— Командо-ор, па-арус!
Буря грохотала, заглушая голос Джека, что всем телом налегал на штурвал, кружила крошечное суденышко в кипящем котле воды и ветра. «Плохо, — думал Норрингтон, пробираясь к мачте, где на самом верху полоскался распустившийся от особенного злого порыва ветра парус, — если буря усилится, то эта лодчонка просто треснет по швам!». Стиснув зубы, он цеплялся за ванты, проклиная про себя подагру губернатора, превратившую его на длительное время в кабинетную крысу. Мокрые снасти больно врезались в ладони; хлопанье парусины и жалобный скрип обшивки звучали словно стон измочаленного корабля. Резкий крен на левый борт; мгновенное ощущение пустоты внутри и холодок под сердцем. Пронесло, слава те, Господи! Мачта ходит ходуном, под руками все скользко и мокро, и непонятно – как можно что-либо сделать в таких условиях, тут бы удержаться и не сорваться туда, вниз, где огромные водяные валы похожи на голодные пасти чудовищ, пускающих слюну, что брызжет рваными пенными клочьями. Непокорная парусина рвалась их рук, хлестко колотила по лицу обрывками фалов, мачта стонала и скрипела. Закрепив парус, командор начал было спускаться, но очередной крен вырвал опору у него из-под ног, заставив на миг повиснуть на руках. Снова пронесло. Доколе? Как ни странно, именно сейчас он ни капельки не сожалел о своем решении отправиться в путь вместе с Джеком. Что-то внутри него стремилось именно к этому. Положиться на судьбу, отдаться во власть стихий. Стать свободным. Негоже моряку умирать в своей постели от старческих хворей.
До палубы оставалось метра два, когда Норрингтон узрел громадный водяной вал, несущийся прямо на него с неумолимостью самой Судьбы. Вцепился побелевшими от напряжения пальцами в снасти, ногами обхватил мачту. Волна налетела, оглушив подобно удару молота, легко, словно игрушку отделила человека от его опоры и потащила за собой как хозяйка провинившегося кота. Ослепший и оглохший командор извернулся каким-то чудом и вцепился в оказавшийся под рукой фал. Волна схлынула; сведенные судорогой пальцы разжались, Норрингтон грохнулся на палубу и на секунду потерял сознание от острой боли в правом предплечье. Инстинкт самосохранения вытолкнул его из беспамятства, вздернул на ноги навстречу новой волне. Сквозь муть, упорно застившую глаза он успел заметить, что эта волна была куда меньше предыдущей. Неужели…?
… — Командор, хвала небу, буря стихает! – голос Воробья был полон жизнерадостности, словно эта невероятно тяжелая ночь его ни капельки не утомила.
— Да, повезло нам, — пробормотал Норрингтон непослушными губами. Прищурился, глядя на медленно расползавшиеся тучи на горизонте. – Светает. Черт! — закусив губу, он медленно опустился на палубу возле мачты, бережно прижимая правую руку к животу. Джек вдруг оказался рядом, склонившись над ним с озабоченной физиономией.
— Эй, что с вами?
— Вы бросили штурвал, капитан Воробей! — процедил командор сквозь зубы.
— Пустяки, я закрепил его. Нас несет течением именно туда, куда нам нужно. Ну-ка, покажите руку. О-о! – вырвалось у него, когда перед его взором предстала деформированная конечность с торчащими из-под пропитанного кровью рукава обломками кости. Я сейчас!
Он вернулся, казалось, через секунду, притащив почти полную бутылку бренди, куски чистого полотна и две деревянные рейки.
— Джек, ты ведь не доктор, Дьявол тебе задери! – пробормотал командор, но спорить дальше сил у него не оставалось.
— Я – мастер на все руки, помните? Для вас я могу быть кем угодно, — подмигнул ему Воробей, разрезая командору рукав и щедро поливая рану бренди. – Ром отлично предотвращает заражение, но сойдет и эта гадость. Я, знаете ли, безопаснее, чем все эти доктора. Любят они ковыряться в человеческих внутренностях, как у себя в носу, изучать как мы устроены. Словно мы букашки какие-нибудь, верно? Вот видите, совсем не больно! А будь на моем месте доктор…, — назойливый голос Джека звучал у командора в ушах подобно жужжанию роя насекомых. Вплоть до того момента как Воробей крепко ухватил его предплечье обеими руками и резким движением соединил обломки кости…
… — Холодно…
— Ничуть не холодно, просто у тебя лихорадка. Ну-ка, выпей!
Джек, кажущийся темным силуэтом, приподнял его голову. Твердые края стакана у самых губ, и командор послушно сделал глоток. Сухой жар, что сжигал внутренности, на время исчез. Боль в руке надоедливо-тянущая, пульсирующая, внутри нее вспыхивали искры более сильной боли. Норрингтон стиснул зубы. Странно, но ему почему-то совсем не было стыдно проявлять слабость в присутствии пирата. Напротив, Джек был на данный момент времени единственным человеком, коего командор желал бы видеть подле себя.
— Можно было бы отправить тебя вниз, но после бури там жуткий бардак, оставайся уж лучше на палубе. Я притащил сюда все одеяла, какие были.
Туман перед глазами слегка рассеялся. Солнце заходит. Целый день он провалялся в беспамятстве.
— Дьявол! – Норрингтон попытался приподняться, но Джек насильно уложил его обратно.
— Отдыхай!
У Воробья было отстраненное и загадочное выражение лица, словно у человека, знающего некую тайну. Он привычно ухмыльнулся командору, но его ухмылка не вызвала обычного в подобных случаях раздражения. Его близость… Если бы Норрингтону сказали, что в присутствии Джека Воробья он будет ощущать покой, умиротворение и защищенность, то он счел бы это неудачной шуткой. Командору пришло в голову, что он становится до ужаса сентиментальным. Скорее всего, в силу своей близкой и неизбежной кончины. Как подсказывал ему богатый жизненный опыт, подобные переломы чаще всего оборачиваются гангреной. Что ж, по крайней мере, он узнает, чем закончилась история Джека, прежде чем сам отдаст концы.
— Джек … ты тогда… научился летать как птица?
— Да-а-а! – мечтательно протянул Воробей, растянувшись рядом с командором на палубе, закинув руки за голову, — Никогда не забуду тот полет, покуда буду жив!
Стоя напротив Джека, Островитянин окунает пальцы в краску и проводит вдоль его тела линии и зигзаги. Рисунок причудливо извивается, прокрадываясь вдоль тощих ребер Воробья, спускается к низу живота… Джек не чувствует ветра, что обдувает его кожу. Он не слышит как тревожно шумит прибой внизу, не видит туч, бегущих по небу. Он видит лишь лицо Островитянина, его глаза. Он словно глядит в зеркало. Сейчас, когда его волосы отросли, а кожа сильно потемнела от загара, они стали похожи на близнецов, рожденных одной матерью. Руки Островитянина скользят к его паху и щеки Джека вдруг вспыхивают от совершенно немыслимого и головокружительного ощущения. Десятки раз они купались вместе голышом, барахтались и боролись, но теперь все по-другому. Все иначе. Ощущения захлестывают его с головой – холод и пустота под сердцем, словно перед прыжком в пропасть, а внизу живота ярко разгорается крошечное солнце. Легкая улыбка скользит по губам Островитянина; он подходит вплотную к Джеку и, обняв за шею, склоняется к его уху, шепчет что-то завораживающе — ласковое.
Они стоят на самом краешке утеса, раскинув руки и прижавшись спинами друг к другу. Легкий, едва ощутимый толчок, и земля уходит у них из-под ног. Большая белая птица с резким криком взмывает с утеса, кувыркаясь в воздухе, камнем падает вниз, но, постепенно выровнявшись уже у самой воды, вновь поднимается.
Полет. Это когда ветер ерошит перья, а облака похожи на клубы дыма. Полет это когда твои крылья сперва легонько касаются пенных гребней, а после возносят тебя высоко-высоко, туда, где даже шум прибоя не слышен. Когда потоки воздуха скользят вдоль твоего тела, когда ты легок и всемогущ, заполнен до краев торжеством и радостью…
… Джек… Я — Джек Воробей, юнга с «Неистового». Нет. Я просто Джек Воробей, свободный человек. Осознание данного факта приходит, принося ясность. Внизу бушуют волны, с каждой минутой все сильнее, а наверху сгущаются тучи. Они с Островитянином лежат на самом краешке утеса, обнявшись и сплетясь гибкими обнаженными телами в единое целое. Друзья. Братья. Возлюбленные.
У Джека мокрые волосы. Как-то странно. Это все туман. Зрение у него в порядке, туман вокруг самый настоящий. Норрингтон широко распахнул глаза, сделав резкий глубокий вдох. Неба не видно, все окутал туман. Они наверняка сбились с курса. Данный факт его ни капельки не обеспокоил. Было хорошо. Ни жара, ни озноба, ни иссушающей жажды. Боль в руке стала ноющей, тупой и совсем не страшной.
Воробей лежал рядом. Он не просто лежал рядом, он крепко обнимал командора за талию, прижимаясь к нему всем телом, а его мокрые волосы щекотали Норрингтону лицо. Интересно, на каком именно месте, рассказ Воробья превратился в горячечный бред? Командору ужасно хотелось это узнать. Что было сном, а что явью? Они с Джеком стояли на высоком утесе, совершенно обнаженные… При этом воспоминании щеки и уши командора вспыхнули яркими фонариками. И Джек был не семнадцатилетним мальчишкой, как в рассказе, а вполне взрослым. Они касались друг друга, и при этом он испытывал… Бог мой, как все было реально! Норрингтон слегка потряс головой, стараясь не потревожить Воробья. Джек тут вовсе не при чем, он просто рассказывал ему сказку. Это все его собственная извращенная фантазия. И обнимает Воробей его лишь для того, чтобы согреть. «Я могу стать для вас кем угодно». Интересно, что он имел ввиду? Кажется, пора прекращать об этом думать. И когда он успел влюбиться в этого человека? Ибо чем же, если не влюбленностью можно объяснить его идиотский поступок, когда он очертя голову ринулся помогать пирату? Джек Воробей… Нет, капитан Джек Воробей. Какой кошмар…