– Иридус, вам нужна помощь? – обеспокоился одни из членов совета, самый молодой на вид. Он быстро подошёл к Иридусу и помог ему добраться до места.
Восемь членов совета за круглым прозрачным столом молчали. Иридус пришёл в себя и обвёл всех невидящим взглядом.
– Этот человек, – он вытянул руку и указал на побледневшего Стропалецкого, – ужасен. Его душа темна, как лицо гриза.
– Да бросьте этот пафос, – профессор улыбнулся через силу. – Вообще, это нечестно – копаться в мозгах. Я мог оговорить себя под вашим воздействием.
– Этот человек предал наше доверие, – сказал Иридус, – заключил договор с людьми, которые хотят использовать аргов в своих целях. Вы слышали – он передал им непроявленных аргов, которые находились под его опекой.
Послышался возмущённый гул, громкий шёпот, в воздухе повисло слово: «Смерть». Оно раздулось как огромный шар и заполонило собой помещение. «Смерть, смерть, смерть, – слово лопалось мыльными пузырями и тут же надувалось снова, – смерть!» Стропалецкий заёрзал. Он вертел головой, пытаясь уловить глаза людей в мантиях, но те ускользали, отказывая ему даже в мимолётном взгляде.
– Предлагаю голосовать, – Иридус вскинул голову и поднял руку. – Смерть предателю.
– У нас неполный состав, – послышался чей-то голос. – Никогда совет не принимал такие решения в неполном составе. Вы же знаете, что вопросы о жизни или смерти должен быть принят единогласно.
– По уважительной причине Олонде не может принять участие, – Йон всё ещё сидел, сцепив руки в замок.
– А где Арфал?
– Боюсь, он тоже не сможет присутствовать. У него очень важное поручение. Я думаю, в виде исключения, мы проголосуем без них. Я думаю, они проголосовали бы точно так же, как и все мы.
– Протестую! – закричал Стропалецкий. – Это недемократично и бесчеловечно!
– А человечно обречь невинных людей на судьбу подопытных кроликов? – спросил тот самый молодой арг. – Наверное, они даже не поняли, за что их схватили. Многие ещё не осознали свою природу.
– А вот это зря, – Стропалецкий повернулся к нему. – Почему вы не рассказываете им об их даре? Почему ждёте, пока они сами, чаще всего случайно, не обнаружат своё происхождение? Что это за изощрённость такая?
– Вам не понять, – Сильвер смотрел на руки и на золотые блики от ламп, гуляющие по столу. – Вам не понять, что не все готовы принять этот, как вы говорите, дар. Многие предпочитают о нём забыть или не знать вовсе.
– Идиотизм! – тихо пробормотал профессор. – Вы даже не знаете, что вы могли бы сделать с человеческой цивилизацией, к каким благам привести?
– Как раз это мы очень хорошо знаем. Не забывайте, что наши предки были тут, когда ваши ещё висели на деревьях.
– Значит, сэр Чарльз был прав? Не было божественного вмешательства? Или вы хотите сказать, что это вы помогли нам спуститься с деревьев?
– Это последнее, что должно вас волновать сейчас, – Йон поднял руку. – Я жду ваше решение, господа, – он обвёл взглядом совет.
Один за другим люди в мантиях поднимали руки.
– Голосую. Смерть.
– Смерть.
– Присоединяюсь. Смерть.
– Достоин смерти.
– Мне очень жаль. Но я голосую за смерть.
– Я тоже противник радикальных мер. Но в этой ситуации вынужден выбрать смерть.
Шесть поднятых рук окружали Стропалецкого. Он повернулся на стуле вокруг своей оси, жадно вглядываясь в лица аргов, словно ища сочувствия. Но его не было. Тогда он повернулся к Сильверу. Тот всё ещё не поднял руку. И вот когда его кулак разжался и кисть пошла вверх, профессор встал.
– Стойте! – раздался его возглас. – Неужели вы не дадите осуждённому последнего слова? Конечно, я совершил не очень праведный поступок. Но я могу объяснить. Эти люди могут помочь вам разобраться с вашими врагами. Они найдут и уничтожат базу гризов. Вы столько веков таитесь в подполье? И всё почему? Из-за них. Вы боитесь обнаружить себя. Может быть, напрасно? Может, пора выйти из тени? При поддержке Ремизова вы сможете наконец-то жить открыто.
– Разве вы не видите, этот человек безумен? – тихо спросил один арг.
– Тем более, – так же тихо ответил другой. – Это вдвойне опасно.
– Вы непробиваемые тупицы, – захихикал Стропалецкий. – А ведь я мог бы вывести вас к свету. Я – простой человек, помог бы вам стать настоящими властителями мира, а не той жалкой пародией, как сейчас.
– Это невозможно слушать. Сделайте же что-нибудь, – возмутился один из членов совета.
– Хорошо! Я открою вам одну тайну. В обмен на своё освобождение.
– Ни одна тайна не сможет искупить вашу вину, – возразил Иридус и вопросительно посмотрел на Йона, который так и не поднял до сих пор руку.
– О, это смотря какая! – Стропалецкий захихикал. – Моя – может.
Иридус и Йон переглянулись.
– Нет-нет, – увидев их переглядывания, быстро сказал профессор. – Сначала обещайте мне свободу, потом я открою тайну. Уверяю, она того стоит.
Иридус и Йон продолжали вести безмолвный спор. «Это шантаж», – говорил один. «Да, отвечал второй. – Но вдруг он и правда владеет какой-то важной информацией?». «Не стоит поддаваться. Ни одна тайна не стоит нашей чести. Он предал нас и заслужил смерть».
— Это была изнурительнейшая погоня, длившаяся не один час и потребовавшая от меня нечеловеческих сил и невероятнейшего мужества. Признаюсь, изначально я недооценил злоумышленника, а он оказался настоящим мастером своего дела… Я бы даже сказал — Мастером Теней, и вряд ли мои слова окажутся преувеличением. Он выискивал малейшие клочки местности, куда не достигали лучи светила, и уходил в них, словно вода в песок. Я преследовал его на тропах Ургаша, и надо сказать, это было не так-то легко! Мерзавец оказался настоящим воплощением Хисса! Его конь, явное порождение самых жутких представителей семейства кошмаров, рычал и выдыхал огонь, сея вокруг жуткий и чудовищный ужас. С клыков его капала отравленная слюна, прожигая камни. А потом мы сошлись в рукопашной над самой Бездной, на краю бездонной пропасти, и боролись три часа, и никто не мог одержать победы, а Бездна смотрела на нас бездной голодных глаз…
— Ястреб…
— А?.. Подожди, я как раз перехожу к самому интересному!
— Как бы это сказать помягче… Понимаешь, Ястреб… Эпика — не твое сильное место. Поверь.
— Скучный ты, Ссеубех. А я только собирался рассказать, ценой каких неимоверных усилий через три дня и три ночи непрерывной борьбы мне наконец-таки удалось…
— Вернись лучше к канцеляриту.
— Как скажешь. Итак, ниже следует. Получив путем поверхностного ментального сканирования объекта, в дальнейшем именуемого “передатчик”, информацию о том, что подмена ранее упоминавшегося артефакта, запланированная с участием третьих лиц и по их инициативе, оным передатчиком произведена успешно и курьер с подмененным артефактом в данный момент уже покинул место временной дислокации в таверне “Веселый ширхаб” и собирается в ближайшем будущем покинуть и столицу по делам профессиональной надобности…
— Ястреб.
— А что сразу «Ястреб»? Сам же просил!
— Такое впечатление, что тебе совершенно не нужны ответы на твои вопросы. Или же ты просто тянешь время.
— Вот еще! Надо оно мне, тянуть его… — Роне презрительно передернул плечами, но от зевка удержался, это выглядело бы слишком… Он, конечно, никогда показухой не пренебрегал, но не дешевой же! — Курьера я перехватил перед самыми Южными воротами, он даже Суарду покинуть не успел. Да не шелести ты так осуждающе, не стал я его убивать! Вот еще моралист нашелся на мою голову… Просто забрал посылку, память ему подправил и отпустил сопляка. Даже стражникам сдавать не стал. Смысла нет его потрошить, обычная бездарная пешка, просто курьер. Ему и заплатили-то всего вдвое поверх обычных почтовых расценок, так каждый второй отправитель делает. Если, конечно, у означенного отправителя не хватает уровня собственной силы проконтролировать сохранность багажа пролонгированной магией. Ох… да не специально я сейчас, просто прилипчивая зараза этот канцелярский стиль, сил нет. Хотел сказать в том смысле, что обычная гарантийная надбавка, ну и за скорость. Курьер и не заподозрил ничего. Говорю же. пустышка.
— Не надо оправдываться, Ястреб.
— Да я вовсе и не…
— Да понял я, понял, что ты вовсе и не пожалел мальчишку. Что было в посылке?
— Как ни странно — действительно подарок от любящего папочки. Зачарованный кубок, нейтрализующий любую опасную для человека дрянь, будь то магия или фармацевтика. И условно отравленное вино для показательных испытаний. Хотя вообще-то странно…
— Что именно тебе кажется странным?
— Да все, если честно! Начиная с того, что с этим подарком Тодор опоздал лет так на десять, а то и все двенадцать. Не, ну сам подумай! Дарить взрослой девочке кубок-охраняшку… словно маленькой несмышленышке, не знающей, как себя обезопасить! Ну или бездарной, у которой на собственную защиту не хватит сил. Если бы мне такое подарили на шестнадцатилетие, я бы всерьез обиделся. К тому же ты видел этот кубок? Он красивый, конечно, весь в магическких инкрустациях и всем таком прочем, но… он же подчеркнуто не женский такой! Даже в мелочах…Широкая ножка, массивное основание… он же ей руку выламывать будет! Словно еще одно оскорбление. Если бы дарителем была сама Ристана, я бы понял, но Тодору-то зачем? Чего ты смеешься?
— Ох, Рональд… Да, я видел этот кубок. И понять не могу, с чего ты вдруг решил, что он предназначен в подарок именно Шуалейде.
— А кому же еще? Замок Сойки. Суардис. Там же четкая руна, магически закрепленная, ее не перепутать! Да и Ристана…
— Шуалейда не единственная Суардис в замке Сойки. Это кубок для Каетано. Ритуальный королевский кубок Суардисов, непременный атрибут королевских застолий, передается от отца сыну-наследнику в знак подтверждения наследования. И никакого оскорбления в таком подарке нет, наоборот. Получение наследником такого кубка до совершеннолетия означает повышенное доверие со стороны короля и знак большой чести.
— Подожди, тут что-то не сходится! Ристана не покушалась на Каэтано… ну, во всяком случае, не в этот раз. Она была уверена, что кубком воспользуется Шуалейда. И умрет.
— Все правильно, Ястреб, все так бы и было. Если бы ты дал себе труд немного подумать, ты и сам бы догадался, что такая сильная и воспитанная в провинциальной наивности девочка, как твоя Шуалейда, будет опекать младшего брата. Просто потому что он брат, а она сильнее и старше. Такая вот глупышка, правда? Что поделать, провинциальные нравы — такие провинциальные. И такие… хм… нравы. Она наверняка проверяет все подобные подарки, поступающие на имя Каэтано, проверяет до того, как позволит ему к ним приблизиться. Нет, тут-то все как раз понятно.
— Умный, да? — Роне не выдержал и все-таки зевнул.
Вот и ответ на вопрос, как долго держится светлая энергетическая подпитка без возобновления энергообмена. Чуть больше суток. А потом, похоже, наступает откат, ноет все тело, глаза как песком засыпаны и очень хочется спать. Наверное, так и стоит сделать, просто как следует отдохнуть, а лаборатория подождет. Все равно от Роне там в таком состоянии толку немного.
— Если ты такой умный и тебе так уж все понятно, тогда, может быть, объяснишь мне, тупоумному, куда Ристана собирается деть Герашана?
— А она собирается его деть?
— Ну вообще-то должна… — На этот раз зевок получился каким-то совсем уж выворачивающим челюсть. — Герашан не просто начальник охраны в замке Сойки. Он там еще и телохранитель королевских детей. И уж разумеется первым подобные подарки проверяет он. Вот я и думаю — что такое должно случиться в замке Сойки или лично с Герашаном, чтобы первой этот шисов кубок взяла именно Шу?
— Хм… Хороший вопрос.
— Вот и подумай над ним. А я спать. Мозги уже совсем не варят.
— До завтра, Ястреб.
— До… завтра.
Кажется, ему удалось не споткнуться.
Арабелла с тоской оглядела маленькую каюту, служившую ей пристанищем и тюрьмой, и которую она изучила до последней трещинки на дереве переборок. После обеда и последовавшего за ним оглушающего откровения дона Мигеля прошли еще несколько тягучих, как патока, дней. Она уже потеряла им счет, и ей казалось, что иной жизни для нее не было и не будет, только неустанный плеск волн в борт «Санто-Доминго», низкая тесная каюта и горящий взгляд испанца, который преследовал ее даже во сне. Впрочем, со сном дело обстояло неважно, тинктуры доктора Рамиро не очень-то ей помогали.
То, что Арабелла могла выходить на палубу, мало что меняло. Ее взору открывалась одна и та же картина: Ла-Романа, маленький, разморенный жарой городок. Она старательно избегала встречи с доном Мигелем, он также не стремился приблизиться к ней и в основном находился на берегу — как и большинство команды «Санто-Доминго». Однако нельзя было сказать, что пленницу предоставили самой себе. Вчера, едва Арабелла остановилась у фальшборта рядом со спущенным шторм-трапом, возле нее, как будто из воздуха, возник один из матросов и жестами показал, что она должна отойти. На корабле полагали, что она не говорит по-испански, но Арабелла все больше понимала язык – слова будто сами обретали смысл. Значило ли это, что память возвращается к ней? Или она впитывала новые знания?
На ее столе стали появляться свежие фрукты, а потом Хосе принес еще одно платье, на этот раз не такое вычурное, по виду похожее на те, что носят зажиточные горожанки. Этот знак внимания тронул ее, ведь она ни о чем не собиралась просить.
Арабелла много размышляла в эти дни, пытаясь осознать себя, понять, что же произошло в ее прошлом и как получилось, что она стала женой пирата. Могли ли ее принудить к браку? Сеньор Рамиро сомневался в этом, и она тоже надеялась, что это не так. Но тогда что же? Дон Мигель упомянул, что на «Милагросе», а потом на корабле капитана Блада она была с неким спутником. А ее дядя? Что стало с ними обоими? Что, если угрожали не ей самой, а тем, кто был ей дорог?
Она отказывалась принимать такую правду и, подобно увязшему в зыбком болоте, искала любую, самую хлипкую опору, чтобы обрести почву под ногами. Однако единственным утешением для нее было то, что и де Эспиноса, и его племянник — ведь скорее всего, именно он рассказал дяде про случившееся – остались в живых после столкновения с Питером Бладом. Но каким страшным испытанием было для юного Эстебана увидеть приготовления для казни отца!
Конечно, Арабелла помнила истории не только про пиратов, но и про испанцев, не уступавших, а подчас превосходивших пиратов в кровожадности. Да и здравый смысл подсказывал ей, что де Эспиноса мог если не солгать, то утаить от нее часть правды. Но все эти робкие поиски оправданий не перевешивали того факта, что человек, ставший ее мужем, оказался способен на такую жестокость.
Какой же выкуп назначил за нее дон Мигель? Должно быть, сумма огромна…
Поняв, что ее мысли бегут по ставшему уже привычным кругу, она вздохнула. Возможно, ей удалось бы лучше сосредоточиться, если бы не болела голова. Арабелла осторожно дотронулась до поджившего рубца чуть выше левого виска. Волосы вокруг него уже начали отрастать, однако головные боли донимали ее и даже усилились после злосчастной беседы с де Эспиносой.
«Леди должна выглядеть безупречно в любых обстоятельствах», – ведь, кажется, так говорила ее гувернантка?
«Сушенная сельдь», – вдруг вспомнила Арабелла непочтительное прозвище, которым она наградила несомненно достойную уважения, но невыносимо скучную гувернантку, мисс Дойл, и в самом деле похожую на высохшую рыбину, и обрадовалась еще одному восстановившемуся фрагменту своей жизни.
«Мисс Дойл права. Даже если леди – пленница в ожидании выкупа, да в добавок, заплутала в собственном прошлом».
По утрам она тратила немало времени, чтобы скрыть рубец под густыми прядями. И это было не только следование наставлениям мисс Дойл или стыдливость. Прежде всего,Арабелле не хотелось лишний раз выказывать перед испанцами свою слабость.
Тени в каюте удлинились, в небольшое оконце было видно, что небо окрасилось в оранжевые тона. Еще один день заканчивался, и Арабелле захотелось подняться на палубу, чтобы подставить лицо вечернему бризу, несущему запахи близкой земли и пряные ароматы тропических лесов Эспаньолы. Она вышла из каюты, однако, к своей досаде, около трапа почти столкнулась с доном Мигелем.
– Добрый вечер, донья Арабелла.
– Рада, если вечер добрый. По крайней мере, если для вас это так.
Дон Мигель, не обращая внимания на холод в ее голосе, непринужденно заявил:
– Я как раз шел к вам.
– Вот как? И зачем же?
– Чтобы пригласить вас в кают-компанию.
Арабелла не удержалась от сарказма:
– Чтобы поведать еще одну кошмарную историю из моего прошлого? Или из прошлого моего мужа?
Дон Мигель поморщился:
– Мне не следовало рассказывать вам, учитывая ваше состояние.
– Я хорошо себя чувствую.
– А Рамиро утверждает обратное. Но как вам будет угодно. Нет, никаких кошмаров. Вы же любите шоколад. Мой кок прекрасно его готовит, а с берега доставили и другие сладости. Не желаете ли отведать?
– Шоколад? – удивленно переспросила Арабелла и поняла, что действительно любит бархатистую горечь лакомства и… желает его отведать. Но не спеша поддаваться искушению, она иронично уточнила: – И это вы тоже включите в сумму выкупа?
– Конечно, – ответил дон Мигель и улыбнулся: – Считайте это рекомендацией врача. Шоколад придаст вам сил и дальше спорить со мной.
Арабелла слабо улыбнулась в ответ:
– Хорошо. Я принимаю ваше приглашение.
— Моя родная дочь! – Василиса Премудрая громко всхлипнула, уронив голову на плечо мужа, — Ненаглядная кровиночка…
Они сидели на новенькой, еще пахнущей свежей древесиной скамье в двухэтажном тереме, отданном Старостой Тридевятого царства Архипом Крышечкиным под главное (оно же единственное, но ведь главное звучит намного серьезнее) Управление правопорядка и профилактики преступности.
Сам Староста, коренастый лысеющий мужичок в расстегнутом отутюженном кителе, стоял в сторонке у окна и спокойно ждал разрешения конфликта в семействе Дураков-Премудрых, лузгая семечки.
— Ну, ма-ам, — протянула Василиса Дурак, младшая дочь Ивана Дурака и Василисы Премудрой, чувствуя, как от стыда горят уши и щеки, и с мольбой посмотрела на отца.
Иван чувствовал себя явно не в свой тарелке, и с дочерью старался взглядами не пересекаться.
На днях разменяв пятый десяток, Иванушка обзавелся небольшими залысинами и колючей седеющей бородой, которая придавала огромному двухметровому мужчине с мягким улыбчивым лицом солидности, и так раздражала его супругу.
Предсказуемо, возраст совершенно не повлиял на тот непреложный факт, что жена и дочь, в отличие от старших сыновей, могли с легкостью вить веревки из этого могучего и очень доброго богатыря.
— Дочь-воровка! — Василиса Премудрая сокрушенно покачала головой, — Как же я теперь людям-то в глаза смотреть буду-у?!
— Но я же просила вас о ступе целый год! — попыталась оправдаться девушка, стараясь поймать взгляд отца, — Самой старенькой… поддержанной… дешевенькой… Я даже на права сдала!
— Купи-ила-у, — промурлыкал лежавший на коленях у Ивана огромный черный котяра по кличке Баюн, в семье любовно называемый Баюшкой.
— Теорию сама сдала! – взвилась девчушка, зло зыркнув на Бая.
— А, ну, тогда, ладно-у, — кот сладко потянулся.
Иван, души не чаявший в курносой Василёнке, вздохнул, как перед прыжком в холодную воду.
— Доченька, — он многозначительно посмотрел на жену, рыдающую на его груди, — Не расстраивай маму. Ты же еще совсем маленькая…
— Я уже взрослая! – в глазах Василисы блеснули слезы обиды.
— Мы заме-етили, — промурлыкал котяра, жмурясь.
— Бай! — обиженно воскликнула девушка, — Ты что, против меня?!
— Я соблюда-аю нейтралитет, — мурлыкнул кот и чуть тише добавил: — И взрослый бы не попа-ался.
— Баюшка, — Иван погладил котяру по голове и, чуть подумав, погладил по голове подозрительно притихшую супругу, — Не учи дитё плохому.
— Я не учу-у…
— Я не дитё!!!
— Обворовать высокого заморского гостя! — Василиса Премудрая вздохнула и помахала протоколом задержания перед носом у мужа, — Я так долго вела переговоры, чтобы устроить эту судьбоносную для наших государств встречу! Бесконечные переписки, потерянные грамоты и пропавшие без вести гонцы, обиды и извинения. Шантаж! Да я чуть с ума не сошла, пока запоминала все их бесконечные имена и титулы! А ты, прямо в день аудиенции султана Аладдина, угнала их лучший ковер-самолет со сверхлетучей бахромой и кисточковым навигатором, и…
— Позаимствовала, — умудрилась вставить словечко Василёнка, пока матушка набирала в грудь воздух, — На время! С возвратом.
— Теперь это так называется? – вспылила Василиса Премудрая, припечатав протокол ладонью к столу, — Заимствование?! Баюн?!
— Я её этому-у не учил! – немедленно отозвался кот и покосился на хозяев.
Иван одобряюще улыбнулся дочке и, прокашлявшись, проговорил: — Родная, я уже всё уладил. Султан Аладдин зла на нас не держит! Нормальный мужик оказался!
— Не «уладил», а «откупился», милый, — мягко поправила Ивана супруга, — Три сундука великолепных молодильных яблочек! На которых этот… этот… дорогой гость! Будет заваривать свой…, — Василиса закатила глаза и фыркнула, — Кальян! Пропади он пропадом! Весь терем пропах уже этим зельем!
— Восток — дело тонкое, — философски отозвался Иван и переглянулся с дочерью, — Роднуля, может, все-таки купим ей ступу?
— Ты всегда потакаешь всем прихотям этой прохвостки! – строго одернула его супруга, — И видишь, что из этого получается?
— Так она ведь не успокоится, ты же знаешь, — развел руками глава семейства, — Вон, уже к ступе Бабы Яги присматривается.
— Не успокоюсь, — девушка кивнула и гордо вскинула курносый нос, — Ведь, я уже к ступе Бабы Яг… Что? А откуда ты знаешь? – девушка прищурилась, — Бай?!
— Я не говори-ил, — котяра горестно вздохнул, — И далась тебе эта повозка…
— А вот и далась! – Василёнка раскраснелась еще сильнее, — Я хочу, чтобы скорость! И чтобы волосы назад! А я вся такая, никого не замечаю, и гусляр играет изо всех сил, чтобы все слышали! – она взмахнула волосами, представляя себя в летящей на полной скорости ступе, — Вот, ты, Бай, наверняка тоже хочешь себе личную ступу, сознавайся!
— Заче-ем мне? – мордочка кота удивленно вытянулась, — Меня Яга возит, очень удобно, знаешь ли, в дороге можно вздремну-уть в специальной корзиночке… Парковку, к тому же, искать не надо и оплачивать, защитные заклинания обновлять, антирадары всякие покупать, техосмотр проводить и прочее.
— Ты старый зажравшийся лентяй! – сделала вывод девушка.
— Тако-оуй уж и старый, — фыркнул котяра, — Хотя Горыныча нашего помню еще крошечным змеенышем. И как Яга его выкармливала. Мы его на болоте нашли. Да-а. Видимо, те отходы, что производство, Емелькой открытое, сливает в наше болото, не такие уж и экологичные.
— Ну, хорошо, мы купим тебе бюджетную ступу, Василиса Ивановна, — неожиданно согласилась Василиса Премудрая, чем вызвала панику в рядах защитников ее дочери. Даже кот Баюн, приоткрыв изумрудный глаз, недоверчиво воззрился на хозяйку.
— Правда? – Василиса Дурак ошарашенно посмотрела на маму.
— Да? – лицо Ивана просветлело.
Долгожданная благополучная развязка уже была совсем близко! Ведь он терпеть не мог любых семейных конфликтов, особенно тех, в которых по праву главенства в семье обязан был участвовать.
— На механике, для начала, с бортовым чудо-компьютером, что нам гномья братия из Железногорья прислала, — Василиса Премудрая сделала паузу, — Но!
Иван почувствовал, как супруга, уютно устроившаяся на его плече, ухмыльнулась.
— Ах, «не-ет», — мяукнул Баюн и зевнул, — Хорошо, а то я не поверил своим ушкам.
— Тебе придется ее отработать, — отчеканила Василиса Премудрая и повернула к дочери совершенно сухое лицо, — Ты почти спровоцировала международный скандал, девушка.
— Но, — Губы Василёнки затряслись, — Я же не специально.
— Никто не любит мажоров, лапочка, — совершенно другим, деловым тоном проговорила матушка, — Но все любят, когда они получают по заслугам.
— Но я не… Что??
— Но ты можешь облегчить свою участь, — Василиса Премудрая побарабанила пальцами по протоколу и вдруг резко подалась вперед, — Честно говори, одна была или с кем-то?!
— Одна! — Василёнка обиженно надулась и отвернулась, боясь заглянуть маме в глаза.
— Последний раз спрашиваю! – глаза матушки блеснули алым и все в тереме вдруг стали как будто меньше ростом, — Одна была?!
— Одна, — совсем тихо отозвалась девушка, вжимая голову в плечи. Шутки-шутками, а мамин гнев никому никогда даром не проходил.
— Хорошо, — с неожиданной гордостью в голосе отозвалась Василиса Премудрая. – Готовься.
— К чему? – по спине девушки пробежал холодок.
— К исправительным работам!
— Так, это, — мявшийся в дверях Староста похлопал по скатанному в рулон ковру-самолету, скромно прислоненному к дверному косяку, — Оформлять угон-то будем, аль нет?
— Договоримся, Архип, — Василиса Премудрая подошла к Старосте и улыбнулась, откинув с лица прядку, — Понимаешь, это досадное недоразумение…
— Ага, — взгляд Крышечкина слегка затуманился.
— С этим глупым… Заимствованием ковра-самолета султана Аладдина моей несмышленой дочуркой…
— Ага, — повторил Староста, чувствуя, что начинает краснеть.
— Я улажу это сама. Если конечно, – Василиса понизила голос, — Ты, как самый важный начальник нашего Тридевятого царства, не против такого моего самоуправства…
— Ага, — подбородок Старосты взлетел вверх, — Я самый важный, ага… В смысле, не против, конечно, нет. Дело семейное, да, и жалобы вроде не поступало. Вот.
— Не понимаю я, — Иван поднялся на ноги и, уперев руки в бока, недобрым взглядом смотрел на Старосту, — Каким образом эта хрупкая, нежная и совершенно домашняя женщина может так заморочить мозги женатому и взрослому вроде мужику? Крутить им, как несмышленым мальчишкой?! Вот как…
— Ванечка, — Василиса Премудрая обернулась и улыбнулась мужу, — Любимый, прихвати, пожалуйся, с собой этот проклятый ковер, он такой тяжелый! Помоги нашему храброму Старосте.
— Да, я! — плечи Ивана расправились так, что голова уперлась в потолок избы, — Их вместе могу отнести! И Архипа, и… ковер этот! – Он гордо выпятил широкую грудь, — И тебя отнести могу, родная! Слышишь?
Василиса послала мужу воздушный поцелуй и вернулась к разговору с разомлевшим от внимания Крышечкиным.
— … как он ведется на все эти улыбки и глупые подбадривания? — брови Ивана снова насупились, — Не могу уразуметь.
— Да-а, зага-адка, — промурлыкал Баюн и потерся головой о плечо взгрустнувшей Василёнки, — Не печалься, красавица, — тихо промурлыкал котяра, — Пра-авильно ты Марфу не сдала. Тогда б еще страшнее наказание было. Не любит наша Василисушка ябед и кля-яузников. А зачем вы с ней ковер-самолет-то угнать решили? – любопытный кот улегся девушке в ноги.
— А об этом, Баюшка, я расскажу тебе в другой истории.
Дарья Демченкова https://vk.com/okfant
В общем-то, на этой мирной ноте и следовало окончить разговор, а потому Тони сделал вид, что направляется по указанному пути. Он отошел шагов на десять, когда его негромко окликнул матерый:
– Эй, погоди… Где ты научился так тихо ходить?
Тони остановился – пожалуй, это было приглашением продолжить разговор. И матерый, оставив своих волчат, подошел поближе.
Известно, что поможет завоевать доверие волка: храброе сердце и учтивая речь.
– Мы с тобой одной крови, ты и я, – усмехнулся Тони.
– Если бы не твой запах, я бы решил, что ты когда-то был волком и прошел усиленную морофикацию.
Тони когда-то был волком… После того как перестал чувствовать себя щенком. И, пожалуй, прошел «усиленную морофикацию».
– Я дам тебе совет, – продолжал матерый. – Нет зверей более лютых, нежели люди. Не то что добропорядочному моро-волку, даже ликантропу не придет в больную голову напасть на ребенка. Поищи этого зверя среди людей.
– Звереныша?.. – с ухмылкой переспросил Тони.
– Нет. Впрочем, Звереныш тоже не из наших.
Прозвище «Звереныш» розовому кролику дали в МИ5, откуда бы моро-волку знать такие подробности операции «Резон»?
– Вы что-то знаете о Звереныше?
– Если ты говоришь о мяснике, который рвет зубами женщин и детей, то это точно не моро. Это мертвяк. Он пахнет мертвяком.
А вот тут к волку стоит прислушаться: запах не может обмануть. Значит, все-таки Ферма? Не надо было обыгрывать Эрика Блэра в бридж…
– Разве младенцев из колясок ворует не Звереныш? – осторожно спросил Тони (доверие волка можно быстро потерять, если задавать слишком много вопросов: волки не лошади и не любят, когда садятся им на шею).
– Нет. Это делает Человек – самый лютый зверь в Лондоне.
– И… вы знаете этого человека?
– Я сказал достаточно, – резко оборвал его матерый, однако, поразмыслив немного, добавил: – А если идти по этой улице, на Рэдклиффскую дорогу, может, так скоро и не выйдешь, но…
Тони вежливо с ним попрощался и поблагодарил – еще не зная, за что конкретно, но предполагая, что намеки такого рода не делаются просто так.
Человек! Самый лютый зверь в Лондоне!
Ну да, евреи пьют кровь христианских младенцев, цыгане воруют их с целью перепродажи, страшные звери – люди – забирают их из колясок с неизвестными целями. Осталось заглянуть в еврейский квартал, чтобы послушать, что с младенцами делают ирландцы. С нацистами и так все ясно: детьми неполноценных народностей они кормят морограждан, но это не здесь, это в Германии.
Улица вышла на небольшую площадь, посреди которой был разбит скромный сквер, – сюда дотянулся красноватый свет лондонской кровли и после непроглядной темноты в глубине квартала показался ярким, будто свет газовых фонарей. Однако, пересекая сквер, Тони не сразу заметил трех волчиц, сидевших на лавочке к нему спиной: две из них держали младенцев на руках, а третья покачивала коляску. Если бы он увидел их заранее, ни за что не направился бы прямиком, обошел бы площадь по кругу, – десяток матерых волков не были столь опасны, сколь кормящие волчицы.
И тут один из младенцев громко заплакал – Тони едва не подпрыгнул от неожиданности, так неестественно в полной тишине прозвучал крик ребенка. Моро-волчицы отшатнулись от товарки, едва не вскочили с мест, но та со спокойной улыбкой накрыла лицо младенца рукой, оборвав его дыхание… Громкий плач сменился хрипом, который вскоре смолк, – и волчица убрала руку.
Тони остановился и замер. Она задушила ребенка? Только что, на его глазах?
– Ах ты лягушонок… – с нежностью сказала волчица младенцу. – Ну разве можно так громко кричать?
– Бедный малыш… – покивала ее соседка. – Люди даже не научили его помалкивать, они вообще не думают о безопасности своих детей…
– Неудивительно, что он едва не погиб… – вздохнула третья, продолжая качать коляску.
Вот зачем матерый послал Тони в эту сторону – внял пылким словам о желании вернуть ребенка матери! Интересно, разделяют ли волчицы мнение матерого?
Если бы не ветер, шевельнувший листья кустов, они могли бы и не заметить Тони. Но заметили, вскочили с мест, ощерились… Высокие, сильные, готовые защищать волчат до последнего вздоха… Ни храброе сердце, ни учтивая речь не могли поколебать их решимости.
– Девушки, я без злого умысла… – пробормотал Тони с примирительным жестом.
– Вынюхиваешь? – оскалилась та, что держала на руках человеческого детеныша.
Моро узнают ложь по запаху. Даже Флаффи-кун, не говоря о недоверчивых волчицах…
– Я ищу ребенка жирной Бетти, потаскухи из доков. – Тони даже зажмурился, произнеся эти слова. От страха. И хотя к его волчьему прошлому это отношения не имело, он бы не смог оказать сопротивления женщинам.
– Пшел вон!… – процедила волчица сквозь зубы. Как зарвавшемуся щенку.
– Девушки, я не волк. Если меня послать, я скулить от восторга не буду. Отдайте ребенка, он не ваш.
– Попробуй возьми, – усмехнулась приемная мать. – Или побежишь к легавым за подмогой?
Стоит только пообещать обращение в полицию или к кураторам, и живым из волчьего квартала будет не выйти.
– Давайте поступим иначе. Я дам слово, что не пойду в полицию. Но завтра приведу жирную Бетти сюда. А вы дадите слово, что посмотрите ей в глаза.
С нее станется: она посмотрит в глаза Бетти и решит, что та недостойна быть матерью… Тогда Бетти отсюда не выйдет, потому что она в полицию обратится совершенно точно, и волчицы это понимают. В темном волчьем квартале – их сила, их власть, их слово.
– Пшел вон. – Волчица смерила Тони взглядом, повернулась к нему спиной и села на лавочку.
Завтра он не найдет ее здесь. Она растворится в глубине квартала вместе с ребенком. И тогда лишь полиция и кураторы помогут ее разыскать. А может, и не помогут, если она уйдет из города. Тони обошел лавочку и встал перед приемной матерью человеческого детеныша. Конечно, нет никаких гарантий, что младенец – ребенок жирной Бетти.
– И как быстро он отучится кричать, если при каждой попытке затыкать ему рот? – спросил Тони вполне миролюбиво.
Волчица глянула на него исподлобья и приподняла верхнюю губу. Она была немолода – в бабушки младенцу пока не годилась, но и для матери казалась чересчур матерой. Чуть-чуть моложе миссис Симпсон… Между ними Тони не нашел ничего общего – кроме высокомерия в отношении к особям мужского пола.
– За несколько часов, – соблаговолила ответить приемная мать с необычайным презрением.
Значит, ребенок попал к ней сегодня… Может, это не тот младенец, которого Тони ищет? Впрочем, разницы никакой – это не моро-волчонок.
– Зачем вам ребенок? Ведь кураторы сразу опознают в нем человеческое дитя…
– Моро-волки считаются самыми лучшими приемными родителями для подкидышей, – фыркнула волчица. – В наш квартал малолетние потаскухи несут детей со всего Лондона, и кураторам это известно. Лучше, чем у нас, ребенку нигде не будет.
– Но жирная Бетти не собиралась отдавать вам ребенка. Она любит его, он – единственное счастье ее жизни.
– Ей стоило лучше за ним присматривать. Если бы не волки, он сейчас был бы мертв, – с негодованием вставила волчица, качавшая коляску, – она была намного моложе свой товарки.
– Бетти слишком хорошо думала о людях, была слишком доверчивой – это единственная ее вина. К сожалению, теперь людям она доверять уже не будет.
– И правильно, – усмехнулась волчица. – Пусть приходит сюда сегодня на рассвете. Я буду ее ждать. Хотелось бы убедиться, что это именно ее ребенок.
– Спасибо. – Тони раскланялся с искренней признательностью. И решил не испытывать судьбу, расспрашивая о том, что произошло с младенцем, – волчица могла и передумать.
Как и все молодые ленинградцы, Иволгин недолго раздумывал, прежде чем ответить на вопрос Джейн, где бы они смогли встретиться.
– Выбирайте, что вам удобнее: Елисеевская кофейня, это у Дома радио, или «Сайгон»?
– В «Сайгоне» слишком много людей, а кофейня… Это там, где молодой Бродский сочинял стихи? Давайте, Вадим, просто прогуляемся…
– Решено…
Место выбрала англичанка. Она же предложила маршрут прогулки – от площади Мира до проспекта Майорова, а затем заглянуть в знаменитую чебуречную, чуть не доходя до Фонтанки.
Не успели Вадим и Джейн обменяться приветствиями, как между ними вклинился какой-то мужичок в кепочке, надвинутой на глаза, с хорошо заметным спиртным духом.
– Хороша девчонка! Познакомь, а?
Откуда что взялось у вечно робкого Домового!
– А ну давай, иди своей дорогой…
Мужичок тут же исчез.
– Какой… – Джейн пыталась подобрать слово, очаровательно сморщив носик.
– Плюгавый.
– Точно! Пойдем, – девушка взяла его под руку.
Наверное, впервые в жизни Вадим Иволгин чувствовал себя взрослым, смелым и серьезным человеком.
Домовой обстоятельно изложил Джейн результаты поездки на дачу Марковых. Он не стал передавать и комментировать свои впечатления от разговора с отцом Кирилла, хоть изначально и готовился поделиться ими с Джейн, рассказать ей о собственных переживаниях. Вместо этого ограничился констатацией:
– У Кирилла проблемы со здоровьем, Джейн.
– Это очень опасно? Скажи мне всю правду.
– Нет-нет. Ничего ужасного, вроде рака, там нет. И вообще, ничего подобного нет. Просто он очень сильно переутомился. Учеба, работа в «Аленушке» с ее децибеллами, спиртным, прокуренным воздухом…
– Вадим, по-моему, ты говоришь ерунду!
Иволгин тяжело вздохнул.
– Я говорю то, что услышал от его отца. И нравится мне услышанное или не нравится, верить мне словам человека, которого я уважаю, или не верить – все это из области эмоций. Повлиять на ситуацию или хотя бы что-то предпринять я смогу лишь после того… – глаза Джейн, полные надежды, ловили каждое движение пухлых губ, – как увижу Кирилла и поговорю с ним.
– Это возможно? Да? Я пойду с тобой, – девушка схватила Домового за руку. – Ты возьмешь меня?
– Джейн, я ничего не могу обещать. Мне…
Дим-Вадим замялся, вспомнив, с какой искренней убедительностью он рассказывал Маркову-старшему о предстоящей свадьбе, призывал Наталью подтвердить его слова, доказывал необходимость присутствия Кирилла в роли свидетеля и в качестве самого весомого аргумента приводил тот факт, что англичанка Джейн Болтон, свидетельница со стороны невесты и подруга Маркова-младшего, уже пошила торжественный наряд у самой модной студенческой портнихи.
Иволгин вспомнил брезгливую гримасу собеседника, когда речь зашла об иностранке. И только теперь, здесь, перед зеркальными дверями входа в чебуречную, до него дошла возможная истинная причина исчезновения Кирилла. Вадим остановился.
– Джейн, очень трудно что-то обещать. Ему назначили курс, который требует полнейшего исключения привычной среды и контактов. Это как-то связано с невралгической природой заболевания. Полнейшая изоляция не менее чем на шестьдесят суток. И только потом врачи примут решение – продолжать курс или нет. Все, чего я смог добиться – выпросил у Алексея Петровича обещание устроить встречу с лечащим врачом Кирилла и дать мне шанс убедить его в … – Вадим, не закончив мысль, махнул рукой. – В общем, я даже не знаю, где именно он находится. Извини за испорченную прогулку, но мне пора, – неуклюже переступая толстыми ногами, Иволгин двинулся в сторону Техноложки.
Он уже почти дошел до моста через Фонтанку, когда услышал голос Джейн:
– Вадим! Вадим, подожди!
Она подбежала к нему, запыхавшаяся, с еще различимыми дорожками от слез на лице.
– Вот. Наш куратор каждый уик-энд ездит в Хельсинки, и по моей просьбе она привезла… – девушка застенчиво протянула большой белый пакет.
– Что это? – Домовой не был виртуозом по части перехода из одного эмоционального состояния в другое.
– Бери, это для Натальи. Настоящий флердоранж и венчальный покров. У вас такого не достанешь.
– А венчальный – это какой?
– Как у мадонн на картинах итальянских художников. Все. Пока, Дим-Вадим, я позвоню, – чмокнув смущенного Иволгина в щеку, Джейн поспешила по своим делам.
* * *
Переодевшись в белый халат, Латышев сосредоточенно изучал бумаги, лежавшие на столе.
– Оразмуххамед! – Гора азиатских мышц бесшумно выросла на пороге. – Зафиксируйте Маркова и этого деда, как там его – Терехин? Терентьев? Я минут через пятнадцать подойду.
Латышев пробегал глазами бумаги и откладывал просмотренное в сторону. «Значит, мсье Сикорский, не выходит у вас эффективной суггестии. А причину вы видите в слабой внушаемости… Слишком, стало быть, сильны индивидуальные начала…»
Игорь откинулся в кресле, уставился в потолок.
– Но, – он оживился, взял ручку. Быстро стал заполнять разграфленный бланк, – как учат старшие товарищи: «Нет таких крепостей, которые не брали большевики!». Будем удваивать норму, введем увеличенный гвардейский паек…
Проверив фиксацию конечностей у подопытных и убедившись в надежном креплении электродов, Латышев уселся на высокий табурет. С «насеста», как они с Сикорским его прозвали, отлично просматривались изможденные лица лежащих. Лица манекенов, зомбированных кукол, марионеток карабасовского театра. В залитой ярким верхним светом палате, на рыжих клеенчатых изголовьях, покрытые контрастными тенями без малейшего перехода, головы юноши и старика действительно заставляли вспомнить фантасмагорические бредни литератора Беляева, а многочисленные провода от электродов, укрепленные в различных точках корпуса и черепной коробки, только способствовали этому.
Надо сказать, что ни Игорь, ни псевдо-Олялин – Сикорский не имели ни четкой программы действий, ни задания с ясно обозначенной целью. Кто-то из руководителей самого могущественного государственного комитета, наверняка совершенно случайно, узнал об их успешном синтезировании галлюциногенов. Колесики большой и сложной машины скрежетнули – и вот, извольте отрабатывать оперативные технологии нейролингвистического программирования с использованием нашего, родного, аналога американскому ЛСД.
Даже и тени надежды не было на толковое использование того же томографа. Просто подразумевалось, что чуткие электронные самописцы зафиксируют типовую деятельность наблюдаемых мозгов после приема наркотиков и получения суггестивных установок.
Но так ли необходима была атрибутика строгого научного эксперимента в столь неоднозначной тонкой области? Ведь практически все серьезные специалисты, и психиатрии в частности, относят занятие медициной во всех ее отраслях к области высокого искусства, а не науки. И, коль скоро это так, значит, он, Игорь Владимирович Латышев, – маэстро-виртуоз, лишенный своей аудитории. «Пока, Игорек, пока!» – он взял в руки микрофон, щелкнул тумблером.
– Раз, раз… Марков, если вы слышите меня – откройте глаза! – прошло десять секунд, а то и больше, прежде чем Кирилл разомкнул веки. Яркий свет. Он тут же сомкнул их.
– Марков, если вы слышите меня – откройте глаза! – На этот раз ожидание затянулось.
– Оразмуххамед! – гигант бесшумно вырос у «насеста». Игорь протянул ему наполненный шприц.
– Маркову введи…
Нырять блондинкам очень вредно,
опилки мокнут в голове.
(В.Поляков)
Анна
– Примерочная там, – махнула куда-то в глубину магазина продавщица и отвернулась к коллеге, с которой обсуждала последние слухи об арабском шейхе.
Я уловила всего пару фраз, но мне хватило, чтобы понять: Клавдия Никитична не преувеличила. Все местные девицы вышли на охоту за богатым женихом. Магазинные красотки на полном серьезе планировали засаду в самом злачном месте города, ресторане «Бляхин клуб».
Ну-ну. Пусть хоть обсидятся в своей засаде, шейха им не видать. Аравийских – Янкина добыча, руки прочь от чужого мужика.
Улыбаясь собственным мыслям и прикидывая, что если размер у него тридцать четыре, а у меня тридцать три, то джинсы должны быть чуть-чуть великоваты, я подошла к примерочной. Машинально отдернула занавеску… и застыла, напрочь позабыв и об арабе, и о Янке.
Настоящий голливудский эльф задумчиво рассматривал джинсы, которые держал в руках. А я – его, и ощущала нечто странное. Наверное, это было эстетическое наслаждение. Вот честно, натуральный Элронд! Из фильма про хоббитов! Такой благородный, черноволосый, изящный… в одних трусах… А какое гармоничное у него тело! Длинные ноги, широкие плечи, изящные запястья и отлично проработанные мышцы. А эта дорожка темных волос, сбегающая вниз по животу… О боже, Анна Альбертовна, возьмите уже себя в руки, нельзя так пялиться на незнакомого мужчину, даже если он – воплощенная мечта.
– Это все мне? – спросила мечта низким, обволакивающим голосом с английским акцентом, глянув через зеркало на ворох джинсов в моих руках. – Благодарю вас, мисс.
– Вообще-то нет, извините… – непослушными губами пробормотала я и попыталась отступить.
И тут он поднял взгляд от джинсов, встретился со мной глазами – и все. В смысле, совсем все. Всплеск гормонов, учащенное сердцебиение, отлив крови от мозга и прилив в противоположное место. У обоих. Под тонким трикотажем его трусов это было прямо очень заметно. Несмотря на то, что я смотрела ему в глаза, пусть и через зеркало.
– Мисс?.. – повторил незнакомец, разворачиваясь ко мне. – Вы прекрасны.
Мне надо было извиниться и уйти. Любая приличная женщина бы так и поступила. Но… Отлив крови от мозга, он такой. Опасный.
– Да, – сказала я, роняя охапку джинсов на пол и шагая к воплощенной эротической фантазии. – Да!
Могу я хоть раз в жизни повести себя не как приличная женщина? Все равно мы больше никогда не встретимся.
Тень этой мысли мелькнула в моем одурманенном дофамином мозгу, когда я клала руки ему на плечи и впивалась поцелуем в манящие губы, твердые на вид, но сумасшедше горячие и нежные на ощупь. Он ответил на поцелуй, без лишних слов притиснул меня к себе, властно огладил по спине и ниже, вжался твердой и горячей плотью. Я невольно застонала – от желания, от нетерпения и самую капельку от страха, что сейчас кто-нибудь войдет, и я не успею…
Вот это «не успею» и вызвало новый прилив адреналина.
Решительно толкнув незнакомца на табурет, я задрала юбку и оседлала его бедра.
Он что-то сказал по-английски, я не поняла, что именно. Даже если бы по-русски, все равно бы не поняла. Не до того было. Я дрожащими пальцами высвободила его из трусов, одновременно выгибаясь под жадными руками, отодвигающими тонкую полосочку голубого кружева. И села сверху. Резко. Он хрипло простонал что-то и тут же толкнулся бедрами вверх, мне навстречу, вплел пальцы мне в волосы на затылке…
Я прыгала на нем, впившись зубами в его же руку – чтобы не орать в голос от сумасшедшего наслаждения. Мне было все равно – кто он такой, что подумает обо мне, услышит ли нас кто-нибудь… Да хоть пожар и наводнение! Я хотела только одного – ощущать его во мне, подо мной, вдыхать горьковатый мускусный запах и содрогаться от невероятного, феерического оргазма. Длинного-длинного, такого длинного, что мне показалось – я сейчас задохнусь, мое сердце остановится, не выдержав такой интенсивности…
Выдержало.
Даже странно.
И мозг включился.
А вот мозг – зря и невовремя. Потому что… твою гармошку, я что, в самом деле трахнула незнакомого мужика? В примерочной?.. И мне так хорошо, как никогда, ни разу за все семь лет, не бывало с Лешей?!
– Мисс… – прошептал незнакомец, все еще пребывающий внутри мне, и нежно коснулся губами моего виска. – Кто вы, мисс?
Разумеется, имени я не назвала. И в глаза ему смотреть не стала. Потому что… потому что… а нечего! Секс в примерочной – не повод для знакомства.
– Галлюцинация, – тоном довольной кошки шепнула я…
И сбежала.
Вот так просто вскочила с него и сбежала, воспользовавшись беспомощным и несколько раздетым состоянием мистера Элронда. На бегу поймала недоуменные, даже шокированные взгляды продавщиц, свое безумное и растрепанное отражение в витрине…
– Мисс! Стойте, да стойте же!.. – послышалось позади восхищенно-сердитое.
Все в том же витринном стекле мелькнуло отражение раздетого мужчины, продавщицы завизжали дуэтом, на меня обернулся охранник, попытался заступить мне дорогу…
И отшатнулся, потому что я и не подумала сбавлять скорость, а связываться с явной сумасшедшей он не пожелал. Тем более продавщицы продолжали упоенно визжать, словно голого мужика в жизни не видели, а английской ругани в жизни не слышали.
Я почти добежала до выхода из торгового центра – спиной ощущая преследователя. Дурак, что ли? Не видит, девушка не хочет знакомиться!
И джинсы девушка так и не купила. Как-то не до того было.
…Чтобы на следующий день взлететь, запыхавшись, на тот же чердак, а через него – на крышу. Но ангела там не было. Зато был Бек.
– Проходи, садись, – предложил он, уже сидевший на самом краю.
Но это же не его рабочий день!
Я подошла, села.
– Говорил с этим твоим…
– Я же честно сказала, что с Тригом больше не общаюсь!..
– Рида, помолчи немного, а? Мне кучу всего надо на тебя вывалить. Или не надо. Как получится. Я про ангела. Что он тебе рассказал?
Тот же вопрос, что и на Совете. Так что и ответ я не изменила:
– Рассказывала в основном я. Пыталась концы с концами связать. – Подумалось – вдруг шутка исправит дело, как-то выправит кривизну этого утра и искаженные черты лица Бека? – Навыдумывала сначала звёздных странников, потом бродячих кошек…
– Кошки… иногда они поселяются в заброшенных домах. Прямо как люди… – Он невесело усмехнулся. – Неудивительно, что ты кошатница. Удивительно, что не все. А впрочем… кто же захочет признать и признаться?..
– Признаться в чем?
Он смотрел так, словно проверял, я ли это сказала.
– Тебя никогда не удивляло расхождение… Мир, которому, если верить ученым, миллиарды лет, и мир созданный, согласно святым книгам, всего шесть с чем-то тысяч лет назад? Тот или этот? Обоим сразу не бывать.
– Насколько я помню, религия всё это хорошо объясняет…
– Тебе устроит объяснение вместо правды? Не думал, что ты такая… Ты же всегда говорила правду в лицо. Всегда. Как с Тригом и мной.
Похоже, он никак не мог мне простить, что выбрала не его, хотя всё давно закончилось.
– Бек…
– А вот меня не устроило. Даже собственное объяснение. Потому что шёл я тогда, после заседания, и ничего не понимал. Ну, допустим, Большой и правда заснул. А остальные? А я? Если б и у тебя было такое лицо, словно не понимаешь, зачем ты здесь, я забыл бы. Забыл. Вот главное слово. Мы все забыли, а ты нет. Но ладно с этим. Но что именно я забыл?
Наверное, надо было ему рассказать. Бек не из тех, кто может просто забыть и смириться. И я ещё могу рассказать.
– Я говорила с ангелом. Ты подслушал. Принес это в совет. Нас обоих вызвали…
– Смешно, – перебил Бек. – Смешная месть мальчишки. Я промучился целые сутки, я сбрасывал ангелов с крыши, а с рассветом понял, что зря. Надо было потребовать своего желания. Хоть на час, хоть на ночь, но я бы вспомнил. Тогда пришёл сюда. Потому что и раньше приходил.
Ну ты и сволочь, мой фиалковоглазый ангел. Ты сделал несчастной не одну меня.
– Значит, история такова: два мира из разных… измерений случайно влипли друг в друга. А может, не случайно. Один был хищником и миром хищников. Началась экспансия. Причем довольно мирная. Или даже не так. Те, из мира-хищника, сразу заняли другой, поглощенный, сделав свой мир больше, лучше и даже моложе. Не первый такой был раз. Они брали себе всё, что могли, переписывали легенды и историю – и на стыке миров всё это делалось правдой. Но вот с обитателями они ничего сделать не могли, и они не входили в планы завоевателей. Никак.
– Значит, нам ничего не угрожает, – не очень уверенно сказала я.
– Нам? – он расхохотался. – Рида, ты наивный романтик! И, как и все, не хочешь знать. А я так хотел бросить тебе это в лицо… – Он глядел, щурясь. – Но ведь ты будешь мучиться больше, если я на этом и закончу. Ладно.
И он оттолкнулся от крыши и полетел вниз.
И падал.
И падал.
И падал…
Я не слышала удара внизу. Я не смотрела. Отвернулась. Мне нужен был ангел. Хотя бы один. Не обязательно мой. Или два. Сколько угодно ангелов – сколько угодно желаний. И пусть они подавятся этой своей энергией, завоеватели чертовы.
Но слова Бека всё ещё звучали.
«Ты наивный романтик». Хорошо думать о человечестве – значит быть наивным романтиком? Но я же одна из них.
Я спустилась со своей крыши и забралась на другую, тоже свою. Ангелы меня избегали или, может, Бек так хорошо поработал. Только на девятой я увидела крылатого, да и тот попытался сигануть с крыши первым. Удержать его, жёстко, за крыло, труда не составило.
– Расскажи мне о слиянии миров.
К утру я знала всё. Но времени оставалось мало. Надо было записать, но записи наверняка исчезнут. Уже исчезали, иначе почему до сих пор никто ничего… Или был ещё способ. Бек, прости.
– Воскреси моего друга, – попросила я последнего ангела.
Думала, он откажется. Не смог. Наверное, им так нужна эта энергия, нужна, чтобы бороться с нами же, или чтобы вписаться в бывший их, а теперь наш мир. Потому и часы желаний превратились в ночи, а потом, возможно, станут и сутками: больше времени – больше энергии. В этом не созданном, а пересозданном мире им прежним не было места. Они-то не хищники. Они просто часть легенды, но уже – такой, которую не сотрешь, не выбросишь. Сначала «ангелы» хотели лишь этого, чтоб их нельзя было стереть. Потом – кто знает, чего захотят потом? Вернуть себе свой мир, обретший новую историю шесть тысяч лет назад? Научить нас пользоваться этой их мельницей желаний и ослабить, ведь зачем сила, когда можно попросить, и тебе всё дадут? Стать нашими повелителями и, может, однажды выкинуть нас, как котят, за двери своего мира. Потому что когда кошка начинает чудить, с этим надо что-то делать. Особенно, если кошек в доме всё больше и больше.
Мы говорили с Беком об этом до самого полудня. И я не знала, когда кончится время памяти. Но если я забуду, завтра или сразу после того, как Бек исчезнет, хотя постаралась набить этим мозг под завязку, то что мне делать?
Наверное, начинать сначала. В очередной раз переводить полустёртые строки памяти, превращая невнятицу в ответы. Как сказал тот ангел… «Завтра я снова буду».
Надеюсь, это буду именно я.
Ночь была чернее Африкановой рясы, и с такими же бурыми подпалинами. По левую руку, надо полагать, лежали невидимые пруды: там гремел сатанинский хохот лягушек. Вдали звёздной россыпью мерцала окраина Чумахлы (второго по величине города суверенной Республики Баклужино), а шагах в сорока желтели три окошка стоящего на отшибе домика. В их-то сторону и направлялся неспешным уверенным шагом опальный протопарторг. Кстати, а почему окон три, когда должно быть два? Ах, это у него ещё и дверь настежь распахнута… Не решающийся отстать Анчутка семенил рядом.
— Нельзя мне туда… — скулил он, отваживаясь время от времени легонько дёрнуть спутника за подол. — Домовой увидит, что мы вместе, братве расскажет… Свои же со свету сживут…
— А по-другому и не бывает… — дружески утешил его Африкан. — Только, слышь, мнится мне, Анчутка, никакого уже домового там нет. Ни домового, ни дворового, ни чердачного.
Протопарторг отворил калитку. Три полотнища желтоватого света пересекали отцветающий сад. Безумствовала сирень. Анчутка повёл носопырочкой, повеселел и больше за подол не дёргал. Видимо, понял, что Африкан прав: был домовой, да недавно съехал…
Переступив порожек, оба оказались в разорённой кухне, где за покрытым прожжённой клеёнкой колченогим столом сидел, пригорюнившись, сильно пьяный хозяин — волосатый до невозможности. Заслышав писк половицы под грузной стопой Африкана, он медленно поднял заросшее до глаз лицо и непонимающе уставился на вошедших. Потряс всклокоченной головой — и снова уставился. Ошалело поскрёб ногтями то место, где борода у него переходила в брови. Трезвел на глазах.
— Ну, здравствуй, Виталя… — задушевно молвил Африкан. — Узнаёшь? Вот обещал вернуться — и вернулся…
— Ты… с ума сошёл… — выговорил наконец хозяин.
— Ну, с ума-то я, положим, сошёл давно, — усмехнувшись, напомнил Африкан. — А вот в Лыцке чуть было не выздоровел. Ладно спохватился вовремя! Нет, думаю, пора в Баклужино. А то, глядишь, и впрямь за нормального принимать начнут…
Протопарторг покряхтел, потоптался, озираясь. Шеи у него, можно сказать, не было, поэтому приходилось Африкану разворачиваться всем корпусом. Сорванная занавеска, на полу — осколки, сор, клочья обоев. Над колченогим столом — светлый прямоугольник от снятой картины (от иконы пятно остаётся других очертаний и поменьше)… Мерзость запустения. Обычно жильё выглядит подобным образом после эвакуации.
— А что это у тебя такой бардак? — озадаченно спросил гость. — И дверь — настежь… Разводишься, что ли?
— Зачем пришёл? — выдохнул хозяин, со страхом глядя на Африкана.
— Зачем? — Африкан ещё раз огляделся, присел на шаткий табурет. — Хочу, Виталя, кое о чём народу напомнить… Хватит! Пожили вы тут тихо-мирно при Глебе Портнягине… — Ожёг тёмным взором из-под насупленных пегих бровей. — Примкнёшь?
Пористый нос Витали (единственный голый участок лица) стал крахмально-бел. Безумные глаза остановились на початой бутылке. Судорожным движением Виталя ухватил её за горлышко и попытался наполнить небольшой гранёный стаканчик. Далее началось нечто странное и непонятное: водка с бульканьем покидала бутылку, а вот стакан оставался пустым. Вовремя сообразив, что рискует остаться вообще без спиртного, хозяин столь же судорожно отставил обе ёмкости на край стола.
— Что скажешь? — сурово спросил чудотворец.
Часто, по-собачьи дыша, Виталя смотрел на протопарторга. Наконец отвёл глаза и замотал кудлатой головой.
— М-м… н-нет… — промычал он, будто от боли. — Н-не проси… Завязал я с политикой… Полгода уже как завязал… Партбилет сжёг, икону спрятал, орден — тоже… Зря ты пришёл, Никодим… У меня ведь жена, дети…
— Где? — хмуро поинтересовался Африкан, именуемый в данном случае Никодимом.
— Что — где?..
— Ну, жена, дети…
Хозяин очумело огляделся. Ни детей, ни супруги в пределах кухоньки не наблюдалось.
— А-а… — понимающе протянул он. — Переехали… Ну, а я уж завтра… с утра…
Потянулся к бутылке, но тут же отдёрнул руку и, опасливо взглянув на Африкана, вытер взмокшие ладони о рубаху.
— Ничего у тебя не выйдет… — хрипло предупредил он, вроде бы протрезвев окончательно. — Тогда не вышло, а уж теперь — тем более. Старики — пуганые все, а молодым идеи — до фени…
— А подполье?
Виталя скривился и махнул рукой.
— Распалось…
— Так сразу и распалось? — не поверил Африкан.
— Ну, не сразу, конечно… — с неохотой признал Виталя. — В позапрошлом году митинг вон в столице устроили… демонстрацию провели… с зеркалами…
— С зеркалами?
— Н-ну… чтобы сами все увидели… до чего их колдуны довели…
— Это, что ли, когда вас из водомётов разгоняли?
Виталя заморгал, взметнул мохнатое личико.
— Из каких водомётов? — ошалело переспросил он.
— В «Краснознамённом вертограде» статья была, — пояснил Африкан. — Водой поливали, дубинками чистили…
Слегка отшатнувшись, Виталя испуганно глядел на Африкана.
— Не-е… — растерянно сказал он наконец. — Всё честь по чести: митинг санкционированный, демонстрация — тоже…
— А кто санкцию давал? — жёлчно осведомился Африкан. — Сам, небось, Глеб Портнягин?
Виталя ссутулился и уронил голову на грудь.
— Дожили… — с горечью сказал Африкан. — У поганого колдуна разрешение клянчить… Причём на что! На проявление народного гнева. Эх!..
Замолчал, потом вдруг протянул по-хозяйски растопыренную пятерню через стол, взял бутылку, осмотрел неодобрительно. С яркой этикетки на него глумливо воззрился козлобородый старик. «Nehorosheff. Водка высшего качества. Разлито и заряжено там-то и там-то… Остерегайтесь подделки…»
— Ну а со стороны колдунов провокации-то хоть были? — с надеждой спросил Африкан, возвращая бутылку на стол. — Во время митинга…
— Да нас менты охраняли… — виновато сказал Виталя. — Нет, ну были конечно… — тут же поспешил исправиться он. — Ведьмы баклужинские порчу навести хотели…
— И что?
— Тут же их и загребли… У двоих лицензию отобрали на год… Ворожить можно, а всё остальное — нельзя… Вот с тех пор вроде больше акций не проводилось…
Последовало тягостное продолжительное молчание.
— Та-ак… — протянул наконец Африкан. — Порадовал… Ну а вожаки? Тоже врассыпную?
— А Бог их знает… — с тоской сказал Виталя. — Клим, вроде, в коммерцию подался, а Панкрат и вовсе — в теневики.
— То есть экспроприацию всё же проводит? — встрепенулся Африкан.
— Да проводить-то — проводит… — уныло откликнулся хозяин. — Банк вот взял, говорят, на прошлой неделе… Но ведь это он так уже, без политики…
Устыдился — и смолк.
— Эх, Виталя, Виталя! — с упрёком сказал Африкан. — Такое подполье вам оставил, а вы…
Хозяин всхлипнул.
— Да ты посмотри на меня! — жалобно вскричал он. — Ты посмотри! Ну какой из меня подпольщик? Да! Опустился! Да!.. Телевизор не смотрю, радио не слушаю, газет не читаю… Вон, видишь? — Виталя не глядя ткнул пальцем в репродуктор с болтающимся обрывком провода. — Не тот я уже, Никодим, не тот… Да и ты тоже…
Африкан вздрогнул и медленно повернулся к хозяину. Виталя поперхнулся.
— Н-ну… сам вон уже с нечистой силой знаешься… — шёпотом пояснил он, робко указав наслезёнными глазами на попятившегося Анчутку. В присутствии Африкана тот не посмел стать невидимым и лишь плотнее вжался в угол.
Некоторое время оба смотрели на домового.
— А что ж?.. — глухо, с остановками заговорил Африкан. — Для святого дела и нечисть сгодится… Честных людей, я гляжу, не осталось — значит, будем с домовыми работать…
Виталя вскинул затравленные глаза и, ощерив руины зубов, с треском рванул ворот рубахи.
— Не трави душу, Никодим… — сипло взмолился он. — Замолчи!..
Африкан встал. Широкое лицо его набрякло, потемнело.
— Если я сейчас замолчу, — с трудом одолевая каждое слово, выговорил он, — камни возопиют… Да что там камни!
Неистово махнул рукой — и в сломанном репродукторе что-то треснуло, зашуршало, а в следующий миг в мёртвый динамик непостижимым образом прорвалась вечерняя передача Лыцкого радио. Звенящий детский голос декламировал самозабвенно:
Когда Христос был маленький,
С курчавой головой…
— Не смей!.. — Виталя вскочил, кинулся к репродуктору. Сорвав со стены, с маху метнул об пол и с хрустом раздавил каблуком.
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной… —
как ни в чём не бывало продолжал ликовать расплющенный в лепёшку динамик.
Виталя взвыл, схватил репродуктор и, вылетев в открытую настежь дверь, кинулся к колодцу.
В просторы иудейские
Зашвыривал снежки… —
прозвенело напоследок. Далее послышался гулкий всплеск — и всё стихло. Затем в проёме, пошатываясь, возник Виталя. Даже сквозь обильную волосатость заметно было, что лицо у него — искажённое.
— Уходи… — обессиленно выдохнул он.
Набычась, протопарторг двинулся к двери. Анчутка метнулся за ним. Оказавшись на пороге, Африкан плюнул и, не стесняясь хозяина, отряс прах с высоких солдатских ботинок.
— Именем революции, — процедил он. — Лежать этому дому в развалинах…
Оставшийся в одиночестве хозяин проклятого жилья нагнулся над продырявленным порожком. Гневный плевок протопарторга прожёг кирпичи насквозь. Виталя издал слабый стон и побрёл к столу. Хотел вылить остатки зелья в стаканчик — как вдруг замер, припомнив, видать, о том, что стряслось минут пять назад, и на всякий случай допил водку прямо из горлышка.
— В развалинах, в развалинах… — горестно передразнил он, роняя бутылку на пол. — А то я сам не знаю, что завтра ломать придут!..