норрингтон, пробираясь к мачте, где на самом верху полоскался распустившийся от особенного злого порыва ветра парус, — если буря усилится, то эта лодчонка просто треснет по швам!». Стиснув зубы, он цеплялся за ванты, проклиная про себя подагру губернатора, превратившую его на длительное время в кабинетную крысу. Мокрые снасти больно врезались в ладони; хлопанье парусины и жалобный скрип обшивки звучали словно стон измочаленного корабля. Резкий крен на левый борт; мгновенное ощущение пустоты внутри и холодок под сердцем. Пронесло, слава те, Господи! Мачта ходит ходуном, под руками все скользко и мокро, и непонятно – как можно что-либо сделать в таких условиях, тут бы удержаться и не сорваться туда, вниз, где огромные водяные валы похожи на голодные пасти чудовищ, пускающих слюну, что брызжет рваными пенными клочьями. Непокорная парусина рвалась их рук, хлестко колотила по лицу обрывками фалов, мачта стонала и скрипела. Закрепив парус, командор начал было спускаться, но очередной крен вырвал опору у него из-под ног, заставив на миг повиснуть на руках. Снова пронесло. Доколе? Как ни странно, именно сейчас он ни капельки не сожалел о своем решении отправиться в путь вместе с Джеком. Что-то внутри него стремилось именно к этому. Положиться на судьбу, отдаться во власть стихий. Стать свободным. Негоже моряку умирать в своей постели от старческих хворей.
До палубы оставалось метра два, когда Норрингтон узрел громадный водяной вал, несущийся прямо на него с неумолимостью самой Судьбы. Вцепился побелевшими от напряжения пальцами в снасти, ногами обхватил мачту. Волна налетела, оглушив подобно удару молота, легко, словно игрушку отделила человека от его опоры и потащила за собой как хозяйка провинившегося кота. Ослепший и оглохший командор извернулся каким-то чудом и вцепился в оказавшийся под рукой фал. Волна схлынула; сведенные судорогой пальцы разжались, Норрингтон грохнулся на палубу и на секунду потерял сознание от острой боли в правом предплечье. Инстинкт самосохранения вытолкнул его из беспамятства, вздернул на ноги навстречу новой волне. Сквозь муть, упорно застившую глаза он успел заметить, что эта волна была куда меньше предыдущей. Неужели…?
… — Командор, хвала небу, буря стихает! – голос Воробья был полон жизнерадостности, словно эта невероятно тяжелая ночь его ни капельки не утомила.
— Да, повезло нам, — пробормотал Норрингтон непослушными губами. Прищурился, глядя на медленно расползавшиеся тучи на горизонте. – Светает. Черт! — закусив губу, он медленно опустился на палубу возле мачты, бережно прижимая правую руку к животу. Джек вдруг оказался рядом, склонившись над ним с озабоченной физиономией.
— Эй, что с вами?
— Вы бросили штурвал, капитан Воробей! — процедил командор сквозь зубы.
— Пустяки, я закрепил его. Нас несет течением именно туда, куда нам нужно. Ну-ка, покажите руку. О-о! – вырвалось у него, когда перед его взором предстала деформированная конечность с торчащими из-под пропитанного кровью рукава обломками кости. Я сейчас!
Он вернулся, казалось, через секунду, притащив почти полную бутылку бренди, куски чистого полотна и две деревянные рейки.
— Джек, ты ведь не доктор, Дьявол тебе задери! – пробормотал командор, но спорить дальше сил у него не оставалось.
— Я – мастер на все руки, помните? Для вас я могу быть кем угодно, — подмигнул ему Воробей, разрезая командору рукав и щедро поливая рану бренди. – Ром отлично предотвращает заражение, но сойдет и эта гадость. Я, знаете ли, безопаснее, чем все эти доктора. Любят они ковыряться в человеческих внутренностях, как у себя в носу, изучать как мы устроены. Словно мы букашки какие-нибудь, верно? Вот видите, совсем не больно! А будь на моем месте доктор…, — назойливый голос Джека звучал у командора в ушах подобно жужжанию роя насекомых. Вплоть до того момента как Воробей крепко ухватил его предплечье обеими руками и резким движением соединил обломки кости…
… — Холодно…
— Ничуть не холодно, просто у тебя лихорадка. Ну-ка, выпей!
Джек, кажущийся темным силуэтом, приподнял его голову. Твердые края стакана у самых губ, и командор послушно сделал глоток. Сухой жар, что сжигал внутренности, на время исчез. Боль в руке надоедливо-тянущая, пульсирующая, внутри нее вспыхивали искры более сильной боли. Норрингтон стиснул зубы. Странно, но ему почему-то совсем не было стыдно проявлять слабость в присутствии пирата. Напротив, Джек был на данный момент времени единственным человеком, коего командор желал бы видеть подле себя.
— Можно было бы отправить тебя вниз, но после бури там жуткий бардак, оставайся уж лучше на палубе. Я притащил сюда все одеяла, какие были.
Туман перед глазами слегка рассеялся. Солнце заходит. Целый день он провалялся в беспамятстве.
— Дьявол! – Норрингтон попытался приподняться, но Джек насильно уложил его обратно.
— Отдыхай!
У Воробья было отстраненное и загадочное выражение лица, словно у человека, знающего некую тайну. Он привычно ухмыльнулся командору, но его ухмылка не вызвала обычного в подобных случаях раздражения. Его близость… Если бы Норрингтону сказали, что в присутствии Джека Воробья он будет ощущать покой, умиротворение и защищенность, то он счел бы это неудачной шуткой. Командору пришло в голову, что он становится до ужаса сентиментальным. Скорее всего, в силу своей близкой и неизбежной кончины. Как подсказывал ему богатый жизненный опыт, подобные переломы чаще всего оборачиваются гангреной. Что ж, по крайней мере, он узнает, чем закончилась история Джека, прежде чем сам отдаст концы.
— Джек … ты тогда… научился летать как птица?
— Да-а-а! – мечтательно протянул Воробей, растянувшись рядом с командором на палубе, закинув руки за голову, — Никогда не забуду тот полет, покуда буду жив!
Стоя напротив Джека, Островитянин окунает пальцы в краску и проводит вдоль его тела линии и зигзаги. Рисунок причудливо извивается, прокрадываясь вдоль тощих ребер Воробья, спускается к низу живота… Джек не чувствует ветра, что обдувает его кожу. Он не слышит как тревожно шумит прибой внизу, не видит туч, бегущих по небу. Он видит лишь лицо Островитянина, его глаза. Он словно глядит в зеркало. Сейчас, когда его волосы отросли, а кожа сильно потемнела от загара, они стали похожи на близнецов, рожденных одной матерью. Руки Островитянина скользят к его паху и щеки Джека вдруг вспыхивают от совершенно немыслимого и головокружительного ощущения. Десятки раз они купались вместе голышом, барахтались и боролись, но теперь все по-другому. Все иначе. Ощущения захлестывают его с головой – холод и пустота под сердцем, словно перед прыжком в пропасть, а внизу живота ярко разгорается крошечное солнце. Легкая улыбка скользит по губам Островитянина; он подходит вплотную к Джеку и, обняв за шею, склоняется к его уху, шепчет что-то завораживающе — ласковое.
Они стоят на самом краешке утеса, раскинув руки и прижавшись спинами друг к другу. Легкий, едва ощутимый толчок, и земля уходит у них из-под ног. Большая белая птица с резким криком взмывает с утеса, кувыркаясь в воздухе, камнем падает вниз, но, постепенно выровнявшись уже у самой воды, вновь поднимается.
Полет. Это когда ветер ерошит перья, а облака похожи на клубы дыма. Полет это когда твои крылья сперва легонько касаются пенных гребней, а после возносят тебя высоко-высоко, туда, где даже шум прибоя не слышен. Когда потоки воздуха скользят вдоль твоего тела, когда ты легок и всемогущ, заполнен до краев торжеством и радостью…
… Джек… Я — Джек Воробей, юнга с «Неистового». Нет. Я просто Джек Воробей, свободный человек. Осознание данного факта приходит, принося ясность. Внизу бушуют волны, с каждой минутой все сильнее, а наверху сгущаются тучи. Они с Островитянином лежат на самом краешке утеса, обнявшись и сплетясь гибкими обнаженными телами в единое целое. Друзья. Братья. Возлюбленные.
У Джека мокрые волосы. Как-то странно. Это все туман. Зрение у него в порядке, туман вокруг самый настоящий. Норрингтон широко распахнул глаза, сделав резкий глубокий вдох. Неба не видно, все окутал туман. Они наверняка сбились с курса. Данный факт его ни капельки не обеспокоил. Было хорошо. Ни жара, ни озноба, ни иссушающей жажды. Боль в руке стала ноющей, тупой и совсем не страшной.
Воробей лежал рядом. Он не просто лежал рядом, он крепко обнимал командора за талию, прижимаясь к нему всем телом, а его мокрые волосы щекотали Норрингтону лицо. Интересно, на каком именно месте, рассказ Воробья превратился в горячечный бред? Командору ужасно хотелось это узнать. Что было сном, а что явью? Они с Джеком стояли на высоком утесе, совершенно обнаженные… При этом воспоминании щеки и уши командора вспыхнули яркими фонариками. И Джек был не семнадцатилетним мальчишкой, как в рассказе, а вполне взрослым. Они касались друг друга, и при этом он испытывал… Бог мой, как все было реально! Норрингтон слегка потряс головой, стараясь не потревожить Воробья. Джек тут вовсе не при чем, он просто рассказывал ему сказку. Это все его собственная извращенная фантазия. И обнимает Воробей его лишь для того, чтобы согреть. «Я могу стать для вас кем угодно». Интересно, что он имел ввиду? Кажется, пора прекращать об этом думать. И когда он успел влюбиться в этого человека? Ибо чем же, если не влюбленностью можно объяснить его идиотский поступок, когда он очертя голову ринулся помогать пирату? Джек Воробей… Нет, капитан Джек Воробей. Какой кошмар…
С утра солнце светило так ярко, что даже мороз не чувствовался. Одинокий путник, рысящий на пегой степной кобылке, скинул капюшон дорожного плаща, снял подбитую мехом шапку и подставил лучам светила рыжие кудри и лицо, изуродованное слева большим ожогом. Черный ворон, сидевший на его плече, радовался теплу вместе с хозяином. Но к вечеру небо затянуло стальными тучами, повалил мелкий, но густой снег, который пронзительный ветер закручивал упругими ледяными кольцами.
— Давай, родная, шагай, а то оба тут закоченеем, — приговаривал мужчина хриплым голосом. Ему пришлось спешиться и тянуть лошадь за поводья, заставляя двигаться навстречу ударам ветра. Дорогу быстро заметало, и каждый шаг теперь давался с трудом.
Странник отлично знал, что поблизости нет обжитых мест, где можно было бы укрыться от такой лютой непогоды. Его единственной надеждой было добраться до какого-нибудь леска или хотя бы встретить несколько деревьев, чтобы спрятаться под ними и развести костер. Но, насколько хватало глаз, вокруг раскинулась голая степь. Поэтому увидев одинокую ель, странник направился к ней решительным шагом.
Укрытие было не особо уютным, но лучше, чем ничего. Привязав к разлапистой ветке поводья лошадки, он уже собрался было спрятаться внизу под хвоей. Но в последний момент почему-то решил оглянуться — и с удивлением обнаружил, что видит сквозь метель яркий огонек.
— Давай-ка, лошадушка, потерпим еще немного! — Мужчина похлопал кобылку по шее, отвязывая. — Даст бог, скоро отдохнем в тепле.
Несмотря на то что огонек, казалось, горел на расстоянии вытянутой руки, потребовалось не менее получаса, чтобы приблизиться к нему. И когда оставалось уже не более двадцати шагов, путник замер в изумлении. Он очень хорошо помнил, что в этих местах нет рек и мостов, да и жилья не встретить. Но глаза уверяли в обратном — он отлично видел неширокую реку, через которую был перекинут крепкий деревянный мост, а сразу за ним стоял большой дом,
срубленный из толстых бревен, окруженный высоким забором. Более того, несмотря на обильный снегопад, на мосту не было льда или снега, как будто кто-то недавно тщательно все убрал. Зато над рекой висело густое облако пара.
Путник замер, не решаясь вступить на переправу. Первой мыслью было развернуться и уйти, но он слишком устал от борьбы с непогодой, а огонь в окнах дома так и манил. Окончательно сомнения развеял ворон, который выбрался из-под сумки, под которой до сих пор прятался от пурги, и, шумно взмахнув крыльями, полетел вперед. Глядя на него, мужчина, подумав несколько мгновений, опустился на колени, перекрестился и прошептал молитву Богородице. А потом встал и уверенно шагнул на мост.
Тут же он понял, почему мост чистый, да еще и в пару — он был горячим. Не настолько горячим, чтобы обжечься, а как будто бы нагрелся на летнем полуденном солнце, поэтому снег на нем сразу же таял. Более того, как сейчас осознал путник, река, которая неспешно текла внизу, именно что текла — несмотря на стоявшие в последние дни лютые морозы, вода в ней не замерзла.
— Что же за напасть такая? — еще раз перекрестился мужчина, все больше недоумевая.
На всякий случай мост он постарался перейти как можно быстрее. И уже вскоре громко и быстро барабанил в ворота. Они были хорошие, толстые, как и должно быть у одинокого строения — можно запереть накрепко, и лихой гость не сумеет ворваться во двор.
— Кто там? Кого еще принесло? — послышался женский голос со двора. Возраст его хозяйки определить было сложно.
— Люди добрые, пустите путника погреться! — громко произнес мужчина. — Совсем замерз!
— И как же ты здесь оказался, человече? — На левой створке ворот открылось небольшое смотровое окошко, через которое пробивался свет фонаря. Изнутри мужчину явно разглядывали, решая, пускать ли. Чтобы не вызывать лишних опасений, он не стал подходить ближе, а, наоборот, откинул капюшон и снял шапку, открывая лицо, из-за чего кожу сразу прихватило морозом.
— Я на Смоленск ехал, да вот по дороге в метель попал. Пустите переночевать, а?
Женщина не отвечала некоторое время. Странник ее понимал — не каждый решится пустить ночью в дом человека при оружии, еще и одетого в толстую стеганую куртку, подобные которой любили носить дружинники и разбойники. Да и ворон, вновь занявший излюбленное место на левом плече, вряд ли делал его хозяина похожим на обычного человека.
— Ты там один?
— Один, один! — поспешил он заверить женщину. — Я, лошадь и вот птица, больше никого. Хозяйка, открой, не дай сгинуть!
— Ладно, сейчас открою. — Окошко захлопнулось, с той стороны загрохотал засов, потом ворота со скрипом приоткрылись. — Лошадь в стойло отведи, сено там есть. А сам в дом проходи. Ворота за собой сам затворишь.
Путник без споров выполнил все указания женщины. Кобыла, правда, в стойло шла с неохотой, но он все-таки убедил ее не мерзнуть на дворе, а отдохнуть внутри стен. Потом прошел по следам, оставленным в снегу хозяйкой, к большому дому, в окнах которого горел свет. Чуть не доходя до порога ненадолго остановился, с любопытством посмотрел на большой череп — скорее всего, лосиный — укрепленный на коньке. Оглянулся и увидел, что еще несколько черепов разных животных прибиты к забору изнутри. А возле входа стояла железная ступа, похожая на те, в которых крестьяне толкут зерно в порошок, только в разы больше.
— В интересный дом меня занесло, — пробубнил он ворону и пошел дальше. На пороге уже не стал задерживаться, только отряхнул сапоги и шагнул внутрь, в тепло.
В сенях царил полумрак, сильно пахло травами и квашеной капустой. Мужчина быстро обмахнул веником, прислоненным к косяку, плащ от снега, чтобы не нести его внутрь. Открыл дверь большой комнаты, ярко освещенной множеством восковых свечей, замер на пороге, оглядываясь в поисках икон, чтобы перекреститься, как положено при входе в жилище. Не увидел, поэтому
привычным движением проверил, на своем ли месте длинный меч в кожаных ножнах.
— Ты что там застыл, добрый молодец? — На него от печи с ироничной улыбкой смотрела женщина лет тридцати пяти на вид. Одета она была в холщовое платье ярко-зеленого цвета, фартук был расшит синими и голубыми цветами. Женщину, пожалуй, стоило назвать красивой — в завязанных узлом волосах совсем не было видно седины, темные глаза горели огнем, а годы совсем не испортили статную фигуру. — Сапоги скидывай, плащ на крючок, а сам к столу проходи.
— Спасибо, хозяйка, — буркнул путник. После небольшого раздумья он все-таки последовал ее указаниям.
— Зови меня Марфой. Меня так все зовут. — Она ловко вынула из печи ухватом большой горшок, понесла к столу. В углу клубочком свернулся большой черный кот, на чужака смотрел огромными зелеными глазами, и взгляд его был столь умным, что, казалось, он вот-вот заговорит. Что, впрочем, путника бы уже совсем не удивило.
— А меня зови братом Арсентием, — ответил мужчина, усаживаясь на лавку у стола. Меч по-прежнему он держал под рукой. — Что-то мне сдается, Марфа, что это не твое настоящее имя.
— Как про имя догадался?— хмыкнула женщина.
— А что тут догадываться? — пожал он плечами. — Марфа означает «госпожа» или «хозяйка». Очень тебе подходит. Да еще и черепа на доме, и ступа. И кот вот у тебя приметный. Так что не ошибусь, если скажу, что тебя все-таки другим именем называют.
— И каким же?
— Ты — Яга Виевна. Страж границы между Явью и Навью, миром живых и миром мертвых.
— Слишком простое толкование, но в целом верное, — ухмыльнулась она, ставя перед ним деревянную тарелку тушеного мяса с репой, положила рядом большой
кусок пшеничного хлеба. — И ты меня лучше все-таки Марфой зови, так обоим проще будет.
От вкусного запаха у послушника даже слегка закружилась голова. В борьбе с пургой он совсем забыл про еду, и только сейчас понял, как сильно проголодался. Но браться за ложку пока не спешил.
— Ешь, ешь, не волнуйся, — засмеялась Марфа, увидев, что он не притрагивается к еде. — Нет тут никаких чар, самая обычная пища. Не люблю, знаешь ли, еду наколдованную, не та она на вкус. Тебе чего налить, кваса или медовухи?
— А ты что будешь? — Арсентий по-прежнему сомневался. Но ворон, спрыгнувший на стол, подковылял к тарелке, стукнул в нее клювом. И послушник решился, зачерпнул еду, пожевал и выразительно кивнул, показывая восхищение мастерством хозяйки.
— Нечасто у меня такие гости бывают, надо признать, — задумалась женщина. — Так что можно по кружечке медовухи. Тебе для согрева тоже не помешает.
Марфа вытерла руки о фартук, вышла в сени и вскоре вернулась с глиняным кувшином. Поставила на стол две большие кружки, наполнила почти до краев янтарной жидкостью, села за стол напротив.
— Ну, за встречу, брат Арсентий! — подняла она свою кружку.
— Твое здоровье, Марфа! — Они чокнулись, и Арсентий с удовольствием сделал большой глоток, причмокнул в конце. — Из липового меда варено?
— А то! — улыбнулась хозяйка. — У меня все самое лучшее.
Арсентий поспешил вернуться к еде и скоро уже вытирал тарелку кусочком хлеба. Сытый и довольный, он откинулся от стола и лукаво посмотрел на хозяйку, которая поглаживала пальцами кота, забравшегося ей на колени.
— Спасибо, хозяйка! Накормила, напоила… Что дальше? Баньку уже протопила или сейчас пойдешь топить?
— Ой, давай вот без этого? — захохотала она, показав ряд ровных зубов. — Ты еще спроси, не костяная ли у меня нога.
— А она костяная?
— Ага, и нос такой длины, что когда на печи лежу, в дверь упирается. — Марфа протянула руку, и ворон послушника подошел к ней, позволив погладить. — Давай уже закончим с этими придумками деревенских простаков? Про вас, мастеров по нечисти, тоже много всякого рассказывают.
— Кто рассказывает? — Арсентий вновь сделал глоток и вновь довольно покачал головой.
— Те, кого вы нечистью называете, знамо дело. Некоторые говорят, что вы звери лютые, и нет от вас спасения никому — ни русалке, ни водяному, ни кикиморе. Кого встретите, сразу на части рубите.
— Глупость какая! — обиженно произнес Арсентий. — Я уже давно в послушниках, по всей Руси-матушке с нечистью боролся, но ни одной русалки или кикиморы не обидел. Упырей и волколюдов бил, не буду отрицать, ведьмы и неупокоенные тоже были, пару раз навки попадались. Но русалок-то за что? Они плохого людям не делают.
— Я и говорю, нельзя верить всему, что болтают. Еще налить? — Она подняла кувшин, видя, что его кружка опустела.
— Можно. А ты будешь?
— А чего бы и не выпить под интересный разговор.
Пока хозяйка наполняла кружки, послушник смотрел на своего ворона, который, коротко взмахнув крыльями, взлетел вверх и сел на одну из полок, уставленную коробками, плетенными из бересты.
— А как ты поняла, что я мастер по нечисти?
— Тоже мне тайна. Ты, брат Арсентий, можно сказать, лицо известное. И что удивительно — одни твое имя произносят с ненавистью, а другие с уважением.
— Я просто свое дело честно делаю. Невиновных не трогаю, виноватых не отпускаю.
— Вот за это и выпьем. — Марфа отпила из кружки, а потом показала на распоротый рукав его стеганой куртки. — А это тебя кто?
— Волколюд. Злой был черт, пришлось повозиться.
— Ты черта-то в моем доме заканчивай поминать. Головой думай, сам понимаешь, где оказался, — покачала она головой. — Снимай, заштопаю.
Арсентий замешкался — чтобы снять куртку, надо было расстегнуть пояс, а на нем висел меч, за рукоять которого в этот момент он неосознанно взялся левой рукой. Хозяйка это заметила и вновь засмеялась.
— Ты всерьез думаешь, что задумай я плохое, меня бы остановила твоя железяка? — Она взмахнула ладошкой.
— Это не простой меч. Заговоренный. Любую нечисть рубит, проверено!
— Прекрасно! Если встречу нечисть, обязательно ее предупрежу, чтобы боялась тебя и твоего заговоренного меча.
— То есть ты не нечисть?
— Это смотря что ты под этим словом имеешь в виду. Конечно, ваши попы считают нас демонами, врагами людей. Но ты сам понимаешь, что это скорее от страха и непонимания, — грустно улыбнулась она. — Снимай куртку, говорю! Негоже ходить в рваном, примета плохая.
Не сразу, но Арсентий все-таки расстегнул пояс, поставил меч у стены — так, чтобы в случае чего можно было схватить одним движением. Распустил шнуровку на груди, стянул через голову стеганку и подал Марфе. Она скинула с колен кота (который при этом коротко, но очень красноречиво мявкнул), встала, сняла с полки деревянную корзину с нитками и иголками, принялась умело зашивать прореху на рукаве.
— Странно все это, надо признать, — произнесла она, не отрываясь от шитья.
— Что именно?
— То, что ты ко мне попал. Ко мне живые очень редко заходят, обычно только те, кто уже туда направляются. — Марфа головой показала куда-то за спину. — Я и про тебя подумала сперва, что ты уже отбегал свое. Но потом смотрю — нет, живой. Сердце бьется, воздухом дышишь, кровь по жилам бежит — я это хорошо чую. Еду вон ешь, медовуху пьешь… Я такого уже много-много лет не помню.
— Стало быть, я правильно понял, что река эта, через которую я перешел, та самая Смородинка? А мост Калиновым называется? — На колени Арсентия забрался хозяйкин кот, улегся и довольно заурчал.
— Надо же! И Баюн тебя принял, — удивилась Марфа. — Да, все ты правильно понял — и про мост, и про реку.
— А прошлый раз, когда такое было — это как произошло?
— Это старая история! — Она протянула послушнику зашитую куртку. — Было бы время, постирать бы не мешало. Ходишь почти как юродивый.
— Да мне особо незачем перед людьми красоваться, — пожал плечами Арсентий.
— А если вдруг девку красивую встретишь, а сам как оборвыш? Неприятность случится.
— Меня девки не интересуют.
— А что же так? Ты же вроде не монах, а послушник? Вам же можно? — Марфа посмотрела на мужчину с лукавой улыбкой.
— Тут в другом дело. И это только меня касается. — Арсентий вначале хотел натянуть стеганку обратно, но в доме было так тепло и уютно, что он отложил ее в сторону. — Так что же там было, когда к тебе в прошлый раз живой заходил?
— Это известная история, хотя и древняя. Завелись тут три твари могучие, повадились через мост шастать в ваш мир, беду творить. Даже я не могла никак им помешать, такие сильные были. Тогда приехал сюда богатырь один, у меня три дня жил, по ночам с тварями бился. Только он был не простой богатырь, и родился не от человека.
— Это ты про бой на Калиновом мосту и Ивана Быковича, что ли? — удивился Арсентий. — Я думал, что это сказка.
— Многое из того, что случилось раньше, сейчас сказками считают. Про нынешние времена когда-нибудь тоже потом всякой ерунды наплетут, а правду забудут. Думаешь, кто-то через пару столетий будет верить в то, что в реках плескались русалки, за печками жили домовые, а по дорогам ездили охотники на нечисть?
— Не знаю. Я так много не думаю. Я вообще стараюсь думать поменьше — мало у меня в последнее время веселых мыслей бывает. — Арсентий пожал плечами. — И все-таки, если ты не нечисть, то кто?
— Я — это я. По-другому объяснить не смогу.
— Но ты несешь людям смерть.
— Люди сами друг другу смерть несут, а порой — и себе. Я же только слежу за тем, чтобы умершие без препятствий оказались в Нави, в Яви не задерживались. А также чтобы мертвые не шастали в мир живых и наоборот. Так что мы с тобой, пожалуй что, и одним делом занимаемся.
— И все-таки, как же тогда я тут оказался?
— Хороший вопрос, на который у меня нет хорошего ответа.
Марфа встала, подошла к печи, подбросила в огонь пару дров. Берестяной дух в доме стал сильнее. Затворив печь обратно, повернулась и посмотрела на Арсентия, поглаживая подбородок.
— Я вот что думаю — спать пока рано ложиться. Опять же, интересно мне с тобой, — произнесла она задумчиво. — А что, если я тебе погадаю? Не забоишься?
— Чего мне бояться? — пожал плечами Арсентий. — Только что это даст?
— Кто знает? Во время гадания многое узнать можно из того, что обычно от глаз скрыто.
— Ну, что же, если это даст ответы — почему бы и нет.
— Хорошо. Только вот что, Арсентий, — дело это непростое, а порой и опасное. Поэтому сиди молча и не двигайся. Понятно?
— Да, — ответил послушник и постучал пальцем по кружке. — А медовухи еще нальешь? Больно хорошая она у тебя.
— Налью. И в дорогу с собой дам. — Марфа взмахнула рукой, и почти все свечи в доме разом погасли, только две на столе продолжили гореть. Кот в тот же момент соскочил с коленей Арсентия, быстро запрыгнул на печку, скрылся в темноте, и только по горящим глазам можно было понять, что он там.
В общем, я не знаю, как так вышло и что там колданул наш «любимый» студент-демиург, счастливый создатель полчища крыс, хомяков, плотоядных кроликов, тигрят и прочего добра, но он что-то сделал с Шеврином, и тот раздвоился. Причем довольно хитрым образом. Один Шеврин получил себе все добрые черты характера, а второй, соответственно, все злые. Мы-то поначалу маленько прифигели, когда вместо одного дракона смерти получилось двое, одинаковых, что твои близнецы. И память была общая, и жизнь фактически общая, но вот получилось два тела с совершенно разными характерами.
Сначала это сильно пугало и нервировало, но через несколько дней мы все осознали свою выгоду. Шеврин наконец перестал загоняться и орать: «Мне что, разорваться, что ли?», студенты получили аж целых двоих любимых преподавателей, правда, сдавать свои хвосты почему-то желали исключительно «доброму» Шеврину, а от «злого» получали люлей на тренировках. Наш либрис сказал, что с драконом все в полном порядке, более того, теперь он даже более цельный и завершенный, чем был до разделения. Точнее, они оба теперь цельные и завершенные, поскольку сами собой разошлись раздирающие дракона противоречия. Так что насильно объединять его и слеплять в единую несчастную личность Студент не стал, отправив нас всех заниматься своими делами. Ему пока хватало гемора с Макаронником, похоже, прописавшимся в его измерении надолго.
Единственным минусом стало то, что отличить одного дракона от другого порой было невозможно. Оба Шеврина были настоящими, имели идентичные привычки, жесты, абсолютно одинаковую мимику, любимые вкусняшки, даже ауры у обоих были идентичными. Единственное, что их отличало — это проявление эмоций. «Злой» Шеврин частенько предпочитал рыкнуть или послать матом, «добрый» вел себя сдержаннее. И чтобы хоть как-то разбираться, где какой, они сами придумали завязывать себе на шею ленточки — красную «злому», а белую «доброму». Их общая теперь смертушка почуяла свою выгоду и тоже стала принимать облик Шеврина, чтобы безнаказанно ходить по всем нашим территориям и ее не пытались убить за просто так. Она же повязывала себе зеленую ленту, чтобы мы не путались. Так что порой складывалось впечатление, что Шевринов у нас вообще три, что здорово напрягало нервы.
Мы с Шиэс быстро поняли собственную выгоду и оккупировали «доброго» Шеврина, наконец-то заполучив в свое полное пользование дракона смерти. Теперь по вечерам нас ждала веселая парикмахерская, поскольку на черных косах дракона смерти мы без зазрения совести тестировали новые эльфийские шампуни, маски для волос и гели для укладки, плели ему косички разных калибров, массажировали, как сами хотели и развлекались на полную. «Злой» Шеврин нас традиционно посылал в пешее эротическое, чтобы мы его не беспокоили.
Позднее все-таки появился еще один минус подобной раздвоенности — любвеобильность Шеврина осталась у обоих, так что теперь доставалось нам всем. Впрочем, мне еще везло, я в многочасовых марафонах не участвовала, предпочитая выделить супругам часок на постельные утехи и быстро слинять куда-нибудь в храм, чтобы меня не беспокоили. Что-то мне подсказывало, что подобных марафонов я просто не переживу. Так что доставалось в основном бедному Ольту и Ришу, как более близким и сильнее привязанным. С меня-то взять особо нечего, я то тут, то там, то вообще в спячку впаду на пару дней, восстанавливая потраченные на стройке силенки, а вот парням уже не сбежать… Так что ночевали все не участвующие в оргии зачастую в каком-нибудь из моих храмов, где тепло, сухо, вкусно кормят и ничем не отвлекают.
В целом, месяц прошел без особых приключений. Мы отметили первый юбилей — пятилетие со дня заселения Приюта. Народ, конечно, отпраздновал весело в духе всех традиционных серьезных дат, с гульками, пьянками, песнями, танцами, вызовами всех видом эродемонов, богов, чертей и кого угодно еще. За Приютом подтянулись и остальные миры, поскольку мы специально даты прихода в миры не записывали — то некогда, то забылось, пока выгребали тотальный пипец, поэтому решено было привязать юбилеи к календарю Приюта, а там местные могут хоть по пять раз на год разные даты и новые года отмечать, лишь бы не бузили. Все равно у каждой расы был свой календарь, привязанный первоначальной точкой отсчета к какому-то событию в прошлом и совершенно отличающийся от всех остальных.
Маленько отличились аборигены Шаалы, попытавшиеся на время празднований устроить свои забастовки, но это ни к чему не привело. Их вовремя запихнули обратно в резервации, чтобы они не портили людям и нелюдям праздник. Попутно на них скинули еще немного гуманитарки, которую те, впрочем, сожгли, но нам не впервой. Не хотят лечиться и мыться, мы-то тут при чем? Мы свой гражданский долг выполнили — с праздником поздравили, а они пусть что хотят, то и делают.
Часть строек мы успешно сдали в эксплуатацию еще до праздников, чтобы у новоприбывших пострадальцев было жилье, еще часть доделывали стахановскими темпами, чтобы порадовать бедняг хоть после праздников. Все же расселить целые толпы разумных, свалившихся на нас в один момент, было довольно сложной задачей. Впрочем, мы старались, а как оно все выйдет, время покажет. По крайней мере, мы делали все, что было в наших силах.
А еще меня тут маленько вызвали. Я уж думала, что эпоха вызовов и просьб обеспечить неких страдальцев женой и дитачками прошла давно и бесповоротно, а сама я могу жить спокойно, потеряв статус завидной невесты и обретя не менее геморный статус ходячей катастрофы. Но не тут-то было.
Я оказалась на снежной равнине, абсолютно пустой и девственно-белой, без единого следа и хотя бы какого кустика или деревца. Начало мне уже не понравилось, поскольку холод я не люблю от слова совсем, и миры выбираю более-менее теплые, удобные и приятные для проживания. Чтобы с зеленью и красотами, а не заморозками в минус двадцать при оттепели. Так что плазма тут же забегала с удвоенной скоростью, не желая замерзать. А чтоб не тратить зазря резерв, принялась потихоньку просачиваться сквозь созданные ботинки и поджирать снег — чего зря добру пропадать?
Я прошлась по равнине, оставляя цепочку черных следов, замерзающих и покрывающихся корочкой льда буквально на ходу. Впереди замаячил чей-то силуэт, и я уже обрадовалась — хоть узнаю, какого черта тут творится и что конкретное от меня требуется. Когда я подошла ближе, то увидела весьма интересного мужика — довольно высокого, даже слегка повыше наших драконов, но пониже демонов, закутанного в полушубок с таким же белым мехом на воротнике и рукавах, с белыми, как снег, волосами и почему-то без шапки. Ладно, я-то ходячее несчастье, мне шапка не нужна, а чтобы отморозить себе что-то, нужна температура пониже местных минус двадцать. Впрочем, думать о здоровье левого субъекта, как-то нездорово сверлящего меня серо-стальными глазами, мне не хотелось.
— Чего надобно? — буркнула я, уже ожидая чего-то в духе «заберите меня отсюда, задолбался жопу морозить». Но не тут-то было. Мужик подобрался и нахально смерил меня оценивающим взглядом.
— Так вот какая моя избранная. Что-то не впечатляет… — процедил он сквозь зубы.
И тут моему терпению пришел конец. Я с размаху врезала ему кулаком в морду. В носу у чудика что-то хрустнуло, на полушубок брызнула обыкновенная красная кровь. Ну что ж, начало знакомства весьма неплохое.
— Да как же вы меня все задрали! — рявкнула я, хватая мужика за воротник и от души встряхивая, отчего капли его крови с носа брызнули в стороны. Плазма благополучно увернулась, памятуя о том, что чужая кровь — то еще дерьмо, и можно вляпаться по самый немогуй.
— А что тебя не устраивает? — в ответ ощерился он и попытался провести какой-то мудреный захват. Впрочем, годы тренировок, а точнее, избиений Шеврином не прошли даром — плазма просто вытекла у него из рук, формируя мне конечности обратно лишь после того, как я удачно пнула его под колено. Мужик подскочил на одной ноге.
— Да что ты вообще такое?
— Сраный кусок хаоса! Ты бы хоть параметры задавал при поиске избранной, идиот!
— Это я идиот?! Я тут пытаюсь восстановить нашу расу, жертвую собственным счастьем, ищу самую подходящую женщину, а мне выпадает вот это? — он попытался ухватить меня за шею, я взбрыкнула и пнула его на снег.
Мужик в долгу не остался и ухватил меня за ногу, дернул и уронил обратно. Плазма ощерилась десятком щупов, готовых спеленать его, а я от души снова врезала ему по роже. Судя по тому, что кровь течь перестала, а сломанные кости зашевелились, передо мной был какой-то высший или почти высший субъект, но по силенкам он до сверха или высшего дракона не дотягивал, хотя и был весьма так впечатляющий в плане резерва. Вот только почему-то магией не пользовался. То ли не хотел меня сразу убить, то ли сомневался, что поможет.
Несколько минут мы катались по снегу и мутузили друг друга кто куда попадет. Я даже стала получать от этого странное садо-мазохисткое удовольствие — где я еще вот так забесплатно кому-то расквашу рожу? К сверхам соваться кишка тонка, от паразитов меня прячут, аки принцессу в башне, их разрешается бить только Шеврину «злому», мочить пиратов по разным нычкам вселенной уже приелось, к тому же, пираты не настолько серьезные противники, это все равно, что лабораторных мышей потрошить. А тут такое счастье привалило — наконец-то и я могу кого-то избить, а не только заедать горе после тренировок Шевринов. И хорошо еще, если меня отмутузит «добрый», он потом хотя бы печенек даст и поможет добраться до ванной или до кровати. А «злой» просто бросит в спортзале и ползи, как хочешь. Хоть рачком, хоть бочком.
Наконец я ухватила мужика за воротник и от души бахнула башкой об лед, А после на несколько мгновений задумалась. Убивать его мне особо не хотелось, прямо-таки сильной враждебности я не ощущала. Но и тащить это «счастье» в гарем не хочется. У меня и так полная рукавичка, скоро на голове сидеть будут.
— Слышь, мужик, ты вообще кто такой?
— Ледяной дракон я, — фыркнул он, сплевывая выбитый зуб. На его месте уже резался новый, наверняка доставляя моему противнику некоторые неудобства.
— Ну и какого хрена? Что, нормально договориться нельзя было? — я погрозила дракону кулаком, когда он попытался подняться.
— Нормально никто договариваться не хочет. Пришлось призывать, — пожаловался он.
— Ладно, чувак, я сегодня еще добрая, — я задумалась, вспоминая, свободна ли лаборатория после наследства Ирма. — Поэтому в виду своей исключительной доброты отведу тебя в одно место, где тебе помогут восстановить популяцию и все такое.
— Бордель не предлагать! Это не честно и не посчитается, — взъярился он.
— Да чтоб тебя! Я вообще-то про лабораторию. А то хочешь знать, что я сделала с одним таким желающим восстановить род? — я гаденько ухмыльнулась и открыла экран, показывая детский сад Ирма. — Вот будешь выделываться, получишь себе несколько сотен потомства или клонов, что получится. И воспитывать их будешь сам. Без помощников.
— Тьфу! — дракон сплюнул розовую слюну. — Давай без перекосов.
— Ну если без перекосов, тогда придется заключить мир. Мы не трогаем друг друга, никаких браков, наследников и прочей чертовщины. Я просто веду тебя в лабораторию, а там ты уже сам решаешь, чего тебе надобно. Для клонов хватит пары волосков, а вот для детей еще придется мамку поискать.
— Ладно, — он недовольно фыркнул и поднялся, под полушубком что-то зашевелилось, видимо, дракон вправлял вывихнутые суставы. — Все равно я таких буйных не люблю, больно ты нервная.
— У меня таких, как ты, больше десятка, еще одного трепателя нервов я не выдержу, — мне ничего не оставалось, как открыть экран в искомую лабораторию.
Ученые удивленно уставились на двух запорошенных снегом и маленько побитых придурков.
— Народ, тут у нас еще один любитель наследников выискался, уж сделайте ему выводок сколько захочет, — я устало плюхнулась за какой-то стол и вынула из штатива пробирку. — На, сходи в душ, собери материал… а на счет драконих что-то подыщем, вроде бы там еще оставались клетки. Или нет, — я задумчиво взглянула на бионика, вышедшего проводить незваного гостя в нужное место. Да и морду умыть ему не помешает, кровь и все такое. Ну, кстати, из крови тоже можно клонов сделать, не проблема.
Похоже, что в этот раз мне удалось дешево отделаться. Всего-навсего побили друг другу морды. Это было весело, признаюсь. Хоть размялась, а то после строек и всего остального уже даже думать не хочется.
Я поднялась и подумала, что надо проставиться Шевринам тортиком за тренировки. Потом подумала, что моей заднице и так, и эдак достанется за отлучку из дому, так что решила создать два тортика. Чтобы всем хватило, а то дракону смерти этот крем на один укус…
Можно представить, как И. Сталин вчитывался в текст пояснительной записки Козырева. Семинарист-недоучка, который, впрочем, многого достиг самообразованием, пытался понять гения; «Итак, изменение состояния и свойств вещества может происходить не только со временем, но и под действием времени на него… Из-за взаимодействий с происходящими в Природе процессами должны меняться активные свойства времени, а это, в свою очередь, будет влиять на ход процессов и на свойства вещества. Таким образом, вещество может быть детектором, обнаруживающим изменение плотности времени. В пространстве плотность времени не равномерна, а зависит от места, где происходят процессы. Следует ожидать, что некоторые процессы ослабляют плотность времени и его поглощают, другие же наоборот — увеличивают его плотность и, следовательно, излучают время… Опыт показал, что процессы, вызывающие рост энтропии, излучают время. При этом у находящегося вблизи вещества упорядочивается его структура» Благодаря своим опытам Николай Александрович доказал, что прошлое и будущее присутствуют в настоящем. Это генеральный вывод астрофизики. Дальше у него была серия работ, в которых он доказал, что есть зоны потенциального обратного времени.
Мощности Каширской ТЭЦ были переданы в ведение экспериментаторов. На первом этапе ее хватало. Последовательно были в течение 1933 года отправлены в будущее несколько небольших моделей – на сутки, на неделю и, наконец, на месяц. Выглядело это на редкость не фантастично. Установка под стеклянным колпаком начинала вращаться, все убыстряя движение, скорость все нарастала и, наконец, исследователи видели пустой стеклянный колпак, в которой установке только предстояло появиться через определенный промежуток времени. Приставленные к ученым работники госбезопасности подозревали в этом какой-то ловкий фокус, поэтому сразу после окончания эксперимента доступ в лабораторию прекращался, а сама лаборатория опечатывалась и надежно охранялась до появления модели из небытия.
Наконец, в январе 1934 года были последовательно проведены опыты с белыми мышами, лягушками и собаками. Животные остались живы. Экспериментаторы начали готовиться к запуску в хронопространство первого времялетчика. На роль первого времяпроходца было подготовлено несколько кандидатур, из числа которых выделялся Александр Балаганов, человек огромной физической силы, водолаз из ЭПРОНа. Датой заброса было намечено 3 октября 1993 года. По замыслу экспериментаторов времялетчику предстояло побыть в чужом временном пространстве около суток, собрать всю возможную информации и доложить ее Центральному Комитету партии.
18 мая 1934 года в 22 часов 25 минут МВ «Пролетарий Будущего» стартовала, разрывая пространство и время. Естественно, что никакой связи с первым времяпроходцем не существовало. 19 мая того же года в 12 часов 34 минуты аппарат с Александром Балагановым появился из небытия на платформе стартовой площадки.
Однако побеседовать с первым времялетчиком и выяснить обстоятельства временного перелета сотрудникам лаборатории не удалось. Сразу после остановки аппарата он был вывезен из лаборатории сотрудниками госбезопасности вместе с доставленными им материалами.
Дальнейшее напоминало кошмарный сон – вскоре после случившегося все сотрудники Лаборатории Времени были арестованы по так называемому «Пулковскому делу». Профессор Б. Герасимович расстрелян. Остальные получили различные наказания в виде лишения свободы. Любопытно, но сам разработчик тории МВ Н. Козырев был осужден на длительный срок лишения свободы, но оставлен в живых. Значит ли это, что И. Сталин нуждался в нем?
Что же напугало руководство страны, если после допроса в ЦК ВКП (б) А. Балаганова оно пошло на крайние меры?
В досье сохранился листок с пометками Сталина, сделанный им во время допроса. По этому листку можно судить о содержании доклада Балаганова.
«Троцкий в России? – Нонсенс. Проигравшие не возвращаются.
Голосовали за освобождение меня от должности – Каменев, Зиновьев, Киров, Бухарчик… Ах, Коля, Коля. А я ведь тебе доверял.
Атомная война с Германией. Киев? Москва? Ленинград? Невероятно и страшно
Троцкий в России… Каково?
Фон Папен канцлер Германии. Лезет в вожди. Рылом не вышел! Гибель СССР. Никогда!».
Самого протокола допроса или какой-либо стенограммы беседы с ним не сохранилось. Возможно, их просто не было. Уж больно страшной открывалась истинная история будущего – страшная для вождя и его товарищей по партии: возвращение в 1942 году в страну Л. Троцкого, освобождение в 1943 году от должности Генерального Секретаря И. Сталина, ядерная война с Германией, начатая в 1947 году и капитуляция СССР в ходе непродолжительных боевых действий, расчленение страны по плану Папена.
Особое впечатление произвели газеты и журналы, доставленные Балагановым. Вряд ли И. Сталин мог спокойно перенести восхваления своего бывшего идейного и политического противника, доведшего страну до уровня третьеразрядной державы, которая потеряла более половины своих территорий – аннексия Японией Дальнего Востока, оккупация Германией и Румынией Украины, Прибалтики, Белоруссии и части центральной части РСФСР.
Последовавшие репрессии 1936-38 г.г. явились реакцией И.Сталина и ЦК ВКП (б) на открывшуюся им историю будущего, таким образом они надеялись избежать негативных последствий, не понимая, что своими действиями обеспечивают их неизбежность пусть и в несколько видоизмененном варианте.
Сразу становятся ясными некоторые исторические загадки того времени. Почему Сталин приказывал арестовывать не только политических противников, но и своих сторонников? То, что они признавались в мыслимых и немыслимых грехах, не так трудно объяснить – редкий человек мужественно выдержит жесточайшие побои и издевательства. Кроме того, для получения признательных показаний использовалось внушение мыслей по методу Кажинского и Васильчикова, привлекались к оперативной работе опытные гипнотизеры вроде Орнальдо и Арраго, до того с успехом демонстрировавших психологические опыты на аренах цирков. Понятным становится и позднее поведение Н. Ежова: радостно ухватившись за возможность раскрытия заговора, он вдруг с ужасом увидел, как в этот заговор вовлекаются все новые и новые участники, лично ему известные, как преданные лично Сталину и делу революции люди. Он пил, чтобы не сойти с ума. И это объяснимо: повернуть назад он уже не мог, а в глубине души понимал, что натворил с подачи вождя. А вождь преследовал одну-единственную цель: он расправлялся с оппозицией не только настоящего, но и будущего, о которой ему стало известно из сбивчивых рассказов первого времялетчика и газет, купленных им в киоске провинциального города Кемска. Но место в истории не остается пустым. Сталин не понимал, что, уничтожая своих будущих потенциальных соперников, он одновременно выстраивал новую реальность. Жестко выбивая своих политических противников, он в то же время увеличивал их ряды за счет молчаливых противников его действий. Если уничтожать друзей, рано или поздно будешь окружен врагами.
Отсюда все нестыковки досье с нашим временем. Ведь досье собирались в прежней Реальности, но, воздействовав на свое настоящее, И. Сталин изменил будущее, устранив Реальность, в которой ненавистные ему троцкисты пришли к власти, а в сороковые годы освободили его от должности и пошли на сговор с Германией, отдав той Украину и все выходы к Черному и Балтийскому морю. Сталин считал, что проявляет жестокость во имя будущего. Но если бы он заставил себя заглянуть в будущее еще раз, оно не понравилось бы ему еще больше. Превращение в бюрократическое дворянство вчерашних сподвижников и гибель государства от рук советско-партийной верхушки он бы не принял.
Новая Реальность, созданная И. Сталиным в полном соответствии с марксистскими диалектическими и материалистическими законами, окружает нас сегодня. Многим она не нравится, находятся люди, готовые протестовать против нее и оглядываются на вождя, который руководил страной жесткими методами, которые ортодоксами кажутся единственно верными.
Смею заметить, что они ошибаются.
Разрушая одну Реальность, неизбежно создаешь другую. Это закон пространства-времени по Козыреву. При этом совсем на обязательно, что новая Реальность будет лучше покинутой тобой.
Судьба первого времялетчика остается неизвестной. Скорее всего, он, как опасный свидетель, был поставлен к стенке или сгинул в одном из колымских лагерей. Что же касается Н. Козырева, то судьба оказалась к нему милостива, – неоднократно перейдя терминатор, он отказался от идеи МВ, но еще более реально, что без Б. Герасимовича он уже не смог повторить прежний путь и воссоздать работу заново. Иногда одного гения, к тому же сломленного годами заключения, оказывается мало для того, чтобы повторить однажды сделанное открытие. Для этого нужно Время, друзья, а главное – дух свободомыслия, который позволяет найти новый путь. Ни того, ни другого, ни третьего у Козырева уже не было до конца его жизни.
Интересно, что И. Сталин не вспомнил о Козыреве и никогда не попытался повторить своей опрометчивой попытки заглянуть в будущее.
В свете всей этой истории становятся понятны слова Сталина, которые сохранила и донесла до нас известная революционерка и видный политический деятель советского времени А. М. Коллонтай:
«Многие дела нашей партии будут извращены и оплеваны, прежде всего, за рубежом и в нашей стране тоже. И мое имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут много злодеяний. С особой силой поднимет голову национализм. Он на какое-то время придавит интернационализм и патриотизм, но только на некоторое время. Появится много вождей-пигмеев, предателей внутри своих наций. И все же, как бы не развивались события, но пройдет время, и взоры новых поколений будут обращены к деяниям и победам нашего социалистического Отечества. Новые поколения поднимут знамя своих отцов и дедов».
Страшно смотреться в Зеркало, даже если оно всего лишь отражает твое завтра.
Судя по некоторым записям в досье, Л. Берия намеревался использовать открытие Н. Козырева – Б. Герасимовича по-своему. «Если нельзя воздействовать на настоящее, чтобы изменить будущее, — писал для себя Берия на плотном вставном листке, — то можно попытаться воздействовать на прошлое, чтобы изменить настоящее и сделать будущее приемлемым для тебя».
Не успел.
Быть может оно и к лучшему?
Джованни Примо было двадцать пять, он состоял в труппе передвижного цирка и развлекал публику тем, что копировал зрителей: вызывал любого желающего из зала, заходил вместе с ним за ширму и выходил уже с его лицом. Полуграмотные крестьяне крестились и шептали молитвы. Видимо, Примо знал, какую реакцию могут вызвать такие перевоплощения, потому что неоднократно во время выступления упоминал, что это просто иллюзия. Фокусы. Но я сразу понял, что это та самая удача, которая так мне нужна.
Конечно, я попытался познакомиться с ним. Представился его поклонником. Сказал, что хочу исследовать его дар, вернее, попытался объяснить это на своём несовершенном итальянском. Примо оказался не слишком образованным, но приятным молодым человеком. Сначала он пытался говорить то же, что и на своих выступлениях: его умение всего лишь обман зрения, иллюзия, фокус. Но я не сдавался. Мы пошли в кабачок, распили кувшин домашнего вина, потом ещё один. Постепенно Джованни расслабился и проболтался. Оказалось, что он начал свою карьеру иллюзиониста не так давно. Несколько лет назад он работал подмастерьем в ювелирной мастерской. Вскоре ему доверили работать с серебром, и вот тогда он заметил в себе некие странные особенности, а именно умение менять внешность. Поначалу его это напугало, но потом он решил воспользоваться этим новым умением.
Сейчас я уверен, что Джованни был прирождённым аргом, а контакт с серебром просто спровоцировал его природные свойства. Тогда я рассказал ему всё: про исследования, опыты, лабораторию. Он слушал внимательно. А потом спросил, зачем мне всё это? Чего я хочу добиться? Тогда я и сам не знал конечной цели своих исследований. У меня было мало объектов для каких-то выводов. Да и генетикой я тогда ещё не занимался. Я думал, всё дело в свойствах крови. Одним из признаков аргирии является серый оттенок кожи. У некоторых рабочих с рудника лица были серые, словно у чертей в преисподней, однако свойства к перевоплощению не появлялись, у кого-то, наоборот, серый оттенок проявлялся лишь чуть-чуть, но зато была способность к преображению. Исследования крови тоже мало что дали. Я только выявил зависимость количества серебра в крови от цвета кожи. Чем больше серебра, тем серее кожа. Но у того рабочего, что мог превращаться в соседа, серебра в крови было чуть выше нормы, и только. Я понимал, что разгадка где-то рядом, но не мог нащупать её.
И вот я встретил Джованни. Его лицо было обычным. Я бы сказал, чересчур бледным для итальянца. Волосы также были ни темны, ни светлы. Вот как у тебя, – Стропалецкий показал на Лику. – Тогда я ещё не знал, что все арги, в принципе, в обычном состоянии имеют не слишком яркую внешность. Джованни с любопытством выслушал мою теорию, но и только. Идея стать моим подопытным кроликом его не вдохновила. Он был вполне счастлив, живя своей кочевой жизнью. Выступления давали ему средства на безбедную жизнь и возможность путешествовать.
Всё решил случай. Один из артистов цирка повредил ногу на тренировке. Я помог ему, наложив повязку и дав обезболивающее. Хозяин труппы, синьор Дольче, узнав, что я врач по профессии и не имею работы, тут же предложил мне поехать вместе с ними по стране. Конечно, я согласился. Сейчас я думаю, что это было счастливейшее время в моей жизни. Мы ездили по Италии, давали выступления, Джованни постепенно стал доверять мне и, наконец, разрешил проделать над ним некоторые манипуляции. Я обзавёлся походным набором колб и реторт для исследований. Конечно, кочевой образ жизни не давал проводить опыты в полном объёме. Но потихоньку я всё же двигался к цели. Восстановил по памяти свои записи, что-то добавил, уже имея новый материал… – внезапно профессор прервал рассказ и вышел из комнаты.
Матвей пожал плечами, как бы говоря, что сильно сомневается в рассказе Стропалецкого. День неумолимо катился к вечеру. Лика прикинула, что из дома Гривцова они вырвались где-то около пяти. Значит, сейчас примерно часов семь или около того. Без привычного телефона в руках, служившего и часами, и навигатором, и справочником, она чувствовала себя не в своей тарелке. Ещё её терзала мысль, что она втянула в свои дела Матвея. Он не обязан её защищать. Мало ли что они вроде как дружат уже столько лет, но ведь дружба эта больше виртуальная. Может, он сейчас сидит и клянёт её на все лады, за то, что влип в такую историю.
– Да, не грусти так, – улыбнулся Матвей, видя её понурое лицо, – всё будет хорошо.
Но тут профессор вернулся, неся в руках металлический квадратный чемоданчик, поставил его на стол и, срывающимся от волнения голосом, сказал:
– Я, конечно, не смею настаивать, но если вы соизволите… Если бы вы сочли возможным… Мне надо всего несколько грамм. Это для науки. Вы должны понимать. На карту поставлено многое, – он поднял крышку.
Лику передёрнуло. В чемоданчике рядами стояли колбы и прочие медицинские штучки.
– Нет! – выкрикнула она, прежде чем осознала, что это. – Не буду я вашим подопытным образцом. Ещё чего!
– А я, между прочим, вам жизнь спас, – с укоризной сказал профессор. – И не сегодня. Вернее, сегодня тоже. Но тогда, шесть лет назад, я обеспечил вам возможность вырасти в неведении. Если бы я не настоял на ношении линз, вас бы наверняка нашли агенты Бореуса.
– Да кто такие эти агенты? Что вы всё загадками говорите?
– Действительно, – поддержал её Матвей, – сначала расскажите нам всё, потом будете иголками тыкать.
– Не будет! – с вызовом ответила Лика. – Ещё чего. То эти хотели меня на части попилить, теперь вот ещё и тут кровь требуют.