Пост Калинковой получился скандальным. Однако более занимательными оказались комментарии под ним. К вечеру их накопилось уже свыше четырёхсот и в них разразилась настоящая война. Громов не помнил, чтобы на официальной странице сайта «Баррикады» или кого-то из его корреспондентов в соцсетях был такой ажиотаж, и даже пожалел, что не отслеживал эти комментарии раньше, поскольку накал страстей в них зашкаливал. Под постом отписывались и преподаватели, и работники вуза, и некоторые студенты, которые, как было видно из содержания их месседжей, были «на подхвате» у профессора (раньше таких называли «шестерками»), а потому откровенно «гнали» на Калинкову.
Но помимо разыгравшейся битвы, в комментариях было много информации, которая оказалась в новинку не только для главреда «Баррикад», но и для Стешкина. И, просматривая со Стешкиным эти комментарии, Громов даже поймал себя на мысли, что в них, возможно, кроется ответ, у кого был мотив напасть на Калинкову.
В общем потоке был и комментарий преподавателя АКУ и внука профессора Графченко, который попытался закрыть ребят на кафедре и забирал у них аппаратуру.
«Со всей ответственностью заявляю, что таких работ в данной области у нас не производится. Неужели кто-то и впрямь поверит в то, что А.Э.Графченко стал бы подавать заявку с фейковым изобретением? Как можно оформить на себя то, чего нет? Не захлебнитесь в собственной лжи, Вероника Калинкова. Будьте разборчивее при поиске сенсаций и тщательнее проверяйте ваши источники», – писал Денис Графченко.
Отметился в комментариях и профессор.
«Квантовая ловушка – сугубо теоретическая модель, ничего общего не имеющая с реальностью. Человек, написавший это, не имеет технического образования и абсолютно не знаком с квантовой физикой», – заявлял профессор.
Его комментарий набрал девяносто восемь лайков.
«Действительно тупо)) У нас вся гардеробная смеется. Не помню что бы в лабораториях нашего вузе даже намёк на подобное когда-то был. Ахахах!», – появился под комментарием Графченко чей-то ответ.
Дальше под постом шли комментарии других участников дискуссии.
«Девушка, в какой шарашке вы изучали физику?», – написала некто Ольга Смолярчук.
– Ну, это заведующая кафедрой, я её знаю, – вдумчиво говорил Стешкин, прокручивая ленту комментариев. – А это… Ага. Это работники… Даже завбиблиотекой отписалась. Какое она вообще имеет к этому отношение? Ну, да ладно… А это, судя по всему, студенты. Вероятно, зачёты сдают таким образом. Ну, понятно. Альберт привлёк всех, кого мог привлечь…
Большинство комментариев были очень похожи друг на друга. Их авторы пытались выставить Нику на смех. Причём складывалось впечатление, что делают они это не сами по себе, а чтобы выслужиться перед руководством. Им словно дали задание гнобить журналистку и доказывать, что её пост – пшик, пустышка. Но если это и так, к чему такой ажиотаж? Зачем было бы к «пустышке» привлекать такую гвардию сотрудников и студентов? Что-то тут было нечисто.
– Опа! Эллочка! – сказал Стешкин, и по его лицу поползла улыбка.
Элла Магниева была одной из немногих, кто заступился за Калинкову.
«Вообще-то у нас пресса – четвёртая власть. И почему никто не присмотрелся к листику, который сфотографировала журналистка? Вот что она должна подумать, глядя на надпись «Заявка на патент»? И да, Альберт Эдуардович, объясните мне, несведущей: зачем патентовать теоретическую модель?», – задавала вопрос Магниева.
«Элла Анатольевна, это титульный лист методички. Просто печатали с другого документа. Половину убрали, половину нет», – оправдывалась в комментариях Клара, лаборантка той самой кафедры.
«Кларочка, тогда вопрос к вам: почему у вас на кафедре валяются такие «недометодички», которые любой случайный визитёр может запросто сфотографировать? А если бы там был документ, представляющий государственную тайну?».
Даже через строки печатного текста улавливался магниевский сарказм. Дальше она устыдила оно кого-то из студентов, который, по-видимому, тоже был задействован в «мочилове» Калинковой.
«Кирюшин, на зачёте ты почему-то таким умным не был. А когда надо кого-то дерьмом облить, прямо невиданный интеллект проявляешь».
«А ты, Максимов, что здесь потерял? Что такое квант, ты хоть знаешь? У вас на экономическом такого не проходят», – писала она другому парню, подписанному каким-то фейковым именем.
«Раиса Степановна, а с каких это пор у вас возникло увлечение квантовой физикой? Насколько я помню, вы любовными романами зачитывались. И сожалели, что подобного чтива нет в нашей университетской библиотеке», – глумливо писала она женщине, которая, судя по всему, была буфетчицей.
Самое интересное, что комментарии и замечания Магниевой собирали куда больше лайков, чем комментарии тех, кто наезжал на журналистку.
Громова и Стешкина отвлёк звонкий женский голос, доносящийся с лестничной клетки. С верхних этажей больницы спускалась съёмочная группа «Фарватера». Журналистка Юлия Алютина что-то живо доказывала своему оператору и была явно чем-то недовольна.
– Это надо же, какое враньё! «Мест свободных нет, палаты заняты». Будут они нам втирать! – сказала Алютина. – Мы сейчас прошлись по всем отделениям – там половина свободных палат! Для меня уже просто дело чести пойти завтра к главврачу. Путь комментирует, объясняет!
Несколько секунд Стешкин молчал, переваривая информацию, потом добавил:
– Да я уже понял, что дело не в палатах. Класть не хотят именно Калинкову. С этим я ещё разберусь, возможно, подыщу другое учреждение. Но мне было бы очень интересно выяснить: кто же всё-таки звонил врачу, что даже при моём появлении они продолжили гнуть свою линию?
– А меня интересует нападение, – выдохнул Громов, ещё раз пересматривая комментарии. – Хотелось бы узнать, кто это всё организовал.
– Это явно Камзол и его отморозки, – сопоставляла факты Алютина. – И наверняка после встречи с уполномоченной. Это их методы. Похоже, Нику решили «наказать», причём сделать это показательно. Не прошло и двух часов с того момента, как у вас на сайте вышла разгромная статья Калинковой о радикалах, нападающих на иностранных студентов, как точно такому же нападению подвергается и сама Калинкова. Это даже выглядит как вызов! Смотрите как интересно получается: нападавшие всё продумали. А ещё они были очень хорошо осведомлены и про то, что в этом месте «мёртвая зона», и что сюда недостаёт обзор камер наружного наблюдения, и что в тёмное время суток со стороны супермаркета будет мало что видно. Я правильно понимаю, Иван Митрофанович?
– Да, кто-то их очень хорошо проинформировал, – продолжил Громов. – Но они не учли, что там есть жилые дома. В вечернее время жильцы уже дома, и многое могут видеть из окон. Будет очень много свидетелей. Вот этого они не учли. И мне кажется, они знали о том, где есть камеры городской камеры городской системы видеонаблюдения. Они сделали всё, чтобы на них не попасть, и на них они действительно не попали. Но они проявили большую глупость. В этом месте есть несколько частных камер, которые не входят в городскую систему видеонаблюдения и обслуживают местные магазины. Вот эти камеры их как раз их и зафиксировали.
– Но действовать так явно, сразу же после публикации, они бы не стали, – выстраивала логические цепочки Алютина. – Кто-то дал им карт-бланш. Возможно, гарантии безопасности. И непонятно, зачем им понадобился её рюкзак.
Стешкин молчал, глядя на журналистов, что-то прикидывал. Глядя в дверной проём он увидел, как старшая медсестра Телегина убирала со штатива пустые баночки с жидкостью для инфузий.
– Похоже, с нашей Никой заканчивают процедуры, – заключил он.
В этот момент у Громова затрезвонил телефон. Как только главный редактор «Баррикад» взглянул на экран, его лицо потускнело. Ему звонил ректор Адмиральского кораблестроительного университета. «Тот редкий случай, когда я не знаю, что говорить», – подумал главред, произнеся это вслух. Он нажал на кнопку приёма вызова и поднёс телефон к уху.
– Александр Васильевич, извините, что я так поздно. Это Караваев, – послышался в трубке интеллигентный голос.
– Да, я понял. Вы записаны у меня в контактах…
– Мне хотелось бы с вами поговорить. Разговор не требует отлагательств. Вы где сейчас находитесь? – продолжал вежливый голос в трубке.
– Ну, я в больнице, – нерешительно ответил Громов.
– Вы ещё долго там будете? Я к вам сейчас подъеду.
– Здесь я ещё буду час как минимум. Но я не в том расположении, чтобы проводить какие-то разговоры. Здесь моя сотрудница, на которую недавно напали…
– Да, я в курсе этой ужасной истории. Но мне очень нужно с вами поговорить. Если вам дорог наш вуз, пожалуйста, не откажите мне во встрече…
Громов согласился и перевёл взгляд на Стешкина и съёмочную группу «Фарватера».
– Звонил Караваев, просит безотлагательной встречи… Ничего не понимаю. По идее, это я должен звонить ему, просить встречи и извиняться.
– Склонность к дипломатии всегда была отличительной чертой Караваева, – объяснял Стешкин, – ещё когда он работал директором Первого судостроительного завода. Благодаря этому, после снятия с должности директора завода ему предложили не менее важную – ректора ведущего кораблестроительного вуза. Придя в АКУ, он не стал новой метлой, выметающей мусор из запылившихся щелей старейшего адмиральского вуза, а собрал учёный совет, куда пригласил всех преподавателей, и поделился своими планами по поводу будущего АКУ, подробно объяснив, чего он хочет и ждёт от подчинённых, а что для него категорически неприемлемо. Караваев, он такой – в меру амбициозный, – продолжал чиновник. – Но там, где нужно для дела, вполне может сделать шаг навстречу, корона не упадёт. Вполне возможно, что сейчас он попытается добиться твоего расположения.
– Расположения? После того, что учинила Калинкова у него на кафедре? – засмеялся Громов. – Всё может быть намного проще. Возможно, ему нужны не мои извинения, а тот прибор, который Ника забрала в АКУ. – Громов ещё раз прощупал барсетку на предмет наличия в ней устройства. – Хорошо, что я его у неё забрал. А то бы «ушёл» вместе с рюкзаком.
Повисла пауза.
– То есть, прибор у тебя? – в крайнем удивлении вымолвил Стешкин.
– По счастливой случайности, да. А то я не знаю, с чем бы сейчас пришлось идти к Караваеву.
– Ну, значит, вам ещё повезло, – сказала Алютина. – А то наши ребята говорят, Графченко на всю мэрию орал, что у него похитили какой-то особо ценный синхронизатор.
– Я вообще не понимаю, в чём ценность какого-то там синхронизатора, и зачем нужно было устраивать такую истерику, – вмешался оператор Потапов, протирая камеру. – У нас вон их десятки в студии валяются. Это всё равно, как если бы я поднял бучу из-за пропажи шнура или вот этой салфетки…
Стешкин и съёмочная группа «Фарватера» вернулись в приёмный покой, расположившись на скамейках возле смотровой, а Громов вышел из здания и отошёл в сторону «Тихого». Так назывался парк, расположенный рядом с первой городской больницей, где иногда прогуливались пациенты, попавшие в больницу с различными травмами, а также их родные.
Буквально через десять минут к парку подъехал автомобиль представительского класса и из него вышел статный мужчина лет пятидесяти, в котором Громов узнал бывшего директора Первого судостроительного завода, а ныне – ректора Адмиральского кораблестроительного университета. Громов подошёл и поздоровался с ним.
– Давайте мы отложим сейчас наши телефончики, – сказал Караваев и положил свой телефон на водительское сиденье.
Громов знал, что иногда так делают, чтобы сохранить конфиденциальность разговора, поэтому противоречить не стал и тоже положил свой телефон на сиденье автомобиля. Караваев захлопнул дверь и отошёл с Громовым вглубь парка.
– Я очень сожалею по поводу того, что произошло с вашей сотрудницей, – начал ректор. – Но я бы вас очень просил, Александр Васильевич, не связывать это нападение с деятельностью нашего вуза.
– Да мы вас как бы ни в чём и не обвиняем, – пожал плечами Громов. – Тем более что поводов её проучить было достаточно. После того, как она схлестнулась с Пастыкой, задавая крайне неудобные вопросы, и того, что озвучила по поводу радикалов, недоброжелателей у неё достаточно.
– И тем не менее. Я понимаю, что возникла неловкая ситуация. Графченко некорректно повёл себя с вашей сотрудницей, обвинил её в воровстве прибора. Я понимаю, что у вас, в свете недавних неприятных событий, могут возникнуть подозрения в отношении нас. Но я вас уверяю: нападать на вашу журналистку ни у профессора Графченко, ни у его внука, ни тем более у меня не было абсолютно никакого резона. И после того, как ваша Ника придала огласке свои разоблачения по поводу регистрации патентов, организовывать какое-то покушение на неё нам тем более было невыгодно. Поэтому я вас очень прошу, очень искренне, деликатно, чтобы вы не связывали эти два события. И убедительно вас прошу ещё об одном: не упоминайте нигде про этот синхронизатор.
– В смысле? Про тот, который Ника забрала у вашего профессора? – в недоумении поинтересовался Громов.
– Да. Все нелицеприятные комментарии, которые были оставлены под постом вашей журналистки, будут подчищены, я повлияю на это лично. Если хотите, я лично извинюсь перед вашей подчинённой за инцидент, который произошёл в стенах нашего вуза, и попрошу, чтобы то же самое сделал Графченко. Но я вас умоляю: про прибор – молчите. Давайте мы завтра лично встретимся с вами, с вашей журналисткой и поговорим об этом.
– Ника себя сейчас очень плохо чувствует. Вы же понимаете, какое у неё сейчас состояние, – сухо ответил главред. – Но если речь идёт о синхронизаторе, почему из-за какого-то куска металла такой сыр-бор? Мне сказали, что это сродни тому, как если бы у вас украли провод или карту памяти.
– Видите ли, – замялся Караваев. – Это разработчик его так назвал, по-простому – синхронизатор. На самом деле это довольно сложный прибор. А сохранить в тайне все, что с ним, связано, я прошу по той причине, что сделан он был по собственному усмотрению одного из наших студентов, разрешения на его производство АКУ не давал. И любое упоминание об этом приборе может пагубно отразиться на нашем вузе, но в первую очередь – на его создателе.
– Насколько я понимаю, преподавательский состав АКУ не ограничивает студентов в проявлении своих способностей, они нередко что-то изобретают по собственному усмотрению. – Громов чувствовал, что Караваев ему что-то недоговаривает. – Так что, у них у всех проблемы? Как же ваши лаборатории? Ваш экспериментальный полигон?
– Это несколько другой случай. Заказ на производство данного устройства должен был официально давать АКУ, получив при этом положительную санкцию от Министерства обороны.
Громов встал, как вкопанный, и уставился на Караваева.
– Понимаете, я не технарь и достаточно ограничен в данном вопросе, – сказал Громов. – Но при чём здесь Министерство обороны?
– Я понимаю, что очень рискую, говоря это в месте, где тоже могут быть свои «уши», – ректор говорил осторожно, то и дело оглядываясь по сторонам. – Речь идёт об оружии. Точнее, об устройстве, способном его активировать.
– Вы хотите сказать, что один из преподавателей вашего вуза, находясь на рабочем месте, свободно носил у себя в кармане прибор, способный активировать оружие?
Громову всё меньше нравился этот разговор. Он рассчитывал, что сейчас встретится с ректором, вернёт ему пресловутый «синхронизатор» и, принеся дюжину извинений, раскланяется. Он абсолютно не рассчитывал, что его сначала посвятят в какую-то тайну, а потом настоятельно попросят об этом нигде не упоминать. Кроме того, страшный прибор, о котором сейчас так опасливо говорил ректор вуза, лежал у него в барсетке. И, как оказалось, был изготовлен без санкции Министерства обороны – то есть, незаконно.
– Да, я понимаю, что это звучит дико – закивал головой Караваев. – Вы должны понимать прекрасно и Альберта Анатольевича. Один из его умельцев кустарнейшим образом сделал прибор, который запустил огромный агрегат, стоящий на заводе. Графченко отобрал у него это устройство и положил себе в карман. Потом его случайно забрала ваша журналистка, перепутав со своим мобильным. Где он сейчас, никто не знает, поскольку рюкзак, где он был, похищен и неизвестно где находится…
При последних словах ректора Громов сглотнул и нервно затеребил барсетку.
В ожидании Калинковой, Стешкин достал из кожаного портфеля свой небольшой ноутбук и через гиперактивную ссылку «Баррикад» вышел на страницу журналистки. Несмотря на свой возраст, чиновник неплохо разбирался в соцсетях и даже был одним из админов официальной страницы Адмиральского городского совета и его исполнительных органов.
Внимательно и вдумчиво прочитав пост Калинковой, он отметил его лайком и стал думать, что бы ответить на комментарии Графченко. Однако за журналистку уже заступился некто под ником Ловец Квантов. Он развязал полемику с Альбертом Графченко и его внуком Денисом.
Денис Графченко: Со всей ответственностью заявляю, что таких работ в данной области у нас даже не производится. Неужели кто-то и впрямь поверит в то, что А.Э.Графченко стал бы подавать заявку с фейковым изобретением? Как можно оформить на себя то, чего нет? Не захлебнитесь в собственной лжи, Вероника Калинкова. Будьте разборчивее при поиске сенсаций и тщательнее проверяйте ваши источники
Ловец Квантов: Никаких работ? А это тогда что? (Вложение)
Денис Графченко: Только что накалякал? Удали, не позорься.
Ловец Квантов: Не только что и не только это. (Вложение 2)
Стешкин раскрыл вложения и оцепенел. Перед ним были скриншоты рабочих чертежей агрегата, разработанного его погибшим другом Милошем Лучичем ещё в 1987 году. Чертежи были выполнены в специальной чертёжной программе, но, в отличие от старых чертежей, были прорисованы дополнительные узлы. Стешкин помнил, что их не содержала схема устройства, созданного Милошем. Рассмотреть более детально у чиновника не вышло. При многократном увеличении картинка «поплыла», как это обычно и бывает со скриншотами.
Дальше Ловец Квантов оппонировал уже профессору.
Альберт Графченко: Квантовая ловушка – сугубо теоретическая модель, ничего общего не имеющая с реальностью. Человек, написавший это, не имеет технического образования и абсолютно не знаком с квантовой физикой
Ловец Квантов: Впервые вижу, чтобы на «теоретическую модель» штамп ставили (Вложение 3)
В третьем вложении была фотография уже распечатанного фрагмента чертежа, содержащего штамп с информацией об изобретении. На штампе стояли три подписи. Стешкин узнал сразу подпись Альберта Графченко.
«Схема опытной модели прибора КЛ-1.
Лист: 3. Листов: 357
Разработал: Лучич.
Проверил: Д.В.Графченко.
Руководитель проекта: А.Э.Графченко.»
Альберт Графченко: Ловец Квантов, не позорься, здесь никому не интересны твои почеркушки.
Ловец Квантов: Профессор, вы противоречите сами себе. Если мои «почеркушки» НИКОМУ не интересны, почему же ВЫ так на них среагировали?
Альберт Графченко: Потому что выкладывая здесь плоды своей больной фантазии, ты даёшь таким вот несведущим журналистам повод для создания очередного фейка.
Ловец Квантов: А теперь о фейках. Сейчас продемонстрирую свой главный «фейк». Как говорится, одним фейком больше (Вложение 4).
В четвёртом вложении Стешкин увидел чертежи неизвестного устройства с интегрированным в него пультом для передачи команд цвето-световым кодом.
Ловец Квантов: А вот так выглядят «плоды моей больной фантазии» (Фото1).
На фотографии был изображён странный прибор, представляющий собой гибрид дистанционного пульта и карманного компьютера. Отличительной его чертой было наличие рычагов, кнопок и модуляторов, используемых при работе с цвето-световым кодом.
Альберт Графченко: Какой прекрасный «фотошоп»!
Ловец Квантов: Профессор, вам ли не знать, что это – фото синхронизатора, а фотошоп – вот: (Фото2)
На второй фотографии было изображено растянутое лицо Альберта Графченко с широко разинутым ртом и выкаченными глазами. Под снимком была надпись «ВОРУЮ ЧУЖИЕ ИЗОБРЕТЕНИЯ», сделанная шрифтом, используемым для мемов.
Увлечённый чтением, Стешкин вздрогнул, когда кто-то прикоснулся к его плечу. Оглянувшись, он увидел пошатывающуюся Калинкову. Она выглядела бледно и еле держалась на ногах.
– Ника… – Он тут же подхватил девушку и усадил на скамейку рядом с собой. – Слава Богу. Ожила…
Стешкин отложил ноутбук с открытой на нём фотографией прибора и достал мобильный, чтобы набрать Громова и сказать, что Калинковой уже лучше и скоро её можно будет забирать.
– О, а я эту штуку в руках держала… – слабым голосом произнесла Ника, тыча пальцами в фотографию на экране.
– Когда? – ошарашенно посмотрел на неё Стешкин.
– На кафедре, у Графченко, – говорила Ника. – Это ж из-за неё Графченко тогда поднял скандал в вашем кабинете. Я понимала, что должна вернуть её. Но он тогда такое устроил… сначала с этим патентом, потом телефон у нас стали отбирать.
У Стешкина сильно кольнуло в груди.
– И после этого ты передала прибор Громову, чтобы он вернул его Караваеву? А те, кто на тебя напали, судя по всему, считали, что он у тебя в рюкзаке…
– Очень та то похоже. Один из них ещё кричал, чтобы из рюкзака ничеко не выпало…
– О Боже! – воскликнул Стешкин. – Его нельзя возвращать. Мне нужно это устройство.
Еле сдерживая волнение, Стешкин выбежал из здания, набирая по мобильному телефону Громова. Но его друг не отвечал. Тогда он обошёл весь парк, продолжая набирать его по телефону. «Не отдавай Караваеву содержимое барсетки!», – бормотал чиновник себе под нос.
Наконец, на больничной стоянке он увидел автомобиль ректора. У Стешкина слегка отлегло от сердца. Значт, Караваев ещё не уехал. Оставалось только дозвониться до Громова. Может, он где-то рядом?
И тут внутри салона раздалась звуки мобильного аппарата. Мелодия одной из итальянских групп. Именно такая стояла на звонки у Громова. На пассажирском сидении что-то засветилось. Через затемненное стекло автомобиля Стешкин разглядел экран мобильного и свою фотографию. Ни Громова, ни Караваева ни в салоне авто, ни поблизости не было.
– Твою мать! – неистово закричал чиновник и от злости чуть не пнул ректорскую машину.
Любой древний город является обладателем какой-нибудь тайны. В благословенном Роме — это знаменитая наклонная Башня мёртвых богов. Она стоит у Апиевой дороги рядом с городским кладбищем, давно превратившемся во второй город. Башня опечатана камнем, и что там, за ним — не знает никто, но каждую ночь в единственном её окне загорается свет.
В Бейджинге есть городские районы под землёй и под водой. Там в синей глубине стоят храмы и пирамиды.
В Нью-Дели был старый лабиринт. Туда приходили умирать вожаки кланов оборотней, и там происходило чудо возрождения клана. Последний раз такое событие отметилось в хрониках семисотлетней давности, поэтому как возродить клан — не знал никто. Да и команде «Морского Мозгоеда» было совершенно не до этих проблем.
Как такового, входа в лабиринт не было, и поэтому Бурый, сжав в лапах Голубой кристалл с маленьким жёлтым пятном в основании, и, с трудом дождавшись рассвета после сумасшедшей ночи, спокойно вошёл внутрь. Среди старых серых камней было прохладно и сумрачно. Первое, что отметил чуткий нос, это полное отсутствие запахов. Тем не менее, оборотень, не оглядываясь, сделал глубокий вдох и пошёл вперёд. Он двигался сначала на юг, затем по туннелю на восток и, совершив оборот, на север. Затем, несмотря на врождённое чувство направления, Бурый понял, что потерялся. По его расчёту он блуждал по каменным пустынным туннелям около двух часов, когда вдруг увидел свет и наполненную запахами живую зелёную дорогу, уходящую в лес.
Совершенно не тропическая листва беззвучно осыпалась с веток, и этот тихий шелест листопада заглушал его лёгкий бег. Бурый двигался вперёд точно так же, как и два часа назад, с невозмутимостью и неутомимым спокойствием, таким характерным для его расы. Он бежал и бежал, точно зная, куда и зачем ему надо дойти. Бурый не оборачивался, потому что у него, единственного оборотня клана, не было пути назад. Наконец, деревья расступились, и он увидел скорее нагромождение камней — некое подобие варварского храма. Оборотень, не задумываясь, и, не снижая скорости, вбежал внутрь.
В храме было темно, но эта темнота была удивительно ласковой. Он не мог ничего рассмотреть, но на миг, как будто, снова оказался в своей берлоге, в объятиях жены и почувствовал тепло родных рук. Оборотень протянул этой тьме камень, и неяркий свет разлился вокруг, а затем волколак увидел над собой высокое синее небо, а под ногами — гладкий, полированный деревянный пол. Посередине чертога стояла деревянная тренога, и это от неё, а не от камня, шёл свет. Бурый подошёл к ней, не в силах отвести глаз и вложил туда камень. Яркая вспышка света пронзила его насквозь, голова закружилась, и навалилась тьма. Падая, на краю исчезающего сознания, он услышал знакомый голос: «Ух ты! А где это я?», затем наступило ничто.
***
Утром стало ясно, что Мери и Полина пропали. После полудня часы шли ещё медленнее, чем утром. Эти длинные томительные минуты ожидания на «Морском Мозгоеде» складывались в вечность. Команда, несмотря на угрозу ареста на берегу, частично ушла в город, на поиски. В неподвижном огненном зное люди прочесывали рынки, а Станислав всматривался в берег воспалёнными глазами, напряжённо вслушиваясь. Ему всё время слышались женские крики.
Незадолго до захода солнца, Скелет вышел на некоего игрока в кости, который похвалялся удачной сделкой в четыре серебряных монетки. Пригрозив пистолетом и добавив за разговорчивость ещё две, пират всё выяснил. Станислав с мостика видел, как несётся толстый старый Джейкоб и, как громко, и взволнованно кричит, показывая рукой на уходящий из порта быстроходный султанатский галиот.
Потом прискакал Деннис, а за ним на взмыленных и храпящих конях, Теодор и Маргарет.
Деннис что-то кричал, требовал немедленно отправляться в погоню, но команда ещё оставалась на берегу, и судьба герцога была не ясна. Станислав не смог отдать приказа.
И вот теперь, человек, стоящий рядом с ним, превратился в неподвижную статую. На землистом лице капитан увидел лишь широко открытые глаза мертвеца, смотревшие только на море.
— Очнись, — ты не сможешь помочь Полине, если превратишься в ничто, — сухо сказал капитан.
Деннис молчал.
— Очнись! — громче повторил он. И, резко повернувшись, с силой дал шкиперу в мах, по лицу.
— Либо ты заводная машинка, мальчишка! Либо, ты придёшь в чувство! Никто не тронет Полин на корабле, да и потом, в Бхенине, она, как минимум первые три месяца, будет в абсолютной безопасности. Бхенинцы продают девственниц европеек только во дворец! Приди в чувство, щенок!
Затем, повернувшись к Теодору, оказавшемуся случайным свидетелем безобразной сцены, Станислав приказал:
— Увезти в каюту, напоить, уложить спать, заставить работать!
Сам же, оставив Гризли с командой, отправился вместе с Маргарет в имение генерал-губернатора.
***
Рене Ампл в своей подземной камере слышал громкие стуки и выстрелы наверху, они были приглушены подвальным помещением и толщиной стен, но для уха заключённого, потерявшего чувство времени за трое суток абсолютной тишины и темноты, они были робкой надеждой на перемены. Герцог осознал, как быстро человек привыкает слушать ползающих мокриц в абсолютной тишине и, как ждёт очередного падения капли, в отбитую глиняную плошку. Этой капле нужно было примерно пять минут, чтобы скопиться на потолке подвала и упасть. Благодаря ей, он мог сделать десять полноценных глотков солоновато-горькой воды в сутки. Его заперли здесь умирать. Он был казнён сумасшедшим полковником, но, обреченный, не хотел сдаваться.
Звуки усиливались и, наконец, герцог услышал лязг засова и скрежет петель, тяжело поворачивающихся на крюках.
Вошедшими оказались оборотень и полуголая великанша, обёрнутая в какую-то тряпку. Ампл сидел посередине, перед глиняной плошкой и щурил глаза, на тоненький луч света, проникший через распахнутую дверь.
Великанша просунула голову, жутковато блеснув глазами и спросила:
— Ты кто?
— Я пленник сумасшедшего, а ты?
— Имя у пленника имеется? Мне нужно твоё имя.
— Перед вами герцог Ампл, двоюродный племянник Её Величества королевы Виктории и подданный Великой Бритландии.
— Ну нашли, значит. Выходи. — грубовато ответила странная дама и, повернувшись к оборотню, скомандовала. — Не стой столбом, Рамзес, помоги человеку.
Рене Ампл резко встал и, сделав шаг, понял, что вокруг него всё закружилось, и он полетел куда-то в мягкое небытие.
— Уууу! Хилый какой, — услышал герцог и окончательно отключился.
***
Льюису Керролу и двум морякам удивительно повезло. Их не заметили. Прихватив остатки трапезы, и, отбив у двери железный засов, который должен был изображать оружие, друзья пустились в путь, следом за своими менее удачливыми товарищами. Им предстояло пройти более сорока миль через дикие джунгли, по дороге, которая представляла собой болото, во время тропического сезона дождей. К счастью, сезон только начинался. Им повезло и во второй раз, когда они набрели на разбитую и брошенную телегу, с не выпряженной из неё лошадью, которая не в состоянии была передвигаться, завязнув в грязи, и тихо ждала ночных хищников. Милвертон не захотел ждать, бросая на своём пути даже здоровых животных.
Освободив несчастную, и, устроив из обломков подобие заслона, друзья мирно провели ночь. На утро движение возобновили. Теперь один ехал, двое шли, периодически меняясь. Лошадь скользила и оступалась, как человек на крутой и раскисшей тропинке, но скорость всё равно выросла. Они торопились добраться до большого города и, затерявшись в толпе, попытаться уплыть с любым попутным кораблём. Моряки не боялись диких зверей, веря, что смерть будет в этом случае быстрой и безболезненной. Если же их схватят прежде, чем они успеют добраться до порта — это будет страшный конец.
***
На третий день пути впереди показались монастырские постройки и старый храм. Храм напоминал одинокую толстую башню, к которой были в беспорядке прилеплены глиняные строения, похожие на гнёзда ласточек. Он был невелик по размерам, и, посвящённый в этой дикой глуши Единому Создателю Всего Сущего, был скорее указателем пути, нежели защитником человеческих душ. Измученные люди и спотыкающаяся лошадь удвоили силы, свернув с тракта, поспешили к нему, надеясь на защиту и отдых.
Как и все монастыри, он стоял на красивом зелёном холме, который, как-то случайно, возник в горловине дикого ущелья, и будучи, с трёх сторон окружённым извилистой рекой, представлял собой ещё и защитное сооружение.
Проехать к нему верхом по откосам — оказалось немыслимым делом, и путники, проклиная себя, за этот порыв свернуть с относительно утоптанной дороги, только под вечер, буквально, подползли к воротам.
В монастыре проживало пять молчаливых монахов из местных, да настоятель, присланный в эту убогую обитель Триумвиратом и забытый здесь, до поры. Толком не отдохнув, влекомые страхом, беглецы, засобирались в путь через день. И уже совсем перед уходом, к Льюису подошёл монашек, который тихо попросился с ними.
В этом изможденном морщинистом человеке невозможно было узнать, того дородного мужчину с добродушной складкой губ и круглым, как луна лицом. Виконт Серж Невтон Младший прослужил губернатором края три недолгие недели, и случилось то, чего он так боялся. В один совсем не прекрасный день, вместо улицы, по которой он прогуливался утром, виконт увидел отвесную стену колодца, покрытую зелёной слизью и услышал голос: «Готово!»…
Он огляделся и понял, почему приземлился сюда живым. Позеленевшая стена и всё дно были покрыты миллиардами шевелящихся слизняков. Только дикий ужас лишил его голоса и не дал закричать. Затем, наверху, откуда падал косой луч солнца, раздался скрежет, и наступила тьма.
Невтон долго брёл по канализационному лабиринту, почти потеряв рассудок и чувство времени. Затем, слабый подземный ручей превратился в реку, и уже этот поток вынес его за город. Там, на берегу реки, виконта нашли, ловившие рыбу, монахи.
Встретив бритландцев, бывший губернатор принял решение, попытаться выбраться из этой ужасной страны.
***
Видя состояние друга, который за истёкшие сутки приобрёл внешний вид истощенной от голода старой черепахи, Теодор решил организовать в имении губернатора… Праздник молодого вина. Вилла имела глубокие подвалы, в которых хранились большие и соблазнительно пахнущие дубовые бочки. Гризли, с рассветом распахнув каюту, без разговоров, выволок депрессивного друга и, с подобающей торжественностью, сообщил, что раз вино, является самой важной вещью на свете, то и лечит оно все недуги. Закончив приглашение росчерками и завитушками шпаги в воздухе, он, повернувшись к Скелету, сказал:
— Ходят слухи, что это лучший погреб во всём обитаемом мире.
— Ну, если пока стоим, мы могли бы его посетить… — с некоторым сомнением молвил Джейкоб, — а ты-то, хочешь?
— Конечно, хочу, — сказал Теодор уверенно. — И он, тоже хочет. Кивни головой, Ден!
— Мы обязательно едем, — произнесла только что вернувшаяся Маргарет, — в имении губернатора есть великолепный пляж. Я беру на себя капитана!
— А что мы есть-то там будем? — вставил, испуганно посмотревший в сторону трюма, и, только что пересчитавший живность, Хьюго.
— Ну, это элементарно, — не обращая внимания на Куролюба, продолжал Леопард. — Берём еду с собой!
— Это, что? Кур?!
— Сделаем куриный шашлык!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Не спорьте! Там огромная кухня! — встала между спорщиками Маргарет.
В конце концов, собралась компания, состоявшая из капитана, графини, шкипера со штурманом, кока, боцмана, старшего матроса, Мелорнов и оборотней. К ним, в полулежащем состоянии, присоединился герцог.
Погреба были огромны, обойти их компания не смогла. Дегустаторы остановились уже в пяти метрах от входа, перед тремя, темнеющими в тусклом свете фитилей, гигантскими бочками.
Неторопливо Теодор налил из первой бочки густого чёрного напитка, глубоко втянул его запах в лёгкие и на выдохе жизнерадостно провозгласил:
— За мирную жизнь на океанской волне!
— Мери, тебе тут уютно? — громким шёпотом вопросил Маас, протягивая корень к третьей бочке!
— Мне — да! А ты аккуратнее! — услышали ответ люди, и под крики «Ура!», «За мирную жизнь!», начали дегустацию.
В этот момент каменная кладка глубокого подвала истончилась, и, как через мутное стекло, все увидели невысоких людей в смешных шапках-зонтиках, снующих мимо открывшегося прохода и не обращающих на него внимания.
Мирно сидящий Рамзес встал, подошёл к движущейся картинке и понюхал воздух.
— Соевый соус, рисовый уксус, кунжутное масло, — провозгласил он и, сделав ещё шаг, вдруг вытянулся и… Исчез!
Окно медленно погасло, и, кинувшийся было, за оборотнем Ден, влёт стукнулся лбом в каменную кладку.
Поскольку лыцкое левобережье по идейным соображениям переходить на летнее время отказалось, вечер здесь наступал на час раньше. Зеркала заливных лугов отражали золотисто-розовый закат. Меж корней сухого пня, намертво вцепившегося корявой пятернёй в пригорок, при желании можно было заметить кое-что, пням, как правило, не свойственное. Некий, короче, шар, покрытый то ли мхом, то ли пухом. Время от времеми этот округлый комок шевелился и удручённо вздыхал, что позволяло сделать осторожный вывод о принадлежности его к царству животных — и уж ни в коем случае не растений.
В вышине по-прежнему ныло и скрежетало. Время от времени с небес падал американский штурмовик и с тупым бычьим рёвом проходил на бреющем полёте над дальним пастбищем. Вконец распоясавшиеся милитаристы гоняли коров.
Анчутку познабливало. Старый высохший до сердцевины пень был чуть ли не единственным предметом в округе, возле которого беглый домовой мог прикорнуть безбоязненно. А к живым деревьям лучше даже не прислоняться. Березы — патриоты, дубы — коммуняки… Хорошо хоть травка по молодости дней своих зелена, всем довольна и в политику пока не лезет. Лезет к солнышку.
Стало быть, в Баклужино Анчутке не попасть. Даже если завтра он сумеет пробраться к терминалу и проникнуть тайком в какую-нибудь машину, направляющуюся за бугор, — всё равно ведь блок-поста не минуешь. А там досмотр… И возвращаться некуда…
Ох, люди, люди! Сначала страну развалили, теперь вот до области очередь дошла… Да и нечисть тоже хороша! Эти, к примеру, катакомбные… Откуда они вообще взялись? До путча про них никто и не слыхивал. С виду домовой как домовой, а туда же — задаётся почище лешего! Вы, говорит, советской власти задницу лизали, с органами сотрудничали… Ну, допустим, сотрудничали! А ты в это время где был? А я, говорит, в это время в катакомбах сидел…
Ну, укажите в Сусловской области хотя бы одну катакомбу!
Анчутка завозился, устраиваясь поудобнее меж двух корней, и вскоре накрыло его сновидением, да таким, что хуже не придумаешь. Приснился ему старый, будь он неладен, знакомец — следователь НКВД Григорий Семёнович Этих. Сибиряк, наверное…
— Ах ты вражина… — с каким-то даже изумлением оглядев затрепетавшего во сне Анчутку, вымолвил он. — Существуешь, контра? Материализму перечишь, прихвостень поповский? Ты же хуже Врангеля, пр-роститутка!..
Анчутка попытался ему объяснить, что всё не так, что никакой он не прихвостень — сам, если на то пошло, от попов натерпелся при царском режиме… На коленочке вон до сих пор шрамик — кадилом огрели…
Глаза Григория Семёновича просияли нежностью.
— В попутчики набиваешься? — вкрадчиво осведомился он. — Ах ты, с-сукин кот, подкулачник… Думаешь, не знаем, в чьей ты избе обитал до семнадцатого года? Ну ничего — дай срок, покончим с троцкистами, а там и до вас чертей леших доберёмся! Всё ваше семя потустороннее под корень выведем… — Потом вроде как смягчился, смерил оком, спросил ворчливо: — Ну, и что он там, этот твой новый жилец? Так целыми днями и молчит? Может, хоть во сне бормочет? Ну там про Карла Радека, например…
Каково же было наше удивление, когда в седьмой раз мужичок наш очень ловко разрядил трос и выполнил всю процедуру в точности по инструкции.
— Роберт, ты что-нибудь понимаешь? Он же всё знал… Специально делал?.. Лапсердак же твою в коромысло и брезентовые пролежни в гениталии!
У меня не нашлось ни одного цензурного слова, чтобы поддержать тираду бортрадиста.
Как только работа завершилась и вертолет подсел, чтобы экипаж немного передохнул перед уходом на базу, мы с оператором, не сговариваясь, побежали искать стропальщика, который заставил нас поволноваться по непонятной пока причине.
Нашли мы своего, если можно так выразиться, соратника по трудовым подвигам сидящим в позе умиротворенного Будды, облокотившегося на стенку сарая-времянки. Глаза у него были чуть прикрыты, а полуулыбка показывала, что внутренний мир нашего героя приходил в гармонию с его физическими кондициями.
— Ты чего это, хрен тебе в дышло, под разряд подставлялся? — Таков был первый вопрос, который мы выдохнули в унисон.
— Так… это, ребята. У меня же остеохондроз страшный…
— И-и-и?.. Ты думай, что говоришь! Причем здесь… когда техника безопасности… а нам потом — отвечай!
— А я тут в одной переводной книге вычитал, что очень хороша профилактика обострений при помощи электрических разрядов. Вот и решился, а то второй месяц еле хожу, а мне до получения льготной пенсии два года полевого стажа не хватает. Никак мне из партии уходить нельзя.
— Так ты, выходит, лечился?! — обалдел радист. — А понимаешь ли ты, что тебя могло насмерть убить?
— Не могло. Я всё рассчитал. Здесь расстояния небольшие, времени от разряда до разряда немного. Так что — не опасней электрофореза!
— А чего ж тогда в бессознанку уходил?
— Это только на первых двух подвесках. А потом в норму вошел…
— А в седьмой раз чего не стал… э-э-э-… заряд бодрости принимать?
— Так в книге написано, что шести разрядов за сеанс достаточно…
Говорит стропальщик, а сам лыбится, будто стакан спирта накатил. Хорошо ему, видно. Но мы больше от него ничего допытываться не стали, а попылили на борт, где командир уже начинал запускать двигатели.
— Может быть, нам частную практику открыть… ну, по лечению этого, как его, остохондроза? — задумчиво сказал бортрадист, когда мы вернулись на базу.
— Остеохондроза… — поправил я.
— Ну да, ну да… Можно токи рассчитать, специальное кольцо с вертолёта спускать… нет, не одно, а сразу несколько, чтобы группу лечить. Потом запатентовать и всю оставшуюся жизнь деньги получать… Впрочем, не выйдет ничего путного — опять идею украдут, а твою фамилию даже мелкими буквами не впишут. Ну его! Пусть сами бессовестные ученые от медицины больных лечат, а на меня не рассчитывают!
Яна
В клад я не верила ни секунды. Да помилуйте, какой может быть клад после революций и двух мировых войн? А вот Нюська верила, и это было главное.
Согласно семейной легенде, клад был спрятан в родовом гнезде Преображенских – поместье под Энском, – и состоял из приданого нашей с Нюськой несколько раз «пра» бабки, настоящей английской графини. По легенде, ради этого приданого прадед и женился на англичанке. Разумеется, ничего хорошего из этого не вышло. Якобы прадед вскоре после свадьбы начал гулять от законной половины, поначалу – с дворовыми девками, что чопорная англичанка еще терпела. Терпение закончилось, когда прадед обольстил девицу из хорошей семьи, позабыв сказать бедняжке о своей женатости. Англичанка, попытавшись призвать мужа к порядку, услышала в свой адрес множество ярких и образных, но неприятных слов, после чего собрала наиболее ценные вещи и закопала их в подполе, прокляла гуляку-мужа, а заодно и весь его род, предсказала, что никому из Преображенских не видать семейного счастья, а потом и вовсе удавилась в супружеской спальне. А может, и зарезалась, в этом месте легенда становилась весьма туманной.
Чушь редкая! Но Нюська верила.
Во-первых потому, что во время второй мировой в бывшем семейном гнезде устроили штаб-квартиру немецкие офицеры из Аненербе («Уж они-то где попало штабов не устраивали! Значит, точно что-то ценное в усадьбе есть!» – доказывала Нюська), а во-вторых…
Никуда не денешься – невезучесть в личной жизни в нашей семье передавалась просто-таки по наследству!
Муж бабули бросил ее, беременную, ради юной балерины, еще и попытался отсудить квартиру – пять комнат на Садовом, последнее, что осталось от когда-то приличного семейного состояния.
А уж наш папуля отличился еще больше.
То есть сперва-то казалось, что от своего отца, которого бабуля ласково именовала исключительно «парнокопытным», он ничего не унаследовал и радовал бабулю покладистым нравом, футболу предпочитал балет, отлично учился, успешно продолжил династию врачей Преображенских, а девиц покорял старорежимной галантностью и бездонными голубыми очами.
Жену он выбрал тоже идеальную – милую, скромную и хлопотливую Лизаньку из Ростова Великого и носил ее на руках… метафорически, поскольку реально приподнять Лизанькины восемьдесят пять килограмм чистых мышц смог бы только рычагом. Родилась Нюська, и папуля принялся ездить в командировки – выездная работа оплачивалась куда лучше, а у ребенка же потребности!
Идеальная семья продержалась три года. До тех пор пока на пороге бабулиной квартиры, где жили молодые, не появилась заплаканная младшая Лизанькина сестра – без вещей, документов и глубоко беременная.
Лизанька едва не упала в обморок, и дело взяла в свои руки бабуля. Как оказалось, Ниночка познакомилась с прекрасным принцем – командировочным врачом из самой Москвы и сразу поняла, что они созданы друг для друга. Роман развивался стремительно, и вскоре Ниночка сообщила любимому, что у них будет ребенок. После этого принц исчез, не оставив Ниночке ни адреса, ни телефона. Поплакав, Нина приняла решение разыскать возлюбленного в Москве, для чего попросить помощи у старшей сестры.
Бабуля только головой качала, слушая сию скорбную повесть, Лизанька рыдала от жалости к младшей сестре, а трехлетняя Нюська – просто за компанию.
В самый разгар слезоразлива вернулся с работы папуля, вошел в гостиную и…
Тут-то и выяснилось, что искать никого не надо, принц уже нашелся. А я решила срочно взглянуть на настоящего принца, ради которого моя маменька отправилась в прекрасное далеко.
Очень срочно взглянуть! Настолько срочно, что бабуля – мировое светило и вообще профессор акушерства и гинекологии – потом только руками разводила и утверждала, что такие стремительные роды в ее практике случались лишь однажды. И что живу я так же, как рождалась – на полной скорости.
Папенька к такому развитию событий оказался не готов. Правда, он не сбежал и не стал утверждать, что впервые видит Ниночку. Он даже попытался утешить обеих рыдающих маменек и впавшую в истерику Нюську. Причем, по словам бабули, добился только того, что в истерику впали все, кроме нас с ней.
Бабуля отправила папеньку на кухню, то ли за валерьянкой, то ли за кипятком, то ли в надежде, что в его отсутствие слезоразлив прекратится сам собой. Сработало наполовину – Лизанька, Ниночка и Нюська в самом деле правда успокоились, зато папенька за какие-то полчаса умудрился нажраться до неподвижности, но, к сожалению, не немоты – по семейной легенде, мой первый вопль совпал с вполне бездарным исполнением «Тореадор, смелее в бой!» – что во многом определило мой будущий характер.
После этого бабуля пришла к выводу, что сынок у нее не удался.
«Куо Беллино, – вздохнула она по-итальянски. – Что, в принципе, не позор для мужчины. Но никакой ответственности за содеянное. И даже пить не умеет!»
Лизанька и Ниночка снова зарыдали, а папенька признался в любви обеим и выразил намерение понести полную ответственность, как только протрезвеет. Бабуля махнула на папеньку рукой и выгнала из семейного гнезда в его собственную квартиру, оставив при себе и Лизаньку, и Ниночку, и нас с Нюськой, пообещав «вырастить из Янины настоящего мужика».
С папенькой мы с тех пор видимся регулярно, не реже раза в год, и я от этого совершенно не страдаю. В отличие от Нюськи, которая папеньку за что-то любит, и даже Шарикова завела, я так думаю, потому что он чем-то похож на папеньку.
Примерно похож, ну как дворняжка на породистого кобеля. Папенька всех своих тысячу и одну женщину искренне любит и ценит, а Шариков…
А, ну его, Шарикова, ко всем проктологам!
Не в нем дело, а в том, что никому из Преображенских и в самом деле в личной жизни не везет!
И Нюська упорно верит, что дело в той самой графине. Она даже венец безбрачия ходила снимать к какой-то шарлатанке. Та долго цокала языком, наплела семь верст до небес про страшное предсмертное проклятие, сестрица прониклась и теперь твердо убеждена, что раз есть проклятие, значит, и клад быть должен!
И прекрасно. Отдохнуть и обстановку сменить лишним ну никак не будет.
А уж клад сестренке организовать – это дело техники, зря, что ли, я ювелир?
У Марковых была большая, можно сказать, шикарная дача, хотя несколько запущенная. Отец часто говорил, что, уйдя на пенсию, переедет в Солнечное, приведет дом и территорию в порядок и займется, наконец, серьезно семьей. Он надеялся, что с помощью Кирилла она к тому времени удвоится или утроится. Алексей Петрович мечтал собирать всех вместе за большим обеденным столом. Кирилл представлял отца на председательском месте, как тот проводит регулярные планерки, оперативки и летучки с внуками, размахивая вилкой с забытым на зубце маринованным грибочком.
Кирилл поэтому внимательно перечитывал несколько строк о предупреждении беременности в книге «Молодым супругам» и не ленился переводить большую главу на эту же тему из американского пособия «Man and woman». Его очень интересовал этот вопрос, потому что таким образом он показывал розовой мечте отца бордовый кукиш.
Пока же отец был на пике своей карьеры, на дачу Марковы приезжали наездами. Такое нерегулярное хозяйствование чувствовалось и в доме, и на территории. Даже сосны, казалось Кириллу, пробегали через их дачный участок к Финскому заливу и замирали только на время, чтобы их бег не заметили люди.
– Это твоя дача?! – изумились девчонки, стоя перед большим деревянным домом с верандой и балконом, и посмотрели почему-то на Кису.
Кирилл почувствовал, как в их глазах он превращается в кого-то другого.
– Не моя, а моего отца, – ответил Марков.
Возникла пауза. Ребята стояли перед этим домом, словно перед строгим родителем.
– А вы что не знали, что Кирилл у нас тоже буржуин? – Костя Сагиров взбежал на крыльцо и обратился к слушателям с возвышения: – Иволгин – скрытый буржуй, а Марков – самый настоящий. Правда, Кирилл все время пытается устроить самому себе революцию, экспроприировать самого себя… Ггаждане габочие и матгосы! – закричал он, закладывая одну руку под мышку, а вторую протягивая перед собой. – Давайте возьмем штугмом это бугжуйское гнездо! Матгосы пусть газожгут огонь геволюции в печах, а пголетагки накгывают на геволюционный стол. Впегед, товагищи!
С песней «Смело, товарищи, в ногу!» дом был взят штурмом. Парни принесли дров и затопили печи. Девочки стали накрывать на стол в гостиной. Народу было много, и все предпраздничные приготовления совершались споро, гораздо быстрее, чем просыпался после зимней спячки дом, наполнялся теплом и сухим воздухом.
Первые тосты за новорожденного произносились в куртках и шарфах. Веселее трещали дрова в печках, громче и беспорядочнее разговаривали за столом. Скоро в старое плетеное кресло через стол полетели куртки. Кассетник «Филипс», между прочим, подарок Маркова-старшего, уже заглушал всех говорящих. Наконец, до всех присутствующих дошло, что никого из них не слышно и никто никого уже не слушает. Тогда все просто стали орать, как мартовские коты, и стучать посудой по столу, подражая голландским гезам из недавно вышедшего на экраны фильма о Тиле Уленшпигеле.
Но эта дикая какофония вдруг оборвалась на самой высокой ноте. В центре комнаты в полном одиночестве танцевала Наташа. Ее танец был удивителен для их глаз и непостижим для их тел. Она вращалась в других плоскостях, ее шаги были запредельно высоки и воздушны. Едва касаясь грешной земли, она поднималась в воздух, вытягивалась в шпагате над невидимой пропастью. В этот момент ребята чувствовали весь ужас возможного ее падения в бездну, и у всех одновременно замирали сердца. А девушка уже с ожесточением вонзала острые каблуки в деревянный пол, и тело ее содрогалось от вполне земных удовольствий, но преисполненных небесной красотой, которой она успела научиться за время недолгого полета на их глазах…
– Танцуют все! – крикнула Наташа, и вся компания сорвалась с места и задергалась в танце вокруг нее. Киса попыталась повторить несколько Наташиных па и рухнула на пол, некрасиво задергав в воздухе ногами.
Кирилл остался сидеть за столом. Он был не очень пьян и не слишком трезв, просто Наташин танец понял по-своему. Он внимательно смотрел на красный сапожок, взлетавший выше головы, на гордо посаженную девичью головку, которая даже во время исполнения элементов канкана и танца живота не теряла королевского величия.
Теперь он знал наверняка, что Кису он не любит, что на каждую красивую девушку всегда найдется другая, еще более красивая, что с этой другой открывается совершенно другой мир, не похожий на предыдущий. А еще танец Наташи показался ему настолько красноречивым, словно Кириллу передавалась этим определенная информация, ключа к которой он, к сожалению, не имел. А кто имел?..
Кто-то дотронулся до его плеча.
– Дима? А ты почему не танцуешь? С такой девушкой, как Наташа, тебе придется научиться танцевать и не только это… Вот еще что. Я хотел попросить у тебя прощения за дурацкую идею с обязательной парой. Но теперь вижу, что глупостью этой только помог тебе. Наташа – удивительная девчонка. Такие и не встречаются, вообще-то… Как ты с ней познакомился?
– Познакомили, – вздохнул Иволгин. – Нашлись добрые люди в стране Советов. Просил на один вечер, а мне отдали ее хоть на всю жизнь.
– Наташа не похожа на ту, которую можно сдать в аренду или подарить. Мне кажется, она сама кого хочешь придавит своим красным каблуком. Откуда она вообще?
– Ты же слышал, с Востока, то есть, с Дальнего Востока.
– Я не об этом.
– А о чем?
Марков отмахнулся от вопроса и хлопнул Диму по спине.
– Спасибо тебе, старик, за Пастернака. Это такой подарок… Это как мечту заветную, лекарство для души, принести в коробочке и подарить. Спасибо тебе, Димка, огромное. Я уж при ребятах твой подарок не выделял, сам понимаешь…
– Понимаю, – кивнул Иволгин. – Я очень хотел подарить тебе что-то хорошее, чтобы было больше, чем вещь. Только знаешь что? Мне кажется, что ты не очень-то рад Пастернаку и вообще всему этому… Может, у тебя что-то с Кисой?
– При чем здесь Киса? – Марков даже сморщился, как от водки. – Что вообще может быть с Кисой? С Кисой все понятно на десять лет вперед…
– Ты так думаешь? А по-моему она – несчастная девчонка.
– Глупости. Всем бы быть такими несчастными. С ее внешностью, отдельной квартирой и полом.
– Каким полом?
– Женским, разумеется. В армию у нас баб не берут, Иволгин, чтоб ты знал. Живи, баба, да радуйся…
– Я в электричке видел ее ладонь.
– Да, я помню, ты сказал, что мы не поженимся. Интересно, она тогда расстроилась или когда увидела отцовскую дачу?
– Не в этом дело. По ее ладони выходит, что у нее никогда не будет детей.
– Брось пороть чепуху, Иволгин! Ты что, гинеколог? Чтобы это понять, знаешь, куда надо заглядывать? Тебе рассказать?.. Я думал, ты просто так, чтобы девчонок в дороге развлечь, а ты… Хорошо еще Kiss этого не сказал. Домовой!.. А Наташе ты гадал по руке? Как там у нее с замужеством? Короче, с кем и когда?
Кирилл хлопнул Диму по полному колену, чтобы предупредить возможную обиду, но тот только вздохнул.
– Тебе понравилась Наташа? – спросил Иволгин напрямик. – Я же тебе сказал, что она, в общем-то, и не моя девушка, а так. Ты можешь за ней спокойно ухаживать и не обидишь меня этим ни капельки. Вон Сагиров вокруг нее джигитом ходит, и Никишкины прыгают, как козлы…
– Иволгин, да ты уже ее ревнуешь! – воскликнул Кирилл.
– Еще чего!
– Да ты посмотрел бы на себя со стороны. Если бы ты был равнодушен, то не предлагал бы мне за ней ухаживать. Тебе было бы все равно… Слушай, а ты не влюбился часом?! Это было бы для тебя неплохо… Слишком ты, Дима, мягкий, вялый, как твои девственные усы…
Иволгин надулся, усы его смешно задвигались.
– Еще хотел с ним Пастернака обсудить, – проворчал Дима. – Специально читал его накануне. «Марбург», «Импровизация…». Ничего не понял. Хотел поговорить, доставить человеку удовольствие – показаться умным, а этот человек говорит такие слова, что…
– …что усы траурно никнут. Брось, Дим-Вадим, не дуйся. Раз Иволгин начал читать Пастернака, значит, точно влюбился.
– Я еще тогда Наташу не видел.
– А это и необязательно. Сначала человек влюбляется, а уж потом встречает объект любви.
– Вот оно как! – удивился Дима. – Это ты понял на собственном опыте или прочитал где-то?
– На собственном. Только у меня все наоборот. Сначала разлюбил, а потом нашел, кого разлюбил. Так что ты счастливее меня…
– Это я знаю, – ответил Иволгин.
Кирилл посмотрел на него так, словно Дима сказал что-то грубое. За таким взглядом вполне мог последовать хлесткий удар в физиономию. Иволгин побледнел, почувствовав это, и испуганно посмотрел на друга. Марков сам не понял, почему его так задели слова Димы. Что в них особенного? Что такое вообще счастье и как им можно мериться? Да и не мог этот чудаковатый домовой быть счастливее Маркова – разностороннего, талантливого человека, которого любили девушки и деньги. Поэтому ничего обидного не было. Просто слово за слово, получилась глупая фраза.
– Это почему же? – спросил Кирилл, наливая водки Диме и себе.
– Ты не обижайся на меня, Кира, – предупредительно начал Иволгин. – Мне кажется, что тебе что-то мешает свободно жить. Ты пытаешься с этим развязаться, отбросить его, а оно тебя догоняет, цепляется. Но самое страшное, когда оно забывает про тебя, устает с тобой бороться, тогда ты сам останавливаешься и ищешь его, чтобы оно опять настигло тебя и мучило… Вот так ты и живешь.
– Ничего себе, – Марков опрокинул в себя рюмку водки так легко, что решил тут же повторить, – оказывается ты мудрец, философ, психолог!… Ты – дурак Иволгин. Ты втюрился в Наташу по уши, а теперь ревнуешь ее ко мне, потому что эта провинциальная красотка почувствовала во мне богатого жениха. Видел, как выделывалась? Хочешь, попрошу ее сделать мне подарок на день рождения – станцевать голой на столе? А? Думаешь, не станцует? Сейчас скажу ей, что она мне нравится, как никто, и станцует, как миленькая…
Лучше бы он тогда ударил Иволгина. Кирилл видел, как поднялся тот на ноги и пошел к выходу вразвалочку, чуть приседая, на своих тяжелых ногах. Кирилл уже поднимался, чтобы догнать друга, обнять его за плечи, боднуть головой, сказать, что все это глупости, и Дима все очень точно понял и высказал, а он наоборот сболтнул злую, черную неправду. Но как раз в этот момент он поймал на себе взгляд Наташи и с удивлением почувствовал недавно проснувшимся в нем мужским чутьем, что сказанная им ложь вполне могла осуществиться в этот вечер. Получалось, что ложь была правдой, или на земле так и устроено, чтобы ложь жила и осуществлялась? Может, это и есть земной закон?
Он решил не останавливать Иволгина, только взглянул на закрывшуюся дверь, соображая, что сказать ребятам, чтобы не испортить праздника, а главное, чтобы Наташа… Но в ней Кирилл почему-то был даже больше уверен, чем в Кисе.
Марков не успел ничего придумать, даже отвести взгляд от двери, как она раскрылась, и показалось огорченное, но отчего-то еще и испуганное лицо Иволгина.
– Кира, твой отец приехал…
В половине десятого их выставили из паба по причине его закрытия, но, возбужденные пением революционных песен под гармонику, молодые коммунисты все же решили продолжить вечер в баре на Брик-лейн. И в другой раз Тони нашел бы это решение интересным, но выбитый кулак и присутствие Киры сводили на нет все достоинства похода в Спиталфилдс.
Вечер выдался холодным, половина редких фонарей на Белл-лейн не горела, а светившиеся так закоптили плафоны, будто не газовыми фонарями были, а сальными свечками. Сырой серо-желтый туман тянулся вдоль улицы саваном призрака, свет ночного Лондона тонул в его клубах и не достигал кровли, потому было темней обычного – грех не вспомнить о Джеке-потрошителе, нескольких жертв которого обнаружили в двух шагах от этих мест. И подкованный в истории Студент, конечно, о нем вспомнил, скрасив дорогу экскурсией по приснопамятным местам. Убийство Мэри Келли он осветил наиболее подробно, во всем его кровавом безобразии, и предлагал на Коммершиал-роуд выйти по Дорсет-стрит, но Боб сказал, что третьего дня там начали ремонт какой-то подземной трубы, а потому поперек улицы прорыли канаву. Провалиться в нее в темноте ничего не стоит, и лучше не рисковать.
Впереди показались задворки Спиталфилдского рынка: приземистые тени складских зданий, полосатый шлагбаум на въезде, а рядом – тусклый, безрадостный огонек в окне деревянной будки сторожа. На перекрестке туман клубился веселее, и в его глубине мерещились тени местных убийц с ножами, молотками и паяльными лампами. Даже Боб хлебнул джина прямо из бутылки, а Кира прижалась к Тони еще тесней – то ли от холода, то ли от страха ей передернуло плечи. Почему-то захотелось замедлить шаг, а лучше всего остановиться или повернуть назад.
И в эту секунду впереди раздался душераздирающий крик – не громкий вовсе, приглушенный, будто придушенный, но от этого еще более жуткий. Признаться, у Тони по спине пробежали мурашки, и не он один приостановился, прислушиваясь и всматриваясь в темноту.
– Ну чё встали? – Шедший впереди Боб быстро оглянулся. – Бегом! Там же стряслось чё-то!
Крик доносился с территории рынка, и, конечно, шлагбаум не стал препятствием для десятка подогретых джином докеров. Но пока они бежали по проезду вдоль складов, крик сменился захлебывавшейся трелью свистка – только вряд ли его могли услышать бобби с Коммершиал-роуд (а может, их там и не было вовсе, после такого тяжелого для полиции дня).
Не сразу стало понятно, что отчаянный свист идет откуда-то снизу, будто из-под земли, и тот, кто дует в свисток, слишком старается, отчего вместо громкой трели наружу чаще рвется тонюсенький сип.
– Эт из подвала! – крикнул Боб, ближе всех подобравшийся к зданию рынка. – Тута, в окошке, а спуск тама!
Тони, пожалуй, догадался, что произошло. И не очень хотел, чтобы Кира спускалась в подвал вместе со всеми, – однако оставить ее одну, разумеется, не мог. Потому что Потрошитель (Звереныш!) не трогает взрослых мужчин, но нападает на женщин. И ему самому непременно надо было спуститься. Непременно. А потому он дернул Киру за руку: они успели подбежать к узкой лесенке сразу за Бобом – не пришлось толкаться с остальными в узком проходе.
Темнотища внизу была кромешная – не видно и вытянутой руки, – но, пожалуй, не тьма остановила у двери всех троих, а невыносимый запах гниющей плоти, от которого едва не слезились глаза. В подвале было тепло и сыро, как в турецкой бане, и вонь только подтверждала догадку Тони.
Спичка, зажженная Бобом, осветила анфиладу пустых помещений с побитыми временем кирпичными стенами – и быстро погасла. Тони щелкнул зажигалкой – с нею и двинулись вперед.
Свистевший обнаружился в третьем или четвертом помещении от входа: он стоял, всем телом прижавшись к стене, запрокинув голову и зажмурив глаза, а на полу валялся керосиновый фонарь с разбитой стеклянной колбой. Увидев людей, человек наконец-то выронил свисток изо рта, закрыл лицо руками и начал медленно сползать по стене на пол. От невыносимого запаха трудно было дышать…
– Ну ты, дядя, ты чё? – спросил Боб.
– Я видал его… – прошептал «дядя». – Я его видал…
– Етить-колотить, кого ты видал?
– Я его видал… – попугаем повторил несчастный.
Тони поднял зажигалку повыше и разглядел у противоположной стены источник запаха.
– Стой тут, – велел он Кире. – Не двигайся с места, поняла?
Она не догадалась, что в темноте ее кивка никто не заметит.
Он подошел ближе и склонился над сгнившим телом, посветив себе зажигалкой, – и надо было это увидеть, и надо было это запомнить, пользуясь натренированной дагерротипической памятью, но вообще-то Тони проклял и дагерротипическую память, и эту чертову надобность… Если бы не выпитый под пиво джин (а также если бы не запах, не вид тела, не тепло и влажность подвала), его бы, может, и не вырвало. Так вот сразу.
Среди докеров нашелся только один слишком любопытный – Студент, разумеется. Он чиркнул спичкой и с секунду смотрел себе под ноги, а потом тоже отвернулся, нагнувшись, – с определенной целью и характерными для такого случая звуками.
– Мэри Келли выглядела хуже, – пробормотал Тони, утирая выступившие слезы.
Он думал, что Студент его не услышит, но тот, проблевавшись, ответил (слабым, впрочем, голосом и стуча зубами):
– Мэри Келли была свежей…
Это было тело мальчика лет восьми или десяти. Судя по росту – потому что плоть на лице расползлась, местами обнажив кости. И не только, похоже, расползлась… Причина смерти не вызывала сомнений даже при беглом взгляде: ребенку порвали глотку, именно порвали, с нечеловеческой силой выхватили несколько кусков мяса вместе с кадыком, трахеей и сонной артерией. Проклятая дагерротипическая память! – в черном провале рта с обглоданными губами были видны огрызки языка, следы двух маленьких передних резцов остались на щеках и подбородке. Кролик? Крыса? Тони не очень хорошо разбирался в грызунах и не умел по следам укусов определить, кто мог их нанести. В любом случае, Зверенышем его назвали недаром.
Не бывает таких случайностей – чтобы вдруг по дороге в бар взять и наткнуться на то, что так необходимо знать.
Докеры молчали и, видимо, чувствовали себя неуютно, только обнаруживший тело человек все так же бормотал себе под нос одно и то же.
Тони прошел в его сторону и присел перед ним на корточки.
– Так, дядя… Прекращай выть. Быстренько скажи мне, чего ради тебя сюда понесло.
– Я его видал, – тоненько пропел «дядя» с плаксивым выражением лица.
Пришлось хлопнуть его по щеке, легонько, чтобы привести в себя, – помогло.
– Так какого черта ты сюда спустился?
Сбивчиво и косноязычно тот объяснил, что служит тут ночным сторожем. И ни за что не полез бы под землю, если бы не двое проверяющих, унюхавших запах тухлятины, что шел из дверей подвала. Пришлось открыть замок и пойти посмотреть. В подвале жарко и сыро всегда, стоят котлы и проходят трубы парового отопления, которые, сколько их ни замазывают и ни закручивают, все равно на стыках парят. Оттого крысы, блохи, тараканы и комарье, как на болоте, круглый год. Ну а если псина забралась туда погреться и издохла – так еще и мухи полетят. Что проверяющие делали на складе среди ночи, сторож не задумался, и куда вдруг подевались, тоже не знал.
– И кого же ты видал? – с опаской, что бедняга снова впадет в истерическое состояние, спросил Тони.
– Потрошителя… – выговорил тот шепотом.
Никто не удивился, только Боб еле слышно охнул.
– И как он выглядел?
– Ну… белый. Безухий. А мож, прижал он ухи… Башка огромадная. Если б не башка, на собаку был ба похож. И бегает быстро так. Как таракан… Или как крыса. Мелкими такими шажками.
На лестнице послышались шумные шаги, в череде дверных проемов мелькнул луч света. Полиция?
– А размера-то какого? – продолжал Тони.
– Ну… фута полтора в длину. И в высоту не больше фута.
Двое бежали в их сторону на свет зажигалки, голоса и запах, и через несколько секунд в лицо уперся луч фонарика с мощной газовой лампочкой перед отражателем. Свет резанул по глазам, Тони прикрылся от него рукой, но все равно ничего не увидел.
– Что вы здесь делаете, Аллен? – неожиданно раздался от двери голос агента Маклина.
– А вы, агент? – усмехнулся Тони.
– Всем. Немедленно. Покинуть это место, – отчеканил Маклин.
– А что это вы раскомандовались? – Тони поднялся.
– Я сказал: немедленно.
– В самом деле, джентльмены, вам лучше отсюда уйти, – послышался голос доктора W. – Это место преступления, здесь ничего нельзя трогать, сейчас сюда прибудет полиция и…
– А полиция не хочет никого допросить по делу об этом преступлении? – поинтересовался Тони.
– Аллен, прекратите пререкаться, – снова включился Маклин. – И подумайте немного: кому-нибудь есть дело до вашей пьяной компании? Никому и никакого. А лично вас даже искать никто не будет. Убирайтесь поскорее и прихватите этого свидетеля – полиция его допросит, но без вашего участия.
– У вас такие широкие полномочия? – не удержался Тони, хотя понимал, что следует помолчать.
Маклин не удостоил его ответом, доктор же тем временем уже разглядывал останки ребенка, направив на него налобный фонарик. Вскрикнула Кира, закашлялся Боб, а Студент рыгнул и зажал рот руками – фонарик светил ярче, чем огонек зажигалки, и кое-что разглядеть можно было и из другого угла небольшого, в общем-то, помещения.
– О, простите, мисс О’Нейл! – смущенно воскликнул доктор, переведя луч фонарика на пол. – Я не предполагал встретиться здесь с юной леди!
Тони нащупал ее руку и обхватил за плечи – похоже, Кира собиралась заплакать, судя по тому, как они вздрагивали.
– Пойдем. – Он подтолкнул ее к выходу.
– Соленый арахис… – между тем пробормотал доктор W. – Как врач я бы рекомендовал тщательней пережевывать пищу, это способствует лучшей ее усвояемости…
***
Стало светло сразу и пришлось быстро. Сначала где тепло и не видно. Потом где холодно и не видно и где маленькие теплые нелю́ди. Нелюди тоже красная хорошая еда, только маленькая. Был злой мужчина и был еще один не очень злой. Не очень злой не хотел маленькую красную еду и ушел. Злой просто ушел, потому что было не видно.
Надо спать где тепло и иногда может стать светло сразу. Если спать внимательно, то сначала громко, а потом светло сразу, и можно быстро. За красной едой надо где холодно и маленькие теплые нелюди.
Добрых нет никого.
На следующий день Зина так и не появилась. Окончательно успокоившись, Максим вышел на прогулку. Его внимание привлекла стайка старушек, столпившаяся возле детской площадки. Он подошёл к ним и деликатно растолкал.
В центре стоял кудрявый мальчишка лет шести, кажется, Витя из соседнего подъезда. В руках он держал дохлого кота. Облезлая шерсть, голова в запекшейся крови — травмы были несовместимы с жизнью. Тем не менее, Витя гладил кота, а тот вилял хвостом.
— Ты зачем откопал Мурзика, изверг?
— Ничего я не откапывал! Он сам пришёл.
— Да как он сам мог прийти-то? Отец твой неделю назад его закопал!
Душа Максима упала в пятки, и он побежал домой.
Телевизор, который он забыл выключить, вещал:
— …участились случаи. Могилы были разрыты как минимум в семидесяти городах и посёлках Российской Федерации. Очевидцы утверждают, что видели, как из могил вылезают бывшие трупы. К нам попали уникальные кадры…
Максим выключил телевизор дрожащей рукой.
Это что же получается, он не отменил призыв Зины из мёртвых, а, напротив, усилил его? Но как это возможно?
Только одно существо могло дать ему ответы.
***
Занавешенные окна, девятилучевая звезда, клюв воробья, кровь девственницы… Максим выполнил ритуал практически по памяти, машинально. Он даже не удивился, когда в центре возник знакомый призрак.
— Чего тебе надо, червь? Зачем в третий раз вызвал меня?
— Ты в моей власти! Отвечай только правду! Почему по всей стране стали вставать зомби? Это из-за того, что я вызвал Зину?
— Нет.
Максим помолчал, нервно сжимая кулаки. Призрак парил над пиалой с кровью, ухмыляясь.
— Что нет? Я хочу подробностей! Отвечай, нежить поганая!
— Подробностей он хочет… Изволь. Когда ты вызвал Зину, пришла только она. У нас нет полномочий произвольных мертвяков отправлять обратно в мир живых. Только по желанию клиентов, так сказать. Ты пожелал Зину — ты получил Зину. Других мы не поднимали.
— Тогда почему они начали подниматься?
— А ты не понимаешь? Потому что ты ошибся в заклятии, которое отменяет вызов Зины! Планет восемь, а ты начертил девять лучей! Написано же в книге, что от ошибки заклятие только усилится. Неграмотный, что ли?
Филолог осел по стенке.
— То есть это я сам их всех вызвал? По всей России…
— Обижаешь! По всему миру! Скоро все без исключения умершие поднимутся. Ну, кроме тех, кто совсем прахом стал.
— И мамонты? — зачем-то спросил Максим.
— И мамонты! И неандертальцы! И даже тираннозавры! Вот веселуха начнётся!
— И как теперь отменить эту отмену? Чтобы всё вернулось обратно?
Призрак захохотал.
— А никак. Даже если Плутон снова сделают планетой, ты уже провёл неправильное заклятие. Какие оно там силы повернуло, можно только гадать.
— Но как же так… Я не знал… Это вообще случайно совпало, что Плутон лишили статуса между вызовом Зины и отменой…
Призрак наклонился к филологу и подмигнул огневеющим глазом.
— Случайность, говоришь? Ты серьёзно? Ну, ты нас недооцениваешь. Ладно, покедова. Увидимся на Судном Дне, червь. Уже совсем скоро!
Максим Червяков закричал и закрыл руками глаза. Когда он выплакался, призрака и след простыл.
***
Филолог бежал, не разбирая дороги.
Зине он раздробил череп подарочным пресс-папье, покойному другу отца — Василию Витальевичу — подрезал ноги лопатой, и тот теперь пытался ползти, отталкиваясь руками. Но этого было мало. Зомби были повсюду, на каждой улице, в каждом городе, в каждой стране. Тысячи кладбищ вскрыли чрева, выпустив миллионы мертвяков. В Якутии изо льдов вырвались стада замороженных мамонтов. Скелеты неандертальцев устроили бойню с мигрантами под Берлином. Что там с динозаврами, Максим не успел узнать, да и так ли это было важно сейчас?
Завернув за угол, он не успел затормозить и врезался в толпу зомби.
«Вот тебе и несущественное обстоятельство» — успел подумать Максим Червяков.
ссылка на автора
https://litmarket.ru/aleksandr-bogdanov-1-p1210
Вот уж кого Андрей Ангел не ожидал увидеть!
— Братка! – Петро обнял брата, сжал его сильными руками, отодвинул от себя, вглядываясь в располневшее с санитарских харчей лицо. – Добре живеш, братка! Он яку ряху з’їв! А ми думали все, згинув ти на підступах до Донецька, і могилки після себе не залишив! Командор, гляди який справний хлопець, сам себе ширше став!
Остап развалился в кресле, глядя на братание родственников.
— Знав би, чого я натерпівся, — возопил Андрій. — Через що пройшов! Он, дивись, сиве волосся з’явилися! Ні, Петро, війна це тобі не на майдані з ментами махати,
— Як ти сюди-то потрапив? — покачал головою брат. — Ти ж під Маріуполем був?
— Був, — радостно согласился Андрей. – Будь він проклятий, цей Маріуполь! Як то кажуть, біда і помучить, і мудрості навчить. Там-то все і сталося …
Рассказ Андрея был полон трагизма и героических свершений.
— Ну, зайшли ми в Маріуполь. Народ поганяли, ментів постріляли, не люблять там нашого брата. Ясна річ, в чужій пасіці бджіл не розведеш. До речі, Петро, знаєш, як кулі свистять? Як солов’ї на вильоті літа. Тільки все це насіння, Петро, чув би як «гради» по небу летять, там би і скінчився. Мені пощастило, мене тільки контузило. Я зброю кинув і цокати. А ти б не втік, коли дуры гуркотливі з неба валяться, «Камази» як свічки горять. Хто ж знав, що москалі на допомогу ватник Донецька прийдуть? Не, братка, ватників я бити готовий, а з Росією будується не в життя не стану. Нехай цим наш комбат душу тішить. А нам це ні до чого. Не дарма ж кажуть, в чуже просо не сунь носа.
Остап, до того молчавший и разглядывающий новоявленного санитара, одобрительно сказал:
— Понял, значит, жизнь?! Что ж, коня куют, а жаба ногу подставляет!
— Це у мене так склалося, — возразил Андрей. — А побратими в Донецький аеропорт пішли, батьковщина захищати. Ось де справжні українці, кремінь, не люди! Як американці кажуть — зі сталевими яйцями. Дадуть вони ватник спеку, та й москалів теж мало не здасться.
— Коня куют, а жаба ногу подставляет, — снова непонятно сказал командор.
— Збирайся, — сказал Петр Ангел. – Додому поїдемо! За горем не треба йти за море — його і вдома вистачає.
Андрей растерянно огляделся.
— Куди ж я? — пробормотал он. – Тут все … Достаток, будинок, побратими знову ж … Куди я від цього?
Стыдно было признаться, что не в достатке, не в крыше над головой дело, а в маленькой власти, дыхание которой он уже ощутил. Побратимов в белом халате он забыл бы как дурной сон, мало ли сам от них натерпелся? Сам бы этих побратимов в Бабий Яр спустил в благодарность за проявленное сострадание.
— До речі, братка, — вспомнил он. – Пам’ятаєш мужика, якого ти під пам’ятником Леніна у Києві грабанул? Ну, професор, який? Так він тут вештається, тільки не зрозумію — лікується він або відсиджується?
— Похоже, отсиживается, — сказал Остап, а Петр Ангел оживился.
— Ігнацій Петрович?— нехорошо улыбнулся он. – За хабарництво постраждав, або як?
— Та не зрозумію я! – досадливо сказал Андрей. – Начебто палата у нього окрема, телефон йому урядовий поставили … Тільки телефон той нікуди не підключений. І лікують його як усіх — галоперидол навпіл з аміназином. Цілими днями спить як бабак.
— Пусть спит, — сказал Остап. – Хватит бед на несчастную Батьковщину.
— Так він що, москаль? Шкодив батьковщине?
— Хуже, — вздохнул Остап. – Есть такая категория патриотов – что не сотворят, то Неньке хреново. Понимаешь, про Ленина он угадал, только наоборот. Памятники не зря по всей Украине были поставлены, он и в самом деле из Мавзолея через них порядок на Украине поддерживал. Он ведь как думал? Считал, что Россия будет произрастать Украиной. Ну и заботился о ней, пролетариатом укреплял. Землицы ей прирезал от метрополии. Сам-то он кто был? Космополит, который о мировой революции грезил! Ему земли не жалко был, он обо всей Земле мечтал. А тут девяностые, юные горбачевцы да строители светлого капиталистического будущего. Ему и в России сильно досталось, кучу памятников повалили, самого в Мавзолее замуровали, и от народа плакатами разными прикрыли, чтоб не вмешивался, да железного Феликса не позвал. Только там вроде опомнились, а мы – нет. А как же, сельскохозяйственная империя, кулачество снова в тренде! Ну, и начали рушить, благодаря этому Бабичу. Замутил всем мозги сказками о сокровищах партии. В России все было точно так же, только легендами о памяниках людям не мозги не пудрили! А у нас около пяти тысяч памятников в распыл пустили, а все не в коня корм. Те памятники, что уцелели, начали срываться с насиженных мест, многие на Донбасс подались, а с ними и памятники философам, военным и просто порядочным людям. Памятник моему прадеду тоже туда подался от греха подальше. Где его теперь искать, ума не приложу!
— Ось воно як! – потрясенно сказал Андрей. Старший Ангел тоже сидел с открытым ртом. Истины, изрекаемые командором, потрясли обоих Ангелов до глубин их селянских душ.
— Ладно, — сказал Остап. – Ликбез окончен. Едешь?
Мысль о том, что отыскался, наконец, источник всех бед и несчастий, не давала Андрею покоя. Так вот кто повинен в пережитых им ужасах! Как всякого человека, пережившего бедствия и несчастья, Андрея грела соблазнительная мысль получить с виноватого в своих бедах сполна, уж коли виноватый оказался в доступной близости. Ну, если не гривнами,так страданиями заблудшей души! Президенты далеко и не доступны, а этот – совсем близко, вон он, спит целыми днями как бабак, когда страна в бездну падает! Нет, Игнаций Петрович, ты здесь не отлежишься, тут тебя даже СБУ не спасет от справедливого народного гнева. Он вдруг ощутил уверенность в себе и в завтрашнем дне. Теперь он знал свою цель на ближайшие годы.
— Ні, Остап Башкуртовіч, — обретая уверенность в себе, сказал младший Ангел. – Я залишаюся!
— Чего так? – деловито поинтересовался командор.
— Ну, що я у вас буду робити? – твердо сказал младший Ангел. – А тут я при ділі. Поки санітар, а там і старшим призначать. Я адже кинути цих нещасних не можу. А тут ще цей кнур, — вспомнил он профессора Бабича. – Ой, наслідки йому буде, ой наслідки!
— Ладно, — покладисто согласился командор. — Если хочешь, оставайся. А у нас с Петей еще много дел!
Прощание в приемном покое много времени не заняло. Командор крепко пожал руку млашему Ангелу, старший потискал Андрея в объятиях, даже слезу пустил, глядя на брата.
Они двинулись к входу. Андрей смотрел им вслед в некоторой растерянности, но потом вспомнил причину, по которой он остался, и вновь обрел уверенность. Опираясь на плечи побратимов…
— Ну, Ігнатій Петрович, здрастуйте! Довгих років вам і стійкою шизофренії! Будете знати, як москалям рушити Батьківщину допомагати!
(Дамиен шер Дюбрайн)
А ведь темный магистр тебя сделал, полковник Дюбрайн. Обыграл как ребенка, шутя, и по всем параметрам. Поймал на том самом единственном, на чем тебя только и можно было поймать — на чувстве ответственности за тех, кого приручили.
Ты приручил. Точнее, думал, что приручил, собственное ручное чудовище на службе Света — это ведь так привлекательно, так льстит самолюбию, правда, полковник? А он… Он поступил так, как всегда поступают все темные: сделал оружием собственную слабость, превратив твою победу в сокрушительное поражение. Подловил приручателя и спутал по рукам и ногам своими уязвимостью и открытостью, доверчиво тянущейся навстречу горячей тьмой, испуганной до паники, и все-таки тянущейся, отчаянной, навзрыд и на разрыв, с тоскливой и такой знакомой надеждой… той самой, в которую ты до сих пор до конца так и не смог поверить, но ответственность за которую принял сразу и безоговорочно, просто потому, что ну а как же иначе? Иначе просто никак.
Основная подстава была в том, что шисов темный не врал при этом ни на ломаный динг. Такой честный, открытый и трогательный… хм… во всех смыслах этого слова. Как было устоять?
Никак.
Он тебя сделал. Опять. Ирония судьбы, история, которая всегда повторяется дважды, сначала как трагедия, потом как фарс. Трагедия уже была, полвека назад. Ты же помнишь, полковник, да? Конечно, ты помнишь.
Еще бы тебе забыть тот момент, когда ты вдруг отчетливо понял, что ни за что не позволишь подвести под приговор одного наглого темного, на протяжении пяти лет убившего как минимум десятерых сильных шеров, причем так ловко, что долгое время ни у кого и мысли не возникало связать те смерти в единое дело, да и сами смерти считались вполне естественными. Инфаркт, инсульт, остановка дыхания во сне… Даже высшие шеры не вечны, что тут поделать? Ну да, молодые совсем, ну да, жить бы и жить… Но Близнецы посчитали иначе, и кто будет с ними спорить? А для желающих поспорить на могилах умерших сияет печать Хисса, подтверждая, что при жизни все они были теми еще тварями. Может, сам Хисс и забрал их пораньше к себе в Ургаш, посчитав, что нечего его истинным отродьям делать среди мирных шеров? Такие шепотки тогда тоже ходили.
Кстати, именно из-за этих знаков те вроде бы совершенно случайные смерти и показались подозрительно схожими одному из аналитиков Магбезопасности. Да и то не сразу, а лишь после пятого случая, получившего наибольшую огласку и вызвавшего официальное расследование, потому что его уж никак нельзя было принять за естественную смерть. Хотя, с другой стороны: если дом магическим образом сгорает дотла, то для семейной пары, оказавшейся запертой в этом доме, вряд ли найдется что-то более естественное, чем смерть.
И еще кое-что связывало те странные случаи полувековой давности: все умершие (кроме жены последнего, но аналитик счел, что она просто оказалась в ненужное время в ненужном месте) были учениками Его Темнейшества Тхемши, причем лучшими учениками.
Вот тогда-то и всплыло впервые это имя в протоколах допросов и освидетельствований — Рональд темный шер Бастерхази из рода Огненных Ястребов. Близко знакомый со всеми жертвами и находившийся с ними далеко не в дружественных отношениях, шер трех стихий и третьего же уровня (в протоколе отмечено, что по косвенным данным мог бы при желании претендовать и на второй, но желания не проявляет). К тому же — тоже любимый ученик Тхемши.
Он был идеальным подозреваемым.
Его держали под негласным надзором МБ, отслеживая каждое подозрительное движение, каждую странную встречу, каждую прогулку по необычному маршруту или посещение любого нового места. Каждое знакомство и каждый контакт проверялись и анализировались. Он же в ответ раскланивался со шпиками, скалясь в хищной и наглой улыбке, и присылал на адрес МБ дохлых ворон с поздравительными открытками к каждому более или менее значимому празднику.
А через два года убил снова.
Нагло, виртуозно и практически под носом у Магбезопасности.
И вот тогда-то ты и понял, что влип, светлый шер, капитан Магбезопасности, верящий в светлые идеалы (тогда еще верящий свято, да), преданный слуга императора (тогда еще не считавший, что тебя предали те, кому ты так предан), офицер и военный аристократ — да, все это было правдой. И точно такой же правдой было и то, что ты готов совершить должностное преступление, лишь бы уберечь наглого убийцу от заслуженного им наказания. Да что там! Ты уже его совершаешь, размашисто выводя под протоколом последнего допроса: «Закрыть за недостаточностью улик. Отправить в архив МБ. Капитан Дамиен шер Дюбрайн». Вот так. И на этом все.
И даже не потому, что не считаешь то наказание заслуженным… хотя и это тоже, ты его таковым не считал ни тогда, ни тем более сейчас. И даже не потому, что в процессе расследования узнал про некоторые милые привычки всех жертв несколько больше и в несколько более конкретных подробностях, чем тебе бы хотелось. И в свете этого, несмотря на все стенания Его Темнейшества о «невосполнимой утрате, цвете истинного шерства и лучших представителях одареннейшей молодежи нашего времени» считал, что без этих гаденышей в Валанте будет дышаться легче.