Ночь была свежа, какие-то букашки ползали по соседней ветке, создавая еле уловимый топоток крохотных лапок по блестящему, лакированному природой листу, срывались, бухались на землю, долго шуршали в прошлогодних былинках, потом снова карабкались наверх, в своем неукротимом стремлении занять более высокое место перед восходом светила.
Затем наступила тишина. Кристальная ясность и прозрачность всего сущего, полное осознание гармонии мира и природы, понимание, что ни одна пищевая цепь не обходится без хищника. Замкнутость экосистемы. Идеально сбалансированная и четкая схема. Выживание, размножение, потребление, адаптация – развитие через приспособление… голова работала, быстро-быстро, со скоростью света, принимая новые аксиомы…
Лорик нахмурил брови, чуть приподнимая голову с рукава, снял с себя спящую Сван и мотнул волосами, скидывая внезапно осознанное наваждение.
Мир был столь же прекрасен: только-только пробивавшиеся из-за края Земли лучики вызолотили часть неба и тонкие травинки, клонящиеся к импровизированному ночному ложу путников, летали деловитые пчелы, падала случайная капля росы. Только Фил тут был уже не один.
– Что это было? – с нескрываемым скептицизмом спросил он внезапного гостя, что сидел на одном колене, наклонившись над чем-то в траве.
– Зов. – Так же спокойно, как ни в чем ни бывало, ответил знакомый наг.
– Скорее, внушение. – Поправил Лорик, застегивая куртку, и, приподнимаясь, готовый увести иноплеменника от женщины.
– Не без этого. – Пожал плечами Тиу, указывая на то, что рассматривал. – Мне очень нравится в вас, людях, то, что вы хорошо адаптируетесь к внешней среде, что у вас гибкий разум, всеядность и высокоразвитые конечности. Но, больше всего, нас отличает вот это…
Человек посмотрел на крохотную змейку, что стерегла кладку яиц в небольшом гнезде. Змейка едва превышала десять сантиметров в длину, ее оранжевые пятна, разрисовавшие темно-зеленое тельце, позволяли полностью слиться с окружающим пространством. Неудивительно, что люди не заметили кладки.
– Способность к мимикрии? – спросил Фил, так же рассматривая юную хвостатую мать.
– Скорее, живорождение. – Пояснил Тиу. – Несмотря на то, что мы более приспособлены к сложным условиям, имеем партеногенез, способны впадать в спячку, тормозить свои процессы, сохранять семя и оплодотворять им до 5-7 поколений яиц, мы, все-таки, не имеем живорождения, что делает нас уязвимыми в определенный отрезок времени.
Фил задумался. Стало быть, наги не имеют четкого пола, и его знакомый не обязательно является мужчиной. Это было открытием. В памяти всплыли стандартные экзаменационные вопросы по космозоологии, и он возразил оппоненту:
– Зато, вылупляясь, малыши сразу приспособлены к жизни, самостоятельно питаются и сразу готовы отделиться.
– Не совсем. – Тиу был задумчив и отодвинул от змейки аппетитный кусочек, к которому она тянулась, отползая от своего гнезда. – Более развитие интеллектуально, в отличие от низших змей, мы не можем оставить свое потомство без опеки и обучения. У нас есть двухгодичные курсы, по окончании которых подростки сдают экзамен и становятся взрослыми членами клана.
– Вы долго живете? – человек стремился оценить, сколько детство занимает в масштабах срока жизни и, под вежливым предлогом, больше выведать о чужаках.
– От сорока до восьмидесяти. – Без колебаний, выдал Тиу. – Потомство появляется на свет примерно раз в десять лет. К слову, на Земле у нагов с этим большие проблемы, поэтому, каждое полноценное яйцо в клане на вес золота.
– Что ты хочешь от меня? – с нехорошим предчувствием, опередил просьбу Лорик.
– Я предлагаю тебе мимикрию. – Подмигнул Тиу, свободно оперируя биологическими терминами.
– Я должен слиться с нагами?.. но зачем?! – Фил даже прикрикнул, но, вспомнив о спящей девушке, перешел снова на шепот.
– Не с нагами. С людьми. – Знакомец, не торопясь, вытащил из-за бежевой свободной накидки черное закругленное стекло. «Лицевая маска!» – осознал человек. Из-за пояса так же был извлечен сверток с черной униформой. – Это сложно мне досталось. – Подытожил Тиу. – Не спрашивай.
– Но что я должен сделать? – все еще недоумевал астронавт.
– Ты сам разберешься. Я хочу, чтобы ты просто был там. – Ушел от ответа наг. – А сейчас мне пора.
– С кем ты разговаривал? – Сван испуганно встала на одном локте. Белая куртка соскользнула с ее груди, напоминая о почти домашнем тепле и уюте ночи. Лорик оглянулся, (удостоверившись, что Тиу пропал, так же внезапно, как и появился), и поспешил к своей подруге.
– Енц с людьми собираются напасть на нагов и истребить яйца? – Слету поинтересовался мужчина. Девушка неприятно поежилась, стала быстрыми движениями натягивать зеленую майку.
– В планах клана было пополнение запаса провизии. – Неопределенно ответила она. – Мы едим яичницу, Фил, кроме того, обработанные ультразвуком, яйца долго не портятся и уже не вылупляются во врагов. Что в этом плохого?
– Это пищевая цепь. – Задумчиво отвернулся мужчина. Этические вопросы, в последнее время, не были его сильной стороной. – Нам надо туда.
– Мне нельзя. – Заупрямилась девушка, вырывая руку. – Я не хочу возвращаться!
– Но с тобой ничего не произойдет. – Взывал к логике Фил. – Ну, хорошо, просто отведи меня туда, и я не стану тебя держать.
– Что ты хочешь сделать? Освободить Дахати, что вышибла меня? Помочь Енцу, что меня казнил? Или сдать нас нагам, что убьют всех?
– Я пока не знаю, с серьезным выражением, ответил мужчина. – Я бы хотел просто разобраться, какого черта тут творится. Мне надо найти способ связаться с базой, выяснить, пригодна ли планета для того, чтобы привезти сюда свою семью, в конце концов!
– Я поняла. – Тихо опустила глаза Сван, услышав о его семье. – Отведу тебя, затем уйду.
– Ты дождешься меня, и мы вместе подумаем, что делать. – Расплывчато ответил Лорик, не касаясь щекотливой темы. Девчонка, со своими короткими волосами, голой беззащитной шеей, зелеными полосами татуировки, проходившими сзади, как ребра жесткости в этом неизбалованном худом теле по позвоночнику, рукам и ногам; эта девчонка, почти подросток, вызывала в нем смешанные чувства – он был ее защитой, ее спасением, ее бедой, ее сильным мужчиной. Фил, словно ответственный отец, или старший брат, хотел заботиться о хрупком создании, не чувствуя укора совести или совершенной грязной измены, по отношению к жене. Это было какое-то другое, новое и непонятное чувство в нем. Чувство стаи. Чувство родства. И он, не желая объяснять себе всех этих нюансов, не мог отпустить родное свое существо, словно передержка без помещения, готовый принять всех своих, кого только сможет, попеременно миря, и, охраняя друг от друга. Только так.
– Не выйдет. – Словно прочла в его глазах Сван. – Так не получится. Но у меня есть большая мечта. Говорят, если несколько дней двигаться на восток, то на берегу огромного пресного озера растет целый лес вкусных фруктов, а на большой земляной горе, раскинув ветви широко-широко окрест, возвышается чудесное Хлебное дерево. Я давно мечтала уйти из клана, меня несколько раз ловили и возвращали. Рядом с «Вонючкой» я спрятала свои вещи на случай побега. Теперь я смогу уйти туда. Тебе не стоит беспокоиться, Фил.
– Уж очень это похоже на притчу. А у легенд и реальности мало общего, как я уяснил… – начал Лорик, но обреченно умолк. – Нам надо к моему модулю. Я запрошу данные с шаттла.
До «Вонючки» они добирались около трех часов. Пару раз натыкались на одичалых, но сумели выбраться без драки. Не хотелось убивать существ, которых, теоретически, можно было вернуть в стаю. Лорик чувствовал себя огромной тяжелой гориллой, в сопровождении мелкой юркой макаки, ловко передвигающейся в джунглях, без всякого намека на усталость. Когда двое добрались до места падения модуля, то Фила можно было выжимать.
– Мы точно успеем к событию? – поинтересовался Лорик, шатаясь в хвосте белой лодочки, и, скорее садясь на корточки, чтобы не упасть.
– Да, это не далеко. – Ответила, взбегая, юная валькирия. – После взрыва, наги, вряд ли, будут переживать о чужаках.
– Надо установить связь. – Лорик спрыгнул в котловину более прозрачной по центру воды. Сквозь толщу, как по заговору природы, незамутненного «глаза» озера виднелся остов его модуля.
Плыть пришлось метра два, с непривычки, вода тисками сжала неподготовленные легкие. Лорик забрался в кабину, выпуская огромный пузырь из грудной клетки, пристегнулся ремнями, нащупал зеленую, вместо желтой, в толще голубой жидкости, кнопку и закрыл кабину. Вода стала издевательски медленно сливаться, накачивая емкость пахнущим регкапсулой стерильным воздухом из резервуара. Лорик вздохнул с облегчением, чуть не проглотив язык от нетерпения. Прокашляв с полминуты, он включил гидравлику, создав три малых толчка. На поверхности озера явно пойдет сильная рябь, намекая Сван отплыть подальше. Тут же включилась рация.
– Сойер, твою мать! – Обеспокоенное лицо в мониторе оценило внешний вид клона.
– Сойер – это не моя мать, и даже не я. С тобой говорит, вроде бы, Гек. – Ухмыляясь, объяснил командированный на Землю. – Посмотри, сколько времени займет дорога до берега большого озера к востоку отсюда?
– Какого озера, Лорик?! Что у тебя творится? – Тридцать второй, тем не менее, стал гладить пальцами монитор, раздвигая кадры со спутника в поисках нужного гидронима.
– В трех страх милях к юго-востоку есть пресное озеро. Но ты туда не долетишь. Доложи по плану.
– Ситуация сложная, Фил. Есть люди-змеи – гермафродиты, хищники и высокоразвитая цивилизация. Есть люди-тина, подвластные паразитам. Есть цивилизация детей. Жестоких детей, занявших базы нагов и поглощающие их еду и яйца. Я еще разбираюсь. Что у вас? Почему не долечу?
– Ясно. Жду следующего сеанса связи. У нас кошмар. К озеру не ходи. Мой совет. Там лежит туша огромного тираннозавра, прямо на берегу, вероятно, воняет нешуточно, да и другие подобные твари там тоже найдутся.
– А почему не долечу-то? Фил??? – Тридцать третий вдруг почувствовал, как его модуль подкинули, да отбросили, со всей дури, обратно вниз! Чертыхнувшись, астронавт отключился, ударившись об подголовник.
– Да потому что ты ключ забы… – Экран мигнул и пошел серыми помехами.
— Великая Книга Книг, — громко, нараспев, читал Деннис. — Рассказывает нам следующее:
«Давным-давно в Бхенине не было рек. Вся вода в мире находилась в Великом Океане, и владел всей водой двоюродный брат Нефритового Императора — Бог Воды. Маленькие трудолюбивые люди рождались, прося пить, и умирали с этой просьбой. Природа не давала сочных плодов, и вокруг росли только жалкие колючки. Не было риса, и не было жизни. Но помимо Великого Яйца у Праматери Всего Сущего, Богини Гуань Инь, были ещё яйца, и она, в грусти от поступков своего старшего сына, который правил миром, любя мёртвых и не заботясь о живых, дала дыхание ещё четырём драконам. Так появились братья: Длинный Дракон, Жёлтый Дракон, Чёрный Дракон и Жемчужный Дракон.
Драконы любили жизнь и были дружны. Как-то раз, играя в облаках, Жёлтый Дракон посмотрел вниз и увидел умиравших от жажды. «Бедные маленькие люди», — подумал он и рассказал своим братьям. Опечалились драконы и полетели к своему старшему брату. Старший брат — Великий Нефритовый Император, обещал помочь. Но шли дни и месяцы, а воды всё не было. И тогда, братья полетели к Великому Океану и, набрав в нём воды, оросили землю и совершили чудо. На сухой земле родился Бхенин.
Посмотрел Нефритовый Император на землю и страшно разгневался. Повелел он прибыть в Пхаталлу своим братьям и заточил их в четыре горы, стоящие рядом с дворцом.
Узнала Светлая Богиня, как поступил сын, и превратила Длинного Дракона, Жёлтого Дракона, Чёрного Дракона и Жемчужного Дракона в четыре реки да выпустила их из темниц. Рассердился Нефритовый Император, но не смог помешать течению Великих Рек.
Когда он понял, что правит только миром мёртвых и не может влиять на мир живых, то отгородил Бхенин стеной и проклял всё живое. С тех пор, он собирает тех, за кого не кому бороться, и делает их своими рабами. Не может увидеть прекрасный Мир Нефритовый Император, грозно сидит он в неприступной Пхаталле, и нет спасения тем, в чьих сердцах пепел…».
— Не фига себе, сказочка! — сказал Теодор. — Жутковатенько. Хотелось бы думать, что мы прёмся не к этому чудищу…
— Хотелось бы, — подтвердил Станислав. — Но нам, ознакомившись с этим… Эээ… Эпосом, необходимо решить несколько других животрепещущих моментов. Где мы встанем на якорь? Сколько джонок наймём? Кто останется на галеоне? Кто приобрёл Бурого? Потому, что сказка сказкой, а цена ценой!
***
Я решил, что утро — понятие растяжимое, и начал его, как только пробило две склянки… Дома… Какое счастье! Вчера, мне было не очень хорошо, и внутри всё тряслось, и живот крутило, а сегодня… Сегодня, я хотел есть! Жизнь опять повернулась ко мне солнечной стороной, поэтому после пробуждения по знакомой дорожке, бегущей от каюты Теда, я отправился прогуляться в трюм и впервые посмотрел на него другими глазами.
Оказалось, что наш трюм — очень неплохое местечко, когда используешь его для весёлых походов, а не для жизни. В этом кладезе приключений моего детства имелся богатый выбор мешков с крупами, бобами, множеством мелких и крупных деталек, железок и тряпья. Мой путь пролегал между возлюбленными бочонками Гризли к месту моей силы — загончику с бирюзовыми клушами. Они дремали. Но, вот-вот должны были, близоруко щурясь, рассмотреть «покупателя» и, разбегаясь, интригующе кудахтать и трястись.
Но что-то мутное и противоречащее моей охотничьей натуре появилось в душе. Хьюго! Куролюб вчера спас меня! Вот наглец! Как я теперь смогу порезвиться с пернатыми девчонками? Эта мысль ударила в голову и с силой бросила мой зад на деревянный настил! Мерзкий любитель петухообразных, все-таки добился своего! Так, в целом такое приятное место, резко потеряло свою привлекательность.
На обратном пути, так и не потревожив перьевые мешки, я случайно набрёл на хорошо выдержанный крысиный трупик. Ну хоть что-то! Уделив особое внимание местам за ушами и в межлопаточной области, от души повалялся. Больше находиться в трюме не было необходимости — пришлось отправиться будить кока.
Он благосклонно принял раннюю побудку и, кинув в меня ключом, повернулся на другой бок. Пришлось обернуться и навести порядок в камбузе. Что было, то и съел. Негусто!
Выяснилось, что от такого количества еды я отвык, поэтому какое-то время периодически маялся животом. Когда же, наконец, солнце включило отопление на полную катушку, я закончил сиесту и оставил, использованную вместо подстилки Полинину шаль.
Но тут в мои планы ворвался отдалённый разговор, вникнув в который я расстроился! Капитан и графиня, приплетя аромат дохлой крысы, совместно, не противореча друг другу, отдавали странные распоряжения. Я невольно попятился, но уткнулся в стенку, а меня, схватив за лапы, потянули два дюжих моряка, которые с цыканьем и смешками затолкали в огромную лохань, гордо именуемую ванной.
Вспоминать, что произошло дальше — неприятно. Они мылили, мочили, поливали, полоскали и снова пачкали мылом! Затем, Станислав приказал обернуться, и пытку повторили. Но это было только началом! Меня подстригли в двух ипостасях, а в довершение экзекуции, выделили опасную бритву, приказав поскоблить морду. Голого и расстроенного меня скептически осмотрели и разрешили позавтракать! Кошмар!
***
Согласно лоциям, «Морской Мозгоед» мог углубиться внутрь территории километров на сто. Дальше его продвижение было бы остановлено порогами и мелями. Поэтому, войдя в устье Жёлтой реки, они встали на якоря и занялись приготовлением к экспедиции вглубь страны.
Спасателям невероятно повезло, на стоянке рядом была пришвартована небольшая паровая яхта. Выяснилось, что она принадлежит Бритландскому торговому дому и не используется. После двух дней витиеватых переговоров яхта была зафрахтована, и оставалось лишь позаботиться о быстром переоборудовании судна.
Боб загрузил столько угля, сколько можно было поднять на борт. В результате мешки были складированы даже на палубе и в некоторых свободных каютах! Никто не знал, смогут ли они заправиться в пути. Хьюго же умудрился приобрести съестных припасов на целый год! На нос яхты и по её периметру установили семь пушек, снятых с галеона, и, при полном недовольстве Теодора, были экспроприированы две бочки вина.
На «Мозгоеде» оставались Скелет и ещё не до конца поправившийся Теодор. Полина, не посмела даже возразить, но, к удивлению, с ней оставались Маргарет и Мери. Для обслуживания корабля вытянули жребий: двадцать человек экипажа и знаменитые Бирюзовые Клуши…
Рассвет застал спасателей на реке. Туман быстро скрыл галеон, и мглистая неизвестность окутала паровую яхту. Ещё с вечера все были на борту. Станислав, не ложась спать, лично проверял и перепроверял готовность машинного отделения, а в полночь Боб отдал приказ разводить пары. Вскоре клубы тёмного дыма смешались с туманом, и, издав прощальный гудок, яхта скрылась в туманной неизвестности.
***
Утром Мери положила письмо на прикроватный столик Полины.
«Я Вас люблю! Я знаю Вас такой, какая Вы есть! Знаю Ваши слабости, беззастенчивость и коварство! Ваши ноги никогда не будут прикованы к земле, а лучистые глаза всегда будут смотреть на звёзды. Мне вечно останется только то, от чего я не в силах отвернуться: ваши прекрасные ноги, глаза, руки и грудь — мой рай и мой ад! Ваши волшебные чары, которые, как стрелка компаса, манящая к северу, притягивают меня. Я лишён воли, и я давно только в Вашей власти.
Я готов смеяться над любым расстоянием, если вы разрешите обнять вас. Я презираю смерть, усталость и сон, лишь бы вы улыбались мне. Если судьба позволит мне ещё хоть раз насладиться вашей походкой и красотой волос, я буду самым счастливым человеком на свете! Вы — мой рай! Моя валькирия! Вы — моя боль! Моя мечта!
Дорогая Полина, будьте моей женой!».
«Да…», сладко шелестящее на ветру, донесла Мери через расстояние Маасу. И голос несравненной мисс Вингер услышал наследник Ромского Триумвирата!
Постояв перед бюстом, Глеб Портнягин двинулся дальше.
Позади изваяния на задней стене отсвечивало свежим лаком обширное полотно, изображающее знаменитое танковое сражение возле хутора Упырники. Композиционным центром картины, несомненно, являлась исполненная нечеловеческого напряжения фигура неизвестного чародея, преградившего путь вражеской армаде. Между воздетых ладоней героя рождалась ветвистая молния, жалящая несколько целей сразу. Определить, что это были за цели, опять-таки затруднительно, поскольку башни бронированных чудовищ буйно полыхали.
Краски — ничего себе, яркие, а вот энергетика, честно говоря, так себе… Отдать полотно на подзарядку? Да нет, бесполезно. Как только вернут в вестибюль — тут же опять и подсядет.
Крупные губы Портнягина пренебрежительно скривились, чуть не уложив в обморок директрису музея. Впрочем, старушенция и так что ни день по малейшему поводу билась в истерике.
Над дёрганым вихлявым плечиком страдалицы бледнела унылая физия референта. Мальчуган был в отчаянии. По его мнению, Президент зашёл в краеведческий исключительно ради того, чтобы лишний раз продемонстрировать окружающим редкое своё самообладание. Но ведь встречи-то уже назначены! Люди-то — ждут! Чёрт бы драл это расколдовавшееся колесо вместе с шофёром Гришей!..
Однако в данном случае побуждения высокого начальства референт истолковал неправильно в корне. Дурацкая, на первый взгляд, история со сбежавшим колесом насторожила Президента настолько, что он уже готов был отменить все назначенные на сегодня встречи и вечернее заседание Лиги впридачу.
Глава баклужинских колдунов привык доверять интуиции. А интуиция нашёптывала ему что-то нехорошее. Он ещё раз зорко оглядел вестибюль. Помещение было совершенно пустым, если, конечно, не принимать в расчёт присутствующих здесь людей. Всего лишь единожды в распахнутых дверях левого крыла мелькнул прозрачный страшок — и тут же спрятался. Надо полагать, низшая потусторонняя живность сюда вообще не заглядывает. Да оно и понятно…
Портнягин и сам давно уже ощущал биение некой необоримой силы, исходящей из правого крыла здания. Как всегда, не заботясь о том, что о нём скажут или подумают окружающие, глава баклужинских чернокнижников воздел длань и, пошевелив пальцами, приcмотрелся. Золотистая аура, окутывавшая руку, заметно выцвела, полиняла…
Неприятно сознавать, но то, что хранилось в правом крыле, гасило колдовские способности Президента с той же лёгкостью, с какой разрушило недавно наивное заклятье шофёра Гриши, столь неумело заговорившего переднее колесо лимузина.
Преодолевая враждебные ему флюиды, Портнягин приблизился к дверям, ведущим направо, тронул скважину, шевельнул ручку.
— А косяки зачаровать не пробовали? — задумчиво спросил он.
— Шептуна вызывали… — простонала нервная старушенция, комкая морщинистые лапки перед кружевной грудью. — Тоже не смог…
Президент мрачно кивнул и проследовал в первое помещение, посвящённое первобытному колдовству, родиной которого, как известно, являлось Баклужино. Выморочная анфилада комнат гулко отзывалась при каждом шаге особым эхом, доступным лишь слуху колдуна. Пусто было в музее. Ни угланчика, ни страшка, ни барабашки.
Наконец возглавляемая Президентом группа остановилась перед тупиковой стеной, на которой одиноко висел тот самый экспонат, что распугал низшие потусторонние силы, обесцветил золотистую ауру первого чародея страны, а десять-пятнадцать минут назад лишил президентский лимузин левого переднего колеса.
***
Да уж, достояньице… Кому б его только сбагрить!
Лыцку икону отдать нельзя — это однозначно. Хотя бы из соображений престижа и национальной безопасности. А то вынесет её тот же Африкан на поле боя — и готово дело! Все, считай, заговорённые колеса поотваливаются.
А уничтожить — скандал. Причём международный. В кощунстве обвинят, в варварстве… Даже в сатанизме.
Хотели американскому президенту подарить — не принял. Сказал: и так уже всем известно, что Баклужино в НАТО просится. Дескать, за взятку сочтут. А скорее всего, усомнился в подлинности шедевра. Что-то, видать, заподозрил.
Однажды глава Лиги Колдунов уже провернул с этой иконой совершенно блистательный политический ход, а теперь чуял нутром, что можно провернуть второй. Однако пока он ещё не знал, что это за ход, и поэтому был очень собой недоволен.
Излучаемые иконой ало-золотистые флюиды продували ауру насквозь, бросая то в жар, то в холод. Склонив нахмуренное чело и слегка выпятив нижнюю челюсть, Глеб Портнягин стоял перед образом — и мыслил.
Доска доской — а вот поди ж ты! Хотя в общем-то источник чудотворной силы известен… Икона подпитывается чувствами верующих — прямиком из Лыцка, где стараниями дважды уже не к ночи будь помянутого Африкана религиозно-партийный фанатизм достиг предельной черты.
Да, но такой резкий скачок… Раньше благодать в радиусе пробивала метров на двадцать максимум, а Гриша гнал лимузин почти по осевой… То есть колесо расколдовалось, когда от иконы его отделяло метров тридцать с гаком. Нет-нет, тут не влияние Лыцка, тут другое…
— А что, много было посетителей за последний месяц? — как бы невзначай обратился Глеб к директрисе.
Та ахнула и отшатнулась.
— Где? Здесь?.. — взявшись за сердце, переспросила она.
— Здесь-здесь…
— Трое… — Старушенция порылась в кружевах на птичьей груди и с судорожным жеманством извлекла сложенную вчетверо бумажку. — Вот…
Президент вынул список из трепещущей лапки и изучил его внимательнейшим образом. Два интуриста и один провокатор. Причём настолько засвеченный, что непонятно, за каким вообще лешим генерал Лютый с ним возится… Нет, явно не то.
Молча повернулся — и приближённые поспешно расступились. Крупным шагом миновав стенд с муляжами ритуальных палиц, Глеб Портнягин направился к выходу, уже точно зная, о чём он сегодня будет говорить с шефом контрразведки — сразу же после вечернего заседания Лиги.
Так он, во всяком случае, полагал.
***
Замечено, что колдуны никогда не держат аквариума и не разводят рыбок. Многие считают, что это связано с какими-то высшими запретами, но на самом деле всё объясняется довольно просто. Ну что, скажите, за интерес возиться со стеклянной ёмкостью, когда любая комната — тоже в своём роде аквариум, в котором обитают мириады прелюбопытнейших тварей! Простые избиратели вроде нас с вами их, правда, не видят, однако дела это не меняет нисколько. Что ж теперь, и рыбок не разводить, если ты зрячий?
Наверное, каждый замечал, что от сильной усталости перед глазами начинают плавать крохотные полупрозрачные пузырьки. Прямолинейно и равномерно движутся они, никогда не меняя выбранного направления. Не пугайтесь. Просто ваши утомлённые хрусталики расслабились, и вы нечаянно проникли взглядом в астрал. А полупрозрачные пузырьки (обычно они плывут целыми гроздьями) — это всего-навсего угланчики, безобиднейшие и, кстати, весьма полезные для нас существа, поскольку питаются они отрицательной энергией. Нечто вроде потустороннего планктона.
С ними даже можно поиграть. Угланчики приковывают взгляд, заставляя следить за своим перемещением, но при этом и сами оказываются как бы у вас в плену. Резко поверните голову — и гроздь пузырьков, словно по волшебству, окажется именно в той точке, куда вы посмотрели, после чего снова двинется прежним путём. Забавляться так можно часами, но долго мучить их, право, не стоит. Пусть себе плывут куда плыли…
Другая форма пограничной астральной фауны — страшки. По сравнению с угланчиками это довольно высокоорганизованные энергетические сущности, связавшие свою жизнедеятельность с человеком. При желании их можно заподозрить в умышленном издевательстве над людьми: они передразнивают нас, подражают мимике, жестам, походке. Гримасы и кривляния страшков — преуморительны, но злого умысла с их стороны, поверьте, нет ни малейшего. Просто они таким вот образом переваривают наши чувства и воспоминания. В подавляющем большинстве страшки совершенно прозрачны, за исключением двух-трёх довольно редких разновидностей, слегка мутнеющих от перенасыщения. Именно им мы обязаны многочисленными легендами о призраках, шаровых молниях и неопознанных летающих объектах…
А вот барабашек и болтунцов ещё никто из простых избирателей разглядеть так и не смог (Глюки, разумеется, не в счёт!). Кстати, это два совершенно разных вида, лишь по ошибке слитых воедино нашими не слишком-то грамотными экстрасенсами. Болтунец (иногда его ещё называют внутренним голосом) — отнюдь не барабашка. Он не колеблет стен, не гремит посудой и не льёт воду с потолков. Болтунец, как было убедительно доказано ещё Владимиром Медведевым, питается слабыми токами, возникающими у нас в мозгу во время речевой деятельности. Смысла фраз он, понятно, не ухватывает и воспроизводит их потом как попало — безбожно перевирая и перетасовывая отдельные слова. Очень любит окутывать собой коммуникационные кабели и висит на них месяцами, лакомясь телефонной трепотней… Вспоминается один такой прискорбный случай: кто-то довольно долго стучал в КГБ по телефону, а проверили потом — выяснилось, что и человека такого нет, и номера, и адреса… А заложить успел многих.
Принято думать, что в жилище колдуна царит всегда жуткий бедлам. Ну, с внешней, материальной стороны, может быть, так оно и есть. Но вот что касается астрала, порядок у них, поверьте, идеальный. Зато у нас: у-тю-тю-тю-тю, салфеточки, скатёрочки, нигде ни пылинки, полировка сияет… А угланчики все — позаморены! А под кроватью, страшно подумать, хыка завелась! Лярвы какие-то крутятся, как на вокзале! Серпентарий, короче, а не комната…
Вот если кто чародея к себе приглашал (ну там порчу снять или отсушить кого) — обратил, наверное, внимание, что гость постоянно морщится, в углы поглядывает… Бардак у нас там, господа, самый настоящий бардак!
Так что лучше бы уж молчали.
***
Как правило, оперативные работники из колдунов выходят хреновенькие. Может быть, именно поэтому шефом контрразведки суверенной Республики Баклужино был назначен генерал Лютый, вполне нормальный человек, одолевший, впрочем, специальные курсы прикладной магии. Допуск в ближний астрал у него, понятно, имелся, но ограниченный и без права вмешательства. Угланчики в глазах Лютого бегали постоянно, а вот вся прочая энергетика, увы, как была — так и осталась недоступна острому генеральскому взору. Это обстоятельство сплошь и рядом причиняло шефу контрразведки сильнейшие неудобства. Не в силах говорить на равных с чернокнижниками, старый служака Лютый, направляясь на встречу с Президентом, делал всегда каменное лицо, хотя и знал заранее: каменей, не каменей — всё равно раскусит.
Вот и сейчас, прикрыв за собой дверь, он не увидел, что следом в кабинет проникли два матёрых гримасничающих страшка — прямо сквозь дверное полотно. Оба, понятно, в штатском — как и сам генерал. Оказавшись в экологически идеальном аквариуме президентского кабинета, страшки малость ошалели и вроде даже заколебались, прикидывая: а не убраться ли им, пока не поздно, восвояси.
— Присаживайся, — сказал Президент.
В разрезе гардин беззвучно полыхал неоном проспект имени Ефрема Нехорошева.
Генерал сел. Страшки помедлили и тоже сели, то есть зависли в сидячих позах. Тот, что слева, — под самым потолком, в непосредственной близости от яростно сияющей люстры. Хорошо ещё, что колдуны и политики напрочь лишены чувства юмора. Будь Глеб Портнягин простым избирателем, он бы неминуемо расхохотался, наблюдая, с какими ужимками располагаются в воздухе два полупрозрачных генерала.
— Ну, и что у нас плохого? — задушевно осведомился он, чуть откидываясь назад, чтобы получше видеть всю троицу.
Лицо контрразведчика осталось безупречно каменным, чего, к сожалению, нельзя сказать о физиономиях его энергетических двойников. Эфирная мордень правого страшка выразила крайнюю растерянность, а левый и вовсе схватился за голову. Стало быть, спросив о плохом, Президент, как всегда, попал в самую точку.
— Н-ну… что касается подготовки к встрече специальной комиссии ООН… — недовольно начал было шеф контрразведки.
Но тут Президент предостерегающе поднял ладонь — и генерал умолк, не выразив ни малейшей досады. Зато оба страшка за спиной Лютого, уловив тайное желание генерала, вскочили, ощерились и беззвучно изрыгнули матерное ругательство. Глеб Портнягин поморщился. По губам он умел читать не хуже глухого.
— Короче! — бросил Президент. — С подготовкой — порядок? В общих чертах…
— В общих чертах — порядок, — нехотя согласился Лютый.
— Тогда давай прямо к делу… Что стряслось?
Лютый ответил не сразу. На лицах его страшков выразилось тупое недоумение. Один из них даже вывалил язык, приняв вид полного кретина.
— Имел место факт нелегального перехода государственной границы по реке Чумахлинке, — сухо сообщил генерал. — Со стороны Лыцка.
— Та-ак… — заинтригованно протянул Президент и на всякий случай оглянулся. Его собственные вышколенные страшки сидели, как положено, за гардиной, но можно было поспорить, что вид у них сейчас тоже слегка озадаченный. Нелегальный переход границы? Чепуха какая-то! Беженцем больше, беженцем меньше… Что за событие?
— Кто? — отрывисто спросил Президент.
— Пока не знаем. Перехватить не удалось…
— Погоди… Что тебя, собственно, беспокоит?
— По воде перешёл, — несколько сдавленно пояснил Лютый.
Глеб Портнягин моргнул.
— Это в смысле… аки посуху?
Генерал Лютый угрюмо кивнул. Два прозрачных генерала за его спиной сделали то же самое.
— Когда?
— Полтора часа назад.
— Оч-чень интересно… — Президент нахмурился и подался поближе к столу. — Ну-ка, давай подробнее!
— Около двадцати пятнадцати по баклужинскому времени, — начал генерал, — на принадлежащем Лыцку берегу был разведён необычно большой костёр. Браконьеры таких не разводят — слишком приметно. Затем приблизительно в двадцать тридцать пять по костру с лыцкой стороны произвели предупредительный выстрел из снайперской винтовки. После чего имел место сам факт перехода…
— Внешность нарушителя… — процедил Президент, искоса взглянув на кислую физию одного из генеральских страшков.
— Фигура плотная, коренастая, — по-прежнему не меняясь в лице, деловито принялся перечислять приметы генерал Лютый. — Одет в рясу. Борода широкая, окладистая. Волосы длинные, собраны на затылке хвостом. В руках держал какого-то зверька с пушистой шерстью… С лыцкой стороны был открыт пулемётный огонь. После второй очереди ствол заплавило… Со стороны Баклужино подняли по тревоге заставу. Нарушителя обнаружить не удалось… пока…
— А что за зверёк? — перебил Президент.
Генерал помедлил. Страшки смутились.
— Трудно сказать… Таможенники утверждают: домовой… Причём дымчатый, лыцкий…
— Домовой? — не поверил своим ушам Глеб Портнягин. — Как домовой? Почему домовой? В рясе — и с домовым на руках?
Ответа не последовало.
— Думаешь, кто-то из наших, из баклужинских, вертался? — с сильным сомнением осведомился Президент сквозь зубы. — Ну-ка, давай прикинем… Водоходцев у нас в Лиге — четверо. Я границу не переходил. То есть, остаются трое… — Глеб Портнягин впился глазами в Лютого. Генерал молчал. Оба страшка со страдальческими гримасами разминали виски.
— Ну, не молчи, не молчи… Что предлагаешь?
Лютый вздохнул.
— Что тут предлагать, Глеб Кондратьич?.. Проверить всех троих. Кто успел подготовить алиби — взять на подозрение.
Президент поиграл бровью, подумал.
— Хорошо, — буркнул он наконец. — Колдунами я займусь сам… А по Лыцким Чудотворцам данные есть?
Генерал утвердительно склонил седой проволочный ёжик и открыл уже было рот, однако доложить так ничего и не успел.
— Нет, не понимаю! — с искренним недоумением снова заговорил Президент. — На кой дьявол чудотворцу переться через кордон? На это вообще-то шпионы существуют… Да ещё и с домовым за компанию! Бред какой-то! Ты согласен?
Генерал был согласен. На всякий случай Портнягин взглянул на эфирных двойников Лютого. Страшки откровенно тосковали. Правый нервно зевал во весь рот. Президент посопел, поиграл желваками, потом негромко хлопнул ладонью по столу.
— Ладно… Извини, что отвлёк. Дальше давай…
— Насколько нам известно, — скучным официальным голосом продолжил генерал, — из всего Лыцкого Митрополитбюро только три чудотворца обладают правом хождения по водам: сам Партиарх и двое протопарторгов: Африкан и Василий…
Крупное, рельефно вылепленное лицо Глеба Портнягина стало вдруг тревожным и задумчивым. Как бы в рассеянности первый колдун Баклужино коснулся пальцами лба, прикрыл веки… То ли медитировал, то ли соображал.
— Партиарх Порфирий в данный момент, по нашим сведениям, находится в агитхраме имени Путяты Крестителя, — докладывал тем временем генерал, — где освящает обновлённый иконостас красного уголка. Местонахождение Африкана и Василия пока не установлено…
— Неужели Африкан? — негромко произнёс Президент, не открывая глаз, и такое впечатление, что с затаённым страхом.
— Либо Африкан, либо Василий, — кряхтя, уточнил Лютый. — Они, Глеб Кондратьич, и внешне, кстати, похожи…
— Да провались он, этот Василий!.. — внезапно рявкнул Президент, жутко раскрывая глаза.
От прилившей крови лицо его из бронзового стало чугунным. Воздух в кабинете вдруг отяжелел, как перед грозой. По углам испуганно заклубились угланчики и прочая мелкая проглядь. Под пылающей люстрой треснул ветвистый разряд, а за всколыхнувшейся гардиной поднялась яростная толкотня. Глава Лиги Колдунов на несколько секунд полностью утратил контроль над собой и над своим аквариумом.
— Успокаиваешь? — загремел он, широко разевая львиную пасть опытного парламентария. — Какой, к чертям, Василий? Что он, вообще, может, твой Василий? По воде пройтись — до первой волны?
Далее Президент нечеловеческим усилием воли взял себя в руки — и надолго умолк. Генерал Лютый сидел чуть ли не по стойке «смирно». Страшков его нигде видно не было. Надо полагать, удрали в ужасе сквозь закрытую дверь. А может, и вовсе распались.
— Значит, так… — тяжело дыша, проговорил Президент. — Ищи Африкана. Василий меня, сам понимаешь, не интересует. И вот тебе ещё одна наводка: чудотворная икона в нашем краеведческом…
Генерал позволил себе слегка сдвинуть брови.
— Предположительно: новая попытка похищения?
— Не знаю! — глухо отозвался Президент. На его высоком выпуклом лбу проступала испарина. — Но икона почуяла, что Африкан собирается перейти границу. Ещё днём почуяла, учти! На Василия она бы так не реагировала…
— А чем нам конкретно может сейчас навредить Африкан? — прямо спросил генерал.
Президент через силу усмехнулся.
— Если Африкан — здесь, — тихо и внятно выговорил он, глядя Лютому в глаза, — это конец всему… В том числе и нашему вступлению в НАТО… Короче, иди работай.
Генерал Лютый молча встал и направился к двери, потирая с болезненной гримаской старый шрам на запястье — явно, след от собачьих челюстей. Внезапно трубка одного из телефонов на столе Президента подпрыгнула и, перекувыркнувшись, вновь возлегла на корпус аппарата, причём неправильно. Уже взявшийся за сияющую медную ручку, генерал обернулся на звук.
— Ничего-ничего… — сдавленно успокоил его Глеб Портнягин. — Это я так, случайно…
Дождавшись, когда дверь за генералом закроется, он грозно сдвинул брови и заглянул под стол.
— Ох, дуну сейчас на тебя… — пригрозил он в сердцах. — Вот попробуй только ещё раз так сделай!
Этого крупного рукастого барабашку Президент совершенно случайно обнаружил в подвале здания МВД Республики, где тот опасно развлекался, бренча браслетами, пугая сотрудников и прикидываясь их давними жертвами. Создание привлекло Глеба редкой даже среди барабашек красотой, и он забрал его к себе в кабинет. Как и всякая одичавшая энергетика, тварь приручалась с трудом и всё время норовила нашкодить.
Терпеть не могу обязательств. Особенно таких, внезапных. Вроде ничего никому не обещала – но не можешь перестать думать. Ангел ухитрился подгадить всего четырьмя последними словами. Днём меня не могли утешить ни Мисти, ни Рыжая Эй, и даже чувствующая моё настроение лучше других Даро. Остальные, стоило покормить, занялись собой и друг другом, справедливо решив, что я справлюсь сама. А потом пришёл вечер, и я вспомнила, что моя работа – гонять ангелов с крыш, а не говорить с ними. Так что на ту самую крышу я всё же поднялась – чисто по работе.
Фиалковоокий сидел на том же месте. И я начала со вчерашнего:
– Кыш!
Не помогло. Ну и ладно. Есть верное средство.
– Пошёл вон, крылатый придурок.
Все ангелы не любят грубости, но вряд ли так сильно, как не люблю её я. Произнося эту, дежурную и вынужденную, я морщилась. Он заметил, хотя на меня и не смотрел.
– Тебе же самой неприятно, – сказал, словно ребёнку, мягко, ненастойчиво, предлагая выбор.
Так поступает каждое утро моя стая. Ничего не просит. Сидят, ждут, смотрят. Покормишь? Забудешь? Сейчас? Позже?
– Но мне за это платят. – Аргумент показался нелепым и отчего-то стыдным. Стоило найти второй. Например: – Тебе здесь не место, и ты сам это знаешь.
– Лимит пока не достигнут, нас же тут не шестеро, – ещё более мирно и мягко заметил ангел.
Мне стало совсем уж муторно. Кто и как сумел подсчитать, что на одной крыше может безопасно для живущих под ней поместиться именно шесть ангелов? И почему группы теперь встречаются всё реже? Нет, с этим как раз понятно. Такие, как я, хорошо делают свою работу. Но что будет, если на крыше окажется больше шести ангелов? Она провалится? Хозяевам кошмары приснятся? Молоко скиснет?
– Скорее, станет сгущённым, — ответил он. – Или хотя бы сливками.
– Но только до утра, – фыркнула я. – Вы, ребята, одно сплошное разочарование.
Вообще-то я не собиралась никого ни в чём упрекать. Хотя правда – когда ангелы начали возникать на крышах и исполнять человеческие желания, всё казалось какой-то сказкой. Чудесной, сладкой и заслуженной. А потом оказалось, что исполненное – лишь на час. Все горы золота, красивые наряды и дворцы. Все вылеченные болезни. Хотя бы для болезней стоило сделать исключение! Но нет.
Правда, срок постепенно увеличился. До двух часов, до шести, до целой ночи. Но с рассветом исчезало всё. Сами ангелы – тоже.
– А вы, люди, не разочаровываете, – сказал он.
Я вдруг поняла, что разговор будет долгим, и села – не рядом с ним, а в стороне. Ноги и спина уже намекали, что так будет лучше. Крыша оказалась жёсткой; а вчера я этого и не заметила.
– Разве нет? Почему? Наши желания наверняка очень… однообразны.
– Сначала да, – кивнул ангел, – а потом, когда кто-то вываливает всё, о чем мечтал хоть однажды, он начинает думать. Тогда можно услышать интересное.
– Например? Что самое интересное ты слышал?
Я думала, он не ответит. Есть слух, что ангелы забывают исполненные желания…
– Один попросил стеклянную башню на острове Кри.
– И что в этом интересного? – возмутилась я. – Надеюсь, он попросил башню с отоплением, ночи на Кри холодные…
– Человек никогда её не увидел, ту башню, – перебил ангел. – Он не просил перенести его на остров, вообще в ту ночь с крыши не ушёл.
– Но башню же видно с крыши? Иначе зачем вообще башня?
– Ничего не видно. Хотя он и смотрел в ту сторону.
Я подумала и пожала плечами.
– Странно, конечно… но попроси он у тебя ведро фальшивых монет, я бы удивилась больше. На Кри никогда не было башни, хотя старая песенка и поёт… «Башня на Кри высотой до небес, в гладком стекле отражается лес»…
– Кажется, дело было именно в песне, – кивнул он. – Человек захотел, чтобы её слова стали правдой.
– Но дальше там печальное. И принцесса, и две ведьмы, белая и черная, и «Проклятье Стекла». Больше он ни о чём не просил? Только башню?
– Да. И всего на одну ночь. Специально оговорил это, хотя и знал, что всё и так исчезнет утром.
– Наверное, боялся, что в башне всё же заведётся принцесса, а потом и остальное. – Я подвинулась на место, которое показалось ровнее. – Смешаешь реальное со сказкой — и жди беды. Может, не беды или не сразу, но точно ничего хорошего.
– Тогда хорошо, что мы уже не исполняем больших желаний, – без особой радости хотя и без печали сообщил ангел.
– Большие вы и раньше не очень-то исполняли. Просить мира во всём мире или счастья для всех было бесполезно…
– Не совсем так, – снова перебил он. – Бесполезно загадывать желание, если его исполнение изменит не только тебя.
– Не сходится, – сразу заспорила я. – Взять хоть ту башню. Все, кто её увидят, запомнят. Потом это может отразиться в творчестве или просто… Кто-то решит, что внезапная башня — чудо. Может родиться новая религия. Или башня попадется на глаза кому-то мрачному и несчастному, и он тут же поймёт, что надо забраться повыше и скинуться вниз, ведь всё тлен.
Он засмеялся:
– Сколько ты нашла применений башне, которую никогда не увидишь! Понимаешь, если б не было ангелов, а башня взяла и возникла – да, многие изменились бы. Удивление, страх, непонимание – они меняют. Но мы есть. Любое ночное чудо объяснимо так – ангел исполнил чьё-то желание. Ради этого, ради нас никто меняться не желает.
– Почему вдруг ради вас? – не поняла я. – Ради себя. Если башня вдруг стала символом, подсказкой или ответом.
– Потому что вот она есть, а вот её уже нет. Исчезла даже память о ней. И больше нет ни символа, ни подсказки, ни ответа.
– А, вот как… – Я почувствовала разочарование. – Игры с памятью. И правда, говорят, что не только ваши дары исчезают, но иногда и память о них.
– Мало ли, что говорят. Если чего-нибудь пожелаешь, узнаешь, как на самом деле.
Так и знала, что этим кончится.
Крыша вдруг показалась мне слишком жёсткой. И встать почему-то оказалось тяжело, словно я приклеилась к серой шершавой поверхности, ждущей очередного дождя.
– Нет у меня никаких желаний. Тех, что сама не могу исполнить – нет. Но вот скажи, а зачем тебе это надо?
– Это твоё желание – знать? – спросил он, тоже вставая.
Я невольно отступила. Ангел показался гигантом, но потом он свернул крылья, спрятал за спиной и стал обычным.
– Нет… Да. Я хочу знать, но не это. – Оказалось, не смогу промолчать и не высказать то, о чём думала давно. – У меня есть кошки. Много кошек. У каждой какая-то история до меня. Хочу знать эти истории.
Он кивнул. Кивок вышел похожим на поклон.
– Хорошо. Назови имя одной их них.
– Даро, – я подумала, что надо бы снова сесть, но не успела.
А потом, после всего, всё-таки села. Теперь я знала. Мою пятнисто-полосатую любимицу, в котёночном возрасте оставленную в доме случайными гостями, никто не обижал. Почему-то я была в этом сразу почти уверена и потому – спокойна.
Ночь пока не кончилась. А ангел снова сидел у выхода на чердак.
– Я всё забуду? – спрашивать было страшно, но хуже ждать рассвета и того, что часть меня исчезнет вместе со звёздами.
– Только неважное. Иди. Обещаю, я сейчас тоже уйду.
Но мне было почти всё равно, хотя работу пришлось делать ещё несколько часов. Только потом я смогла вернуться домой, накормить вкусным и приласкать стаю.
Я вздрогнула, почувствовав спиной горячее тело caro. Он приблизился совершенно неслышно, обнял меня – молча – и нежно потерся губами о шею. Невольно улыбнувшись, так сладко и тепло было его касание, я прижалась к нему еще теснее и прямо посмотрела в затуманенные глаза лорда.
Он ждал, балансируя на тонкой грани между бешенством и жаждой. Я видела, как быстро пульсирует жилка на его шее, как подрагивают крылья носа, жадно втягивая мой запах. Чувствовала его внутреннюю дрожь и готовность… к чему? Задоминировать всех вокруг, едва я дам слабину? О, это он запросто. Это у него в крови. Но не сегодня, нет.
– Сaro, – шепнула я, не отрывая взгляда от широко распахнувшихся глаз цвета Тауэрских камней. – Дай мне что-нибудь…
– Ромашку? – я кожей почувствовала его ухмылку.
Я кивнула. Лорд сжал челюсти и весь напрягся, словно это могло ему чем-то помочь. А caro хмыкнул вслух и отошел к волшебному чемоданчику.
– Ты что-то имеешь против цветов, красавчик? – я стянула с плеча лорда ремень, снова погладила лезвием мощный торс, остановив острие в подвзошье.
– Имею.
– Какая досада, – я покачала головой. – Ты снова хамишь, парниша. А я этого не люблю. Хм… ты даже не собираешься извиняться?
– Не собираюсь. Мадонна, – в его голосе не было не капли смирения. Чистый вызов, ну и как я могла его не принять?
– Ты сам нарвался, – на сей раз я провела лезвием вверх, от низа его живота до подбородка, заставив его поднять голову и даже привстать на цыпочки. – Плохой, плохой красавчик.
И резким броском послала нож в ближайшую стену. Не то чтобы я метаю ножи, как миссис Смит, но уж чтобы попасть с четырех шагов в деревяшку размером три на три так, чтобы нож красиво вонзился, меня хватит – спасибо мафии за уроки.
Лорд машинально проследил взглядом полет ножа, сглотнул с видимым облегчением, и хрипло прошептал уже привычное:
– Бешеная сука.
– О, как ты прав, красавчик, – я одарила его сияющей улыбкой, сложила ремень пополам… но сукин сын уже смотрел не на меня, а за мою спину.
– Оба вы…
Я без замаха ударила его по губам ладонью, и только тогда обернулась на caro. Он снова подошел бесшумно, и теперь стоял в паре шагов позади меня, демонстрируя лорду пробку с ромашкой на конце. При этом выражение его лица не оставляло сомнений в том, что он непременно пустит ее в дело, причем с преогромным удовольствем.
Нежно улыбнувшись сaro, я обошла лорда и без предупреждения ударила ремнем по округлой крепкой заднице. Для начала – совсем легко. Но эффект! Лорд взрогнул, дернул цепи и заковыристо выругался на смеси английского, итальянского и немецкого.
– Нежная фифочка, – сочувственно хмыкнул сaro, на что получил новую порцию мата.
Доругаться я ему не позволила, хоть и немножко заслушалась. Такая экспрессия! Но мне больше нравится, когда лорд замолкает на полуслове, ощутив новый удар, и машинально дергает цепи. Мышцы на спине и руках бугрятся, вдоль позвоночника выступает пот. А поперек совершенных ягодиц наливается розовая полоса. Пока лишь розовая…
Так хочется провести по ней ладонью!..
А, собственно, почему я должна себе отказывать? Еще чего!
От прикосновения моей ладони к ягодицам, и губ – к спине между лопаток – лорд замер и тихо, едва слышно застонал. А меня от этого стона окатило волной возбуждения, настолько обжигающей, что я едва не забыла обо всем на свете. Но едва же не считается, правда?
Прикусив кожу на его лопатке и вырвав еще один то ли выдох, то ли стон, я отступила на шаг, полюбовалась на пока еще гладкую и светлую кожу – и ударила снова. На этот раз сильнее, оставляя на спине лорда заметную полосу.
Лорд рвано выдохнул и запрокинул голову.
Я ударила снова – вторая полоса, третья, десятая… И хриплые стоны, полные эмоций – унижения, боли, предвкушения, наслаждения…
– Чертовски красиво, – вывел меня из транса севший голос caro. – Мадонна, ты прекрасна, ты знаешь?
– Знаю, – мой голос тоже сел, а взгляд не мог оторваться от расчерченной алым, вздрагивающей от дыхания спины и от рук, вцепившихся в цепи. – Дай мне…
У меня из рук забрали ремень и вложили ромашку. От ощущения горячего мужского тела рядом я сама чуть не застонала, так хотелось прижаться к нему, приянуть его руку себе между ног…
Наверное, caro слышал мои мысли. Жесткие пальцы нырнули мне под юбку, задрав алый шелк, погладили горячо пульсирующий бугорок, скользнули дальше. Я не удержалась, застонала, сама потерлась спиной о грудь caro, прижалась ягодицами.
– Мадонна, – тихо выдохнул он мне в плечо.
– Иди ко мне, – так же тихо позвала я.
Спина лорда напряглась, он обернулся через плечо – прикусив губу, раздувая ноздри. Ни капли смирения, одна лишь жажда. Убийства? Или чего-то другого?
Когда caro вошел в меня, я снова застонала, так это было сладко. А уж прижаться грудью к спине лорда, обнять его за живот, ощущая его рваное дыхание – сумасшедший улет! И как только я сумела не забыть о том, что собиралась сделать?
Ощущая медленное скольжение во мне, я огладила горящие лордовы ягодицы, провела пальцем по ложбинке и надавила. Он выругался сквозь зубы, напрягся, как натянутая струна. Но через мгновение расслабился, откинул голову и лишь хрипло стонал, когда я ласкала его пальцами в такт движениям сaro. Сначала – пальцами, а потом облизала ромашку и резко, сильно ею надавила. Лорд выгнулся, застыл… и лишь через несколько мгновений выдохнул.
А меня захлестнуло какой-то бешеной смесью эмоций и ощущений, я задрожала… и мир рассыпался, завертелся…
Я бы, наверное, упала, если бы сaro не держал меня. Все такой же твердый и горячий, он снова толкнулся во мне…
– Не смей кончать, больной ублюдок, – выдохнула я.
И сaro тихо-тихо засмеялся, мягким горловым смехом. Потерся о мое плечо щекой неспешно, почти расслабленно.
– Это ты мне или ему, мадонна? – в его голосе сейчас можно было купаться, как в джакузи с гидромассажем. Или как в шампанском.
– Обоим, – мой голос тоже был неприлично довольным.
– Твою мать, – разбил нашу идиллию лорд; его голос сипел и подрагивал, вот только не знаю, от чего больше: от злости или от неудвлетворенности. – Развяжи меня.
– Он слишком много разговаривает, – проворковал сaro мне на ушко и толкнулся.
– Слишком, – согласилась я. – Хочешь его?
– О, ты уже готова поделиться…
– Может быть, может быть.
– Сукины дети, хватит! Развяжите меня!
– Если ты готов… сaro, не отвлекай меня! Если ты… короче, пятнадцать лимонов, и ты свободен.
– Да идите вы!
Я восхитилась. И как ему удается оставаться на всю голову лордом даже с ромашкой в заднице? Загадка природы!
– Может быть, отпустим его, сaro? Прямо так. В центре Нью-Йорка. Устроим акцию в поддержку синих китов. Как думаешь, сколько нам заплатят за представление?
– Хм… если дать объяву в фейсбуке и инсте… думаю, пятнадцать лимонов Гринпис получит.
– Ублюдки!
– Ага, больные на всю голову, – согласился caro. – И ты идиот, если в этом сомневался. Ну что, готов раскошелиться?
– Да идите вы! Ни гроша вы не получите, ни вы, ни, ваши гребаные киты!
– Опять хамит, – я покачала головой и отстранилась от сaro, едва удержавший от разочарованного стона: без него было холодно и пусто. – Он твой, сaro.
Днем Кирилл гулял по городу долго, до полной усталости, по рецепту Александра Блока. Беременным женщинам тоже советуют больше ходить, а больных, как известно, выхаживают. Марков чувствовал, что должен выходить нечто, чтобы оно появилось на свет, или самому выздороветь.
Однажды он возвращался к себе домой по каналу Грибоедова после очередного похода. Солнце садилось, от домов пролегли длинные тени, в колоннаде Казанского собора уже сгустились сумерки, но вода в канале была светла от отраженного в ней голубого неба. Кирилл решил дойти по набережной до улицы Дзержинского, а там свернуть к себе направо.
У моста он увидел со спины стройную женскую фигурку в лиловом брючном костюме. Светлые прямые волосы до плеч. Она стояла у крайнего грифона, что-то рассматривала и забавно при этом приподнималась на носках. Иногда маленькие детишки, читая трудное слово на плакате, например «Интенсификация», привстают на цыпочки, словно это им поможет. Поэтому Кирилл решил, что у девушки должно быть очень трогательное детское личико. Оставалось только подойти и взглянуть.
Когда Марков подошел, девушка сделала шаг назад, чтобы пропустить пешехода, идущего вдоль ограды. Лица не было видно из-за волос, но Кириллу показалось, что девушка шепчет какие-то слова. Вдруг она повернулась к нему, взглянула удивленно и произнесла вслух то, что, видимо, шептала:
– Львиный мостик…
Глаза у нее были очень выразительные или так казалось на фоне ее бледного лица. «Какая-то невыспавшаяся студентка. Судя по акценту, из Прибалтики», – подумал Кирилл.
– Прошу прощения, но это не Львиный мостик. Хотя архитектор, по-моему, тот же.
– Как не Львиный? – удивилась девушка и стала хлопать себя по карманам, видимо, в поисках путеводителя.
– Очень просто. Где вы видели львов с золотыми крыльями? Это же грифоны.
– Так. Это – Грифонный мостик, – догадалась девушка.
– Это Банковский мостик. Вон в том доме когда-то располагался банк, а теперь там институт экономики и финансов.
– Понимаю. А где тогда Львиный?
– Не так далеко. Хотите, я вас провожу? – спросил Кирилл.
– Если только вам по пути.
– Мне по пути, – заверил Кирилл.
Они пошли вдоль канала Грибоедова по узенькому тротуарчику. Вдвоем по нему можно было ходить только влюбленным. Кирилл, рассказывая о Петербурге Достоевского, который как раз обступал их с двух сторон, то отставал, то забегал вперед, то спрыгивал на мостовую.
– Вы когда-нибудь споткнетесь и упадете, – сказала девушка и взяла Кирилла под руку. – Я писала работу… курсовую работу по Достоевскому. Она называлась «Роман «Идиот». Жертвы и палачи. Языческие и христианские мотивы».
Кирилл посмотрел на нее с недоверием.
– У вас в Прибалтике разрешают писать на такие темы? Хорошо живете.
– Хорошо живем, – засмеялась девушка. – Только не в Прибалтике.
– А где же?
– В Англии, – произнесла она просто, словно сказала: «В Купчино или на Гражданке».
Кирилл остановился от неожиданности.
– Бросьте трепаться. Рига, Талин, Юрмала, Даугавпилс… Что там еще у вас?
– Лондон, Бирмингем, Манчестер, Ливерпуль, Бристоль…
– Не верю.
– Спорим, – сказала вдруг девушка, тряхнув светлыми волосами, и протянула ему руку.
– Теперь точно не верю. Еще и спорить умеете. Вы даже не прибалтка, а…
– «…черная крестьянка, столбовая дворянка». Еще один аргумент в вашу пользу? Испугались спорить?
– Нет, пожалуйста. Я готов.
– На что?
Они посмотрели друг другу в глаза. В эту минуту Кирилл понял, что с этой встречей он вступает совсем в другую жизнь, то есть произойдет то, о чем он предупреждал Иволгина. Он прочитал это в ее глазах. Если бы девушка не отвела взгляда, он, возможно, прочитал там гораздо большее и остановился, отступил бы.
– На поцелуй, – сказал Кирилл, и девушка согласно кивнула.
Странно, что они не условились, кто кого и в каком случае целует. Оба это поняли одновременно, но ничего не сказали друг другу и пошли себе дальше.
– А вот тот самый дом, – зловещим голосом проговорил Кирилл, – в котором Рогожин убил Настасью Филипповну.
– Правда? – девушка прижалась к нему, изображая страх, и Марков приобнял ее за плечи. – Или опять спорим?
– Нет, правда, вот тот. Видите, за булочной?
– Какой зловещий дом.
– Вообще-то здесь все дома зловещие, а подъезды зловонные.
– Спорим еще на один поцелуй, что вы обманываете иностранную гражданку?
Он опять пожал ее маленькую ладошку.
– Сказать почему? – спросила девушка. – Убийство происходит на улице Горохова, а здесь написано Дзержинского. Железный Феликс…
– До революции эта улица называлась Гороховая. Понятно? Вы проиграли, сударыня! Один поцелуй уже мой.
– Ах так! – девушка залезла в сумочку, достала маленькую книжицу и помахала ею пред носом Кирилла. – Читайте! Завидуйте! Я гражданин Соединенного Королевства! Не надо так открывать рот – ворона пролетит внутрь. Один поцелуй я выиграла!
Девушка так искренне обрадовалась победе и изумлению Кирилла, что запрыгала и захлопала в ладоши.
На Львином мостике она обняла его и сказала:
– Твой поцелуй… А теперь мой поцелуй…
– Вообще-то Поцелуев мост вон в той стороне, – сказал Кирилл.
– А мы туда еще дойдем, – ответила девушка, закрывая ему рот своими губами.
Между долгими поцелуями они познакомились. Ее звали Джейн Болтон. Она стажировалась в аспирантуре Педагогического института, жила в общежитии на улице Плеханова, в одном квартале от Кирилловой коммуналки.
– Теперь я догадался, откуда у тебя такая тяга к львам, – улыбнулся Кирилл. – Английские львята…
– А ты, оказывается, думаешь, когда целуешься?
– Думаю. Но думаю только о тебе.
Потом они вышли на Театральную площадь. Улицу Декабристов Кирилл переходил, оседлав своего любимого конька – рассказывал Джейн про Александра Блока. В тот момент когда Кирилл, указывая в сторону Пряжки, говорил про последнюю квартиру поэта, мимо проехали серые «Жигули». Рядом с водителем сидела девушка. Она посмотрела на Кирилла и его спутницу. Ее серые глаза показались Маркову знакомыми. Конечно, он встречал их взгляд несколько раз на своем дне рождения.
Ты в поля отошла без возврата.
Да святится Имя Твое…
Он прочитал эти стихи вслух до конца, глядя вслед серым «Жигулям». Когда он повернулся, на него смотрели выразительные глаза Джейн.
– Как это? – спросила она. – Можно целовать путь? Как это? Неподвижно тонкая рука? Ты все это должен мне объяснять и показывать. Хочу еще в квартиру Блока. Мы на Пряжке побываем?
– Побываем…
Пришлось съездить домой за байком; неожиданно освободившееся время было весьма кстати не только из-за Кейт – стоило похлопотать об освобождении О’Нейла. Тони еще накануне связался с некоторыми старыми знакомыми через автоматон, и теперь дома его ждали ответные телеграммы. И лишь в одной, кроме вежливого отказа, содержалась полезная информация – кембриджский однокашник сообщил, что в Лондон ненадолго приехал Мудрый Бернал, который мог бы поспособствовать освобождению докера-коммуниста, и найти его можно на Парк-лейн, где собирается клуб левой книги.
Да, Бернал мог бы помочь О’Нейлу: во-первых, он тоже считался ирландцем, во-вторых, не только сочувствовал коммунистам, но, поговаривали, состоял членом коммунистической партии Британии, а главное – не очень-то скрывал свои политические взгляды, что не мешало его блестящей научной карьере. И хотя Бернал был старше Тони лет на шесть и в бытность того студентом давно преподавал, это не помешало их довольно короткому знакомству.
Так что, связавшись с клубом и получив ответ от Бернала, Тони направился на Парк-лейн. Наверное, отсутствие тормозов (у байка) все же было полезной штукой, потому что в клуб он прибыл на четверть часа раньше назначенного времени и, чтобы не скучать, заглянул в книжную лавку (только для членов клуба и их гостей).
Директор Бейнс должен был заинтересоваться ассортиментом этой книжной лавки – здесь продавали не только левые, но и крайне левые книги. Два отдельных стеллажа занимали переводы с русского, от безобидного в принципе Толстого до буревестника революции Горького и других пролетарских писателей. Тони пробежал глазами по корешкам и с удивлением обнаружил ярлычок «Педагогика и психология» – под ярлычком на полке стояли несколько брошюр и толстенная книга Антона Макаренко «Дорога в жизнь».
Все (включая МИ5) знали, что Тони читает книги по психологии и философии, восполняя пробел в образовании. Все знали… И все-таки он оглянулся – не смотрит ли на него хозяин лавки? Нет, тот сидел за короткой стойкой с кассовым аппаратом, что-то читал, а между ним и Тони стоял стеллаж с книгами левых английских авторов. Даже если за ним следили люди Бейнса, они остались снаружи – в лавке больше никого не было. Тони протянул руку и провел пальцем по корешку, еще раз оглянулся – не смотрят ли за ним из окна? – и только потом снял книгу с полки.
В предисловии к английскому изданию упоминалось, что по-русски книга называется «Педагогическая поэма» и представляет собой беллетризированный рассказ о детской колонии, а Антон Макаренко – русский педагог, использовавший опыт положительного давления (!) коллектива на личность подростка. Особо отмечался отказ Макаренко от физических наказаний (что для английской системы школьного воспитания выглядело или нонсенсом, или революцией в педагогике).
Тони прочел по диагонали десятка три страниц и заметно вздрогнул, когда ему на плечо опустилась чья-то рука. Глупо получилось: все знали, что он читает книги по психологии и философии.
– Извини, я немного опоздал, – сказал Мудрый Бернал, заглядывая Тони через плечо.
– Ничего, я не скучал, – ответил Тони. – Здесь у вас не соскучишься…
– Хорошая книга. – Бернал кивнул на «Дорогу в жизнь». – Я прочел с интересом. Этот Макаренко переворачивает все известные системы воспитания, беспрецедентный опыт. Критикам Советской России стоило бы с ним ознакомиться.
– Я не критик Советской России. – Тони пожал плечами.
– Но, я вижу, тебя заинтересовало? – усмехнулся Мудрый.
– Я интересуюсь психологией. Но, мне кажется, это очень далеко от идей доктора Фрейда.
– Зато работает, в отличие от психоанализа. Однако главное, я думаю, в идеологической составляющей – люди очень мало знают о коллективизме и толкуют его как подавление личности и личной свободы. А Макаренко доказывает, что коллектив, напротив, раскрывает личность, а не принижает. Прочти, мне интересно твое мнение. Здесь необязательно покупать книгу, можно взять ее под залог…
– Это чтобы я непременно приехал сюда снова и взял почитать что-нибудь еще? Неплохой агитационный ход, – кивнул Тони. – Нет уж, я достаточно зарабатываю, чтобы не бояться пролить на книгу кофе…
– Насколько я понял, ты хотел поговорить об освобождении какого-то ирландского коммуниста? – Бернал многозначительно поднял бровь. – Тебе ли бояться левой агитации?
– Это отец моей подружки, докер. Его арестовали как одного из организаторов антифашистского выступления на Кейбл-стрит. Я хотел заплатить залог, но под залог его не выпустили.
– Я займусь его делом. Думаю, нам удастся добиться его освобождения, если это единственное обвинение. Ты не торопишься? Мы могли бы составить партию в бридж, как в старые добрые времена. Я тут один против двух итонцев, Блэра и Смита.
Итонец Блэр? К хорошему охотнику зверь бежит по своей воле? Глупо было бы отказаться.
Тони захлопнул книгу и с секунду раздумывал, не поставить ли ее обратно на полку, но решил, что это невежливо по отношению к Мудрому, и расплатился.
Знакомство с разнорабочим «Анимал Фарм» не обошлось без сюрпризов. Его товарищ, Артур Смит, производил впечатление человека легкомысленного и ничем не выдающегося, сам же Эрик Блэр, напротив, был мрачен, горяч (если не сказать – раздражителен) и почему-то Тони сразу не понравился. Их обоих Бернал представил как молодых талантливых авторов. Разумеется, левых.
– А это Тони Аллен, феноменальный кодер и криптоаналитик. Кстати, Блэр, Аллен тоже родился в Бенгалии.
Этого только не хватало! Конечно, после проверок в МИ5 глупо было опасаться «знакомых» из Калькутты, но всегда оставалась вероятность встречи с человеком из соседнего квартала…
– Я уехал из Бенгалии трехлетним ребенком, – почему-то недовольно ответил Блэр.
Тони вздохнул с облегчением.
– Разве ты не служил в колониальной полиции? – удивился Смит.
– В Бирме! В Бирме, а не в Бенгалии! – с еще большим раздражением сказал Блэр.
Тони не любил полицейских, даже бывших. Интересно, он стучит за деньги или по идейным соображениям?
– По мне, нет никакой разницы: что Бирма, что Бенгалия, – нисколько не смутившись, хмыкнул Смит.
– А между тем разница есть, и она существенна, – проворчал Блэр и, видимо решив быть вежливым, спросил: – Вы, Аллен, я думаю, тоже учились в Англии?
– Нет, я закончил колледж Дэвтона в Калькутте. Моей матери было не под силу оплачивать мое обучение, я получал стипендию.
– Кстати, у Блэра недавно вышел новый роман, что-то о комнатных растениях. Он продается в нашей книжной лавке, – сказал Бернал, но и это Блэра не умиротворило.
– Только не надо его покупать. Я бы ни за что его не опубликовал, если бы мне не нужны были деньги. Это вас, физиков и математиков, ласкает правительство и прощает вам левизну.
– На паровых котлах с термоядерным синтезом не ставят отметок о левизне их создателей, – немного свысока улыбнулся Мудрый.
Бридж закончился позорным и безоговорочным поражением итонцев, и без того нуждавшихся в деньгах. Несправедливо сравнивать школу и университет, но журналистам лучше не садиться играть против физика и математика. Молодые талантливые авторы с многозначительным видом делали глупейшие ходы, с трудом просчитывали расклад и наверняка думали, что Тони и Бернал фокусники (джентльмен не может обвинить в шулерстве другого джентльмена, даже если в глубине души очень этого хочет).
Левизна их тоже вызывала вопросы. Смит вообще не имел убеждений и исходил из глупого девчоночьего желания «чтобы всем было хорошо», а Блэр ненавидел Советскую Россию не меньше рейха – он вообще был склонен ненавидеть – и собирался бороться и с коммунизмом, и с фашизмом. Говорить о Ферме в первый день знакомства Тони не стал – это было бы слишком откровенно и навязчиво, а сам Блэр, похоже, скрывал от товарищей место своей работы. Наивные итонцы надеялись отыграться: договорились о встрече через три дня, в другом клубе – где подают не только книги и идеи, но и виски.
– Чтобы очистить днище «Императора», понадобится несколько дней. И вот еще что, мистер Питт. Сейчас, когда эскадра стоит в Порт-Ройяле, у наших мичманов появился избыток свободного времени. Проведите с ними несколько занятий, а то половина из них не знает, что такое квадрант.
– Есть, сэр, – ответ Джереми пришелся уже в спину уходящего адмирала Крофорда.
Штурман вздохнул, раздумывая о том, не было ли ошибкой его решение пойти служить на флот Его Величества. Нет, конечно, и капитан Блад установил на своих кораблях необычайно строгую дисциплину, но по крайней мере, его люди были избавлены от муштры и никогда не подвергались несправедливым наказаниям. Вспомнился Хагторп, рассказывавший о периоде своей жизни, проведенном на кораблях Королевского флота, а вместе с этим пришла грусть.
Нат погиб за миг до победы, и Джереми виделась в этом огромная несправедливость. В том бою за Порт-Ройял они потеряли очень многих, но он долго не мог свыкнуться с мыслью, что его сурового и резкого в суждениях, но всегда надежного друга больше нет. Из бывших каторжников кроме его и Питера на Ямайке оставался лишь Огл, который не пожелал разлучаться с пушкам и вовсю теперь гонял своих комендоров, и Дайк. А вот Волверстон предпочел «волю». Джереми отправил с оказией весточку на Тортугу и недавно получил ответ, из которого узнал, что Нед по прежнему командует «Атропос» и «щиплет перышки» испанцам. Письмо было проникнуто ностальгией по прошлым лихим временам, и, как показалось молодому человеку, Нед страшно тосковал по своим старым товарищам и особенно по Питеру Бладу, но расставаться с жизнью корсара был не намерен. Джереми почти не удивился, что Волверстон не написал Питеру. Судя по всему, старый волк был обижен на их капитана, считая, что тому следовало послать лорда Уиллогби ко всем чертям и в первую же ночь уйти из Порт-Ройяла.
А самому Джереми надо было бы принять приглашение Дайка, который звал его штурманом к себе. Ник на призовые деньги обзавелся новенькой шхуной и вроде как занялся фрахтом. Зная неугомонный характер своего товарища, Джереми не был так уж уверен, что дело ограничивается лишь этой достойной всяческого уважения деятельностью – достаточно было взглянуть на его быстроходную «Морскую звезду», являющуюся по сути шхуной-бригом. Боже упаси, конечно, Дайк и не помышлял о разбое в каком-либо из его видов – губернатор Блад бы не потерпел такого, и тем более – от своих бывших соратников. Но конструкция «Морской звезды» позволяла при желании увеличить вдвое то количество пушек, которые были необходимы для самообороны шхуны. Да и призовых денег вряд ли бы хватило для покупки такой красавицы…
– Мистер Питт! – его размышления перевал звонкий голос.
На причале, рядом с пришвартованным «Императором», появился темнокожий мальчишка. Тимоти, сын конюха из губернаторского дома. Обычно Питер присылал с ним записки, когда хотел видеть своего бывшего штурмана. До недавнего времени.
Вот ведь беда какая… Джереми был потрясен известием о гибели Арабеллы Блад. Питер держал свое горе глубоко внутри. За последние три недели они виделись пару раз, не более. Когда Джереми, узнав о страшном несчастье, примчался в губернаторскую резиденцию, Питер, глядя сквозь него, отстранено выслушал неуклюжие и сбивчивые слова утешения и вежливо поблагодарил. И только по тому, как его пальцы временами стискивали подлокотник кресла и выражению неимоверной муки, мелькавшему в синих глазах, Джереми мог понять, что пряталось за спокойствием друга…
– Мистер Пи-ит! – Тимоти даже подпрыгивал от нетерпения.
Неужели и в самом деле записка?!
– Чего тебе, Тимоти?
– У меня есть кое-что для вас!
Сердце екнуло, Джереми одним прижком оказался возле сходен, перекинутым на пристань с борта «Императора», и сбежал на берег.
В записке, которую протянул Тимоти, было лишь несколько слов:
«Приходи, когда освободишься».
На палубе «Императора» показался вахтенный офицер, и Джереми крикнул ему:
– Мистер Райленд! У меня срочное дело в городе.
***
Джереми почти бегом достиг губернаторского дома. Молоденький часовой отсалютовал ему и без звука пропустил вовнутрь.
Блад стоял у больших окон, выходящих на залив, он обернулся на звук открывающейся двери, и Джереми опешил – такого свирепого взгляда у Питера он не видел со времен Картахены. И в тоже время в егоглазах было что-то еще… надежда?
– Она жива, – сказал Блад вместо приветствия.
– Ми..ссис Блад? – задохнулся от изумления Питт.
– Да. Арабелла в руках моего доброго друга, дона Мигеля де Эспиносы.
– Но… как это стало возможно?
– Дон Мигель обнаружил Арабеллу на «Пегасе». В живых на борту брига осталась только она. Я не знаю, каким образом ей посчастливилось уцелеть.
– А ты уверен… – недоверчиво начал Питт.
– Я получил записку от нее и вот это, – прервал его Блад, вынимая из кармана камзола медальон.
– И, разумеется, дон Мигель желает достойный выкуп?
– Разумеется. Мою жизнь в обмен на ее, – ровным голосом ответил Блад. – Через месяц я должен встретиться с ним на… на одном острове. Там произойдет обмен. Мне нужна твоя помощь, Джереми. У меня, как ты знаешь, есть шлюп, а кому, как не тебе, я могу доверить вести его, – на губах Блада на миг появилась кривая усмешка, а в голосе неожиданно прозвучала нотка иронии: – И да, в своем бесконечном милосердии дон Мигель гарантирует, что не станет атаковать мой корабль, если никто из команды – кроме меня, понятное дело – не высадится на берег.
В губернаторском кабинете повисло почти осязаемое молчание.
– «Феникс» доставит меня на остров и заберет Арабеллу. Если я не прибуду на остров в означенный срок, дон Мигель отдаст ее на суд инквизиции, – наконец сухо закончил Блад.
– Бог мой! – охнул Джереми. – А если он лжет тебе? И у него нет миссис Блад, а это сам дьявол поведал ему о обстоятельствах ее гибели? Если, заполучив тебя, он не отпустит миссис Блад? – молодой человек в отчаянии забрасывал Блада вопросами.
– Если слово гранда Испании еще что-то значит, он отпустит Арабеллу, – пожал плечами тот. – Выбора нет, я должен отправиться туда, чтобы спасти ее. Так ты согласен? Или мне искать другого штурмана?
– Согласен, – угрюмо ответил Питт, понимая, что ему нечего возразить Бладу. – Как ты оставишь свой пост?
– Об этом не беспокойся. И о своей службе тоже. Я испрошу для тебя отпуск у адмирала Крофорда. Насколько мне известно, эскадра в ближайшее время не будет задействована в каких-либо операциях, думаю, он не будет возражать.
– Где находится этот… остров?
Блад проницательно посмотрел на штурмана:
– Я скажу тебе позже. Следует ли мне предупреждать тебя, что никто не должен знать об этом? Бога ради, Джерри, сам также не пытайся что-либо предпринимать, да еще в тайне от меня. Речь идет о жизни моей жены.
***
Ошарашенный Джереми ушел, а Блад вернулся к созерцанию линии горизонта, словно он мог силой взгляда достичь небольшого острова, лежащего за многие мили от Ямайки. Впрочем, с чего он взял, что дон Мигель уже привел туда свой галеон? Испанец мог быть где угодно. Бладу представилось, как корабль де Эспиносы скользит Летучим Голландцем по волнам, растворяясь в подернутой дымкой дали. И вместе с ним растворяется, уходит от него его возлюбленная жена… Сквозь стиснутые зубы вырвался стон. Тень подтвердил, что с пленницей хорошо обращаются, однако Питеру не давал покоя странный почерк жены и особенно текст записки. Он извлек из кармана свернутый вчетверо листочек и, развернув его, начал в очередной раз рассматривать короткие неровные фразы. Арабелла больна? Конечно, она писала под контролем дона Мигеля, но… почему все же «Ваше превосходительство», черт побери?!
«Гореть тебе в аду, дон Мигель де Эспиноса! Что ты сотворил с ней?»
Каждый день в плену усугубляет ее страдания. Небо сохранило его Арабеллу, а он должен сделать все, чтобы освободить ее. Понимая, что если не останется иного выхода, то он без колебания пожертвует своей жизнью, Блад тем не менее не собирался покорно идти в руки дона Мигеля, подобно бессловесному скоту, которого ведут на бойню. Его ум напряженно искал выход из положения, но условия, выдвинутые испанцем, практически не оставляли ему шанса.
Ветхий домишко с покосившейся трубой печально хлопал на ветру одинокой
ставней. Рассохшееся крыльцо недовольно хмурилось прогнутыми ступенями. В самом
доме, заросшем по углам паутиной, одиноко скучала русская печь с частично выпавшими
из кладки кирпичами. Рядом валялась тряпка, да стоял прислонённый к стене ободранный
веник. Со стола посреди комнаты небольшим торнадо взлетела пыль. Раздался громкий
чих, и надтреснутый голос с командными нотками произнёс:
– Заседание домкома прошу считать открытым. Председательствую – я, секретарём
назначаю…
– А чего это опять ты председательствуешь? – возразил кто-то шамкающим
голоском, так что получалось «чефо» и «офять» При этом тряпка на полу сбилась в ком,
выкрутилась жгутом, выжав на пол хилую лужицу. – Тебя кто уполномочил?
Уполномочил кто, я спрашиваю?
– Цыц! – Щербатая кружка на полке у стены подпрыгнула и с тихим бздынь!
свалилась на пол.
– Ой, – заверещала невидимая женщина, – Что это деется-то, что деется? А убирать
кому? Опять мне?
– Ну и уберёшь, не развалишься.
– Ах, так? Сами тогда пишите свои протоколы дурацкие!
– Что, бунт?! Ну-ка проявись, раз такие умные!
Тряпка на полу выкрутилась в другую сторону, развернулась и повисла в воздухе,
медленно являя миру тёмное хмурое сморщенное личико со злобным прищуром из-под
войлочного колпака. Кружка подпрыгнула и громко водрузилась на стол, где на самом
краю, прямо из полумрака, возник неопределённых лет человечек в засаленном пиджаке и
калошах на босу ногу. Всклокоченные волосы венчиком окружали плешь на его несуразно
большой голове. Веник возле печки крутанулся вокруг своей оси и превратился в худую
сутулую тётку в платке, повязанном на цыганский манер, и в лохматой цыганской
юбчонке. Все повернулись к печи и уставились на крупное полено с двумя сучками по
бокам, выглядывающее из-под лавки.
– Ладно, Фомич, не шали. Вылазь давай, – пробурчал коротышка в войлочном
колпаке завёрнутый, словно в тогу, в серую тряпку, некогда бывшую простыней.
– Ой, – нервно хихикнула «цыганка», – они теперича до морковкиных заговен
дуться будут.
– Фомич! – прикрикнул большеголовый и спрыгнул со стола.
– Медаль моя где? – раздался скрипучий голос из полена.
– Не брал я твою медаль! – в сердцах хлопнул себя рукой по коленке
большеголовый. – И Акулька не брала. И вон Шайкин тоже не брал! Или брал? А,
Шайкин?
– Глазырь, ты чего мелешь? – вскинулся одетый в простыню, нервно сдирая с
шишковатого красного носа прилипший дубовый лист. – Мне-то зачем?
– А может, славе моей позавидовал? – Полено встало на попа, из него медленно
проявился коренастый, широкий в плечах старичок в лапоточках и онучах, с
заправленными в них серо-зелёными штанами с лампасами и чистенькой холщевой
рубашке, перетянутой армейским ремнём с бляхой. – Я вот тебе очную ставку устрою!
– С кем, Фомич? С тараканами? Или мышь на допрос приведёшь? Утомил ты уже
всех своими следственными экспериментами.
– Цыц! – раздался грозный окрик Глазыря. – Я вас не за этим собрал. А для того
чтобы сообщить наиважнейшее событие. А вы тут устроили – следствие ведут знатоки!
– Да излагай уже, – Акулька взмахнула подолом юбки и попыталась изящно сесть
на табурет, но не рассчитала и промахнулась.
Шайкин язвительно захихикал, Фомич крякнул, глядя, как тощие Акулькины
ножки взметнулись вверх.
– Ах, вы ж, аспиды! – накинулась на них Акулька, вскарабкавшись всё ж на
табурет. – Вот ни пирожка с мухами, ни компота из белены не получите.
– Цыц! – взревел Глазырь, но безуспешно. Ссора нарастала всё сильнее. – Деревню
нашу сносят, – негромко сказал он и уселся в углу на лавку.
– Что? Что? Что? – по очереди вскинулись спорщики.
– Ты что мелешь, Глазырюшка? – обеспокоилась Акулька. – Мухоморов переел?
Как это сносят? Куда сносят?
– Провокация! – рубанул воздух Фомич. – Происки врагов!
– Может, из шайки его окатить? – Шайкин задумчиво посмотрел на Глазыря,
словно прикидывая, с какого бока того окатывать.
Глазырь молчал. Троица потихоньку остыла и тоже расселась по лавкам.
– Утихомирились? Ну, тогда слушайте. Дорогу здесь будут строить. Фе… как её,
тьфу!
– Федеральную? – подсказал Фомич.
– Во-во. Её самую. Аккурат через нашу деревню. Всё равно в ней никто не живёт.
Три дома, два огорода.
– Как это не живёт? А мы?
– А кому это интересно? Завтра технику пригонят и адьё! Сровняют наши печки-
лавочки да баньки…
– Да мы им! Да я! – загорячился Шайкин. – Ты ж помнишь, как я давеча нахала
этого уконтрапупил? А чо он в баню с цепкой припёрся? Мне-то по фиг, хоть крест, хоть
полумесяц, хоть этот как его, всё забываю…но порядок должон быть – пришёл в баню –
цепку сымай.
– А не тронул бы его, вот, может, и не снесли бы нас? – вскинулась Акулина. – Это
ж надо – впервые за столько лет живые люди приехали, родные места навестить, а тут их
и кипятком, и веником по голому-то. Вот и сбёгли, а то ж может, и прижились бы. Это ж
Витенька был, внучок хозяюшки моей. Даром что десять лет носу не казал, но ведь
приехал могилку навестить, а ты его выыыыгнал!
– Ага! Значит, я виноватый? А кто у жёнки евонной кольцо с камушком стырил?
Ась? Камень-то цены немалой. Слышал я, как молодуха убивалась. А тебе и горя нет.
– Так, может, ты и медаль мою стырила? – Фомич подорвался с лавки. – Ну-ка,
показывай, шо там у тебя под юбками?
Акулька от перспективы задрать прилюдно юбки оторопела и кинулась под защиту
Глазыря.
– Ты мне тут полицейский произвол не устраивай. Я, как старший по званию…
– Не бывать, чтоб ты старше меня по званию был! Мой хозяин в полковниках
ходил. И медаль у него за взятие Кёнигсберга. А ты кто такой?
– Ой, да что там твой полковник! Мой тридцать лет колхозом руководил!
Тридцать! Это тебе не хухры-мухры, а колхоз-передовик! А твоя медаль где? Нету? Ну и
помалкивай.
– Так вот, значит, в чём дело. Вот кто мою медаль попёр! Ну, Глазырь, от тебя не
ожидал. Завидуешь, что мой-то у людей всю жизнь в почёте и уважении, а твоего как на
пенсию спровадили, так и дорогу забыли?
– Ах ты, держиморда! Знаю я, за что те медали давали. Небось, в штабах пузо
отращивал, пока простые люди в окопах ютились? И кем он там у тебя всю жизнь
отработал? Читывали про ментов-оборотней, знаем-знаем.
– Ну, всё! Сейчас я тебе устрою! – Фомич сжал кулаки и, набычась, пошёл в атаку.
Но Глазырь опередил противника и прицельно треснул кружкой по голове. Тот
упал на пятую точку, по дороге зацепив Шайкина. На полу под ними мигом образовалась
небольшая лужица, запахло прелым веником. Шайкин топнул пятками, и вода тонкой
струёй метнулась Глазырю в нос. Акулька взвизгнула, попав под ворох брызг, и дёрнула
Шайкина за простыню. Раздался треск и Шайкин оторопело уставился на дыру, сквозь,
которую торчал голый розовый пупок.
– Ты что надела, скаженная? – потрясенно прошептал он и громко хлюпнул
красным носом. – Ты знаешь, сколько лет этой простыне? Ты знаешь, чья это вещь? Да,
ты! Да, вы! Всё! Уйду я от вас! Вот прямо щас уйду!
– Да и вали себе на здоровье! – Акулька выпятила тощую грудь. – Тоже мне
расхныкался! Тряпку ему, вишь, порвали… да ей полы впору мыть.
– На себя посмотри!
И тут входная дверь негромко скрипнула ржавыми петлями. Четвёрка спорщиков
замерла и мигом рассеялась по углам.
В дверном проёме показалась размытая в сумерках фигура. Прогнулись щербатые
половицы под чьим-то лёгким шагом.
– Апчхи! – звонко чихнул незваный гость и протопал на кухню – тесный закуток за
печкой, отгороженный остатками ситцевой занавески. Раздалось шорканье, потом
чирканье и вот из закутка выплыл яркий огонёк, осветивший тёмную избу и молодое
женское лицо. – Ой, ну и пылища тут, – женщина капнула воском на стол и прикрепила
свечу. Огляделась вокруг. Поправила волосы и нервно хихикнула: – Надеюсь, Витюша не
увидит, а то решит, что я ку-ку.
Она подошла к печке, провела рукой по треснувшей старой побелке, постояла в
молчании, потом поставила рядом с железной дверцей небольшую плетёную корзину и
сама присела рядом на пятки.
– Домовой-домовой, пойдём с нами в новый дом, будешь там хозяйничать, за
порядком глядеть, молочко пить, сладости есть, с нами шутить, с нами жить-поживать,
добро всяческое наживать, – нараспев проговорила она. Помолчала, почесала нос. – Не
знаю, есть ты, нет ли. Бабушка говорила, что есть. А бабушка у меня мудрая была. Травы
знала и заговоры всякие. Я вот, дура глупая, не училась у неё. Теперь жалею. Дом мы с
Витей в хорошем месте купили. Да только всё порядка нет. То крыша потечёт, то трещина
пойдёт по стене. Вот я и подумала, может, это оттого, что хозяина в доме нет, домового?
Если ты есть, пойдем со мной, батюшка-домовой. Тебе у нас хорошо будет. У нас и
банька есть. И банника можешь взять или ещё кого. В нашей деревне домов-то много, есть
где поселиться. Вот я тебе тут гостинцев принесла, мне бабушка-то говорила, что домовые
любят штучки разные блестящие да тряпочки. Ну, уж не обессудь, если не угодила…
Тьфу, что я несу, что несу, – женщина громко рассмеялась и потрясла головой.
На дворе раздался рык мотора.
– Танюха! Тань! Ты где там застряла? Подай ключ разводной. Он в багажнике где-
то…
Женщина вскочила и выбежала за дверь.
– Чё это? – раздался громкий шёпот. – Эт чё?
Корзинка накренилась, раздалось шебуршение.
– Ой, ленточка! – воскликнула Акулька. – Пуговичка! Бууууусики! Оу!
– Цыц! – Глазырь встал рядом с корзинкой. – Положь на место! Продолжаем
заседание домкома. На повестку ставлю голосование – кто за переезд?
– Глазыречек, да кто ж против-то будет? Дураков нема. Да ведь, Шаечкин?
– Ну, так-то оно, конечно, – Шайкин тоже проявился и заглянул в корзину. – И
банька, говорит, есть. Так оно, может, и ничего? А, Фомич? Ты как, Фомич?
– Ну, вас звали, вы и езжайте. А мы уж, как-нибудь сами перебьёмся, – буркнуло
полено.
– Куда это мы без тебя поедем? Столько веков, почитай вместе, а тут одного тебя
бросим? Ты это – кончай дурить.
– Не поеду. Вас звали, вы и езжайте!
– Она ж сказала, всех заберёт, сколько есть. Выберешь себе дом по нраву. Будем,
как и раньше в гости захаживать.
– Пирожки с мухами тебе печь буду, Фомич, – голос Акульки задрожал. – Как же я
без тебя? Как же ты один тут? Я тогда тоже не поеду. Будем вместе век коротать. В лес
уйдём. Лешего попрошу, кум он мне, выделит какой-никакой пенёк. Устроимся как-
– Ты это, чего, серьёзно? – полено подпрыгнуло. Фомич проявился и уставился на
Акульку выпуклыми глазками.
– Ну так-то, да, – зарделась Акулька и смущённо шаркнула ножкой. – Я тебя давно
привечаю. Лет так двести уже. А то не заметил, что первые пирожки с пылу-жару тебе
достаются?
– Так это, – Фомич одёрнул рубаху, поправил ремень, – я ж тоже это, как бы давно
на тебя заглядываюсь. Только вот случая всё не было сказать.
– Ну, совет, да любовь, – хихикнул Шайкин. – По такому случаю подарок вам от
меня. Держи вот, Фомич, дари своей раскрасавице. – И он протянул ладонь, на которой
тускло отсвечивал золотом перстенёк с синим камешком.
– Ах, ты ж, шишок банный! – всплеснула Акулька ручонками. – А валил-то на
меня. Я, мол, колечко прибрала.
– Ну, я это… в компенсацию, – пробормотал Шайкин. – А чего он с цепкой в баню?
Положено сымать, значит, того… сымай! Правило – оно правило. Не нами дадено, не нам
отменять.
– Фомушка, поедем в новый дом, а? – Акулька взяла суженого под руку и преданно
заглянула в глаза.
– Не могу, – повесил голову Фомич. – Пока медаль свою не найду. Память это. Мы
ж с моим полковником огонь, воду и медные трубы. А я не сберёг. От воров уберёг, от
хапуг-наследничков уберёг, да что тут говорить, – махнул он рукой. – Пойду, братушки,
долю свою сиротскую мыкать. А ты, Акулинушка, езжай в новый дом, негоже тебе,
красавице, век свой девичий с таким неудачником коротать.
– Я за тобой Фомич, хоть в лес, хоть по дрова, хоть в геенну огненную, пусть и нет
её, а всё равно пойду! – Акулина напялила перстень и сжала кулачок, чтоб украшение не
свалилось с тонких кривых пальцев.
– Фомич, – тихо позвал Глазырь, – а это, часом, не она?
– Где? – Фомич уставился в корзину и с тихим воплем выудил из неё латунный
кругляш, подвешенный к обтянутой черно-зелёной муаровой лентой колодке. – Ах, ты ж
моё сокровище! Моя прелесть! Да как же ты здесь оказалась? Да откуда?
Акулька прижала кулачки к груди и сморгнула слезу. Потом внимательно
посмотрела на входную дверь, за которой слышалось тарахтенье мотора и Витюшины
незлобные ругательства на дорожные колдобины, убившие ему всю подвеску, разжала
ладошку, с сожалением посмотрела на перстенёк и со вздохом опустила в корзину.
– Витюш, я сейчас. Вещи заберу, – раздался звонкий голос.
Дверь распахнулась, следом ворвался шалый ветерок, взметнув угольную пыль у
печи и попутно задув почти догоревшую свечу. Раздался скрипучий звук, слишком
похожий на чей-то чих. Женщина ухватила корзинку за ручку, потрясла ей слегка в
воздухе, улыбнулась.
– Ну, поехали, что ли. Лишь бы Вите не проболтаться, а то стыда не оберёшься, –
пробормотала она.
В прошлый раз муж в бане угорел, она возьми да скажи, мол, банника не почтил,
вот и результат. Выслушала потом целую лекцию о мракобесии. А медаль? Залезла тогда
на чердак, посмотреть, может, что интересное найдётся, и нашла. Вот откуда на чердаке
медаль? Это ж память чья-то. А бабушка-то говорила, что любят домовята ценные вещи
прятать. Но если к ним с добром, то и они сторицей отплатят – и дом в порядке будет, и
живность, и хозяева в добром здравии, да в достатке.
Солнце уронило золотой лучик на крыльцо, блеснуло синим в корзине. Татьяна
удивлённо пошарила в ней рукой и радостно засмеялась, вытащив из россыпи бусинок и
стеклянных пуговиц, перстень с синим топазом – подарок мужа на годовщину свадьбы.
– Ах вы ж мои хорошие, – шепнула она и поспешила к машине, где в нетерпении
постукивал ладонью по баранке румяный парень в тёмной футболке без рукавов. На его
плече синела татуировка с самолётом, парашютом и надписью «ВДВ».
***
– Вторую часть заседания домкома, объявляю открытой. – Лоскутки и бусинки в
корзине, трясущейся в багажнике, пришли в движение. – На повестку дня ставится вопрос
о переселении в новый дом. Кто за?
– Я, – хором произнесли три голоса.
– Кто против? Кто воздержался? Принято единогласно. Заседание домового
комитета объявляю закрытым.
– Ох, Глазырь, когда ж ты уймёшься, наконец, – прошипел Шайкин. – Ну, какой из
нас домовой комитет? Курам на смех.
– Ничего, вот погодите, приедем, я быстро местных ребят в наш домком подтяну.
Нам нужна свежая струя, свежий взгляд, так сказать. Я такой комитет организую! Такой
домком, с большой буквы домком. Всем домкомам домком…
– Ох, ты ж, ё-моё, – раздался дружный стон.
– А ты заметил, Фомушка, что хозяюшка наша младенчика носит? Сама, небось,
ещё и не знает, – шепнула Акулька Фомичу.
– Ну, это ты у нас по женской части специалист. А ты заметила, что хозяин-то,
служивый? Такому и медаль доверить не страшно.
– Ты, Фомушка, такой умный у меня, просто жуть жуткая! С тобой хоть на край
света, хоть за край, хоть в домком. Да и, вообще, пора сместить ретроградное
руководство. Сейчас иные времена – любая домовиха способна управлять домовым
комитетом. Даёшь перевыборы!
Автомобиль нёсся по ухабистой дороге, попыхивая клубами серого дыма. Татьяна
любовалась на синий камешек на пальце правой руки, а левой поглаживала бедро мужа,
думая, сказать ему о своих подозрениях или погодить пока не сделает тест. «Если будет
девочка, назову Акулиной», – пришла в голову внезапная мысль. Она улыбнулась и
крепко прижалась к плечу Витюши. Тот скосил глаза и, поддал газу, торопясь скорее
добраться домой.
ссылка на автора
Жанна Бочманова https://www.litres.ru/zhanna-bochmanova
«…Ментальная манипуляция — это вид комплексного ментального-психологического воздействия, искусное исполнение которого ведет к скрытому возбуждению у другого шера намерений, не совпадающих с его актуально существующими желаниями. Шерам категорий прим и дуо следует помнить, что подобные воздействия зачастую производятся ими без приложения осознанных усилий и могут привести к прискорбным последствиям. Во избежание негативных последствий шерам этих категорий рекомендуется с особым тщанием следить за соблюдением ментальной гигиены и техники безопасности при эмоциональных контактах любого рода, возводя самоконтроль до уровня условного рефлекса…» (137 стр. монографии с.ш. Бруно Майнера. Психология ментальной манипуляции: феномены, механизмы и способы защиты и самозащиты. — М. ВшМ., Издательство Магадемии, 580 г.)
К третьему дню плавания Дайм испытал довольно-таки сильное, хотя и несколько иррациональное желание встретить того автора путевых заметок, кто первым сказал, что морские путешествия расслабляют и способствуют умиротворению. И даже не допросить его с пристрастием о том, с какой целью и по чьему злокозненному наущению он запустил такую вредоносную и совершенно ложную концепцию в сознание народных масс, нет. Просто в глаза ему посмотреть. Этак с немым укором. Может, усовестился бы. И возрыдал. Или хотя бы почувствовал себя так же паршиво, как чувствовал себя вот уже третьи сутки сам Дайм.
Расслабление и умиротворение.
Как же!
В дороге, как правило, есть о чем подумать, особенно когда ты весь день проводишь в седле. Дорога выматывает и физически, и эмоционально. Даже если под седлом не обычная тряская лошадка, а чистокровный ири, чей шаг настолько ровен и гладок, что ты можешь хоть путевые заметки писать, хоть шамьет пить: не расплескает ни капли. Ну разве что встречным ветром, поскольку шаг Шутника не только ровен и гладок, но и стремителен, словно полет стрелы.
Меняется дорога, меняются пейзажи, и путнику все время есть на что поглядеть, чем полюбоваться и отвлечь себя от ненужных мыслей. Например, пересчитывать встречных ворон (ворон? Хм… дохлых? с открытками?) Ладно, не ворон! Например, ястребов (ястребов… три раза хм…). Ладно, ладно, ладно, с птицами вообще лучше завязывать, вон крестьяне, что-то там пашут себе, крестьяне это безопасно… жаль, быстро кончились. Рощица вон зато… рощица… хм-м-м… и в ней наверняка есть полянка… Стоп! Ладно, ясно-понятно, что с рощицей это была неудачная идея, забыли про рощицу… Забыли, я сказал! Про таверны и вообще вспоминать не будем. Вон корова дохлая на обочине, лучше на ней сосредоточиться… Жаль, промелькнула быстро.
Короче, путешествие верхом выматывает очень неслабо. Особенно шея устает головой вертеть в постоянных попытках углядеть то что надо и не разглядывать лишнее. Что не надо. И разбойники, опять же, иногда попадаются, все какое-никакое, а развлечение.
А в море чего головой вертеть, если куда ее ни поверни — всюду одно только море? И делать ничего не надо, все за тебя морячки сделают, а когда Дайм по-первости было сунулся помочь (а заодно и размяться и лишние мысли из головы выкинуть хотя бы на время), на него посмотрели так, что больше он не совался. Боцман потом объяснил, что, мол, плохая примета, если при хорошей погоде и попутном ветре пассажир помогать начинает. Что ж, в чужой отдел со своими отчетами не лезут, это Дайм понимал.
И оставалось только лежать в каюте, разглядывая парусиновый потолок, и думать о том, что это же надо было дослужиться до полковника Магбезопасности, чтобы так по-глупому влипнуть. И понимать, что на самом деле ты просто убиваешь время в ожидании вечера, когда уже можно будет…
От этих мыслей становилось наиболее тошно.
Существенную часть первого дня удалось убить на уход за Шутником. Сделать вид, что не доверяешь корабельным слугам, прикинуться занудой-перфекционистом, проверять содержимое кормушки чуть ли не по зернышку на просвет и чистить шкуру (по-хорошему совершенно в этом не нуждающуюся) крохотной бархоткой, случайно обнаруженной в каюте — такими модницы полируют ногти. Дайм с мрачным удовлетворением уже представлял, как проведет за этим занятием все путешествие, Но у Шутника на этот счет оказались свои планы, в которые подобное времяпрепровождение никак не вписывалось. Зато очень даже великолепным образом вписывалась тонконогая кобылка из соседнего стойла. И поэтому уже на второй день Шутник посмотрел на Дайма с таким немым укором, что тот усовестился. И хотя и не возрыдал, но ушел, чтобы не мешать налаживанию чужой личной жизни.
В конце концов, Шутник ведь не мешал… хм… там, на полянке. Конечно, назвать то, что там происходило, налаживанием… ну, чего-нибудь… было бы как-то слишком опрометчиво, но… Шутник действительно не мешал. Ничему. Чем бы оно там ни было.
Профессор Майнер выделял три составляющих, которые позволяют назвать то или иное воздействие ментальной манипуляцией: наличие скрытых целей, несовпадение этих целей у манипулирующего и манипулируемого и собственно искусное исполнение — манипулируемый не догадывается о том, что им манипулируют. Профессор Майнер считал, что как только открываются цели манипулятора, манипуляция разрушается — и полагал это одним из самых надежных способов защиты. Утверждал, что после обнаружения манипулируемым объектом самого факта наличия манипуляции можно говорить о воздействии любого иного рода, о пропаганде, о дискуссии, о конфликте, даже о внушении — но не о манипуляции. Ее после этого уже нет.
Профессор Майнер ошибался.