Следующие несколько дней Румпель провел, находясь в смутной тревоге. Его собственный дом был для него скучен и ничем не мог увлечь. Он спускался в подвал, к своему эксперименту, но походив среди склянок, полистав свой дневник с каракулями, ушел, хлопнув дверью. Он то брался за чтение книг, то начинал пересматривать зелья в кладовой, то дремал в кресле, сидя напротив камина.
Ворон несколько раз пытался сунуть любопытный нос в настроение хозяина, но тот отмахивался. Конечно досадно, что он не смог выполнить поручение Короля – придется соврать ему что-нибудь про эту девчонку. А может, ее все равно больше никто не увидит, и дело сделано? Его источники доносили, что она так и не объявилась нигде в окрестных деревнях и селах, и в пути ее никто не видел. Пропала, как в воду канула. Да и так только на руку.
Но не смотря на эти вполне логичные отговорки, на душе мага что-то продолжало противно скрестись. И чтобы унять это неприятное ощущение, он устроил себе странное развлечение – занялся разборками в своих ингредиентах, травах и кристаллах, скрупулезно записывая все в блокнот. Уже вечерело, когда он, уткнувшись в бумагу, сидел при свете нескольких огарков и бормотал себе под нос мудренные названия. Ворон, который с любопытством наблюдал за ревизией, уже задремал от усталости.
Именно в этот момент в дверь раздался стук. Нет, скорее удар – как будто кто-то со всей силы врезал двери локтем, и тут же всем весом обмяк на вздрогнувшую дверь. Ворон от неожиданности брякнулся со своей жерди, нелепо взмахнув крылами, а Румпель, чиркнув по бумаге пером, отложил его в сторону и подошел к выходу. Он было помедлил, прежде чем распахнуть дверь, но тут же его в его ноздри ударил знакомый запах собственного яда.
Румпель распахнул дверь рывком. И в его руки, как мешок, тут же упала Эрса. Она уже не стояла на ногах, и даже не пыталась схватиться за косяк или за мужчину. Ее изможденное тело было покрыто грязью и всяким лесным мусором, лицо испачкано, в том числе засохшей кровью. Эти детали промелькнули перед глазами удивленного Румпеля, когда он подхватил девушку в объятия, и тут же холодный пот прошиб мага – когда его рука легла Эрсе на спину и столкнулась там с чем-то неестественно торчавшим из-под лопатки. Девушка в ответ проскулила невнятно и отключилась – ее голова рухнула, словно ей переломили шею, и взгляд мужчины уперся в стрелу, торчавшую из ее спины.
— А ну в сторону! – Румпель оттолкнул ногой прыгавшую по полу птицу, с трудом держа Эрсу на руках, чтобы не повредить стрелу. Он бросил быстрый взгляд на гору расфасованных баночек с ингредиентами, занявшую всю поверхность дивана, и те, вздрогнув, под огненным взглядом метнулись в угол, в сваленную кучу, а на их место боком тяжело рухнуло тело девушки. Румпель перевернул ее на живот, быстро осматривая рану, разорвал уже и без того порванную рубашку, и поколебавшись секунду, повернулся в сторону в поисках ворона.
Тот высовывался из-под стола.
— Быстро тащи мне мой нож из кабинета, — мужчина шикнул на птицу, а сам рванулся в другую часть комнаты, распахнул шкафчик с зельями, быстро нашел нужное взглядом, схватил пузырек, и вернувшись обратно, неаккуратно вылил его на спину Эрсе, чтобы больше попало на рану. Зелье запузырилось, растворяя корки засохшей крови, и побурлив немного, то ли впиталось, то ли испарилось.
Как раз подоспел ворон, держа в клюве прошенный нож.
Румпель схватил его, обжег над свечей, встряхнул плечами и склонился над обнаженной спиной Эрсы.
— Помрет? – поинтересовался ворон, выглядывая с другой стороны, вспорхнув на спинку дивана.
— Заткнись и не лезь, — маг быстро оценил ситуацию.
Стрела вошла глубоко и четко – кто-то явно целился в девушку, и это точно не было случайным попаданием. Стрелу он узнал – такими пользовались местные охотники. К своему огорчению, узнал он и яд, который поразил кожу возле раны, и проникал глубоко в кровь и ткани, убивая свою жертву. Это был тот самый, что на днях сам Румпель выдал назойливым попрошайкам, спеша в лавку портного.
Поморщившись, мужчина коснулся острым лезвием поврежденной кожи. Нужно было расширить рану вверху и внизу – только так можно было извлечь эту чертову стрелу. Нож скользил в плоти мягко и с противным звуком, от которого даже у ворона по спине поползли мурашки. Свежая кровь брызнула из раны, Румпель отложил нож, и аккуратно взявшись пальцами у основания стрелы, потянул. Стрела сперва не поддавалась, но потом вышла из плоти с чавкающим звуком. Маг отбросил ее на пол, а сам оглядел быстро рану, из которой яд сочился пополам с кровью, и прикрыл рубашкой.
— Сейчас мне нужно кое-что сделать, — пробормотав себе под нос какие-то диковинные названия, он начал рыться в углу, где теперь были свалены и те травы и мази, которые он перебрал, и те, название которых он вовсе забыл. Выуживая из кучи по очереди то одно, то другое, ненужное Румпель отбрасывал в сторону, и наконец распрямился, держа нужные элементы для мази. Убедившись, что девушка дышит и наложив небольшое заклятие, чтобы она не начала терять кровь, маг спустился вниз, в лабораторию, и быстро сделав нужное зелье, густое и темно-зеленое, вернулся обратно.
Ворон все еще сидел на спинке дивана, покачиваясь туда-сюда, и наблюдал, как хозяин суетиться, спася жизнь почти незнакомой девушке.
Это было новое занятное шоу в его скучноватой жизни, и ворон с любопытством ждал как будут разворачиваться эти события.
Румпель подошел ближе, убрал рубашку в сторону, и обильно намазал рану созданным зельем. Потом еще раз оглядел спину девушки, словно оценивая, как легли жирные мазки вокруг раны, и снова накрыл ее рубашкой, а потом, вытащив откуда-то из-за дивана одеяло, прикрыл и им.
— Теперь остается ждать, когда наша гостья проснется и все объяснит. – Он вытер руки о свои штаны и выпрямился. Только теперь он оглянулся на дверь, которая так и оставалась открытой, где на улице бушевал ливень, и движением ладони захлопнул ее, закрыв на замок. Чары, которые скрывали его домишко от любопытных глаз, все еще были сильны.
— И сколько ждать, хоззяин? – Ворон спрыгнул на диван, попытался заглянуть в лицо лежавшей Эрсе, но ее спутанные волосы полностью его скрывали.
— Ночью может начать бредить, но это нормально. Ране уже несколько дней, я вообще удивлен, что яд ее не убил.
— Магия? – предположила умная птица.
— Возможно она не дала яду сработать. – Румпель задул лишние свечи и оставил только одну на столе. – Через несколько дней будет в абсолютном порядке.
— Но это твой яд? Я видел, что ты узнал его. – назойливый ворон взлетел обратно на свою жердь.
— Мой. – Румпель скривился.
— И как это он попал на эту стрелу?
— С этим я еще разберусь.
Мужчина взмахнул рукой – на столе образовался стакан воды.
— Ты – он ткнул ворону в пернатую грудь пальцем. – Сиди здесь и не отлучайся, иначе пощипаю все перья из твоей умной головы. Проснется – дай мне знать. Я вернусь через пару часов.
Он еще раз посмотрел на ворона строгим взглядом и взяв со спинки стула свой плащ, накинул его и стремительным шагом вышел из дома, поплотней заперев дверь.
На улице продолжал лить дождь, но маг не собирался мокнуть – там, куда он тут же перенесся, было сухо и тепло.
— Наливай! – друзья охотники стукнулись бутылками, довольно посмеиваясь. Старший пил прямо из горла бутылки, другие пировали медовым пивом и угощались зажаренными куропатками. Недалеко еще томился кабан, и видно было, что последняя охота окончилась удачно.
— Пируете, мальчики? – Румпель выступил на свет из тени, заставив охотников дружно поперхнуться выпивкой.
— И давно ты тут притаился? – старший хохотнул. По пьяни ему это показалось достаточно забавным.
— Нет, только с тех пор как одна девушка пришла в мой дом, раненая вашей стрелой.
В голосе мага прорезались стальные нотки, и кажется, его лицо стало резче и худее, или это была игра пляшущего в камине огня.
— А, эта. – охотники довольно переглянулись – Да брось, девчонка свое заслужила. Будет знать, как за нос мужиков нормальных водить! А вот ты – он ткнул пальцем в сторону стоящего мага – Видать ядик то дал просроченный. Видал бы ты как она от нас удирала!
— И как же? Покажешь? – Румпель оскалился, и прежде, чем охотник что либо понял, взмахнул рукой. Шея охотника неестественно изогнулась, хрустнула, и он мешком упал в собственную тарелку.
Остальные повскакивали, хватаясь за ножи, но ничего не успели делать.
Ладонь мага, изящно танцуя, ломала руки, ноги, ребра, пальцы и хребты. Вскоре на месте пира была лишь кучка стонущих когда-то похожих на людей фигур.
— За ваше здоровье, — Румпель взял со стола бутыль и отхлебнув пшеничный напиток, бросил бутылку в камин, а сам, повернувшись, вышел прочь, под косые нити дождя.
Невероятная авантюра со спасением Полины из рабства закончилась удачей, и благодаря попутным течениям «Морской Мозгоед» быстро и без происшествий приближался к Бхенину. Команда не сомневалась, что найдет неугомонного пса в Бейджинге и ,наконец, завершит свои приключения, повернув нос корабля к родным северным берегам.
Теодор начал постепенно поправляться. Но, что-то повредилось в нём. По ночам его тело само судорожно вздрагивало, и он, не просыпаясь, стонал, как будто лежал на раскалённых углях. Тогда, спящий с ним Ден вскакивал и начинал вертеть во все стороны, мять и тереть тело друга, пока не уходили судороги. Густые чёрные волосы свалялись, а худое лицо, так быстро обрастающее щетиной, было похоже на маску мертвеца. Иногда Денниса подменял Боб. Но Теодору было стыдно показывать при нём свою слабость, и он совсем не спал.
— Не подумай, я не люблю скулить! Просто мне стыдно от своих ночных криков, — пояснял он Дену. — Но когда-то это пройдёт? Я, как сбежавший от мамочки молокосос, не могу я спать при нём.
— Тебе простительно, — успокаивал его приятель, — просто слишком сильный удар. Спи! Ты болен и устал! Я же поправился! Главное, что ты не отправился к родне раньше времени.
Почти перед самым заходом в порт Теодор встал. Справившись с собой и сжав губы, он дошёл до мостика шатаясь, как пьяный, уцепился за перила и, хватая воздух, долго стоял.
Потом, повернулся, посмотрел на почти всю свободную от вахты команду, стоящую неподалеку, и, словно раздумывая, падать ему, или нет, прохрипел:
— Ребят, ну валите уже, по делам-то! Я ж обратно хочу! Ща как вывихну ноги и буду хромым Тедом!
Но вместо того, чтобы тихо разойтись, команда как-то странно закхыкала и, разом окружив больного, подхватила, а потом и весело отволокла обратно, в каюту!
Вечером Теодор, сидя в кровати, первый раз с аппетитом поел и, возвращая тарелку, сказал:
— Слушай Ден, а наша Мери жииирная стала!
…Раздался треск ломаемой перегородки, а затем громкий хохот, почему-то трёх мужских глоток, которые ржали голосами Теодора, Денниса и Мааса!
***
Полина находилась среди чуждых и опасных ей людей меньше двух недель, но ужас от ощущения собственной болезненной наготы, одиночества и уязвимости не уходил. По ночам она долго не могла уснуть и только под утро забывалась чутким и неглубоким сном, чтобы с первыми лучами солнца открыть глаза и выйти на палубу, доказывая себе, что она дома и не взаперти. Днем же, раскалённый тропический воздух гнал её обратно вниз, под защиту прохладных дубовых стен, и сверкающая морская гладь, спрятавшаяся от неё за стенками галеона, своими стуками и шелестом, вновь, пугали. Полине становилось так жутко, что она стремительно выбегала из своей комнаты.
В очередной раз ненадолго забывшись сном, она проснулась на мокрой от слёз и пота подушке. Девушку даже не взволновало удивительное открытие — она рыдала во сне!
— Ещё совсем немного, и моя воля была бы сломлена. Я, как игрушка, была бы продана на базаре. Почему Деннис ни разу не пришёл успокоить меня? Теперь, когда я побывала куклой для забав в чужих руках, он считает меня грязной портовой девкой?
Она снова и снова перебирала все моменты произошедшей с ней трагедии.
— Я никому не нужный человек!
Возбужденному страхами и фантазиями разуму представлялась то залитая солнцем дорога, которая ведёт к большому дому, на пороге которого стоит с протянутыми к ней руками рыжеволосый Деннис Рудж, то серый женский монастырь, окружённый рядами аккуратно подстриженных акаций…
Денис, который был всё время занят и хронически не высыпался, также как и Полина выходил по утрам на палубу… Чтобы издалека наблюдать за ней.
Так они и встречали рассветы.
Он, с нахмуренным и бледным до синевы лицом, не отрывая глаз от палубы, и она, с нездоровым розовым румянцем на осунувшимся лице, не отрывая глаз от горизонта.
А недовольная графиня по утрам, рассматривала со своего шезлонга, как безучастно наблюдает корабельную суету маленькая искательница приключений, с застывшим выражением официальной скорби по утраченному счастью. Наконец, Маргарет не выдержала.
Спустя неделю, прошедшую после спасения, темпераментная графиня с треском отворила дверку каюты, принадлежащей мисс Вингер, и, сев без приглашения, решительно начала:
— Полина, очнитесь, дорогая моя! Мало того, что вы изображаете из себя обиженную глухарями лань, вы ещё и вгоняете в тоску весь экипаж! А между тем, множество людей с риском для жизни гнались за вашими похитителями и спасли вас. Хватит уже! К тому же, вам надо объясниться! Наш штурман скоро совсем превратится в привидение. Конечно, он дурачок! Но дайте ему надежду! Иначе он заведёт нас, Бог знает куда! Вы — его идеал — вечная, несравненная, желанная и великолепная. Мне жалко нашего птенца! Полина! В конце концов! Вы — женщина! Немедленно приведите в порядок свои чувства.
Девушка промолчала, но раздеваясь перед сном, как бы невзначай рассмотрела всю себя перед зеркалом и, покрутившись вокруг на одной ноге, рыбкой скользнула в кровать, чтобы заснуть крепким сном без сновидений.
***
В Бейджинг галеон пришёл ночью. Ему выделили место для стоянки, а масса проворных и трудолюбивых китайцев, лакируя трап босыми ступнями, с утра атаковала корабль на предмет погрузки, или разгрузки товаров. По приказу капитана команда сошла на берег и, распределившись попарно, принялась обыскивать окрестности. Леди Грейсток, почти насильно одев Полину и прихватив с собой ещё зонтик и сумочку, отважно села в коляску рикши и велела везти по кишащем людьми улицам. Ей было интересно!
***
После швартовки, грохота и неразберихи уходящих на розыски в город команд, галеон поражал первозданной тишиной. Ден, утомлённый за ночь и проспавший высадку, удивлённо смотрел в потолок. Рядом, мокрый от напряжения и бледный от слабости, усиленно занимался физкультурой Теодор. Увидев проснувшегося друга, он заполз на койку и, вытянув ноги, с облегчением сказал:
— Фу! Очухиваюсь! Вставай, соня! Пойди пройдись! Наша маленькая авантюристка уже упорхнула с графиней! Смотри! Удерёт, пока дрыхнешь-то!
Дену зверски захотелось сказать гадость приятелю, но он сдержался и молча встал. Выйдя на шкафут, он огляделся. Вчера галеон долго скользил по водной глади залива, проходя мимо маленьких ярких, заросших всеми оттенками зелёного, бухточек и каменистых крутых берегов, выступающих далеко в воды Бхенинского залива, а сегодня, от этого разнообразия не осталось и следа. Корабль стоял на якорях в грязных водах главной гавани.
Здесь, на внешнем рейде, как треска в крупном и плотно сбитом косяке, собралось невообразимое множество кораблей со всего обетованного мира. В непосредственной близости к «Морскому Мозгоеду» шкипер наблюдал целый флот тонких и длинных местных лодок-донжонок. Чуть дальше стояли буксиры, боевые баркасы, каравелла и уже совсем далеко — ещё один галеон. В розовом свете утра весь этот морской мир выглядел, как единый организм, странно таинственный и неугомонный.
Позвав вахтенного матроса, Деннис пошёл одеваться, и затем ловко прыгнул в местную донжонку и отправился в порт.
***
Сквозь маленькое окошко полуподвального магазинчика полуденное солнце пробивалось с трудом. Поэтому, когда весь Бейджинг плавился в ярких лучах летнего полдня, в мастерской дядюшки Бо было всегда прохладно и таинственно.
Двое подмастерьев тщательно шлифовали куски второсортного нефрита, превращая тусклый кусок в волшебный камень. Тихие свистящие ритмичные звуки баюкали. Сам он, цепко держа старой рукой небольшой кулон, внимательно рассматривал стоящее изделие старшего сына. Мальчик вырос мастером. Благодарение богам, и его младший сын старательно постигал науку превращения камня. Старый мастер артефакторики мог быть доволен. Отложив работу, он прошёл к выходу и, сев на низкую лавчонку, приготовился ждать посетителя. Сегодня он именно ждал!
Ещё месяц назад его посетила во сне Светлая богиня Гуань Инь, и по её велению он предпринял путь, долгий и изнурительный для его старых ног. Когда-то его отец, передавая владение, показал ему их место силы. И теперь, взяв с собой старшего сына, он посетил это место повторно. Переправившись по Жёлтой реке и продравшись сквозь густые тростниковые заросли, они дошли до развалин древнего храма. Там, сняв с шеи знак Мастера, он вложил его в незаметную расщелину и, открыв путь, дал дорогу сыну. Сам же, ощупав стену руками, взял из небольшого углубления большой мутный камень с жёлтым пятном у основания. Камень, принадлежащий тому, кто первым войдёт в его магазин сегодня…
Рядом с ним, нараспев нахваливая товар, стоял продавец пельменей. Получив суп и цзяоцзы, старик, с вниманием достойным молодых и цепких глаз, осматривал снующую толпу. Вот пробежал водонос, а вот прошла девятка стражей. Не без тщеславного удовольствия старый Бо вспомнил, как подарил великим ступеням в Пхаталле бессмертного стража с мечом, и теперь его Ханьши стоит в Павильоне Высшей Гармонии и в Праздник Двойной Девятки всегда дарует право видеть своё будущее вперёд на месяц любому вопросившему его…
Прикрыв глаза, он вспомнил, как ещё с отцом он начинающим подмастерьем резал мраморный камень на верхней площадке террасы павильона Высшей Гармонии. На плите, среди каменных морских волн, они три года создавали океанских коньков и губки, живущие в синем небе океана вод, а также двух молодых драконов, с жемчужиной во рту, живущих в синеве бесконечного неба.
Наконец, он, втянув ноздрями воздух, понял, что перед ним стоит посетитель, посетитель пах, как лаовай! «Этого не хватало! — подумал Бо. — Сначала их корабли приплывают к нашим берегам, потом они набираются наглости входить в наши реки, а теперь круглоглазый варвар встал перед входом в мой магазин!». Старый Бо решил не открывать глаз и не проявлять вежливости к покупателю. Любой знает: «Нет вежливости — незачем входить и покупать товар!». Но глупый лаовай стоял, как вкопанный!
***
Деннис остановился у маленького подвального магазинчика, за стеклом которого были выставлены резные голубые, белые и зелёные маленькие статуэтки, бусы, браслеты и серьги. Перед входом сидел смешной кхитаец, больше похожий на старую плешивую обезьяну, чем на человека. Глаза его были закрыты, а лицо непроницаемо. Вначале Деннис сделал, было, шаг назад, но бросив взгляд на резной салатовый браслет, парень определился с покупкой и, обойдя неподвижную фигуру, вошёл.
***
Обладатель отталкивающих манер, вероятно, был с приплывшего утром корабля фан куэй. Этот уродливый человек, не склонив головы перед хозяином, вошёл в его лавку и, оглядевшись, начал что-то говорить на своём отталкивающем наречии, гортанно выкликая резкие звуки. Мастер Бо с трудом уловил два-три слова на общем языке. Пришелец жестикулировал, как лесная дикая белка, и размахивал руками, показывая на браслет верности, стоящий целое состояние. Не выдержав такого поругания своих работ, обиженный старик хотел уже позвать стражу, но тут камень, лежащий в халате нагрелся и обжёг ногу! Бо резко вздрогнул, побледнел и, вытащив волшебный предмет, сунул его в руки лаоваю, после чего, немедленно показал наглецу на дверь!
***
Зонтик прятал лица от палящего солнца, платки защищали обоняние от резких запахов помоев и жареного мяса, рикша споро бежал, крутились колеса тележки, и леди графиня с интересом смотрела на чуждый, но такой колоритный мир вокруг. Рядом с ней, недвижимым столбом сидела уверившаяся в своей никчемности Полина, и солнце золотило её выбившиеся из-под шляпы пряди.
Наконец, рикша, решивший, что такие белые женщины в первую очередь должны искать слуг, вывез их к большому полосатому шатру и приготовился показать товар (за дополнительную монетку) на любой вкус.
Перед сидевшими разворачивалось представление! То и дело из шатра выводили рабов, и толпа, хлопая руками по коленям, начинала кричать. Можно было не знать языка, но азарт был написан на лицах покупателей, и догадаться, что здесь происходит не составляло труда!
Полина резко побледнела, а Маргарет, взяв её руку в свою, зонтиком дотронулась до плеча рикши и указала в сторону порта! И того осенило! Этим богатым жёнам лаоваев нужен был товар для развлечения, но гномов продали вчера, а единственного оборотня увезли к пристани, хотя смотреть на него приходил в течение недели весь Бейджинг. Показав сразу пять пальцев, равных цене пяти дополнительных монет и, получив согласие, тот споро повёз любительниц экзотики к речному порту.
Поставив повозку на холме, он с удовольствием наблюдал, как возбужденно кричит младшая и шипит старшая жена лаоваев. Спектакль удался, и огненно-рыжий оборотень был показан с самого удобного ракурса. Получив заслуженную плату в порту у галеона, рикша подумал, что совсем неплохо иногда показывать чудеса этим странным белокожим людям.
***
В этот же день «Морской Мозгоед», с трудом дождавшись всех членов команды, снялся с якоря и поспешил ко входу в глубокое русло Великой Жёлтой реки.
9 мая 427 года от н.э.с.
На площади у вокзала духовой оркестр играл один и тот же бравурный марш, ядовито-яркая зелень блестела на солнце, с лотков продавали сласти и шипучку. Поезда привозили дачников, в парке прогуливались парочки: солидные господа и дамы с зонтиками, чинные мастеровые и аккуратно одетые работницы, молодые парни с краснеющими деревенскими девицами.
Змай нисколько не стеснялся своего пиджака, надетого на голое тело, коротких брюк и босых ног. И Йоке это нравилось, как нравилось то, что на них оглядываются с удивлением и даже с возмущением. Они прошли через парк к рынку, миновали ряды со снедью, где с селянками шумно торговались домохозяйки и кухарки, и вышли к вещевым лавочкам, деревянным, с облупившейся краской и покосившимися дверьми. Йока никогда в них не заходил, ему и в Славлене-то редко покупали готовую одежду, только обувь: мама любила менять портных, но терпеть не могла иметь дела с сапожниками.
В лавке было темно – маленькое окошко пропускало не много света, а тусклый солнечный камень под потолком толком не освещал стен, на которых был развешан и расставлен товар: от нижнего белья до картин и фарфоровых статуэток (неприлично дешевой мазни и слащавых собачек и пастушек).
– Любезный, – Змай положил локти на прилавок, заглянув лавочнику в глаза, – я хочу одеться поприличней.
Лавочник был толстым, даже, пожалуй, жирным, но проворно выскочил из-за прилавка, походя дав подзатыльник щуплому мальчишке-подручному.
– Начнем с ботинок? – с воодушевлением начал он, оглядев Змая с головы до ног.
Змай посмотрел на подставку, где толпились лаковые остроносые ботинки, которые носят деревенские модники, брезгливо поморщился и ответил:
– Нет, пожалуй, с сапог… А еще лучше с носков.
– Проигрался? – лавочник понимающе подмигнул Змаю.
Змай ничего не ответил и демонстративно глянул в окно.
Из лавки они вышли через час, и теперь Змай ничем не отличался от мастеровых или рабочих Славлены: в добротном пиджаке с жилеткой и в темно-синих штанах, заправленных в высокие, крепкие сапоги. Не хватало только кепки – почему-то летом рабочие всегда надевали кепки. В матерчатой сумке через плечо Змай нес смену белья, стеганый ватник и брезентовую плащ-палатку.
Возле бочки с пивом в стороне от входа в парк он остановился и вопросительно глянул на Йоку:
– Не хочешь?
– Чего? Пива? – Йока прыснул.
– Не вижу ничего смешного.
– Это такая же гадость, как и хлебное вино?
– Никакого сравнения. В хлебном вине есть хоть какая-то польза, от пива один только вред.
Они пристроились в хвост небольшой очереди рабочих со станции, одетых примерно так же, как и Змай. Опрятная женщина в белом фартуке, разливавшая пиво в большие стеклянные кружки, время от времени покрикивала на тех, кто плевал на землю и сорил.
Змай взял две большие кружки с белыми шапками пены, и женщина пристально осмотрела Йоку, прежде чем дать Змаю сдачи с полулота.
– Не рано ли ребенка приучаешь, папаша?
Змай не стал отвечать и подмигнул Йоке. Они отошли в тень деревьев, к ограде парка, и сделали по глотку. Йоке пиво не очень понравилось, но он нашел, что из «взрослых» напитков это лучше и виноградного, и тем более хлебного вина.
Из парка доносились звуки тяжеловесного вальса – духовой оркестр перебрался ближе к карусели.
– Хорошее пиво, – удовлетворенно кивнул Змай, – и вообще – уютный мирок.
– Что ты сказал? – переспросил Йока.
– Я говорю, богато живет Славлена.
– Отец говорит, это оттого, что чудотворы поддерживают социал-демократов. Регулирование экономики в сторону соблюдения социальных гарантий, прогрессивная шкала налогов… И местная благотворительность еще.
– Ну-ну, – Змай поморщился.
– Ты не согласен?
– Отчего же… С этим нельзя не согласиться. Справедливое устройство. Интересно, что бы стало с этим миром без солнечных камней?
– Как что? Без солнечных камней наступит эра мрака, нищеты и невежества. И люди снова будут вынуждены добывать хлеб насущный в поте лица…
– И я о том же. Все богатство этого мира – это энергия чудотворов. Отними у него эту энергию, и уютный мирок рухнет. Вот придет Веч… Враг и порвет в клочья границу миров.
– Змай, а почему прорыв границы миров погасит солнечные камни?
– Потому что исчезнет единое энергетическое поле, которое держат аккумуляторные подстанции чудотворов. Это сложный вопрос. Для этого мало естествознания, тут нужно оперировать понятиями теоретического и прикладного мистицизма. Но если хочешь…
– Йока! – прервал его вдруг удивленный возглас со стороны ворот парка.
Йока повернул голову и увидел Инду Хладана, которого меньше всего думал здесь встретить. Он был в форменной куртке, но фривольно расстегнутой, и все еще опирался на трость.
Чудотвор подошел ближе, и Йока про себя усмехнулся: пусть расскажет отцу, чем он занимается и с кем проводит время. Отец демократ, ему это должно понравиться.
– Йока, что я вижу? – Инда спрятал улыбку и укоризненно покачал головой.
– Привет, Инда, – ответил Йока, но тот не ответил, пристально разглядывая Змая. И Йоке показалось, что более всего чудотвора заинтересовал ожог в форме трехлучевой звезды. Змай тоже смотрел на Инду Хладана как-то странно. Они словно обменивались мыслями, как будто молча говорили о чем-то, о чем Йоке знать не положено.
– Ты пьешь пиво? Аяяй! – наконец вяло сказал Инда – впрочем, не глядя на Йоку.
– А это разве запрещено законом?
– Нет, конечно. Но кроме закона есть еще приличия и положение в обществе. Ты не думал об этом?
– Может быть, ты нас представишь друг другу? – спросил Змай, тоже не глядя на Йоку.
– Это Инда Хладан, друг нашей семьи, – с готовностью ответил тот и повернулся к чудотвору: – А это мой друг, его зовут Змай.
– Мне, несомненно, очень приятно, – задумчиво кивнул Инда, – но, к сожалению, я не могу пожать руку новому знакомому…
Он кивнул на трость в правой руке.
– Мне повезло больше, – ответил Змай, показывая глазами на сломанную левую руку, – но я редко напрашиваюсь в друзья чудотворам.
– Если я ничего не путаю, это чудотворы должны искать дружбы со столь значительной личностью…
– Да, почему-то чудотворы действительно ищут дружбы со мной. И ты ничего не путаешь.
Йока слушал их и мало что понимал, но чувствовал, как между двух скрещенных взглядов проскакивают искры. Их загадочный диалог лишь укрепил его в мысли, что Змай выполняет тайную миссию и чудотворам о ней известно, – Инда разгадал Змая меньше чем за минуту.
– Вот как… Значит, я ничего не путаю… – сквозь зубы пробормотал Инда, опустив голову, но тут же вскинул взгляд. – Ты чувствуешь себя столь неуязвимым?
– Я практически неуязвим. Мне нечего бояться.
– Тогда почему бы тебе не заявить о своем появлении во всеуслышание?
– Я уже заявил о себе. Но я, как и вы, не хочу паники.
– Мне было бы интересно поговорить с тобой… Без свидетелей. – Инда глянул на Йоку и улыбнулся: – И чему же ты учишь мальчика?
– Дурному, конечно, – усмехнулся Змай и за плечо привлек Йоку к себе. – Пить пиво и хлебное вино.
– Я, конечно, не ангел, но все же выбирал напитки, приличествующие его положению в обществе.
– У меня на родине это не считается зазорным даже для аристократов.
– В Славлене свои неписаные законы, – пожал плечами Инда.
Змай посмотрел вверх и неожиданно сказал:
– Хорошая погода сегодня, не правда ли?
Это прозвучало будто пароль, какой-то тайный смысл был вложен в эти слова, потому что Инда насторожился.
– Да. Неплохая. Солнечно… – ответил он вполголоса и побледнел.
– Там, откуда я пришел, солнечных дней почти не осталось.
Змай сказал это будто бессмысленное заклинание, не вложив в слова ни капли эмоций. Но они вдруг пробрали Йоку до костей. Может быть, это действительно была какая-то магическая формула? Взгляды Змая и Инды встретились, и между ними снова проскочила не искра даже – молния. Они понимали друг друга, а Йока их не понимал. И, похоже, расспрашивать Змая не имело смысла: он хранил свои тайны не менее ревностно, чем чудотворы или мрачуны. И лишь одно стало понятно (но и внесло в мысли некоторую сумятицу): Змай не просто чудотвор, он стоит выше всех чудотворов, вместе взятых.
Инда быстро откланялся, не сказав Йоке ни слова, и скорым шагом направился к вокзалу, хотя до этой встречи явно шел в другую сторону.
– Ну что, Йока Йелен, друг вашей семьи расскажет твоим родителям, как весело ты проводишь время вне отчего дома? – Змай смотрел вслед Инде.
– Подумаешь! Ерунда. Главное, чтобы они не узнали, куда я отправлюсь завтра. Вот это отцу точно не понравится.
– А куда ты отправляешься завтра?
– Завтра мы идем драться с сытинскими. И если в драке кого-нибудь убьют или покалечат, отцу придется меня выгораживать. А он этого очень не любит.
– А кого-нибудь обязательно убьют?
– Не знаю. Ножи в этот раз запрещены правилами. Только цепи, металлические прутья и кастеты.
Конечно, прозвучало это как неприкрытое бахвальство, но Йоке давно хотелось кому-нибудь похвастаться.
– До чего же ты серьезный парень, Йока Йелен.
– На самом деле я думаю, что Стриженый Песочник позвал меня именно из-за отца. Но… может, и нет… – Йока вопросительно глянул на Змая.
– Меня тоже в первый раз взяли в серьезную драку в четырнадцать лет. Но у нас было запрещено оружие, только кулаки. Зато какие были кулаки! – Змай вздохнул и добавил: – Любил я это дело… Когда-то…
– Я думаю, мне тоже понравится.
– И что, совсем не боишься?
– А чего же бояться?
– Я в первый раз боялся. Главное – один раз через страх перешагнуть, а потом…
* * *
Инда Хладан шел в сторону Тайничной башни, осознавая: ему никто не поверит. Даже Приор. То, что он увидел собственными глазами, то, что он почувствовал, ощутил кожей, какими-то внутренними фибрами души, – в это никто не поверит. В это невозможно поверить. Он отдавал себе отчет: начни он настаивать на своей точке зрения, и его сочтут сумасшедшим. И, наверное, будут правы. Этот человек не может быть тем, кем его посчитал Инда.
Он уже отправил в тригинтумвират отчет о своих подозрениях насчет Йоки Йелена и третьего дня получил добро на оборудование лаборатории вблизи границы Обитаемого мира – пока для проверки догадок. Как назло, Инда сам настоял на том, чтобы лабораторию открыли к началу нового учебного года, – надеялся прикрыться переводом Йоки в закрытую школу под патронажем чудотворов, о чем так мечтала Ясна.
Появление рядом с Йокой этого человека делало догадки фактом. Для Инды, конечно, – но не для тригинтумвирата.
Мальчика надо изолировать, и как можно скорее. Профессор Важан – не самая главная фигура в этой игре. Он живет на свете шестьдесят девять лет и минимум пятьдесят пять из них мутит воду. Пусть мутит ее дальше, это не прорвет границы миров, не разрушит свода и не лишит этот мир света солнечных камней. Неужели именно поэтому в ответе тригинтумвирата содержался прозрачный намек на то, что Важана трогать не следует? Временами Инда жалел, что стоит только на второй ступени посвящения, – он был любопытен, а на этом прозрачном намеке будто стоял гриф децемвирата: «Только для первой ступени посвящения».
Мальчик должен быть изолирован немедленно. И оборудовать лабораторию для этого необязательно – можно договориться с Приором и воспользоваться какой-нибудь метеостанцией. Чтобы превратить догадки и смутные ощущения в факт, довольно одного мрачуна-эксперта и энергии Внерубежья.
Инда искал аргументы и не находил, а ему хотелось быть последовательным. Он не привык лгать своим, и если уж идти на такое, это должна быть безупречная ложь. Если бы он не настаивал на отсрочке до осени так убедительно!
Приор встретил его удивленно:
– Инда, что-то произошло? На тебе лица нет.
В апартаментах Приора сидел еще и мозговед Длана Вотан (третья ступень посвящения – отметил про себя Инда, но, подумав, на конфиденциальности разговора настаивать не стал).
– Я просто неважно себя чувствую – наверное, немного простыл. Акклиматизация.
– Брось, ты здесь уже две недели, какая акклиматизация…
– Вряд ли это чувство вины. Знаешь, я был неправ. Нет смысла ждать конца лета. Надо изолировать Йоку Йелена как можно раньше.
– Я, возможно, разделю твою точку зрения. Более того, я изначально считал, что ждать осени бессмысленно. Но почему вдруг передумал ты? Твои аргументы показались мне весомыми.
– Я вдруг понял, что обольщаюсь. Я верил в свое обаяние, а мальчишку тем временем обрабатывал Важан. И я представил на минуту, что профессор перетащил парня на свою сторону. Согласись, это стало бы непростительной ошибкой: тогда вместо уютной лаборатории нам потребуется тюрьма с крепкими запорами. А действие по принуждению всегда менее эффективно, чем добровольное.
Приор поднялся и прошел по кабинету.
– Инда, ты не договариваешь чего-то. Но я не стану тянуть из тебя информацию клещами. Спрошу только: как ты объяснишься с его родителями? Он усыновлен по всем правилам и юридически ничем не отличается от родного сына судьи Йелена. Ты собирался прикрываться переводом в другую школу. Чем ты прикроешься теперь?
– Пока не знаю. Придумаю.
– Насчет принуждения… – словно нехотя вступил в разговор Вотан. – Это не совсем так… Есть люди, которым для достижения максимальных результатов необходимо одобрение, но многие достигают большего, если задето их самолюбие, если ими движет злость или даже ненависть.
– А ты, несомненно, уже знаешь, к какому типу людей отнести Йоку Йелена? – натянуто улыбнулся Инда.
Но мозговед словно ждал этого вопроса:
– Я познакомился с личным делом Йелена: его влечет противостояние, ему нужна победа в трудной борьбе, легкие победы его не интересуют. Еще хочу заметить, что учителя заблуждаются, принимая его за обычного верховода, он не верховод – он одиночка, вокруг него нет компании прихлебателей, как это обычно бывает в коллективе мальчиков. Именно поэтому его лидерство так трудно оспорить – он вроде бы на него не претендует. Кстати, вряд ли Йелена эмоционально заденут такие понятия, как «общее дело», – он индивидуалист, его занимает только его собственное «дело», собственная борьба и собственные победы. Его надо подстегивать, а не увещевать.
– И что ты предлагаешь? Позволить ему стать врагом чудотворов на основании его индивидуализма и лидерских качеств? – Инда смерил Вотана взглядом.
– Я считаю, что профессор Важан может стать для Йелена хорошим наставником.
Инда сперва опешил и, чтобы не выдать удивления, переспросил:
– Его личное дело ты тоже изучил?
– Разумеется. Важан – педагог, каких мало. К тому же он мрачун и имеет опыт обучения молодых мрачунов.
– Нет, нет, Длана… – вдруг опомнился Приор. – Это совершенно исключено.
Вотан не стал препираться.
– В таком случае лучшим местом для Йелена станет Брезенская колония, а не уютная лаборатория с толпой добреньких наставников, которым он немедленно сядет на голову. И ты, Инда, это понимаешь не хуже меня, только почему-то не хочешь признать.
Инда поморщился: в чем-то Вотан был несомненно прав. Хотя бы в том, что Инде очень хотелось выполнить данное Ясне обещание, а не упрятать мальчишку за колючую проволоку.
– Давай не будем забывать, что гипотетически он может прорвать границу миров, а наша задача удержать его от этого.
– Чтобы прорвать границу миров, Йелену потребуются годы ежедневных упражнений и наставник, способный раскрыть его потенциал. И только в том случае, если гипотеза подтвердится.
– Тогда давай начнем с проверки гипотезы, – Инда недовольно сжал губы, – а не с Брезенской колонии. Ты можешь что-нибудь предложить? Кроме профессора Важана, конечно…
– Разумеется. Я бы не ввязался в дискуссию, не имея предложений. Определить потенциал мальчишки лучше всего сможет профессор Мечен, у него большой опыт работы с подростками.
Приор еле заметно улыбнулся и в ответ на вопросительный взгляд Инды пояснил:
– По иронии судьбы, профессор Мечен – директор Брезенской колонии. Но это в самом деле один из лучших экспертов в вопросах определения энергетического потенциала подростка. Он у нас на хорошем счету.
– Мне казалось, Брезенской колонии требуются не профессора, а надсмотрщики, – поморщился Инда.
– Мечен преподает в Брезенском лицее и числится профессором закрытого Брезенского университета, так что и опыт наставника у него есть. Лучше расскажи, как идет твое расследование относительно происхождения Йелена.
– Медленно. Я бы сказал, почти никак. Я пока не нашел женщины детородного возраста, умершей в день появления мальчика на свет. Из десяти тысяч женщин, умерших в эти дни, все либо слишком старые, либо слишком молодые, либо не могли быть беременны, либо находились слишком далеко отсюда.
– А ты не пробовал предположить, что его мать осталась жива? Забеременела малолетняя селянка от своего дружка да и вытравила плод раньше времени, не ожидая, что он выживет.
– Старуха говорила, что рассекла чрево его матери.
– Старуха была чокнутой. Она много чего говорила, не надо же всему верить, – улыбнулся Приор.
– Я сомневаюсь, что его матерью была малолетняя селянка. Селянки не способны рождать гомункулов с неограниченной емкостью, это плод герметичной антропософии, а не случайной связи, – поддержал Инду Вотан.
– А чем занимается Йера Йелен? – спросил Приор.
– Почти тем же, чем и я. Ищет мрачунью, которая могла бы родить Врага. Но ему трудней, он не знает даты его рождения. Изучает Откровение. Создал экспертный совет из историков, этнографов и физиологов.
– Физиологов?
– Конечно. Он же работает на публику, ему надо убедительно доказать обывателям, что росомаха не может родить мальчика.
– Подкинь ему книгу, которую мы конфисковали у мрачуна. С медицинским атласом.
– Хорошая мысль. Но, боюсь, книга введет его в заблуждение, – усмехнулся Инда, представив себе лицо судьи при виде этого трактата.
– Ничего страшного. Или ты полагаешь, истина ему не нужна?
– Йера Йелен – честный человек. Или очень хочет быть честным. Он не позволит себе отбрасывать факты, которые ему не по вкусу. Но… Йера Йелен не способен предположить невозможное.
* * *
Йера Йелен чувствовал, что перед ним непосильная задача. Логика бессмысленна без фактов. А фактами владеют мрачуны и чудотворы. И если чудотворы готовы поделиться некоторыми знаниями, то мрачуны не сделают этого точно. Искать Врага (если Враг существует) надо не историкам, а ученым в области теоретического мистицизма – герметичной науки, недоступной простым смертным. А еще лучше – запрещенного оккультизма.
Он, конечно, послал Приору Тайничной башни официальный запрос о помощи Думской комиссии, но в ответ получал пока расплывчатые сведения.
В субботу в коридорах Думы было тихо. Йера бегло просмотрел – в который раз – материалы, собранные комиссией, и зацепился взглядом за короткую записку одного из историков, на которую до этого не обращал внимания. Всего на трех машинописных листах ученый излагал итоги лингвистического анализа двух основных частей Откровения. Вывод был подчеркнут красными чернилами: эти части написаны разными людьми. Конечно, это не многое меняло, и выводы из этого можно было делать самые различные, но Йера отметил в блокноте: провести дополнительную экспертизу и определить, не различается ли существенно и время написания обеих частей. Если доказать, что не Танграус написал последнюю часть Откровения, то будет легче убедить обывателей в том, что это провокация, доверять которой не следует.
К обеду он спустился в буфет, заказать кофе, и был весьма удивлен, столкнувшись там с Индой Хладаном.
– А я к тебе, – улыбнулся чудотвор. – Не сумел найти твоего кабинета, представляешь? И вот сижу тут, жду, когда ты проголодаешься.
– Тебе надо было спросить в справочном. – Йера испытал неловкость: он совсем не хотел заставлять кого-то ждать.
– Справочное сегодня работает до полудня, я опоздал всего на полчаса. А буфетчица вспомнить не смогла.
Йера заказал в кабинет кофе и пирожные, они поднялись наверх и расположились на диване.
– Как дела у комиссии? – равнодушно спросил Инда, и Йера решил было, что он делает это только из вежливости.
– Ты же знаешь, у меня нет фактов. Нелепые пророчества и предположения. Возможно, удастся доказать, что вторую часть Откровения писал не Танграус.
– Я привез тебе одну любопытную книгу. Неофициально. И еще менее официально хочу показать один документ. Книгу можно будет приложить к материалам дела, если потребуется, но о документе я бы предпочел широкой публике не сообщать. Посмотри, когда будет время.
– Спасибо.
– У меня есть к тебе предложение. Я хочу завтра нанести неофициальный дружественный визит профессору Важану – известному знатоку Откровения. Возможно, лучшему эксперту во всем Обитаемом мире. А?
– Захочет ли он говорить честно? И не введет ли комиссию в заблуждение?
– Конечно не захочет! И конечно введет. Но кое-что он скажет, и из его слов мы будем делать выводы. Кстати: он, наверное, не станет отрицать, что эксперт не только в этом вопросе, но и в некоторых областях оккультизма. Это смешно отрицать.
– Оккультизм запрещен законодательно.
– Но мы же прибудем с неофициальным визитом. Если мы захотим воспользоваться информацией против него, он будет все отрицать и мы окажемся в дураках. Уверяю, профессор Важан не ребенок, он знает, когда и что можно говорить. Я заранее составлю список вопросов, и тебе рекомендую сделать то же самое. И не бойся, можешь задавать любые вопросы, ты его не смутишь. На те, что ему не понравятся, он просто не ответит.
– Я попробую. Хотя не верю, что из этого что-нибудь получится.
– А я верю. Важан будет лгать. И по тому, как он будет это делать, можно многое понять. Единственное, мне бы не хотелось предупреждать его заранее. Он, как правило, неприлично поздно встает. Предлагаю явиться часикам к десяти утра и застать его тепленьким. Придется немного подождать у ворот, но зато у него не будет времени подготовиться.
6 мая 427 года от н.э.с. Ночь
Йока клацал зубами и тер руками голые плечи – Змай развешивал вокруг высокого огня промокшую одежду. Он разжег костер с одной спички, хотя в лесу не нашлось ни единой сухой веточки.
– Ну что, Йока Йелен? Дрожишь?
– Дрожь – естественная реакция организма. Человек согревается, когда двигается. Если ему лень двигаться, организм его заставляет.
– Сам придумал?
– Ну да. Но разве это неправильно?
Лонгетка размокла и стала склизкой, косынку Йока потерял и теперь поджимал ноющие пальцы к животу.
– Никогда не думал об этом. – Змай нырнул в шалаш.
– Там тоже все промокло?
– Еще как… – проворчал Змай, вылезая обратно с фляжкой в руках. – Погреемся?
– А это что?
– Хлебное вино – напиток плебеев.
– Ты пьешь хлебное вино? – Йока едва не рассмеялся. Это было впору Стриженому Песочнику, но никак не порядочному человеку. В детстве хлебным вином, перемешанным с уксусом, няня растирала ему ноги.
– Иногда. Для здоровья. – Змай свинтил крышку и, запрокинув голову, сделал несколько уверенных глотков. Потом медленно выдохнул и зачем-то поднес к носу промокшую повязку на запястье. – На, глотни. Только немного.
Йока пожал плечами и хотел было отказаться, но вдруг подумал, что в этом есть нечто забавное. Не стесняется же он вытирать руки о штаны, когда ужинает со Змаем в лесу? Может быть, хлебное вино – это и неприлично, но кто думает о приличиях, голышом сидя у костра? Он неуверенно взял флягу в руки и понюхал горлышко: пахло отвратительно. В самый раз для растирания ног…
Жидкость была похожа на горький огонь, обожгла рот, комом застряла в горле, ударила в нос, выбила из глаз слезы и нехотя провалилась в живот. Йока зажал рот руками: его едва не вырвало. Ничего себе хлебное вино!
– Я же сказал – немного, – усмехнулся Змай. – В некоторых кругах считается, что тот, кто не умеет пить хлебное вино, вовсе не мужчина.
Йока ничего не мог сказать, хватая ртом воздух. Но прошло немного времени, и от уголька, тлевшего в желудке, по телу во все стороны пошло тепло. А потом еще и сладко закружилась голова – совсем не так, как от кислого виноградного вина.
– Ну как? Тепленько? – Змай подмигнул Йоке.
– Ага, – Йока тряхнул головой.
– Давай-ка я тебя разотру. А то у тебя губы синие.
– Губы разотрешь? – хихикнул Йока.
– Не. Спину. Да и ноги не мешало бы, но все равно на ноги надеть нечего. Вот она, любовь к природе…
– Знаешь, Змай… Я все время хотел, чтобы в меня попала молния. Мне кажется, это было бы здорово… – От головокружения хотелось поговорить, и мир вокруг сделался уютным и радостным.
– Очень сомнительное желание. Ты изучал естествознание?
– Ну да.
– Бывали, конечно, случаи, когда молния не убивала человека наповал… Но это очень редкие случаи. Поворачивайся спиной.
– Слушай, а чудовище плюется такими же молниями?
– Нет. Есть существенная разница.
– Какая?
– У чудовища молнии все в слюнях…
– Чего? – опешил Йока и только потом расхохотался.
– Не веришь?
– Неа, – продолжал хохотать Йока.
– Вот поэтому хлебное вино – напиток плебеев. Хихикаешь теперь, как дурачок. И перестань трястись, ты мне мешаешь.
Одежда высохла через час, только куртка и спортивные туфли долго оставались влажными, и Йока сидел у костра босиком, а Змай подтаскивал дрова, поддерживая высокий жаркий огонь. От тепла клонило в сон, и лишь воспоминания о грозе оживляли и тормошили что-то внутри. Пожалуй, эта гроза должна была стать одним из лучших воспоминаний…
– Слушай, если мы будем сидеть у огня, ни один призрак к нам не придет… – проворчал Йока. Ему хотелось чего-нибудь страшного и опасного. Только бы не заснуть.
– Призраки не боятся огня. Они боятся солнечных камней.
– Все равно. На месте призрака я бы к костру не пошел.
– Можешь прогуляться по лесу. Только я не советую: если не наколешь ногу, то снова весь вымокнешь точно.
– Если я усну, ты меня толкнешь?
– Когда придет призрак, обязательно толкну.
И наверное, Йока действительно задремал, потому что открыл глаза и обнаружил, что костер почти догорел, голова его лежит у Змая на коленях, а сверху его накрывает теплая и уже сухая куртка.
– Тихо, – шепнул Змай, – ты просил тебя разбудить…
– Что-то случилось?
– Тихо. Смотри. Только не делай резких движений…
– Призрак?
– Смотри, – Змай глазами указал в сторону, противоположную костру. Йока приподнялся и всмотрелся в темноту, но увидел лишь два горящих в темноте глаза.
– Видишь? Узнаешь?
И хотя костер давал не много света, Йока тут же узнал картинку из детской книжки: круглые уши, хищная морда и неуклюжее тело, похожее на медвежье…
– Росомаха? Змай, это правда росомаха? – шепнул Йока одними губами.
– Правда.
Она оказалась совсем нестрашной. И никакого трепета перед ней Йока не испытал, наоборот: было в ней что-то притягательное, теплое, умиротворяющее. Хотелось погладить жесткую шерстку между ушей… Зверек покрутился на месте, оглядываясь на костер, но убегать не спешил.
– Иди, она зовет, – шепнул Змай и подтолкнул Йоку вперед.
И Йока пошел, не замечая, что не обут. А когда костер скрылся за деревьями, ему вдруг пришло в голову, что это сон. Только во сне можно идти в глубь Беспросветного леса за росомахой и ничего не бояться.
А потом он сидел на мокрой кочке и смотрел на темную стену леса, и деревья двоились в глазах, пока за ними не открылась яркая бесконечность. И танцующая девочка тянула к нему руки… И была еще прекрасней, чем в том, самом первом, сне… От того, что она так прекрасна, его снова трясли рыдания и что-то рвалось из груди.
Йока проснулся, когда солнце проглядывало между деревьев, но костер все еще горел. Он и в самом деле лежал головой на коленях у Змая, накрытый высушенной курткой.
– Йока Йелен, кое-кому пора в школу…
– Ничего себе… – Просыпаться совсем не хотелось. – Уже утро? И я все проспал? И ты меня не разбудил?
– Ну, тебе, наверное, опять снились фантастические сны… – усмехнулся Змай.
– Откуда ты знаешь?
– Я же бог. Я много чего знаю…
– Мне приснилось, что к костру пришла росомаха.
– Росомахи, в отличие от призраков, боятся огня. Они вообще избегают людей и приходят только к мрачунам.
– Я так и знал, что все это ерунда… – проворчал Йока. Стоило ночевать в лесу, чтобы посмотреть интересные сны!
И только дома, переодеваясь в пижаму (чтобы через несколько минут снова ее снять), Йока заметил, что у него мокрые брюки. Словно он и в самом деле после дождя бродил по лесу и сидел на сырой кочке…
— Да не верю я в любовь, Ссеубех! Просто не верю. Чего непонятного?
— Ха, не верит он! Может, ты и в Двуединых не веришь?
— Близнецы мне даны в ощущениях. В них невозможно верить или не верить, они просто существуют. А любовь невозможно увидеть, потрогать, проанализировать. Покажи мне хоть один пример, но доказательный!
— Примеры ему доказательные, понимаешь… тоже мне, Фома выискался… Да хотя бы Ману Одноглазый с его Джеттой! Об их любви, способной свернуть горы, не случайно до сих пор помнят и баллады слагают!
— Ха, так то баллады! В балладах можно много чего напеть.
— Если бы между ними не было настоящей любви, у них не получилось бы Единения.
— Ой, да кто там сейчас помнит, что там и как было? Единение… Может, и не было никакого Единения.
— Кое-кто помнит.
Ссеубех даже страницами шелестеть умудрялся многозначительно и с намеком, а уж думать… Роне пожал плечами, признавая его частичную правоту и право помнить события полутысячелетней давности, но ничуть не усомнившийся в своих собственных утверждениях.
— Ну ладно, может кто-то и помнит. Но даже если и помнит, то ведь со стороны, а чужая душа потемки. Что там между ними было, кто теперь разберет? Была там какая любовь, не была… Может, они просто уважали друг друга и были друг другу взаимно нужны и выгодны, это куда более прочная база для взаимного же доверия, чем разные мифические штучки. Они оказались друг другу очень полезны, это нормально и правильно, это понятно.
— Интересно, ты хоть во что-нибудь веришь?
Почему-то в голосе древнего некроманта Роне послышалась горечь. И очень хотелось ответить правду — да, Ссеубех. Верю. Только вот к любви это не имеет ни малейшего отношения.
Роне отвел глаза.
Да, Ссеубех.
Роне никогда не скажет этого вслух, Роне старается даже не думать об этом и уже неоднократно называл себя идиотом, но он знал, что верит. С некоторых пор твердо знал.
Верит пяти коротким словам одного шисова светлого ублюдка, таким привычным, таким правильным и превратившимся уже почти в ритуал. Ежевечерний ритуал:
— До завтра, мой темный шер!
И сердце не пропускает удар, и ты просто киваешь в ответ, улыбаясь. Или касаешься ладонью зеркала — там, где со своей стороны на стекло опирается Дайм. И стекло под ладонью оказывается мягким и почти горячим, словно вовсе это не стекло, словно и нет там вовсе никакого стекла…
И начинаешь ждать этого завтра.
И не надо делать вид, что не помнишь и не ждешь, но ты все равно будешь его делать, как и притворяться, что вовсе и не торопишься, пытаясь сделать все дела задолго до вечера, чтобы ничто не отвлекло и никто не отвлек, если все-таки вдруг… нет, не если — когда. Не надо. Но ты все равно будешь. По старой привычке, хотя и не надо.
И прятать радость, боясь, что будешь неправильно (вернее, слишком правильно) понят. И садиться спиной к зеркалу, старательно делая вид, что просто записываешь в рабочий журнал очередные наблюдения и вовсе даже ничего такого не ждешь. И так же старательно медлить, прежде чем обернуться на такое знакомое, теплое и ставшее за последние дни уже родным: «Мой темный шер…» И делать вид, что удивлен (опять!), что совершенно не ждал и даже успел забыть, что кто-то что-то там вчера обещал, что это вовсе не твое сердце готово выпрыгнуть из горла: «Ну надо же, мой светлый шер! Не ждал тебя так рано… или лучше сказать: так поздно?»
К хорошему привыкаешь быстро…
— Ну сам подумай, Ссеубех: кто ее видел, эту любовь?
— Ну да, ну да… Не желающий видеть нежелаемое слеп куда более истинного слепца… Помнишь, кто это сказал?
— Наверняка какой-нибудь заплесневелый мудрец из твоих любимчиков, слишком уж звучит пафосно.
— И от этого не перестает быть истиной.
— Ну и чего я такого не вижу?
— Зефриду. И ее истинную любовь. К мужу.
— Он был условным шером! Почти бездарностью! Такие не стоят того. чтобы их замечать.
— И все-таки Зефрида его любила. Его. Не тебя.
— Пытаешься ударить по самому больному? Зря ты так.
— Надо же как-то приводить тебя в чувство.
— Не смешно. Зефрида была прекрасна. А знаешь, что в ней самое прекрасное?
— И что?
— Что она осталась в прошлом. Мне уже не больно, понимаешь? Совсем. Любопытное ощущение. Приятное такое. Надо будет обязательно проанализировать поподробнее…
— Рад за тебя, Ястреб, но стесняюсь спросить… Ты ведь, надеюсь, догадываешься о причинах подобной перемены в собственных ощущениях?
— Конечно.
— Ну-ка, ну-ка, с этого места можно поподробнее?
— Я поумнел.
— А еще подробнее?
— Я поумнел и теперь отлично понимаю, что Зефрида была абсолютно права, отказав мне тогда. У нас бы с ней ничего не вышло.
— Знаешь, Ястреб… иногда ты меня пугаешь и в хорошую сторону. Такой прогресс в умственном развитии — и в такой короткий срок…
— Ну не такой уж и короткий, все-таки прошло больше пятнадцати лет. А Зефрида…
— Я вообще-то имел в виду последние несколько дней.
— …Зефрида была абсолютно права: я ничего не смог бы тогда ей дать. Ничего из того, что было ей действительно нужно. И даже не пытался понять, что ей на самом деле важно и нужно, не то что этим важным завладеть и получить возможность ей его дать, стать нужным для нее. У меня тогда, по сути, не было ничего, что я мог бы ей предложить, связываться со мной ей было просто невыгодно. Так что исход логичен.
Пауза.
— Ссеубех? Хм… Ты молчишь. Но вряд ли это тот случай, когда молчание есть знак согласия. Ты видишь в моих рассуждениях изъян?
— Нет. В рассуждениях — нет.
— Тогда почему мне кажется, что ты молчишь как-то… осуждающе?
— Да нет. Если я и осуждаю, то только себя.
— Да? Это любопытно. И за что же?
— За то, что поторопился с выводами.
Вообще, преступность полагается искоренять и уменьшать всеми способами во всех наших мирах, но с эсперами беда особая. Это люди с самыми разными способностями, зачастую плохо контролируемыми или же настолько уникальными, что против них нет никакой защиты. Чем эти граждане и пользуются во вред всем остальным. Поскольку они все же люди, им не чуждые многие человеческие пороки, например, жадность, желание прославиться, получить власть, унизить врага, доказать всем свою силу и возможности, банальная гордыня и прочие проблемы. Собственно, к чему я веду — эсперы такие же люди, как и люди обычные, только проблем от них побольше.
И так как эсперы до сего дня варились себе в своем соку, то получилась весьма занимательная картина. Сильнейшие эсперы пытались бороться с преступностью, цветущей и пахнущей благодаря эсперам со всякими способностями к воровству, скрытности, невидимости… Они организовали что-то вроде местной полиции, следящей за порядком, но толку от этого было не так уж много. Сам принцип — ликвидировать необходимость нарушать закон от голода или болезни — у эсперов если и соблюдался, то весьма фигово. Да, уровень жизни там весьма высок, но вот они позабыли о мотивах тех эсперов, которые идут нарушать закон не сколько от голода, сколько из-за желания самоутвердиться. Да, речь как раз о тех человечках, которые думают: «Я настолько гибкий, что могу пробраться по вентиляции в любое здание мира. Хм… почему бы мне не обойти сигнализацию по трубам и не украсть самый большой бриллиант в музее?».
В общем, с преступностью на Эсперии оказалась беда. И ладно бы там воровали ерунду ради спортивного интереса и состязались, кто дальше кинет небоскреб. Ради всех богов, вот вам полигон, кидайте, вот вам специальные тренажеры, воруйте. Так нет же, эти гады повадились убивать друг друга. И если одиночек-нарушителей законники еще отлавливали и устраивали им кару, то ныне образовалась целая группировка, уничтожающая самых сильных эсперов. А самые сильные работали где? Правильно, в патрулях местной полиции… Уже понятно, что начались склоки как среди обычных эсперов, которые просто хотели жить тихо-мирно в свое удовольствие, так и среди сильнейших, почувствовавших себя в опасности.
Проблема заключалась еще и в том, что к эсперам присоединился… скажем так, местный антимаг. Ну или антиэспер, если уж на то пошло, поскольку способности эсперов далеки от магии, они не копят ману или силу, как настоящие маги, и зачастую не обучаются способности. Она либо есть, либо же ее нет, и ничего тут поделать нельзя. Получается, этот парень может перебивать способности остальных эсперов, а попросту нарушает ту толику хаоса, которая эти способности и дает. Так что он еще и антихаосит. Но проще его называть антимагом или же главным противником, а то от этих заумных слов плазма в голове сворачивается в трубочку.
На момент, когда эсперы решили попросить о помощи, пятеро сильнейших оказались мертвы. И если двоих можно было поднять с помощью некроманта, еще один мог восстановиться из пепла в ящике с помощью солнечной энергии, то двух самых первых попавших под горячую руку преступников уже воскресить было невозможно.
Когда я высказала мысль о том, что некроманта можно привести с Тьяры и даже чем-то ему помочь, то меня естественно мои драгоценные драконы попытались запихнуть куда подальше, мол, нечего тут на Эсперию лезть, ты там не котируешься. И я, в принципе, их прекрасно понимаю, поскольку тот самый парень и для меня опасен, так как я кусок хаоса, живущий по неизвестному принципу. И уничтожить меня ему будет еще проще, чем эсперов, поскольку они-то привычные к регулярным дракам, а я нет. И сражаться с эсперами в духе «развороти весь город, а лучше два, но победи» не умею и не собираюсь. Поэтому в качестве охраны я взяла с собой Лэта и Твэла, поскольку оба эти красавца без толку валялись в спальне и играли в карты на загадки. Победитель загадывал загадку, а проигравший отгадывал. Если не отгадал, то получал щелбан… Понятно с ними все.
Короче говоря, пошли мы за самым толковым на мой взгляд некромантом — Артуром. Тот уже обжился на Тьяре так, что стал настоящим графом, обладающим не только титулом из своего старого мира, но и землями, отстроенным и приведенным в порядок замком, внушительным штатом слуг-скелетов и работников из местных жителей, в том числе и людей, как ни странно, свободных. И даже завел что-то вроде ученика, молодого балбеса лет так десяти от роду. Балбес сидел на входе в замок, полировал тряпочкой кость и ответил, что господин изволит почивать.
Я сверилась с часами — по корабельному времени был вечер, на Тьяре и вовсе разгар дня, так что почивать господину доведется еще не скоро. А потому послала мелкого известить о том, что мы пришли по делу. Благо хоть Артур не стал выделываться и вышел практически сразу, уже поняв, что мы приходим не просто так. Обычно мы приходим тогда, когда очень надо. К тому же, я сама не сильно люблю некромантию, но без нее никак. Слишком полезная и важная это отрасль магии, чтобы ее игнорировать.
На Эсперии мы оказались в местном больничном блоке, оборудованном по последнему слову техники. Вместо обычных сканеров там располагались целые барокамеры размером с добрую комнату, в которые можно было впихнуть эсперов даже самого большого размера (некоторые могли обращаться в животных и монстров, а также становиться весьма высокими или просто мощными). Коридоры тоже были такими широкими, что я чувствовала себя букашкой. Да и вообще, все это строили эсперы сами, насколько я помню. С нас были только материалы и кое-какая помощь в виде техники и толковых инженеров. Так что можно сказать, что я впервые пришла в святая святых — местную больницу. Светло-бежевый и песочный цвет стен не вызывал уныния, но все же что-то в этом всем было не так.
Нас провел внутрь заместитель главного полицейского или что-то в этом духе, названный правой рукой местного силовика. Он указал на два больших регенератора, отдаленно напоминающих заокругленные гробы — у нас такой модификации не было — и заверил, что подождет результата с нами. Я тоже решила не бросать Артура на всякий случай, мало ли что могло пойти так с нашими особенностями, а дракон с демоном сказали, что от меня не отойдут. Толку от них, конечно, в больничке было мало, но за компанию и жид повесился, так что пришлось нашему силовику терпеть присутствие целой оравы народу.
Пока Артур колдовал что-то весьма неаппетитное над этими регенераторами, я уселась в уголке проверить местную систему жизнеобеспечения. Увы, воздействовать на аппаратуру я не смогла — не эспер же. Итак, здесь местные все подстроили под свою силу, и мы все фактически оказались зависимыми от них. Проблемой это не являлось до тех пор, пока я была сыта, относительно сильна и под защитой, но в случае чего… в мире эсперов мне кранты.
Артур воздел руки над регенераторами, и по воздуху поплыл серо-зеленоватый дымок. Я отвернулась — что-то замутило от некромантии. Она как будто пахла чем-то… даже не знаю. Будто погребальный костер, такой вот странный запах. Хотя, возможно, запах шел не от магии, а от регенераторов, поскольку для удобства некромант их открыл. И мне совершенно не хотелось видеть то, во что превратилась пара весьма сильных эсперов.
Тем временем Лэт закончит шептаться с силовиком и подошел к нам. Твэл уже оккупировал ближайший круглый стул и активно тыкал когтем в панель управления местными приборами. Результата это не давало никакого, поскольку демон тоже не обладал нужной силой. В общем, если что случится на Эсперии, то мы даже местной связью воспользоваться не сможем. И этот факт меня серьезно напрягал.
— Парни примут нашу помощь, — кровавый дракон прислонился бедром к столу и вальяжно развалился, глядя на работу Артура.
— Но?.. — протянула я, уже предчувствуя подвох в его словах.
— Но вы оба будете сидеть на корабле и сюда ни ногой, — Лэт наставил на меня палец с алым когтем, будто подкрепивший его слова.
— А я почему? — вскинулся Твэл.
— Потому что у тебя кишка тонка лезть против эсперов. Так что будете заниматься домашним хозяйством, — ухмыльнулся кровавый.
— Не котируемся мы против эсперов, — тяжело вздохнула я и посмотрела на демона, тянущегося к фляжке на поясе. Судя по выскочившим у меня перед глазами формулам, во фляжке была далеко не вода, а чистый спирт. Ну да ладно, демонам оно для здоровья полезно. К тому же, пепельный Твэл потихоньку восстанавливался после своего переселения к нам и постепенно возвращался в привычную колею. Но все-таки мне было по-человечески обидно то, что они, гады такие, пить могут, а я нет. Не то, чтобы мне хотелось ужраться до свинского визга, но как известно всегда хочется того, чего тебе нельзя. Это такой вселенский закон подлости.
— Все ты правильно поняла, — подтвердил кивком Лэт. — Вон Артура я бы взял…
— Но я не пойду, — хрипло ответил некромант, не глядя на дракона.
— Боишься?
— Боюсь, — ничуть не покривив душой ответил Артур. — И вам советую. Развели тут богадельню. Ладно, все, — он отмахнулся от нас, как от мух.
Мы перестали отвлекать некроманта. Я снова попыталась потыкать панель управления, только теперь добавляя дозированный хаос на кончики пальцев. Помогло слабо — панель сочла, что я слишком дохлый эспер, и решила не подчиняться моим командам, да еще и вызвала медичку, недовольную нашими экспериментами над мертвыми. Медичку мы успокоили, заверив, что хуже, чем есть, мертвым уже не будет, а сами мы настолько здоровы, насколько это возможно для дракона, демона и синерианина. Ну и для некроманта, разумеется.
Когда наконец из регенераторов поднялись эсперы — довольно тощие после всего и с сильно помятыми лицами, словно бы они непрерывно пили дня три, если не больше — то силовик сразу же их забрал, буркнув: «Спасибо».
— Пожалуйста, — вздохнул некромант, глядя в спину эсперу с непонятным выражением лица. То ли из-за его поведения, то ли потому, что никаких наград, похоже, ему от эсперов не полагалось.
Я же решила, что мы такими свиньями не будем и дадим что-то ценное.
— Что бы ты хотел получить за работу? — прищурилась я, пытаясь сгладить ситуацию. Понятное дело, местным силовикам глубоко не до пришлых, но можно было бы хотя бы уважить того, кто вернул к жизни двух весьма сильных ребят.
— Я пока не придумал, — ухмыльнулся Артур, — но обязательно напишу тебе.
— Лучше вестника ей пришли. С колокольчиком, — Лэт ухмыльнулся во всю пасть. — А то кое-кто не читает сообщения на комме. И пользуется им, как часами и календарем.
— Давай я тебе еще одну статую организую, — предложила я, понимая, что вестник от некроманта часика так в два ночи будет очень сильно не в тему. Особенно, если его услышит Шеврин «злой». Вот тогда этот вестник сначала побудет в моей заднице, а потом отправится в задницу Артура. И Шеврину это ровным счетом ничего не будет стоить.
— Я подумаю об этом, — серьезно заявил Артур, а после попросился домой. Все-таки он сильно вымотался, потратившись на двух эсперов, но старался не показывать виду и вообще не проявлять слабости под прицелом камер.
Ничего не оставалось, как отправить его домой, после чего мы выпросили у медички тот самый ящик с прахом еще одного товарища и потащились на орбиту, попутно вернув Твэла на «Звезду души» через экран. Не хватало мне еще помершего демона для полного счастья. Твэл обещал быть тихим и послушным в скафандре, но Лэт настоял на том, что он посмотрит все в записи. Все же я солнечную радиацию переживу спокойно, а вот демон — нет. Тем более, демон весьма истощенный в моральном плане. Похоже, кровавый просто побоялся, что Твэлу моча стукнет в голову, и он сиганет в самое солнечное пекло. Так что восстанавливали мы последнего эспера вдвоем.
Выглядело это весьма экстравагантно. Лэт без церемоний высыпал из коробочки прах эспера, который тут же стал вращаться, сначала в разные стороны, а после наметив какую-то ось. А после вращающийся комок стал слипаться, двигаться, перекручиваться… Все это на просторах космоса поблизости от местного солнца выглядело весьма и весьма интересно. Сначала из праха образовался некий комок плоти, постоянно крутящийся и изменяющийся, а после этот комок стал формировать тело. Очень похоже на плазму, ей богу, не знай я, что оно эспер, подумала бы, что мы притащили сдохшего синерианина. Правда, синериане, насколько я помню, из праха не восстанавливаются. Ну или я чего-то не знаю. А вот эсперы, оказывается, еще как восстанавливаются. К концу процедуры в космосе вращался совершенно голый парень и, как ни странно, не собирался загибаться от вакуума и отсутствия воздуха. Скафандр-то мы ему на всякий случай сделали, мало ли, но все же… возможности некоторых эсперов порой меня изрядно пугают. Так его и отправили на родину в скафандре на голое тело. Пусть тамошний силовик разбирается.
А потом мы стали ждать прихода из Академии Шевринов и Шиэс, чтобы предложить им поговорить с эсперами. Понятное дело, что меня опять сунут куда-то на задворки, но хоть бы сами справились… Вроде как эсперы против драконов еще не попрут. Но это не точно.
Блад, несмотря на позднюю ночь и сильнейшую усталость, сидел за столом в своем кабинете. Надо бы лечь спать, но… Сон накроет его глухим покрывалом, а вскоре он проснется: ему покажется, что нежные пальцы жены прикоснулись к его лбу.
Они поссорились в то утро, и прощание вышло прохладным. Спустя неделю ему сообщили, что «Пегас» попал в жесточайший шторм. Немногих выживших, оказавшихся в воде еще до того, как бриг выбросило на рифы, и цеплявшихся за обломки мачт, подобрал другой английский корабль, который шел на Ямайку. Арабеллы среди них не было.
Он поборол искушение отправиться к месту крушения «Пегаса», слишком хорошо зная, что море не отдает назад то, что взяло. Днем, в череде бесконечных и всегда важных дел ему удавалось – нет, не забыть, но думать о случившемся отстраненно, как будто это произошло с кем-то другим. Но ночью! Боль потери ни на миг не отпускала его, и к ней примешивалось чувство неизбывной вины. Доводы разума не имели никакого значения. Он должен был запретить Арабелле ехать. Они бы помирились, потом…
Блад придвинул к себе стопку финансовых отчетов и попытался сосредоточиться на рядах цифр. Однако осознав, что несколько раз пробегает глазами одну и ту же строку, собирался уже оставить это бессмысленное занятие и немного отдохнуть, как вдруг его слуха достиг неясный шум. Он встал из-за стола и подошел к окнам, выходящим на площадь перед парадным входом. В круге света от фонаря сержант охраны, оживленно жестикулируя, разговаривал с незнакомым человеком. Кто-то прорывается к нему на прием? В весьма неурочный час! Блад распахнул окно и крикнул:
– Доусон, что там у тебя?
– Ваше превосходительство, это бродяга, причем безумный. Он утверждает, что у него есть сведения о миссис Блад, вашей супруге, упокой Господь ее душу!
Сердце ухнуло в бездну, и Блад, не в силах вымолвить ни слова, махнул рукой.
***
Пожалуй, сержант Доусон поторопился причислить незнакомца к бродягам, да еще и безумным. Сам сержант застыл на пороге, с подозрением следя за каждым движением неуместного посетителя. В кабинете царило молчание. Блад рассматривал стоящего перед ним человека, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, а тот в свою очередь насмешливо уставился на губернатора. Одет незнакомец был хоть и небогато, но добротно. А жесткий взгляд темных глаз больше подходил наемному убийце, нежели блаженному.
– У меня для вас послание, синьор говернаторе, но дело не терпит лишних ушей, – с сильным акцентом произнес наконец незнакомец.
– Ваше превосходительство… – попытался возразить Доусон, но губернатор властным жестом указал ему на дверь.
Сержант только крякнул и поспешил выйти из кабинета.
– От кого? – хрипло спросил Блад.
Посетитель извлек из-за пазухи плотный конверт и гибким движением скользнул к столу. Блад невольно прищурил глаза: ему была знакома подобная кошачья грация. Дойди дело до боя, это был бы очень опасный противник.
– Читайте. Мне также поручено дождаться ответа, если таковой последует, – осклабился посланец.
Блад сломал печать, и на стол выпал небольшой листок бумаги, на котором было написано несколько строк. В кабинете словно полыхнула беззвучная молния, во рту сразу же пересохло: он узнал почерк жены. Он жадно вчитался в письмо.
«Ваше превосходительство,
Бриг, на котором я плыла, выбросило на рифы, но Господу было угодно, чтобы я осталась жива. Дон Мигель де Эспиноса спас меня с разбившегося корабля, и в данный момент я нахожусь у него. Мне предоставлено все необходимое, пусть это Вас не волнует. Условия моего освобождения будут изложены в отдельном письме.
Да поможет Вам Бог.
Арабелла»
«Жива! Она жива! Но… Дон Мигель де Эспиноса… Боже, почему именно он?!»
Вместе с ослепительной радостью Блад ощутил почти отчаяние. Но сейчас было не время поддаваться эмоциям. Он еще раз посмотрел на письмо. Почерк был неровный, словно Арабелла торопилась или не вполне уверенно держала перо. И… почему она обращается к нему «Ваше превосходительство»? Что стоит за этими краткими строками, отстраненным тоном?
Посланец понял молчание губернатора по-своему.
– Возможно, синьор говернаторе сомневается? Дон Мигель предусмотрел это. В конверте есть еще кое-что.
Питер взял конверт и, нащупав в нем что-то твердое, заглянул внутрь. Кроме еще одного листка бумаги, там был медальон на тонкой серебряной цепочке. Он прекрасно помнил этот медальон, Арабелла никогда не расставалась с ним. Но все-таки Блад открыл его: на миниатюре была изображена красивая молодая женщина с лучистыми карими глазами. Миссис Бишоп. Арабелла унаследовала глаза своей матери… Он закрыл крышечку и бережно положил медальон на стол. Ну что же, посмотрим, чего хочет дон Мигель.
Испанский адмирал, в выражениях столь любезных, что это граничило с оскорблениями, предлагал Питеру Бладу сдаться ему. В противном случае Арабелла Блад предстанет перед трибуналом инквизиции в Гаване как еретичка и ведьма. Если его условия будут приняты, дон Мигель давал слово гранда Испании, что отпустит миссис Блад, не причинив той никакого вреда. Дальнейшее Бладу должен был сообщить человек, доставивший послание.
«Суд инквизиции!»
Блад откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Дон Мигель блефует, вряд ли трибунал инквизиции всерьез воспримет обвинение в ведовстве. Но Питер слишком хорошо знал, что при должных подходе и желании можно состряпать любой обвинительный приговор. А желания испанцу не занимать. На висках выступил холодный пот. Блад думал о жуткой тюрьме в Севилье, из которой ему чудом удалось вырваться. Сама мысль о том, что Арабелле грозит опасность оказаться в подобном месте, была невыносима. И чем бы ни кончился процесс, сейчас его жена находится в руках жестокого человека, обезумевшего от жажды мести.
– Что синьор говернаторе изволит ответить?
– Да, – резко бросил Блад.
Кривая усмешка исчезла с губ посланца дона Мигеля, когда он встретился взглядом с яростными синими глазами Блада. Матерый хищник безошибочно распознал в сидящем за столом человека зверя, не менее опасного, чем был он сам.
– Ты испанец? Как твое имя?
– Sono genovese*. У меня нет имени, моя мать не утруждала себя такими мелочами. Если вам угодно, зовите меня Тень.
– Путь будет Тень. Что тебе велено передать мне на словах?
– К востоку от Эспаньолы лежит Исла-де-Мона. По прошествии месяца дон Мигель будет ждать там синьора говернаторе. – Тень подошел к столу и, взяв перо, набросал очертания острова прямо на письме адмирала, затем написал координаты и ткнул пером в рисунок, отмечая нужное место. – Ваш корабль должен бросить якорь вот в этой бухте. Но на берег сойдете только вы. Ваши люди останутся в шлюпке и после обмена доставят женщину на ваш корабль. Это все.
– Ты видел мою жену?
– Да. На нее не надели кандалы и не бросили в трюм. Пока. И вот еще что – не пытайтесь препятствовать моему уходу. Дон Мигель ждет меня еще две недели. Если я не вернусь,он исполнит свою угрозу.
– А если ты споткнешься и разобьешь голову о камни? Корабль, на котором ты отправишься к нему, утонет или попадет в штиль?
– Тогда все закончится очень печально… для вашей жены. Постарайтесь точно следовать условиям дона Мигеля. Не стоит играть с ним. Помните о своей женщине. Ее жизнь может оборваться в любой момент,все зависит от вашего благоразумия.
– Я учту твои советы, Тень. Постарайся и ты… беречь себя. – Блад продолжал в упор смотреть на Тень, и тот отвел глаза, вдруг усомнившись, что все пройдет гладко, и почти сожалея, что ввязался в это дело.
___________________
* (ит) Я генуэзец.
Такси остановилось возле дома Кейт, Тони расплатился, распахнул перед ней двери парокэба и снова взял у нее ребенка – с еще бо́льшим страхом сделать что-нибудь не так.
– Я думаю, именно Звереныша они и хотят нам передать. Я вправду видел его способности – это их новое супероружие. Несовершенное пока и неуправляемое. Но вряд ли они приложат к нему технологию его создания, а технологию нам получить необходимо.
– В квартире тоже фонографы?
– Разумеется. А может, и в лифте.
Темная и душная лестничная клетка пропахла влажной сыростью подвала, и Тони снова вспомнил запах мертвечины.
– Ты плохо выглядишь, – заметила Кейт в лифте, освещенном тусклой газовой лампочкой. – Мало спишь?
– И мало ем. Ты уже думала о крестинах?
– Нет пока.
– Слушай, я не уверен… Но было бы неплохо окрестить Урсулу в Сент-Мэри-ле-Боу.
– Почему именно там?
– Мне нужна убедительная причина там побывать. Мы могли бы вместе пойти и договориться с преподобным… Обычно ведь о крестинах договариваются заранее? Или нет?
– Думаю, да. Понимаешь, я тоже ни разу не крестила дитя… А ведь еще нужны крестные. Ты и твоя подружка будете крестными?
– Меня уволь, я атеист. Кира тоже, она только в призрак коммунизма верит.
– Разве Тони Аллен не был крещен в Калькутте по англиканскому обряду? А остальное ничего не значит.
– В таком случае Кира, наверное, католичка, но я не уверен.
Одну ночь он провел на раскладушке у вышибалы–электромеханика Сереги Красина, еще одну – в кресле-кровати у Сагирова. Костя, между прочим, сказал, что Киса все время спрашивает о нем, но Кирилла эта новость не заинтересовала. На следующий день он по объявлению на водосточной трубе снял комнату в коммуналке на углу Дзержинского и Плеханова. В комнате стояли только солдатская металлическая кровать с пружинным матрасом, табуретка и прикроватная тумбочка. Все остальное давно пропил хозяйкин сын, который жил у самой кухни.
– Вот я и в армейской одиночке, – сказал себе Марков, падая на продавленные пружины. – Поступила команда: «Отбой!»
В коммуналке был телефон. Кирилл на следующий день отзвонился всем, кому мог понадобиться. А под вечер к нему пришел Иволгин. О неприятном разговоре на даче у Марковых было забыто и посыпано солью. Вид у Димы был торжественный и таинственный одновременно. С собой он принес бутылку ликера «Бенедиктин».
– Где же это ты умудрился его достать? – удивился Кирилл.
– Около ЛИВТа, в «Бригантине», там он часто продается. И еще этот зеленый, хвойный…
– Из чего же мы будем пить?
Иволгин извлек из пакета с изрядно потертой мордой тигра две стопочки и столько же зеленых яблок.
– Нам предстоит тяжелый мужской разговор, – предположил Кирилл, потирая руки.
– Вообще-то, я пришел к тебе за советом, как к лучшему другу, – ответил Дима, заглядывая Маркову в глаза.
– Только я успел поселиться в скиту, как ко мне потянулись толпы паломников с приношениями. Чуда просят. «Яви!» – говорят. А где я им возьму чудо-то? Может, истиной возьмешь? Истина, она вот где – в ликере. Давай-ка выпьем… По-моему, слишком сладко. Вот не люблю я католиков за эти ликеры. Набухают сахара и рады.
– Я рад, что у тебя хорошее настроение, – Иволгин откусил от своего яблока.
– А с чего бы ему быть плохим?
– Уйти из института и из дома. Что же тут хорошего?
– Так это ты мне собираешься советовать? А я тебя не понял. Думаю, сейчас как насоветую Иволгину перейти через финскую границу! А он возьмет и послушается… Жаль, очень жаль…
Они еще выпили ароматной, но приторно сладкой жидкости. Иволгин уже откусывал от Кириллова яблока. Дима терпеливо ждал, когда Марков замолчит.
– Теперь говорить? – Иволгин дождался паузы.
– Теперь говори.
– Я хочу жениться, – выпалил он, словно боясь, что Кирилл опять начнет уводить разговор в сторону шутки и насмешки. – Меня ты знаешь, ее – видел. Мне нужен твой совет.
– Понятно. Ты – Дима Иволгин, она – …
– Наташа Забуга.
– Понятно. Ну, ей-то надо выходить замуж за тебя обязательно. Тут думать нечего. С фамилией Иволгина Наташа пойдет значительно дальше. А то – Забуга! Всегда найдется бдительный товарищ, который спросит: «Это как понимать? Забуга – это значит «за Бугом»? Но там же не наша земля!..» С ней все ясно. Теперь с тобой.
Кирилл задумался всерьез. Перед ним мелькнул красный сапожок, устремленный вертикально в потолок, стройные бедра под синими джинсами и странно тревожный взгляд ее серых глаз, который он несколько раз ловил на себе в тот вечер. Еще он вспомнил поцелуй… Все. Больше ничего не было.
– Дима, только не волнуйся. Тебе для начала нужно с ней переспать.
– Уже, – вздохнул Дима печально, будто совершил что-то преступное.
Видя вопросительное выражение лица Кирилла, Иволгин еще раз вздохнул.
– Я не знаю, что говорить. Я же понимаю, что она все это умеет, а я пока не очень. Но я всегда думал, что это не главное.
– Главное, чтобы она так думала.
– Правильно! – обрадовался Дима. – Она мне то же самое сказала. Представляешь? А еще, – тут он покраснел и откусил зеленого яблока, – она сказала, что ей было со мной очень хорошо.
– Это все усы! – воскликнул Кирилл, вскакивая с кровати. – Коварный Иволгин! Вот для чего ты берег свои мягкие, пушистые усы! Поручик Ржевский! Я раскусил тебя, как ты мое яблоко. А свое ты уже сожрал? Во дает!
Кирилл сел и задумался.
– Извини меня, Димыч, я ничего не смогу тебе посоветовать. В таких делах любые советы глупы. Я, например, не верю в семейное счастье. Тут есть и хорошие стороны и плохие, как и в теперешней твоей жизни. Просто теперь будет другая жизнь, а лучше или хуже, этого никто не знает. Может быть, только с детьми я бы пока на твоем месте не спешил.
– Уже, – Дима один к одному повторил тот же печальный вздох.
– Так, – Кирилл посмотрел на друга, как строгий учитель на двоечника. – Мы тебе давали с Костиком книгу «Молодым супругам»? Ты ее внимательно изучал? Надо было у тебя, производитель, зачет принять по теме, а потом выпускать к живым людям… Слушай, Дима, ты все яблоки сожрал! Чем мы будем закусывать?
– А я сейчас что-нибудь приготовлю, – вскочил Дима с табуретки. – Мука у тебя есть, молоко? С кислинкой – это ерунда. Сейчас будут блинчики! Блинчики…
Иволгин убежал на кухню, а Кирилл остался размышлять.
А если этот ребенок не Иволгина? Обычное ведь дело. Провинциалка залетела от того же Симакова, а потом они нашли такого доброго, простодушного Диму. Чудака и добряка. Сказать ему об этом? Ведь он, пожалуй, скажет, что это неважно. Димка Иволгин! Конечно, Наташа ему не пара, а он ей. Лед и пламень… Блинчики! К тому же художественным гимнасткам выпечку нельзя…
В этот момент дверь медленно отворилась, и в комнату вошел согнувшийся Иволгин. Рукой он держался за глаз.
– Первый блин комом? – спросил Кирилл и тут сообразил, что дело не шуточное. – Что с тобой? Убери руку… Ничего себе!… Кто это тебя так?.. Он на кухне?..
Кирилл промчался по длинному коридору мимо закрытых, приоткрытых и распахнутых дверей. На кухне на подоконнике сидел великовозрастный сын его хозяйки и курил «Беломорину». Увидев Кирилла, он презрительно хмыкнул и хрипло выругался:
– Прибежал! Чего уставился, цуцык? Нечего ему тут шляться. Соли ему надо. Что уставился, цуцык? Могу и тебя отоварить. Хочешь?
Не выпуская изо рта папиросу, он встал и пошел на Кирилла. Марков неожиданно для себя самого не испугался. В этот момент Кирилл ощутил упоительное чувство азарта. Теперь он боялся только одного, чтобы ему не помешали. Только бы враг не ушел. Пусть он подходит, замахивается, пусть бьет. Только бы не ушел.
Удар сынка был слишком размашистым и прилетел по непонятной траектории, поэтому Маркову потребовался уклон несколько больший, чем боксерский. Но Кирилл даже рук не подставлял, просто убрал голову и вернул ее на место. Перед ним открылось «окно». Совершенно свободный проход к омерзительной, ублюдочной роже. Мгновение перед ударом было посильнее мхатовской паузы. Пробил Кирилл стандартную «двойку» – левый-правый – и тут же понял, что попал вскользь. Из слюнявого рта вылетела папироска, кулак ощутил мягкость и влажность вместо ожидаемой жесткости. Кирилл ударил еще раз и почувствовал удовольствие от крепкого, звонкого удара.
Сынок ударился о стенку и стал сползать вниз, беспомощно шаря вокруг себя ручищами. Вот почему люди дерутся ногами! Потому что о такую мразь не хочется марать руки, и Кирилл ударил каблуком в торчащее под грязной тельняшкой брюшко…
Над поверженным врагом принято говорить что-то правильное и поучительное.
– Это тебе за Невского, за Иволгина и за меня, – сказал Марков и пошел в свою комнату через темный коридор, как через триумфальную арку.
Теперь у него все будет по-другому. Он будет драться и побеждать. А мразь и нечисть будет ползать в крови и молить о пощаде. Теперь так будет всегда.
Дима сидел на кровати и прикладывал к глазу бутылку «Бенедиктина».
– Женись, Димка, – проговорил Кирилл, чувствуя, что волнение настигает его только сейчас, – а глаз твой до свадьбы заживет…
О, приключеньями запахло,
спускаю жопу с поводка.
(О.Арефьева)
Яна
Будильник вырвал меня из роскошного сна, в котором настоящая леди в шляпке с вуалькой уговаривала меня стать ее личным ювелиром и ваять золотые наручники для бескрайних бараньих и козлиных стад. Я горячо возражала, что отливать такую гламурную пошлость мне не позволяет эстетическое чувство. После каждого возражения леди все поднимала и поднимала мне зарплату, а в конце пообещала подарить самого черного и вредного козла для Нюськи. Или барана. Кого выберу. Я уже открыла рот, чтобы согласиться – и вот тут-то тихо зажужжал будильник, поставленный на полночь. Ну не свинство?
Не открывая глаз, я села на постели, нашарила ногами тапки, а рукой – поставленную рядом с кроватью бутылку колы, купленную еще в Москве. Мой неприкосновенный запас кофеина. Через пару глотков в голове прояснилось, я отставила бутылку и пошла будить сестрицу.
Спала Нюська всегда крепко, так что я без особых нежностей ткнула ее в бок и стянула одеяло. Подействовало!
Нюська села на кровати, хлопая глазами, как внеурочно разбуженная сова.
– Утро? – хрипло спросонок выдала она, и я закивала.
– Утро-утро. Раннее такое, начало первого. Вставай давай! Только тихо!
Нюська застонала и попыталась накрыть голову подушкой, но я схватила ее раньше.
– Одевайся давай, нас ждут великие дела! Ты вообще собираешься обследовать местность?
– Ну почему обязательно ночью? – безнадежно проворчала сестрица, но все-таки поднялась и принялась натягивать джинсы.
– Потому что только ночью все местные спят и не увяжутся за двумя докторшами-артистками из Москвы. Очень нам нужна публика?
Нюська горестно вздохнула, жалея о потерянном сне, но согласилась, что публика в поисках клада – только помеха.
Дом мы покидали на цыпочках, чтобы не разбудить хозяйку. Как и следовало ожидать, спала уже вся улица, в окнах не горели огни, разве что с соседней улицы доносились нетрезвые вопли про милого, спустившегося с горочки.
– Этот стон у нас песней зовется, – проворчала я, а Нюська солидарно вздохнула:
– Зато, смотри, луна какая. Каждую кочку видно! Можно было и фонарики не брать. Ты, кстати, взяла?
Я молча протянула Нюське налобный фонарик, уж не помню за каким надом купленный через Алиэкспресс. Вот и пригодился. А вот лопаты мы оставили дома. Все-таки сперва не помешает осмотреться. Пусть Нюська найдет, где должен быть клад, а уж я его потом подброшу.
– Ты о чем задумалась? – подозрительно спросила сестрица, знакомая со мной слишком давно, чтобы не почуять подвох.
– О луне, – честно соврала я. – Ночь, луна, на развалины идем – самое время рассказывать страшные истории. А?
– Это какие, например?
– Да хоть про нашу усадьбу. Вот слушай!
И я начала пересказ исторических событий. Усадьба Преображенских не просто так считается проклятым местом. Тут и до войны всякое творилось, а после войны и вовсе наступил белый полярный лис.
Призрак графини (или кто-то, убедительно под него маскирующийся) выгнал из поместья сначала правление колхоза, затем Дом Культуры и ЗАГС.
Последней в усадьбе затеяли овощебазу. Директора прислали из самого Ленинграда. Товарищ Вонюков приехал и взялся наводить шороху. На предупреждения местного населения, что по ночам в усадьбе неспокойно, прореагировал в духе истинного коммуниста. То есть вооружился томиком стенограмм ХХ съезда КПСС, портретами Ленина и Горбачева, двумя бутылками водки, выставил на стол Большую Печать – и остался на ночь караулить овощебазу. Чтобы доказать, что нечистой силы не бывает, а все страшилки и пугалки – суть происки местных лодырей.
На рассвете следующего дня товарища Вонюкова вместе с томиком стенограмм и партбилетом (правда, без штанов) нашел пастух. Где-то в овражке за колхозным выпасом. Портреты вождей и Большая Печать так и остались на директорском столе, а кабинет – распахнутым настежь.
Пастух милосердно напоил директора Вонюкова самогоном и привел к правлению колхоза. Товарищ директор по дороге то цитировал особо проникновенные места из речей Горбачева, то вяло отбивался от какой-то английской комиссии, утверждая, что не брал чемодана с миллионом! И что товарищ графиня зря возводит напраслину, он чист перед народом и партией!
– …и пока его вязали санитары, так и орал – отстаньте, товарищ графиня! – с выражением продолжила я. – Не брал я вашего супружеского долга, Марксом и Энгельсом клянусь, не брал! А когда к нему подошла товарищ медик, грохнулся на землю, забился в конвульсиях и давай еще громче: а, все леди делаю ЭТО! Спасите-помогите, сам сдамся в ОБХСС, только не отдавайте графине!
Хорошо, что колхоз спал. А то точно кто-нибудь бы заинтересовался, что за дуры ржут в ночи, топая к проклятой усадьбе.
История английского призрака как-то сама собой переросла в свежесочиненную легенду о местных оборотнях. В погонах. Оборотни завелись после овощебазы, когда ОБХСС приехало проверять деятельность товарища Вонюкова, напилось геномодифицированного самогона и мутировало.
– И с тех самых пор бродят тут, понимаешь, по ночам и всех спрашивают: где Большая Печать? Где Печа-ать? У-у! – вдохновенно провыла я.
И тут из кустов боярышника, которым заросли обочины дороги, послышался шорох. Нет, не так. Громовой шорох. Мы с Нюськой подпрыгнули и, не сговариваясь, припустили вперед по колдобинам. Позади топало и пыхтело. Очень страшно.
Правда, шагов через десять я таки обернулась… Нюська – тоже, мы с ней постоянно вот так сталкиваемся лбами, когда тянемся за солью-ложкой-газетой-последней печенькой.
Дорогу переходил ежик. Матерый такой ежище, кило на пять, с мышью в зубах.
– Так вот ты какой, оборотень в погонах, – простонала я и едва не села на дорогу. От смеха.
– Трусихи мы с тобой, Преображенская. Ежиков боимся, – с каким-то подозрительным удовлетворением заявила Нюська. – Как настоящие барышни.
Я едва удержалась, чтобы не закатить глаза. Нашла же Нюська время поминать Шариковские заходы о ее неженственной кобылистости! Дура.
– Вперед, барышня не-крестьянка, – изобразила я Ленина, Перстом Указующего. – Я ежиков не боюсь. И вообще!
Правда, на всякий случай мы взялись за руки. И продолжили рассказывать, на сей раз – анекдоты. Большей частью – остро нуждающиеся в услугах барберов, ну и что!
Зато хватило их до самого родового гнезда – то есть до запертых на ржавый замок ворот и древнего забора из шлакоблоков. Частично обвалившегося, и вообще, кажется, только и ждущего момента обрушиться окончательно.
Нюська потопталась на месте и неуверенно посмотрела на меня. Я – на нее. Понятно было без слов, что если тут такой забор, то и наверняка внутри все дышит на ладан. И хотя луна светила яркая и полная, как нарочно для оборотней в погонах – все-таки не белый день. Споткнешься о камешек, приложишься о другой – и привет ненайденному кладу! А дома мягкая подушка, одеялко и ровный пол…
Ну уж нет!
Заявить, что клад гораздо лучше одеяла, и вообще, зря, что ли, у нас фонарики, я не успела. Откуда-то из-за забора донеслись звуки… Совсем не ежиные! Любимой горелкой клянусь – звуки ударов, потом – задорный матерок. О, нет-нет, двум девушкам совершенно нечего делать там, где дерутся!
– Нюсь, – зашептала я, тревожно глядя на сестру. – Пойдем-ка отсюда. Завтра придем, слышишь?
Может, я бы ее и уговорила. Но за забором застонали. Слабо, но Нюська тут же вспомнила, что давала клятву Гиппократа. Хотя, убейте меня – но там ни единого словечка нет о том, что доктор должен кидаться в каждую драку!
– Стой здесь! – шикнула она на меня страшный голосом и нырнула в заборную дыру.
И захрустела ветками прочь. Я даже не успела возмутиться вдогонку – так я и оставила ее одну! Юркнула в дыру следом за Нюськой, завертела головой, но сестрица как сквозь землю провалилась! Точнее, за кусты, вымахавшие тут в ее рост и отбрасывающие длиннющие тени.
Тьфу, вот ведь пакостное местечко!
Ладно, Нюську я не вижу, значит, пойду на шум! Ведь она-то пойдет туда же!
Приняв это непростое решение, я включила фонарик и едва не заорала – темноту запущенного парка прорезал луч инфернально-красного света. Мать моя! Какой китайский идиот додумался поставить в фонарь красные светодиоды!
Впрочем, если я перепугалась – то есть шанс напугать и тех придурков, что дерутся за кустами.
Так что, недолго думая, я завыла. Громко, от души. С переливами. Пригодился мой вокальный талант, от которого еще в детском садике у воспитателей уши вяли.
Рядом тут же ответили – знакомым голосом. Вот что значит сестра! И фонарик она тоже засветила. И тоже красный.
А за кустами громко выматерились на три или четыре голоса – и ломанулись прочь, словно стадо лосей.
Само собой, мы с Нюськой душевно повыли им вслед. Не хуже какого-нибудь Витаса. А уж какую руладу Нюска выдала напоследок! Если тут и водились настоящие волки, они удавились от черной зависти.
Я так увлеклась (и так перепугалась, если уж честно), что напрочь забыла про еще одного участника драки. Того, который не издавал больше ни звука, но Нюська его все равно нашла. У нее чутье на всяких ущербных, раненых, сирых и убогих.
Этот точно был и раненым, и ущербным. На всю голову, сейчас залитую кровью. В красном свете наших фонариков выглядел он примерно как голливудская жертва зомби. Немелкая такая жертва. Одетая в дурацкий клетчатый пиджак.
– Ну-ка посвети, – скомандовала Нюська, присаживаясь около мужика на корточки и бестрепетной рукой ощупывая поврежденную голову.
Раненый снова застонал, но глаз не открыл. А Нюська, помянув тихим незлым словом местный криминальный элемент, приняла стойку грузчика, готовящегося поднять мешок с цементом, и велела:
– Давай его ко мне на спину. Вместе дотянем.
Затея эта показалась мне глупой донелья. Вот куда нам, двум хрупким барышням, тянуть этакую безголовую дубинушку? А вдруг вернутся те, которые его били и не добили? Но глянув на сжатые Нюськины губы и насупленные брови, я даже рта раскрывать не стала. Бесполезно.
Ну ничего. Я потом ей все выскажу. Когда доберемся до дома! Только осторожно уточнила:
– А у него точно не перелом позвоночника?
– Точно, – буркнула Нюська таким голосом, что я ей сразу поверила. – Его ударили по голове и, видимо, пинали по ребрам. Грузи давай!