От полученной информации голова у Лики почти взрывалась. Ей очень хотелось поговорить с Матвеем наедине и всё обсудить. Для того она даже решилась дать Стропалецкому то, что он так хотел: свою кровь. Тот взял, и правда, немного. И тут же убежал в лабораторию. Они с Матвеем остались одни.
Лика чувствовала себя вывернутой наизнанку. Ещё недавно она хоть и понимала, что с ней то-то не так, но чисто по-детски в глубине души надеялась, что это не страшно, это пройдёт. Как насморк. Теперь же, после рассказа профессора, когда выяснилось, что, во-первых, она не одна такая, а во-вторых, это неисправимо, ей стало по-настоящему страшно. «Генная мутация», как сказал Сропалецкий. Мутация… Она зябко передёрнула плечами. И вроде она всё та же: две руки, две ноги… но в венах её и артериях бежит кровь с этим мерзким арггеном, ради которого её готовы разделать на куски, словно корову или свинью.
– Не думаю, что мы можем ему доверять, – высказался Матвей, словно не замечая её подавленного настроения. – Стропалецкий, на мой взгляд, просто удачный мистификатор. Как-то не верится, что ему на самом деле больше ста лет.
– А в то, что я мутант, тебе верится? – шмыгнула она носом.
В ответ он положил руки ей на плечи и посмотрел прямо в глаза.
– Ты самый красивый мутант на свете.
– Ты не понимаешь, – сбросила она его руки. – Одно дело, когда человек, к примеру, умеет шевелить ушами, другое, если у него за ушами жабры. Это мерзко.
– Разве? – Матвей улыбнулся. – Даже если у тебя отрастут хвост и плавники, я…
Появление профессора не дало ему закончить фразу. Тот внимательно окинул их взглядом.
– Вижу, вы не очень поверили в мой рассказ. Да, я бы тоже сомневался на вашем месте. Но факт есть факт: мне сто шестьдесят семь лет. – Он провёл рукой по лысой голове, словно проверяя отсутствие волос. – Я ровесник Владимира Ильича.
Лика посмотрела на Матвея и пожала плечами. Стропалецкий улыбнулся, но не стал ничего объяснять. Хотя Лике показалось, что Матвей понял, о чём речь.
– Я понимаю, вам трудно принять этот факт, – продолжил профессор. – Мне и самому долгое время не верилось, что живу так долго. После того как погиб бедный Джованни, я был сам не свой. Пришлось срочно бежать, бросить все свои колбы, реторты и пробирки. В который раз я терял всё. Сложил в саквояж только самое ценное – последние образцы крови Джованни и свои записи – и покинул цирк ночью. Пешком дошёл до соседнего городка, где нанял экипаж. Я стремился в Рим, чтобы затеряться в большом городе. Но кровь, конечно, не выдержала бы такого длительного путешествия. Всё было кончено.
В отчаянии я решился на страшное: ввёл себе кровь Джованни. Почему-то казалось, что такая смерть будет достойным завершением моей бесславной жизни, полной гордыни и ереси. Да, я впал в грех гордыни – возомнил себя равным творцу, хотел изменить человеческую природу. Серебряная кровь разлилась по моим венам, и вскоре меня охватил адский жар. Я медленно умирал и радовался этому. Два дня я сгорал в лихорадке, а на третий проснулся здоровым, бодрым и выглядящим на десять, а то и двадцать лет моложе. На тот момент мне был пятьдесят один год. Лысина, одышка и близорукость. Утром того дня из зеркала на меня взглянул тридцатипятилетний на вид мужчина с несколько усталым лицом сероватого оттенка и со всеми своими утерянными ранее волосами. Тогда я ещё не знал, что цвет кожи останется со мной навсегда. Но что это могло значить, если сердце в груди стучало как когда-то в молодости, без перебоев, – Стропалецкий провёл рукой по гладко выбритой голове. – Но я вижу на ваших лицах глубокое сомнение, молодые люди. Вы не верите мне?
Матвей еле заметно дёрнул щекой.
– Как вы оказались возле дома Гривцова? Словно знали, что мы там будем.
– Вы активировали «Asylum». Я получил сигнал и поспешил на Каменный остров. Как оказалось, не зря.
– А что такое этот «Asylum»?
– Странно, что ты не знаешь, – Стропалецкий удивился. – «Asylum» или «Убежище» создано для защиты аргов, как вы могли догадаться. Своего рода «Подземная железная дорога».
Лика переглянулась с Матвеем. Это то, о чём шла речь в письме Дэна? Она уже открыла рот, но Матвей под столом сжал её руку.
– Вы имеет в виду аболиционистское движение в Америке? – Профессор кивнул с довольным видом. Матвей пояснил специально для Лики: – Во времена рабства в Америке существовали люди, которые помогали рабам бежать, прятали, перевозили. Была целая цепочка тайных явок и мест, где беглец мог получить помощь.
Лика почувствовала раздражение. Матвей что, гордится своей начитанностью? Ну, Лика тоже что-то об этом слышала, кажется, в школе как-то проходили. Но невозможно же помнить всё. Она тоже умеет щеголять умными словами.
– Приятно видеть, что молодёжь ныне столь образована, – похвалил Стропалецкий, явно желая подольститься. – Однако уже поздно, – быстро сказал он, видя, что Лика снова хочет задать вопрос. – Предлагаю перенести нашу беседу на завтра.
Лика вздохнула. Интересно, сообщила ли Настя о её звонке родителям? Всё равно они должны сейчас с ума сходить. Стропалецкий поманил их за собой и показал комнаты в мансарде, где они могли устроиться. Лика встала на пороге небольшой спальни и глазами показала Матвею, что есть разговор. Тот так же глазами показал, что понял.
Через минуту, как стихли шаги профессора по скрипучей лестнице, Матвей уже поскрёбся в дверь.
– Проходи, что шуршишь тут, – Лика втянула его внутрь. – Этот Стропалецкий явно чего-то недоговаривает.
– Он врёт, это ясно. Он следил за нами ещё до того, как мы вошли в его дом. Помнишь дядьку, который пытался нас сфотографировать?
Лика кивнула. Точно. Тогда вдвойне странно, как он там оказался. И почему он ни разу не упомянул Дэна? Разве Дэн не по его указанию защищал Лику?
– Завтра мы доберёмся до моей гостиницы и что-нибудь придумаем.
– Ты уверен, что нас отпустят? Что-то сомневаюсь. И Гриве, и профессору нужна я, вернее, моя кровь, – она сглотнула внезапно подкатившую к горлу тошноту от короткого, как удар электротока, видения Риты на операционном столе.
– Ха! Кто не отпустит, этот столетний вивисектор? – Матвей демонстративно развернул плечи и поиграл бицепсом, против воли заставив её прыснуть от смеха. – Не бойся, мы обязательно что-нибудь придумаем. – Рот его внезапно раскрылся в широком зевке, и он запоздало прикрыл его рукой.
Ей и самой внезапно захотелось спасть. Так сильно, что веки буквально упали вниз, став чугунно-неподъёмными.
– Пойду, – услышала она сквозь ватную тишину, отсёкшую все звуки.
Хотелось попросить, не уходить, не оставлять её тут одну, но язык уже не слушался, она повалилась на кровать, как была в одежде, и погрузилась в глубокий, почти обморочный сон.